Annotation 4 страница

Никогда ранее просторный заливной луг, что располагался по правую руку от тракта, уходящего на Майнц, не видел столько народу за раз. Даже когда, годов этак тридцать назад, тут сошлись в нешуточной драке, разбирая старые межевые споры, фожеренцы с объединенными силами трех других деревень, и то меньше было. Хотя не в пример кровавее. Тогда под дерновое одеяльце ушло полторы дюжины честных христиан. Вчера же вся кровь ограничилась парой отрубленных пальцев, так и прыснувших в разные стороны от неудачного удара топором, коим неуклюжий слуга норовил вырубить потерявшуюся в дороге стойку для шатра. Сооружение же прочих построек обошлось дешевле, ограничившись парой ссадин да полусотней заноз. Зато на траве луга, которому не суждено было в этом году быть выкошенным, меньше чем за ночь вырос целый лагерь, издали напоминающий воинский. Однако лишь издали. Шатры стояли как попало, между ними не бродили насупленные стражники, ожидающие ужина и пересменки. Лишь шныряли вездесущие слуги, так и норовящие перевести в свою собственность все, что плохо лежит, да чинно фланировали на пленэре расфуфыренные дамы и представители местного дворянства мужескаго полу, нанося дружеские и не очень визиты. Ближе к полудню лагерь практически обезлюдел. Большая часть населения перебралась поближе к центральной части палаточного лагеря, изогнувшегося сарацинским луком. Там, в грудах опилок, белели свежеошкуренными боками примитивные сиденья, представляющие собой длинные жерди, положенные на невысокие столбики, наскоро вкопанные в утоптанную землю. В паре мест их все еще доделывали, остервенело вбивая гвозди в неподатливую сырую древесину. Представители благородного сословия не спеша рассаживались на импровизированные сиденья, прекрасно понимая, что без них не начнут, а от того и вовсе став подобием снулых улиток. За телодвижениями дворян, поглядывая на солнце, потихоньку взбирающееся в зенит, наблюдали остальные присутствующие. А их на новоявленном месте судилища так же набиралось предостаточно. Простолюдины из окрестных местностей оказались не менее любопытными, нежели знатные люди. Так же не сумела остаться в стороне Церковь, допустившая столь вопиющие факты среди окормляемого населения. То там, то там черными грачами мелькали фигуры священников. Чуть поодаль от остальных сгрудились, разбившись на две группы, фожеренцы. И глядели они друг на друга со столь нескрываемой ненавистью, что, того и гляди, над их головами могли засверкать огни Святого Эльма. Мелькали сжатые кулаки и дубинки. Внимательный взгляд мог заметить и несколько длинных ножей для забоя скотины, предательски выглядывающих из-под одежды. От возможного смертоубийства деревенских оберегал в первую очередь сурово поглядывающий в ту сторону кардинал Годэ, чинно восседающий под навесом. Ну и с полдюжины савойцев, расположившихся на невидимой линии, делящей расстояние меж гневными фожеренцами точнехонько пополам. Наконец, когда небесному светилу до точки зенита осталось совсем немного, кардинал подал знак. Гнусаво взревели начищенные трубы, а по кривоватому флагштоку поползло наверх знамя, трепещущееся на ветру. Суд начался. Не успели трубы смирить свой нестройный рев, как на грубо сколоченную кафедру взобрался доминиканец, отец Ансельм. Именно он, а не легат Ришар Годэ юридически был председателем инквизиции. Прокашлявшись и с ухваткой опытного оратора оглядев присутствующих, он начал: – Сегодня прекрасный день для веры, братия и сестры, сыновья и дети Равноапостольной Римской церкви! Как прекрасен для веры сей день, в который мы собрались. Скажем откровенно, братия, прекрасный день для веры, ибо мы с вами собрались здесь для того, чтобы творить Божий суд. Еще святой Августин говорил «Мир есть тело». Но что же нужно, чтобы это тело нормально существовало? Здоровье! И как же нам сохранить сие здоровье? Лишь отсекая пораженные органы и делая целительное кровопускание! Враги нашей веры и нашей Церкви – вот пораженный орган! – Ансельм картинно указал на пятерых альбигойцев. По толпе собравшихся пробежал одобрительный гул. Карл, слушая речь доминиканца, мучительно пытался припомнить, где же он раньше мог слышать все эти тезисы, но вскоре сдался. Подобной риторикой были набиты все богословские трактаты, от папских булл и до выступлений ярмарочных проповедников. Сейчас же его мысли более всего занимало, успеет ли Дитрих со своими людьми до казни и насколько точно выполнит свои обещания позабытый в суматохе последнего дня Бернар. – Может быть, кто-то мне возразит, что наша Церковь осуждает кровопролитие? – продолжал меж тем Ансельм, строго оглядывая ряды слушателей, словно ожидая среди них найти несогласного. – Однако, заметьте, братья, что мы, святая инквизиция, не проливаем крови еретиков. Мы лишь разыскиваем их, устанавливаем степень вины и передаем мирскому суду. Однако и мирскому суду мы не разрешаем кровопролития. Пойманные и осужденные еретики подвергаются повешению, утоплению либо очистительному сожжению, аутодафе! И в этом, братия, проявление высшей гуманности, которой никто из этих грешников не заслуживает. Но к делу! Сегодня мы передаем в руки наместника Монтелье пятерых сатанистов-катаров, чья вина подтверждается многочисленными свидетельствами добропорядочных христиан, а равно и их собственными признаниями… Карл, уже не вслушиваясь в словоплетения инквизитора, прищурив глаза, устремил взгляд на солнце, будто бы пытаясь его задержать на месте до тех пор, пока на выгон не влетят доблестные майнцские рыцари. Однако дорога, ведущая в Арль, оставалась пустынной. Последние слова, которые произнес Ансельм, неожиданно дошли до сознания Карла. – Первым свидетелем обвинения, уважаемый наместник, выступит вассал сеньоры де Монтелье, Бернар Монтрезорский! «Почему же Бернар? – недоумевал Карл. – Его же вчера даже на допросы не вызывали и если уж собирались выслушать, то должны были сделать это в самом конце…» Тем временем два арбалетчика из охраны наместника Монтелье подтащили к трибуне связанного Бернара. – Ответствуй! – сказал Ансельм. – Признаешь ли ты обвинение в колдовстве, выдвинутое против тебя майнцским зеленщиком Густавом? – Признаю, но только отчасти, – выпучив глаза, отвечал толстяк. – Колдовал, было дело. Но не от греховных мыслей и побуждений, но только лишь потому, что и сам был околдован еретиками и действовал под силой их чар… – Вот как! – делано усмехнулся Ансельм. – И что же, ты сможешь назвать тех, кто напустил на тебя сии чары? Карл понял, что все пошло совершенно не так, и в глубине души уже догадался, чье имя назовет подлый вор и растлитель. По фальшивым голосам Монтрезора и инквизитора было ясно, что перед публикой разыгрывается заранее срепетированный спектакль, однако разум Карла протестовал против столь вероломных действий, вдохновителем которых несомненно был… – Могу! – громко произнес Монтрезор. – Околдовавшим меня еретиком был некий лжесвященник из Майнца. – Произнеся эти страшные слова, Монтрезор протянул руку (похоже, что именно для этих целей не связанную) в ту сторону, где стоял Карл. Люди, стоящие рядом, шарахнулись в стороны. В мгновение ока вокруг Карла образовалось пустое пространство. Он ошарашенно повернулся туда, где стояло кресло Годэ. Кардинал, прищурив глаза, смотрел на него в упор, как повар смотрит на курицу, избранную для будущего бульона. Подчиняясь чуть заметному кивку головы кардинала, пятеро савойцев во главе с Швальбе подошли к Карлу и взяли его в каре. – Однако, отец Ансельм, не кажется ли вам, что для столь тяжелого обвинения одного свидетеля недостаточно? – ханжески поинтересовался Годэ. – Ведь отец Карл был рекомендован инквизиции самим архиепископом Майнцским и выполнял обязанности секретаря на нашем процессе… – Свидетели есть, ваше высокопреосвященство! – с готовностью ответил Ансельм. – Кто как не единомышленники являются лучшими обличителями его страшной вины. Ведь, как выяснилось, Карл принимал участие в их шабаше! Повинуясь незаметным для публики безмолвным распоряжениям кардинала, к трибуне подтащили и поставили рядом с Бернаром лысую Арабель. Судя по тому, как тяжко девушка передвигала ноги, Годэ после допроса все же отдал ее на поругание своим верным савойцам… – Он, – кивнула девушка, со злостью смотря на Карла. – Прибыл к нам из Майнца, как представитель тамошней катарской общины. На греховном молебне, от участия в котором я открещиваюсь в искреннем покаянии, он нарушил цели… цела… ну в общем, он надругался надо мной, и совершил блю… блудодеяние, посредством… – далее предательница в подробностях и с чувством расписала, каким именно образом «надругался над ее невинным телом» заезжий еретик. В подтверждение своих слов, она указала, где именно у него на теле имеются царапины от ногтей, которые она сделала, «пытаясь защитить свою честь». Карлу тут же бесцеремонно задрали рясу, представив взорам взревевшей публики означенные царапины. – Ну вот, какие же еще доказательства требуются для того, чтобы удостоверить уважаемый суд в том, что именно этот человек и является истинным организатором и вдохновителем всей здешней ереси, – с фальшивой горечью произнес Ансельм. – Что же, столь неожиданно открывшиеся обстоятельства требуют дополнительного расследования. Мы не варвары и не можем отправить на костер человека, не исполнив прежде всех необходимых и обязательных процедур. Святая инквизиция просит суд подождать до завтра. Сегодня же, для того чтобы не разочаровать ожиданий собравшихся здесь добрых христиан, жаждущих торжества закона и справедливости, мы передаем в руки наместника Монтелье пятерых сознавшихся альбигойцев, колдуна Бернара де Монтрезора, Зигмунда, пособника лжесвященника Карла, а также и зеленщика Густава. Все они прошлой ночью сознались в своих прегрешениях, а потому мы, братья доминиканского ордена, смиренно просим уважаемый суд назначить им гуманное наказание. В виде повешения. Палач и двое его подручных кинулись расправлять спутавшиеся на ветру петли. Под довольный рокот толпы к виселице поволокли обреченных. Альбигойцы при этом гордо молчали, лишь Арабель недоуменно хлопала безбровными глазами, будто ребенок, у которого отобрали только что подаренную конфету. Зато троица из «примкнувших» устроила такой вой, что почти заглушила толпу. – Я не виноват, – словно боров под колуном бойца визжал Зигмунд. – Я же все сделал, как вы сказали, ваше высокопреосвящ… – последнее его слово оборвал кулак конвоира, но эстафету перехватил Монтрезор. – Не хочу умирать!!! – верещал он, совершенно потеряв человеческий облик. – Карл, прости, они обещали из меня жир вытапливать, пинту за пинтой. А девке этой сказали, что именно ты их предал и в засаду привел… Зеленщик, пребывавший в ступоре с того самого дня, когда его доставили в Майнц люди Швальбе, цеплял носками сапог истоптанную грязную землю и выл побитым псом. Что происходило дальше, Карлу увидеть не довелось. Трудно рассматривать подробности, когда тебя роняют лицом в пыль и крутят руки… Глава 6
 

Они должны заботиться о том, чтобы процесс был разобран и был передан им, первоначальным судьям, для окончательного приговора. Они должны также заботиться о скорейшем возвращении на места своей обычной деятельности, чтобы уныние, неприятности, заботы и расходы не отразились вредно на их здоровье. Ведь это все вредит церкви, еретики начинают чувствовать себя сильнее, а судьи не найдут должного почитания и уважения и не будут вызывать страха при своем появлении. Когда другие еретики видят, что судьи утомлены долгой работой при римской курии, они поднимают голову, начинают презирать судей, становятся злостными и дерзновеннее сеют свою ересь. Яков Шпренгер и Генрих Инститорис, «Молот ведьм»Глухо лязгнула задвижка. На полсекунды мелькнула рожа тюремщика, демонстрирующего бдительность. Загремели засовы, но тяжеленная дубовая дверь, для крепости усиленная крест-накрест приклепанными полосами железа, отворяться не спешила. – Святой отец… – Хватит! Я не так уж стар, чтобы не справиться со связанным мальчишкой! – Свя… – Швальбе, заткнись! Наконец, дверь распахнулась, пропуская в камеру кардинала Годэ. В освещенном коптящим факелом коридоре маячила раздосадованная физиономия капитана. Годэ не стал подходить к нарам, на которых полусидел Карл. Кардинал облокотился на стену, не беспокоясь о чистоте облачения. Впрочем, священник был одет в неприметную рясу с чужого плеча, выделяющуюся на фоне любой другой разве что излишней потрепанностью. Годэ скрестил руки на груди, внимательно изучая по-прежнему молчащего Карла. Короткие рукава обнажили крупные кисти, с по-старчески выделяющимися узловатыми венами. И двумя перстнями. Один, издалека схожий с изящной копией Кольца Рыбака, был интересен, но привлекал внимания меньше. А вот второй… Четыре миниатюрных узких темных камня, будто лучи, исходящие от округлого камня посредине. Серебряная оправа… Карл носил очень похожий! Нет, не полностью такой же, но определенно вышедший из рук одного мастера! Свои! Неужели?! Вот это совпадение! Карл невольно заерзал, пытаясь принять более удобное положение: – А… – Не беспокойся, мой нелюбезный брат! – кардинал перехватил взгляд, брошенный на дверь. – Швальбе послушный цепной пес. И беспрекословно выполняет любой приказ. И отвык удивляться чему-либо. Он не услышит ни слова, прозвучавшего здесь. Карл молчал, пытаясь сообразить, что же ему делать дальше… – Молчишь? – Годэ улыбался. – А зря. Молчуны раскалываются быстрее, чем те, кто сыплет проклятиями с самого начала. Начнем с самого простого, откуда ты такой… – кардинал смерил презрительным взглядом избитого и грязного парня, – некрасивый? – Из какого офиса тебя прислали, гнида? – Карл задал вопрос в лоб. – Париж? Берлин? Ведь по всему видно, что ты из Европы? – Из Европы, да не совсем… – ехидно бросил Годэ, пропустивший мимо ушей оскорбление. Или решивший припомнить его позже. – А, значит из славян! – приподнялся Карл. – Русский? Хотя нет, скорее всего поляк. – Какое это имеет значение, Карл? Ни в нашей, ни в вашей корпорациях национальность никогда не имела значения. Из ваших слов несложно сделать простой вывод, – вслух начал рассуждать Годэ, – скорее всего, вы являетесь агентом «Хронос-2» совсем недавно. И вы не кадровый разведчик. Скорее всего, вы родом из этой эпохи и вас завербовал более опытный агент. Да, ваши любят использовать для полевых заданий людей из числа местных… – задумавшийся кардинал начал потихоньку прокручивать перстень. Карл мимолетно коснулся своего. Тут же дернуло болью в сломанном пальце. Годэ заметил. Прищурился: – По-хорошему, стоит снять с тебя эту игрушку. Но, думаю, если ее оставить, то будет еще веселее. Для того, чтобы ее активировать, необходимо с силой надавить на перстень в определенных точках. Легко сказать, но сложно сделать, когда все пальцы побывали в крепких объятиях жома^[1]. Впрочем, как посмотрю, снимется она лишь топором. А проливать кровь без суда, особенно благородному… Ты же не простой рядовой? – Оперативный агент парижского офиса, – не стал запираться Карл. – Оля-ля! – лицо кардинала прямо-таки озарилось. – Я угадал, ты из местных! Тебя отправили выполнять задание в родной исторической и языковой для тебя среде, да? Ну что же, я был лучшего мнения об этом вашем начальстве, отправлять для коррекции такого мальчишку. Наверняка даже не удосужились объяснить суть твоего задания? Просто сказали – убей такого-то или помешай вот этому… Карла передернуло. Мнимый кардинал был прав. Шесть лет назад Карла завербовали агенты «Хроноса», и с тех пор он выполнял для них различные поручения, о конечных целях которых он никогда не задумывался. Как-то в голову не приходило задавать подобные вопросы. Он был опьянен невероятными возможностями новых друзей из корпорации «Хронос», в первое время считая их кем-то наподобие ангелов. В том, что это обычные люди, чей технический прогресс позволил путешествовать во времени, он убедился во время своей стажировки в Париже. Но в том Париже был не 1202-й, а 2012 год. По окончании стажировки Карл вернулся в родной тринадцатый век и получал указания через своего вербовщика, дядю Зигфрида фон Алленштайна. И о том, что Годэ может быть агентом конкурирующей корпорации, Зигфрид племянника не предупредил. От Годэ волнение парня не укрылось. – Да, малыш, да! Я ненавижу тебя и всех подобных тебе! Вы надоедливые крысы, разносящие на своих хвостах заразу разложения! Вы постоянно ставите нам палки в колеса, даже не понимая, для чего вы это делаете! Вы думаете, что благодаря вам в Аушвице не сгорел миллион! Но они горели ради благой цели! Благодаря им спасли бы миллиарды! Карл, наконец-то справившийся с потрясением от неожиданного поворота, делано хмыкнул. В страстной речи кардинала он не понял и половины. Но самое главное, как ему показалось, вычленить сумел: – Навешали вам, значит, по всем фронтам? Кардинал буквально взревел: – Мелкий мальчишка! Я обещаю, нет, я клянусь могилами своих предков, что твоя смерть будет долгой! Надеешься на архиепископа?! Зря! Ты не нужен этому напыщенному ублюдку! – Вы, Годэ, можете думать все, что вам угодно, – пожал плечами Карл. Прежний, мягко улыбающийся кардинал страшил гораздо больше нынешнего бесноватого психопата, брызгающего слюной. – Вот только, заруби себе на носу, всех не сожжете! Мы с вами всего лишь пешки, а значение имеют лишь Короли и Ферзи. Историю всегда можно переиграть. Неожиданно лицо кардинала разгладилось. Он улыбнулся разошедшемуся Карлу: – Время покажет, кого выберет Время. Хлопнула дверь. Застучали засовы. Карл откинулся назад, облокотившись о холодную стену каменного мешка…
Где-то рядом шуршали крысы. Или мыши? По звуку не разобрать. Понятно, что кто-то мохнатый и с лысым хвостом. Но вот кто именно… Впрочем, шуршащие не приближались, предпочитая заниматься своими загадочными делами, не пытаясь отгрызть кусок человечинки. И то хлеб. Кстати, о хлебе… Пожевать бы. А то как все началось, было не до этого. Да и потом про пленника предпочли забыть. Эх, круассан бы сейчас, с джемом, да под глоток ванильного капучино… И залпом сто граммов коньяка из пузатой рюмки… Против воли губы сами собой блямкнули. Тьфу, пропасть! Ты еще, агент, слюну по подбородку пусти. Может, местные за юродивого примут да побрезгуют руки марать? Мечты-мечты. Ты же нынче колдуном объявлен, и плевать окружающим, что колдовство – сплошные суеверия и противоречие материализму. Дремучий тут народ! Одно слово – феодализм! Карл поймал себя на том, что мысли у него пошли совершенно несообразные эпохе. Тут-то и слов таких не знают. «Материализм», «феодализм»… Видно, прав был профессор Термен, утверждавший, что рано или поздно, а при нервических потрясениях скорее рано, наведенная его хитрым аппаратом «шелуха личины» сползет, приоткрыв истинную личность. Эх, Льюис, правы вы оказались, ох и правы! Пленник пошевелил руками, закованными в ржавые кандалы. Цепь зазвенела. Как там, на лекции по действиям танков писали? «К главным недостаткам мелкозвенчатой гусеницы следует отнести неудобность извлечения фрагментов противника из межтракового пространства». И какая сволочь не вовремя подсунула? Лучше бы про эту кровавую собаку Годэ лишнего материала накопали… Поспать бы. Все равно делать нечего. В толковой камере хоть гулять можно, а тут – как раб на галере. Послышались шаги. К сараю приближалось несколько человек. Навскидку – семь-восемь. Ну все. Началось… Карл коснулся перстня, глубоко врезавшегося в распухший палец. Взять и уйти. Очнуться среди своих. Вдохнуть чистого воздуха, не отравленного отсутствием канализации… Нет, брат, отставить панику! Уйдешь, и вся операция коту под хвост! А тебе ведь высокое доверие оказали. Соответствуй. На всякий случай, чтобы точно уж удержаться от соблазна, Карл убрал руку от «перебросчика». Жутко заскрипев, отворилась дверь. Внутрь, старательно целясь в него из арбалетов, вошли, встав у двери, два стрелка. Следом шагнул кряжистый воин с горящим факелом. Карлу захотелось мучительно застонать, чтобы прогнать назойливые воспоминания о теплой рукояти новенькой «беретты», которую так и не довелось пристрелять в тире офиса корпорации. Факелоносец старательно исходил весь сарай. Даже наверх поднялся, поскрипев на лестнице сапогами. Так никого и не обнаружив, подошел поближе. Кинул мешок, приказав надеть. Кое-как, стараясь не тревожить пальцы, тут же начавшие ныть, Карл натянул грязную тряпку на лицо. Воин подтянул завязки. Но не сильно, так, чтобы мешок с головы не свалился. Сквозь достаточно-таки тонкую ткань в полумраке видно было плохо, но ведь в уши чопики никто не забивал. После очередного крика в сарай вошли еще несколько человек. Тут же к горлу прижался клинок. Карл, и до того особо не ворочающийся, замер. Дернешься ненароком, и тогда точно все. Наконец, посетители, среди которых Карл узнал всех, как ни старались монахи со старостой маскироваться, прекратили ломать комедию. Его, подхватив под руки, подняли. Под ногами пару раз бухнул молоток, расклепывающий цепь. Зато резко дернули руки, заставив вытянуть перед собой. На запястьях схлопнулись кандалы, соединенные между собой, наверное, разнообразия ради, не цепью, а единым, достаточно длинным жестким звеном. Карл начал понемногу паниковать – массивные браслеты блокировали доступ к перстню. Улица встретила свежим воздухом, легко проникающим под мешковину. Идти приходилось осторожно, стараясь не зацепиться за неровности дороги. Растянешься посреди мостовой, еще напинают. Нет, лучше идти, опираясь на руки стражников. Вскоре Карл понял, что допустил большую ошибку, не попытавшись активировать перстень раньше. Ко всем неприятностям добавилась еще и толпа, забрасывающая процессию камнями, пополам со всякой гнилью. Да еще этот мешок на голове, не дающий возможности заранее увидеть летящий в голову булыжник… Как ни странно, но, судя по ругани, большая часть «подарков» доставалась эскорту. По крайней мере, в самого Карла попали от силы раз пять. А взрывов возмущения от стражников он, даже примерно, насчитал пару десятков. Злобные вопли то накатывали так близко, что казалось, орут прямо в уши, то, подобно волне, убирались подальше… Их путешествие кончилось неожиданно. Процессия резко остановилась. Карла, по инерции клюнувшего впереди идущего стражника, снова подхватили и потащили куда-то наверх. Карл почувствовал, что прижат спиной к чему-то твердому. Его дернули за руки, вывернув вверх до боли в связках. Затем содрали мешок, не удосужившись развязать. Перед лицом мелькали кожаные спины стражников, опутывающих его веревками. Под ногами у них отчаянно хрустели целые охапки хвороста. Карл поспешно перевел взгляд. За редкой цепочкой стражников бесновалась толпа. К счастью, уже обходящаяся без метания всяких непотребств. То ли снаряды кончились, то ли боятся зашибить раньше времени. Сбоку, на кривоватом помосте, со старающегося завернуться в трубочку пергамента что-то читает Ансельм. Звуков не слышно – глушат люди. А по губам не разобрать, что он там читает. Монах окончил, торжествующим жестом вздернул свиток повыше. Толпа заорала вовсе уж яростно. Стало тоскливо, мучительно закололо в боку… Тут же ближайший к столбу монах рухнул на колени, ударил кремнем по огниву. Раз, другой. Из переплетения веток поползла струйка дыма, вторая, третья. Оглушительно заколотилось сердце. Карл изо всех сил попытался дотянуться до перстня. Не вышло. Он обмяк, будто израсходовав в попытке весь остаток жизненных сил. Неожиданно пришло спокойствие. Полное и отрешенное. Есть время жить, а есть время умирать. Сейчас пришло последнее. Немного грызла совесть, но и она отступала от запаха гари. Что же, смотрите, сволочи, как умирают коммунары! – Это еще не конец. Слышишь, Годэ, или как там тебя? Слышишь?! Это только начало!.. Карл бросил последний взгляд поверх окружающих. И не поверил сам себе. К столбу, рыча совсем не хуже бесноватых горожан, ломился отряд майнцских рыцарей, безжалостно прорубаясь сквозь начавшую разбегаться толпу. В командире, орудующем здоровенной алебардой, буквально расшвыривающей незадачливых зрителей, Карл с удивлением опознал знакомый расплющенный нос капитана Дитриха. Но горожан было слишком много, и спасатели, потеряв первоначальную скорость, начали вязнуть в неповоротливом людском тесте. И к тому же на пути у рыцарей фон Алленштайна начали выстраиваться городские стражники, за их спинами заскрипели арбалетами савойцы Ришара Годэ… Бой обещал быть долгим. И у Карла не было сомнений, что до финала он если и доживет, то будет чувствовать себя точной копией Жанны д’Арк… Понял это и Дитрих. В неповоротливом рубаке мало кто мог угадать не только талант воина, но и разум полководца. Капитан прибавил ходу, круша противников направо и налево. Но он не успевал, отчаянно не успевал… Карл уже ничего не видел, потому что пришлось закрыть глаза. С неприятным похрустыванием начали обугливаться ресницы. Стало трудно дышать. Каждый глоточек воздуха кошачьими лапами драл гортань… Пронесся маленький вихрь. Тут же над головой увесисто бумкнуло, сотрясая все сооружение. Марево вдруг отринуло от лица. Карл, почувствовавший, что руки свободны, открыл тут же заслезившиеся глаза. Точно в середине столба торчала алебарда Дитриха, а сам капитан, оказавшийся чуть ли не у самого подножия, рубится на мечах сразу с тремя стражниками. Дрожащими руками Карл все же нащупал камни, морщась и подвывая от боли в обожженных пальцах, сдавил в нужной комбинации… Куда пропал колдун, из-за которого столь много почтенных горожан пало от рук презренных швабов, так никто и не узнал. Кроме, конечно же, кардинала Ришара Годэ. Но он предпочитал о своем знании не распространяться… Эпилог