Часть первая. Опер 3 страница

Сенька взял у Сухоручко стаканчик, налил и выпил. Когда он вливал водку в рот с железными коронками, Зверев увидел на донышке стакана аляповатое изображение пальмы и надпись: Сухуми. 1983 г…

— В прокуратуре-то чего? — спросил Караваев.

— Да ничего, — пожал плечами Сашка, — сказали, что у этого урода ключица сломана. Но они без претензий… Вот только насчет второго…

— Что насчет второго?

— Сказали: придется отпускать. Кражи нет, потому что нет потерпевшей. Никаких действий в отношении капитана он не предпринимал… Как же так-то, мужики?

— А вот так, Саня, — ответил, пожимая плечами, Галкин. — Чист он, Саня, перед законом.

— Он же кошелек скинул! Я сам видел.

— А закон не запрещает кошельки кидать, — продолжал Семен. Караваев кивнул. Кивнул и Сухоручко. — Кражи вы не видели. Пострадавшей нет… Были бы в кошельке документы, мы бы ее живенько выдернули. Да и сам-то кошель под колесами побывал, там даже пальцев не осталось, наверно. Так, Михалыч?

— Так, Сема, — подтвердил раскрасневшийся Сухоручко.

— Ну вот. Резал Михалыча другой. А этот — Симаков его фамилия — даже не пытался ни тайно, ни явно Классика подстрекнуть. Вот если бы он орал: бей! … Тогда, может, что и вышло бы.

— Так он же — Симаков-то — дважды судимый. Убегал.

— Ну и что? — спросил Караваев. — Он за старое отсидел. Перед законом чист. Имеет прописку, имеет место работы. Нормальный советский гражданин, между прочим. Кошелька при нем нет, оружия тоже. Убегал? Ну и что? Увидел драку, кровь — испугался. А вы, кстати, товарищ Зверев, сбили его с ног, нанесли травму правой ноги и лицо ему в кровь разбили. На вас можно дело заводить. Так-то, Саша… а ты говоришь!

Зверев поскучнел, сильно затянулся сигаретой.

— Не бери в голову, — сказал Сухоручко. — У нас таких вариантов полно: вроде и преступление на лицо, и преступник бесспорный, а доказать нельзя. Это, Саша, только в кино знатоки всегда с победой. Но ничего — и мы кое-что умеем. Работать нам, Санек, судя по всему, вместе.

Так или иначе, а в судьбе Александра Зверева появилась определенность. Задержание преступника — да еще и вооруженного преступника! — явилось лучшей рекомендацией для студента. Ни Зверев, ни опера двадцать седьмого отделения нисколько не сомневались, что работать им предстоит вместе. Так оно и вышло. Сашка еще корпел над дипломом, а кадровики ГУВД уже проводили необходимые проверки кандидата. В биографии Зверева и его родных не обнаружилось темных пятен, анкеты оказались безупречными. Со здоровьем у Сашки тоже было все в порядке.

Он защитился. Не худо, но и не блестяще как ожидали его преподаватели. Интереса к учебе у Зверева уже не было — он видел себя в ином качестве. А ведь прочили ему научную карьеру… Но Сашка, к изумлению многих своих однокурсников и преподавателей, получил открепительный талон и заявил, что распределяться (сам он говорил — определяться) хочет самостоятельно.

— Куда же вы, Саша? — спросил Зверева один из его наставников. Авторитет, доктор наук, автор шестидесяти серьезных работ.

— В милицию, Лев Исакыч, в милицию.

Итак, восьмого сентября тысяча девятьсот восемьдесят шестого года Александр Андреевич Зверев впервые перешагнул порог двадцать седьмого отделения в качестве оперуполномоченного. В кармане пиджака лежала красная ксива с золотой надписью на обложке. Со всеми положенными печатями и Сашкиной фотографией.

Было тут, правда, одно но: на фотографии оперуполномоченный Зверев был в штатском: пиджак, белая сорочка, галстук. Армейское звание лейтенант запаса, полученное на военной кафедре института, в МВД силы не имело. Этот маленький нюанс — отсутствие милицейского звания — повлек за собой большую неприятность: зарплата опера состоит из должностного оклада (аж целых семьдесят два рубля! ) и доплаты за звание… Вот этой-то доплаты — девяносто рэ — ему не полагалось.

Теоретически трансформация воинского звания в милицейское была проста. На практически бюрократическая машина совершенно не желала следовать призывам разума и логики. Зверев метался между РУВД и Василеостровским военкоматом. В какой-то момент ситуация стала принимать совершенно шизофреническую окраску… Сашка решил плюнуть и просто дождаться, когда все само собой утрясется.

Итак, утром восьмого сентября (ах, какое было утро — прохладное и чистое! ) Саня Зверев бодро пробежал сотню метров от метро до двадцать седьмого и ровно в девять предстал перед заместителем начальника по оперработе майором Давыдовым. Доложил о прибытии. У Михаил Иваныча голова после вчерашнего трещала будь здоров. Он через силу улыбнулся и сказал:

— Добро, Саша… В шестнадцать ноль-ноль заступаешь на дежурство.

— Есть, товарищ майор.

— Да брось ты это. Зови проще — Михал Иваныч.

— Понял… А сейчас?

«Сейчас бы пивка холодного», — подумал с тоской Давыдов, но вслух сказал:

— Давай к Сухоручко — он дело найдет. Чего-чего, а дело-то найдется.

Капитан Сашке обрадовался, как родному.

— О, — сказал он, — Сашок, ты кстати… Мне убегать нужно срочно, а ты прими-ка заявительницу. Кошелек у нее, понимаешь, украли. Так ты поработай с дамочкой.

— А где?

— Что — где?

— Где мне с ней заниматься? В смысле рабочего места?

— А-а… ну, давай хоть у меня пока. А потом уже решишь эту проблему с Давыдовым. Понял?

Потом капитан передал Сашке заявительницу (вот, — сказал он, — один из наших лучших оперативников и мой, так сказать, ученик. Мы с ним вместе в прошлом году вооруженного преступника взяли. Об этом и в газетах было. Не читали? ) и убежал, засовывая в карман наручники. Сашка стал работать с заявительницей. Он подробно расспросил женщину о краже кошелька, тщательно описал его и т. д. и т. п. Бумага получилась солидной, на двух листках. Под конец Сашка заверил женщину, что уголовный розыск примет все меры к раскрытию кражи.

Тут аккурат пришел Семен Галкин. Когда он услышал последние фразы Зверева, то поскучнел и решительно вмешался в разговор.

— А что, извините, случилось-то? — спросил он и взял у Сашки бумагу.

Семен читал и слегка покачивал головой. В глазах светилась вековая скорбь иудейского народа.

— А вы, гражданочка, видели, как произошла кража? — поинтересовался Галкин вежливо.

— Нет, разве усмотришь?

— Да, действительно… Вы извините, Людмила Андреевна, но, думаю, надо это заявление переписать.

— А что такое? — насторожилась заявительница.

— Да пустяк, — сказал Семен, — мелочь… Бюрократические, знаете ли, штучки. Сотрудник молодой, неопытный…

— А мне сказали — один из лучших оперативников.

— Да, — легко согласился Семен, — очень хороший оперативник. Но неопытный… Мы с ним вдвоем вооруженного преступника брали. Об этом газеты писали. Не читали?

— Не читала, — сказала заявительница после некоторой паузы.

— Ну, вот видите, — торжественно произнес Галкин. — Очень хороший опер. Но немножко неопытный. Так, самую малость.

Заявительница с интересом посмотрела на Сашку. Ему стало очень неловко, и он отвел глаза.

— …Момент кражи кошелька, — диктовал Семен, — я не видела. Возможно, я его потеряла… Вы, кстати, где обнаружили отсутствие кошелька?

— Из метро вышла, хотела газету купить. Вот и…

— Жаль, — сказал Галкин. Ни пострадавшая, ни Зверев не поняли, чего именно жаль. А жалко было Семену, что кража обнаружилась на улице. Вот если бы в метро — на эскалаторе или даже в вестибюле! — тогда Семен с легкой душой сбагрил бы женщину к транспортникам. — Жаль, ну да ладно. Итак, продолжим: возможно, я его потеряла…

— Извините, товарищ, — перебила заявительница, — но сумочка-то у меня оказалась открыта. А я ее закрывала.

— Обычное дело! — убежденно воскликнул Семен. — Забыли!

— Да нет же — я закрывала.

— Ну, значит, расстегнулась… замочек расхлябался — и расстегнулась.

— Да нет же, у нее хороший, тугой замок.

— Да послушайте-таки меня. Знаете, как бывает — вот задумался человек и стоит себе, теребит замочек… туда-сюда… сюда-туда… Щелк-щелк… щелк-щелк. А то, знаете, бывает: человек любит пуговицы крутить. Крутит он пуговицу, крутит… она возьми и оторвись. Что же вы думаете — ее тоже украли?

— При чем здесь пуговица?

— Пуговица здесь ни при чем. Я вам в качестве примера привел. Да вы пишите заявление, пишите. Мы обязаны реагировать на сигналы граждан. Это наш долг… А сколько денег-то было?

— Пятнадцать рублей.

— Ровно?

— Ну, мелочь еще…

— А зарплата у вас какая?

— Сто восемьдесят.

— Ага… значительно больше чем у оперативника, который ходит на пули и ножи озверелых бандитов. Мы вот с Сашей в прошлом году…

— Я знаю, — перебила заявительница, — об этом еще в газетах писали.

— Точно, — просиял Семен. — Вы читали!

— Нет, не читала.

— Откуда же вы знаете?

— Вы мне сказали.

— Да, действительно… Значит, пишем: прошу принять меры к розыску…

— Преступника, — сказала заявительница.

— Да нет, — снисходительно ответил Галкин, — потерянного кошелька.

Заявительница покачала головой и написала.

— Оч-чень хорошо, — сказал Сенька. — Далее: материальный ущерб для меня является незначительным. Дата. Подпись. Вот и хорошо.

Галкин перечитал текст и остался доволен. Когда посетительница ушла, он повернулся к Звереву и сказал:

— Вот так, Саша. Была кража — стала потеря.

— Семен, — сказал Зверев. — Ты думаешь это правильно?

— Нет, — ответил Галкин. — Я не думаю, что это правильно.

Он смотрел на Сашку серьезно и слегка грустно.

— Я не думаю, что это правильно. Но найти этот кошелек ни ты, ни я, ни господь Бог не сможет. А значит, — глухарь, значит, — процент раскрываемости падает. Тебе это надо? Мне это надо? Я здесь шута горохового корчил, придуривался, убалтывал ее… думаешь, мне это нравится?

Сашка промолчал. Его знакомство с работой уголовного розыска состоялось почти год назад. Кое-что он уже понял. Но, разумеется, далеко не все. Значительная часть его представлений была очень далека от реальности: стереотипы, навязанные фильмами и книгами, давали себя знать. Умный, наблюдательный, склонный к иронии Зверев, конечно же, понимал, что фильмы и книжки очень сильно приукрашивают действительность. И все же живая реальность шокировала.

— Думаешь, заявительница не поняла, что я тут комедь ломаю? — продолжал рассуждать Семен.

— Наверно, поняла.

— Не наверно, — наверняка. Ну и слава Богу, в другой раз к нам не пойдет. И знакомым скажет: там в ментуре одни придурки. Можно и не обращаться. А работы нам все равно хватит. Это я тебе гарантирую.

— А авторитет, Семен? Мы же теряем авторитет.

— Э-э, милый… авторитет на раскрытиях зарабатывают. Ну, скажи мне, как ты этот кошель будешь искать? Ну — как?

— Я не знаю. Но кража-то была… а, Семен?

— Конечно, была. Я даже могу предположить, кто из кротов[2] нашу тетю обидел. Но дальше-то что? … В общем, Саня, учись у старого мудрого еврея. Наша работа — это не только бандитов брать. Это еще и умение лавировать между терпилами, начальством и законом. Так-то, брат. Привыкай. Не сможешь — заклюют, с говном сожрут. И сжирали уже. Нормальных толковых оперов. Были такие примеры, Саня, были. И — тут я с тобой согласен! — без порядочности в нашем деле никак нельзя. Только понимание порядочности у тебя пока еще очень абстрактное. Что-то типа кино про Жеглова с Шараповым. Согласен?

— Ты, Семен, конечно, на стороне Жеглова?

— Да, — рубанул воздух рукой Галкин, — только так.

Неизвестно, сколько бы продолжался этот разговор, но в кабинет вошел майор Давыдов. Михаил Иванович уже слегка поправил голову, зажевал свою профилактику организма изъятым у фарцовщика импортным дефицитнейшим «антиполицаем» и был в хорошем расположении духа.

— Ну как, Саша, вживаешься? — спросил он.

— Да, — вместо Сашки ответил Галкин, — вживается, Михал Иваныч. Вот заявительница приходила, хотела кражу кошелька оформить — Александр убедил ее переквалифицировать на утрату.

— Грамотно, — похвалил майор. — Мы, сотрудники МВД, должны оперативно реагировать на заявления граждан. Болеть, так сказать, душой и принимать все меры к сокрытию… тьфу, — к раскрытию! преступлений.

— Да, — поддакнул Галкин, — больше открытости, человечности и гласности!

Майор посмотрел на Семена с некоторым подозрением, но Сенька имел вид более чем серьезный, и майор только и сделал, что кивнул головой.

— Михал Иваныч, — сказал Сашка, — а как с моим рабочим местом?

— Это запросто. Пойдем, Саша.

…Давыдов распахнул дверь, и Зверев увидел крошечный кабинетик, заваленный черт-те каким хламом: выдранная с корнем приборная панель от «Жигулей», черная мутоновая шуба, пионерский барабан, какие-то коробки… среди всего этого хлама в углу стоял письменный стол.

— Вот, — сказал Давыдов, — кабинет. Невелик, конечно, и без окна… Но отдельный. Тут до тебя Сережа Громадин сидел, теперь ушел в участковые — жилье мужику нужно. Ну, осваивайся, наводи порядок. У Сереги-то всегда все в кучу. Вещдоки… и прочее. Ты парень, я смотрю, активный, грамотный — давай. Не бойся проявить инициативу!

— А все это? — спросил Зверев.

— Это-то? Это вещдоки, у которых хозяева не обнаружились… хлам! Сам разберись и все ненужное — вон! Ну, действуй. Сашка выкурил сигарету и взялся за работу. Полдня он разбирался с завалами, пытаясь сообразить — что нужно, а что хлам. Господи чего тут только не было! От гири в двадцать четыре килограмма до картонной коробки, набитой журналами «Плейбой»! Несколько раз Сашка обращался за советом к кому-либо из оперов: нужный вещдок или нет? Над ним посмеивались, подначивали и в конце концов он, вспомнив напутствие Давыдова об инициативе, начал безжалостно выбрасывать барахло в бак для мусора. Безоговорочно он оставил только гирю и шикарный письменный прибор. Зверев смел пыль, вымыл пол, и кабинетик стал не таким уж страшным и мрачным.

Пришел Давыдов. Посмотрел, похвалил.

— Молодец! Тут, понимаешь, каждые полгода нужно генеральную уборку проводить… а то валяется годами дерьмо бесхозное, понимаешь, не ОУР, а пункт приема вторсырья.

И стеклотары, мог бы добавить Сашка. Пустых бутылок из-под водки, портвейна и пива он выбросил штук сорок. Но этого он, разумеется, говорить не стал. Задал более животрепещущие вопросы:

— Михал Саныч, а телефон?

— Чей телефон?

— Тут же телефон должен быть… во-о-он на стене розеточка.

— Где я тебе телефон возьму? Начнешь работать — добудешь.

— В каком смысле?

— В широком… Как все добывают. Будет какое хищение со склада или из магазина… Ну, в общем, начнешь работать — разберешься.

(Вскоре Зверев действительно разобрался с телефонным вопросом — через три недели на столе у него уже стоял шикарный гэдээровский аппарат вишневого цвета и очень темного происхождения. Телефон реквизировали у квартирного вора, который и сам не мог вспомнить, где его взял. )

— А ключ от сейфа? — спросил Сашка.

— Ну, это запросто. Пойдем, дам ключ. Через минуту Сашка уже открыл сейф. На самом-то деле это был обыкновенный железный ящик, покрашенный в шаровый цвет и снабженный не бог весть каким замком.

— Ты там тоже порядок наведи, — напутствовал его майор. А то у Громадина все всегда в кучу. В общем, познакомься с бумагами, разберись.

Ох, лучше бы майор этого не говорил. Но он сказал… Через минуту оперуполномоченный без звания Зверев открыл дверь железного ящика. Нижний отсек этого сейфа был плотно набит массой бумаг в картонных и пластиковых папках. Или просто скрепленных скрепками.

Одна из папок поехала и выпала к ногам Зверева. Раскрылась, рассыпалась на сотню листов. Следом лавиной потекли остальные. Сашка присвистнул и опустился на корточки, взял в руки один из листков. «Сов. секретно» было написано в правом верхнем углу. Ниже по центру — «Агентурная записка».

Вот это да! Это же какое богатство! Это же… Сашка не находил слов. Он жадно начал читать… От этой груды документов веяло романтикой рисковой ментовской работы. Засадами, задержаниями, операциями по внедрению в банды… о, как пахло от этих бумаг! Кисловатым запахом пороха из пистолетного ствола, страхом и ненавистью изобличенного преступника и еще чем-то тревожным и романтичным.

Впрочем, довольно скоро Зверев устал от стандартных канцелярско-бюрократических оборотов и вспомнил, как сам он недавно заполнял липовые оперативные документы. Романтический запал прошел. Он растерянно посмотрел на огромную кучу бумаги. Что же с ней делать-то? Как все это рассортировать? Как это можно систематизировать?

Сашка присел на стол, перекурил и снова просмотрел некоторые листы. Многие были оформлены неряшливо, некоторые смяты, надорваны. Иногда даже хранили жирные пятна — на них, видимо, резали закуску. Потом Зверев обратил внимание на даты: бумаги были датированы и прошлым годом, и позапрошлым, и даже восемьдесят первым. Так это же старье! Это макулатура, сообразил он. А значит — что? Значит, надо избавляться от груза давно закрытых и забытых дел… Сашка принял решение и быстро стал рассортировывать документы по сроку давности и характеру оформления. Все секретные документы давностью более года он складывал в одну кучу, остальные в другую. Первая получалась значительно больше.

Когда он осилил свою работу почти наполовину, в кабинет заглянул не шибко трезвый Сухоручко.

— О, Сашок! Ты еще здесь? Чего делаешь-то?

— Да вот, с бумагами разбираюсь…

— А-а… взять бы их все и сжечь, к едрене фене, — глубокомысленно сказал Сухоручко. Ох лучше бы он этого не говорил.

— Домой-то не собираешься? — спросил капитан после паузы.

Сашка ответил, что надо бы закончить. Сухоручко ответил в том духе, что, мол, ну-ну, давай… трудись. И ушел.

Домой в ту ночь Зверев так и не попал. В своем кабинетике без окна он не заметил, как стемнело. Он не смотрел на часы. Когда титанический труд был закончен и все документы разложены на две кучки, Сашка стал соображать, что же с ними делать. Всплыли в сознании слова опытного опера Сухоручко: сжечь… А ведь действительно, нельзя их просто взять и выбросить. Как ни крути, а все-таки секретные документы. Значит, будем жечь.

Зверев прошел в туалет, расположенный в конце коридора. Старый фаянсовый унитаз с ржавой дорожкой посредине показался ему подходящим местом для аутодафе. Сашка вернулся в свой кабинет и принес первую охапку документов. Чиркнул спичкой.

Он жег и жег эти проклятые бумаги, и думал, что выражение «Рукописи не горят» все-таки ошибочно. Горят они, горят… но очень медленно. В воздухе порхали черные и серые лохмотья пепла, отчаянно пахло паленой бумагой, Зверев подтаскивал новые охапки макулатуры. Закончил он в пятом часу утра. Та еще работенка!

Когда догорела последняя бумажка, Сашка дернул ручку древнего сливного бачка. Хлынула ржавенькая вода… со звонким хлопком унитаз раскололся пополам!

…Утром первым на службу пришел зам по опере майор Давыдов.

— А чего это у нас паленым-то пахнет? — спросил он Зверева.

Вид у Сашки после бессонной ночи был довольно усталый, лицо небритое. Он потер подбородок и сказал:

— Да это я, Михал Иваныч, лишние бумаги жег… А унитаз я новый куплю.

— Какой унитаз?

— Да вот незадача вышла — жег бумаги, а унитаз лопнул.

— Постой-ка, — сказал вдруг Давыдов, меняясь в лице. — Это какие ты бумаги жег?

— Тот хлам, что в сейфе накопился. А унитаз…

— Какой унитаз? — тихо произнес майор, опускаясь на скамейку в коридорчике. — Какой на хер унитаз? О-е!

— Михал Иваныч! Вам что — плохо? — спросил Сашка растерянно.

Майор сидел, держался правой рукой за сердце и смотрел на Зверева почти со страхом. Сашке стало очень неуютно. Нехороший какой-то холодок прошел по спине, и зловещий ветерок прошелестел по коридору.

— А ну-ка показывай сейф, — вдруг сказал Давыдов и резко встал. В кабинетик он вошел первым. Зверев достал ключ и отомкнул железный ящик. Внутри лежали две аккуратные стопочки бумаги и несколько пустых папок. Майор схватил одну, вторую, третью… застонал.

— Ну что? Ну что, Зверев, я тебе худого сделал? — сказал он, не глядя Сашке в лицо.

— Михал Иваныч! Я же… вы сказали: разбирайся с бумагами, наводи порядок.

— А жечь секретные документы тоже я тебе приказал? — тихо спросил Давыдов. Обреченно как-то спросил.

— Я же думал… — начал было Зверев, но не договорил, осекся. Вдруг пришло осознание, что произошло что-то непоправимое. Что он УНИЧТОЖИЛ секретные документы… И что здесь — ОУР МВД, в игрушки здесь не играют. И что ссылаться на незнание — нелепо и глупо.

— Саня, Саня, мне же всего год до пенсии оставалось, — сказал майор, и Зверев ощутил жгучий стыд: получалось, что он подвел не только себя, но и Давыдова. Возможно, — и начальника розыска. Сашка сел на стол рядом с майором.

— Чего это вы как на похоронах? — спросил с порога Галкин. — И воняет у вас чем-то… бумагой, что ли, паленой? Шифровки из Лэнгли жжете? Следы заметаете?

И Давыдов, и Зверев посмотрели на Галкина так, что улыбка у него враз пропала.

— Что случилось-то? — спросил он. Давыдов махнул рукой и вышел. В дверях он столкнулся с Сухоручко. Вид у капитана тоже был помятый.

— Здорово, Михал Ваныч, — сказал опер. Зам по оперработе остановился, сурово посмотрел на капитана и выпалил:

— Все! Звездец! Под монастырь подвел твой крестничек.

Сказал и вышел. Оторопевший Сухоручко обратился к Сашке:

— Да что случилось-то?

Зверев бегло рассказал. После его рассказа Галкин присвистнул, а Сухоручко длинно выматерился.

— И унитаз лопнул, — сказал Сашка.

— Какой унитаз, дура? — ответил Дмитрий Михайлович. — Тут, брат, серьезней.

Внезапно вернулся Давыдов, негромко сказал что-то на ухо Сухоручко.

— Есть, конечно, — ответил тот. — Пойдем, Иваныч.

Они ушли. Галкин закурил, похлопал Сашку по плечу и сказал:

— Не ссы, Саня… выкрутимся.

— А как? Как тут выкрутишься?

— Ладно, опер, похуже бывало. Сейчас, вон, светлые головы примут опохмелку… будем кумекать. Отправим все в Махачкалу.

Сашка про Махачкалу ничего не понял, а переспрашивать не стал.

— Твоя вина, конечно, тоже есть, — продолжал Галкин, — но у зама по опере вдвое больше. Он, вообще-то, не имел никакого права тебя к секретным документам допускать. Так что вместе выкручиваться будем. Ему тоже шум-то ни к чему.

Через десять минут вернулись Давыдов и Сухоручко, зашли в кабинет, посмотрели на Зверева, остановились у распахнутого сейфа. Сухоручко что-то тихо говорил майору. Слов было не слышно. А ответы Давыдова, произнесенные раздраженным голосом, оказались слышны, хотя и отрывочно: …какая Махачкала, Дима? Ты что… когда одна бумажка пропадает… и то — акт составляй… не-е, нереально… А? Не-е… там были дела оперативной разработки. Там было — ой-ей-ей!

Но Сухоручко продолжал что-то говорить, шептать в ухо, размахивать руками. Голос Давыдова доносился все реже, отрицательные интонации исчезали. Спустя какое-то время он уже с интересом слушал капитана. Даже улыбнулся. Спустя еще пять минут они вместе вышли и скрылись в кабинете оперов.

— Ну, Саня, с тебя ящик водки, — облегченно сказал Галкин. — Замажет майор это дело. Но попотеть придется…

Зверев стоял бледный. Из туалета доносилось журчание воды в расколовшемся унитазе.

Потом Зверев вспоминал эту историю посмеиваясь. А тогда не до смеха было… Шуточки, понимаешь! Уничтожение совсекретных документов… А если бы этот случай получил огласку? О, если бы он получил огласку! Времена, конечно, уже не сталинские — сплошной либерализм, плюрализмы и где-то, по большому счету, пофигизм. Но тем не менее! Звездопад мог бы быть неслабый… и, соответственно, раздача благодарностей с вручением ценных подарков. Ну, слава Богу, обошлось. Хотя и пришлось повкалывать: писались липовые справки, агентурные сообщения и т. д. А за Зверевым на некоторое время закрепилось прозвище Герострат. Хорошо хоть не Унитаз…

Так и началась карьера опера.

Но зато — в сейфе порядок. И унитаз новый.

Высокий, симпатичный черноволосый парень сидел напротив Галкина и ныл:

— Ну, Семен Борисыч, ну мы же с вами… ну вы же…

— Ты мне еще про обрезание расскажи, — хмуро ответил Галкин. — Мы не в синагоге, и я не раввин, Лева, я — мент.

— Ну Семен Борисыч…

— Пошел вон, урод! — зло сказал Галкин. — И учти — в следующий раз…

Но парень уже не слушал. Он вскочил и бросился вон из кабинета. Семен устало помотал головой, помассировал затылок ладонью.

— А это что за фрукт был? — спросил Зверев.

— О, Саша! Это тот еще фрукт! Это Лева Караган. Неужто не слыхал?

— Нет, такой клички не слыхал.

— Ну, во-первых, не кличка, а прозвище. По крайности — погоняло… А во-вторых, Караган — это фамилия. Леву Карагана знают все. Ты пока работаешь мало, но погоди — еще узнаешь.

— А чем он так знаменит? — спросил Зверев, присаживаясь. Он только что вернулся из бани, где украли костюм и документы.

— Лева Караган, Александр Андреевич, случай, можно сказать, уникальный. Всего семнадцать лет прохвосту, а уже великий комбинатор. Вот ты, Саня, вчера деваху на Галере прихватил. Так?

— Ага. С польской косметикой.

— Она сразу в слезы и во всем призналась. Так?

— Да, молодая дуреха, пэтэушница. Месяц как из деревни, хотела, говорит, на колечко заработать… Расплакалась: больше не буду. Ну что с ней сделаешь? Попугал — и отпустил.

— Вот… А Лева не признается никогда и ни в чем. Но участвует во всем! Лева — везде! Лева в диапазоне от мошенничества до угона… и хрен прихватишь!

— Погоди, Семен, не сыпь мне соль на рану… Тебя послушать, так это Фантомас какой-то. Чего это его прихватить нельзя?

— Вот ты, Александр Андреич, и прихвати. Ежели будешь работать, то с Левой наверняка познакомишься. Гарантирую.

Так оно и вышло. Не прошло и недели, как Зверев познакомился с Левой Караганом. Лева бойко торговал макулатурными талонами на книги. Двадцать кэгэ макулатуры — один том бессмертного Мориса Дрюона. Всего два рубля! Подходим, граждане, приобретаем талоны… где вы наберете двадцать килограмм? Морис Дрюон в ассортименте. Жизнь и смерть королей… Таис Афинская в эротическом романе Ивана Ефремова! Два рубля, граждане. Всего два рубля…

Зверев прихватил Леву на Перинной линии Гостиного двора, напротив старого здания Государственной Думы… Пока довел до отделения, Караган скинул оставшиеся талоны. Рассчитывать на пострадавших тоже не приходилось — никто, в конце-то концов, не пострадал.

— Ну, Лева, что будем делать? — спросил Зверев.

— А че, Александр Андреич? Я ниче… Зверев уже и сам понял, что прихватить Леву не получится, уже поругал себя за наивность, но на всякий случай спросил:

— А кража-то, Лева?

— Не я, — сразу сказал Караган.

— А кто? — спросил Зверев, глядя в окно. Окно в своей клетушке он нарисовал сам. На плотном листе ватмана, оставшемся еще со студенческой поры, он нарисовал оконный переплет, шторки в горошек и зеленый луг с коровами.

Про кражу он спросил на авось. Краж было много, о причастности Левы Карагана к какой-либо из них Зверев, разумеется, не знал, но…

— А кто? — спросил он, глядя в окно. Коровы на лугу помахивали хвостами, отгоняя слепней.

— Александр Андреевич, — проникновенно сказал Лева, — я всегда рад помочь органам, но уж и вы…

— Ты сначала помоги, — перебил Зверев.

— Эх! — сказал Караган. — Была не была! Пусть меня жулики потом на ножи поставят, но вам, Александр Андреич, я помогу. Вы про московские бриллианты, что у народной артистки Фрумкиной украли, слышали?

— Конечно, — ответил Зверев, и сердце у него заныло. Корова на лугу подняла голову и посмотрела на Сашку большими томными глазами. Ни о каких бриллиантах народной артистки он, разумеется, ничего не слышал, но их блеск уже слепил.

— Сегодня в восемь часов их передадут бармену в баре ресторана «Кронверк».

Заныло у опера Зверева сердце, ох заныло! В огромных коровьих глазах заблестели брюлики народной артистки Фрумкиной.

— Откуда знаешь? — спросил Сашка как можно безразличней.

— Это я вам открою, только когда задержите вора. Иначе — не жить мне, — ответил Лев Караган, и взор его геройский затуманился. Фамильные бриллианты! — пропела корова красивым колоратурным сопрано артистки Фрумкиной. Министр культуры снял трубку с аппарата правительственной связи и позвонил министру внутренних дел. У вас там в Ленинграде работает оперуполномоченный Александр Зверев. Надо бы его поощрить — он вернул бриллианты, похищенные у нашей драгоценной Изольды Панкратовны, — сказал министр культуры министру внутренних дел… Зверев посмотрел на часы — было почти семь — и бросил:

— Поехали в «Кронверк».

…Морда у бармена была такая, что хоть сразу сажай. Классическая продувная морда. Гайдай. «Бриллиантовая рука»… Наши люди в булочную на такси не ездят… Недолив, обсчет, обман, обвес, пересортица.

В общем, просидели в этом баре до закрытия. Зверев оставил там, считай, недельную зарплату. А всего и выпил-то рюмку коньяку и три чашечки кофе. Вот у Левки Карагана стол ломился. Левка вовсю жрал коньяк армянский, запивал дефицитнейшей кока-колой и съел штук шесть каких-то аппетитных салатов. Иногда он о чем-то шептался с барменом и по-свойски подмигивал Звереву. Бриллиантики артистки народной в тот вечер так и не сверкнули.

— Завтра, Александр Андреич, — сказал пьяноватый Левка Звереву на улице. — Завтра бриллианты будут. Завтра придем, да?