Лорел Гамильтон 28 страница

А Коломбина спокойно стояла по ту сторону от кафедры в своем пестром маскарадном костюме, вся красная, синяя, белая, черная, отороченная золотом. Золотая треуголка на голове, и только разноцветные шары повторяют цвета костюма. И весь в черном стоял у нее за спиной ее слуга – темная тень ее яркого блеска.

– Ты прекрасно действуешь, Коломбина, – сказал Жан‑ Клод. – Я даже не почувствовал, как ты подчиняешь себе наш разум. Очень, очень тонкая магия.

– Благодарю за изысканный комплимент.

Она низко присела, держа коротенькую юбчонку так, будто та была куда более длинной.

Мне бы надо было нервничать, как минимум, а я была совершенно спокойна в круге всех рук. Так бывает перед операцией, когда тебя накачают наркотиками – спокойное, текучее тепло, на котором будто уплыть можно. Всплыла мысль: «Так бывает перед тем, как начнется настоящая боль», – но и она уплыла на той же теплой волне.

– Ты напала на публику, чтобы нас отвлечь, – произнес Жан‑ Клод голосом, от которого у меня обычно кожа шевелилась, но сейчас этого не произошло – как будто его руки, его прикосновение защитило нас от его голоса.

Она рассмеялась, но в этом смехе не было той ощутимости, как бывает в смехе Ашера или Жан‑ Клода. Даже сквозь почти анестезирующую дымку, которой окружил он нас, этот смех казался незаряженным, человеческим. То ли я все еще могла что‑ то чувствовать через то, что сделал Жан‑ Клод, то ли его сила меня защищала от нее.

Смех на алых губах оборвался вдруг. Она смотрела на нас серыми глазами, серьезными, как смерть.

– О нет, Жан‑ Клод, это не было отвлекающим маневром, но я должна признать, что недооценила тебя и твою слугу. Если бы я сумела отобрать у нее публику, я бы легко потом победила тебя обретенной силой.

– А сейчас? – спросил он.

– Я думаю, нужно будет более прямое нападение на тебя лично.

– Если оно будет слишком прямое, ты просто будешь казнена, – произнес его чудесный голос.

– Моя сила может действовать тонко, но не обманывайся – я могу действовать и прямо. Так же прямо, как сила, которую держишь в руках ты со своей воронокрылой слугой.

Жест тонкой руки – и стоящий за ее спиной мужчина вышел вперед, снял перчатку и вложил руку ей в руки.

– Не только твое прикосновение пробуждает в слуге новые силы, Жан‑ Клод. Не думай, что ты единственный мастер, владеющий этим искусством.

– Никогда так не думал, – ответил он.

И голос его был так же ласков, как у нее, но сила его ласковой не была. Она перешерстила нас, как рука – колоду карт. Во что же играть будем? Я уже раньше испытала, как водит Жан‑ Клод наш метафизический автобус, но никогда это не ощущалось как сейчас, никогда не осознавала я так до ужаса ясно – как до ужаса ясно осознает он свою силу…или мою или силу, что мы все ему даем. Он – вампир, а это значит, что сила его холодна, порождение логики, потому что эмоции не тревожат мертвых. Он проглядывал наши таланты, как мог бы Эдуард оглядывать содержимое своего оружейного сейфа. Какой пистолет для данной работы лучший? Какой будет выбран? Я на миг ощутила дрожь страха, нить истинного сомнения, но он прервал его, закрыл от меня плотно, от нас, потому что не только мой разум это ощутил. Я знала, что то же самое подумали, почувствовали Натэниел и Дамиан, и он испугался, что у нас нет оружия, защищающего от этого. Мы уже чуть не погибли от ее силы, даже без прикосновения ее слуги. Жан‑ Клод отсек сомнения, но они остались, не развеялись. Не холод вампира ощущала я, а холод необходимости. Сомнение – ее оружие; врагу оружие в руки не дают.

Ее сила ударила в нас, пошатнула, будто эта эмоция – мощный ветер, разрушающий мир. Как будто сердце и разум вскрыли ножом, широко, и теперь надо чувствовать и знать, как ты себя ощущаешь на самом деле. Многие из нас и живы потому, что редко когда заглядывают внутрь себя под беспощадным светом. А сейчас вдруг Жан‑ Клод, Дамиан, Натэниел, Ашер и я вдруг оказались в эпицентре ярчайшего света.

У Коломбины специальность – сомнение и боль, но Джованни, ее мужчина, расширил ее диапазон. Потеря, удушающее чувство утраты, когда кажется, что ты сама умираешь с тем, кого хоронишь. Она знала, что всем нам приходилось переживать утраты, и заставила нас их пережить снова. Но не наши личные утраты: Жан‑ Клод связал нас всех вместе. Я слышала вопль Джулианы, которую пожирал огонь. Ашер кричал здесь и сейчас, Жан‑ Клод вместе с ним. Мы стояли перед грудой остывшего пепла, оставшегося от женщины, которая была нашим сердцем. Дамиан снова видел, как горит его брат, и крики его стояли у нас в ушах – Дамиан свалился на колени как от удара, он снова стал маленьким и видел, как погибает его брат. С тошнотворным влажным хрустом обрушилась ему на череп бейсбольная бита, он рухнул на пол, протягивая к нам руки. «Беги, Нэтти, беги», – успел сказать Николас «Нет! » – истошно крикнул Натэниел здесь и сейчас.

А ребенок тогда сбежал, но сейчас он уже не был ребенком и он поднял голову.

– Я не побегу.

Я посмотрела ему в глаза, лавандовые глаза, и это были настоящие глаза, а не воспоминание о боли и смерти. Слезы струились по лицу, но он повторял:

– Я не побегу.

Я обрела голос:

– Мы не побежим.

Натэниел повторил, качая головой и проливая слезы:

– Мы не побежим.

Жан‑ Клод и Ашер опустились на пол рядом с Дамианом, сокрушенные тяжестью скорби. Никого рядом с нами не было – все охранники, даже Ричард, от нас бежали – бежали от ужаса и утраты. Бежали, чтобы им не передалось. Вряд ли можно было обвинить Ричарда, но я знала, что я сделаю это потом, знала. Что еще хуже, он будет сам себя обвинять.

В проходе рядом с нами я заметила какое‑ то движение. Мика был к нам всего ближе, у него хватило смелости или глупости быть близко к этой термоядерной бомбе эмоций, когда она взорвалась. И тут я увидела движение за его спиной – это был Эдуард. Самое удивительное, что и Олаф был с ними.

Натэниел тронул меня за руку, улыбнулся мне – сквозь слезы, еще не высохшие на лице. У меня защемило сердце от этого, но не по‑ плохому, а так, как бывает, когда любишь кого‑ то, и вдруг, посмотрев на него, ощущаешь, как сильно любишь. Любовь, любовь прогоняла боль. Эта любовь окатила меня теплым ветром, любовь и жизнь, искра, которая заставляет нас поддерживать друг друга. Она полилась через метафизическую связь между мной и Натэниелом, мной и другими моими мужчинами. Любовь, любовь поднимала их лица, заставляла на нас глядеть. Любовь помогала им встать на ноги, любовь – и наши руки, держащие за руки, утирающие слезы. Мы встали, быть может, еще не слишком твердо, но все были на ногах, лицом к Коломбине и Джованни.

– Любовь побеждает все? – спросила она с невероятным презрением.

– Далеко не все, – ответила я. – Только тебя.

– Я пока еще не побеждена.

Свет стал слабее, его будто кто‑ то вдыхал в себя, поглощал. Церковь заполнили сумерки, и легкая тень тьмы разошлась от стоящих на сцене двух арлекинов.

– Что это? – спросил Мика. Он уже подошел к сцене.

– Мать Всей Тьмы, – ответили Жан‑ Клод, Ашер и Дамиан.

– Марми Нуар, – сказали мы с Натэниелом.

Так называют Мать Всех Вампиров, потому что чертовски опасно назвать ее любым другим именем.

Вампиры в публике в панике рванули к дальним дверям. Кажется, даже ручные вампы Малькольма сообразили, что сейчас будет. Раздались крики – двери не открывались. Наверное, не стоило мне удивляться: Царица Всей Тьмы шла нас пожрать. Придержать одну дверь – просто семечки по сравнению с тем, что она вообще может сделать.

Мика прыгнул на сцену лентой мышц, показав, что ему не нужно быть в облике леопарда, чтобы двигаться с нечеловеческой грацией. Притронулся к моей руке – и эмоция, пробужденная нами для спасения самих себя, перепрыгнула на него. Он ничей не был слуга, ничей мастер, но любовь перешла на него теплым потоком.

Жан‑ Клод поднял к нам лицо, еще исчерченное красноватыми дорожками слез.

– Ты его любишь.

И даже при всех этих добрых чувствах я нахмурилась:

– Да. А что?

Жан‑ Клод покачал головой.

– Я хотел сказать, ma petite, что твоя любовь к нему…

Он махнул рукой и открыл для меня содержимое своих мыслей, что намного быстрее. Поскольку я люблю Мику, Жан‑ Клод может питаться энергией этой любви. Как будто его силы, полученные от линии Белль Морт, нашли себе новый способ мышления. Она сама и ее вампиры – все связаны с любовью и вожделением, но никто из них не умел еще пользоваться любовью как горючим, так, как ardeur использует вожделение. Это был как интуитивный прорыв в математике, в науке. Начинаешь с какой‑ то реальности и вдруг понимаешь, как перейти отсюда к реальности большей. Любовь – любовь может быть силой не только метафорически.

– Любовью ее не победить, – сказал Ричард у нас за спиной. Он вернулся на сцену.

Я смотрела на него и не знала, хочется ли мне сейчас его прикосновения. Распространится на него любовь или нет? Обидел ли он меня наконец достаточно для того, чтобы убить мои к нему чувства? Если да, то от него сейчас пользы не будет. Он только повредит мне, разрушит эту тихую новую магию.

– Тебе понадобится волк, как в прошлый раз, – сказал он.

Он прав, но…

Он протянул руку.

Сумерки дышали вокруг, будто сам зал делал этот вдох. Ричард протянул руку, взял мою ладонь, и его рука была теплой в моей, и это был все тот же Ричард, так же прекрасный с головы до ног, но сила не стала переходить с меня на него. Он стоял, держа меня за руку – и его прикосновение меня не трогало. Остальные, даже Дамиан, ощущались теплой нежностью, но Ричард оставался холоден для моего сердца.

– Анита… – прошептал он.

Что я могла сказать?

– Ты говорил, что мы для тебя ничего не значим. И что ты не хочешь ardeur’а.

– Это же не ardeur, – возразил он.

– Это он и есть, Ричард, Ты никогда не понимал, что ardeur для меня не только секс. Ardeur – это ardeur.

– Я чую след его запаха – это как если бы у любви был аромат.

– Это ardeur, Ричард, то, что из него стало.

– И если бы я остался рядом с тобой, ты бы сейчас изливала на меня любовь? – спросил он.

– Не знаю.

– Ma petite, нельзя ли это обсудить позже?

Мы оглянулись на него, продолжая держаться за руки.

– Прости, – ответила я.

Ричард понюхал воздух, и мне показалось, будто он действительно хочет понять, как пахнет любовь.

– Это не ее запах.

И я тоже понюхала воздух:

– Нет, она пахнет жасмином, дождем и ночью. А у этого запаха нет.

А тьма становилась… становилась темнее. Как и должно было быть. В сумерках сила дышала в зале, но силы еще не было достаточно, чтобы это была она.

Я обернулась к Коломбине и ее слуге:

– Белль Морт говорила, что вампиры Арлекина – слуги Темной Матери. Она имела в виду буквальный смысл?

– Девочка, из нас каждый несет в себе частицу изначальной тьмы. Ощути силу ночи, принявшей людской облик, и узнай истинный ужас.

Я покачала головой и сказала Ричарду:

– Это не она.

Он придвинулся ко мне, насколько смог протолкнуться сквозь прочих. Кажется, нас опять набиралась приличная ватага.

– Если бы я тогда в твоем сне не видал настоящую, это могло бы меня напугать.

Я кивнула:

– Но мы знали настоящую, и это и близко не она.

– Это не Мать? – спросил Ашер.

Он уже поднялся и стирал с лица слезы.

– Нет, это лишь ее тень, слабая тень.

Натэниел втянул в себя воздух:

– Я однажды учуял ее запах в машине. Она пахнет как что‑ то кошачье, как жасмин и еще много всякого. А тут запаха нет, это не настоящее.

Темнота начала давить, как навалившаяся тень ладони, но это была всего лишь тень. Младшие вампиры сбились в кучку, колотились в двери, вопили громче. На скамьях не осталось никого – только наши телохранители в проходах. И еще наши вампиры.

– Темная Мать поглотит вас всех, если не сложите оружие и не покоритесь нам.

Тень темноты пыталась нас сокрушить, Дамиан тихо застонал.

– Не бойся, – сказала я. – Это всего лишь тень ее силы, она бессильна нам повредить.

Коломбина будто сжала в ладони что‑ то невидимое, тень тьмы попыталась так же сжать нас, но я подумала: «Любовь, тепло, жизнь», – и она рассеялась клочьями. И снова лампы стали ярче.

– Это не та тьма, что погубила моего мастера в Англии, – сказал Реквием. – По сравнению с тем это просто дым и зеркала фокусника.

– Дым и зеркала, – повторила я. – То, что отвлекает внимание от иллюзии. Откуда нам знать, что ты настоящая Коломбина, что ты из Арлекина? Правила насчет масок знают все вампиры, и притвориться может каждый.

– Ах ты нахальная стерва! Как ты смеешь?

– Это объясняет нарушение правил, – сказал Натэниел. – Они вас пытались убить, не послав сперва черную маску.

– Вы действительно требуете от нас доказательств, что мы – Арлекин? – спросила Коломбина.

– Да, требую.

– Жан‑ Клод, она всегда говорит за тебя?

– Я счастлив, что у меня есть ma petite, которая говорит за меня.

Это не всегда так, но сегодня я отлично справляюсь.

– Я хотела вами завладеть, а не уничтожить. Но раз вы настаиваете…

От потолка отделился пласт черноты. Очевидно, он там был все время, но никто из нас его не видел. Будто черная огромная змея, если бы змея могла не иметь формы и уметь плавать в воздухе. Нет, черт побери, не змея это была, но не знаю, как еще назвать. Лента черноты, она шевелилась, и где она касалась ламп, там свет тут же гас, будто сожранный наплывающей тьмой.

– Пахнет ночным воздухом, – сказал Мика рычащим голосом.

– Пахнет, – подтвердили одновременно Ричард и Натэниел, даже не глядя друг на друга. Трое оборотней будто сосредоточились на чем‑ то, чего я не слышала, не видела, не чуяла – и тут почувствовала это как холодную струю ветра, учуяла – ночной воздух, влажный, но без дождя. Влажный, но без дождя. Я втянула воздух:

– А где жасмин?

Половина светильников на нашей стороне церкви скрылась под извилистой лентой живой тьмы. Прихожане – вампиры и люди – сгрудились у противоположной стены, как можно дальше от этой тьмы, от которой не выпускали их запертые двери.

Реквием закрыл лицо плащом, но стоял теперь возле сцены.

– Это та тьма, что убила моего мастера.

– Как она его убила? – спросил Мика.

– Тьма покрыла его, закрыла от наших взоров, он страшно закричал, а когда мы снова его увидели, он был мертв.

– От чего именно мертв, Реквием? – спросила я.

– У него вырвали горло, будто клыками огромного зверя.

Между нами и наступающей тьмой осталось два светильника.

– Я чую волка, – сказал Мика.

Я покачала головой:

– Мать Всей Тьмы с волками дела не имеет. Она орудует котами, самыми различными котами, но не собаками.

Натэниел и Ричард тоже понюхали воздух.

– Волк, – заявил Ричард.

Натэниел кивнул.

– Пули эту штуку не берут? – обратился ко мне Эдуард.

Я покачала головой.

– Тогда скажешь, когда найдется что‑ нибудь, по чему можно стрелять.

– Мне тоже интересно, – поддержала его Клодия.

Темнота доползла почти до сцены, но ощущение было не совсем то. Не как от Марми Нуар. Я отключила пушистый вкус любви от ardeur’а и потянулась вперед своей силой, своей некромантией. Потянулась я навстречу не наступающей тьме, а точке на потолке, где она возникла. Марми Нуар застенчивостью не страдает: если бы она здесь была, мы бы уже знали. А тогда кто это такой или что это за чертовщина? Кто несет в себе кусок тьмы?

Я пошарила в балках возле самой вершины купола, и почти слышала этот голос, громкий шепот: «Не здесь. Не здесь. Я не здесь». И я даже было отвернулась, и тут поняла, что делаю. Что‑ то там было в своде, кто‑ то там был.

Темнота заворачивалась у края сцены, начинала глотать светильники, прожекторами высвечивающие кафедру. Коломбина засмеялась радостно и жестоко:

– Всех вас пожрет тьма!

– Да не ты же вызываешь темноту, не ты и не твой Джованни, – бросила я ей.

– Мы – Арлекин! – крикнула она.

– Ты скажи твоему приятелю на потолке, пусть покажется.

Она вдруг застыла совершенно неподвижно, и это было выразительней, чем любая мимика человеческого лица. Кто‑ то там был, и она думала, что никто из нас об этом не узнает. Отлично, но чем это нам поможет?

Темнота почти добралась до нас. И пахла эта темнота влажной ночью, и землей, и волком, едким вкусом на языке. Нет, это не тот запах волка, что мне известен, но времени на анализы не было.

– Эдуард, стреляй в тот угол! – крикнула я, указывая туда, где притаился вампир.

Эдуард и Олаф выхватили пистолеты, нацелились. Темнота, клубясь, покатилась на нас, на Жан‑ Клода. Я выхватила пистолет, встала перед ним, и рядом со мной оказался Римус.

– Ты не забыла, что у тебя есть телохранители?

Мелькнул полосой Хэвен – и оказался рядом со мной.

– Наконец‑ то есть во что стрелять!

– Еще нет, – возразила я. – Он еще не здесь.

– Кто не здесь? – спросил Римус.

Заговорили пистолеты Эдуарда и Олафа, и темнота поглотила мир – черная, безлунная ночь.

– Блин! – выругался Хэвен.

Они оба придвинулись ко мне, я положила свободную руку на плечо Римуса, чтобы знать, где он. Ногу подвинула так, чтобы касаться ею Хэвена, а он положил руку мне на спину. Так мы хотя бы друг в друга не попадем. В полнейшей темноте мы стояли, вытащив пистолеты, но ничего не было видно. Как стрелять, если не видно, во что?

– Анита, слышишь меня? – крикнул Эдуард. – У нас тут кровь на стене, но не видно, во что попали!

– Слышу! – крикнула я в ответ.

– Идем к вам, – сказал он.

Я не знаю, что бы крикнула я в ответ: «Идите», или «Не надо! » – потому что Римус сказал:

– Волк.

– Близко, – ответил Хэвен.

Раздался влажный густой звук, будто нож выдернули из тела. Если бы я не напрягала слух изо всех сил, могла бы и не услышать, но ничего, потому что Хэвен и Римус обернулись одновременно, увлекая меня за собой – почти как партнершу в танце. Мы выстрелили на звук, на едкий запах волка. И еще раз, и стреляли, пока не получили ответный удар.

– Когти! – крикнул Хэвен.

Римус вдруг оказался передо мной, закрывая меня телом, и я почувствовала, как он дернулся от сильного удара.

– Хэвен! – крикнула я.

– Анита! – отозвался он, все оттуда же, справа.

Я высунула пистолет из‑ за Римуса и выстрелила в упор в тело с другой стороны от него, и стреляла, пока не защелкала пустая обойма. Но и Хэвен уже был здесь и стрелял в то, что было от Римуса с другой стороны, а тело Римуса дернулось, и мне показалось, что Хэвен его ранил случайно, но потом раздался звук, мясистый, рвущийся, влажный ужасный звук, хрустнули кости, и Римус вскрикнул снова. На меня хлынула горячая жидкость, и крикнула я. Когти рванули на мне футболку, и я выхватила нож, потому что другого оружия у меня не было. Когтистая лапа задела мне грудь, я полоснула по этой лапе ножом. Руки Римуса сжались вокруг меня, прижимая к когтям. Ничего не было видно, а то, что я ощущала, было непонятно. Откуда же эти чертовы когти взялись?

Хэвен больше не прикасался ко мне, я слышала шум драки.

– Отойди от него, Анита! Прочь от него! – крикнул Хэвен.

– От кого? – спросила я и ударила ножом в лапу, не принадлежащую Римусу. Резанула ее, но и она меня порезала, и я крикнула – больше от досады, чем от чего другого.

– Прости, – шепнул Римус, руки его соскользнули вниз, колени подкосились, но он не упал – я подхватила его, пытаясь поддержать, и только тут поняла, откуда взялась рука с когтями. Нет, этого не может быть.

– Римус! – крикнула я.

Движение, шум, бой. Непонятные какие‑ то звуки, напряженное пыхтение. Что там творится?

Римус вдруг рухнул вперед, я попыталась его подхватить, но слишком это было внезапно, да и тяжелее он меня на сотню фунтов. Я свалилась, ударившись спиной об пол, он упал на меня сверху и застыл, не шевелясь. Темнота рассеялась, снова стало видно.

Из спины Римуса торчала отрубленная рука. Я закричала – не могла сдержаться. Телохранители подбежали к нему, поднимая его с меня. На спину перевернуть его было невозможно, потому что рука торчала из груди, и кисть была уже человеческой, но по виду груди моей и Римуса понятно было, что она не была такой, когда пробивала его. Глаза его были закрыты, и лежал он неподвижно. С ужасной неподвижностью.

– Вытащите из него эту штуку, – велела Клодия.

Вдруг рядом с ней оказался Фредо, держа в руках нож размером с небольшой меч. Он занес клинок – и я успела отвести глаза до того, как он ударил. Истина и Нечестивец держали острия мечей возле горла нового арлекина, которого я раньше не видала, и он был весь в черном и в черной маске. У него не было руки. Олаф, Эдуард и охранники держали на мушке Джованни и Коломбину. Вокруг них стояли Ашер, Жан‑ Клод, Реквием и многие еще наши вампиры. Теперь, решила я, когда истинный мастер Арлекина повержен, они справятся с оставшимися двумя. Хорошо, когда что‑ то получается. Хэвен сидел на полу между этими двумя группами, из ран текла кровь, но он был жив. А вот насчет Римуса непонятно. Я повернулась к нему.

Руку уже извлекли, разрубив пополам, но в груди осталась дыра, через которую видно было насквозь – как от пушечного ядра в мультфильме.

– Ой, ё… – сказала я. – Сердце…

Клодия обернулась ко мне – в слезах.

– У этого гада серебряные скобы были на предплечьях. Серебро как бритва острое. Украшения, блин.

– У него заживают раны, – сообщил Нечестивец. – Как бы нам это прекратить?

– А Римус…

Я не могла этого произнести.

– Убит, – сказала Клодия.

Холодно и деловито, будто и не текли по ее лицу слезы.

– Да, – отозвалась я.

Она кивнула.

– Он погиб, спасая меня.

– Он погиб, делая свою работу, – ответила она.

Глядя на ее слезы, я подумала, был ли он всего лишь другом ей – или больше. Лучше, если другом. Ох, лучше.

Я встала – и снова упала. Ричард меня подхватил.

– Римуса убили, – сказала я и оттолкнула его.

– Анита, прошу тебя.

Я покачала головой:

– Либо помоги мне подойти к Истине и Нечестивцу, либо иди куда‑ нибудь еще.

– Но дай я хоть посмотрю, сильно ли ты ранена.

– Нет!

– Ты хочешь, чтобы Римус погиб зря? Да?

С другой стороны от меня возник Мика:

– Анита, давай посмотрим, а потом мы тебя отведем к Истине и Нечестивцу.

– Анита, пожалуйста, – попросил подошедший Натэниел.

Я кивнула. Они тряпкой, которую им дал кто‑ то из публики, стерли с меня часть крови. Царапины не были глубоки – не были глубоки настолько, что, будь я больше человеком, мне бы швы понадобились. При виде таких разрезов на груди я должна была бы беспокоиться о косметическом эффекте, но вот почему‑ то совершенно не беспокоилась.

– Отведите меня к ним, – сказала я.

Ричард взял меня под одну руку, Натэниел под другую, подняли на ноги и провели туда, куда я хотела. Мика шел за нами, неся перевязочный материал. Может, я даже позволю потом себя заклеить. Римус погиб, и я хочу знать, зачем. Или даже как. То, что возникло из тьмы, было вампиром, от которого пахнет волком и у которого когти как у сильного оборотня. Такое невозможно, но Римус убит – значит, возможно.

– Кто ты? – спросила я.

– Арлекин.

– Один из арлекинов, или ты – Арлекин?

Мой голос у меня в голове прозвучал отдаленно, будто я где‑ то поодаль от самой себя нахожусь.

– Я – Панталоне, бывший когда‑ то Панталеоном. Один из первых детей тьмы.

– Ты не послал нам черной маски, Панталоне, но пытался убить нас. Это против закона совета, это, черт побери, против закона Матери Всей Тьмы.

– Ты ничего не знаешь о нашей матери, человеческая женщина. Ты не вампир, ты не суккуб. Ты всего лишь некромант, и наши законы разрешают убить тебя на месте.

Запахло жасмином.

– Цветы, – сказал Натэниел.

– Что это? – спросил Ричард.

Я почуяла дождь едва заметным запахом ветра, которого не было уже миллион лет. На языке был вкус жасмина, сладкий и удушающий. Но сейчас я не испугалась, я обрадовалась этому запаху, потому что я знала, на кого она злится. Хотя «злится» – слишком сильное слово, как я поняла, когда она приблизилась. Слишком это человеческая эмоция, а она, по ее собственному выражению, забыла, как это – быть человеком.

– Марми Нуар, – ответил Ричарду Натэниел.

А я и забыла, что был вопрос.

– Сопротивляйся ей, Анита, сопротивляйся! – крикнул Ричард.

– Если ты не будешь мне помогать, отвали и не мешай.

– Помогать в чем? Дать матери всей тьмы завладеть тобой?

– Отвали немедленно, Ричард! – заорала я на него, и у него на руке красной пастью открылся порез. Это не была Марми Нуар: я такое уже делала пару раз под стрессом. По своему произволу я этого делать не могла, но… – Это не она, это я. Помогай или уйди.

Я старалась говорить ровным голосом, потому что эмоции, видимо, были опасны.

– Не впускай ее в себя.

– Мика, возьми меня за руку.

– Не давай ей этого делать, – обратился к нему Ричард.

– Нам по‑ прежнему грозит опасность, Ричард, – сказал Мика. – Ты не понял? Мы должны кончить, что начали.

– То есть убить их?

– Да, – ответила я. – Убить их, убить их всех!

И еще один порез открылся на руке Ричарда. Он выпустил меня, как выпускают горячий предмет, ожегшись. Мика охватил меня мохнатыми руками. Они с Натэниелом вывели меня вперед, чтобы я могла сделать то, что сделать нужно. То есть то, что я должна сделать. Нет, не должна – хочу. Я хочу убить его. Он убил Римуса, и Римус погиб потому, что этот лежащий вампир хотел убить меня. Римус отдал жизнь, чтобы меня спасти, и я сегодня заплачу свой долг, заплачу кровью и страданием убийцы. Очень, очень это казалось удачной мыслью.

Запах жасмина был повсюду, вкус дождя у меня на языке. Лицо мне овевал прохладный и свежий ветер, и исходил этот ветер от меня.

– Снимите с него маску, – велела я, и в моем голосе слышалось эхо чужого голоса.

– Если вы увидите мое лицо, я вынужден буду убить вас всех, – сказал он.

Я засмеялась, и от смеха ветер заиграл вокруг по залу, гладя прохладными руками лица, растрепывая волосы.

– Ты сегодня умрешь, Панталоне. Можно снять с тебя маску сейчас, можно когда ты будешь лежать мертвым у ног моих. По мне, лучше сейчас, но я не думаю, что это важно.

Ветер снова ослабел, я тонула в запахе дождя и жасмина.

Он ударил меня своей силой – будто какой‑ то волчий дух, огромная темная звериная масса бросилась на меня, разинув пасть. Мика и Натэниел оттащили меня, но эта тень, хоть и всего лишь тень, бросила нас на пол. К нам побежали со всех сторон, но Марми Нуар уже была здесь. Тень волка влилась в меня, и она впитала его, как впитывает воду тающий снег. Одним касанием его силы пришло воспоминание:

Вьюга, невероятно холодная, ветер воет, и ему даже показалось, что он слышит в этом ветре голоса. Он нашел пещеру, засыпанную снегом. Укрытие, подумал он. Потом услышал рычание, глухое и слишком близкое. Убежище от вьюги было уже занято. Тут в свет его костра шагнула женщина с распущенной волной темных волос и сверкающими глазами. От нее пахло смертью, и он хотел сопротивляться – его тело горячо перелилось костью и плотью в волчий образ, но не в такого волка, как бывает теперь – нет уже таких волков, а она превратилась в огромную полосатую кошку – цвета льва, но полосатую, как тигр, но больше и льва и тигра. Она чуть не убила его, но когда от боли и ран он снова стал человеком, она стала от него питаться, и питалась три дня, пока не прекратилась вьюга, а на четвертые сутки, когда упала ночь, они вышли на охоту вместе.

Я вернулась в здесь и сейчас и увидела, что Истина и Нечестивец пробили ему мечами сердце и шею, он ругался и вертелся, но не умирал. Я знала, ну, просто знала, что мечами его не убить, ибо он старой крови. Крови тех времен, когда вампир мог быть оборотнем, а оборотень – вампиром, пока эта кровь не ослабела. Можно было бы срубить ему голову, вырвать сердце и сжечь отдельно, но разве мне не нужны ответы? Нужны, и очень.

С помощью Мики и Натэниела я смогла сесть.

– Ваши действия могли привести к расформированию всего Арлекина. Вам это все равно?

– Убей меня, если можешь, но на твои вопросы я отвечать не буду.

Поселившаяся во мне темнота была другого мнения.

– Фредо! – позвала я.

Худощавый смуглый крысолюд с ножами вырос передо мной.

– Найдешь ли ты здесь достаточно рук и ножей, чтобы пригвоздить его к полу?

– Это можно, но придется наваливаться на ножи, иначе они его не удержат.

– Прижмите его телами, мне сейчас все равно. Мне нужно его коснуться.

– Зачем?

– Тебе не все равно?

– Сегодня – нет.

Я заглянула в темные глаза – там была боль потери, и на нее я ответила:

– Темнота может заставить его говорить, а потом я его убью.

– Хороший план, – кивнул Фредо и огляделся в поисках добровольцев – подержать вампира. Добровольцев хватило.

Пока его валили и растягивали, Жан‑ Клод подошел ко мне.