ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

– Эй, просыпайся!

Моргаю спросонья.

– Спишь как убитый. – Над диваном склонился Филип.

– Убитые не храпят, – морщится Баррон. – Хорошо ты тут все вычистил, такого порядка отродясь не припомню.

Горло сжимает, словно в тисках, я задыхаюсь от ужаса.

Возле кресла, в котором развалился дед, стоит грязное ведро. Его сильно рвало вчера, но в конце концов он пришел в себя и заснул спокойно, в здравом уме и трезвой памяти. Неужели сейчас ничего не слышит?

– Что вы ему дали? – Вылезаю из‑ под пледа. – С ним все будет в порядке, – обещает Филип. – К утру пройдет.

Дедушка вроде дышит ровно. Один глаз приоткрылся на секунду, или только показалось?

– Ты каждый раз психуешь, – бормочет Баррон, – а мы каждый раз убеждаем тебя, что все в порядке. Да что ему будет? Волноваться незачем.

– Оставь Касселя в покое, семья прежде всего.

– Именно поэтому волноваться и незачем, – смеется тот. – И старый и малый – обо всех позаботимся. Поторопись, пацан, Антон ждать не любит.

Что мне остается? Натягиваю джинсы и толстовку.

Они так спокойны, уверены в себе. Заторможенный мозг работает с трудом. Что там говорил Баррон? Получается, все происходит не в первый раз, меня уже забирали вот так, посреди ночи, отсюда, а может, даже из общежития, а я не помню ни черта. Только не паниковать. А раньше я спокойно реагировал?

Надеваю ботинки, от страха и прилива адреналина руки так трясутся, что пальцы в перчатки удается просунуть лишь со второй попытки. Как раз завязываю шнурки, когда Филип говорит:

– Проверим‑ ка твои карманы. Что?

– Выверни их, – вздыхает брат. Послушно выворачиваю карманы, вспоминая про зашитые под кожу маленькие черные камешки. Филип прощупывает швы, обыскивает меня с ног до головы. Руки непроизвольно сжимаются в кулаки. Едва сдерживаюсь, чтобы не ударить его со всей силы.

– Что‑ то потерял? Ищешь мятные леденцы?

– Просто нам надо знать, что у тебя есть.

От возбуждения я полностью проснулся и не чувствую никакой усталости, только злость. Баррон протягивает руку. Без перчатки.

– Не тронь! – отшатываюсь прочь.

Забавно, я машинально перехожу на шепот, мнe даже в голову не приходит закричать или позвать на помощь. «Это семейное дело, не выноси сор из избы», – твердит идиотский внутренний голос.

– Ладно, ладно, – примирительно поднимает руки Баррон, – но это не шутки. Старые воспоминания окончательно вернутся только через несколько минут. Не забывай: мы с тобой на одной стороне, в одной лодке.

Так они уже поработали надо мной, пока я спал! Дышу часто и отрывисто, чтобы справиться с нахлынувшим ужасом. Инстинкт нашептывает: «Немедленно беги отсюда, от них». Вместо этого киваю: нужно выиграть время. Я ведь понятия не имею, что должен вспомнить.

Баррон надевает перчатки, сгибает и разгибает пальцы.

Голые руки. Значит, не Антон ворует воспоминания и не Филип за всем этим стоит.

Баррон. Никто над ним не работал и не стирал ему память, его обычная рассеянность – вовсе не рассеянность. Он забирает воспоминания у других – у меня, у Мауры, бог знает у кого еще – и при этом теряет собственные. Из‑ за отдачи. Почему я думал, что он мастер удачи? Я же не могу припомнить ни одного случая, когда он колдовал, просто знаю, и все, непонятно откуда.

И если сконцентрироваться, «знание» начинает расплываться и таять. Подделка.

– Готов?

Встаю, ноги едва слушаются. Одно дело – подозрения, и совсем другое – смотреть в лицо брату, который только что над тобой поработал. Уговариваю сам себя: «Ты лучший в семье мошенник. Ты замечательно врешь, притворись спокойным, соберись».

Но часть меня воет от страха и судорожно мечется в поисках поддельных воспоминаний. Их невозможно отследить, но я не могу остановиться – перебираю в уме последние несколько дней, недель, лет. Где здесь черные дыры? Несовпадения?

Что именно Баррон поменял в моей голове? От очередного приступа паники руки холодеют, как в лихорадке.

Тихо спускаемся с крыльца, перед домом припаркован «мерседес» с выключенными фарами, приглушенно урчит мотор, за рулем Антон. Он немного постарел, и над верхней губой появился шрам – хорошее дополнение к ожерелью на шее.

– Почему так долго?

Племянник Захарова прикуривает сигарету и выбрасывает спичку в окно. Баррон усаживается рядом со мной на заднее сиденье.

– А куда спешить? Вся ночь впереди. У пацана с утра занятий не будет.

Ерошит мне волосы, а я уворачиваюсь. Точь‑ в‑ точь семейная прогулка. Нелепая ассоциация. Филип устраивается впереди и ухмыляется, оглядываясь на нас.

Надо понять, чего от меня ждут. Шевели извилинами. Можно прикинуться слегка растерянным, но я явно должен что‑ то знать.

– Что у нас сегодня?

– Репетируем, – отзывается Антон. – Убийство в эту среду.

Невольно передергиваюсь. Сердце бешено стучит. Убийство?

– Потом опять заблокируете воспоминания?

Надо говорить ровно, чтобы голос не дрожал. Косая Анни ведь рассказывала, что память можно временно заблокировать. Получается, мы уже не первый раз «репетируем»? Тогда мне точно хана.

– Зачем постоянно стирать память?

– Стараемся тебя защитить, – ровным голосом отвечает Филип.

Ну конечно. Наклоняюсь вперед.

– Делать все, как раньше? – Достаточно расплывчато, сойдет для продолжения разговора.

– Да, – кивает Баррон, – подходишь к Захарову, дотрагиваешься до запястья и превращаешь его сердце в камень.

Сглатываю, пытаясь не сбиться с дыхания. Какой‑ то идиотизм. Что они такое говорят?

– А застрелить его не проще?

– Вы уверены, что он справится? – сердится Антон. – После всей этой возни с воспоминаниями у него в голове бардак, а речь идет о моем будущем.

«О моем будущем». Правильно. Он же племянник Захарова, случись что со стариком – все достанется ему.

– Не трусь, – ободряет меня Филип нарочито терпеливым голосом, – работа непыльная. Мы давно уже все спланировали.

– Что ты знаешь о Бриллианте Бессмертия? – встревает Баррон.

– Принадлежал Распутину, владелец не умирает или что‑ то вроде, – стараюсь выражаться как можно туманнее. – Захаров купил камень на аукционе в Париже.

Наверное, я не должен знать даже этого – брат хмурится и продолжает за меня:

– Тридцать семь карат, размером приблизительно с ноготь на большом пальце, светло‑ красный, как будто в стакан с водой добавили капельку крови.

Что‑ то цитирует? Каталог аукциона «Кристис», наверное. Надо сосредоточиться на деталях, представить, что передо мной головоломка, иначе совсем съеду с катушек.

– Камень спасал Распутина от многочисленных покушений, потом несколько раз менял хозяина. Ходило много слухов: то у убийцы пистолет якобы не выстреливал в самый ответственный момент, то яд волшебным образом оказывался в бокале у отравителя. В Захарова стреляли трижды и ни разу не попали. Значит, амулет действует.

– Я думал, это легенда, миф.

– Полюбуйтесь, теперь у нас Баррон – специалист по колдовству, – ехидничает Антон.

– Я давно занимаюсь исследованиями, изучаю Бриллиант Бессмертия. – Глаза у брата блестят.

Он, интересно знать, хоть помнит свои «исследования» или просто цитирует отрывки из блокнота?

– И сколько ты его изучаешь? – спрашиваю я.

Разозлился.

– Семь лет.

– Начал еще до того, как Захаров его купил? – фыркает на переднем сиденье Филип.

– Как раз я ему и рассказал про камень.

Баррон отвечает спокойно и уверенно, но, по‑ моему, на лице у него испуг. Никогда не признается во вранье, не откажется от своих слов – ведь тогда все увидят, сколько воспоминаний пропало безвозвратно.

Филип с Антоном хихикают – знают прекрасно, что он выдумывает. Совсем как в детстве, когда в Карни мы вместе ездили в кино. Это воспоминание странным образом успокаивает.

– И я согласился участвовать в ваших делах?

Смеются в голос.

Надо быть очень, очень осторожным.

– А как я справлюсь с талисманом, если камень и правда охраняет своего владельца?

Вроде бы не очень себя выдал, вполне естественное в данных обстоятельствах сомнение.

– Ты же не мастер смерти, бриллиант бессилен против твоей магии, – ухмыляется в зеркало заднего вида Антон.

Моей магии.

«Превращаешь его сердце в камень».

Я? Мастер трансформации?

«Кто тебя проклял? » Кошка во сне ответила: «Ты».

Меня сейчас стошнит. Нет, правда. Закрываю глаза, прислоняюсь лбом к холодному стеклу и изо всех сил стараюсь не думать о собственном желудке.

Он врет. Не может быть. Я…

Я мастер. Мастер. Мастер.

Одна‑ единственная мысль мечется в голове и отскакивает отовсюду, как маленький резиновый мячик. Не могу думать ни о чем другом.

Готов был все на свете отдать, лишь бы стать мастером, но происходящее не очень‑ то похоже на мои детские мечты.

«Если уж воображать себя кем‑ то, так уж самым талантливым и редким мастером, правильно? »

Только вот сейчас я не воображаю.

– Эй, что с тобой? – интересуется Баррон.

– Все в норме. Просто устал, ночь на дворе, и голова раскалывается.

Купим кофе по дороге, – обещает Антон. Половину стакана проливаю на футболку. Боль от ожога хотя бы немного приводит меня в себя.

Ресторан «У Кощея» словно вышел из странного отдаленного прошлого. На разукрашенной входной двери сияет латунная ручка, сбоку барельефы, изображающие жар‑ птиц с голубыми, красными и оранжевыми перьями.

– Бездна вкуса, – комментирует Баррон.

– Попридержи язык, он принадлежит семье, – злится Антон.

Баррон пожимает плечами, а Филип качает головой.

На улице никого, и в призрачном предутреннем свете ресторан кажется волшебным, магическим местом. Наверное, у меня плохой вкус.

Племянник Захарова поворачивает ключ, дверь распахивается, и мы заходим.

– Ты уверен, что тут никого?

– Посреди ночи? Кто тут может быть? Ключ непросто было раздобыть.

– Итак, – начинает Баррон, – здесь повсюду будут столики, куча народу: богатенькие политиканы, которым нравится водить знакомство с мафией, возможно, кое‑ кто из Вольпе и Нономура – мы временно заключили союз.

Он пересекает комнату и останавливается прямо под огромной люстрой с голубыми хрустальными подвесками. Даже в полумраке она искрится и сияет.

– Здесь будет подиум, долгие, скучные речи.

– А в честь чего? – оглядываюсь вокруг.

– Захаров собирает средства для фонда «Мы против второй поправки». – Баррон смотрит подозрительно; наверное, я должен это знать.

– И что – вот так просто подойти к нему? На глазах у всех?

– Успокойся, – вмешивается Филип. – В который раз говорю тебе, у нас есть план. Мы слишком долго ждали, не глупи, хорошо?

– Нужно учитывать дядины привычки. Он не будет постоянно держать поблизости телохранителей – иначе все подумают, что глава клана Захаровых боится. Вместо охраны за ним по очереди будут присматривать высокопоставленные мастера. Мы с Филипом прикрываем его задницу с пол‑ одиннадцатого до полпервого.

Киваю, оглядывая расписанные маслом стены. На фресках – избушка на курьих ножках и старуха в летающей кастрюле. Повсюду висят зеркала в тяжелых рамах, из‑ за наших отражений кажется, что в зале есть кто‑ то еще.

– Ты должен следить за нами. Дождешься, когда Захаров пойдет в туалет. Оттуда всех выгонят, а значит – никаких свидетелей. Там и дотронешься до него.

– Где это?

– Тут два мужских туалета, – машет рукой Антон. – Сейчас покажу. В тот, что с окном, дядя не пойдет.

Братья подводят меня к блестящей черной двери, на которой золотом изображен всадник на коне.

– Мы зайдем вместе с Захаровым, – инструктирует Филип, – Подождешь пару минут и тоже войдешь.

– А я буду в зале, – добавляет Баррон, – прослежу, чтобы все шло как надо.

Толкаю дверь. Внутри мозаичное панно во всю стену – гигантская огненно‑ золотая птица возле дерева, покрытого странного вида стилизованными листьями, больше похожими на капустные кочаны. Сушилку для рук тоже покрасили оранжево‑ красным, на фоне рисунка она почти теряется. С одной стороны кабинки, с другой – писсуары и длинная мраморная плита с блестящими латунными раковинами.

– Представь, что я Захаров. – Антон встает возле раковины. Внезапно до него доходит, что придется изображать жертву убийства. – Нет, постой. Пусть лучше Баррон сыграет дядюшку.

Они меняются местами.

– Вот так, давай.

– Что мне говорить?

– Притворись пьяным, – советует Баррон, – Ты напился и толком не понимаешь, где оказался.

Покачиваясь, подхожу к брату.

– Уберите его отсюда, – говорит тот с фальшивым русским акцентом.

Протягиваю руку в перчатке и, запинаясь, бормочу:

– Сэр, для меня такая честь…

– Вряд ли Захаров пожмет ему руку, – сомневается Баррон.

– Конечно пожмет, – не соглашается Антон. – Филип скажет, что это его маленький братишка. Кассель, давай еще раз.

– Сэр, для меня такая честь быть здесь. Вы так заботитесь о мастерах, помогаете нам дурить жалких простых людишек.

– Прекрати валять дурака, – беззлобно командует Филип. – Подумай о деньгах. Тебе нужно дотронуться до него, до кожи.

– Просуну руку под манжет. А в своей перчатке прорежу дырочку.

– Старый мамин фокус, – смеется Баррон. – Так она надула того парня на скачках. Ты вспомнил.

Лучше не комментировать это «вспомнил». Киваю, глядя в пол.

– Ну, покажи мне.

Протягиваю вперед правую руку и, когда Баррон пожимает ее, хватаю его левой за запястье. Держу крепко – ему понадобится несколько секунд, чтобы вырваться. Антон смотрит на нас широко раскрытыми глазами. Испугался, я точно вижу.

А еще вижу, как он меня ненавидит. Боится и поэтому ненавидит еще больше.

– Такая честь, сэр.

– И превратишь сердце в камень, – кивает племянник Захарова. – Будет похоже на…

– Поэтично.

– Что?

– Сердце в камень – поэтично. Сам придумал?

– Будет похоже на сердечный приступ, до вскрытия, во всяком случае. – Он не отвечает на мой вопрос‑ Пускай так все и думают. Справишься с отдачей, а потом вызовем врача.

– Пьяного ты не очень убедительно изобразил, – встревает Баррон.

– Уж постараюсь в среду.

Брат любуется собой в зеркале, приглаживает бровь, демонстрирует хорошо очерченный профиль. Наверное, брился опасным лезвием – слишком уж чисто. Красавчик. Такой легко продаст что угодно кому угодно.

– Нужно, чтоб тебя стошнило.

– Что? Хочешь, чтобы я сунул два пальца в глотку?

– Почему бы и нет?

– Зачем?

Всматриваюсь в братьев. Их лица известны мне в мельчайших подробностях, сейчас они сосредоточены на другом и не следят за собой. Филип раскачивается туда‑ сюда с мрачным видом, складывает руки на груди и снова опускает. Преданный мастер; наверное, его не очень радует, что придется укокошить главу клана. Даже если это сулит богатство и власть. Даже если, заняв место убитого, друг детства сделает его своей правой рукой.

Баррон, напротив, забавляется вовсю. Братец любит верховодить, но что именно он получит в результате? Явно постарался убедить Филипа и Антона в своей незаменимости. Уничтожает собственные воспоминания, но зато держит всех нас за горло.

Вполне возможно, тоже старается ради денег. Глава преступного клана – тут замешаны огромные деньжищи.

– Боишься, не получится? – интересуется Баррон. О чем это мы? Ах да. – Подумай, самое трудное – попасть внутрь. А так ты ворвешься сюда, зажимая рот рукой, запрешься в кабинке и во всеуслышание распрощаешься с ужином. Захаров первый посмеется. Тут‑ то мы его и прижмем.

– Неплохая идея, – кивает Филип.

– Я не знаю, как это делается, сколько понадобится времени.

– А если так, – не сдается Баррон, – иди на кухню, пусть тебя вывернет в какую‑ нибудь миску. Перельем все это в бутылку и спрячем за бачком в первой кабинке. Если обнаружат – придется импровизировать. А так – сейчас отмучаешься, потом не придется ни о чем волноваться.

– Мерзость какая.

– Иди и делай, – командует Антон.

– Нет уж. Я сумею изобразить пьяного, причем убедительно.

Вообще‑ то в эту среду я ничего не собираюсь изображать. Хотя что мне, спрашивается, делать? Утром подумаю хорошенько, сейчас остается только наблюдать.

– Делай как велено, иначе пожалеешь, – не унимается Филипов дружок.

Поворачиваю голову так, чтобы ему хорошо было видно шею.

– У меня нет шрамов, я не принадлежу к твоей семье, и ты мне не босс.

– Лучше бы тебе подчиниться. – Антон с силой хватает меня за воротник.

– Довольно, – вмешивается Филип. – Ты – живо на кухню, найди миску и сунь палец в глотку. Не надо щепетильничать. Антон, не трогай брата, мы и так на него давим.

Антон отворачивается и ударяет кулаком по дверце кабинки, Баррон ухмыляется во весь рот.

Чем больше мы ругаемся, тем проще ему нас контролировать.

Ищу кухню впотьмах. Там пахнет корицей и паприкой.

Нащупываю выключатель. Лампы дневного света отражаются в исцарапанных медных кастрюлях. Можно сбежать через заднюю дверь, но какой смысл? Пускай лучше ничего не подозревают. Иначе будут гоняться за мной по улицам, обыщут, найдут зашитые в ногу камни. Придется остаться и блевать в чертову миску. Достаю из большущего холодильника пакет с молоком. Желудку будет полегче.

Снимаю перчатки – подкладка вся промокла от пота. В тусклом свете руки кажутся слишком бледными.

Меня настигло кармическое воздаяние за то, что вчера поил деда перекисью водорода? Кладу палец в рот, противно‑ то как! Кожа на вкус соленая.

– Эй!

Поворачиваюсь. Незнакомый парень в длинном плаще нацелил на меня пистолет.

Пакет выскальзывает из рук и падает, молоко проливается на пол.

– Что ты здесь делаешь?

– Ой, – думай, думай быстрее, – у друга был ключ. Он здесь работает.

– С кем ты говоришь? – На свет выходит еще один мужчина, бритоголовый, в широком вырезе футболки красуется ожерелье из шрамов. – Это еще кто?

– Парни, – Я поднимаю руки, лихорадочно придумываю историю, вхожу в роль. Беспризорный малолетний мастер, только‑ только с автобуса, ищет работу и место, где переночевать, кто‑ то рассказал ему про ресторан и про Захаровых. – Я воровал еду. Простите. Могу посуду помыть или еще что вместо оплаты.

В противоположном конце кухни открывается дверь, и входят Антон с Филипом.

– Какого черта? – интересуется бритоголовый.

– Уберите от него руки, – приказывает Филип.

Парень в плаще направляет пистолет на брата.

Не думая, вытягиваю руку, чтобы сбить прицел. Оружие почему‑ то теплое на ощупь. А потом во мне срабатывает еще один инстинкт, и я изменяю пистолет.

Я словно смотрю сквозь металл, вижу все вплоть до самых крошечных частиц. Он жидкий, переливается во все новые и новые формы, нужно лишь выбрать одну.

Поднимаю глаза, получилось так, как я представил: вокруг пальцев громилы обвилась змея, изумрудно‑ зеленая, словно перо жар‑ птицы с того барельефа.

Он вскрикивает и в панике трясет рукой.

Змея извивается, сжимает и разжимает кольца: задыхаясь, открывает пасть и через мгновение выплевывает пулю, которая со звоном катится по стальному столу.

Раздаются два выстрела.

Со мной, с моим телом что‑ то происходит.

Грудь болезненно сжимается, выворачивается плечо. Может, меня подстрелили? Но нет, смотрю вниз, на свои пальцы – они превратились в узловатые древесные корни. Делаю шаг назад, ноги подгибаются – одна из них покрыта мехом, другая согнута не в ту сторону. Моргаю и в следующую секунду уже смотрю десятком разных глаз, каким‑ то образом вижу даже потрескавшийся кафельный пол позади себя. Там лежат два человека, кровь смешалась с молоком, ко мне ползет пистолет, в его пасти трепещет красный раздвоенный язык.

Это галлюцинации. Я умираю. Горло сдавило от ужаса, но закричать не получается.

– Какого черта они тут делали? – вопит Антон. – Мы не планировали убивать своих. Этого не должно было случиться!

Руки становятся ветками дерева, ручками дивана, мотками веревки.

Помогите! Кто‑ нибудь. Пожалуйста, помогите!

– Это все его вина! – Антон продолжает кричать, тыкая в меня пальцем.

Надо встать, но ноги превратились в рыбий хвост, глаза съехали вбок, вместо слов с губ срывается неразборчивое бульканье, да это и не губы вовсе.

– Надо избавиться от трупов, – доносится голос Баррона.

Потом другие звуки – ломаются кости, что‑ то падает с влажным тихим шлепком. Пытаюсь повернуть голову, разглядеть, что происходит, но не могу понять, как это сделать.

– Пусть заткнется, – выкрикивает Антон.

Я что‑ то говорил? Сам себя не слышу. Меня хватают чьи‑ то руки, поднимают, тащат через весь ресторан. На потолке нарисован обнаженный старик верхом на гнедой лошади, он спускается с холма, высоко подняв саблю, волосы развеваются на ветру. Забавное зрелище. Мой смех похож на свист чайника.

– Отдача, – шепчет Филип. – Скоро все придет в норму.

Брат кладет меня в багажник Антонова «мерседеса» и захлопывает крышку. Воняет машинным маслом и чем‑ то еще, по я настолько не в себе, что почти ничего не замечаю. Заработал двигатель. Ворочаюсь в темноте, тело больше мне не принадлежит.

Прихожу в себя уже на шоссе. Сквозь щель то и дело светят фары попутных машин. На каждом ухабе голова ударяется об автомобильную шину, подо мной все трясется. Переворачиваюсь набок и натыкаюсь на полиэтилен, набитый чем‑ то мягким и теплым.

Положить на него голову? Нащупываю что‑ то мокрое, липкое. Так вот что это!

Пластиковые мешки для мусора.

Меня тошнит, стараюсь отползти как можно дальше, изо всех сил прижимаюсь к задней стенке. В спину врезается металлическая рама, шею приходится подпирать рукой, но я сижу неподвижно до тех пор, пока машина не останавливается.

В голове пусто, все тело ноет. Хлопает передняя дверь, слышится скрип гравия, и крышка открывается. Мы около дома. Надо мной возвышается Антон.

– Зачем ты это сделал? – кричит он.

Качаю головой. Не знаю, зачем и как я изменил пистолет. Рука в чем‑ то темно‑ красном. Рука без перчатки.

– Это был секрет. Твое существование – тайна.

Он тоже смотрит на мою руку и стискивает зубы. Перчатка, наверное, осталась в ресторане.

– Мне жаль. – Шатаясь, поднимаюсь на ноги.

Мне действительно жаль.

– Как самочувствие? – спрашивает Баррон.

– Тошнит.

И не потому, что укачало. Меня всего трясет, никак не могу унять дрожь.

– Из‑ за тебя я убил тех двоих, – шипит Антон. – Они на твоей совести. Я всего‑ навсего хочу вернуть старые деньки, когда слово «мастер» еще что‑ то значило, когда магии никто не стыдился. Нам принадлежали полиция и чиновники, мы правили этим городом. Те времена можно вернуть. Они называли нас магами, волшебниками, искусниками. Когда я окажусь во главе клана, весь город снова станет нас бояться. Благородная, стоящая цель.

– И как же ты этого добьешься? Думаешь, правительство закроет на все глаза только потому, что ты кокнул дядю и встал во главе семьи? Думаешь, Захаров – такой альтруист, не взял бы их за горло, если б мог?

Антон бьет меня прямо в челюсть. Голова буквально взрывается от боли. Неуклюже спотыкаюсь и чуть не падаю навзничь.

– Погоди. – Филип пытается оттащить друга. – Он просто малолетний пацан, хоть и болтает слишком много.

Делаю шаг по направлению к Антону, но Баррон хватает меня за локоть, пытается натянуть рукава толстовки на мои голые руки.

– Не глупи.

– Держи его, – командует племянник Захарова. – Я с тобой еще не закончил, малец.

Баррон хватает меня за второй локоть.

– Что ты делаешь? – причитает Филип. – На это нет времени. Синяки же останутся, сам подумай.

– Уйди с дороги, – качает головой Антон. – Забыл, кто твой босс?

Брат переводит взгляд с меня на племянника Захарова, будто соизмеряя мою глупость и его гнев.

– Эй ты! – Я все еще пытаюсь вырваться, хоть сил почти и не осталось. Ладно, с Барроном мне не справиться, но рот‑ то свободен. – Что ты мне сделаешь? Убьешь? Как тех парней? Как Лилу? Чем она провинилась? Стояла у тебя на пути? Оскорбляла? Отказывалась пресмыкаться?

Иногда я веду себя очень глупо. Баррон держит меня сзади, и Антон бьет прямо в подбородок. Наверное, этот удар я вполне заслужил. Перед глазами вспыхивают искры, боль отдается даже в зубах.

– Заткнись! – кричит он.

Чувствую во рту металлический привкус, похоже на старые монетки, щеки и язык – как куски сырого мяса, с губ капает кровь.

– Довольно, достаточно, – суетится Филип.

– Я здесь решаю, когда достаточно.

– Хорошо, прошу прощения. – Сплевываю на землю. – Все усвоил. Можешь больше меня не бить. Беру свои слова назад.

Филип прикуривает сигарету, отворачивается и выдыхает облако дыма. Антон заносит кулак, на этот раз удар приходится в живот.

Пытаюсь увернуться, но двигаюсь слишком медленно, да и у Баррона крепкая хватка. Как больно! Со стоном сгибаюсь пополам. Слава богу, теперь можно упасть на землю, свернуться калачиком, не двигаться. Лежать тихо и не двигаться, пока боль не пройдет,

– Бейте его. – Голос у Антона прерывистый. – Вы должны доказать свою преданность. Ну же. Или все отменяется.

Усилием воли заставляю себя сесть, пытаюсь выпрямиться. Все трое смотрят на меня сверху вниз, как на пустое место, на прилипшую к ботинкам грязь. В голове вертится «пожалуйста», но вместо этого я выдавливаю: «Только не по лицу».

Баррон бьет первым, он сбивает меня с ног. Всего несколько ударов, и я теряю сознание.