Annotation 11 страница

Что-то не давало ему покоя. Какое-то предчувствие, с каждым шагом заставлявшее сердце колотиться все чаще. В отличие от Оуэнсов, Гринвуды жили в самом городке, и, подождав пока машина Чака скроется за углом, Муни немного потоптался перед закрытым офисом Тандиса, которой, судя по выключенному свету, еще не вернулся, и, сунув руки в карманы куртки, направился к дому Гринвудов. Первый раз это было предупреждение. Теперь его хотели убить. Наверняка прикончить, причем сделать это не своими руками, а через специально подготовленное животное! Черт! Парень явно с фантазией, ибо смерть Муни, не появись вовремя Чак, наверняка списали бы на случайное нападение бешеной собаки. За несколько домов до жилища Гринвудов Муни неожиданно свернул, желая осмотреть прилежащие улицы. Что-то не давало ему покоя, хотя никаких явных предпосылок – не считая нависших над городком, зловещих проделок Могильщика – к этому не было. Семья как семья. Милая девочка, не покидает дом, всегда при родителях. К тому же Тандис говорил, что между похищениями всегда есть интервал и они никогда не происходили близко друг к другу, чтобы выглядеть случайной пропажей или несчастным случаем. Но натасканная полицейская чуйка упрямо стояла на своем. Где-то залаяла собака. Продолжая беглый осмотр, прогуливающийся Муни свернул в небольшой тупичок позади дома Гринвудов, где на противоположной стороне у гаражей был припаркован неприметный автомобиль. Впоследствии Френк так и не мог со всей ясностью объяснить самому себе, что в конечном итоге заставило его заглянуть в машину. Праздное любопытство или все то же мифическое шестое чувство, посещающее каждого человека в самый неожиданный и непредсказуемый момент. Продолжая неторопливо идти вперед, он перешел на другую сторону улицы и двинулся к машине вдоль гаражей. Старое авто. Приготовленное за сроком давности к сдаче на металлолом или брошенное кем-то из подвыпившей молодежи, не рискнувшей лишний раз провоцировать закон пьяным вождением. На заднем сиденье автомобиля лежала спящая девочка, явно чем-то усыпленная и аккуратно спеленатая по швам каким-то разноцветным бесформенным тряпьем, которое одновременно не создавало видимости насильственного пленения и в то же время лишало возможности двигаться. И не какая-нибудь. А дочка Гринвудов, с которой он и Тандис беседовали всего каких-то несколько часов назад. Твою мать! Увиденное было настолько обескураживающим, чудовищно неожиданным, что Муни несколько мгновений тупо смотрел в салон, не в силах в полной мере осмыслить увиденное. Но этого же просто не может быть! Как? Откуда! Он быстро огляделся и, немного помедлив, протянул руку. Машина была не заперта. А это означало, что похититель находился поблизости… Похищение происходило здесь и сейчас! Френк осторожно потянул на себя ручку двери, другой вытаскивая из кобуры пистолет. За его спиной послышался шорох, и в следующий миг что-то сильно ударило его в затылок. Муни провалился во тьму. Глава 6

Я лежал и смотрел на небо,
Так долго, что солнце зашло,
Протягивалось и разливалось,
Пока не стало темно.
Я встал и побрел по дороге, сжимая в руке
топор,
Едва переставляя ноги, туда, где мерцал
светофор.
И скрылся в сумраке ночи,
Шептал в волосах влажный бор.
Моих следов не увидеть,
И не узнать, куда шел.
Змею я спросил, – так куда мне?
Безмолвно скользнула вперед.
И ветер лизнул мои щеки,
Я перешел реку вброд.
И снова побрел я дальше,
Мне в спину трещал сверчок,
Как память о чем-то страшном,
Что холодит крови ток.

Джарвис и Манкимен, «Дорога на Арлингтон»Если долго находиться в абсолютной темноте без движения, через некоторое время организм начинают посещать самые необычные ощущения. Затекают мышцы, а потом и вовсе перестаешь чувствовать свое тело, словно оно незаметно от владельца плавно растворяется в окружающем чернильном ничто. Даже не обращаешь внимания, дышишь ты или нет. В такие мгновения очень часто начинаешь неожиданно слышать цвет и видеть звуки. Это называется синестезия. Продукт испуганного мозга и органов чувств, не способных отыскать в окружающей пустоте привычные ориентиры. Цветной слух. В это ли состояние погружаются йоги во время своих многочисленных религиозных «приходов»? Об этом ли грезило пропащее поколение хиппи в разбитные шестидесятые? Что это – раскрытие сознания, с радугой и хороводами с Ленноном, или первые вестники неотвратимо надвигающейся шизофрении? Или это все тот же старый добрый мозг, замысловато перекраивающий засевшие в памяти привычные образы, тщетно пытаясь хоть чем-то заполнить гнетущую окружающую пустоту… Муни пришел в себя и открыл глаза, но ничего не увидел. Темнота была кромешной, абсолютной и настолько густой, что казалась почти осязаемой. Так бывает только в наглухо закрытом помещении. Наглухо заколоченном. Голова раскалывалась в районе затылка, от которого пульсирующими толчками растекалась тупая ноющая боль, кольцами обнимавшая за виски. Френк хотел пощупать место ушиба, но почему-то не смог пошевелить руками. Что за черт… Дубинка или молоток? Кость вроде бы не проломлена. Подкрался сзади гад, поэтому он его не заметил. Хорошо же его приложили, чтобы притащить сюда. Но куда именно… Где он, черт побери, находится? И сколько уже времени успело пройти? Муни сделал еще одну безуспешную попытку пошевелиться. Онемевшие руки и ноги были не связаны, но плотно прижаты друг к другу и стиснуты со всех сторон стенками какого-то узкого и очень маленького помещения. Необычайно маленького. Словно его как когда-то в школе (первый и последний раз) вновь затолкали в шкафчик на перемене. Чтобы втиснуть сюда такого здоровяка, как Муни, нужно было обладать недюжинной силой или как минимум как следует попотеть. Оставив попытки пошевелиться, Муни принюхался. Затхлый, спертый воздух пах древесиной и почему-то… картошкой. Что за черт! Чуть пошевелив пальцами правой руки, Френк ощутил под подушечками неровную шершавую доску, с прохладными комьями земли. Бред какой-то, неужели его так втемяшили по макушке, что у него начались галлюцинации? Приподняв голову, лежащий мужчина стукнулся лбом о низкий невидимый потолок и коротко выругался сквозь зубы. Все это было очень похоже на… За свою жизнь Муни достаточно насмотрелся на трупы и кровь, много дрался, был тертым крепким мужиком, выросшим на улице и побывавшем не в одной лихой передряге, но от осознания того, где он, вероятнее всего, сейчас находится, его пробило холодным потом. Да уж, старина, похоже на этот раз угодил ты в по-настоящему дерьмовый переплет. Его закопали. Его, Френка Муни, драчуна и сорвиголову с полицейским жетоном, закопали как какую-то дохлую кошку в коробке из-под ботинок на заднем дворе! Дело в очередной раз приняло непредсказуемый и серьезный оборот. Но чтобы так хреново… Как же ему осточертели эти американские горки! Он витиевато ругнулся и по привычке захотел сплюнуть, но вовремя передумал, трезво оценив положение, в каком находится. – Кажется, конечная, старина, – пробормотал Муни. Все происходящее с ним походило на вязкий, кошмарный психоделический сон. Поражающий жестокостью розыгрыш, самое страшное из которого заключалось в том, что было явью. Муни замер и прислушался. Ничего. Глухая давящая тишина, такая же тягучая, как и темень вокруг. Но нет… Едва уловимо, где-то на самой периферии обостренного слуха еще доносился тоненький едва различимый звук. Хрусть. Хрусть. Хрусть. Лопата. Зарывающий его сукин сын все еще был поблизости. – Эй! – подобравшись, Муни изо всех сил и насколько позволяло положение тела треснул лбом в крышку самодельного гроба. – Эй! Ты меня слышишь!? Кончай эти фокусы, урод! Выкопай меня и разберемся как мужик с мужиком! Или что? Кишка тонка, сдрейфил? Предпочитаешь тех, кто слабее, м… Френк замолчал на полуслове, вовремя спохватившись. Так, с угрозами и дыхалкой надо притормозить. Воздуха надолго не хватит. Как только Френк об этом подумал, сразу же появилось ощущение, что он задыхается. Так, старина, спокойно… В таких ситуациях главное не паниковать. Нужно оценить ситуацию, он лежит, он одет… он в глубочайшей заднице, из которой не смог бы выбраться даже ловкач Копперфилд! Паниковать?! Да нет, он совершенно спокоен, если не учитывать тот факт, что его живьем закопали хрен знает на какой глубине, и где, в чертовом деревянном ящике, мать его! – Ну, доберусь до тебя! – погрозил неизвестно кому закопанный в землю Френк. Хотя он прекрасно знал, чьих рук эти проделки. Ситуация и почерк не оставляли никаких сомнений. Могильщик. Вот и встретились наконец. Только немного не так, как это представлял себе Муни, и с кардинально противоположной расстановкой сил. Так, что же делать. Метавшийся в черепной коробке мозг, ослепленный безысходностью и царившей вокруг непроглядной тьмой, стал лихорадочно перебирать всевозможные варианты спасения. От практически невозможных до самых безумных. Чуть вывернув руку, Муни стал ощупывать карман куртки. Мелочь, сигареты, зажигалка… Да уж, на таком хилом арсенале далеко не уедешь. Кобура, разумеется, оказалась пуста. Черт! Муни снова попытался пошевелиться, чувствуя, как внутри все отчетливее начинает шевелиться панический безотчетный страх. Вдруг он замер и прислушался. Только сейчас Муни вдруг сообразил, что звук трудящейся где-то над ним лопаты не отдалялся, как и было ему положено, а наоборот… с каждым разом становился все отчетливее. А это означало… Его откапывали! А может, это у него уже просто начинаются галлюцинации, вызванные заканчивающимся кислородом? Френк снова напрягся, вслушиваясь в обволакивающий черный вакуум. Приближающий звук повторился снова. Значит, не показалось! – Иисус-Дева-Мария, Господи, если ты действительно существуешь, я этого никогда не забуду, – шепотом пообещал Муни и с новыми силами заголосил. – Эй! Я здесь! Слышите меня! Эй! А если это Могильщик? Чертов сукин сын, все-таки решил вернуться и докончить его по-быстрому. Благодетель, мать его. Но измученный долгим лежанием и вынужденной неудобной позой, задыхающийся и вдобавок оглушенный, Френк сейчас был мало готов к поединку с сильным и непредсказуемым противником. Который ко всему теперь еще наверняка вооружен его пистолетом. Что ж, по крайней мере, он погибнет хоть в каком-то подобии драки, а не так… Ну, давай же, сукин ты сын. Смелее. – Эй! Ты живой там? Погоди минутку, я сейчас. Пробившийся сквозь доски и землю голос был неожиданно дружелюбным и как будто знакомым. Но Муни сейчас не мог бы сказать наверняка. – Да я, собственно, не тороплюсь, – невежливо буркнул в темноту Муни. К нему возвращался извечный едкий сарказм. Хороший признак. – С какой стороны у тебя ноги, можешь показать? – глухо поинтересовались извне, и по доскам в крышке несколько раз постучали. – А то, чего доброго, еще голову тебе проломлю. Муни, стараясь как можно сильнее, поочередно ткнул кончиками ботинок в крышку гроба. – О’кей! Внимание! Ломаю! Ящик один за другим стали сотрясать ритмичные удары чего-то тяжелого. Наконец доски треснули, и зажмурившийся от посыпавшегося на лицо деревянного крошева и земли Френк закашлялся на сыром ночном воздухе, активно подаваясь вперед и елозя плечами. Было слышно, как кто-то скатился по дну ямы и встал над ящиком. – Руку давай! – знакомый с хрипотцой голос шерифа прозвучал как музыка. – Ну ни на секунду нельзя одного оставить! – Как ты нашел меня? – пошатываясь, Муни кое-как выбрался из своего узилища, опираясь на протянутую руку, и взъерошил намокшие от волнения и напряжения волосы, отряхнул с крутки землю. Высоко над головой шумел на ночном ветру еловый лес. Тускло мерцали звезды. – Везучий ты, сукин сын, – воткнув в набросанную кучу дерна и земли лопату, Тандис отер лоб тыльной стороной ладони и кивнул на троицу детей, стороживших в сторонке. – Кажется, в наших краях у тебя появились ангелы-хранители. Видели, как он тебя оглушил и куда повез девочку. В паре километров отсюда, у фермы, должны успеть. – Ну, у меня и видуха. – Он поморщился и осторожно ощупал затылок. Ничего серьезного просто шишка. Огрели его дубинкой или чем-то вроде того. – Если бы не они, нашли бы мы тебя через пару неделек или месяцев в виде, который был бы намного дерьмовее, чем сейчас, уж поверь мне. – Разглядели его? – Не-а, – нестройно откликнулась детвора. – У него был плащ с капюшоном, а еще рюкзак на переднем сиденье. В нем непонятное что-то было, пузатый такой и еще лопата. А девчонка у него за заднем сиденье связанная лежала, я сам видел! Он вас в багажник положил и сюда поехал. – А вы как же? – На великах, – один из белобрысых неопределенно кивнул в лесные кусты. – Тебе сильно повезло, что детям в наших краях сильно не хватает родительского воспитания. – Скорее наоборот. Если бы не они, так бы тут и скопытился. Фух, ну денек. Короче, это он. – Муни посмотрел на кивнувшего Тандиса. – И в его планах явно что-то пошло не так, если он решил отойти от своего привычного графика. Ладно, вы молодцы, что не растерялись, спасибо. – Спасибо? Вообще-то мы спасли вам жизнь мистер, это если что. Поэтому «спасибо» в карман не положишь, – в привычной деловитой манере цикнул зубом предводитель-смугляк. – Рассчитаетесь, – нетерпеливо отмахнулся от него Карл. – А сейчас нужно торопиться. Ствола у тебя конечно же нет. Перестав отряхиваться, Муни покачал головой. – Дерьмово, – шериф проверил пистолет в кобуре. – Значит, он теперь тоже вооружен. – У него одна обойма всего, запасная в сумке осталась. – Успокоил. Ладно, может, и так управимся. Все, не будем терять время, вы тоже в машину! Будете показывать дорогу! * * *

Маленький бельчонок,
Пора тебе в кровать,
Завтра день ведь долог,
И нужно отдыхать…

– Помогите!.. Выпустите меня, пожалуйста! Умоляю! Я никому не скажу-у! – Ну-ка тихо! Тихо, кому говорю? Тебя разве не учили, что перебивать старших не хорошо? Неужели тебе не интересно дослушать? Я сочинил этот стишок специально для тебя. Я так старался. Я так долго ждал… Ты должна проявить терпение. Будь милой девочкой. Взрослый замер и прислушался. В ночном воздухе дыхание неторопливо превращалось в густой клубящийся пар. – Будешь слушать? В опустившейся лесной тиши неразборчиво прозвучал сдавленный, тоненький всхлип. – То-то. Вот и умница. Хрусь! Хрусь! Тупое лезвие вогнутой садовой лопаты стало вновь вгрызаться в грунт, закидывая комьями сырой земли последний видный угол грубо сколоченного ящика, лежащего на дне двухметровой ямы, напоминавшей могилу. Куплеты считалки в обрамлении пара ритмично срывались с обветренных бормочущих губ, по мере того как копающий сильнее налегал на черенок лопаты. Словно в чаще осеннего леса закипал кем-то позабытый, большой сюрреалистический чайник. Остро пахло разрубаемым дерном, свежими досками разломанных ящиков и потом, насквозь пропитавшим свитер под расстегнутым рыбацким плащом. Ты свернись клубочком,
Сон к тебе придет…

Глава 7

Сегодняшний рай – это лишь путь
К месту под названием дом.
Сердце дитя, последний вздох,
Как очередная любовь, остывает.
Ради сердца, которого не будет никогда,
Ради дитя, ушедшего навсегда,
Струится музыка, тоскуя
По сердцу, некогда бывшему моим.
Сейчас я живу, но без пути,
Чтобы понять тяжесть мира.
Увядшее, раненое, изношенное и покинутое,
Мое слабое сердце полно надежды.
Время не вылечит мертвого мальчика шрамы,
Время убьет…

«For the Heart I Once Had», гр. NightwishНесмотря на протесты и уговоры детей, их, наконец, удалось запереть в машине. – Только бы не опоздали. Лишь бы не слишком поздно, – как заведенный твердил Карл, пока они пробирались через чащу в указанном детьми направлении так быстро, как только могли. О внезапном нападении не сговаривались, с треском раскидывая ветки, попадавшиеся по пути, – главное, успеть спасти ребенка. Внутренне Карл со смешанным чувством надеялся, что Могильщик уже успел закопать девочку. В противном случае он может использовать ее при обороне, а Тандис не был уверен, что сможет адекватно и, главное, быстро реагировать, смотря в глаза выставленного щитом ребенка. Идущий следом за ним Муни был вооружен короткой дубинкой, которой помогал прокладывать себе путь через лес, то и дело отодвигая ветви. Они почти успели. Яма была уже вырыта и ящик с молившей ее выпустить девочкой криво покоился на самом дне, пока похититель ритмичными движениями лопаты забрасывал его землей. Хотя успели ли. – Полиция! Не двигаться! – жестко скомандовал Тандис, наставляя на фигуру в капюшоне пистолет. – Брось лопату и повернись, медленно! Руки! – Слушаюсь и повинуюсь, шериф. С этими словами продолжая оборачиваться, Могильщик откинул капюшон плаща, скрывавший лицо наподобие монашеского одеяния, изрезанного паутиной шрамов. – Боже мой, Ришар, – выдохнул Карл, и ствол его пистолета качнулся вниз. – Но как? Откуда? – А ты не знаешь? Что ж, так попробуй угадать. Прояви фантазию. Шериф и Могильщик некоторое время молчали, рассматривая друг друга. – Посмотри на себя. Во что ты превратился… – наконец с усилием выдавил Карл, и Муни расслышал в его голосе толику укоризны. Или ему показалось? – Знаешь, последнее время мне не очень-то улыбается смотреться на себя в зеркало, – саркастически усмехнулся преступник. – Знаешь почему? – Ришар? Вы… ты что, знаешь этого парня?! – удивленно крякнул обескураженный Муни. – К сожалению, – не сводя с противника взгляда, не своим голосом пробормотал шериф, крепче сжав пистолет. – Держи руки, чтобы я их видел, и отойди от ямы. – И еще ствол, – скомандовал Муни, угрожающе покачивая дубинкой. – Моя пушка ведь все еще у тебя, м? – Выстрелишь в старого друга? – проигнорировав оклик Френка, усмехнулся Ришар Годэ, растягивая шрамы на щеках в чудовищную улыбку. Выпростанный из-под плаща пистолет с тихим стуком упал в траву рядом с ямой. – Ты конченый псих. – Возможно, – улыбаясь, кивнул Годэ. – А быть может, наоборот, сейчас я единственный человек на земле, кто способен мыслить здраво. – Я еще мог понять, когда ты пытался запалить костры инквизиции. Это было твое задание, так тебе велели в конторе. Мне и самому приходилось марать руки в крови невинных людей, потому что таков был приказ. Но то, что ты творишь в этих лесах?.. – О, когда ты успел стать таким ханжой, дружище? – улыбка Годэ превратилась в звериный оскал. – Чем моя работа в Иллинойсе отличается от той, что ты выполнял в Жеводане? – О чем вы тут толкуете, черт возьми, – облизнув пересохшие губы, напряженно пробормотал Муни, с неприязнью ощущая внутри чувство, что не имеет контроля над ситуацией. А это означало, что все может в любой миг повернуться. И не в самую лучшую сторону. – Спокойствие, Френк. Я все объясню, но позже. Сейчас нам нужно арестовать этого гада. – Арестовать, ха! – Могильщик залился лающим смехом. – Не пори чушь, Карл. Ты не станешь меня арестовывать. По крайней мере, по законам этого времени. У тебя два варианта. Либо взять меня в плен и приволочь в логово своих хозяев. Либо убить. И так как сдаваться я не намерен… – Сэр, если вы сдадитесь, я гарантирую вам безопасность и справедливый суд! – Муни попытался взять ситуацию в свои руки. – Вы имеете право хранить молчание. Все, что вы скажете, может быть использовано… Но Годэ не обращал на него никакого внимания, его взгляд был прикован к Тандису. – Так что никакого ареста не будет. Признаюсь честно, твое появление, Карл, стало для меня приятной неожиданностью. Когда мне поручили это задание, я думал, что это будет рутина. Видишь ли, после того, как ты отправил меня в романтическую прогулку вниз по реке, меня успели спасти. Не с первого раза, конечно, временная эпоха не самая благоприятная. Мозгоправ в нашей конторе сказал, что из-за остановки работы сердца и недостатка кислорода у меня немного повредило рассудок. Но как по мне, он ни хрена не понимает в своей работе. Я стал лучше! Я лишился душевных терзаний и бесполезной рефлексии. Но, несмотря на это, руководство решило отправить меня на последнее задание, чтобы похитить дочь Дэниела Гринвуда, агента «Хроноса-2». – Он указал на не зарытую яму, из которой приглушенно кричала девочка. – Но маневр с девчонкой Гринвуда был слишком очевиден, поэтому пришлось заодно прихватить несколько девочек схожего возраста и внешности, чтобы создать видимость проделок маньяка. Ну а потом… потом мне это просто понравилось. – Что – убивать невинных детей? – Играть с… бельчатами, – с расстановкой ответил Могильщик, и голос его захрипел от волнения. – Они думали, что мной можно манипулировать, но это не так. Все сложнее. Намного сложнее. – Проваливай, Карл, и дай мне закончить работу. А ты, – он посмотрел на Муни, вновь накидывая на лицо капюшон. – Даже несмотря на все мои намеки, судьба подарила тебе билет на вторую жизнь. Так что лучше не искушай ее снова. Такими подарками не стоит разбрасываться… – Ты про кота и собаку? Так она оказалась бешеная, и ее пришлось пристрелить. Кончай треп и подними руки за голову, – рявкнул потерявший терпение Муни, все еще обескураженный тем, что Тандис, оказалось, знает этого сукина сына. – Как знаешь. Но я тебя предупреждал. С этими словами Могильщик медленно потянул руки вверх. Слишком медленно. От его низкого, неожиданно набравшего глухую силу голоса повеяло могильным холодом. Интуитивно почуяв неладное, Муни успел вовремя перегруппироваться. – Человечишка. Ты даже представить себе не можешь, во что ввязался. – Френк!.. Неожиданно Тандис выстрелил, и в следующее мгновение все произошло слишком быстро. Неуловимым жестом, коротким и точным, словно выстрел снайпера, получивший пулю чуть выше живота, явно прикрытого бронежилетом, Могильщик выпростал руку, и короткий охотничий нож, резко свистнув, вонзился в брызнувшее кровью левое предплечье Тандиса. Тот, вскрикнув, упал на колени, выронив из рук пистолет. Схватился за рукоять, то ли желая вытащить, то ли от болевого шока, и, упав на бок, остался недвижим. Надеясь выгадать момент и наплевав на банальную осторожность, Муни, пригнувшись, ринулся вперед, норовя ударить противника головой в живот. Добежать не успел метр, наткнувшись носком ботинка о торчащий из земли корень, и рухнул в сырую землю, пропахав носом застилающий росой глаза брызнувший каплями дерн. Дубинка отлетела в сторону и с глухим стуком ударилась о крышку ящика на дне ямы. Девочка снова испуганно закричала. Подняться не успел. Четкий, страшный удар между лопаток чем-то твердым намертво пригвоздил Муни к земле. В глазах помутнело. Ботинок. Наверняка чертов ботинок, мать его. – Карл, стреляй! Карл! – Карл мертв, – отчетливо произнесли рядом. – Сейчас все закончится. Никто не придет тебе на помощь. И Муни неожиданно ощутил, как изнутри, из самой глубины его существа поднимается бешеная ярость, слепая и беспощадная. Все унижения, все воспоминания, все ссадины и царапины, боль за родителей, за веру – во что? – за которые он, сглатывая текущую с носа кровь, день за днем отстаивал в беспощадных районах Бронкса. Словно томившийся где-то у него внутри гигантский незаполненный бензобак, в который щедрой рукой плеснули горючее, ожил, выплескивая поступающее движение в руки, ноги и мозг, которые сейчас работали, словно отрешившись от него. Муни вскочил с нечеловеческим ревом, наблюдая, как противник с усмешкой – единственным, что было видно из-под края капюшона брезентового плаща, – достает очередной нож, один из множества, висевших в специальных креплениях на его бронежилете. И бросился вперед, пока не ожидавший сопротивления противник отскочил, занеся для броска руку… Споткнулся снова. И зажмурился ожидая удар ножа. Но его не последовало, только смех. Тихий и презрительный. С ним играли, уже заранее предвкушая исход и победу. А это означало, что еще можно было что-то сделать. Поднимающийся Муни зашарил исцарапанными ладонями по земле в поисках опоры и ощутил облепленный землей твердый предмет. Лопата. – Зачем? – отрешенным голосом палача спросили откуда-то сверху, неторопливо играя лезвием. – Зачем ты встаешь? Зачем борешься. Амбиции, долг. Что хочешь доказать и, главное – кому? Остановись, и умри, как твой друг. Призрачная вера в чудо и будущее? Да что ты знаешь о нем, задиристый городской петушок? Что вы все знаете об этом. Да всем плевать! Времени не существует, это иллюзия. Призрачный самообман! Есть только здесь и сейчас, остальное стоит на месте или прячется на задворках того химического процесса, который люди называют памятью. Время – миф. Бог – химера, придуманная вселить в сердца послушного стада надежду на нечто благополучное, а на самом деле всего лишь мощнейшее оружие власти, не более того. Человечество как отара овец, для которой подобрали более подходящий образ пастуха, придав ему облик человека из плоти и крови, а чтобы он стал понятнее и ближе, возвели его в мученики, который страдал, как мог бы каждый из нас. Чтобы было понятнее. Чтобы вызывало жалость и сострадание. Ты хочешь вызвать у меня сострадание? – Пошел ты. – Ирония. Ты даже не знаешь, кто я такой, а я тут перед тобой распинаюсь, хотя та груда окровавленной плоти, которую ты называл Тандисом, знала меня лучше, чем кто-либо другой, и была мне ближе всех на свете. Когда-то была. Не я так решил. Это был его выбор. Остановись, тебе не победить. Знаешь почему? Потому, что я это знаю. Я завершу то, что начал, и никто не сможет мне помешать. – Много говоришь, – стиснув зубы, Муни вскочил, подхватив лопату, и со всей силы ударил по заходившемуся хриплым смехом капюшону маньяка. Смеху сумасшедшего. Острое лезвие с налипшей землей со свистом рассекло воздух. Получив мощнейший удар, гулким эхом отозвавшийся в густом, предгрозовом воздухе, Могильщик отстранился и пьяно попятился назад, оглушенно размахивая руками, из которых косо вылетели ножи, один из которых полоснул-таки по ноге волком зарычавшего Муни, ожидавшего, что застал противника врасплох. Но тот устоял. После чудовищного удара наотмашь, от которого чуть погнулось металлическое острие тяжелой садовой лопаты, он стоял. И снова срывал с себя новые смертоносные лезвия. – Да что ты такое, мать твою, – просипел Френк. Перехватив мокрое от росы древко, он с нечеловеческим напором провел еще серию ударов, размахивая гулко разрезающим воздух лезвием наискосок, и был готов отправить послушно пятящегося противника в нокаут, когда тот внезапно перехватил лопату хваткой, которой бы позавидовало железо, и, напрягая мускулы, которым позавидовал бы культурист, надвинулся на него. – Нет, коп. Не сможешь, – просипел капюшон. – Силенок не хватит. – Попробуй, – стиснув зубы, проскрежетал Муни и коротко вскрикнул, когда противник стремительно перехватил руку и ему в предплечье воткнулся тонкий зазубренный нож. – Конец, – прошипели исполосованные губы, видные под скрывающим лицо капюшоном. – Черта с два, – прохрипел Муни и с нечеловеческим усилием навалился на противника. Откинув голову назад, Могильщик со всей силы треснул противника по лицу, отбрасывая его на землю. Оглушенный Муни упал на спину, ощущая, как из сломанного носа густыми струями по лицу бежит кровь. – Тебе совсем не нужно было влезать. Глупый конец. Он начал пятиться от наступающего на него противника, торжественно замахнувшегося лезвием лопаты, которую держал над головой обеими руками, словно тевтонский меч, неуклюже загребая ладонями по влажной лесной траве. Нащупал корень. Острый, сырой и кривой, торчащий из земли, словно гнилая рука со слезающей плотью… а рядом, рядом неожиданно похолодила ладонь знакомая металлическая рукоятка. Рукоять пистолета Тандиса! – Я сильнее! – победно захохотал Могильшик, неторопливыми, скупыми движениями упивающегося ситуацией победителя, надвигающийся на Френка словно Смерть. – Я все это видел! Я знал! Больше никаких сюрпризов! – Да неужели, – окровавленными губами прохрипел Муни, приподнимаясь и выставляя перед собой пистолет. – А как тебе этот, говнюк? В лесном сумраке ритмично прогрохотали выстрелы, вспышки которых осветили место драмы яркими стробоскопными вспышками. Остро пахнуло порохом. Наступившая затем тишина, оглушая, хлестко ударила по барабанным перепонкам, словно в уши натолкали ваты. Лопата с тихим хрустом ткнулась в сырой дерн, древко качнулось и стало заваливаться в траву сломанным маятником. Иллинойский Могильщик резко замер на месте, словно наткнулся не невидимую преграду, безвольно уронив руки по швам. Из приоткрытых губ, в капюшон над которыми угодило несколько пуль, на брезент плаща и бронежилет сначала закапала, а потом все усиливающимся ручейком полилась темнеющая в сумраке кровь. Без единого звука тот, кого называли Ришаром Годэ, грузно повалился назад, на спину и остался недвижим. Сглатывая пузырящуюся в ноздрях кровь, Муни все еще продолжал целиться неровной, тянущейся книзу рукой, хотя все было и так ясно. Все было кончено. Целиться с такого расстояния опытному стрелку необязательно. Но в навалившейся лесной тишине все равно вхолостую упрямо щелкнул боек. Пальцы рефлексивно дрожали. Плывя словно в желе, Муни отбросил пушку и, находясь где-то посередине между телами Карла и Могильщика, некоторое время сидел на земле, тупо уставившись перед собой. Вот и все. Не будет больше убийств, похищений. Дети отомщены. Но почему тогда все еще так погано? Он посмотрел на съежившееся тело Тандиса, под которым натекла огромная кровавая лужа, медленно впитывающаяся в землю. Продолжавший сжимать древко ножа, Карл лежал, подтянув ноги к животу, словно ребенок под одеялом, старавшийся защититься от липкого ночного кошмара. Во рту смешался вкус соли и металла. Муни сплюнул сукровицу, спугнув с травинки жука. Очередной жалобный всхлип вывел его из оцепенения. Кое-как поднявшись, пошатывающийся, словно после хорошей пьянки, Френк побрел к яме. Подобрав по пути лопату, осторожно вскрыл натужно заскрипевший ящик, в котором замер бледный, до смерти перепуганный ребенок. На практически белом – виной тому было освещение или испуг, а может, и то и другое, – словно отлитом из фарфора личике, остались одни глаза. Огромные и испуганные, как у застигнутого врасплох зверька. – Не бойся, я полицейский. – Говорить. Главное, говорить как можно больше, о чем угодно, только бы отвлечь, любым способом постараться переключить внимание. – Скоро будешь с папой и мамой. Тебя ведь зовут Кейт? – Я описалась, – одними губами, не моргая, прошептала девочка. – Мы никому не скажем, – постаравшись вложить в слова всю нежность, на которую только был способен, доверительно пообещал Муни и протянул руку. – Давай помогу. Испуганно взглянув на кровь, но все-таки опираясь на его руку, пленница выбралась из ямы и снова сжалась, увидев раскиданные тела шерифа и Ришара. – Они… они умерли? – Да, – бесцветно ответил Муни, внутренне удивившись, с каким равнодушием это сказал. – Тебе больше никто не причинит зла. – У вас кровь, – дрожащим голосом, робко заметила девочка. Тоненькая, с большими доверчивыми глазами и длинными спутанными волосами, в рваном домашнем платьице, сквозь которое виднелось поцарапанное острое плечико. Маленький нежный цветок, у которого после произошедшего очень быстро вырастут беспощадно жалящие шипы. Но то, что нас не убивает, делает сильнее. Наверное, так. Только так можно побороть ужас воспоминаний, который не пройдет никогда. – Срастется, – вытирая платком подбородок, шмыгнул носом Муни, прекрасно осознавая, что делать так, судя по всему, ему теперь придется до конца жизни. Отняв от лица руки, он посмотрел на свои дрожащие пальцы. В ночном сумраке кровь казалась иссиня черной. Порывшись непослушными пальцами, Муни достал из кармана мятую пачку «Лаки страйк», грузно опустившись прямо на набросанную кучу дерна. Выковырял из мятой фольги последнюю сигарету. Помедлив, девчушка присела рядом. Сняв куртку, Френк накинул ее на дрожащие плечи девочки и, почиркав зажигалкой, устало выпустил из ноздрей густой сизый дым. Колючий табак лизнул глотку, словно прикосновение наждака. Впервые в жизни он ощущал внутри полное опустошение. Ни мыслей, ни усталости, ни чувств. Ничего. Что-то изменилось. Но он пока не мог взять в толк, что именно. Будто он неожиданно посмотрел на себя со стороны и увидел совершенно незнакомого человека. Одинокого и усталого. Да пошло оно все к такой-то матери. Он просто устал. Чертовски устал за эти несколько маленьких, наполненных нервами и прочей чертовщиной дней. В бездействии неожиданно оказалась некая прелесть. Ему просто хотелось сидеть вот так черт знает где и смотреть, как медленно закручивается, растворяясь в стоячем лесном воздухе, пряный табачный дым из тихо тлеющей сигареты. Плечом он ощутил, как кутающаяся в куртку, которая была для нее слишком большой, девочка робко прижалась к нему и тихо всхлипнула. Поддавшись неожиданному порыву, он захотел ее обнять, чтобы успокоить. Но постеснялся. Вспомнил про троицу пострелов, оставленных в машине Тандиса, которым был обязан жизнью, и посмотрел на неподвижное тело Могильщика, распростертое в стороне. Можно сказать, что они квиты. Теперь уже можно. Подумав о детях, он неожиданно вспомнил о Монике и о том, что, поругавшись с ней, так и не успел помириться. Моника, его Мо. Да все у них будет хорошо, черт возьми. Уж он-то как следует постарается. Теперь все будет хорошо. Френк последил за тлеющей алой точкой на конце сигареты и перевел взгляд на небо, с которого за ним безмолвно наблюдали мириады таких же мягко переливающихся угольков. Далеких и равнодушных. Гроза так и не разразилась. В ночной тиши где-то мелодично проснулся сверчок. Отпуск закончился. Эпилог