Глава 2. Джанет МОРРИС

Глава 2

Уэлгрин потрепал гриву своей лошади, не обращая внимания на поглотившее их облако пыли. Все вокруг было покрыто тонким слоем песка из пустыни, только волосы Уэлгрина казались нетронутыми, правда, они всегда были цвета пересохшей соломы. Он благополучно провел своих людей через пустыню в Санктуарий. Конец пути был близок, и усталость давила на них словно пыль. В молчании они ожидали возвращения Трашера, посланного на разведку.

Уэлгрин не осмелился посетить город сам. Высокий, бледный, несмотря на солнце пустыни, с заплетенными в косички волосами, затянутыми лентой бронзового цвета, он слишком привлекал внимание, чтобы заниматься разведкой. К тому же он был объявлен вне закона и разыскивался властями за побег из гарнизона. Он, конечно, мог сослаться на Килайта, сохраняя в мешочке на поясе тщательно опечатанные свитки пергамента.

Но их обнародование указало бы Килайту, что он еще жив. Лучше, пожалуй, было оставаться вне закона.

Невысокого роста курносый Трашер — человек, которого никто не запомнит. Способный и преданный делу, он сумеет избежать опасностей города и устоять перед его скромными соблазнами. К наступлению ночи у Уэлгрина и его людей появятся крыша над головой и вдоволь воды. И вино, вкус которого он почти забыл.

После того как полуденные тени удлинились, в дюнах появился Трашер. Уэлгрин дал ему знак поторопиться. Тот пришпорил коня и галопом понесся навстречу. Трашер и его конь очистились от налета желтого песка. Уэлгрин подавил приступ зависти.

— Эй, Траш! Будем мы сегодня ночевать в городе? — прокричал один из подчиненных Уэлгрина.

— Полный комфорт, и по бабенке на каждой коленке, — засмеялся Трашер.

— Боже милостивый, я думал, мы направляемся в Санктуарий, а попали в рай.

— Близко к нему, если не будешь особенно разборчив.

Спешившись, Трашер направился к Уэлгрину и поведал о своих впечатлениях.

— Похоже, ты остался доволен. Неужели город так сильно изменился с тех пор, как мы покинули его? — спросил командир.

— Да, сильно. Можно подумать, что этим путем прошли нисибиси. В Санктуарий наемников больше, чем в Рэнке. На нас никто не обратит внимания. Подонки боятся высунуть нос на свет божий, и если ты хорошо владеешь мечом, найдется немало желающих нанять тебя. Деньги принца давно обесценились. Ему теперь приходится рассчитывать на гражданскую милицию. Риггли — все до единого — напыщенные и…

— Что за наемники? — прервал рассказчика Уэлгрин.

— Из Священного Союза, — сказал Трашер с заметной неохотой.

— Ублюдки Вашанки. Их много? И кто их возглавляет, если вообще у них есть командир?

— О количестве не знаю, они держатся особняком. Они хуже собак, хуже чумы. Поговаривают, что теперь, после смерти их предводителя, они служат принцу. А верховодит ими Темпус.

Они готовятся к походу на нисибиси, а Темпус строит новую крепость на Подветренной окраине города.

Уэлгрин отвернулся. Он никогда не ссорился с Темпусом‑ Тейлзом. Правда, Темпус был склонен к высокомерию, садизму и слыл воплощением вероломства, но он вращался в кругу властителей, поэтому Уэлгрин мог только восхищаться им. Подобно многим, он слышал россказни Темпуса о самоисцелении и его полубожественном происхождении. Вне всякого сомнения, если Темпус заинтересуется энлибарской сталью, никто не посмеет помешать ему.

— Они называют себя «пасынками» или что‑ то в этом роде, — продолжал Трашер. — Они собрались у Джабала, а самого Джабала в последние месяцы никто не видел. Не видно на улицах и его людей, если не считать масок, прибитых тут и там к столбам.

— Священный Союз, пасынки, сучьи дети.

Уэлгрин разделял предубеждение большинства императорской армии против элитной группы. Санктуарий всегда был захолустьем. Ни один здравомыслящий гражданин Рэнке не вздумал бы провести здесь время. И если Санктуарий превратился в убежище не только для Темпуса, но и для наемников из Священного Союза, значит, империя пребывала в худшем состоянии, чем он мог предположить.

Однако то, что было плохо для Санктуария и всех рэнкан, вовсе не обязательно должно быть плохим для его маленького отряда. Если повезет, Уэлгрин сумеет отыскать в городе состоятельных людей, которые заинтересуются его находкой. Но стоило ему подумать об удаче, как в голову приходили мысли о цыганах. Их проклятие ввергло его в число неудачников: если Уэлгрину везло, считалось, что могло быть и лучше, если удача покидала его, об этом лучше было помалкивать.

— А что дом, которым я интересовался? — спросил Уэлгрин после короткого перерыва в беседе.

Трашер с облегчением воспринял смену темы разговора.

— Дом как дом. Стоит на улице Оружейников, как ты и говорил. Этот мастер по металлу Балюструс, видимо, довольно интересный мужик. Все думали, что он умер, до тех пор, пока Молин… — Трашер вдруг оборвал рассказ, хлопнув себя по лбу. — Какой я идиот! В Санктуарии изменилось решительно все. Даже боги! С фасада дворца смело имя Вашанки. От камня валил пар целый день и целую ночь. Вашанка! Бог‑ Громовержец! Он явился в город с небес, а с ним и Азиуна.

— А «черви»? Колдуны? Сучьи отпрыски? — спросил Уэлгрин, прерывая поток теологической болтовни Трашера.

— Едва не убили самого Молина. Некоторые утверждают, что у Первой Супруги Санктуария родился новый бог, что повлекло за собой полосу катаклизмов. Официально священники винят во всем нисибиси, но не могут объяснить, зачем нисийцам волшебная война в Санктуарии. Риггли поговаривают, что это пробуждение Тысячеглазого Ильса. А маги вообще не говорят ничего, потому что половина из них уничтожена, а остальные попрятались. Местные С'данзо наживают состояния.

Но у нашего принца Китти‑ Кэта, да будет благословенна его пустая головка, возникла идея. Он вышел на свой балкон и заявил, что Вашанка выражает недовольство, поскольку Санктуарии не проявляет должного почтения к его супруге и ее ребенку, и что он убрал с фасада дворца свое собственное имя, дабы ничто не связывало его с городом. После этого Китти‑ Кэт обложил новым налогом таверны — по одной бронзовой монетке с души — и заявил, что намерен сделать жертвоприношение Вашанке. Санктуарии извинится перед ним перезвоном нового колокола! Принц поручил это дело Балюструсу.

Уэлгрин проникся уважением к наивному молодому губернатору Санктуария. Если вдуматься, его идея была не так уж плоха, намного лучше, чем привлечение гильдии магов или стравливание илсигов с более многочисленными рэнканцами. Главная проблема Китти‑ Кэта: рассуждал он не так уж и плохо, но совсем не подходил на роль человека, способного заставить людей выслушать его без смеха.

В голове у Уэлгрина родилась новая мысль. Принц попросил Балюструса, мастера по металлу, чтобы тот отлил новый колокол для Вашанки. А он, Уэлгрин, обратится к Балюструсу с предложением выплавить энлибарскую сталь. Для принца, но не для Вашанки. Это может оказаться посильнее проклятия С'данзо.

Он представил свою персону рядом с принцем — вместе они могли бы составить несокрушимый альянс.

— Ты видел колокол? Как он тебе? — спросил Уэлгрин у Трашера.

— В каком смысле? — поинтересовался Трашер, абсолютно не улавливая хода мыслей Уэлгрина.

Глава 3

Первые лучи нового дня рассеяли ночную мглу. Улицы Санктуария были почти пусты. Стаи морских птиц бесшумно кружили над городом, неожиданно устремляясь вниз, когда в домах открывались двери и на улицу выливались помои. Монах в сутане и с поклажей выбрался из окна таверны и исчез в аллее, где все еще было темно. Волшебное очарование покоя улетучилось; день вступал в свои права.

Хозяйство Балюструса, мастера по металлу, было одной из лучших литейных в квартале оружейников. Молодая женщина открыла дверь парадного входа и попыталась поднять на плечо огромный кувшин. Она замерла как вкопанная и едва не уронила его, когда из тени вдруг вышел мужчина. Он был в монашеском одеянии, но капюшон откинул на плечи. Обруч воина удерживал его белокурые волосы над бровями.

Уэлгрин приводил себя в порядок три дня, смыл степную грязь, но тем не менее все еще внушал людям страх своим видом.

Женщина вскрикнула, когда он перехватил у нее кувшин, отнес к канаве и опорожнил. Когда Уэлгрин вернулся к двери, там уже стоял сам мастер.

— Уэлгрин, не так ли?

Если молодой воин выглядел устрашающе, то Балюструс — просто демонически. Кожа цвета бронзы в крапинку — не коричневая, не золотистая, не зеленая — совсем не человеческая.

Морщинки избороздили ее всю, как сухофрукт, но блестела она, словно металл. Он был лысым, а выражение его лица постоянно менялось. Когда он улыбался, как улыбался сейчас Уэлгрину, темные глаза его исчезали в морщинах.

Уэлгрин с трудом проглотил слюну.

— Я пришел по делу.

— В такую рань? — проворчал бронзовокожий человек. — Ну что ж, проходите. Воин в монашеском одеянии всегда желанный гость за столом. — Хромая, он пошел от двери в дом.

Уэлгрин взял свой мешок и направился следом. В мастерской на конторском столе стояла единственная масляная лампа, дававшая неверный свет. Балюструс сел за стол, поставил к стене пару железных костылей. В этот момент казалось, что он парит без всякой опоры. Когда глаза Уэлгрина привыкли к тусклому освещению, он заметил ценники, прибитые к стене над образцами бронзы, железа, олова, стали, и разглядел седловидный насест, на котором восседал мастер по металлу. Обстановка ужасной мастерской производила гнетущее впечатление, и Уэлгрин с радостью покинул бы ее, если б мог.

— Скажите, что у вас в мешке и какое это имеет отношение ко мне? — спросил Балюструс.

Заставляя себя не обращать внимания на обстановку, Уэлгрин положил мешок на стол.

— Я нашел секрет энлибарской стали.

Бронзовый человечек затрясся от хохота.

— Какой секрет? У энлибарской стали нет никакого секрета, мой мальчик. Любой дурак может выплавить энлибарскую сталь, обладая энлибарской рудой и илсигской алхимией.

Уэлгрин развязал мешок и высыпал на стол зелено‑ голубую руду. Балюструс прекратил смеяться. Он схватил кусок руды и стал обстукивать его деревянным молоточком, потом попробовал на вкус.

— Да‑ а, — певуче проговорил иссохший мастер. — Это она, После измельчения, нагрева и закалки она превратится в сталь!

С тех пор как в могилу сошел последний алхимик Илсига, не было такой стали, какую выкую я.

Кем бы ни был Балюструс, но сумасшедшим он был совершенно определенно. Впервые Уэлгрин услышал о нем в библиотеке в Кумсе, где он раздобыл черепок энлибарского фаянса, о котором ему много чего наговорила Иллира. Кемрен, Пурпурный маг, должен был прочесть надписи, а Балюструс — изготовить сталь. И оба оказались в Санктуарии. Но когда Уэлгрин прибыл в город, Кемрен уже был на том свете, и вся надежда была на Балюструса.

Поговаривали, что мастер по металлу уже был сумасшедшим, когда впервые появился в городе, а Санктуарии никогда никого не вылечил. Он хвастался, что знает все о любом металле, но зарабатывал на жизнь, склеивая посуду и переплавляя украденное золото.

— У меня еще десять таких же мешков, — сообщил Уэлгрин» забирая руду. — Мне нужны мечи для меня и моих солдат. У меня есть немного золота и еще меньше друзей, но я отдам тебе четверть руды, если ты сделаешь мечи, — продолжал он, наполняя мешок.

— С удовольствием, — согласился уродец, коснувшись рукой кусочков руды еще раз перед тем, как они исчезли в мешке. — Когда получишь мечи, может, расскажешь, где нашел руду? Да, и скажи своим друзьям, что оружие для них выкует Серый Волк.

— Тебе нет необходимости знать, где находится шахта, — твердо заявил Уэлгрин, вглядываясь в ноги Балюструса. — Сам ты туда не дойдешь, придется отправить других. Разнесешь по свету мой секрет. И без того уже его знают многие. — Мешок гулко ударился об пол. — Сколько времени тебе понадобится?

Мастер по металлу пожал плечами.

— Это тебе, молодой человек, не китель заказать у портного. формула старая, руда новая. Потребуется время. Плавить и измельчать нужно осторожно, а закаливание — это вообще целое искусство. Могут потребоваться годы.

В глазах Уэлгрина вспыхнула злоба.

— О годах не может быть и речи! На севере идет война. Император уже потребовал людей для своих легионов. Или мечи будут у меня к концу лета, или ты заплатишь жизнью.

— Мне угрожали многие, — изрек мастер с горькой иронией. — Ты получишь свои мечи, мой мальчик, тогда, когда я буду готов вручить их тебе.

Новая порция угроз готова была сорваться с языка белокурого воина, но он сдержался, поскольку на улице послышалась возня и кто‑ то громко застучал в закрытую дверь.

— Открывайте! Именем принца, открывайте! Открывай дверь, купчишка!

Уэлгрин схватил мешок, обвел взглядом комнату и только теперь обнаружил, что укрыться негде.

— У тебя, парень, такое лицо, словно тебе привиделся призрак. Если не хочешь встречаться с посланцем принца, спрячься за занавеской. И прихвати руду. Я быстро закончу с этими идиотами.

Не будучи в состоянии выдавить из себя что‑ то связное, Уэлгрин только кивал и пришел в себя лишь за занавеской. У него появилась возможность внимательно рассмотреть комнату, которую он незаметно — дай Бог, чтоб это было так, — покинул.

Балюструс возился с тяжелыми засовами. Он открыл дверь раньше, чем посланец принца пригрозил сломать ее. Вошедшие — двое верзил в грязных лохмотьях и третий — в добротном, но скромном платье — сразу же принялись обыскивать комнату.

— Балюструс? Мастер по металлу? — поинтересовался последний.

Человек может носить простую одежду, сам таковым не являясь. Подозрение Уэлгрина подтвердило несоответствие облика: чистые свежезавитые волосы, прочные сапоги с золотыми пряжками, холеные руки, которые никогда не знали тяжелой работы.

Необъяснимый страх охватил Уэлгрина. Он не переставал удивляться, зачем рэнканскому господину, а именно таковым являлся визитер, врываться в мастерскую Балюструса, одевшись простолюдином. Проклятие С'данзо и недруги в Рэнке сплотились воедино. К заходу солнца они сотрут его в порошок, выведают секрет, отберут сталь и лишат его жизни. Быстро, если повезет.

— Остыл, трещин нет, — сказал Балюструс, когда Уэлгрин подавил в себе страх и обрел способность слушать.

— Мои люди придут за ним сегодня после полудня, — сказал господин, держа руки на столе, куда до этого Уэлгрин высыпал свою руду.

— Как будет угодно, господин Молин. Я скажу своим людям, чтобы подняли его. Потребуется прочная повозка. Он чертовски тяжелый.

Верховный жрец Вашанки в Санктуарии кивнул, потом вдруг отдернул руку от стола и в раздражении начал потирать ее.

Маленький кусочек руды упал на пол. У Уэлгрина перехватило дыхание, когда рэнканец поднял кусочек и принялся внимательно рассматривать его и свою руку.

— Он порезал мне кожу, — сказал он.

— Скрап, — пояснил мастер по металлу, принимая из рук жреца кусочек.

— Острый скрап. Надо насадить его на лезвия наших мечей. — Факельщик засмеялся и снова осмотрел ранивший его предмет. — На стекло не похоже… Трудишься над чем‑ то новым?

— Да нет…

Уэлгрину не удалось расслышать окончание ответа Балюструса. Его затуманенный страхом мозг наконец‑ то вычислил господина и его имя: Молин Факельщик собственной персоной, жрец бога войны. Будто не хватало кадровых императорских сановников, вынюхивающих его след, теперь вот появился еще и бог войны, а с ним, глядишь, и Священный Союз! У Уэлгрина отнялись ноги. Он был не в состоянии сдвинуться с места, тем более бежать. С'данзо, провалитесь вы пропадом со своими проклятиями! Будь проклят отец, убивший Резель и навлекший на детей своих сверхъестественный гнев!

Молин Факельщик улыбался, вручая мастеру кошелек мелких монет и формально благословляя его на труды праведные.

Уэлгрин, панические мысли которого быстро сменяли друг друга, решил, что его продали. И когда жрец и его телохранители покинули дом, он набросился на поникшего, но улыбающегося мастера.

— Хорошо заплатили? — спросил он.

— У дворца самые надежные деньги в городе. Некоторые монеты даже отчеканены в Рэнке, и к ним еще не успели примешать свинец или олово. — Балюструс оторвался от подсчетов и внимательно посмотрел в лицо Уэлгрину. — Сынок, я не знаю, чем ты насолил рэнканам, но не думай, что я встану на их сторону. Я не выдам им твой секрет.

Уэлгрин попытался рассмеяться, но смеха не получилось.

— Я должен поверить тому, что Молин случайно зашел сюда, случайно нашел кусочек руды, вонзившийся ему в руку, а потом случайно дал тебе две пригоршни монет?

— Эх, Уэлгрин, Уэлгрин! — Балюструс вскочил с табуретки и попытался подойти к сердитому вояке, но тот отошел в сторону. — Молин Факельщик заплатил мне только то, что причитается за работу над колоколом Вашанки. Понимаю, тебя удивляет, что подобное лицо является сюда собственной персоной, но господин жрец с самого начала проявлял интерес к проекту. Любой в городе может подтвердить тебе это. Кроме того, сам‑ то ты знал, что будешь здесь сегодня утром? Разве мог я подозревать, что сегодня буду держать в руках энлибарскую руду? Нет и еще раз нет.

Думай что хочешь, но это стечение обстоятельств. И у Факельщика вовсе не возникло подозрений. Поверь мне, если бы он что‑ то заподозрил, то все еще был бы здесь. Поверь мне: я знаю его лучше, чем ты себе представляешь.

Уже не первый раз Балюструс намекал, что знает больше, чем говорит, но это не могло переубедить Уэлгрина. Подобное говорил и Килайт, а Килайт в конце концов предал его.

— Хорошо, мастер, так когда я смогу получить свои мечи? — спросил Уэлгрин более спокойно.

— Честно скажу: не знаю. С колоколом я закончил, как ты слышал. Других заказов у меня нет. Начну работу с рудой сразу же после того, как жрец заберет свой колокол. Но учти, Уэлгрин, даже если я смогу определить нужные температуры и пропорции с первого раза, все равно потребуется время. У меня только двое подсобных рабочих. Я согласился на оплату натурой и не смогу нанять других рабочих, имея только неоткованные мечи. Кроме того, ты ведь будешь против, если я найму на поденную работу людей из таверны, так?

Уэлгрин покачал головой. Он расслабился. Его организм не справился с опасной ситуацией. Он чувствовал себя изнуренным, пальцы рук дрожали. То, что говорил Балюструс, было справедливо, если не считать одного обстоятельства. Он задержал дыхание, и к нему вернулась уверенность.

— Со мной пять человек хороших воинов, которые с успехом справятся с поденной работой. Пока не будут готовы мечи, им — все равно бездельничать. Так пусть уж поработают на тебя.

Теперь пришла очередь колебаться мастеру.

— Я не буду платить им, — объявил Балюструс. — Но они могут оставаться в надворных постройках литейной. Данша будет готовить им пищу, как она делает это для всех остальных. — Балюструс уселся на табуретку и улыбнулся. — Что скажешь на это, сынок?

Уэлгрин содрогнулся, но не от предложения, которое полностью отвечало его желаниям, а от фамильярных попыток Балюструса навязать дружбу. Конечно, кузнеца не было в Санктуарии, когда Уэлгрин был юношей, он не мог знать его отца и того, что Уэлгрин никому не позволял называть себя «сынком». Поэтому он сдержал свой гнев и согласился с предложением мастера.

— Дам тебе один совет, поскольку уж ты теперь мой клиент.

От тебя так и пышет ненавистью и страхом, которые, подобно магниту, притягивают к себе невзгоды. Ты исходишь из худшего и слишком часто думаешь об этом. Ты не сделаешь добра ни себе, ни своим людям, если отправишься на север. А теперь послушай. Священный Союз пасынков, а возможно, и церберы вынуждены будут пойти туда, и тогда здесь не останется никого, обладающего силой. Джабал исчез, ты ведь слышал об этом, верно?

Уэлгрин утвердительно кивнул. Рассказы о ночном нападении на пригородное поместье работорговца циркулировали в разных вариантах, но все соглашались с тем, что с тех пор Джабала никто не видел.

— Но я не хочу провести свою жизнь рядом с подонками Санктуария! — рявкнул Уэлгрин советчику.

— Дай закончить. Ты только что вернулся в город. Здесь многое изменилось. С улиц исчезли ястребиные маски, не все, правда, но это только вопрос времени. Джабал ушел. И даже если он вернется в город, ему будет не под силу снова собрать свою ночную армию. Пусть Темпус, Зэлбар и им подобные, — Балюструс сплюнул для большей убедительности, — сражаются за Рэнке. После их ухода, имея такую сталь, ты мог бы стать хозяином положения в городе на всю оставшуюся жизнь и передать власть детям. Кадакитис капитулирует через день.

Уэлгрин молчал. Он жаждал прославиться, но у него не было никаких конкретных мыслей относительно будущего. Балюструс подзадорил его, но еще больше напугал.

Утреннее солнце не согрело молодого человека. Он весь дрожал под монашеской рясой. На узких улицах прохожих было немного, и они старались уступить ему дорогу. Сутана распахивалась, обнаруживая кожаное военное снаряжение, но никто не посмел остановить его, чтобы задать логичный вопрос.

Таверны были закрыты, бармены и официантки наслаждались коротким отдыхом. Уэлгрин дефилировал по улицам с высоко поднятой головой и строгим взором. Он дошел до набережной и направился к пристаням, к рыбакам, день которых начался задолго до рассвета, и теперь они уже готовы были перекусить.

Уэлгрин вошел в хибару с вывеской «Винная бочка». Название «Рыбная бочка» было бы более уместным. Заведение насквозь пропиталось запахом рыбьего жира. Не обращая внимания на отвратительное зловоние, Уэлгрин подошел к стойке бара. В помещении воцарилась тишина, и хотя такому воину, как он, нечего было опасаться горстки рыбаков, Уэлгрин чувствовал себя неуютно.

Даже эль пропах рыбьим жиром, но Уэлгрин влил его в себя.

Густой напиток пробудил тоску, ее требовала его душа. Он заказал еще три кружки отвратительного крепкого пива и принялся громко рыгать, но рыбаки стерпели и это.

Смиренные, обиженные взгляды рыбаков прогнали Уэлгрина вновь на пристань, прежде чем он успел упиться до нужного ему состояния. Чистый воздух гавани разморил его. Его вырвало, после чего Уэлгрин почувствовал себя почти трезвым. В подавленном настроении он натянул на себя монашескую рясу, мертвой хваткой удерживая ее, чтобы она не распахнулась. Извилистая дорога вела к базару, где жила Иллира, предсказывая будущее по картам С'данзо.

Был базарный день, и все переносные ларьки ломились от продуктов: желе, сладких хлебцев и консервированных фруктов.

Не поддаваясь соблазну, Уэлгрин пробивался мимо них сквозь толпу, пока не достиг центральной части базара и не услышал звон молоточка Даброу, перекрывавшего шум толпы. По крайней мере сестра нашла себе хорошего защитника. Уэлгрин остановился перед мужчиной такого же роста, но гораздо более мощным.

— Иллира дома? — вежливо спросил Уэлгрин, видя, что его узнали. — Она кому‑ нибудь гадает или с ней можно поговорить?

— Вас здесь не ждут, — спокойно ответил Даброу.

— Я хотел бы повидаться с сестрой. Я не сделал ей ничего плохого в прошлом, не намерен причинить зло и теперь. Постойте рядом, если считаете нужным. Я хочу видеть ее.

Даброу вздохнул и осторожно положил свои инструменты.

Он сгреб в кучу уголь и подвинул ведра с водой, стоявшие рядом с занавеской, служившей дверью саманного сооружения, которое он и Иллира называли домом. Уэлгрин сгорал от нетерпения, когда неуклюжий гигант откинул тряпицу, приглашая его войти.

— К нам гость, — объявил Даброу.

— И кто же?

— Посмотри сама.

Уэлгрин узнал голос, но не узнал женщину, передвигавшуюся в сумеречной темноте. Иллира имела обыкновение скрывать молодость под косметикой и бесформенной одеждой, тем не менее казалось, что направлявшееся к нему существо слишком велико, чтобы быть его сводной сестрой. Потом он увидел ее лицо — точь‑ в‑ точь лицо отца, по этой части она пошла в него, — и все сомнения отпали.

Неуклюжей походкой Иллира подошла к креслу Даброу и тяжело опустилась в него. Уэлгрин догадался, что она на последних месяцах беременности, хотя мало разбирался в подобных вопросах.

— У тебя будет ребенок, — выпалил он, — Скоро, — ответила Иллира, улыбаясь. — Лунный Цветок уверяет, что надо подождать еще несколько недель. Уверена, что это будет мальчик. Такой большой живот не по девочке.

— Чувствуешь себя нормально? — Уэлгрин всегда думал, что она бесплодна: двойное проклятие. Казалось невозможным, что она проявит такую завидную плодовитость.

— Нормально. Потеряла фигуру, но сохранила зубы, пока, — снова засмеялась она. — Ты нашел то, что искал?

— Да, и к тому же больше, чем ожидал. — Уэлгрин не доверял кузнецу, стоявшему за спиной, однако Иллира все равно ведь расскажет ему все, о чем узнает. — Я вернулся с рудой. Нас вероломно предали, и у меня в живых осталось всего пять человек. Своим открытием я нажил себе могущественных врагов. Мне нужна твоя помощь, Иллира. Чтобы защитить себя и своих людей.

— Ты нашел энлибарскую сталь? — шепотом спросил Даброу, пока Иллира старалась поудобнее устроиться в кресле.

— Я нашел руду, — поправил Уэлгрин, подумав внезапно, уж не хочет ли это чудовище заняться изготовлением мечей.

— Чем я могу помочь тебе? — спросила Иллира. — Мне кажется, тебе нужна помощь Даброу, а не моя.

— Нет, — выпалил Уэлгрин. — Я нашел человека, который выплавит сталь. Это Балюструс, мастер по металлу. Он знает технологию плавления, размельчения и закалки…

— И илсигскую алхимию, — добавил Даброу. — После того как Балюструс получил заказ на литье божественного колокола принца, похоже, он вступил в полосу везения.

Уэлгрину не понравилась мысль о том, что Даброу знает о Балюструсе и секрете выплавки стали, но прогнал ее прочь.

— Лира, мне нужна именно твоя помощь — твое предвидение. С помощью карт ты подскажешь мне, кому можно доверять и что можно делать без опаски.

Она нахмурилась и разгладила складки одежды на своем огромном животе.

— Не теперь, Уэлгрин, даже если бы я и смогла использовать для этого карты. Дитя забирает у меня очень много сил. Лунный Цветок говорит, что нельзя пользоваться моим даром так близко к сроку. Это может быть опасно.

— Лунный Цветок? Кто такая Лунный Цветок? — спросил Уэлгрин и увидел ухмылку Даброу.

— Она из С'данзо. Сейчас ухаживает за мной…

— С'данзо? — с недоверием сказал Уэлгрин. — С каких это пор С'данзо помогают тебе?

Иллира пожала плечами.

— Даже С'данзо не таят зла вечно, пойми это. У женщин есть дар ясновидения, а мужчины чувствуют призвание странствовать, споря с ветром. Женщины всю жизнь остаются на месте.

Мужчины… Ладно, забудем.

— Забудем? — Уэлгрин нагнулся, чтобы сказать ей на ухо. — Иллира, эта Лунный Цветок, которая советует тебе не пользоваться даром предвидения, она встречается с теми С'данзо, что третировали тебя?

— Либо она, либо ее дочь, — ответила Иллира.

— Иллира, беременность затуманила тебе мозги. Они не оставят тебя в покое. Они злопамятны.

— Если это так, тем хуже для них. С тех пор, как в город вошли наемники, гадание стало делом опасным, Уэлгрин. Мне не доставляет радости заглядывать в будущее солдат, не нравится их реакция, когда я говорю им правду. — Она снова уселась поудобнее. — Но это временно. Когда родится мой сын, опасность минет, и я снова буду гадать. Лунный Цветок и Мигнариал не возьмут то, что по праву принадлежит мне, — заявила она с уверенностью. — За меня не беспокойся. Я не отправлю тебя к Лунному Цветку и сама отвечу, если смогу, на все твои вопросы, но после рождения сына. Если, конечно, ты можешь подождать до этого срока.

Судя по животу, она должна была разрешиться от бремени задолго до того, как Балюструс закончит изготовление мечей, поэтому Уэлгрин согласился подождать.

Глава 4

Роскошная литейная Балюструса утратила свой лоск задолго до прихода в Санктуарий первых рэнкан. На мозаичном лице Шипри во внутреннем дворике росли сорняки. Не было ни одной комнаты с непротекающей крышей, а в некоторых крыш не было вообще. Уэлгрин и Трашер бросили свои вещи в комнату, которая некогда соединялась с атрием и в которую теперь можно было попасть только через дыру в стене. Тем не менее это было лучшее помещение для постоя из всего, что они осмотрели.

Работа была тяжелая и грязная, времени для отдыха было мало. Балюструс обращался с Уэлгрином и его людьми как с обычными подмастерьями, а это означало, что им перепадало достаточно пищи и более чем достаточно оскорблений. Если бы Уэлгрин не нес так стоически свой крест, непременно возникли бы проблемы, но он готов был пожертвовать даже гордостью ради своих мечей.

Три недели они жили практически в полной изоляции. Крестьянин доставлял им продукты и сплетни; случайные купцы обращались к Балюструсу за помощью и получали отказ. Только однажды появился человек, разыскивавший самого Уэлгрина, и было это после того, как Иллира родила двойню: мальчика и девочку. Воин передал им пластинку золота, чтобы обеспечить их регистрацию в списках граждан во дворце.

— Стоит ли того это дело, командир? — обратился с вопросом Трашер, втирая успокаивающий бальзам в больное плечо Уэлгрина. — Мы здесь уже три недели, и все, что мы получили, это свежие шрамы.

— А что ты скажешь насчет сытого желудка и отсутствия проблем со стороны Кадакитиса? Да, дело того стоит. Нам надо узнать, как варить сталь. Я все время считал, что кузнецы просто берут руду и превращают ее в мечи. У меня и в мыслях не было, что есть еще много промежуточных операций.

— Ох уж эти операции! Мы переработали уже два мешка, а что получили? Три средненьких кинжала, гору плохонькой стали и этого дьявола, от зари до зари вкалывающего под навесом.

Лучше бы, пожалуй, смыться отсюда. Временами мне кажется, что мы никогда не покинем Санктуарий.

— Он сумасшедший, но не дьявол. И мне кажется, что он подобрался близко к той стали, которая нам нужна. Он так же одержим ею, как и мы. Это дело всей его жизни.

Коротышка покачал головой и ослабил портупею на больном плече Уэлгрина.

— Мне не нравится волшебство, — пожаловался он.

— Он только добавил немного илсигского серебра, такое количество, что не делает погоды. Мы вправе рассчитывать на маленькое волшебство. Мы нашли обладающую волшебством шахту, верно? Но Балюструс не волшебник и не может наложить заклинание на металл, подобно тому как это делали риггли. Поэтому он и подумал, а не попытаться ли добавить в сталь чего‑ то такого, что уже имеет заклинание.

— Да, Ожерелье гармонии!

— Ты ходил во дворец и видел статую Ильса. И это ты сказал, что на статуе есть серебряное ожерелье, и это ты утверждал, что в городе не было никаких слухов о том, что до ожерелья дотрагивались или что его украли. Это не Ожерелье гармонии.

Трашер прикусил губу и отвернулся, не сказав ни слова в ответ. Он не мог смотреть в глаза командиру. Уэлгрин присутствовал в тот момент, когда кузнец добавлял в расплавленный металл кусочки серебра, и у него были все основания утверждать, что это было не простое серебро. Но почему он был так уверен, что это не было Ожерелье гармонии?

Во дворе превалировал жалобный скрип дробильного колеса Балюструса. Печи стояли опечатанными, груды измельченной руды сверкали в солнечных лучах. Все ждали результатов последнего опыта. Уэлгрин отвернулся от доносившихся звуков. Металл истошно стонал, подобно живому в агонии.

Трашер сильно толкнул Уэлгрина локтем. Во дворе воцарилась тишина. К ним бежал подмастерье. Парнишка прокричал, что Уэлгрину подоспело время засвидетельствовать закалку лезвия.

— Везение, — изрек Трашер, когда командир поднялся.

— Да, везение. Если все будет в порядке, можно подумать об окончании работ.

Балюструс чистил только что изготовленное лезвие, когда Уэлгрин вошел в горячий пыльный сарай. Одежка бронзовокожего человека потемнела от пота и пыли дробильного колеса, а испещренное крапинками лицо сияло ярче металла.

— Красавец, верно? — сказал он, передавая клинок Уэлгрину и разыскивая свои костыли.

Волнистые тонкие черные полосы перемежались с более широкими полосами серебристого металла. На старом энлибарском мече, который Балюструс хранил завернутым под матрасом, таких полос не было, но он утверждал, что железная присадка даст более прочную сталь — этому он научился у рэнканских оружейников. Уэлгрин стукнул клинком плашмя по ладони, размышляя, а так ли уж прав мастер.

— Мы добились своего, сынок! — радостно воскликнул Балюструс, забирая клинок обратно. — Я знал, что секрет в этом серебре.

Уэлгрин вышел вслед за ним из сарая и направился к одной из небольших печей, которую уже растопили подмастерья. Подростки разбежались при появлении взрослых.

— Но на кусочке фаянса серебро не упоминалось, и в обычной стали его нет, ведь так?

Мастер сплюнул в сорняки.

— Риггли никогда ничего не делали без заклинаний, милый.

— Заклинание на приготовление пищи, заклинание на любовь с публичной девкой в постели. Крупные заклинания, мелкие заклинания, специальные заклинания. На сей раз мы открыли заклинание для стали.

— При всем моем к тебе уважении, ты говорил об этом и в прошлый раз, но дело кончилось пшиком.

Балюструс почесал морщинистый подбородок.

— Это правда, но на сей раз я чувствую, что попал в точку, парень. По‑ иному не объяснишь. Я чувствую это. Это действительно должно быть серебро, именно в том и заключается отличие.

— А что, серебро обладает «стальным заклинанием» на руду? — спросил Уэлгрин.

Мастер сунул клинок в раскаленные угли.

— Ты мне нравишься, парень. Жаль, слишком поздно: ты мог бы научиться.., делать собственную сталь. — Он снова сплюнул, сразив наповал сорняк. — Нет, это не «стальное заклинание», ничего похожего. Я не знаю, что риггли добавляли в это серебро. Молин принес сюда ожерелье сразу же после того, как принц объявил о колоколе. Я видел, что оно старое, но это было просто чистое серебро, совсем недорогое. Я полагал, что он хочет использовать его для надписи. Чернение по бронзе выглядит довольно эффектно. Но нет, иерарх сказал, что это Ожерелье гармонии, только‑ только снятое с Ильса. Неизвестно, как оно попало к нему. Он хотел, чтобы я подмешал серебро к колоколу.

«Пусть илсиги трепещут, когда он будет звонить во славу Вашанки! » — заявил жрец.

— Но ты этого не сделал, — прервал его Уэлгрин.

— Не скажу, что не пытался, парень. Смешал его с медью, смешал с оловом — это проклятущее вещество каждый раз всплывало на поверхность. Я, конечно, мог отлить колокол с серебром, вплавленным в металл, зная, что он расколется, как только Молин ударит по нему. Нетрудно представить себе, чем все это могло закончиться, в том числе и для меня. Я предпочел припрятать серебро, а Факельщику сказать, что все сделано в соответствии с его указанием.

— Ты припрятал серебро? — Уэлгрин закрыл лицо руками и отвернулся от мастера и от печи.

— Ну конечно, парень. Думаешь, небеса разверзнутся и Вашанка высунет голову, чтобы поведать Молину Факельщику, что в колоколе нет серебра?

— Странные вещи происходят в последнее время, — сказал Уэлгрин, когда мастер умолк. — Серебро должно было расплавиться в бронзе, верно? — спокойно спросил он.

— Да… И когда оно не расплавилось, я очень осторожно собрал его. Я буду рад разобраться до конца. Я не знаю, что дал мне Молин. Бьюсь об заклад, и он не знает. Но это работа риггли, и на ней лежит заклинание, иначе серебро расплавилось бы. Понятно? И тут являешься ты и просишь изготовить энлибарскую сталь. У тебя есть руда, и при прочих равных условиях получается сталь как сталь. Но это совсем не то, что нужно, а я знаю, что тут необходимо заклинание, заклинание для придания прочности и упругости. Никому из ныне здравствующих это заклинание не известно, но вдруг у меня появляется серебро, которое не плавится и явно обладает мощным заклинанием… И что же? Я оказался прав, Уэлгрин. Получается сталь, какую ты никогда не видел.

Уэлгрин пожал плечами и снова посмотрел на мастера.

— Ну и сколько мечей ты сможешь сделать?

— Из того, что осталось от твоей руды и моего ожерелья, около пятидесяти. А поскольку серебро мое, парень, половину я возьму себе. Так что рассчитывай на двадцать пять.

Белокурый офицер снова пожал плечами. Примерно такого поворота событий он и ожидал. Он понаблюдал за тем, как Балюструс с трудом вытащил из огня кусок раскаленного металла.

Существовали различные теории относительно закалки стали боевого оружия. Одни утверждали, что для закалки металла лучше всего подходит снежный сугроб, другие — что достаточно простой воды, но большинство соглашалось с тем, что лучше всего подходит живая плоть человека, хотя на практике подобным способом изготавливались только императорские мечи. Балюструс же веровал в морскую воду из гавани, оставленную на солнце, чтобы она наполовину выпарилась. Он сунул клинок в бочку с водой и скрылся в едком дыму.

Клинок остался цел.

— Давай старый меч, — потребовал Балюструс, и Уэлгрин кивком послал за ним Трашера.

Они сравнили клинки по весу и балансировке, а потом не спеша испробовали лезвия клинков друг о друга. Уэлгрин держал старый меч, а Балюструс — новый. Первые удары были не сильными, Уэлгрин почти не ощущал их, парируя. Потом у мастера появилась уверенность; он наносил удары новым клинком с всевозрастающей силой и невероятной точностью. Зеленые искры каскадом сыпались в вечернем свете, но Уэлгрина больше беспокоил старик, у которого, похоже, отпала необходимость в костылях. После нескольких безумных выпадов Уэлгрин отступил. Балюструс остановился, глубоко вздохнул, и клинок уперся острием в землю.

— Мы нашли то, что искали, парень, — прошептал он.

Он послал одного из подмастерьев в Санктуарий за бочонком пива. Солдаты и подмастерья навалились на эль, но Балюструс даже не притронулся к нему. Он продолжал сидеть во дворе, положив только что изготовленный клинок на поджатые уродливые ноги. Было уже темно, когда Уэлгрин присоединился к нему.

— А ты и вправду мастер, — с улыбкой сказал он, ставя перед Балюструсом кружку эля. Мастер покачал головой, отказываясь и от эля, и от комплимента.

— От меня осталась только тень, — сказал он. — Что ж, теперь у тебя есть энлибарские мечи, сынок. Что ты будешь с ними делать?

Уэлгрин сидел на корточках, облитый лунным светом. Эль согрел его в ночной прохладе и больше обычного настроил на оптимистический лад.

— Пообещав в качестве платы клинки, я смогу набрать солдат, поначалу достаточно будет нескольких человек. Мы отправимся на север и пополним ряды до нужного количества по мере продвижения. Мы заявимся к Стене Чародеев на конях и в полном снаряжении. Мы покроем себя честью и славой в битве с Нисибиси и превратимся в передовой отряд легиона.

Довольно хихикая, мастер наконец отпил глоток эля.

— Честь и слава. Уэлгрин, милый, зачем тебе слава? Что даст тебе честь? Что станет с твоими солдатами, когда забудутся Стена Чародеев и Нисибиси?

Почести и слава сами по себе были наградой для рэнканского воина; что же касается войны, то солдат без работы не останется. Уэлгрин не жаждал, конечно, ни славы, ни почестей, а его предыдущая служба была скучной, вроде службы в гарнизоне Санктуария.

— Я стану знаменитым, — решительно заявил он после некоторого раздумья. — Меня будут уважать при жизни, а когда умру, память обо мне увековечат…

— Ты уже знаменит, дружок, или ты забыл об этом? Ты вновь открыл энлибарскую сталь. Но из‑ за этого тебе нельзя даже открыть свое лицо. Сколько, по‑ твоему, тебе потребуется мечей, чтобы с почестями пройтись по улицам Рэнке? Двадцать пять? Пятьдесят? Думаешь, тебе поверят, если ты скажешь им, что получил сталь с помощью кусочков старого ожерелья риггли?

Уэлгрин встал. Обошел сидевшего инвалида.

— Я добьюсь славы. Добьюсь славы или умру.

Быстрым, незаметным движением костыля Балюструс отправил его копошиться в пыли.

— Невежливо говорить человеку в затылок. Тебе уже изменяла удача, может изменить снова. Империя никогда ничего не давала тебе и никогда ничего не даст. Но империя ничего не значит для Санктуария. Здесь есть сила, милый, сила в чистом виде.

Используй ее, и ты обретешь и почести, и славу. Говорю тебе, Уэлгрин, Джабал не вернется. Его мир созрел для захвата.

— Ты уже говорил об этом. Джабал гниет под своим дворцом. А сколько ястребиных масок пригвоздили к столбам по пути к мосту на окраине? Даже если бы я испытывал искушение, на кого я смогу рассчитывать?

— Темпус выбраковывает для тебя своих подчиненных. Уверен, что и те из масок, кто поумней, в безопасности. Они прослышали, что Джабал жив, и ждут его возвращения. Но им известно не все.

Излишняя самонадеянность Балюструса насторожила Уэлгрина. Он никогда не доверял мастеру полностью, и меньше всего, когда тот говорил загадками.

— Не всегда меня величали Балюструсом. Когда‑ то меня называли Серым Волком. Всего двадцать пять лет тому назад я привел имперские легионы в горы и сломил последнее сопротивление илсигов. Я сломил его, потому что мне было известно все. Я сам родился в тех горах. В моих венах течет кровь королей и волшебников. Но я понимал, что время королей прошло и наступило время империи. Я променял надежды собственного народа на славу и почести завоевателей.

Уэлгрин откашлялся. Не было человека, который не слышал бы о Сером Волке — молодом человеке в звериных шкурах, который был встречен в Рэнке как герой, несмотря на то, что был риггли, и который спустя некоторое время нелепо погиб при падении с лошади. Вся столица принимала участие в его похоронах.

— Не исключено, что мои друзья в Рэнке были отцами твоих друзей, — сказал Балюструс, видя скептицизм Уэлгрина. — Я наблюдал за собственными похоронами с гладиаторских галерей, где меня, напичкав наркотиками, обобрав и опозорив, бросили, чтобы я умер или увеличил состояние своих бывших приятелей. — Он злобно засмеялся. — Но я не был простым рэнканским генералом, они забыли об этом. Я умел сражаться и умел ковать оружие, какого они не видывали. Я научился мастерству работы с металлом у народа, который предал.

— А Джабал, он‑ то какое имеет к этому отношение? — наконец спросил Уэлгрин.

— Он появился позднее. Я сражался и убивал, но рано или поздно от меня отказывались все владельцы, пока меня не купил сам император, отец Кадакитиса. Я стал тренировать новых рабов, а Джабал был одним из них. Он был рожден для смертельного боя. Я научил его всем трюкам, которые знал; он был мне как сын. Я видел, что счастье улыбалось нам каждый раз, когда он сражался. Мы оба принадлежали императору. Мы вместе пили, вместе ходили по бабам — жизнь удачливого гладиатора не так уж плоха, если тебя не волнуют клеймо и ошейник. Я доверял ему. Я рассказал ему правду о себе.

— Спустя два дня я сражался с ним на арене. Я не выступал уже пять лет, но даже и в лучшие времена я был ему не пара. Мы бились с булавой и цепью, по его выбору. Уже вторым выпадом он опутал мне цепью ноги. Я ожидал этого, но рассчитывал на быструю милосердную смерть. Я думал, мы оба рабы — равные и друзья. Он сказал: «Это подстроено», показав на императорский балкон, и снова ударил меня по ногам.

Произошло это летом, а глаза я снова открыл только зимой.

Лизеренский целитель стоял возле меня и поздравлял себя с моим выздоровлением. Это стоило мне вот этого!

Мастер приподнял полы своего кафтана, показывая остатки ног. Лунный свет смягчил ужасное зрелище, но Уэлгрин заметил перекрученные остатки мышц, кости и чешуйчатую кожу, которые когда‑ то были ногами. Уэлгрин отвернулся, прежде чем Балюструс опустил полы кафтана.

— Лизеренец рассказал, что ему заплатили золотом. Очень медленно — можешь себе представить — я добрался до столицы.

Но боль тебе не представить. Джабал получил свободу на следующий день после сражения. Многие годы я разыскивал его и нашел на окраине Подветренной в поместье, хорошо охраняемом его масками. Отблагодарить его за жизнь я не мог, поэтому я стал Балюструсом, его другом. Я ковал ему мечи и маски.

У Джабала были враги, большинство из них проворнее, чем я. Я боялся, что кто‑ то другой, и очень быстро, отомстит ему смертью. А когда появился Темпус, я решил, что мы оба обречены. Темпус суров, суровее Джабала, суровее меня. И вот однажды ночью сюда пришел Салиман сообщить, что у склепа среди трупов лежит его живой хозяин, а в его коленях торчит по стреле.

Салиман спросил, не укрою ли я его, пока он не умрет, а в том, что он умрет, сомнений не было.

«Конечно, — ответил я, — но ему нет нужды умирать. Мы направим его к лизеренцу».

Эль больше не согревал Уэлгрина. Ему не были чужды ненависть или месть, и он не симпатизировал работорговцу. Но голос Балюструса был наполнен бешеной злобой. Этот человек предал рэнканцам свой народ, а те, в свою очередь, предали его. Он назвал Джабала своим сыном, рассказал ему правду о себе и верил в то, что его названый сын при первой же возможности предал его.

Уэлгрин понимал, что теперь он «сын» Балюструса. Ждал ли мастер, что его предадут снова, или теперь он сам предаст первым?

Балюструс погрузился в свои мысли и ничего не сказал, когда Уэлгрин с кружкой эля ушел через двор в тень, где сидел Трашер.

— Траш, не смог бы ты сходить сегодня вечером в город?

— Без проблем.

— Тогда отправляйся. И начинай подбирать людей.

Трашер стряхнул с себя легкое опьянение.

— Что случилось? Что‑ то идет не так?

— Пока ничего. Но Балюструс ведет себя странно. Не знаю, как долго еще можно доверять ему.

— Что побудило тебя наконец согласиться со мной?

— Он поведал мне историю своей жизни. Я сумею повидать Иллиру через десять дней — после новолуния, когда она придет в себя. И мы тут же отправимся на север, с серебром и рудой, если не получим мечи.

Трашеру не нужно было повторять дважды. Он набросил Плащ и перелез через стену. О его отлучке не знал никто, кроме Уэлгрина.

Глава 5

Мастер наладил дело в дворовой литейной с военной пунктуальностью. В течение шести дней было выковано еще десять клинков. Уэлгрин мысленно рассчитал время: столько‑ то дней до посещения Иллиры, потом еще, пока не будут изготовлены все мечи, день, чтобы встретиться с людьми, которых Трашер набирает в городе, и можно отправляться в путь.

Он внимательно присматривался к Балюструсу, и хотя мастер не обнаруживал явных признаков предательства, Уэлгрина не покидало беспокойство. Стали чаще приходить незнакомцы, и сам инвалид хаживал куда‑ то, куда — не смог проследить даже Трашер. Когда его спрашивали, Балюструс говорил о лизеренце, который ухаживал за Джабалом, и о взятках, которые приходилось раздавать.

Дождливым утром восьмого дня, в которое воины рады были поспать подольше, Уэлгрин окончил свои расчеты и уже хотел будить Трашера, как вдруг услышал за стеной шум — весьма странный в такое раннее время.

Он тихо разбудил Трашера, и оба осторожно поползли в сторону звуков. Уэлгрин вытащил из ножен меч, первый энлибарский меч, выкованный за последние пятьсот лет.

— Принес деньги и письмо? — услышали они голос Балюструса.

— Да, сэр.

Костыли Балюструса заскрипели по булыжнику. Уэлгрин и Трашер вжались в стену и дали ему пройти. Им никогда не удастся узнать правду от мастера, другое дело — посланец. Рывком они перемахнули через стену.

Незнакомец был одет в темную одежду странного покроя. Он поправлял стремя, когда Уэлгрин напал на него, свалив на землю.

Крепко зажав ему рот, Уэлгрин оттащил его подальше от лошади.

— Ну, кто он? — спросил Трашер, бегло осмотрев седельные сумы.

— Больно торопишься, — ответил Уэлгрин. Он принялся выкручивать руку своему пленнику, пока не услышал его тяжелого дыхания, потом перевернул того на спину.

— Неместный, не похож и на нисийца.

У молодого человека были нежные, почти женские черты лица, а усилия освободиться — до смешного беспомощны. Уэлгрин резко ударил его, встряхнул и посадил.

— Ну, выкладывай.

Испуганными глазами парнишка глядел то на одного, то на Другого, остановив наконец свой взгляд на Уэлгрине. Но не проронил ни слова.

— Надо обыскать его, — заявил Трашер. — А вот и кошель.

Уэлгрин сорвал мешочек с пояса юноши, обратив внимание на то, что у него не было оружия, даже кинжала. Зато под камзолом он нащупал какой‑ то предмет. Уэлгрин бросил кошель Трашеру и занялся этим предметом. Это оказался медальон с надписью на непонятном языке. Уэлгрин не придал значения надписи, а Трашер вскрикнул от удивления, когда по глазам ему ударила ослепительная вспышка.

Уэлгрин поднял голову, и в этот момент все озарилось второй вспышкой. Пленник долго не раздумывал. Они слышали, как юноша вскочил на лошадь и ускакал галопом. К тому времени, когда они снова обрели возможность видеть, преследование стало бессмысленным.

— Волшебство, — изрек Трашер, поднявшись на ноги.

— Ладно, Траш, что в кошеле? — спросил Уэлгрин спустя некоторое время. — Трашер еще раз осторожно осмотрел кошель.

— Немного золота и вот это, — он передал Уэлгрину небольшой серебряный предмет.

— Судя по внешнему виду, одно из колечек илсигского ожерелья, — прошептал Уэлгрин, обернувшись в сторону дома. — Он что‑ то замышляет.

— Волшебник не рэнканец, — утешил Трашер.

— Это значит только то, что у нас появились новые враги.

Пошли. Пора посетить сестру. Послушаем, что она скажет.

Из‑ за дождя на базаре было совсем мало народа, а гавань утонула в тумане, и Уэлгрин дважды сбивался с пути, прежде чем услышал звук молота Даброу. Двое наемников, судя по виду, не из первых, сидели в ожидании под навесом. Кузнец поправлял щит.

— У тебя плохо выходит, урод, — упрекнул более моложавый и высокий, но Даброу продолжал молча постукивать молотом.

Уэлгрин и Трашер незаметно подошли ближе. На входе была натянута веревка, обычно означавшая то, что Иллира занималась гаданием. Уэлгрин старался уловить запах фимиама в воздухе, но чувствовал только вонь от печи Даброу.

Изнутри донеслись визг и грохот. Даброу бросил молот и столкнулся на пороге с Уэлгрином. Третий наемник отвязал веревку и пытался, правда, безуспешно, пробиться из дома наружу.

Руки кузнеца вцепились в плечо подонка. Двое других схватились за оружие, но к этому времени Трашер уже вытащил свой меч. Все застыли на месте.

В проходе показалась Иллира.

— Пусть уходят, Даброу, — устало попросила она. — Правда накажет их больше, чем ты. — Она увидела Уэлгрина, вздохнула и ушла в темноту.

— Лживая потаскуха С'данзо! — крикнул ей вслед третий наемник.

Даброу убрал руки с плеча коротышки и как следует встряхнул его.

— Убирайтесь отсюда, пока Я не передумал, — сказал он тихим голосом.

— Но ты еще не закончил работу, — пожаловался юноша.

Приятели осадили его, схватили щит и заторопились в дождь.

Даброу глянул на Уэлгрина.

— Ты появляешься здесь всякий раз, когда что‑ то случается.

— Тебе не следовало бы разрешать ей принимать подобных людей.

— Он и не разрешал бы, — пояснила с порога Иллира, — но теперь только люди подобного сорта и ходят посплетничать да погадать. Других клиентов они распугали.

— А как же женщины, которым ты гадала? Влюбленные, купцы? — резким тоном спросил Уэлгрин. — Или С'данзо не вернули клиентов?

— Нет, Мигнариал сдержала слово. Такое положение сейчас у всех. Ни одна женщина не осмеливается больше отправиться так далеко на окраину, да и купцы тоже. Что предсказания, коль велика вероятность столкнуться с подонками.

— Но тебе ведь нужны деньги, у тебя дети! — удивился Уэлгрин и только сейчас понял, что не слышит детского крика.

Иллира отвернулась.

— Что тебе сказать? И да, и нет, — недовольно заявила она. — Нам нужна была кормилица, и мы нашли ее. Но здесь ей и малышам небезопасно. Это чистые звери. Хуже ястребиных масок. Те хоть оставались в трущобах, где им и место. Артон и Лиллис в приюте Дома Сладострастия.

Отнюдь не было необычным воспитывать ребенка в добротном борделе, где молодые женщины продавали свое молоко.

У Миртис, владелицы Дома Сладострастия, была безупречная репутация. Даже дамы из дворца содержали своих детей в приюте этого борделя. Но это никак не укладывалось в рамки жизни С'данзо, и Уэлгрин понял, что Иллира согласилась поступить так только из‑ за боязни за их жизнь.

— Тебе угрожали? — спросил он тоном гарнизонного офицера, каковым и являлся в прошлом.

Иллира ничего не сказала, вместо нее ответил Даброу:

— Они угрожают ей каждый раз, когда она говорит им правду. Она говорит им, что они трусы, и их угрозы только доказывают ее правоту. Лира слишком честная; ей не следовало бы отвечать на вопросы, недостойные мужчин.

— Теперь я отвечу на твои вопросы, Уэлгрин, — сказала она, глядя на мужа.

Пузырьки с благовониями до сих пор валялись на ковре.

Брошенные карты лежали у стены. Уэлгрин наблюдал за сестрой, пока та приводила все в порядок и усаживалась за столик.

Уэлгрин отметил, что она оправилась после рождения двойни.

Лицо приобрело приятную округлость, но в остальном она была все той же, пока не взяла карты в руки.

— Что тебя мучает? — спросила она.

— Меня предали, и я до сих пор в опасности. Хотелось бы знать, кого мне стоит опасаться больше всего.

Лицо Иллиры разгладилось, невыразительные глаза уставились на него.

— Сталь рождает врагов, не так ли?

Несмотря на то, что раньше он уже видел ее в трансе во время гадания, от такой перемены в ней Уэлгрина передернуло. И все же он верил в ее дарование, поскольку она помогла расшифровать надпись на кусочке фаянса, что и привело его к руде.

— Да, сталь порождает врагов. Но грозит ли мне это смертью? Может, это последнее кольцо в цепи, выкованной С'данзо?

— Дай мне свой меч, — попросила она.

Он вручил ей энлибарский меч. Иллира некоторое время смотрела на него, потом провела ладонью по полотну клинка и кончиками пальцев осторожно потрогала его лезвие. Она положила меч на стол и долго сидела неподвижно, так что Уэлгрин уже начал побаиваться за нее. Он направился к двери, когда ее глаза расширились и она позвала его.

— Твое будущее затуманилось с тех пор, как я родила, Уэлгрин, но оно что туман перед солнцем. Сталь не принадлежит ни одному человеку, а лишь исключительно себе, и особенно эта сталь. От нее исходит запах богов, и волшебства, и мест, которые неведомы С'данзо. Если твои враги не будут действовать через богов, они не одолеют тебя. Будут интриги, будет предательство, но они не причинят зла ни тебе, ни стали.

— А что в отношении рэнкан? Они забыли меня? Когда я отправлюсь на север…

— Ты не пойдешь на север, — сказала она, снова беря в руки меч.

— Лира, я пойду на север со своими людьми и сталью.

— Ты не пойдешь на север.

— Это чушь.

Иллира положила меч на стол.

— Это самое четкое видение за неделю, Уэлгрин. Ты не пойдешь на север. Ты не оставишь Санктуарий.

— Но как же твои слова, что мне не причинят никакого вреда? Что ты можешь сказать насчет шпиона, которого мы застукали сегодня утром? Неизвестный, который удрал. Ты его видишь?

— Он не опасен, но я спрошу карты. — Она взяла колоду и прижала его руку к картам. — Возможно, твое будущее отличается от будущего стали. Раздели колоду на три части и у каждой переверни верхнюю карту.

Он положил три стопки карт на указанные Иллирой места и перевернул верхние. Первая изображала дуэль двух воинов. Хотя с их клинков капала кровь, похоже, ни один из них не был ранен.

Это была карта, которую Уэлгрин уже видел раньше. Вторая была незнакома. Она была повреждена водой, краски ее поблекли.

На ней было нарисовано несколько кораблей в открытом море.

Третья изображала руку в доспехах, сжимающую рукоять меча, объятого пламенем от середины лезвия. Машинально Уэлгрин попытался дотронуться до пламени. Пальцы Иллиры накрыли его руку и сдержали порыв.

— Твоя первая карта — двойка руд. Это значит многое, но для тебя она означает просто сталь. Ты уже знаешь это.

Вторая карта — семерка кораблей. Я бы сказала, что это рыбацкая флотилия, но нет, это что‑ то еще. — Она стиснула его руку. — Именно здесь кроется опасность. Даже боги не видят эту карту так ясно, как мы с тобой сейчас. Семерка кораблей выплывает из будущего; она держит курс на Санктуарий, город ждут большие перемены. Запомни это! — наказала она и перевернула карту. — Мы не должны были видеть того, чего еще не видели боги.

Твоя третья карта — это не меч, как ты подумал. Это язык пламени — орифламма, карта лидера. Вместе со сталью и открывшимся будущим она выводит тебя на первый план. И она не может быть открыта человеку, проклятому С'данзо.

— Не говори загадками, Иллира.

— Все просто. На тебе нет проклятия С'данзо, если таковое вообще было. Ты мечен богами. Но помни, что мы говорили о богах: не имеет значения, проклинают они тебя или жалуют. После рождения моих детей это первое будущее, которое столь ясно. Я вижу большую флотилию, которая держит курс на Санктуарий, и я вижу орифламму. И не хочу толковать увиденное.

— И меня не достанут люди из Рэнке? И Балюструс не продаст меня?

С'данзо рассмеялась, собирая карты.

— Очнись, Уэлгрин. Рэнке лежит на севере, а ты на север не пойдешь. Сталь, флотилия и орифламма находятся здесь.

— Я не понимаю.

Фимиам догорел. Солнечные лучи пробились сквозь огороженную веревкой занавеску. Иллира снова стала собой, выйдя из транса.

— Ты единственный человек, Уэлгрин, который может понять это, — сказала она ему. — А сейчас уходи, я очень устала.

Я не чувствую твою гибель, а я довольно часто видела смерть с тех пор, как стали приходить наемники. Похоже, ты не относишься к тем, кто понимает свою цель. Что‑ то происходит с тобой, вокруг тебя, а ты идешь, плутая. Когда будешь уходить, скажи Даброу, что сегодня я больше не принимаю.

Она поднялась и скрылась за занавесом. Он услышал, как Иллира легла в постель, и тихо вышел из комнаты. Трашер помогал Даброу с ободом колеса; увидев Уэлгрина, оба прекратили работу.

— Она хочет, чтобы ее оставили в покое на остаток дня, — сказал он.

— Тогда вам лучше уйти.

Уэлгрин без возражений покинул навес. Трашер последовал за ним.

— Ну, и что же ты узнал?

— Она сказала мне, что мы не пойдем на север и что большая флотилия держит курс на Санктуарий.

Трашер внезапно остановился..

— Она сумасшедшая! — воскликнул он.

— Не думаю, но и понять ничего не могу. Ладно, будем следовать намеченному плану. Сегодня вечером пойдем в город и поговорим с отобранными тобой людьми. Уже должны быть готовы двадцать пять мечей. Если нет, отправимся с теми, что есть.

Я хочу покинуть город до восхода солнца.

Глава 6

Маленькую комнату освещали лишь две вонючих свечи. Испытывая неудобство, в центре комнаты, едва не задевая головой грубоотесанные балки потолка, стоял мужчина. Сидевший в углу Уэлгрин засыпал его вопросами.

— Вы сказали, что владеете мечом — предпочитаете одиночный бой или групповой?

— Оба вида. До прибытия в Санктуарий два года назад какое‑ то время я жил в Вальтостине. Ночью мы сражались с горожанами, а днем — с тостинскими племенами. За один день я убил двадцать человек. Мои шрамы могут засвидетельствовать это.

Уэлгрин не сомневался в его словах. Человек выглядел закаленным бойцом, а не крикуном. Трашер видел, как он одной рукой расправился с парой хулиганов без ненужной суеты.

— Но вы покинули Вальтостин.

Мужчина нервно переминался с ноги на ногу.

— Женщины, вернее, женщина.

— И вы приехали в Санктуарий, чтобы ее забыть? — сделал предположение Уэлгрин.

— Для таких, как я, всегда найдется работа, особенно в городе, подобном этому.

— Итак, вы нашли работу, но в гарнизон не попали. Чем вы занимались?

— Охранял собственность купца…

Уэлгрину не требовалось выслушивать его: подобные объяснения он слышал довольно часто, словно оставшиеся в живых ястребиные маски взяли на вооружение единственно возможное оправдание своего прошлого сотрудничества с Джабалом. Отчасти это было правдой: деятельность Джабала не имела принципиального отличия от деятельности легитимного купца, особенно здесь, в Санктуарий.

— Вам известно мое предложение? — напрямик спросил Уэлгрин, когда мужчина замолчал. — Почему вы пришли ко мне, а не к Темпусу?

— Лучше умереть, чем служить ему.

Такого ответа Уэлгрин и ожидал. Выйдя из‑ под навеса, он обнял нового воина.

— Сто лет жизни тебе, Куберт. Мы разместились на вилле к северу от города. На табличке надпись «Тоскующие деревья», если понимаешь азбуку риггли. А вообще‑ то почувствуешь по запаху. Мы квартируем у Балюструса, мастера по металлу. Останемся там еще на ночь.

Куберт знал это имя, но даже не вздрогнул, когда услышал его. Возможно, он не питал к волшебству отвращения, какое испытывало большинство наемных солдат. Или он просто был хорошим солдатом и смиренно покорялся своей судьбе.

Появился Трашер.

— Это последний? — спросил Уэлгрин, когда они остались одни.

— Во всяком случае, лучший. Есть еще один, ястребиная маска, к тому же… — Трашер сделал паузу, — женщина.

От дыхания Уэлгрина заколебалось пламя свечи.

— Хорошо, давай ее сюда.

В армии, даже здесь, в тылу, женщину считали пригодной лишь для кухонных дел и прелюбодеяния. Отказ Джабала от этого освященного временем правила был, по мнению Уэлгрина, более возмутительным, чем любое другое его деяние. Но поскольку подонки Темпуса меняли лицо Подветренной, Уэлгрин, к сожалению, был вынужден считаться с подобными переменами в отношении женщин, если хотел уйти из города с дюжиной солдат и обозом.

Последний кандидат вошел в комнату. Едва закрыв дверь, Трашер тут же ретировался.

Существовало два типа женщин, которых нанимал Джабал.

Первый составляли маленькие девушки, настороженные, агрессивные и жестокие, начисто лишенные традиционных добродетелей, с которыми шел в сражение обычный солдат. Второй тип — мужики, по ошибке родившиеся женщинами. Крупные, широкоплечие, сильные, внешне похожие на мужчин, но не заслуживающие уважения в той же степени, что их сухопарые сестры.

Вошедшая принадлежала к первому типу: ее голова едва доставала до груди Уэлгрину. Она напомнила ему Иллиру, и этого сходства было бы достаточно, чтобы тут же приказать ей выйти.

Она сбросила с себя короткий клетчатый плащ, оправила мундир, тщетно пытавшийся скрыть ее маленькие груди, такие же чумазые, как и все остальное. Уэлгрин решил, что она как минимум пару дней ничего не ела. Полузажившая рана придавала мужественность ее лицу. Еще одна рана виднелась на оголенной руке. Кто‑ то пытался убить ее, но безуспешно. Растопыренными пальцами руки женщина провела по спутанным черным волосам, не стараясь, впрочем, пригладить их.

— Имя? — спросил Уэлгрин, когда девушка успокоилась.

— Ситен. — Она обладала довольно приятным голосом для огрубевшей женщины.

— Владеешь мечом?

— Достаточно хорошо.

— Полагаю, подростковым?

Ситен вспыхнула от оскорбления.

— Я научилась владеть мечом у отца, братьев и кузенов.

— И у Джабала?

— И у Джабала, — с вызовом заявила она.

На Уэлгрина произвело впечатление ее настроение, он с радостью нанял бы вместо нее ее родственников.

— Как ты выжила после смерти Джабала? Или ты не думаешь, что его нет в живых?

— Нас осталось совсем мало, чтобы это имело какое‑ то значение. У нас всегда было больше врагов, чем друзей. Время ястребиных масок прошло. Джабал был нашим вождем. И никто не мог заменить его, даже на несколько недель. Что до меня, то я пошла на Улицу Красных Фонарей, но это дело не по вкусу мне.

Я видела, как твой человек убил подонка, поэтому пришлось самой посмотреть на тебя.

Это был вовсе не флирт. Женщине не пристало вести себя подобным образом с будущим начальником. Уэлгрин чувствовал ее желание поменяться ролями.

— Джабал был ловкий и сильный, хотя, наверное, не такой ловкий и сильный, каковым считал себя сам. В конце концов Темпус одолел его. Я высоко ценю свою преданность и человека, к которому ее проявляю. Какие у тебя планы? Ходят слухи, у тебя есть необычная сталь. Против кого ты ее направишь?

Уэлгрин не скрывал своего удивления, внимательно рассматривая ее. У него было меньше опыта, чем у работорговца, мало солдат и еще меньше золота. Рэнканцы в лице Темпуса повергли Джабала; что мог предложить он взамен его людям?

— Я располагаю энлибарской сталью, перекованной в мечи.

Нисибиси не сражаются открыто, они устраивают засады, и мы будем устраивать засады, пока о нас не узнают. И тогда с большим количеством мечей…

Ситен глубоко вздохнула. В какой‑ то момент Уэлгрин подумал, что сейчас она повернется и уйдет. «Неужели она всерьез думает, что я домогаюсь власти Джабала? Или же уловила отсутствие доверия с моей стороны? »

— Я в этом сомневаюсь, но по крайней мере покину Санктуарий. — Говоря это, она протянула ему свою руку.

Капитан приветствовал своих рекрутов пожатием руки и дружеским объятием, но никогда не обнимал женщин как товарищей. Когда ощущал потребность, он подыскивал себе обычную шлюшку, заваливал ее на спину, задирал юбки, чтобы скрыть лицо, и получал то, что хотел. Он видел и других женщин — дам, с которыми никогда не стал бы обращаться подобным образом.

Ситен не была шлюшкой, и она вмазала бы ему, попробуй он распустить руки. Но она не была и дамой: чумазая, в оборванной одежде. Тем не менее ему не хотелось выставлять ее на улицу, во всяком случае, до тех пор, пока ее хорошо не накормят. Быстро обтерев о бедро руку, Уэлгрин обхватил ее ладонь.

Ее пожатие было крепким. Не мужским, но достаточно сильным, чтобы держать меч. Уэлгрин поднял вторую руку для объятия, желая, чтобы все выглядело естественно, но его отвлекли сильные крики и переполох на лестнице.

Уэлгрин только успел выхватить из ножен меч и заметить, как Ситен вытаскивает откуда‑ то из‑ под юбки кинжал убийцы, когда распахнулась дверь.

— Они забрали ее!

Тусклый свет факела на лестнице не позволял Уэлгрину ясно разглядеть детали представшей перед ним картины: в центре внимания огромная фигура, издающая дикие вопли, цепляющиеся за нее орущие охранники и, наконец, Трашер, выскакивающий из темноты, чтобы мертвой хваткой стиснуть горло налетчика. Огромный человек стонал. Великан упал навзничь, прижимая Трашера к стене, изогнулся, без труда освободил правую руку, затем легко смахнул кого‑ то с левого бока, бросив его на карниз.

— Уэлгрин! — промычал великан. — Они забрали ее!

Ситен припала к земле, не удостоенная внимания гиганта, чего нельзя было сказать об Уэлгрине. Она уже была готова нанести удар, когда он положил ей руку на плечо. Женщина расслабилась.

— Даброу! — осторожно позвал Уэлгрин.

— Они забрали ее! — Кузнец не ощущал физической боли, но боль тем не менее была. Уэлгрину не требовалось спрашивать, кого забрали, хотя он никак не мог представить себе, как могли похитители пройти мимо кузнеца.

— Расскажи внятно, кто забрал ее, почему и сколько времени прошло с тех пор.

Кузнец с дрожью вздохнул и наконец овладел собой.

— Это случилось вскоре после захода солнца. Пришел молоденький попрошайка. Он сказал, что на пристани произошел несчастный случай. Лира попросила меня помочь, и я отправился за парнем. Практически сразу же я потерял его из виду, а на пристани было все спокойно… — Он сделал паузу, хваткой костолома сжав руку Уэлгрина.

— Ловушка? — высказал предположение Уэлгрин, мысленно благодаря наручи, защитившие кисть руки от силы полного отчаяния Даброу.

Кузнец утвердительно кивнул головой:

— Она исчезла!

— Может, она просто пошла за тобой и потерялась или пошла повидаться с другими С'данзо?

Из горла Даброу вырвался глубокий стон.

— Нет. Все в доме было разворочено. Она оказала сопротивление и исчезла без своей шали. Уэлгрин, она никуда не выходит без своей шали.

— Может, она спряталась где‑ нибудь?

— Я искал ее, иначе давно появился бы здесь, — пояснил кузнец, переместив свою железную лапищу с кисти Уэлгрина на его менее защищенное плечо. — Я поднял на ноги всех С'данзо, и они искали вместе со мной. Мы обнаружили ее туфлю позади дома крестьянина у реки, но больше ничего. Я отправился домой, чтобы поискать там какие‑ нибудь следы. — Для убедительности Даброу встряхнул Уэлгрина. — И нашел там вот что!

Он вытащил какой‑ то предмет из своего мешочка и поднес к лицу Уэлгрина так близко, что тот не увидел его. Кузнец начал успокаиваться, отпустил Уэлгрина и дал ему рассмотреть предмет. Это было металлическое украшение для рукавиц с гравировкой, которая была достаточно четкой и позволяла установить владельца, если бы в этом возникла необходимость. Но Уэлгрин не узнал его и передал предмет Трашеру.

— Узнаешь? — спросил он.

— Нет.

Ситен взяла украшение из рук Трашера.

— Подручные Темпуса, — сказала она со страхом и злобой. — Посмотри, видишь молнию, пронизывающую облака?

Только они носят такие знаки.

— У тебя есть соображения на этот счет? — спросил Даброу.

Предложений ожидал не только Даброу. При упоминании Темпуса в комнату вошел Куберт, а Ситен жаждала крови; у ястребиных масок были причины для мести. Даже Трашер, потирая ушибленную голову, всем своим видом показывал, что это был вызов, требовавший ответа. Уэлгрин засунул украшение в мешочек на поясе.

— Ясно, что это были люди Темпуса, но мы не знаем, кто именно, — сказал Уэлгрин, хотя и подозревал того, кто днем раньше перевернул столик Иллиры. — У нас нет времени, чтобы покончить с ними со всеми, к тому же не думаю, что Темпус позволит нам сделать это. Тем не менее, если бы у нас в заложниках были один‑ два подонка, это облегчило бы решение вопроса.

— Я пойду с Трашером. Я знаю, где они собираются в это время, — сказал Куберт. Ситен кивком головы выразила желание принять участие в операции.

— Помни, от мертвого нет никакой пользы. Если придется убить, спрячь тело получше, будь оно проклято.

— Будет сделано, — ухмыльнулся Куберт.

— Позаботься о том, чтобы они получили мечи, — сказал Уэлгрин, когда Трашер выводил из комнаты бывших масок. — А мы с тобой обшарим глухие улочки. Будем надеяться, что ничего не найдем.

Даброу согласился. Для человека, которого все считали не более ловким, чем молот, который он использовал в работе, гигант хорошо ориентировался в темноте и скорее направлял Уэлгрина, чем выполнял роль ведомого. Капитан ожидал, что Даброу будет большой помехой, и хотел держать его в арьергарде, но тот знал тупики и подвалы, о которых другие и представления не имели.

Наконец они выбрались из Лабиринта к зловещим строениям кладбища. Здесь трудились палачи, могильщики и гробовщики. Скользкие кучи гниющего мяса и костей простирались до самой реки, и никто не смел касаться их. Чайки и собаки избегали этого места, и лишь тени огромных крыс сновали по нечистотам.

В то давнее утро цыгане отыскали здесь Резель и тут же ее оставили. В какой‑ то момент Уэлгрину показалось, что он видит лежащую Иллиру, но нет, это была просто куча костей, уже тронутых тлением.

— Она часто приходила сюда, — спокойно сказал Даброу. — Ты должен знать причину.

— Даброу, но ведь не думаешь же ты, что я…

— Нет, она доверяла тебе, а в таких вещах она не ошибается.

Дело в том, что она могла прийти сюда только в том случае, если ей угрожали или если она считала, что ей больше некуда деться.

— Давай вернемся на базар. Возможно, С'данзо что‑ нибудь нашли. Если нет, что ж, я соберу свою команду, и мы выступим против Темпуса.

Даброу кивнул и пошел первым, осторожно обходя жуткие предметы в грязи.

Когда они вошли в маленькие комнаты за навесом, Лунный Цветок, выделявшаяся своими габаритами среди женщин так же, как Даброу среди мужчин, неуклюже сидела за столиком Иллиры.

— Она жива, — изрекла женщина, собирая карты Иллиры.

— У Уэлгрина есть план, как вырвать ее из рук подонков Темпуса, — сказал Даброу. Его огромное тело заполнило почти всю комнату.

Лунный Цветок поднялась со скрипучего стула и подошла к капитану с нескрываемым любопытством в глазах.

— Уэлгрин, как же ты вырос!

Она была невысокого роста, не выше Ситен, но сложена как скала. На ней был надет ворох разноцветных тряпиц, столько слоев и цветов, что зрение было не в состоянии зафиксировать их. Но все же она довольно ловко перехватила Уэлгрина, прежде чем тот дошел до двери.

— Ты спасешь ее?

— Не думал, что она дорога вам, С'данзо, — сердито проворчал капитан.

— Она нарушает кое‑ какие обычаи и платит за то, но не такую цену, как эта. Ты думаешь о ее матери? Она нарушила основы основ и заплатила большую цену, заплатила своей жизнью, но мы не забыли ее. — Лунный Цветок прижала мясистую руку к сердцу. — А теперь иди и найди Иллиру. Я останусь с ним. — Она толкнула Уэлгрина обратно в темную ночь. Похоже, она была не очень сильна, но ей и не нужно было это при ее‑ то весе.

Оказавшись один на базаре, Уэлгрин вспомнил, что говорила Иллира о С'данзо. Они составляли два общества, мужчин и женщин, и цели у них были разные. Именно мужчины С'данзо расчленили его отца, именно мужчины С'данзо прокляли его.

И только женщины С'данзо обладали даром предвидения.

Уэлгрин медленно пробирался в темноте к дому Балюструса.

Вся его энергия уходила на осторожное прощупывание почвы под ногами. Прежде чем вновь начать поиски сестры, надо перекусить и немного поспать. Он понял, что не сможет уйти из города, пока не отыщет ее.., живую или мертвую.

Его внимание привлек женский плач. Мысли сошлись на Иллире, когда из темноты возникла фигура и бросилась к нему.

Но, судя по запаху, это была не она. Уэлгрин узнал Ситен в рассветной мгле.

Рваная рана на лице девушки открылась. Свежие сгустки крови уродовали ее лицо и делали его похожим на лицо Балюструса. Слезы и пот прочертили вертикальные линии на покрытой грязью коже. Первая мысль, пришедшая на ум Уэлгрину, была вымыть ее с головы до пят. Вместо этого он взял ее за руку и подвел к скале. Он развязал свой плащ и отдал его Ситен, убеждая себя, что подобным образом поступил бы в отношении любого своего солдата, но и сам не верил в это.

— Они схватили Трашера, а Куберт убит! — вымолвила она, всхлипывая.

Уэлгрин взял ее за руки, пытаясь вывести из состояния истерии, делавшей рассказ бессвязным.

— Что с Трашем?

Ситен обхватила лицо руками, громко всхлипнула, а потом посмотрела на Уэлгрина. Слез больше не было.

— Мы направлялись в Подветренную мимо таверны Мамаши Беко, преследуя пару подручных Темпуса, которые, по слухам, прошли этим путем после захода солнца, неся тело. Траш шел впереди, я была замыкающей. Я услышала шум, дала сигнал опасности и развернулась, но это была ловушка. С самого начала мы уступали им в численности. Я не успела даже схватить кинжал, как на меня напали сзади. Их целью было пленение, они даже не пытались убить нас. Меня вывели из строя одним мощным ударом, но Траш и Куберт продолжали биться.

Случай бежать подвернулся мне, когда нас притащили в город, ко дворцу. У них остался только Трашер, значит, Куберта они не смогли взять живым.

— Когда это было?

— Недавно. Я сразу же отправилась сюда.

— Ты уверена, что это был дворец принца, а не поместье Джабала?

Ситен вспылила:

— Поместье Джабала я узнала бы. Будь это так, я осталась бы и вызволила Траша. Подонки Темпуса не имели времени узнать то, что любая ястребиная маска знает о дворце хозяина. Но на нас напали его люди, сомнений нет.

— Как ты узнала?

— По запаху.

Уэлгрин слишком устал, чтобы продолжать перепалку.

— Тебе не удастся получить более высокую цену. Мне также известно и то, что сказал Балюструс. Что‑ то из этого удивляет тебя?

Уэлгрин ничего не ответил. В общем‑ то он не был удивлен, хотя и не ожидал такого оборота. И впрямь, сегодня его уже ничто не удивляло.

Принц неверно истолковал его молчание.

— Ладно, Уэлгрин. Клика Килайта разыскала тебя, заплатила тебе, простила тебе твое отсутствие, а затем попыталась убить тебя. Мне приходилось несколько раз сталкиваться с Килайтом, и смею заверить, что своими силами ты его никогда не перехитришь. Тебе нужно покровительство, Уэлгрин, покровительство человека, которому ты нужен не меньше, чем он нужен тебе.

Иными словами, Уэлгрин, тебе нужен я.

Капитан вспомнил, что однажды уже думал об этом, хотя разговор представлялся ему при несколько иных обстоятельствах.

— У тебя есть церберы, Темпус и Священный Союз, — сердито заметил он.

— В сущности, это у них есть я. Подумай, Уэлгрин: мы с тобой плохо вооружены. С одним моим происхождением или твоей сталью мы не больше чем пешки. Но сведи нас вместе, и соотношение сил поменяется. Нисибиси вооружены до зубов, Уэлгрин.

Прежде чем капитулировать, если они вообще капитулируют, они на годы свяжут руки армиям, и твоя горстка энлибарских мечей не сделает погоды. А империя забудет о нас, увязнув на севере.

— Вы хотите использовать моих людей и мою сталь здесь, а не за Стеной Чародеев?

— Ты заставляешь меня говорить словами Килайта. Уэлгрин, я сделаю тебя своим советником. Буду заботиться о тебе и твоих людях. А Килайту скажу, что тебя нашли плавающим в гавани, и позабочусь о том, чтобы он в это поверил. Я обеспечу твою безопасность, пока на севере существует империя. Может пройти лет двадцать, Уэлгрин, но когда мы возвратимся в Рэнке, он будет принадлежать нам.

— Я подумаю над этим, — сказал капитан, хотя в действительности он думал о предсказаниях Иллиры относительно надвигающейся флотилии и ее заявлении о том, что он не пойдет со своими людьми на север.

Принц покачал головой.

— У тебя нет времени на раздумья. Ты должен примкнуть ко мне до встречное Темпусом. Мое слово может понадобиться тебе, чтобы освободить твоих людей.

Они находились в комнате одни, и у Уэлгрина при входе не отобрали меча. Он подумал, а не воспользоваться ли им; такая же мысль, видимо, занимала и принца, поскольку он отодвинулся на троне назад, снова начав теребить свой рукав.

— Не исключено, что вы лжете, — спустя мгновение сказал Уэлгрин.

— Я прославился многими качествами, но не лживостью.

Это соответствовало действительности. Как было правдой и многое из того, что он говорил. Нужно было подумать о судьбе Трашера и Иллиры.

— Я попрошу об одном одолжении прямо сейчас, — сказал Уэлгрин, протягивая руку.

— Все, что в моих силах, но вначале поговори с Темпусом и молчи о том, что мы заключили соглашение.

Принц повел Уэлгрина по незнакомым коридорам. Они шли через палаты правителя и покои наложниц. Хоть и грубоватые по столичным стандартам, они поразили Уэлгрина своим убранством. Он наскочил на принца, когда тот внезапно остановился перед закрытой дверью.

— Так не забудь: мы ни о чем не договорились. Нет, подожди, дай сюда меч.

Чувствуя ловушку, Уэлгрин отстегнул меч и отдал его принцу.

— Он прибыл, Темпус, — произнес Кадакитис отработанным тоном. — Взгляни, он сделал мне подарок! Один из его стальных мечей.

Стоявший у окна Темпус повернул голову. В нем было что‑ то божественное. Уэлгрин почувствовал его превосходство и засомневался, что Китти‑ Кэт сможет что‑ то сделать, чтобы помочь ему. Он сомневался даже, что металлическое украшение в его мешочке поможет ему освободить Трашера или Иллиру.

— Сталь — секрет Санктуария, а не Килайта? — поинтересовался Темпус.

— Конечно, — заверил его принц. — Килайт ничего не узнает. Никто в столице не узнает.

— Что ж, хорошо. Введите! — крикнул Темпус.

Пятеро подручных Темпуса ввалились в комнату, ведя заключенного с головой, покрытой капюшоном. Они швырнули человека на мраморный пол. Трашер стянул с себя капюшон и с трудом поднялся на ноги. Багровый синяк расплылся на одной «щеке, одежда была разорвана, сквозь прорехи виднелись ссадины, но состояние его не было тяжелым.

— Твои люди.., надо было разрешить моим солдатам прикончить его. Прошлой ночью он убил двоих.

— Не людей! — Трашер сплюнул. — Сучьих сыновей! Люди не крадут женщин и не бросают их на съедение крысам!

Один из подручных Темпуса рванулся вперед. Уэлгрин узнал в нем того, кто перевернул столик Иллиры. Хотя в нем самом все кипело, он удержал Трашера.

— Не сейчас, — прошептал он.

Принц встал между ними, вытащив меч.

— Полагаю, тебе лучше взять этот меч, Темпус. Он простоват для меня. Не будешь возражать?

Темпус попробовал лезвие и, не сказав ни слова, отложил меч в сторону.

— Вижу, ты способен сдерживать своих людей, — сказал он Уэлгрину.

— А ты нет. — Уэлгрин бросил ему украшение, которое нашел Даброу. — Твои люди оставили эту вещицу, когда прошлой ночью украли мою сестру.

Оба, и Уэлгрин, и Темпус, были сильно возбуждены, но стоило капитану взглянуть в глаза Темпусу, чтобы понять, что значит быть проклятым, как был проклят Темпус.

— Да, С'данзо. Моим людям не понравилось, какую судьбу она предсказала им. Они подкупили каких‑ то бродяг припугнуть ее. Они еще не понимают их языка и не думали, что те украдут ее, попутно обворовав нанимателей. Я уже разобрался со своими людьми и бродягами с окраины, которых они наняли. Твоя сестра вернулась на базар, Уэлгрин, получив немного денег в качестве компенсации за свои приключения. Моим людям вход к ней запрещен. Никто не знал, что ты ее брат. Знаешь, считается, что у некоторых людей не может быть семьи. — Сказав это, Темпус наклонился, обращаясь к одному Уэлгрину:

— Скажи, а можно ли доверять твоей сестре?

— Я доверяю.

— Даже тогда, когда она несет чушь о нападении с моря?

— Достаточно того, что я остаюсь в Санктуарии, сам не понимая почему.

Темпус повернулся, чтобы взять меч Уэлгрина. Он подтянул пояс и повесил на него меч. Его люди уже ушли.

— Ты не пожалеешь, помогая принцу, — сказал он, опустив глаза. — Его ведь почитают боги. Вместе вы многого добьетесь.

Он вышел из комнаты вслед за своими людьми, оставив принца с Уэлгрином и Трашером.

— Могли бы сказать мне, что хотите отдать ему мой меч! — пожаловался Уэлгрин.

— Я и не хотел. Просто нужно было отвлечь его внимание.

Не думал, что он возьмет его. Извини. Так о каком одолжении ты говорил?

После того как Иллира и Трашер оказались в безопасности и его будущее определилось, Уэлгрину не нужно было одолжений, но он услышал урчание в животе. Да и Трашер был голоден.

— Устройте пир, достойный короля.., или принца.

— Ну что ж, это‑ то в моих силах.

Джанет МОРРИС