Лорел Гамильтон 29 страница

– Я ее чувствую вокруг тебя всюду, ma petite.

– Ага, – ответила я, но не посмотрела на него.

Я глядела, как распинают большого вампира.

– Посмотри на меня. – Он взял меня за подбородок и повернул к себе. Я не сопротивлялась, но мне будто было все равно, смотрю я на него или нет. – У тебя в глазах свет, мне не знакомый.

Краем глаза я увидела, как воздвиглась темная фигура, созданная из мрака, и слегка похожая на то, что видела я в моем сне: огромный черный плащ и небольшая женская фигурка. Но сейчас это было не во сне.

Вампиры закричали. Те, что стояли рядом с Ашером, сторожа Коломбину и Джованни, держали себя в руках, но им это тоже не нравилось.

Сам Панталоне вскрикнул как девчонка, и тут же стало труднее его держать.

Фигура заговорила, и запах жасмина и дождя слышался в ее голосе, в ветре ее голоса – непонятно, ветер это был или голос.

– Ты считал мои законы предрассудками, Жан‑ Клод? Ты должен был убить ее, как только узнал, кто она. Теперь поздно.

– Поздно для чего? – спросил он, обнимая меня за плечи и притягивая к себе.

Мы теперь вместе смотрели в глаза моему кошмару, почти материализовавшемуся перед нами.

– Она некромант, Жан‑ Клод, она подчиняет себе мертвецов – всех мертвецов. Ты еще не понял? Кто‑ то из Арлекина решил, что я проснулась украсть ее тело, сделать своей лошадью – как овладевает другими вампирами Странник. Был у меня когда‑ то такой дар – переходить из тела в тело, но не для того я проснулась.

– А для чего? – спросила я шепотом.

– Она привлекает к себе мертвецов, Жан‑ Клод, всех мертвецов. Она вызвала меня из моего сна. Ее сила вызвала меня, как первый луч солнца за тысячи лет ночи. Ее тепло и жизнь воззвали к моей смерти. Даже я не в силах ей противиться. Теперь ты понял?

– Тебя я не очень‑ то подчинила, – сказала я, и она ответила коротким и тихим смешком.

– Легенды гласят, что некроманты умеют управлять мертвыми, и это правда. Но чего легенды не говорят, так это вот чего: мертвецы не дают некромантам покоя. Мы преследуем этих бедняг, потому что они манят нас, как огонь мотыльков, только с вампирами и некромантами еще большой вопрос, кто тут мотыльки и кто огонь. Остерегись, Жан‑ Клод, чтобы она не сожгла тебя. Остерегись, некромантка, чтобы вампиры не уложили тебя в могилу.

– Твой закон! – закричал Панталоне. – Твой закон требует, чтобы ее предали смерти!

Темная фигура обернулась туда, где куча народу прижимала к полу одного вампира.

– Не дерзай говорить мне о моих законах, Панталоне. Я создала тебя. Я дала тебе частицу себя самой, и это сделало тебя одним из арлекинов. Я слушала вампиров, обитавших вблизи моей физической формы. Вы убивали вампиров по поручению членов совета. Вы не становились ни на чью сторону. И потому были вы Арлекином! – Ее голос взлетел, и нес уже не дождь, а обещание бури. – Я отбираю то, что дала тебе, то, из чего сделал ты это бледное подобие моей Коломбины и ее Джованни. Эти вампиры – более не мой Арлекин.

– Коломбина погибла! Я должен был найти замену, а тебя не было, чтобы научить меня!

– Маску следовало отправить на покой, и имя ее с нею. Такова была моя воля и наш обычай когда‑ то.

Она зашагала к ним, я почти видела ее ножку, туфельку с жемчужной вышивкой на краю.

– Не глядите ей в лицо! – провозгласил Жан‑ Клод. – Кому дороги жизнь и рассудок, не глядите ей в глаза!

– Я не Странник, которому нужно красть тела, чтобы передвигаться. Когда‑ то и мне нужна была плоть, но я – тьма, ставшая плотью, Панталоне. Я – та, кто сотворила вас, всех вас! Убийство некромантки не вернет меня в сон, слишком поздно для этого.

Рядом со мной и Жан‑ Клодом на полу оказался Джейк, и он шепнул:

– Она проявляет себя с помощью твоей энергии, Анита. Ты должна перекрыть энергию до того, как она здесь возникнет. Честно слово, не стоит, чтобы она возникла в Америке во плоти.

Я посмотрела на него – и поняла.

– Ты из них.

Джейк кивнул.

– Ты спас ma petite, когда мог дать ей умереть – там в цирке, в ванной.

– Всегда было известно, что Мать проснется, и этого не предотвратить. Среди нас некоторые считают, что Анита – единственная надежда как‑ то ее контролировать. Докажи правоту моего мастера, перекрыв энергию, которой ты ее кормишь.

– Я не знаю…

– Она питается твоим гневом, твоей яростью.

– Я не знаю, как это прекратить.

– Если она напитается сейчас от Панталоне, одного из старейших, у нее может хватить силы стать постоянной плотью.

Черная фигура в плаще уже оказалась у его ног. Охранники посмотрели на меня, и я сказала единственное, что пришло мне в голову:

– Отойдите от него.

Некоторые заколебались, но большинство глянули на подошедшую черную фигуру – и оказались на почтительном расстоянии.

– Анита, – шепнул Джейк, – спаси нас.

Я обернулась к Жан‑ Клоду:

– Помоги мне думать о чем‑ либо, кроме собственной злости.

Черная фигура расплылась, будто кусок ночного неба, будто прекрасный и угрожающий плащ из темноты и звезд. Панталоне взвизгнул, будто увидел в этом лоскуте тьмы нечто невыносимое для глаз.

– Скорее! – сказала я.

Жан‑ Клод одним дыханием взметнул ardeur, приник ко мне в поцелуе, и взлетевший ardeur сорвал с меня печаль и скорбь взрывом губ и ладоней. Ardeur у меня уже был двенадцать часов не кормлен, и я вдруг почувствовала, как он оголодал.

– Нет! – крикнула Марми Нуар, и ее гнев резанул меня, острая боль хлестнула спину плетью. Через секунду я почувствовала кровь, ardeur исчез в наплыве боли и страха. Я обернулась – Жан‑ Клод перехватил мое лицо, не дал отвернуться от своей груди.

– Она тает в воздухе, ma petite.

Издалека хлестнул уходящим дождем и ветром ее голос:

– Я знаю, кто твой мастер, волк! Ты предал меня, и я этого не забуду.

Когда уже не слышался запах жасмина и перестал ощущаться кожей невидимый дождь, я спросила Джейка:

– Как не дать ей заглянуть в свои мысли?

– Для этого есть амулет.

Я уставилась на него.

– Когда‑ то ее считали демоном, но, как бы там ни было, одна колдунья придумала давным‑ давно такое заклинание, и оно действует.

– Священный символ? – спросила я.

– Нет, – улыбнулся он. – Чистая магия. Без веры.

– А разве не вся магия основана на вере?

– Нет, некоторая – просто на магии.

Эта концепция мне показалась несколько трудной для понимания.

– На тебе есть такой амулет?

– Всегда, но я тебе тоже достану. А этой ночью она нам больше не грозит.

– Замечание: «Это были его последние слова», я добавлять не буду, – улыбнулась я.

– Что с ними делать будем, Анита? – спросил Истина.

Я посмотрела на Джейка:

– Ваших законов он нарушил больше, чем моих.

– Убивай его по своим законам, мы не станем возражать. Мы подозревали, что один из нас подрабатывает наемным убийцей, но не знали кто. А тут Панталоне вызвался проверить церковь Малькольма. Это должна была быть просто поездка да отчет совету. Обычно он брался только за работу с убийством, так что нам это показалось подозрительным. Если бы Коломбина завоевала земли Жан‑ Клода, то правил бы здесь Панталоне. Нам сейчас разрешено покидать службу Матери, поскольку она спит. Когда она проснется, все, состоящие у нее на службе, окажутся в капкане.

– И ты приехал шпионить, – сказала я.

– И проследить, чтобы ты осталась в живых.

– За это спасибо. – Я глянула туда, где лежало тело Римуса: – Я бы хотела, чтобы в живых остались все.

– Вот тут мне действительно жаль. Он был очень хорошим человеком.

Я обернулась к Истине и Нечестивцу:

– Ребята, это вы в темноте подобрались и отрезали ему руку, ничего не видя?

– А то, – сказал Нечестивец.

– Да, – ответил Истина.

– Тогда отрежьте ему голову.

Панталоне с отрезанной рукой дернулся, рванулся, метнулся размытой темной полосой, но Истина метнулся такой же полосой навстречу, меч сверкнул молнией, пробив снова сердце, на этот раз насквозь, как Панталоне пробил Римуса. Мелькнуло широким кругом лезвие Нечестивца – и голова Панталоне завертелась на полу. Это не просто производило впечатление, это было красиво, черт побери. Макабрически красиво.

– Кто‑ нибудь, суньте эту голову в мешок. Сожжем ее потом, отдельно от тела.

– Надо будет еще сердце вынуть, – напомнил Олаф.

– Ты прав, – кивнула я. – Займемся, когда разберемся еще с этими двумя.

– Ты убила нашего мастера! – крикнула Коломбина.

– Я бы спросила, напугала ли я тебя, но твой страх слышен прямо в голосе. Я ощущаю на языке его вкус, и это приятный вкус. Сейчас я тебе задам несколько вопросов. Если ответишь правдиво, умрешь быстро и почти без боли. Если будешь вертеть, врать и уклоняться от ответа, твоя смерть станет для тебя памятным событием. Я тебя отдам Олафу – это вон тот большой мужик.

Олаф покосился на меня, не отводя ствола от пленников.

– Ты серьезно?

– В эту минуту – да. Она же миниатюрная и темноволосая, даже твоему профилю жертв соответствует. Если она не ответит на мои вопросы – не говори, что не получал от меня хорошего подарка.

– Нет, не надо, пожалуйста! – взмолилась Коломбина.

– Ты пыталась убить меня и моих любимых. Твой мастер убил моего друга. Так что «пожалуйста» в этих обстоятельствах, да еще от тебя, вряд ли на меня подействует.

– Пожалуйста, не делай этого, – попросил Ричард.

Я покачала головой, не оборачиваясь:

– Ричард, иди домой.

– Неужто не найдется среди твоих мужчин никого, кроме меня, кто согласится со мной: некоторые вещи просто не делают? Ни по каким причинам?

Жан‑ Клод встал, подошел к Ричарду и стал его успокаивать. Это мне напомнило, как иногда в игре нужно посылать Паладина что‑ то посмотреть на той стороне холма, чтобы тем временем самому обобрать мертвецов.

Ко мне подошли с двух сторон Натэниел и Мика.

– Хочешь подойти к ней поближе? – спросил Мика.

Я кивнула.

– Ребята, а вы тоже считаете меня гадиной, что я предложила ее Олафу?

– Она тебя чуть не убила три раза, Анита. Ты – моя Нимир‑ Ра. Я бы ей сердце вырезал и тебе поднес на блюде.

Он был в кошачьем облике, и эта угроза прозвучала реально.

– Я у тебя покорный, я не спорю, – ответил Натэниел.

– Последнее время ты покорный, когда хочешь.

Он улыбнулся:

– Вырезать ей сердце я не стал бы, но посмотрел бы, как это делает Олаф. Она чуть не убила тебя, Жан‑ Клода и Ричарда.

– И Питера, – кивнула я.

– И Циско, – добавил Натэниел.

Я кивнула и попыталась повернуться к Римусу, но Мика потянул меня дальше.

– Давай зададим твои вопросы.

И мы пошли задавать вопросы, а Олаф тем временем ей шептал, что он будет с ней делать, что он хочет с ней делать.

– Не отвечай, пожалуйста, не отвечай на вопросы. Вампиры умирают настолько медленней, чем люди…

Можете себе представить – она на все вопросы ответила сразу же. Они с Нивией убили тех людей и попытались подставить членов церкви – это делалось, чтобы заставить Малькольма просто отдать им церковь. Тут вмешалась я и испортила им игру, убив Нивию. Я не сказала ей, что даже не знаю ни отчего погибла Нивия, ни что сделала для этого я. Потом, быть может, Жан‑ Клод мне поможет в этом разобраться. Коломбина должна была быть прикрытием, ширмой для Панталоне. Когда он захватил бы здесь власть, то даже Мать Всей Тьмы не могла бы заставить его расстаться с этой территорией. Все они, Панталоне, Нивия, Соледад, Коломбина, Джованни – все брали на себя работы наемных убийц.

Единственный вопрос, над которым она заколебалась, хоть на секунду, был такой:

– На кого из членов совета ты работаешь, Коломбина?

– Они меня убьют.

– Тебе не следует больше их бояться.

– Ты защитишь меня?

– В некотором смысле. Тебе не стоит беспокоиться, что кто‑ то из совета потом тебя убьет, потому что я тебя убью сегодня. Единственное, о чем еще у нас с тобой идут переговоры – это легкой будет твоя смерть или трудной. Выбирать тебе.

Она покачала головой.

– Олаф!

– Да?

– Нам все равно вырезать ей сердце. Хочешь с этого начать?

Он смотрел на меня так, будто спрашивал, не шучу ли я. Я вспомнила, как дернулось у меня в руках тело Римуса, когда Панталоне проткнул его рукой, пробил и раздавил сердце, убил его. Он шепнул не «спасите», не «больно, Господи», а «прости меня».

– Давай, – сказала я.

Ее держали, и Джованни держали, и Олаф распорол маскарадный костюм на ней, ее груди предстали перед собранием, а он начал очень медленно вырезать ей сердце. И не успел далеко зайти, как она уже выдала имена. Мастер Зверей и Любовница Смерти.

Она назвала имена, но Олаф не остановился. Он дорвался до своего счастья, и спорить с ним было сейчас как с аутичным ребенком: он бы просто не услышал.

– Я ответила, ответила! – крикнула Коломбина. – Во имя тьмы, убей меня!

Я велела Нечестивцу ее обезглавить – и он это сделал одним движением клинка, оставив на полу разруб. Никогда не видела, как сносят голову одним ударом. Алым фонтаном хлынула кровь, и Олаф поднял голову.

– Я не кончил!

– Она выдала эту информацию. Я ей обещала быструю смерть, когда она мне расскажет все, что я хочу знать.

Он посмотрел на меня очень не дружественным взглядом.

– Ты все равно можешь вырезать у нее сердце, – сказала я.

– Это не то же самое.

Выражения его лица я не поняла, и, честно говоря, очень не хотела бы понимать.

Я стала было извиняться, что не дала ему вырезать сердце у нее, пока она была еще живая, но сама себя одернула. Блин, шок начал уже проходить, и я спросила себя, какого черта я себе думаю. По закону все, что мы делаем, более чем допустимо. У меня ордер на ликвидацию, на него множество грехов списывается.

Он закончил вырезать у нее сердце, я попросила Нечестивца обезглавить Джованни. Интересно, смогу ли я перенять у него или его брата эту технику обезглавливания одним ударом. Мне это никогда не удавалось, даже мечом. Может, тут все дело в длине руки?

Сердце у Джованни я вырезала сама, взяв у Фредо нож, которым легче вскрывать грудную клетку, чем любым из моих. Я устала, и у меня уже начал проходить шок, отчего движения стали неуклюжими. Руки я уже запустила ему в грудь чуть ли не по локоть, но никак не удавалось нащупать сердце среди связок, удерживающих на месте сердечную сумку. Сумку‑ то я уже пропорола, но там будто что‑ то запуталось. А я так устала, почти до онемения… но все же недостаточного онемения.

– Я помогу? – склонился над телом Олаф. У него тоже руки были в крови, но только одна из них была будто в красной перчатке.

– Да, оно там запуталось. Наверное, я просто устала.

Он потянулся в дыру, которую я проделала, и его рука поползла вдоль моей, и только когда наконец его ладонь охватила мою руку, прижимая пальцы к еще теплому сердцу, только тогда я посмотрела на него. Мы оба наклонились над телом – лица наши разделяли считанные дюймы – запустив руки в превышающее их по длине тело. И Олаф смотрел на меня, наши руки сомкнулись на чужом сердце, и повсюду была кровь. А смотрел он на меня так, будто это у нас ужин при свечах, а я – в кружевном белье.

Очень отчетливо проплыла в голове мысль: «Я не закричу». Я буду спокойна. Я, блин, буду спокойна, черт меня побери. И к тому же, если я заору, ему будет в кайф.

И только чуть напряженным голосом я сказала:

– Кажется, вот почти дотягиваюсь. Можешь достать там дальнюю связку?

Он продвинул руку через мою, дальше вокруг сердца, и когда достал до того кусочка сердца, куда не доставала я, погладил мне руку. Я стала выводить руку наружу, когда почувствовала, что он ухватил тот нужный кусок мышцы или связки. Вырванное ранее сердце он положил на пах мертвого вампира и схватил меня за руку раньше, чем я успела ее вытащить из грудной полости, сжал мне пальцы внутри, и мы держали сердце вместе. Если бы я стала отбиваться, ему бы это понравилось. Я могла бы позвать на помощь, но он уже почти отделил его, и вскоре все закончится. Я заколебалась. Он оторвал сердце от того, что там удерживало его на месте, и оно скользнуло нам в ладони – ему и мне. Он свободной рукой держал меня выше локтя, управляя нашим выходом из грудной полости. Наконец он вытащил руку из тела вместе с моей, пристально глядя мне в лицо. Обычно у меня нет трудностей копаться в мертвом теле, но ощущение наших рук, держащих сердце совместно, локтей и предплечий, прижатых друг к другу среди скользких кровавых мышц, было до странности интимно. Последние несколько дюймов он смотрел вниз, на рану, а не мне в лицо, смотрел, как наши окровавленные руки выползают из раны под грудиной. И другой рукой придерживал меня за плечо, вздел наши руки вверх, и секунду мы держали сердце вместе, и он смотрел на меня поверх этой окровавленной мышцы.

Я знала, что побледнела, и ничего не могла сделать с этим. Я знала, что он обрадуется моему страху, но прекратить не могла. А он наклонился ко мне, перегнулся через окровавленное сердце, через наши окровавленные руки, через тело. Потянулся меня поцеловать.

– Не надо, – шепнула я.

– Ты не хочешь, чтобы я тебя целовал.

– Я вообще не хочу, чтобы ты ко мне прикасался.

И тут он улыбнулся:

– Отлично!

И поцеловал меня.

Нож Фредо уже устремился к другой груди, когда Олаф отшатнулся, чтобы я не достала. И рассмеялся – густым, глубоким смехом. Счастливым смехом, таким неуместным среди всего, что мы тут делали. И оставил меня с ножом в одной руке и сердцем в другой. Не будь у меня руки заняты, я бы потянулась за пистолетом. Потом списала бы на временное помешательство.

Он вытер окровавленные руки о собственную одежду, не только о рубашку, но вдоль всего тела, показав мускулы груди, живота, дошел до паха, растирал пах окровавленными руками и при этом смотрел на меня.

Этого мне хватило. Положив на пол сердце и нож, я бросилась в туалет, но не успела, и меня стало рвать перед дверью в холл. И рвало так, что ничего не осталось, рвало, пока не застучало в голове и я не стала сплевывать желчь. Мика положил мне на лоб прохладную человеческую руку, Натэниел придержал волосы, потому что у меня самой руки были еще в крови.

Олаф уехал. У меня к списку возвращающихся кошмаров добавился еще один: Олаф режет тело, только во сне крови гораздо больше, и Джованни кричит, и я отвечаю Олафу на поцелуй. Может, временным помешательством было, что я не застрелила его.

Питер на инъекцию не согласился и ликантропией не заболел. Он дома, поправляется по‑ человечески медленно, но ему шестнадцать, и он в хорошей форме. Он выздоровеет, но будут у него шрамы, как настоящему мужчине положено. Что сказал Эдуард Донне – понятия не имею. И не уверена, что хотела бы это знать.

Доктор Лилиан зашила мне порезы на груди. Она сказала: «Разве что тебе все равно, если шрамы останутся». Я сказала, что мне совсем не все равно. Я ее спросила, отчего это на груди остались бы шрамы, когда на животе и на боку все зажило начисто, а раны там были посерьезнее. Лилиан и ее коллеги решили, что картина была примерно такая: я так подкормилась тогда на лебедях, что энергии хватило не только всех спасти, а еще и залечить раны полностью, причем быстрее, чем мог бы нормальный ликантроп. Не знаю, что такое «нормальный» ликантроп, но Лилиан меня предупредила, чтобы была поосторожнее. «Не можешь же ты каждую ночь питаться от целой группы животных». В общем, она права.

Во мне теперь есть еще и тигр – стараниями Марми Нуар и Соледад. Так что мы ищем тигров, готовых переехать в Сент‑ Луис. Еще, как ни странно, то, что случилось, будто дало мне больший контроль над прочими зверями. По крайней мере последнее время они не пытаются разорвать меня на части. Как будто, если я выпускаю одного, остальные этим удовлетворяются. Почему так получается, никто точно сказать не может, а меня это «почему» интересует не очень, пока зверей это устраивает.

Хэвен остался в городе с новыми львами. Джозеф, его жена и его брат исчезли без следа, остальному прайду была предоставлена возможность войти в новый прайд Хэвена. Некоторые это предложение приняли. Хэвен и его коллеги – силовики мафии – стараются жить по моим правилам. Мне пока удается держать Хэвена вне своей постели, а моя львица как‑ то странно с этим согласна. И снова‑ таки мне хотелось бы знать, с чего это мои звери стали такие разумные, но очень не хочется слишком шевелить это чудо. Так что я просто радуюсь, что есть вещи, которые становятся легче, а не труднее.

Ричард ушел из церкви еще до того, как меня вырвало и не видел момента моего раскаяния – или паники, как ни назови. Мы опять больше не встречаемся. Так может остаться и дальше, и эта мысль меня не огорчает – почему, собственно, и может остаться так.

Джейк уехал. Странно, что некоторые запомнили о его участии в Арлекине, а некоторые нет. Он и его мастер тревожились, что Марми Нуар может вернуться и попытается снова меня использовать, так что он оставил мне подвеску из металла такого мягкого, что можно руками согнуть. На ней вырезаны символы, которых я не знаю. Поеду на уикенд к Марианне – она у меня метафизический психотерапевт, – покажу ей, пусть посмотрит. Джейк заставил меня обещать, что я его буду носить всегда. И я после того, как видела туфельки Марми Нуар с жемчугом там, в церкви, такие реальные, всегда его ношу, этот амулет. Не слишком большая цена за избавление от Марми Лапуленьки.

Священника, чтобы выслушал исповедь Малькольма, я нашла. Думаю, что ушло на нее дня три с перерывами на завтрак и на обед, но ведь каяться надо было за столетия.

Римус и Циско мертвы до сих пор, и это не изменилось. Я могла бы вернуть их как зомби, но это не значит вернуть. И все вспоминается последнее слово Римуса: «Прости». За что простить? Что не смог меня защитить? Что умирает? Вообще за все? Извиняться надо было бы мне – из‑ за меня его убили.

Питер иногда мне звонит, и мы с ним пережевываем нашу вину уцелевших. Не первый раз кто‑ то погибает, а я остаюсь жить, но этот случай самый свежий. Питер все еще хочет вырасти и быть таким, как его без пяти минут отчим. Если смерть Циско и то, что он сам чуть не погиб, не вылечила его от желания стать рыцарем удачи, то я уж никак его не отговорю.

Кстати, говоря о том, кого и от чего не отговорить… Мне надо попытаться удовлетворить потребности Натэниела, все его потребности. Я с Жан‑ Клодом обсудила предложение Байрона научить меня, как быть для Натэниела доминантом. Жан‑ Клод согласился, что если я всерьез собираюсь быть для нашего котенка верхней, то кто‑ то должен меня научить. Но предложил он такого учителя, который стопудово будет верхним, а не нижним: Ашер будет более чем рад обучить меня насчет БДСМ, если я действительно хочу выучиться. Честно говоря, не ловлю себя на таком горячем желании, но ради Натэниела должна хотя бы попытаться. Или нет? Если я попробую и не смогу, то я хотя бы пыталась. А если не попробую, и мы расстанемся, это будет моя вина. А мне больше не хочется чувствовать себя виновной в разрыве. Был когда‑ то момент с Ричардом, давно, в начале, когда я не пошла на компромисс. Может быть, если бы Ричард согласился спать со мной, когда я впервые попросила, ни для кого больше бы места не было. Можетё быть, если… А я не хочу смотреть вслед Натэниелу и говорить про себя «быть может» или «вот если бы только». Я пойду на компромисс, я проявлю гибкость… хотя это не основное мое достоинство. Иногда мне кажется, что я могу согнуться, а иногда – что сломаюсь. Если я позволю Ашеру показать мне, как сделать Натэниела счастливым – это меня сломает? Надеюсь, что нет.

[1] По Фаренгейту. Около +10(по Цельсию.

[2] Перевод Ю. Корнеева.

[3] Шекспир, «Король Лир». Перевод Т. Щепкиной‑ Куперник.

[4] Реквием цитирует строки из стихотворения леди Мэри Уортли Монтегю (In chains and darkness, wherefore should I stay, And mourn in prison, while I keep the key? ).

[5] Перевод Г. Кружкова.

[6] Жестокосердная прекрасная дама (фр. ).

[7] Перевод В. Левика.