Айрис Мердок 13 страница

Рейнбери был в отвратительнейшем настроении. Он чувствовал себя жертвой огромной несправедливости, по сути, целого ряда несправедливостей, назначенных ранить каждую пядь его личности. Неприятности начались три дня назад, после того как сэр Эдвард Гэст, увидав в коридоре Рейнбери, направляющегося в столовую, зазвал его к себе в кабинет, похлопал по плечу и начал поздравлять. Заметив, что Рейнбери удивлен, сэр Эдвард объяснил: «Речь идет об отчете вашей молодой сотрудницы. Прекрасно написано! Ну, несомненно, вы ей помогали. Чрезвычайно ценная работа. Вы еще не раз услышите эти слова, Рейнбери».

Джон с усилием, но все же заставил себя улыбнуться и похвалу руководителя принял с видом скромно-почтительным. Более того, у него хватило присутствия духа заметить, что, о нет, никакой особой помощи мисс Кейсмент он не оказывал, все лавры, безусловно, принадлежат ей; но тон его явно намекал на обратное. А выйдя из кабинета, он тут же бросился на поиски вероломной подчиненной. Он хотел нанести удар, именно в таком он сейчас был настроении… надо ковать железо, пока горячо, ведь еще немного — и он начнет анализировать и размышлять, после чего откроется, что в сложившихся обстоятельствах можно действовать на сотню разных ладов.

Наконец он отыскал мисс Кейсмент. В своем собственном кабинете. Она сидела за столом и с интересом изучала какой-то документ. Он сразу же бросился в атаку.

— Каким образом ваш отчет оказался у сэра Эдварда? — спросил он.

Мисс Кейсмент растерянно, даже испуганно вскочила со стула.

— Я очень сожалею, — пролепетала она. — Произошла ошибка. Вы помните, я поставила на отчете пометку «на рассмотрение директора»? Поскольку наша машинистка сейчас отсутствует, я послала черновик с несколькими исправлениями в машбюро, и одна из этих новеньких сотрудниц вместо того, чтобы вернуть отчет мне, бросила его в общую кучу, и вот таким образом его доставили директору.

— Я вам не верю, — произнес Рейнбери. Ему страшно хотелось схватить мисс Кейсмент за эти тщательно уложенные кудряшки и трясти ее, трясти, пока зубы не начнут стучать. Он отворил дверь кабинета и велел ей выйти. Она выскочила с видом человека, боящегося, что его пнут сзади.

На следующий день оба были мрачны, разговоры их сузились до кратких, сугубо деловых реплик. Попытка Стогдона растопить лед фразой: «Что-то невесело у нас сегодня, а? » — завершилась тем, что мисс Кейсмент чуть не испепелила его гневом. В конце рабочего дня Рейнбери самому пришлось выносить из кабинета корзину с накопившимися за день бумагами. Именно тогда, проходя мимо регистратуры, он мельком увидел мисс Кейсмент. Прислонясь к шкафу, она сосредоточенно о чем-то беседовала с Эвансом. Рейнбери тут же сказал себе: какие пустяки. И все же эта случайно увиденная картина настойчиво преследовала его. Что-то такое было в позе мисс Кейсмент… решительное и напряженно-внимательное, и это не могло не вызывать тревоги у него. В конце концов он всегда подозревал, а сейчас получил подтверждение, что эта девушка способна на все.

Но этой неприятности суждено было померкнуть перед лицом следующей, не замедлившей явиться. Второй день после обнаружения предательства мисс Кейсмент был днем накануне приема у Миши Фокса. Рейнбери получил приглашение в конце предьщущей недели, чему был очень рад. Раз приглашение пришло, значит, их странная последняя встреча Мишу нисколько не обидела. Рейнбери, когда начинал размышлять на эту тему, вынужден был признать, что у него в душе осталось очень мало подлинной любви к Мише, в противоположность огромному беспокойству о том, что Миша о нем думает, и столь же огромному желанию сохранять неизменными их отношения. Иметь право и впредь именовать себя другом Миши Фокса — вот что для него было важно; но ни забота о Мише, ни даже само желание видеться с ним чаще, чем необходимо для поддержания, главным образом в собственных глазах, видимости дружбы, не входили в число составляющих этой странной дружбы. Предстоящий прием радовал его и одновременно вселял тревогу. Он очень хотел быть приглашенным; часы, проводимые на таких приемах, считал своего рода очищением, необходимым ему перед достижением тех или иных целей. Рейнбери на собственном опыте убедился, что устраиваемые Мишей приемы очень часто оказывались тщательно продуманными спектаклями, в ходе которых стремительно продвигались к развязке различные интриги и драмы; и предчувствие предстоящего заставляло его волноваться, хотя… зачем волноваться? Ведь тяжесть главной роли на этот раз уж точно нести не ему.

Рабочий день начался чрезвычайно мирно: мисс Кейсмент всеми силами старалась загладить свою вину, свидетельство чему — букет цветов на столе у Рейнбери, ее подобострастные улыбки и постоянные попытки завязать разговор. Рейнбери, которого начала тяготить, в силу природной мягкости характера, необходимость постоянно подавать признаки разгневанности, уступил, наконец, этому напору доброжелательства и вернулся в обращении с мисс Кейсмент к своей обычной вежливой манере. Тут-то и обнаружился ее второй сюрприз.

Он сидел, вытянув ноги, рассеянно просматривая бумаги, и тут вошла мисс Кейсмент и, наклонившись к нему, произнесла:

— Джон, могу ли я попросить вас об одной услуге? Рейнбери вопросительно посмотрел на нее.

— Не согласитесь ли вы взять меня с собой завтра на прием к Мише Фоксу?

Рейнбери вздрогнул.

— Не могу, — ответил он. — Это неофициальный прием. Но как вы о нем узнали? Я не могу привести того, кто не приглашен.

— Но я приглашена! — воскликнула мисс Кейсмент. После чего извлекла из кармана какую-то открытку и помахала ею у Рейнбери перед носом.

Джон прямо-таки подскочил на своем стуле. Лицо мисс Кейсмент напряглось; очевидно, она из последних сил скрывала рвущийся наружу восторг.

— Но вы же не знаете Мишу Фокса! — выкрикнул Рейнбери.

— Я с ним никогда не встречалась, — не стала запираться мисс Кейсмент, — но он, должно быть, знает обо мне. Как бы там ни было, а приглашение он мне прислал.

Рейнбери стало не по себе от мысли о том, какого рода «знания» о мисс Кейсмент могли дойти до Миши. Он бросил на нее испепеляющий взгляд и только после этого смог придать своему лицу более благопристойное выражение.

— Я никогда еще не была у Миши Фокса в доме, — сказала мисс Кейсмент. — Вы не против заехать за мной на такси, а потом мы бы отправились вместе? А то я как-то робею являться одна.

Рейнбери нервно вздрогнул, когда услышал из уст мисс Кейсмент фамильярное «Миша», и ехидно скривил губы при словах «я робею»; но благовидного предлога для отказа придумать не смог. Мисс Кейсмент загнала его в угол.

На следующий день, уже в полдень, она «счезла из офиса, наверное для того, чтобы пораньше начать готовиться к вечеру. Очевидно, очень волновалась. Рейнбери было над чем поразмыслить. Может быть, в числе гостей будет и Роза? И Миша не хочет, чтобы кто-нибудь соперничал с ним за ее внимание? Следовательно, приглашаем Рейнбери, но… вместе с мисс Кейсмент! И тогда уже ему будет не до Розы. Таков мог быть ход Миши Фокса. Еще вариант: все продумано Кальвином Бликом, но тогда это чистой воды интрига и возможность таковой лучше отвергнуть сразу. И без того все довольно мрачно. Рейнбери испугало не то, что Миша знает о существовании мисс Кейсмент, за долгие годы он привык, что Миша знает все. И вряд ли мисс Кейсмент могла подумать, что это сам Рейнбери выхлопотал для нее приглашение. Придется провести несколько часов с этой страстной молодой женщиной в атмосфере, напоминающей «Тысячу и одну ночь», — вот от чего Рейнбери и в самом деле охватывала дрожь. Одному Богу известно, что может случиться.

Рабочий день двигался к своему завершению, разгадывание загадки с приглашениями осталось позади, и тут Рейнбери начал лихорадочно соображать, как бы сделать, чтобы вообще не пойти на прием. Притвориться, что заболел? Объявить, что его неожиданно вызывают по делам службы в Девоншир? Или просто взять и покинуть страну? Но, придумывая эти планы, он одновременно ощущал их тщетность. Ему с ужасающей силой хотелось знать, что произойдет. И еще ему хотелось отомстить мисс Кейсмент, и эта жажда мщения, питаясь, как река, из многих источников, стала теперь яростной и разрушительной.

Спустя какое-то время Рейнбери осенила одна мысль, впрочем, довольно простенькая. Прием должен был начаться в восемь. Между Рейнбери и мисс Кейсмент было договорено, что он заедет за ней на такси примерно в начале девятого. Правда, Рейнбери предложил приехать в половине десятого (таким образом он надеялся сократить свои мучения), но мисс Кейсмент об этом и слышать не хотела: она боялась пропустить даже миг церемонии. И вот тогда-то Рейнбери и придумал приехать к ней гораздо раньше. Ему очень хотелось посмотреть на ее лицо без макияжа. К тому же она может оказаться не совсем одетой. Но не прелести мисс Кейсмент стремился увидеть Рейнбери, нет, целью его было — расстроить ее и тем самым лишить привычного самообладания. А это сыграет свою роль и в дальнейшем. Воображение его не дремало, и он не исключал, что уже в такси мисс Кейсмент начнет как-то проявлять свои чувства. Он содрогнулся при мысли, что она может взять его за руку. А обратный путь… Если они и назад поедут вдвоем, то мисс Кейсмент, понимая, что случая оказаться с ним наедине больше не представится, возможно, пойдет в открытую атаку? И вот, если удастся расстроить ее на этом раннем этапе, то затем, в такси, ей будет уже не до любви.

Таким образом, в семь пятнадцать Рейнбери с макиавеллевской улыбкой подъехал к дому на Хеммесмит. Именно этот адрес мисс Кейсмент дала ему. Попросив шофера вернуться примерно через час, он поднялся по лестнице на второй этаж. Как ему и говорила мисс Кейсмент, это был обширный дом викторианской постройки, разделенный на небольшие квартирки, в которых проживали служащие барышни. Прочтя на одной из дверей табличку с фамилией мисс Кейсмент, Рейнбери постучал. За дверью что-то зашуршало, забегало. Потом кто-то в халате, усыпанном пудрой, с головой, которую Рейнбери едва узнал, отворил дверь. Мисс Кейсмент недоуменно смотрела на него. И тут же он понял, что поставленная цель будет достигнута.

— Ох, как же вы рано! — воскликнула мисс Кейсмент.

— О, неужели? — притворно удивился Рейнбери. — Простите. Неужели я ошибся? Прием назначен на половину восьмого, не так ли?

— На восемь, — поправила мисс Кейсмент. — Ну что ж, входите.

— Но я могу обождать на улице или зайти попозже, — все это Рейнбери говорил, стремительно проходя в комнату и удобно усаживаясь на диване.

— Мое платье! — вскричала мисс Кейсмент и выдернула из-под него наряд из красно-желтого шелка.

Рейнбери осмотрелся и сразу понял, что квартира мисс Кейсмент состоит лишь из одной комнаты. Даже не комнаты, а комнатки, где от поблекших бархатных занавесок и потертой вельветовой обивки на пухлой мебели исходит запах пыли, смешивающейся с вонью газа и приторным ароматом пудры. Да, здесь было душно и очень жарко. За узкой решеткой, на фоне ярко-зеленого кафеля, включенный на полную силу, горел газ, издавая при этом низкий скрежещущий звук. На газовой плите стояло несколько кастрюль, в том числе и чистых. И пол, и мебель, и стулья были забросаны нижним бельем и шелковыми нарядами, что ясно указывало на предыдущие метания мисс Кейсмент. На туалетном столике теснились коробочки с кремом, пудреницы, румяна, тюбики с губной помадой, увлажнители, освежители, удалители, очистители и прочие косметические принадлежности. Над диваном, забросанным мелкими нейлоновыми вещичками, располагалась небольшая полка, на которой стояла дюжина дешевых «пингвиновских» книжечек. Всю эту обстановку Рейнбери воспринял как должное. Он что-то в таком духе и предполагал. Одного он не предвидел, хотя знал, что иным беднягам это выпадает на долю, — что мисс Кейсмент теснится в одной комнате. Он повернулся, чтобы взглянуть на нее, и тут же устыдился своего маленького коварного плана, который удался, кажется, даже в большей, чем ему хотелось, степени.

Мисс Кейсмент стояла в нерешительности, в одной руке держа перед собой платье, другой сжимая воротник халата. Волосы у нее были плотно накручены на бигуди и прикрыты сеткой. На лице, непривычно растерянном, не было ни следа макияжа. Мисс Кейсмент выглядела сейчас и бледнее, и старше. Нос у нее блестел, а кожа сошлась морщинками вокруг глаз. Рейнбери стало жалко ее, и он отвернулся. Среди стоящих на каминной полке флаконов духов он заметил несколько зверюшек, сделанных из стекла и дерева. И с этой минуты мисс Кейсмент стала казаться ему, пожалуй, даже трогательной.

— Не хотите ли выпить чего-нибудь? — мрачно произнесла мисс Кейсмент. Она вытащила из-за туалетного столика бутылку шерри, но по пути задела коробочку с пудрой. Та упала, и содержимое рассыпалось по ковру. — О черт! — пробормотала мисс Кейсмент и ступней зашвырнула коробочку в угол, где она и утонула в куче розового шелка. Мисс Кейсмент налила вина в стакан.

— Давайте-ка я выйду и подожду на улице, пока вы оденетесь, — теперь, не на шутку встревожившись, предложил Рейнбери.

— Не надо, — ответила мисс Кейсмент, — сидите уж, раз пришли.

С платьем в руках она вышла из комнаты и оглушительно хлопнула дверью. Затем в ванне зашумела вода. Через какое-то время мисс Кейсмент вернулась уже в платье, но без чулок и макияжа. Рейнбери понимал, что своим появлением разрушил рутинный ход событий. Он потягивал шерри и наблюдал. Мисс Кейсмент кое-как повязала вокруг шеи полотенце и начала накладывать на лицо крем. «Другая женщина, — размышлял Рейнбери, — постаралась бы, наверное, отплатить мне той же монетой, то есть каким-то образом изменить ситуацию в свою пользу». Но не такова была мисс Кейсмент, чей характер он изучил уже достаточно хорошо. Будь она чуть гибче, из такой щекотливой ситуации многое можно было извлечь; но она, кажется, и не думает смягчаться. «До чего же она глупа», — подумал Рейнбери, и на душе у него сразу стало веселее.

— Я попрошу вас об одной услуге, — произнесла вдруг мисс Кейсмент странно высоким голосом. — Высушите для меня чулки. — И она указала на пару чулок, висящих на спинке стула. — Поднесите их чуть поближе к огню. Вот так.

Рейнбери пододвинул стул поближе к колонке и начал помахивать чулками туда-сюда. Попутно он поглядывал на мисс Кейсмент. Она огромной пуховкой наносила на лицо пудру. Мало-помалу оно начинало принимать знакомый вид. Она откинула голову назад. Потом сняла сетку и начала снимать бигуди. Рейнбери зачарованно следил за процессом преображения. Облачко пудры поплыло по комнате, и достигло его, и окутало, удушливое, приторное, синтетическое. Мисс Кейсмент освобождала завиток за завитком. И каждый занимал положенное ему место. И вот наконец все бигуди были сняты, но грива волос не опала свободно на спину, а застыла горой, составленной из тугих завитков. Мисс Кейсмент, наверняка почувствовав себя гораздо уверенней, чуть повернулась к Рейнбери. Она взяла в руку зеркальце и, приоткрыв губы, обвела их тонкой красной линией, а затем только начала подкрашивать. Маленький ротик открылся, обнажив зубы. Задержавшись взглядом на подробностях лица мисс Кейсмент, Рейнбери не сразу осознал, что она ему улыбается. И он тут же поспешил улыбнуться в ответ.

Вдруг резкая боль пронзила его правую руку. Рейнбери с воплем вскочил на ноги. Оказывается, сам того не заметив, он поднес чулки слишком близко к огню; один из них загорелся, и пламя, одним махом уничтожив нейлоновую поверхность, обожгло ему ладонь. Горящий обрывок полетел в печку; сунув ладонь под мышку, он запрыгал по комнате.

— Вот разиня! — вскрикнула мисс Кейсмент. — Это же мои лучшие чулки!

— К черту ваши чулки! — завопил Рейнбери. Прекратив прыжки, он попробовал рассмотреть ожог. Но как только раскрыл ладонь, боль вернулась с прежней силой. Тогда он сжал руку и сунул кулак в карман. — Ожог сильнейший! — промычал он, пронзив взглядом мисс Кейсмент.

Она сердито глянула на него. Показалось, что она вот-вот рассмеется, но все завершилось вопросом: «И чем же в наши дни лечат ожоги? »

— Ах, отстаньте! — махнул рукой Рейнбери. — Ничем их не лечат. Ради Бога, идемте отсюда. — А сам тяжело сел на диван и прижал руку к груди.

Мисс Кейсмент вышла из комнаты. Через несколько минут она вернулась, полностью одетая, кутаясь в изысканную меховую накидку. «Наверное, одолжила у кого-то по случаю», — тут же подумал Рейнбери. Они посмотрели друг на друга. Взгляд мисс Кейсмент выражал решительность и ожидание; взгляд Рейнбери — враждебность, раздражение и отрицание. Они спустились по лестнице. Возле дома стояло такси.

— О Боже! — воскликнула мисс Кейсмент. — Такси ждало все это время!

Рейнбери ничего не сказал. Они сели в машину.

— В восемь пятнадцать вы попросили вернуться, верно я говорю, хозяин? — повернувшись к Рейнбери, спросил шофер. — Может, я что-то не так понял?

— Нет, все правильно, — успокоил его Рейнбери.

Автомобиль тронулся с места. Мисс Кейсмент окинула его холодным, безжалостным, разоблачающим взглядом. Но он не потрудился хоть как-то ответить на ее взгляд. Рука в самом деле ужасно болела.

Во всех окнах дома Миши Фокса горел яркий свет. На ступеньки была постелена ковровая дорожка, а слева и справа от двери поставлены цветы; синие и красные, в прозрачном свете, льющемся из дверей, кажущиеся вырезанными из металла, они тихо покачивались под вечерним ветерком. На тротуаре уже собралась толпа зевак. Наружные двери были распахнуты, а сквозь стеклянную поверхность внутренних можно было увидеть, что в холле стоят два лакея в ливреях. Было восемь тридцать вечера. Терпение зрителей, казалось, вознаграждено: прибыли две знаменитости в сопровождении целой свиты броско одетых женщин.

Жилище Миши Фокса отличалось рядом любопытных особенностей. В свое время он придумал купить сразу четыре дома в Кенсингтоне: два, соединенных вместе, — по одну сторону дороги, и два, тоже соединенных, — по другую. Выстроив в промежутке квадратный блок, объединил их в одно целое. Молва гласила, что внутри этого странного palazzo от прежних интерьеров мало что осталось. Теперь, рассказывали, там нет ни коридоров, ни обычных лестничных маршей. Комнаты, устланные толстыми коврами, по которым хозяин дома любит ходить босиком, открываются одна в другую, как ряд коробочек, а этажи соединяются в причудливо избранных местах лестницами, изъятыми, так сказать, из других строений, и большая часть этих лестниц являет собой подлинные произведения искусства. Но особенное любопытство пробуждал средний блок, почти лишенный окон. Некоторые говорили, что там, наверное, какая-нибудь лаборатория; другие утверждали, что внутри находится дворик с фонтаном; третьи возражали — нет, скорее всего это хранилище для тех произведений искусства, которые Миша добыл неправедным путем, произведений настолько известных, что их надо держать подальше от людских глаз. Половины дома, более-менее доступные для посетителей, и в самом деле были доверху набиты всевозможными objetsd'art, [18] на общую сумму, как утверждали, четверть миллиона. Этот хаос великолепий описывался по-разному друзьями и злопыхателями — «безумие», «кошмар», «пошлость», «ребячество».

Такси подвезло Рейнбери и мисс Кейсмент к дому. Лакей помог им выйти. Рейнбери расплатился с шофером. Толпа глазела. «Много заработал, парень? » — поинтересовался кто-то у водителя.

Мисс Кейсмент стояла в растерянности, не зная, в какую сторону смотреть. Наконец, они направились к дверям. Мисс Кейсмент наступила на подол собственного платья и, чтобы не упасть, сильней схватилась за руку Рейнбери. «Уже пьяная! » — прокомментировали в толпе.

Они вошли в холл. Рейнбери провели в одну гардеробную, а мисс Кейсмент — в другую, где они оставили верхнюю одежду. Потом их повели по гасящим звуки коврам, через ряд комнат, и вверх, по бесшумным пролетам лестниц, вырастающих вдруг из пола одной комнаты и заканчивающихся в другой. Они шли молча, и им казалось, что их ноги не касаются пола. Рейнбери украдкой глянул на мисс Кейсмент. Губы у нее были приоткрыты, глаза широко распахнуты; он никогда прежде не видел у нее таких глаз. Джон отметил, но без всякого удивления, что держит ее за руку. Сердце у него колотилось. Отворилась последняя дверь, и они оказались в зале с низко расположенными и тщательно затененными огнями. Раздался приглушенный шепот голосов. Рейнбери отпустил руку мисс Кейсмент.

Какая-то фигура выступила им навстречу. Это был Кальвин Блик, в вечернем костюме похожий то ли на Бодлера, то ли на де Токвиля. Он наклонился к Рейнбери, глаза которого только начинали привыкать к этому неяркому освещению, и протянул руку — не для того ли, чтобы, приобняв мисс Кейсмент, подвинуть ее поближе к тому, с кем она пришла?

— О, да вы вместе прибыли? — воскликнул Кальвин.

Не имея ни малейшего желания обсуждать этот вопрос, Рейнбери сделал вид, что не расслышал. Он оглядывался, ища Мишу Фокса. Кто-то подал ему бокал с вином. Рука Кальвина придерживала его, когда они приближались к группе гостей — двум мужчинам австро-венгерской внешности и нескольким женщинам, сверкающим украшениями, но при этом совершенно безликим. Кальвин представил им Рейнбери и мисс Кейсмент. Мужчин звали, кажется, Розенкранц и Гильденстерн, а может, Рейнбери только так послышалось. Один из них что-то учтиво заметил мисс Кейсмент. Рейнбери же начал наблюдать за собравшимися.

Зал был еще пуст, если не считать той группы, к которой они присоединились, и еще нескольких мелькавших вдалеке весьма неопределенных фигур. Это был чрезвычайно длинный зал, но в нем становилось душно. Причину этого не пришлось искать долго: три стены, а также все окна были закрыты гобеленами. Только от двери, в которую они только что вошли, гобелены были отодвинуты в обе стороны, но при этом соединялись тут же, над дверью. Рейнбери вгляделся в эти драпировки. «Французские, пятнадцатый век», — оценил он. По полям, сверху донизу покрытым листьями и цветами, бегали, летали, ползали, догоняли друг друга, спасались бегством и пребывали в праздности всевозможные звери, птицы и насекомые. Людских фигур на этих гобеленах не было. Рейнбери сразу отметил гончего пса, беззлобно скачущего за кроликом, изумительную встречу ястреба с голубем и единорога, стоящего рядом со львом. Затем взгляд Рейнбери переместился к четвертой стене, где громадное зеркало в позолоченной раме висело над камином, в котором пылал огонь. Белая каминная полка была уставлена французскими пресс-папье и крохотными фигурками из слоновой кости. На тонконогих столиках, расставленных вдоль стен, горели на равном расстоянии друг от друга настольные лампы, отбрасывая круги света, подчеркивающие золотистую бледность обюсонского ковра. В центре зала возвышался огромный круглый аквариум из зеленого стекла, в котором под ярким светом установленных сверху ламп лениво плавали тропические рыбы.

Повернувшись, Рейнбери оказался лицом к лицу с Анеттой, которая только что вошла в зал. Рот и глаза у нее были широко открыты, как прежде у мисс Кейсмент. Первым, кого она увидела, войдя, был Рейнбери, и она смотрела на него своими удивленными глазами, а Кальвин тем временем проворковал ей приветствие и вручил бокал вина. Девушка направилась к Рейнбери, который незаметно отошел от Розенкранца. Гильденстерн по-прежнему беседовал с мисс Кейсмент, но теперь она встревоженно поглядывала на Рейнбери и Анетту и отвечала наверняка невпопад. Рейнбери снова повернулся и быстро направился в сторону аквариума; Анетта последовала за ним, как утенок, готовый послушно идти за первым встречным.

С того дня, когда Анетта посетила его дом, Рейнбери больше не встречал ее. И вот она снова предстала перед ним. На девушке было темно-зеленое, длиной на три четверти выше щиколоток, вечернее платье, чрезвычайно d& #233; collet& #233; e. Он рассматривал ее грудь, ноги; и совершенно неожиданно ощутил к ней покровительственную нежность. Они прислонились к стеклу аквариума.

— Ну как, Анетта? — спросил Рейнбери с интонацией патриархального отца, заставшего свое одиннадцатое дитя за какой-нибудь невинной забавой.

Анетта встревоженно посмотрела на него.

— Где Миша? — задала вопрос она.

— Не знаю. Еще не появлялся.

Анетта рассматривала рыб, а Рейнбери рассматривал Анетту.

— Вы знаете что-нибудь о рыбах? — чуть погодя промолвила Анетта.

— Нет, — ответил Рейнбери. — А ты знаешь?

— Нет, — сказала Анетта.

И оба замолчали.

Рейнбери быстро проглотил вино, и кто-то вновь наполнил его бокал. Прибыло еще несколько гостей, среди которых Рейнбери узнал знаменитого композитора и двух шишек с Флит-стрит.

— Кто эта девушка, которая так пристально на нас смотрит? — поинтересовалась Анетта.

— Мисс Кейсмент, — отозвался Рейнбери. — Она служит в моей организации.

— О, — произнесла Анетта. — Она дружит с Мишей?

— Нет, — ответил Рейнбери. Ему не хотелось развивать эту тему, и поэтому снова повисло молчание. Но он ощущал глубокую, беспокойную потребность общаться с Анеттой. Ему захотелось сказать ей нечто такое… мудрое и утешительное, что целебным бальзамом легло бы на раны и пробудило бы в сердце этого ребенка симпатию к нему. И он начал искать эти слова.

— Анетта, — наконец решился заговорить он, — чем человек старше, тем яснее он осознает, что в жизни присутствует великое множество случайностей. Вот почему есть столько способов ранить и огорчать других людей, которым мы желаем только добра. Поэтому для нас, такими как мы есть, выдержка и терпение являются не заслугой, а необходимостью.

— Если стану терпеливой, значит, умерла, — произнесла Анетта.

Этот быстрый ответ удивил и обрадовал Рейнбери, он уже стал обдумывать свою реплику, но тут в дверях поднялась суета. Анетта и Рейнбери оглянулись. В зал вошел Миша Фокс, а с ним Питер Сейуард. Миша держал Питера за руку. Заметив это, Рейнбери почувствовал острый укол ревности. Словно невидимая волна прошла по залу, заставив всех повернуться в сторону двери. На секунду все замолкли. Краем глаза Рейнбери заметил, что Анетта стоит вытянувшись, ухватившись за складку гобелена. Мисс Кейсмент — она, несомненно, узнала Мишу, потому что и прежде видела его фото в газетах, — сделалась просто малиновой от волнения, к изумлению Рейнбери, который впервые увидел, как она краснеет.

Розенкранц и Гильденстерн с радостными криками устремились к Мише, обращаясь к нему по-немецки. Миша ответил им на английском языке и представил Питера Сейуарда. Сейуарда, отметил Джон, Миша выдавал за некую знаменитость. Розенкранц и Гильденстерн уловили это и всячески старались показать историку свое почтение. Рейнбери почувствовал крайнее раздражение. Он понимал: именно сейчас надо подойти и представить мисс Кейсмент; но в то же время думал: он ее пригласил, вот пускай сам и разбирается; и, отойдя от Анетты, Рейнбери уселся в ближайшее кресло. Повернувшись, он заметил, что там, в дальнем конце зала, Кальвин Блик, прислонившись к каминной полке, все время смотрит то на него, то на Мишу, словно болельщик на Уимблдоне.

Рейнбери увидел, как Миша, оставив Питера Сейуарда возле австро-венгров, направился к мисс Кейсмент. Пожимая ей руку, он с изяществом светского человека увлекал ее за собой и при этом говорил: «Кого я вижу! Агнес Кейсмент! Я так рад, что вы пришли! »

«Черт побери! — подумал Рейнбери. — Он даже имя ее знает! »

Миша представил мисс Кейсмент Питеру Сейуарду. Потом обернулся и окинул взглядом зал. Рейнбери не сдвинулся с места. Через минуту-другую Миша неспешной походкой пошел в глубь зала, к камину, по пути заговаривая с гостями. Он был в вельветовой домашней куртке, во всем его облике не чувствовалось ни малейшей скованности. Рейнбери хотел понаблюдать, как Кальвин встретится со своим хозяином, но тот куда-то исчез. Должно быть, там, в глубине зала, за гобеленом находилась еще одна дверь, через которую Кальвин и выскользнул.

Миша подошел к Рейнбери.

— Джон! — воскликнул он. — Здравствуй! Его глаза светились радостью.

Рейнбери подавил в себе стремление подняться на ноги.

— Миша, — произнес он. — Ах ты, старый плут!

Миша сел на пол. Рейнбери отметил, с какой грацией он это сделал, какие гибкие у него ступни и лодыжки. Ступни, обычно такие тяжелые и неловкие у людей, совершенно непохожие на изящно изгибающиеся члены животных, у Миши словно позабыли о скованности. Рейнбери, человек подвижный, но даже в молодости отличавшийся скорее крепостью, чем гибкостью, с завистью наблюдал, как Миша сидит, наподобие восточных звездочетов, подвернув под себя ноги и подняв ступни.

Анетта по-прежнему стояла вблизи них, держась за гобелен и не сводя глаз с Миши. Тот повернул к ней голову. «Анетта, иди сюда», — позвал ее, словно ребенка. И протянул руку.

Девушка сделала шажок вперед, осторожно, будто боялась, что пол может провалиться. Подала Мише руку, и он потянул ее вниз. Теперь они сидели вместе у ног Рейнбери.

— Вы уже встречались, я полагаю? — спросил Миша. Глаза у него были широко распахнуты и безмятежны, как у счастливого животного.

— Надо полагать, — проговорил Рейнбери.

— Мне нравится, когда мои друзья знакомы друг с другом, — сказал Миша. — Напомни-ка мне, Анетта, когда твоя мать приезжает в Англию?

— Летом, — невнятно ответила Анетта. Робея под Мишиным взглядом, она упорно смотрела в пол. А он, взяв ее за подбородок, приподнял ей голову; и она посмотрела на него с такой нескрываемой страстью, что Рейнбери не выдержал и отвернулся, смущенный и изумленный.

— Анетта похожа на Марсию. Тебе не кажется, Джон? — обратился к нему Миша.

— Я никогда не встречал Марсию, — угрюмо заметил Рейнбери.

Анетта перестала чувствовать себя скованной. Она допила второй бокал. «Что это за волшебный напиток? » — спросила она.