Айрис Мердок 11 страница

— Да, — подтвердила Анетта.

— И я тоже. Я люблю своего брата, — добавил Ян. — В Англии не всегда так. В Польше все любят своих братьев, а в Англии нет.

— Я не англичанка, — почти свирепо сообщила Анетта. — У меня нет родины. А Розу ты можешь подождать внизу, если хочешь. — Она прижимала фото Николаса к груди и чувствовала, что сейчас расплачется.

— Я заглянул на минутку, — Отозвался Ян. — Не бойся, я ничего не сделаю. — Он окинул взглядом комнату. — У тебя хорошая комната, — заявил он. — Мне всегда хотелось иметь вот такую же комнату. Но когда приезжаешь из заграницы, то ничего нет; у иностранцев всегда ничего нет.

— Не всегда, — возразила Анетта.

— В Польше я — богатый человек, очень уважаемый, но теперь все украли, — сказал Ян.

— Очень плохо, — проговорила Анетта. Она почти с радостью ощутила, что больше не в силах сдерживать слезы. Анеттин плач всегда был похож на летнюю грозу, на бурный ливень, обрушивающийся без предупреждения. Крупные слезы вдруг заблестели в ее глазах и тут же ручьями потекли по щекам.

— Я не испугал тебя, правда? — удивившись этим слезам, спросил Ян. — Я ничего не сделал!

Анетта уже не просто плакала, а рыдала. Ян приблизился и с любопытством уставился на нее.

— Ну, не надо, — произнес наконец он. — Смотри, я тебя смешу. Я танцую польский танец, погляди!

Он стал в позу, а потом волчком закружился по комнате, что-то выкрикивая на своем языке, размахивая руками и притопывая. Анетта и в самом деле перестала плакать. Ян взлетал в воздух и опускался, взлетал и опускался, от чего комната заходила ходуном. Почтенный комод и тот, не удержавшись, начал слегка подпрыгивать на месте. Анетта глядела во все глаза. Вся комната пустилась в пляс. Драгоценные камешки сначала чуть подрагивали на своей синей бархатной подстилке, а потом один за другим начали сыпаться на пол. Бриллианты, сапфиры, изумруды, аметисты и рубины, дары многих континентов, усеяли пол под выплясывающими ногами Яна.

— Стой! — закричала Анетта.

Ян резко остановился, сумев завершить танец некой замысловатой позой.

— Подними их! — крикнула вновь Анетта, указывая туда, где камешки лежали на темных досках пола, посверкивая разнообразными огоньками. Открыв от удивления рот, Ян послушно принялся ползать по полу и когда, как ему показалось, собрал все камешки, пересыпал их в Анеттины ладони. Она тщательно пересчитала, все ли найдены, после чего спрятала их в карман халата.

Ян смотрел на нее с некоторой смесью сомнения и уважения.

— Они стеклянные, — спросил он, — или настоящие?

— Настоящие, — ответила Анетта.

— Значит, они очень дорого стоят, очень много денег?

— Очень много.

— Значит, ты богатая девушка? — уточнил Ян.

И тут снизу послышался какой-то шум и звук голосов. Ян стремительно повернулся и отворил дверь. Вышел на площадку, перегнулся через перила и позвал: «Роза! » Анетта различила раздавшийся снизу возглас удивления и потом Розины шаги на лестнице. Но Ян, вместо того, чтобы спуститься ей навстречу, вернулся в комнату и стал ждать.

— Я здесь! — крикнул он. Роза замешкалась в дверях.

— Можно войти? — спросила она и вошла. Она поглядела на Яна и Анетту, все еще сидящую на постели. Какое-то выражение, не разгаданное Анеттой, появилось на ее лице и тут же исчезло.

— Вот познакомился только что с Анеттой, — сообщил Ян. — Может, теперь выпьем по чашечке кофе? Ведь сегодня не работаем, спешить не надо, правда?

— Прекрасно! — произнесла Роза и повернулась к Анетте: — Нина только что пришла. Я встретила ее в дверях. — И Роза вышла из комнаты.

— Пойду помогу Розе приготовить кофе, — сказала Анетта.

— Мы с Розой много видимся на фабрике, — отозвался Ян. — А тебя я никогда раньше не видел и, может, никогда больше не увижу.

Анетта не могла избежать взгляда его глаз, нежного и серьезного, что показалось Анетте нелепым и в то же время трогательным. Она улыбнулась ему. Роза постучала и вошла. Она внесла поднос с двумя чашечками.

— А ты не будешь пить с нами? — удивился Ян.

— Нет, ко мне пришли, — ответила Роза. — Тебе и это может понадобиться, — с этими словами она положила на столик какую-то книжку.

Когда дверь закрылась, Ян взял книжку. Это был польско-английский словарь.

— Значит, она сердится, — заметил он, — но я скоро ее успокою. — И он сел в ногах Анеттиной постели.

Роза медленно спускалась по лестнице. Она была потрясена. Раньше никто из Лисевичей в дом на Кампден Хилл-сквер без приглашения являться не отваживался. Раньше, до того как у Хантера развилась эта странная неприязнь к братьям, до того как Анетта здесь поселилась, Роза несколько раз приводила братьев. Но потом она начала назначать им встречи в других местах, а дом в Кампден, братья знали, им посещать запрещено. Спускаясь по ступенькам, Роза размышляла над тем, почему так произошло. Она не могла позволить братьям приходить сюда из-за Хантера… но не только из-за него. Ей вдруг стало тошно и страшно. Ян, не спросясь, взял и пришел. Значит, расхрабрился? Но почему? В этом было какое-то предзнаменование.

Пока Роза готовила кофе, Нина робко стояла в дверях кухни, а потом удалилась в коридор, где слонялась, не зная, куда же податься — то ли в столовую, то ли снова на кухню? В эту минуту раздался тихий стук в дверь, и через щель на коврик упало письмо. Нина, обрадовавшись, что нашлось наконец дело, торопливо подняла письмо и протянула его Розе. В этот миг, когда конверт переходил из рук в руки, обе женщины заметили адрес. Письмо было адресовано Розе и подписано рукой Миши Фокса. Они, не сговариваясь, посмотрели друг на друга, но тут же опустили глаза. В эту секунду у каждой мелькнул вопрос: насколько та осведомлена? Нина побледнела, а Роза, наоборот, покраснела. Роза пошла назад, в кухню; письмо она сунула в карман.

— Простите, что заставила вас ждать, — сказала Роза. — Это очень невежливо с моей стороны. Не хотите ли выпить кофе? Присядьте. — Нина села, а Роза поставила молоко на плиту.

— Чем могу быть полезной? — спросила она у Нины. Вопрос прозвучал холодно. Нина поняла, что не знает, как ответить, и тут снова постучали в дверь.

— Извините, — произнесла Роза и отворила дверь. На пороге стояла мисс Фой.

— О, мисс Роза! — воскликнула мисс Фой. — Мне ужасно неудобно! Я наверняка не вовремя? — она прижимала к груди большой коричневый сверток, а наверху, на взбитых волосах лежала, как птичье гнездо, маленькая вельветовая шляпка.

— Входите! — пригласила Роза. — Чем больше народа, тем веселее! — Роза провела мисс Фой в кухню. Она чувствовала, как письмо жжет ей бедро. — Усаживайтесь, — продолжала она. И как раз в эту минуту молоко с шипением вспенилось над кастрюлькой. Нина подскочила, выключила огонь и, растерянно глядя вокруг, начала искать тряпку.

— Не беспокойтесь, — остановила ее Роза и вытерла лужицу носовым платком. — Вот только жаль, молока, кажется, уже нет. Вы не против выпить черного кофе? — Ни Нина, ни мисс Фой не возражали. — О, вы же еще незнакомы! — вскричала Роза и представила их друг другу. Она все время вслушивалась, не раздадутся ли шаги Яна Лисевича на лестнице.

— Я знакома с миссис Каррингтон-Моррис, которая, мне кажется, находится в числе ваших клиенток, — вежливо произнесла мисс Фой.

— Да, — кивнула Нина, — очень мило.

— Я всегда считала, что шитье дает огромный простор для творчества, — добавила мисс Фой.

Роза глядела на обеих со скрытым отчаянием. Ей смертельно хотелось распечатать конверт; разумеется, наедине. Под каким же предлогом их выпроводить?

— Вы наверняка собрались за покупками? — спросила она у мисс Фой.

— Нет, я вам письмо принесла, — сообщила та и протянула Розе конверт. — Это от миссис Уингфилд, — объяснила мисс Фой и продолжила: — А от меня, не сочтите за дерзость, — тут старушка развернула коричневую бумагу, — в подарок вкусный пирог! — Пирог к тому же оказался преогромным.

— Как мило с вашей стороны, — улыбнулась Роза. Письмо миссис Уингфилд отправилось во второй карман.

— Пирог этот я готовлю по старинному рецепту, оставленному мне моей матерью, — принялась объяснять мисс Фой. — Секрет заключается в небольшой порции сидра, но настоящего сельского сидра, а не этой нынешней бутылочной жижи. Я родилась на западе, знаете ли, недалеко от Тивертона. Когда я была ребенком, мама часто пекла пироги и отправляла меня угощать соседей. А соседи угощали нас, давали разные подарки, и не только на Рождество. Такой был милый обычай. Нынче в городах это уже не принято. Но мне рассказывали, что на континенте люди еще следуют старинным обычаям. Может быть, в вашей стране, мисс… э-э…

И тут пронзительный крик раздался сверху. Нина и мисс Фой застыли на месте, а потом дружно посмотрели на Розу. А та, уставившись на пирог, будто ничего не слышала. Потом достала из ящика острый нож и положила его на стол.

— Кажется… кто-то кричал, — прошептала Нина.

— Нет, это где-то у соседей, — произнесла Роза. Она села, положив ногу на ногу. Закричали вновь, еще пронзительней. Отчетливо прозвучало: «Роза! »

— Я, знаете ли, пойду, — вздрогнула мисс Фой. — Мне так неловко, что я вас побеспокоила. Надеюсь, пирог вам понравится. — Старушка поспешно подхватила свою сумочку и направилась к двери.

— Уже уходите? О, какая жалость, — бормотала ей вслед Роза. — Спасибо за визит. — Но как только за старушкой затворилась дверь, Роза пулей взлетела наверх.

Распахнула дверь. Анетта и Ян стояли друг против друга посреди комнаты взъерошенные, причем Анетта пыталась хоть как-то удерживать на себе растерзанный халат. Роза решительно вошла в комнату, сжала Яна за руку и оттащила от Анетты. Все еще держа его руку, она с силой ударила его по щеке. На секунду все трое будто окаменели. Сейчас, пожалуй, трудно было понять, кто из них больше удивлен.

Ян был бледен, как полотно. Вдруг он повернулся на каблуках и выбежал из комнаты. Слышно было, как он спускался по лестнице. Не взглянув на Анетту, Роза медленно вышла следом. Когда она дошла до середины лестницы, внизу грохнули дверью.

Роза вошла в гостиную и затворила за собой дверь. Она чувствовала, что боль и страх смешиваются сейчас в ней с каким-то опьянением. Но главенствовала боль. Она обхватила голову руками, как делает тот, у кого от выпитого все плывет и мутится. Выходит, первый удар нанесен, зло показало свои когти. Раскаяние чередовалось в ней с облегчением, и все вместе заканчивалось страхом. Я пропала, пронеслось в мозгу у Розы, хотя она и сама не знала, что понимает под этим.

Очень осторожно она вытащила из кармана оба письма. Мишино отложила, а то, что было от миссис Уингфилд, распечатала. На вырванном из тетрадки листке неровными буквами было написано: «Думаю, мне удастся вам помочь. Созовите в понедельник. Никому ни слова. К. У. ». Роза взялась за следующий конверт. Руки у нее так дрожали, что потребовалось время, чтобы достать письмо. И вот наконец листочек бумаги извлечен на свет! Это было всего-навсего отпечатанное типографским способом приглашение на какой-то прием, назначенный на следующий четверг. Внизу Миша приписал от руки: «Роза, пожалуйста, приди». Значит, Мише понадобилось с ней встретиться. Впервые за столько лет. Роза закрыла глаза.

Кто-то негромко постучал в дверь. Роза открыла глаза и сказала: «Войдите». Робкая фигурка Нины возникла за порогом.

— Боже правый! — воскликнула Роза. — Извините! Я совсем о вас забыла. Ах, как нехорошо. Но такое ужасное утро, вы должны меня простить.

— Не беспокойтесь, мисс Кип, прошу вас, — сказала Нина. — Я как-нибудь потом зайду. Ведь ничего важного. Пожалуйста, не беспокойтесь.

Роза проводила ее до дверей, потом вернулась в гостиную. Согласиться ли на приглашение Миши? Она тяжело опустилась в кресло. И тут дверь снова отворилась. Это была Анетта. Роза скользнула по ней равнодушным взглядом. Ко всему этому вихрю противоречивых чувств, поднятому зловещим появлением в доме Яна Лисевича, Анетта никакого отношения не имела. Роза совершенно забыла о девушке, как раньше забыла о Нине. Анетта, уже одетая, выглядела до смерти испуганной. Но только она собралась что-то сказать, появился Хантер. Он что-то жевал.

— Приветствую всех! — с полным ртом поздоровался Хантер. — Что за божественно вкусный пирог лежит у нас в кухне?

— Соседка угостила, — ответила Роза.

— Невероятный, сказочный вкус! — восхищенно проговорил Хантер.

— Да, — согласилась Роза. — С добавлением сидра, из Тивертона. Дай и Анетте кусок.

И она вдруг начала хохотать.

Был день накануне собрания, а Хантер все еще не знал, как поступить с «Артемидой». Сомнения разрывали его, а нежелание Розы прийти на помощь ранило. В последние несколько дней она как будто даже нарочно избегала встречи с ним. Он жаждал знать, чего она хочет, но страшился спросить. Добрые друзья, правда, сообщали ему, что Роза якобы высказалась так: «Артемида», мол, годится лишь для одного — для продажи; разумеется, по самой высокой цене. Но Хантер не мог представить, чтобы сестра, слывущая человеком скрытным, вдруг разоткровенничалась по такому важному поводу. И чем глубже он постигал всю важность предстоящего решения, тем мучительней становился для него груз ответственности. Посторонний не смог бы ему помочь, потому что чужому человеку он не смог бы разъяснить то видение ситуации, которое постепенно оформлялось в его мозгу. Все валилось у него из рук, и он целыми днями либо праздно сидел в конторе, либо слонялся по Кенсингтон и Ноттинг Хилл; и каждую ночь погружался в один и тот же тревожный сон: сестре грозит беда, ее надо спасать, а он не может ничего сделать, не понимает, что нужно делать.

Однако сам факт, что он до сих пор не пришел ни к какому решению, теперь начинал обретать качество некоего решения. Стремление Хантера продать издание становилось все более отчетливым и острым. Тщательно взвешивая все выгоды такого исхода, он всей душой хотел, чтобы все осталось позади и он стал свободным, а уж потом можно будет начать, как он говорил, нечто совершенно новое; хотя на вопрос: «что же это за новое такое? » он в общем-то затруднялся ответить. Здравый смысл подсказывал ему, что «Артемиду» продавать надо, но тут же другой голос намекал, что потом стыда не оберешься. В этом последнем пункте оставалось, вопреки множеству размышлений, еще много неясного. Какой-то нюанс, что-то похожее на рухнувшие надежды как бы выявлялось вместе с продажей «Артемиды». Чтобы избавиться от этих тревожных чувств, Хантеру требовалось услышать лишь словечко от Розы… но его-то как раз и не собирались произносить. Если бы Роза сказала, что все сомнения по этому поводу неуместны, он тут же с радостью согласился бы — продавать. Но если бы Роза высказала мнение, что «Артемиду» надо сохранить любой ценой, он, не мешкая, начал бы думать, как это сделать.

Все было слишком запутано. А когда Хантер пробовал размышлять о намерениях недавнего претендента на покупку, у него просто голова начинала идти кругом. Отвергая одно за другим множество предположений и попутно изумляясь вдруг обнаружившейся собственной способности возводить гротескные и фантастические построения, он постепенно начал склоняться к мысли, что… нет, лучше не продавать. Не зная мнения Розы, говорил себе Хантер, я не могу этого сделать. Я ответил отказом и буду тверд в своем решении. Но тут же в самой что ни на есть темной глубине своей души он добавлял: конечно, если Миша Фокс лично меня попросит, то разговор будет иной.

В некое глухое время дня Хантер брел по Кенсингтон Хай-стрит. Ему было как-то не по себе, и он никак не мог понять, что это — то ли чувство голода, он ведь перед выходом не позавтракал, то ли именно так чувствуют себя преследуемые, а мысль о том, что его кто-то преследует, время от времени посещала Хантера, и давно, с четырнадцати лет; а с недавних пор это чувство еще и усилилось — из-за детективных фильмов, просмотром которых он очень увлекался. Хантер все время оглядывался, пытаясь засечь преследователя, но при том, что все прохожие выглядели довольно зловеще, никого особенного, бросающегося в глаза поблизости не было. Он юркнул в магазин Баркера и купил себе пирожок с телятиной, полагая съесть его в парке, поскольку день выдался теплый. Выйдя из магазина, он повернулся, чтобы посмотреться в зеркальную витрину. Украдкой извлек из кармана расческу и раз или два провел ею по волосам. Он уже приготовился сунуть расческу обратно в карман — и тут увидал в зеркальном стекле нечто, заставившее его похолодеть.

Черты его исказились. Другое лицо, знакомое и ужасное, заняло место его лица. Он смотрел прямо в глаза Кальвина Блика. И тут он понял, в чем дело: Блик стоял по другую сторону витрины и смотрел прямо на него. Стремительно повернувшись, Хантер бросился через дорогу, да так, что едва не угодил под автобус, а потом под такси. Со смесью стыда и страха он отбросил расческу и быстро пошел в сторону Кенсингтонского парка по северной стороне улицы. «А, так меня и в самом деле преследуют! — мысленно восклицал он. — Ну ничего, сейчас я от него избавлюсь! Посмотрим, кто проворней! »

Пройдя ярдов пятьдесят, он замедлил шаг, бросил быстрый взгляд вправо и увидел чуть позади, на южной стороне улицы, какую-то фигуру. Это был Кальвин Блик, неспешно идущий в том же направлении, что и он. «Чего ему надо? » — спросил себя Хантер и еще на какую-то долю замедлил шаг. К тому времени, когда он достиг первых ворот парка, Кальвин на другой стороне почти поравнялся с ним, но шел все так же неторопливым шагом и не выказывал ни единого признака, что видит Хантера. Хантер не повернул в ворота, а продолжал идти по тротуару, не спуская глаз с Блика. Теперь тот шел даже чуть впереди его. «Продувная бестия, — думал Хантер, — чего ему здесь надо? » Его разбирало любопытство.

В этот момент Кальвин исчез — свернул направо, на Пэлэс Гейт. Это сначала озадачило Хантера, а потом взбесило. Он стал как вкопанный. А потом побежал через улицу. На середине дороги ему пришлось остановиться и подождать, пока яростный поток автомобилей, в дюйме от него, пронесется мимо… и когда он достиг угла Пэлэс Гейт, то увидел фигуру Кальвина где-то далеко впереди. Хантер принялся бежать. Он настиг Кальвина в тот миг, когда тот готовился свернуть на Каннинг Пэлэс.

— Послушайте, Блик! — задыхаясь, крикнул Хантер. Кальвин остановился и оглянулся. На лице его отразилось удивление.

— О, мистер Кип, дорогой мой! — воскликнул Кальвин. — Какая приятная неожиданность!

— Послушайте…

— Я весь внимание! — произнес Кальвин.

— Вы меня преследовали? — спросил Хантер.

— Я? Вас? Нет, мистер Кип, тут какая-то ошибка. До этой минуты я был в совершеннейшем неведении относительно того, что мне оказана честь в этот приятный солнечный полдень быть вашим, так сказать, со-прохожим на улице.

— Прекратите! — вскипел Хантер. Отчаяние сводило его с ума. — Я знаю — преследовали! Вам чего-то от меня надо? Чего?

Кальвин с добродушным удивлением посмотрел на него.

— Боюсь, вы заблуждаетесь, — сказал он. — Если я вас преследую, то почему же вы, едва дыша, бежите за мной?

Хантер покраснел как рак. Он пробормотал что-то нечленораздельное, после чего повернулся и пошел прочь. Позволив ему отдалиться ярдов на десять, Кальвин крикнул: «Погодите минуточку! » Хантер остановился и оглянулся, подождал немного. Кальвин больше ничего не сказал и не двинулся с места. И тогда Хантер медленно пошел назад.

— Чего вы хотите? — приблизившись, злобно спросил он у Кальвина.

— Да перестаньте же сердиться на меня, мистер Кип, — ответил Кальвин. — Мне просто подумалось: раз уж мы встретились в этот очаровательный полдень, то почему бы нам не поговорить? Ведь нам есть о чем поговорить, не правда ли?

— Если вы «Артемиду» подразумеваете, то мой ответ вам известен: нет, — заявил Хантер,

— Ну, не только об «Артемиде». Есть еще кое-что. Я понимаю, вы человек занятой, но, будьте добры, уделите мне несколько минут.

Хантер не знал, как поступить. Он не собирался делать одолжение Кальвину, но… любопытство снедало его: а вдруг всплывет какой-нибудь намек на возможность встречи с Мишей Фоксом?

— Хорошо, — сказал он, — но только давайте поторопимся. У меня в пять часов важная встреча. — Это была неправда.

— О, как вы великодушны! — воскликнул Кальвин. — Но вы не возражаете, если мы сейчас кое-куда зайдем? Я не могу вести деловые разговоры на улице. По правде говоря, я ведь шел к себе в студию. Мне надо отпечатать пару снимков, и пока я буду этим заниматься, все и обсудим. Ну как, согласны?

Кальвин быстрым шагом направился вперед, а Хантер молча последовал за ним. Они преодолели две улицы и свернули в какой-то пахнущий сыростью закоулок. Блик извлек ключ и отворил обшарпанную, когда-то выкрашенную в голубой цвет дверь. За ней открылся черный провал коридора. Кальвин прошел вперед и щелкнул выключателем. Хантер в нерешительности остановился у входа. Когда зажегся свет, он увидел сырой каменный пол. «Зайдите и закройте дверь», — эхом отозвался голос Кальвина.

Хантер вошел и запер дверь. Дневной свет остался позади. Кальвин стоял в конце коридора, под лампой волосы его были освещены, но лицо оставалось в тени. Хантер приблизился к нему, скользя подошвами по мокроте.

— Здесь ступеньки, — предупредил Кальвин. Хантер увидел, как Блик исчез за поворотом лестницы, и последовал за ним, а когда оказался на нижней ступеньке, свет наверху погас.

— Стойте спокойно, — раздался голос Кальвина, — сейчас найду выключатель. — И снова зажегся свет, обнаружив новый коридор. Хантер ощутил пронизывающий холод и поднял воротник.

— Сюда, — сказал Кальвин, — и старайтесь не отставать. Эти коридоры тянутся на мили, скажу я вам. Запросто можно потеряться. А свет гаснет автоматически, через минуту.

Кальвин повернул за угол и отворил какую-то дверь.

— А вот и моя маленькая студия, — объявил он.

Едва не споткнувшись, Хантер зашел внутрь. Оранжевый фонарь, развернутый к стенке, горел в дальнем конце помещения. Здесь пахло как в химической лаборатории. Хантер не двигался с места. Он весь сосредоточился на задаче — показать, что ничуть не испугался.

— Какое странное место, — произнес он и начал осматриваться. На толстых, каменных, покрытых побелкой стенах комнаты отражались идущие от лампы желтые блики. Все было педантичнейшим образом прибрано и расставлено по местам. В центре находились два стола. На ближнем лежали сложенные стопой объемистые книги, а на том, что подальше, возвышался какой-то высокий темный аппарат. Вдоль стены помещались электрические плитки, на которых стояли в ряд емкости с жидкостью. Над ними висели большие часы, циферблат которых был размечен по секундам. В дальнем конце комнаты, под той же полкой, где стояла лампа, на полу темнело озерцо воды, там было встроено большое цинковое корыто. «Чем-то похоже на операционную», — почему-то подумал Хантер. На стене, высоко над полом, размещался электрокамин; когда они вошли, камин был включен, и в помещении было тепло. Но Хантер все равно продолжал дрожать.

— Вам доводилось видеть, как печатают снимки? — спросил Кальвин. Надев белый халат, он теперь занимался тем, что доставал из ящика стола какие-то бутылочки, ножницы, щипцы и прочие инструменты, назначения которых Хантер не знал. — Не доводилось? Ну, это чрезвычайно интересно. Можете даже мне помочь, если хотите.

— Послушайте, вы, кажется, что-то собирались мне сказать, — заявил Хантер, не обратив внимания на последнюю фразу. — Так говорите.

— Минуточку, — отозвался Кальвин. — Наберитесь терпения. Сейчас я завершу одно дельце, а потом и поговорим. Не будете ли вы так любезны щелкнуть вон тем выключателем, что позади вас?

Хантер повернул выключатель, и стрелка часов начала движение по циферблату.

— Печки работают, как по-вашему? — спросил Кальвин. — Сейчас потрогаем… Да… Термостатический контроль не дает проявителю остыть. Химия и контроль за температурой неразделимы, скажу я вам. А теперь глянем в корытце.

Он повернул какой-то кран, и раздалось тихое журчание воды.

— Готово, — произнес Кальвин. — Уровень воды контролируется воронкой, так что он всегда достаточно глубок, и при этом вода не застаивается. Здесь я промываю снимки после проявки и закрепления.

Хантер стоял на краю ванны и наблюдал за кружащимся там, внизу, водоворотом; потом повернулся и взглянул на огромный циферблат с неуклонно движущейся стрелкой. Кип больше не сопротивлялся. Он был околдован; но так же и испуган. Он начал наблюдать за Кальвином.

Тот возился теперь с камерой. Вытащил из нее какую-то объемистую стеклянную штуковину. «Это мой глаз, — объяснил он Хантеру. — Настоящий глаз, который и видит, и запоминает. Объектив! Глаз, который стоит пятьсот фунтов! »

Он подошел к возвышающемуся на столе черному аппарату и начал приспосабливать к нему объектив. «Это фотоувеличитель», — продолжил объяснение Кальвин и повернул аппарат, который состоял из большого черного металлического верха, прикрепленного к штанге при помощи подвижного стального кронштейна. Кальвин повернул выключатель, и внутри металлической головы загорелся свет. Под корпусом находилась деревянная доска, к которой он начал прикреплять лист белой бумаги.

— Камера и в самом деле похожа на глаз, — вновь заговорил Кальвин, — потому что она переворачивает изображение. Только в нем изображение переворачивается при помощи мозга. А здесь эту работу берет на себя механизм. Процесс, к которому я сейчас приступаю, называется «печать с негатива». — Он взял с соседнего стола одну из объемистых книг и принялся листать страницы. Хантер успел заметить, что на каждой из них находится не менее полдюжины крохотных негативов, плотно пришпиленных скрепками к бумаге.

— Вот негатив, который я хочу отпечатать, — прокомментировал Кальвин, сняв со страниц полоску негатива и вставив ее в рамку увеличителя, — какие-то темные тени упали на лежащий внизу белый лист. — Вот так, — добавил Кальвин и начал вращать объектив. — Я не навел резкость, поэтому вы еще не можете разобрать, что там изображено.

Расплывчатый прямоугольник, составленный из различных оттенков серого цвета, спроецировался на бумагу.

— Теперь понадобится ваша помощь, — продолжил Кальвин. — Видите вон там три ванночки с жидкостями, на плите? В первой содержится проявитель, во второй — чистая вода, а в третьей — закрепитель, защищающий оттиск от вредного воздействия света. Сейчас я запущу эту махину, а вы, если вам не трудно, засеките для меня время: ровно двенадцать секунд. Потом я передам вам снимок, и вы подержите его в проявителе; будете водить осторожно туда-сюда в течение минуты — я прослежу за временем. Изображение начнет появляться примерно секунд через тридцать. Затем опустите снимок в воду, потом — в закрепитель, а оттуда — в ванну. Не возражаете?

— Не возражаю, — отозвался Хантер. Он двигался и говорил словно автомат. Только тихое журчание воды и тиканье часов, больше ничего он не слышал. А еще — биение собственного сердца.

— Подождем, пока стрелка сделает полный круг, — сказал Кальвин. Они стояли, глядя на часы. — Начали, — скомандовал он и включил увеличитель. Хантер начал считать вслух: «Один, два…» Краем глаза он видел, как Блик, поместив руку между лучом света и бумагой, смыкает и размыкает пальцы над левой стороной изображения. На его невероятно длинных пальцах огоньками вспыхивали кольца, и полоска света падала на белую манжету. С некоторым усилием Хантер сосредоточил взгляд на часах.

— Это называется «затенение», — раздался голос Кальвина. — Таким образом я регулирую количество света, падающего на снимок. Очень тонкая операция.

— … Двенадцать, — произнес Хантер. Щелкнул выключатель, и лампочка внутри увеличителя тут же погасла. В помещении стало темно.

— Отлично! — воскликнул Кальвин. Он был явно взволнован. — Теперь проявим!

Вооружившись ножницами, он вырезал прямоугольник из листа еще совсем светлой бумаги. Его руки золотились в оранжевом свете. Затем, протерев щипцы едко пахнущей тряпицей, сжал ими край прямоугольника.

— Возьмите снимок вот этими щипцами, — распорядился Кальвин, — и погрузите в проявитель, как я вам говорил. И вскоре увидите, как начнет появляться изображение. Это похоже на волшебство. Сколько раз вижу, а все равно удивляюсь.

Неловкими пальцами Хантер взял щипцы и поднял бумагу.

— Стрелка сейчас подойдет, обождите, — остановил его Кальвин. — Ну, давайте.

Хантер погрузил оттиск в жидкость, и Кальвин начал считать. Хантер неотрывно смотрел на белый листок, который водил туда-сюда в проявителе. Но ничего не происходило. «…Двадцать пять», — произнес Кальвин. И тут какие-то сероватые контуры действительно начали проступать… очертания человеческих фигур. «…Тридцать», — сказал Кальвин. Изображение сделалось ярче. «…Тридцать пять! »

С пронзительным криком Хантер уронил щипцы в раствор.

— Дьявол! — возопил он, повернувшись к Кальвину. — Вот зачем вы меня сюда затащили! Дьявол!

— Эй! — закричал Кальвин. — Да вы все испортили! — Он бросился вперед, оттолкнул Хантера, схватил снимок, погрузил его сначала в воду, потом в фиксаж. И не дав Хантеру вырвать изображение у себя из рук, бросил фото в ванну. Ринувшись за ним, Хантер рухнул на колени на краю ванны. Водоворот вращал изображение, словно опавший лист. Хантер, как был в пальто, сунул руку в воду в напрасной попытке поймать бешено крутящийся листочек бумаги. Он изо всех сил тянулся к нему рукой, но тот ускользал, поворачиваясь то одной стороной, то другой, словно дразнил. Хантер распластался на скользком краю ванны. Наконец ему удалось ухватить изображение за уголок и вытащить. Он поднялся на ноги. Вода капала с пальто. Он уставился на снимок. Там была заснята Роза в объятиях братьев Лисевичей.