ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Они ждут меня около кафе, сидя на капоте Сэмова похоронного «кадиллака» 1978 года выпуска. Сосед выглядит неважно, то и дело отпивает кофе из пластикового стаканчика, руки у него трясутся. Черная машина сияет; над хромированным бампером красуется наклейка: «Езжу на растительном масле». На Сэме костюм и галстук, но пиджак маловат – наверное, целую вечность провисел в шкафу за ненадобностью.

Даника без школьной формы смотрится непривычно. Джинсы внизу обтрепались, на ногах шлепки, но зато белая рубашка как следует отутюжена.

– Машину починил?

Сэму явно неловко. Она…

– Я подумала, что раз обещала – все равно приеду, – встревает Даника.

Оба врут. Но мне не до того. Вытираю вспотевшие руки о штаны.

– Спасибо большое, ребята, что гробите на меня свою субботу.

Да уж, настоящий джентльмен.

– Так что там с кошкой?

– Она друг семьи. – Я пытаюсь отшутиться.

Сосед поднимает глаза, на лице блестят капельки пота, у него явно тяжкое похмелье.

– Ты вроде говорил, это твоя кошка?

– Ну да. Была моя кошка. – Совсем запутался, врать разучился, что ли? Никаких подробностей: любая выдумка лучше правды, слишком уж она нелепая, все равно никто не поверит. – Вот что нужно сделать. Ты моего сообщения не получал, как я вижу?

– Недостаточно внушительно выгляжу? Не похож на богатея? Завидуешь небось черной завистью? – Сэм гордо демонстрирует костюм.

– Выглядишь нелепо, точь‑ в‑ точь спятивший дворецкий или официант.

– Ах вот почему ты так вырядился, – хохочет Даника.

– Вы ущемляете мое эго.

– Она пойдет вместо тебя. Вид вполне подходящий.

– Сплошное унижение, – бормочет Сэм, откидываясь на капот. – Даника на самом деле богатая, поэтому так и выглядит.

– Ты, что ли, бедный? – парирует она.

Сосед со стоном надевает черные очки. Его родители владеют сетью автосалонов. Забавно получается: он‑ то сам ездит на похоронной машине, да еще и растительным маслом ее заправляет.

– Все просто, – объясняю я, стараясь не вспоминать, сколько раз хамил ей в школе. – Ты хорошая, послушная девочка, которая присматривала за бабушкиной кошкой, белой и пушистой, по кличке Кокоска. Кошка породистая, у нее есть длинное официальное имя, но ты его не помнишь. И дорогущий ошейник со стразами от фирмы «Сваровски».

Сэм привстает.

– У тебя персидская кошка? У них такие смешные злобные мордочки.

– Нет, – отвечаю я как можно спокойнее. Вдарить бы ему сейчас‑ У меня нет кошки, кошка есть у нее. Дай мне закончить.

– Но у нее нет кошки. – Он смотрит на меня и осекается. – Ладно, ладно.

– Ты спрашиваешь про Кокоску, а потом интересуешься, есть ли у них хоть какие‑ нибудь белые пушистые кошки. Ситуация отчаянная: бабушка возвращается в понедельник – и тебе крышка. Пообещай им пятьсот баксов за любую такую кошку, и чтоб молчали, как рыбы.

Даника и Сэм удивленно смотрят на меня.

– Видеокамер внутри нет, я проверял.

– Я должна забрать кошку и отдать им деньги?

– Нет. Пушистой белой кошки у них нет. Моя – короткошерстная.

– Старик, в твоем плане какой‑ то просчет, – встревает Сэм.

– Все будет как надо.

Улыбаюсь самой своей широкой, самой обаятельной улыбкой.

Даника возвращается из Румельта. Выглядит она слегка потрясенной.

– Как все прошло?

– Не знаю.

Черт, почему, ну почему я не могу сыграть за нее! Ее‑ то родители никогда не учили правильно врать, из‑ за этого теперь все пойдет коту под хвост. Прикусываю губу.

– За стойкой сидела женщина?

– Нет, парень, худой такой. Думаю, лет двадцати.

– Что он сказал, когда ты упомянула деньги? И ошейник?

– Ничего, белых пушистых кошек у них нет. Не знаю, правильно ли я все сделала, была, прямо скажем, немного не в себе.

Беру ее за руку.

– Ну конечно. Так и надо. У тебя же бабушкина Кокоска пропала, конечно, ты не в себе. Только скажи, номер ему дала?

Она смеется.

– Тут парень как раз заинтересовался. А что теперь?

– Ждем, – пожимаю плечами. – Чтобы приступить к следующей стадии плана, нужен как минимум час.

Даника смотрит на меня как в тот раз, когда я отказался вступать в ее клуб по защите прав мастеров – словно обманул все ее ожидания, но руку в перчатке не отнимает.

– А потом вступаю я? – спрашивает Сэм.

Я страшно нервничаю. Нужно быть очень аккуратным: если не сработает – непонятно, как выкручиваться. Придется бездомного бродяжку нанять, чтобы забрал кошку.

– Сам справлюсь.

– Хочу посмотреть на твое колдовство. – Сосед, похоже, оскорбился.

Сам же его вытащил сюда в субботу, получается – зазря?

– Ладно, только никакой самодеятельности. Целых полтора часа мы сидим на стоянке, пьем кофе и горячий шоколад. Я весь как на иголках. Наконец достаю из сумки пачку объявлений, а из маленькой коробочки браслет, кладу его в карман. Даника грызет кофейные зерна в шоколаде и смотрит на меня с подозрением. Как теперь возвращаться в Уоллингфорд? Не слишком ли я себя выдал?

Может, сказать ей, что уже все, пусть едет домой, но, с другой стороны, надо было полтора часа назад говорить, теперь‑ то что.

– Это зачем?

– Увидишь.

Перебегаем шоссе, когда загорается светофор, и медленно идем к приюту по боковой улочке. Народу куча, выходной ведь. Все в основном толпятся в большой комнате, уставленной обтянутыми ковровым покрытием деревянными когтедерками. Котов там не меньше полусотни – спят, шипят, умываются. Лилы нет. Сердце болезненно замирает – неужели ее кто‑ то забрал?

Лила.

Я действительно верю, что это она. Лила – белая кошка.

Сэм смотрит на меня как на тронутого. Прокашливаюсь, прыщавый парень за стойкой регистрации поднимает глаза.

– Можно здесь повесить?

Размахиваю объявлениями. Фотографию скачал из Интернета – шикарный белый персидский кот. без ошейника, один в один наша Кокоска. Сверху большими буквами значится: «Найдена кошка, звонить по телефону». Один экземпляр кладу прямо перед ним на стойку.

– Конечно.

Простачок из этого парня – что надо: молодой, явно не прочь подзаработать и вдобавок оказать услугу красивой девчонке. Даника пригодилась как нельзя кстати.

Приклеиваю второе объявление. Только бы он в этом шуме и гаме успел разглядеть картинку. Встревает какая‑ то старушка с расспросами про питбуля. Сэм копошится сзади, толком не зная, что делать. Как бы случайно роняю бумажку.

Старушка уходит. Надо привлечь внимание.

– Еще раз спасибо.

Наконец‑ то взглянул на фото, вижу – шестеренки заработали.

– Ты нашел эту кошку?

– Да, и очень хочу оставить себе.

Люди любят помогать другим, чувствуют себя такими хорошими, правильными, а жажда наживы – приятный штришок.

– Сестренка давно хотела кошку. На ушах стоит от радости.

Сэм бросает на меня косой взгляд. Да уж, перегибаю палку, надо бы потише и поспокойнее.

Достаю из кармана браслет. Стразы так и сияют.

– Вот ошейник на ней был. Кто же такое на кота наденет?

– Возможно, я знаю хозяев, – медленно отвечает парень, и в глазах у него загораются огоньки. Сработала приманка. Тяжело вздыхаю.

– Черт, сестренка расстроится. Ну что ж, скажи им – пусть позвонят.

Настал момент истины. Смотрю в лицо своему простачку и вижу: купился. Парень‑ то, возможно, и неплохой, но как устоять перед кругленькой суммой, да еще и ошейник от «Сваровски». И какой хороший повод позвонить Данике.

– Погоди. А можешь привезти ее сюда? Это Кокоска. Я знаю владельца.

Поворачиваюсь к дверям, а потом обратно.

– Так обидно, я ведь уже рассказал сестре. Она так обрадовалась. А у вас, случайно, нет другой белой кошки? Любой – я упомянул только цвет.

– Конечно есть. – Аж вскинулся весь. Вздыхаю от облегчения, притом самого что ни на есть искреннего.

– Здорово. Я бы тогда ее взял, для сестры.

Он ухмыляется и кивает. Говорил же: люди любят помогать другим, особенно если им это выгодно.

– Класс. Давайте заявление. Ваша… как ее – Кокоска? Сейчас у него дома, поедем и привезем ее. – Я машу рукой в сторону Сэма.

– Весь диван небось в блохах, – ворчит тот. Превосходно. Бросаю ему благодарный взгляд. Простачок вручает мне форму, теперь‑ то я знаю, что писать: адрес ветеринара, имя вымышленное и мне, разумеется, девятнадцать лет. Удостоверение есть?

– Да.

Лезу за бумажником, открываю его и удивленно смотрю на отделение для прав. Прав, конечно, там нет.

– Вот черт. Не мой сегодня день.

– Потерял?

Качаю головой.

– Не знаю. Слушайте, я понимаю: это против правил. Я собирался еще в одном приюте их расклеить, потом поищу права. Может, ваша подруга позвонит, и я прямо ей завезу кошку. Сестренка поймет.

Он глядит на меня долгим оценивающим взглядом.

– А деньги за животное есть?

Смотрю в заявление, хотя сумму знаю наизусть.

– Пятьдесят баксов? Конечно.

Звякает дверной колокольчик, входят люди, но он не отрывает от меня глаз, облизывает губы.

Достаю пятьдесят баксов и кладу на стойку. За последние несколько дней потратился изрядно, еще и ставки эти неудачные. Возможно, нам с Лилой придется жить на мои сбережения, так что надо экономить.

– Ладно, сделаю исключение, – говорит мой простачок и берет купюры.

– Ух ты. Класс. Спасибо. Главное – не переиграть.

– А наша пушистая кошка? – встревает Сэм.

Я замираю на месте, ну зачем, зачем он суется?

– Вы будете звонить насчет нее?

– Буду, – краснеет парень, – Хочу сделать ей сюрприз.

Подходит женщина с заполненным заявлением, нетерпеливо постукивает по стойке. Надо поторапливаться.

– Так мы забираем кошку?

Кладу перед ним браслет.

– Ваша подруга, наверное, захочет и ошейник обратно.

Простачок смотрит на женщину, потом на меня, хватает браслет и исчезает в задней комнате. Через пару минут приносит картонную переноску для животных.

Беру ее трясущимися руками. Сэм смотрит удивленно, но мне не до него. Получилось. У меня правда получилось. Это Лила мечется внутри коробки. Лила. Какой ужас, что она застряла в крошечном кошачьем тельце.

– Вернемся через час.

Уф, надеюсь, никогда больше его не увижу. Самая противная часть, ненавижу ее – знаю, что жертва будет ждать, надеяться, а потом стыдиться и винить себя.

Ничего не попишешь. Беру переноску и выхожу на улицу.

Открываю ее на парковке возле кафе. Лила сразу вцепляется в ладонь зубами, а потом начинает урчать.

Мама уверена, что благодаря своему дару может читать мысли. Говорит, будь я мастером – тоже бы смог. Наверное, из‑ за магии появляется склонность к мистике, но думаю, все гораздо проще: на самом деле мама следит за лицами. На них появляются такие выражения, микровыражения, которые длятся меньше секунды и выдают человека с головой. Она их замечает, хотя и бессознательно. И я тоже.

Вот и сейчас, когда мы шли обратно к кафе, точно знал, что Сэм бесится из‑ за аферы, из‑ за моего точного расчета и сыгранной им самим роли. Знал наверняка, хоть он и улыбался во весь рот.

Но я не мама, с эмоциями не работаю, поэтому повлиять на его чувства никак не могу.

Сажаю кошку прямо на столик и тянусь за салфетками – надо стереть кровь. Рука дрожит. Даника сияет так, словно перед ней не животное, а золотой самородок.

Лила громко мяукает и принимается слизывать молочную пену из кружки. Из‑ за кофейной машины тут же выглядывает бармен.

Смотрю на нее, а у самого из горла рвется тоскливый сдавленный вой.

– Не надо. – Даника отодвигает от Лилы кофе. Та шипит, а потом чинно усаживается и начинает вылизывать лапу.

– Ты себе не представляешь, что он там провернул, – наклоняется вперед Сэм.

Перевожу взгляд с него на бармена. Другие посетители тоже явно обратили на нас внимание. Кошка покусывает коготь.

– Сэм, – говорю я предостерегающим тоном.

Он оглядывается вокруг.

– Знаешь, Шарп, у тебя странная паранойя и, как выяснилось, весьма своеобразные таланты.

Самодовольно улыбаюсь, но слышать такое не очень приятно. Столько работал, чтобы скрыть от одноклассников темное прошлое, свою суть, а теперь вот пустил все прахом за какие‑ то полчаса.

– И вся суета из‑ за маленькой киски. Так трогательно. – Даника наклоняет голову и чешет Лилу за ухом.

В кармане вибрирует телефон. Встаю, выбрасываю окровавленные салфетки в корзину и отвечаю на звонок:

– Привет.

– Давай‑ ка возвращай машину, пока я не позвонил копам и не заявил ее в угон, – говорит дед.

– Прости, пожалуйста, – отвечаю я сокрушенно, а потом до меня доходит смысл его слов. – Ну‑ ка, ну‑ ка, позвонишь в полицию? С удовольствием на это посмотрю.

Старик фыркает, самому небось смешно.

– Езжай к Филипу. Он нас вроде как позвал на ужин. Маура стряпает. Она хоть готовить умеет, не знаешь?

Кошка трется о Данику.

– Может, я лучше пиццу закажу? Посидим дома спокойно.

Что‑ то не хочется встречаться с Филипом, как бы ненароком не плюнуть ему в лицо.

– Поздно, халявщик несчастный. Он меня уже забрал, а ты должен отвезти старого дедушку обратно домой. Так что быстро дуй сюда.

Не успеваю ответить – повесил трубку.

– Неприятности? – спрашивает Сэм озабоченно.

А если да? Он уже готов сбежать из кафе? Качаю головой.

– Семейный ужин. Опаздываю.

Сказать, как я чертовски благодарен, как жалею, что втянул их во все это? Но ведь получится вранье: на самом деле я жалею только себя из‑ за того, что пришлось раскрыться. Вот бы они все забыли. Идея об уничтожении воспоминаний кажется в эту минуту не такой мерзкой.

– Ох. А может кто‑ нибудь из вас приютить кошку на ближайшие несколько часов?

– Шарп, что ты затеял? – тяжело вздыхает Сэм.

– Я возьму, – вмешивается Даника, – но при одном условии.

– Может, закрыть ее в машине?

Остаться с ней наедине, смотреть в разноцветные кошачьи глаза и спрашивать снова и снова, Лила она или нет. Я вроде все для себя решил, но не помешает еще раз обдумать ситуацию.

– Нельзя запирать ее в машине, слишком жарко.

– Ты права. – Улыбка получается натянутая. Качаю головой, словно стряхивая оцепенение.

Я слишком выбит из колеи, чересчур волнуюсь.

– А на ночь сможешь ее взять?

Кошка утробно рычит, но я говорю ей:

– Спокойно, у меня есть план.

Друзья изумленно таращатся.

Не хочу оставлять ее одну, но нужно время – забрать деньги из библиотеки и раздобыть машину. Потом мы уедем из города, и Лила наконец будет в безопасности.

Даника пожимает плечами.

– Наверное. Сегодня я сплю в общежитии. После ужина родители отправляются на конференцию в Вермонт. У соседки по комнате аллергии нет. Мы сумеем ее спрятать. Да, думаю, справимся.

Лила шипит, но я все равно поднимаюсь из‑ за стола. Да уж, будет у них сегодня вечеринка в пижамах. Интересно, что приснится Данике? Благодарю ее на автомате, голова занята расчетами.

– Погоди, не забудь про условие.

– Да, конечно.

– Подвези меня домой.

– Но я же… – встревает Сэм.

Даника не дает ему закончить:

– Мне нужен Кассель. И чтобы он зашел к нам на минуту.

Вздыхаю. Наверное, миссис Вассерман хочет со мной поговорить, все думает, я мастер.

– Времени нет, опаздываю к брату.

– Всего минута.

– Ладно, ладно.

Семья Вассерман живет в Принстоне, совсем рядом с центром, в красивом кирпичном доме. На газонах цветут зеленые и желтые гортензии. Сразу видно: богатое семейство, старинный род, наследство, престижное образование, все дела – элита, одним словом. В такой особняк я никогда не вламывался.

Даника заходит как ни в чем не бывало, бросает в прихожей сумку и ставит кошачью переноску на паркет. Коридор увешан гравюрами, изображающими человеческий мозг.

Лила тихо мяукает.

– Мама, мама! – зовет Даника.

В гостиной на блестящем отполированном столе бело‑ голубая ваза с чуть увядшими цветами и два серебряных подсвечника. Руки так и чешутся запихать их к себе в рюкзак. Оборачиваюсь. На лестнице стоит светловолосый мальчишка лет двенадцати, пялится на меня подозрительно, словно зная, что перед ним вор.

– Привет, ты брат Даники?

– Пошел к черту, – отзывается пацан.

– Добрый день, – доносится откуда‑ то.

Я отправляюсь на голос. Дверь в библиотеку приоткрыта. Возле стола сидит на кушетке миссис Вассерман, Даника ждет на пороге:

– Заблудился?

– Дом‑ то немаленький.

– Пригласи его, – говорит миссис Вассерман.

Даника вталкивает меня внутрь, а сама плюхается на вращающийся стул возле письменного стола и принимается крутиться. Аккуратно присаживаюсь на краешек кожаной оттоманки.

– Очень приятно с вами познакомиться.

– Да ну? Рада слышать, мне говорили, что вы не очень‑ то жалуете наше семейство.

У мамы Даники по плечам в беспорядке рассыпалась целая копна мелких русых кудряшек, босые ноги укрыты мягким бежевым покрывалом.

– Не хочу вас разочаровывать, но я не мастер. Ни над кем не работаю, так что тут, наверное, вышло недоразумение.

– А вы знаете, откуда пошли выражения «мастер», «работать над кем‑ то»? – Она пропускает мою реплику мимо ушей.

– Откуда?

– Сравнительно современные выражения. Когда‑ то давно люди говорили «творить чудеса», «колдовать». Где‑ то с семнадцатого века и вплоть до тридцатых годов двадцатого века бытовал термин «ворожить». Глагол «работать» появился в трудовых лагерях. Когда запрет вступил в силу, неясно было, что делать с мастерами, не было четких юридических процедур, поэтому такие, как мы, обычно ожидали приговора в рабочих лагерях. Правительство не торопилось, и некоторым приходилось ждать годами. Там и возникли преступные кланы: в лагерях они вербовали подручных. Именно запрет положил начало современной организованной преступности. В Австралии, например, колдовство никогда официально не запрещали, и у них нет таких могущественных преступных синдикатов, как у нас. А в Европе семьи мастеров издавна пользуются уважением, считаются своеобразной аристократией.

– У нас некоторые тоже считают мастеров аристократами. – Я вспоминаю мамины слова. – А в Австралии магию не запрещали, потому что страну основали сами мастера, ссыльные.

– Вы хорошо знаете историю, но взгляните‑ ка сюда.

Она раскладывает на столе черно‑ белые фотографии. Женщины и мужчины с отрубленными руками держат на головах кувшины или подносы.

– Так поступали с мастерами раньше; в наши дни подобное тоже случается, но уже не везде. Постоянно говорят о том, что мы злоупотребляем магическими силами, что мастера всегда были серыми кардиналами, тайно управляли королями и императорами, но чаще всего волшебники жили в маленьких деревушках. Так порой происходит и сегодня. И все закрывают глаза на преступления против них.

Правильно. Какие могут быть преступления против мастеров, если они такие могущественные? Так все обычно и думают. Смотрю на фотографии. Ужасные обрубки, шрамы, возможно, их прижигали каленым железом. Миссис Вассерман перехватывает мой взгляд.

– Удивительно, но некоторые из них научились работать ногами.

– В самом деле?

– Если это станет общеизвестным фактом, – улыбается она, – перчатки быстро выйдут из моды. Перчатки, кстати, стали носить еще во времена Византийской империи, чтобы защититься от касания, как тогда говорили. В то время верили, что среди людей живут демоны, сеющие хаос и ужас одним лишь своим прикосновением. Мастеров принимали за сверхъестественных существ, от которых можно откупиться. Если рождался мастер, считалось, что в ребенка вселился дух. Император Юстиниан Первый собирал таких детей и растил взаперти, в огромной башне, пестовал несокрушимую армию демонов.

– Зачем вы мне это рассказываете? Я знаю, про мастеров всегда выдумывали невесть что.

– Потому что Захаровы и другие преступные кланы занимаются тем же самым. Их люди в больших городах прочесывают автобусные вокзалы в поисках сбежавших из дома детей, предлагают им приют и работу. Очень скоро ловушка захлопывается: несчастные оказываются в долгу у своих «покровителей», становятся ничем не лучше проституток или тюремных заключенных. Как в той византийской башне.

– У нас сейчас живет мальчик, – вмешивается Даника, – Крис. Его родители выгнали из дома.

Светловолосый мальчишка на лестнице. Миссис Вассерман укоризненно смотрит на дочь.

– Это личное дело Криса.

– Мне пора. – Я поднимаюсь с оттоманки. Чувствую себя не в своей тарелке, пора заканчивать эти разговоры.

– Я помогу, когда ты будешь готов. Ты мог бы выручить многих детей из неприступной башни.

– Я не тот, за кого вы меня принимаете. Не мастер.

– А это необязательно. Тебе многое известно, Кассель, ты мог бы помочь таким, как Крис.

– Я его провожу, – говорит Даника.

Быстро иду по коридору. Нужно выбираться из этого дома. Дышать трудно. Прощаюсь с Даникой и неразборчиво мямлю у дверей:

– Ладно, спасибо. Завтра увидимся.