ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Ненавижу приюты для животных. Меня тошнит от запахов мочи, экскрементов, собачьей еды и мокрой газетной бумаги. Ненавижу бесконечное подвывание и отчаянный скулеж, доносящиеся из клеток, – ничего не можешь для зверей сделать и чувствуешь вину. Уже в первом приюте мне не по себе. Ее я нахожу только в третьем по счету. Белую кошку.

Сидит и смотрит сквозь прутья, не вопит и не трется о решетку, как другие. Похожа на змею – вот‑ вот ужалит.

И совсем не похожа на человека.

– Кто ты такая? Лила?

Она подходит ближе и испускает жалобное мяуканье. По спине пробегает дрожь от страха и отвращения.

Кошка не может быть девчонкой.

Меня захлестывают образы из прошлого. Тот последний раз, когда я видел Лилу, чувствовал запах крови, смотрел на мертвое тело и улыбался. Может, все это и колдовство, но воспоминание такое настоящее. Я словно прикидываюсь, вру сам себе, что она жива, что ее можно спасти. Словно схожу с ума.

Но кошка смотрит на меня такими же разными глазами – один голубой, другой зеленый. Пускай я спятил, пускай этого не может быть – я точно знаю: она Лила.

Поворачиваюсь и иду прочь. Лила громко кричит, потом еще раз, но я заставляю себя не обращать внимания. За конторкой полная женщина в футболке с изображением ризеншнауцера рассказывает парнишке, где развесить объявления. У него, кажется, сбежал королевский питон.

– Я хочу забрать белую кошку.

Она протягивает мне стандартную форму: адрес моего ветеринара, сколько лет я живу в этом районе, одобряю ли операцию но удалению когтей. Про ветеринара пропускаю, а в остальных графах пишу подходящие, как мне кажется, ответы: им должно понравиться. Руки трясутся, я как будто отделился от других людей, попал в иной временной поток, совсем как после аварии, в которой погиб отец. Секунды то убыстряются, то замедляются. Нужно забрать кошку и выйти отсюда, сесть где‑ нибудь в сторонке и переждать, пока все не вернется в норму.

– Это дата рождения?

Регистраторша постукивает по заявлению. Киваю.

– Тебе семнадцать.

Она показывает на самый верх страницы, а там значится большими буквами: «Забирать из приюта животных могут только лица старше восемнадцати лет». Обычно я слежу за подобными мелочами очень внимательно, готовлюсь, просчитываю возможности. Но сейчас только и остается, что тупо пялиться и, как выброшенная на берег рыба, судорожно хватать ртом воздух.

– Но вы не понимаете.

Регистраторша хмурит брови.

– Та кошка – моя. Кто‑ то по ошибке ее сюда принес, на самом деле она моя.

– Ошейника на ней не было, адреса тоже.

Поймала на вранье, я делано смеюсь.

– Она его постоянно снимает.

– Послушай, парень, кошка бродячая, жила в сарае, привезли всего пару часов назад. Если кто‑ то ее и кормил, то не очень хорошо.

– Правильно, раньше она жила в сарае, но сейчас она живет со мной.

– Не знаю, в чем тут дело, – качает головой женщина, – но рискну предположить: родители тебе не разрешили ее оставить и отправили сюда. Какая безответственность…

– Да нет.

Что, интересно, она сделает, если рассказать, в чем действительно тут дело? Смех, да и только.

Звенит колокольчик над входной дверью, появляется целое семейство. Дама со шнауцером поворачивается к нам с улыбкой.

– Мы хотим щеночка, – кричит с порога маленькая девочка, перчатки у нее в коричневых пятнах, весь рот измазан шоколадом.

– Стойте, подождите, – прошу я в отчаянии. Регистраторша бросает на меня жалостливый взгляд.

– Уговоришь родителей, хотя бы одного – возвращайся. Вот как эта девочка.

Делаю глубокий вдох.

– А вы завтра дежурите?

Теперь она явно злится, упирает руки в боки. Наверное, жалеет сейчас, что проявила сочувствие. Плевать.

– Нет, но завтра тебе скажут то же самое: приходи с родителями.

Киваю, но ничего больше не слышу – все заглушают крики Лилы. Она льет слезы там, в клетке, плачет и плачет, и никто не приходит на помощь.

Папа учил меня, как правильно и быстро успокоиться. Например, когда заходишь в дом и собираешься что‑ нибудь украсть или отвечаешь на вопросы полиции. Сказал, надо представить себя на пляже, прислушаться к шуму голубых, прозрачных волн, вообразить, как они лижут твои ноги.

Вспомнить ощущение песка между пальцами, набрать в грудь побольше соленого воздуха.

Не помогает.

Сэм берет трубку после второго гудка и торопливо шепчет:

– Я на репетиции. Ставракис гнобит нас по‑ страшному. Говори быстрее.

Мне почти нечего ему предложить. И доверять‑ то соседу не стоит, но я почему‑ то ему верю, а доверие – такая ненадежная штука. Даже не знаю толком, нужно ли это самому Сэму.

– Требуется помощь.

– Ты в порядке? А то голос слишком уж серьезный.

Старательно смеюсь.

– Нужно вызволить кошку из Румельта, приюта для животных. Считай, что побег из тюрьмы готовим.

Сработало, Сэм хихикает.

– А чья кошка?

– Моя. Ты что думаешь: я буду беспокоиться из‑ за незнакомой животины?

– Дай‑ ка догадаюсь: кошка невиновна, ее подставили.

– В точку, в тюрьму только так и попадают.

Вспоминаю свою маму. Из горла рвется смешок, резкий, саркастический. Совсем не к месту. Сдерживаю его с трудом.

– Тогда договорились. Завтра?

– Ну да, он самый. – Сэм обращается уже не ко мне, голос приглушенный, как будто он прикрывает трубку рукой. – Хочешь с нами?

Еще что‑ то говорит, но мне уже не разобрать.

– Сэм!

Я изо всей силы ударяю кулаком по приборной панели.

– Кассель, привет.

Это Даника. Даника, которая вечно расхаживает с холщовой сумкой, на все имеет собственное мнение и в упор не замечает, что я ее избегаю.

– Что там с кошкой? Сэм сказал, тебе требуется помощь.

– Мне нужен только один человек. Только ее мне и не хватало для счастья.

– Сэм говорит, его нужно подвезти.

– А с его‑ то машиной что?

У моего соседа настоящий катафалк, бензина ест прорву. Поэтому, заботясь об экологии, Сэм его переоборудовал. Теперь машина ездит на альтернативном растительном топливе, и внутри всегда аппетитно пахнет поджарками.

– Точно не знаю.

Да, выбора, похоже, нет. Прикусываю щеку и с трудом выдавливаю:

– Тогда спасибо тебе большое, Даника. Ты настоящий друг.

Вешаю трубку, пока не наговорил гадостей. Как я с ними рассчитаюсь? Я же буду в неоплатном долгу! Если дружба – союз в поисках выгоды, в этот раз я точно проиграл.

Дед в ярости. Как только появляюсь на пороге, начинает вопить: я, дескать, взял автомобиль без спроса, это и мой дом тоже, именно я должен здесь горбатиться. Когда он принимается расписывать свою старость и немощность, не могу сдержать смех. Это злит его еще больше.

– Не ори! – выкрикиваю я и отправляюсь к себе в комнату.

Дед молча провожает меня взглядом.

Хорошо, допустим всего на минуту, что кошка – Лила. Не беспокойтесь, я пока в своем уме. Просто надо кое‑ что вычислить.

Кто‑ то ее превратил.

Этот кто‑ то работает с моими братцами.

Мастер трансформации, а значит, один (или одна) из самых сильных мастеров в Америке.

Получается, мне крышка – что я могу ему противопоставить?

На потолке приклеена скотчем репродукция Магритта – джентльмен из позапрошлого века смотрит в зеркало над каминной полкой, повернулся к зрителю ухоженным затылком, но в зеркале тоже отражается затылок. Мне нравилось, что лица не видно, потому и купил картину. Только вот сейчас кажется: никакого лица у него и вовсе нет.

В десять вечера звонит телефон. Сэм частит пьяным запинающимся голосом:

– Давай сюда. Вечеринка в самом разгаре.

– Я устал.

Вставать сил нет, уже целую вечность лежу и пялюсь на потрескавшуюся штукатурку.

– Давай. Я сам здесь только из‑ за тебя.

Перекатываюсь на бок:

– Это почему еще?

– Теперь я букмекер, и они меня обожают, – смеется сосед. – Гэвин Перри только что пива предложил! Это все ты, старик, вовек не забуду. Завтра вызволим твою кошку и…

– Ладно‑ ладно, где ты?

Забавно, помогает мне вовсю, а сам еще думает, что в долгу. Рывком поднимаюсь с кровати.

Чего тут валяться, в конце‑ то концов? Лежу и думаю о Лиле, как она там мяукает в клетке, и без всякого толка перебираю воспоминания одно за другим.

Сэм диктует адрес. Я знаю, где это. У Зои Пападополус родители вечно разъезжают по командировкам, поэтому у нее постоянно вечеринки.

Дед заснул перед телевизором. В новостях показывают губернатора Паттона, сторонника второй поправки – той самой, которая обяжет всех принудительно пройти тест на владение магическими силами. Все распинается: мол, сами мастера должны поддержать поправку, продемонстрировать миру добрые намерения и законопослушность, якобы никто не узнает результаты проверки, полная конфиденциальность. Про доступ правительства к медицинским документам пока ни слова. Ну‑ ну.

Дедушка храпит. Забираю у него ключи.

Зои живет в огромном новом доме в Нешаник Стейшн – там таких несколько, и лес совсем рядом. Подъездная дорожка заставлена машинами. Тяжелые двери распахнуты настежь, на крыльце какая‑ то девчонка, размахивая бутылкой красного вина, обнимается с коринфской колонной и истерически смеется.

– Что празднуем?

– Празднуем, – непонимающе повторяет она, потом улыбается. – Жизнь!

Не могу заставить себя улыбнуться в ответ. Зачем я здесь? Нужно что‑ то делать, вломиться, например, в проклятый приют. Когда мошенничаешь, самое сложное – бездействовать и выжидать. Тут‑ то нервы и сдают.

Хорошо бы у меня не сдали.

Гостиная уставлена оплывшими свечами, вся мебель заляпана воском. Несколько мальчишек и девчонок сидят прямо на полу и пьют пиво. Один десятиклассник что‑ то говорит, и все оборачиваются ко мне.

Два с половиной года бился, чтобы ничем среди них не выделяться, и вот – каких‑ то пятнадцать минут, и все труды прахом. Моя общественная жизнь, и без того нелепая и натужная, похоже, катится ко всем чертям.

Киваю собравшимся. Интересно, Сэм принимает на меня ставки? Самое время начать.

В кухне Харви Сильверман в окружении других двенадцатиклассников опрокидывает в себя одну рюмку за другой. Остальные толпятся снаружи, около бассейна. Для водных процедур холодновато, но в нем тем не менее барахтается парочка учеников, прямо в одежде и с посиневшими губами.

Меня под руку берет Одри.

– Смотрите‑ ка, кто пришел! Кассель Шарп.

Моя бывшая девушка очень красивая, хотя сейчас взгляд у нее мутный и улыбка немного рассеянная. Около книжного шкафа Грег Хармсфорд что‑ то втирает девчонкам из хоккейной команды. Одри оглядывается на него. Интересно, они вместе сюда пришли?

– Как обычно, притаился в сторонке и наблюдает исподтишка, оценивает нас.

– Совсем нет.

Как же ей объяснить? Я ведь больше всего боюсь, что оценивать будут меня.

– Мне нравилось с тобой встречаться.

Кладет голову мне на плечо, может, по старой памяти, а может, напилась слишком сильно. При некотором усилии можно принять это за ласку.

– Нравилось, как ты наблюдаешь за мной.

Я почти готов пообещать ей, что буду делать все как надо, сказала бы только – что.

– А тебе нравилось со мной встречаться? – едва слышно шепчет Одри.

– Это ты меня бросила.

Я тоже почти шепчу, слова получаются тихими и нежными. Скажу что угодно, пусть только не уходит, пусть говорит со мной. Когда мы вместе, все так ясно и просто, кажется, что я могу измениться, бросить старую жизнь.

– Но я тебя все еще не забыла. Не думаю, что забыла.

– Да?

Наклоняюсь и целую ее. «Не думаю, что забыла». Вот и ты не думай. Прижимаюсь к мягким губам. На вкус – текила. Ужасный получается поцелуй – сплошные горечь и сожаление. Я точно знаю, что опять все порчу, просто‑ напросто не умею по‑ другому.

Но Одри не отталкивает меня – приподнимается на цыпочки, обнимает за плечи. Ее руки легонько щекочут мой затылок, и я улыбаюсь. Медленнее, еще медленнее. Уже лучше. Она легонько вздыхает, не прерывая поцелуя.

Скольжу пальцами по ключицам, по впадинке па шее. Я хочу поцеловать ее туда, перецеловать каждую родинку на молочно‑ белой коже.

– Эй, ну‑ ка убери от нее руки, – встревает Грег Хармсфорд.

Одри отшатывается и чуть не падает на него, а я словно со дна моря всплываю, даже в ушах гудит. Совсем забыл, что мы на вечеринке.

– Ты напилась. – Грег хватает девушку за локоть, отчего та чуть не падает.

Сжимаю кулаки. Вот сейчас размажу его по стенке, ударю прямо в лицо. Оглядываюсь на Одри. Если испугалась или разозлилась – мокрого места от него не оставлю.

Она отвернулась, на меня и не смотрит. Вся ненависть моментально превращается в презрение к самому себе.

– Что ты вообще здесь забыл? Тебя же вроде вывели на чистую воду и наконец турнули из школы.

– Не знал, что это школьная вечеринка.

Грег самодовольно улыбается.

– Кому ты тут нужен! Используешь магию, чтобы девчонкам мозги пудрить. Иначе‑ то никто на тебя и не посмотрит.

Вспоминаю Мауру. Все вокруг расплывается, я словно смотрю на Грега сквозь длинный черный туннель. Сжимаю кулаки так, что ногти впиваются в кожаные перчатки, и бью изо всей силы, он летит прямо на пол. Пинаю противника ногами, но тут меня хватает за пояс Рауль Пэтак и оттаскивает прочь.

– Шарп, остынь.

Ударить, ударить его еще раз. Вырываюсь, кто‑ то выворачивает мне руки за спиной. Одри ушла.

Грег поднимается на ноги и вытирает рот.

– Я про твою мать читал в газете. Ты точно такой же, Шарп.

– Ну это едва ли. Тогда бы ты со слезами на глазах умолял себя отдубасить, – усмехаюсь я в ответ.

– Выведите его, – командует чей‑ то голос.

Рауль тащит меня к дверям. Мы шествуем мимо бассейна, люди оглядываются, привстают в шезлонгах, явно предвкушая продолжение драки.

Пытаюсь вырваться из захвата, но когда меня отпускают, от неожиданности падаю на траву.

– Да что в тебя вселилось? – Рауль тяжело дышит.

– Извини, – поднимаю глаза к ночному небу. Оказывается, сзади меня держал Кевин Форд.

Коротышка, но накачанный, рестлингом занимается. Смотрит выжидающе, как будто ждет, что я на него накинусь.

– Остынь. Совсем на тебя не похоже, старик.

– Забылся.

Вернее, не учел, что здесь я всем был и буду чужой. Стал их букмекером, попал в компанию, но другом не стану никогда, вот и все мое социальное общение.

Парни возвращаются в дом. Кевин говорит что‑ то, но слишком тихо – не разобрать, Рауль прыскает.

Снова поднимаю глаза. Небо усыпано звездами. Меня никогда не учили различать созвездия, в детстве, помнится, выдумал себе одно, но тут же потерял, поэтому теперь я вижу сотни ярких точек, хаос, лишенный какой бы то ни было логики.

Кто‑ то шуршит травой неподалеку, подходит ближе, заслоняет ночное небо. Одри? Нет, Сэм.

– Вот ты где.

Медленно встаю на ноги, сосед неловко оступается, и его выворачивает прямо под кухонным окном, в куст гортензии. Девчонки на террасе хихикают.

– Слава богу, ты приехал. Отвезешь меня домой?

Покупаю ему кофе навынос в какой‑ то забегаловке и добавляю побольше сахара – может, протрезвеет. Но Сэма опять тошнит прямо на парковке, остатками кофе он прополаскивает рот. Включаю радио. Сидим и под аккомпанемент Сэмова желудка слушаем песню про магию любви.

Да уж, магия – что может быть романтичнее промывки мозгов?

– В детстве часто воображал себя мастером, – начинает Сэм.

– Все так делают.

– Даже ты?

– Я в особенности.

Передаю ему свой стакан. Я обычно пью черный кофе, но где‑ то тут должен быть пакетик сахара. Он качает головой.

– А как это понять? Когда ты узнал, что не мастер?

– Со всеми одно и то же: родители обычно велят детям не баловаться с магией. Мама, например, запугивала нас – говорила, что малыши умирают из‑ за отдачи, если начинают колдовать раньше времени.

– Но это же неправда? Пожимаю плечами.

– Отдача может убить только мастера смерти, да и то если совсем уж не повезло. А сколько тебе лет – вообще не важно. Братья про свои способности узнали довольно рано. Баррон часто выигрывал, а Филип всегда побеждал в драках.

Помню, еще в младшей средней школе маму вызывали к директору: Филип тогда сломал ноги трем здоровенным мальчишкам. Месяц мучился из‑ за отдачи, зато больше к нему никто не лез. Как‑ то мать умудрилась замять дело, и в полицию тогда обращаться не стали. Вот про Баррона ничего не помню.

Как только проявляются способности, другие мастера учат тебя всяким секретам. Но про это я, как ты понимаешь, мало знаю.

– Разве тебе можно о таком рассказывать? Завожу машину.

– Нет. Но ты пьяный в стельку, завтра все равно ничего не вспомнишь.

Приволакиваю Сэма домой в его огромный кирпичный особняк, извиняюсь перед миссис Ю, выезжаю со стоянки и все это время напряженно думаю.

Если кошка – Лила, мастер трансформации наверняка где‑ то в Штатах. Очевидно, но раньше я об этом не задумывался. Правительство из штанов выпрыгнет, чтобы только его заполучить, что уж там говорить о преступных кланах. Поэтому братцы и затеяли весь сыр‑ бор; теперь понятно, почему Филип стирал мне память.

Настоящий мастер трансформации.

Это они и хотели заставить меня забыть.