Лорел Гамильтон 27 страница

– Да.

Она была явно довольна собой.

Эдуард и Олаф просто стояли по сторонам, как хорошие телохранители. Мика присел и спросил:

– До тебя можно дотронуться?

Я поняла, что он хочет спросить: эта мистическая фигня передается прикосновением?

– Я думаю, можно, – ответила я.

Он взял меня за локоть и поставил на ноги без малейших усилий. Грэхем протянул руку Натэниелу. Мы покачивались, но не падали. Уже хорошо.

Коломбина хотела завладеть паствой, чтобы воспользоваться ею как аккумулятором силы, достаточной, быть может, чтобы выиграть битву у Жан‑ Клода. Но сейчас они принадлежали мне, и через мое посредство – Жан‑ Клоду.

– Ты опоздала, – сказал Малькольм. – Я их отдал моему мастеру.

– Ну, такие связи, пока они свежие, не очень крепки.

– Смелые слова, Коломбина, – ответил Жан‑ Клод, и его голос скользнул по моей коже.

Натэниел рядом со мной поежился. Я ощутила, как еще сотни две вампиров или больше среагировали на тот же голос. Один крикнул:

– Малькольм, спаси нас от этого развратника и его блудницы!

Я обернулась и нашла говорившего глазами – он протягивал Малькольму умоляющую руку. Сперва я разозлилась, а потом услышала его мысль и поняла его страх: его гетеросексуальное тело отреагировало на голос Жан‑ Клода. На голос, говоривший обычные слова; Жан‑ Клод даже ничего не делал – пока что. Что бы почувствовала я, ощутив такое от вампирши?

Я вспомнила Белль Морт: она сделала куда больше, чем просто воздействовала на меня голосом. У меня краска бросилась в лицо, оно загорелось при мысли о ее теле, о ее руках на мне. Я чувствовала вкус ее губ, сладость ее помады. Шелк ее кожи пристал к моим пальцам, я их вытерла о кожу собственной куртки, чтобы сменить ощущение, но не помогло. Ощущение ее кожи было как паутина, которую нельзя стереть.

Натэниел попытался до меня дотронуться, но я отдернулась, качая головой, протягивая руки к ним ко всем и пятясь по проходу. Мне нужен был Ашер, или Жан‑ Клод, или кто‑ нибудь, кто лучше меня понимает ее силу. Может, это была всего лишь реакция на то, что она сделала со мной во сне, но на это рассчитывать нельзя было. Если она попробует меня подчинить, нужен рядом кто‑ то, кто поможет мне отбиваться.

Не знаю, поняла Коломбина, что происходит, или решила, что это ardeur, но явно она подумала, что это дыра, слабость. И снова она атаковала паству, и то, что она делала раньше, было всего лишь финтом, изображением попытки. Сейчас ее сила врезалась в массу вампиров подобно огненному мечу. Там, где он их касался, они вскрикивали, и метафизические узы, привязывающие их к Жан‑ Клоду и ко мне, сгорали. Как будто она перерезала их физически, и они не выдерживали.

Одна из отрезанных вампирш выскочила в проход и рухнула на четвереньки возле моих ног. Я не ощущала, что она чувствует, но явно ей было больно. Мужчина с выкаченными серыми глазами тянулся ко мне с криком:

– Мастер, спаси!

Он не Малькольму тянулся и не к Жан‑ Клоду, именно ко мне.

Я взяла его за руку, не успев даже подумать. Ладонь его была куда больше моей, она охватила мою руку, но он тут же перестал кричать – встал со скамьи и обернулся вокруг меня, будто своего последнего прибежища в этом мире. Я обняла его крепко, и ощущение Белль Морт исчезло, вытесненное реальным ощущением этих мышц. Девочка подползла ко мне, коснулась ноги – и тоже перестала кричать, обернувшись вокруг наших ног, этого неизвестного вампира и моих. Я знала теперь, как избавить их от боли, вернуть и снова сделать моими.

Я подняла голову к сероглазому – он наклонился надо мной, согнувшись в поясе. Я взяла его лицо в ладони, встала на цыпочки, нашла губами его рот и поцеловала. Губы у него были сухие, испуганные, нервные, но мне удалось сделать то, что никогда не получалось раньше: зачерпнуть из себя ardeur. Вдруг до меня дошло, будто свет зажегся: ardeur не обязан быть океаном. Достаточно одной капли дождя, чтобы губы смочить.

И эту каплю силы я вдохнула ему в губы, нашла оборванные куски там, где резанула Коломбина. Она резала с силой и болью, предупреждая и запугивая. Она показала пытку, пламя и уничтожение тем, кто ее отвергнет. Я предлагала поцелуй, любовь и нежность. Если бы я секунду назад не чувствовала силу Малькольма, у меня могло бы не получиться, но его побуждения были так чисты и так самоотверженны, что ardeur будто научился новому вкусу. Я и предлагала им этот вкус, предлагала выбор, предлагала прохладную воду и безопасность – а она предлагала ужас и наказание. Она была угрозой, я – обещанием.

Я отвоевывала их обратно поцелуем и прикосновением. Они текли со скамей потоком, и я шла между ними. Дамиан и Натэниел шли со мной, помогали двигаться в толпе, там поцелуй, здесь прикосновение. Такая была мягкость в ardeur’е, какой никогда раньше я не ощущала, и сила Коломбины таяла под волной доброты. Волной прикосновений и целомудренных поцелуев. Мы спасем вас, мы снимем вашу боль. Ей следовало бы помнить, что люди отдают все, чем владеют, все, что представляют собой, только чтобы о них думали, заботились, чтобы избавили от страдания. Тем и заманивают секты: обещание доброй семьи, тем, как люди представляют себе любовь. Но любовь – не отсутствие страданий, любовь – это рука, которая тебя поддерживает, когда ты проходишь через них.

Коломбина завопила в досаде – и нарушила пакт. Она потянулась к Джованни, я ощутила, как она коснулась его – не руку почувствовала, но силу, которую она взяла. Та сила, которую мы оттесняли, внезапно прыгнула – будто огромная приливная волна вдруг воздвиглась против нас. Я повернулась и глянула вверх, будто там можно было что‑ то увидеть, но там ничего не было – и это ничто на меня обрушилось. Я оказалась в огненном водовороте. Каждый вздох был пыткой, смертью, но нельзя же не дышать. Сила обжигала горло, я пыталась вскрикнуть, но воздуха не было. Ничего не было, кроме боли.

Из боли родился голос:

– Я избавлю тебя от нее. Будь моей, и это прекратится.

Мысленно я ответила вызывающим воплем, но это была та боль, которая в конце концов тебя сломает. Ты просто скажешь да, кому угодно и на что угодно, лишь бы она прекратилась.

Отдаленно я ощущала под собой ковер на полу, знала, что извиваюсь на нем, но все ощущения забивала боль. Перед глазами дрожали полосы, мелькали образы, будто боль застилала и зрение. Чьи‑ то руки пытались меня удержать, но просто тело не могло лежать спокойно – это было бы слишком больно.

И снова голос в голове:

– Сдайся, и это будет так хорошо. Сдайся, сдайся. Это же все чужие, отдай их мне, Анита. Отдай.

Я даже не знала, кого это «их». Существовала только боль, и какой‑ то кусок сознания, который ей не поддавался. Будто все, что под кожей, горело и прожигало себе путь наружу.

Чьи‑ то руки меня удерживали на полу, и их было достаточно, чтобы я их чувствовала. Они были твердые, реальные, будто якорь в море боли. Руки, руки, настоящие, а это значит…

Свет, жгучий свет, солнце слепит глаза, и я горю.

Я заорала, что‑ то накрыло мне рот – губы, поцелуй, и за ним – сладкий мускусный запах леопарда. Леопард во мне встрепенулся навстречу этому запаху, и солнце было теплое, доброе, не жгучее. Я поднялась вместе со зверем Мики, две черные мохнатые твари заплясали вместе, закружились вверх, к свету. Боль свалилась шелухой, когда мне вспомнились мех и когти, зубы и мясо. Я не вампир на самом‑ то деле, нет во мне того, что она могла бы сжечь. Ее сила действует только на мертвых, а мне только что напомнили, насколько я жива.

Я заморгала, глядя в близкое лицо Мики. Он лежал на мне сверху, держа мое лицо в ладонях, и я не могла повернуться и глянуть, кто прижимает мне руки и ноги к полу, но рук было много, и в воздухе пахло волком, гиеной и человеком. Я сперва понюхала воздух, потом только попыталась посмотреть, кто меня держит.

– Анита? – спросил он, глядя на меня глазами леопарда.

– Я здесь, – прошептала я.

Он сполз с меня – теперь мне был виден Эдуард возле моей правой руки. Олаф навалился на правую ногу, Римус – на левую. Грэхем держал мне левую руку. Я обернулась к ним ко всем:

– Можете теперь меня отпустить.

– Еще нет, – ответил Эдуард. Он стоял на четвереньках, и до меня дошло, что он всем весом удерживал одну мою руку. Интересно, насколько же это было трудно.

– Такое было впечатление, что ты сейчас перекинешься, – сказал Римус, не отпуская мою левую ногу.

– Если остался еще какой‑ нибудь зверь, отпускать нельзя, – сказал Олаф.

Этот здоровый мужик, почти такой же огромный в человеческом образе, как Грэхем в зверином, очень серьезно относился к своему теперешнему занятию. Моя сила произвела впечатление даже на него. Что ж я такое устроила тут?

Подумала их убедить, но оглядела лица и поняла, что не только впечатление на них произвела, а попросту напугала. То есть впечатление оказалось не слишком благоприятным. Что я теперь ни говорила бы, они меня не отпустят, но уж очень не хотелось мне лежать распластанной как лягушка в самом разгаре боя.

– Наши слуги сразились, Жан‑ Клод, и мой слуга остался стоять.

– Но ma petite победила, Коломбина. Она выдержала силу Джованни. При всей боли, что ты причинила ей, она не позволила тебе с ее помощью завладеть остальными вампирами. Они мои по‑ прежнему, и ты не можешь питаться их силой, как собиралась.

Я могла повернуть голову так, чтобы видеть Жан‑ Клода, но Коломбина осталась всего лишь голосом. А я должна быть рядом с Жан‑ Клодом. Интуиция мне подсказывала, что добром дело не кончится – это в воздухе чувствовалось.

– Кто‑ то заговорил вне очереди, – сказала она.

– Я ощутил твою силу, Коломбина, ощутил, как она формирует их в огромный костер, который будет эту силу питать. Не нужно мне было слышать чьи‑ то рассказы, чтобы понять, что ты собираешься делать. Ты умеешь брать других вампиров и обращать их силу в мощное оружие.

– Да, – ответила она.

– Но ma petite помешала тебе взять этих малых вампиров и создать из них себе армию, источник силы. Что будешь ты делать теперь, когда не можешь обрести силу этим способом? – И у меня в голове прошелестел его голос: – Хорошо бы ты была рядом со мной, ma petite.

– Пытаюсь, – прошептала я. – Дайте встать, мальчики.

Сила дохнула по церкви. Она будто подпитывала все твои сомнения – нет, сама ими питалась. Бог мой, как питалась от них Коломбина, она вызывала их, как вампиры, которые умеют питаться похотью и страхом. Вдруг меня захлестнула уверенность, полная уверенность, что нас ждет поражение. Все мы погибнем, и ничего я сделать с этим не могу.

– Господи! – почти простонал Римус, охватив голову руками. Меньше всех, кажется, подействовало на Олафа и Эдуарда. Мика протянул ко мне руки, притянул меня в кольцо этих рук, дал мне погрузиться в их силу, но сомнения не пропали, они душили меня. Вокруг плакали, молили прекратить. Кто‑ то причитал: «Что угодно, что угодно, только не надо больше! » Было больше одного способа у нее выиграть эту битву.

Натэниел подполз к нам, протянул руку, опустив голову. Я взяла его за руку, и ударом силы сомнения отбросило назад. Он поднял голову и посмотрел на меня прямым взглядом своих прекрасных глаз, лицо его осветилось, будто солнце вышло из‑ за тучи.

– Я в тебя верю.

Я притянула его в круг из рук Мики.

– Ты меня заставляешь в себя поверить.

Как и раньше, прикосновение Натэниела прогнало сомнения, и его неколебимая уверенность защитила нас обоих от Коломбины. Даже будучи в одном помещении со мной, она не могла своими сомнениями пробить уверенность, сообщенную мне Натэниелом.

К нам подполз Дамиан – наверное, отчасти сомнения навалились и на него, но еще он был вампиром, и жгучая иллюзия смертоносного солнца поразила его вместе со мной. Я видела, как ему больно, и больно вдвойне от воспоминаний о погибшем на солнце лучшем друге. Связь со мной позволяла ему быть на солнце и не гореть, но ужас перед светом мешал этому радоваться. Солнце есть смерть, точка. Конец. Он помнил, как сворачивалась, сползая лоскутами, кожа с горящего тела друга.

Натэниел схватил его за пальцы, я за запястье, и мы втащили его в круг наших объятий. От нашего прикосновения он задрожал всем телом, но поднял к нам залитое слезами лицо.

– Ее сила невыносима. Можно на что угодно пойти, только бы она перестала.

Я кивнула. Собравшиеся вопили, плакали, молили перестать. Если бы такие правила были бы в последний раз, как Жан‑ Клоду был брошен вызов, то привлечение публики на свою сторону означало бы победу. Тогда в город приехал член вампирского совета, Колебатель Земли, умевший своею силой вызывать землетрясения. Чтобы спасти город и свести разрушения к минимуму, Жан‑ Клод заключил с ним соглашение, что состязаться они будут в менее деструктивных возможностях, и одно из испытаний было такое: потрясти публику в «Цирке Проклятых». Если бы тогда победой было привлечь ее на свою сторону, мы бы проиграли.

Я попыталась своими метками ощутить Жан‑ Клода, но он не подпускал меня к себе. Один раз мелькнул его образ, весь в сомнениях, но сомнения были не его – Ричарда. Бедный Ричард, он пришел поддержать Жан‑ Клода, но был так полон сомнений в себе, что вместо этого ослабил его – ослабил их обоих. И Жан‑ Клод закрылся, чтобы я не почувствовала этого. Так они с Ричардом оказались в построенном Ричардом аду.

Я вскочила на ноги, не отпуская Натэниела и Дамиана. Мика встал с нами, но опустил руки.

– Я люблю тебя, – сказала я ему.

– И я тебя люблю, но иди. Иди сейчас к Жан‑ Клоду.

Мы двинулись к сцене. Жан‑ Клоду надо было кого‑ то тронуть, у кого нет сомнений ни в нем, ни в себе. Держа в руке руку Натэниела, я могла даже поделиться этой уверенностью.

На сцену мы взлетели бегом, и я рухнула в объятия Жан‑ Клода. Рухнула, держа правой рукой Натэниела, а левой Дамиана. Жан‑ Клод покачнулся от такой тяжести, от инерции. Ашер помог ему устоять, удержал, упираясь ладонью в спину. Ричард стоял на четвереньках, опустив голову, даже не глянул, когда мы налетели на Жан‑ Клода и Ашер удержал нас всех.

Жан‑ Клод обнял меня, и я ощутила Ашера за его спиной, за нашей спиной, он помогал нам, поддерживал нас. Я заглянула в глаза Жан‑ Клода, в эту полночную синеву. Натэниел обвил руками Жан‑ Клода, меня и Ашера. Наверное, Ашер бы отодвинулся, но времени не было. А Дамиан, не отпуская моей руки, опустился рядом с Ричардом, тронул упавшего за плечо. Мы с Натэниелом дали Жан‑ Клоду основание для фундамента, камень, чтобы на нем строить. Дамиан же поделился с Ричардом своим самообладанием, своим жестким хладнокровием. Их эмоции всплеском силы плеснули через меня, через Жан‑ Клода, в Ашера, стоящего за ним.

И хладнокровие Дамиана перехлестнуло через панику Ричарда и превратило ее в стену льда. У Ричарда появилась оборонительная стена, за которой можно было спрятаться. Дамиан поднял Ричарда на ноги, и они стояли, держа друг друга за плечи, как здороваются иногда друзья вместо рукопожатия, когда слишком они мужественны, чтобы обниматься. Дамиан держал меня за руку, но они с Ричардом стояли вне круга чьих‑ то рук.

Они остались вне круга прочих мужчин, и у Ричарда вспыхнул страх. Он не Коломбины боялся, не ее слуги, он боялся Жан‑ Клода, меня и Ашера. Это был один из слишком глубоких взглядов, который иногда кидали мы в мысли друг друга. Но Дамиан отрезал это ощущение, он перекрыл этот страх железом своего самообладания. Столетиями он учился укрощать страх, когда был игрушкой мастера, умевшего возбуждать в других страх и питаться им, как питалась сомнением Коломбина.

– Мы должны завоевать публику, mes amis.

– Как когда в городе был Колебатель Земли? – спросила я.

Он кивнул, чуть крепче меня стиснув – я знала, почему. Колебатель Земли победил тогда. И только его попытка сделать меня своей слугой, его попытка заставить меня убить Жан‑ Клода дала мне возможность убить вместо этого его. Я прижалась лицом к крахмалу его кружев. Почти уже сломала эту его привычку – носить старомодные кружева, но сегодня он был одет как при нашей первой встрече – пена белых кружев и черный бархатный пиджак. Только кожаные штаны показывали, что он знает, какой сейчас век. Свободную руку я сунула ему под пиджак, взяла его за бок и испугалась.

– Я не знаю, кто такой был Колебатель Земли, – заговорил Натэниел, – но вы мне просто скажите, что делать, я это и буду делать.

– Было бы среди нас больше склонных подчиняться, насколько быстрее все бы происходило, – вздохнул Ашер.

Я не могла не улыбнуться, хотя никто не видел моего лица.

– Ты не из наших, – сказал Ричард с враждебной интонацией.

– Мы должны объединиться, Ричард, или будем разбиты, – ответил ему Жан‑ Клод.

– Он не твой подвластный зверь и не твой слуга. Чего я должен с ним миндальничать?

Ашер хотел было отойти, но Натэниел напряг руку, не выпуская его.

– Не уходи.

– Отпусти, мальчик. Этот волк прав: я тут ничей не возлюбленный.

Грусть была в его голосе, как вкус дождя на языке, жизни и жизни печали в этом звуке.

– Наша уверенность не выходит за пределы наших триумвиратов, – сказал Жан‑ Клод. – Даже наш волк тонет. Как можем мы спасти других, если не можем спасти себя?

Голос его прозвучал как эхо Ашера, столь полное скорби, что у меня перехватило горло непролитыми слезами.

– Деритесь, черт побери! – Клодия подскочила к краю сцены, по ее лицу текли слезы. Ее чувства были напоказ, и казалось, что она испытывает просто физическую боль. – Деритесь ради нас! Нечего падать кверху брюхом и подставлять горло этой гадине!

К Ричарду подошел Малькольм:

– Сражайся ради нас, Жан‑ Клод. Сражайся ради нас, Анита.

Он посмотрел на Ричарда, и вдруг у Ричарда стал в кожаной маске неправильный вид. Не крутым он смотрелся в кожаном прикиде, а видно стало, что именно он делает. Он прятался. Все мы стояли на виду, и только враги и Ричард прятали от мира, кто они. Малькольм стиснул его плечо:

– Сражайся ради нас, Ульфрик. Пусть не погубят нас всех твои страхи и сомнения.

– Я думал, что кто‑ кто, а ты поймешь, почему я не хочу их касаться, когда они собирают единственную силу, которая есть у нас для битвы вот с этими.

– Я чувствовал, что сегодня пробудила Анита со своим триумвиратом. Эта была дружба и любовь, чище которой я никогда не знал. Я начинаю верить, Ульфрик, что ardeur – самоцвет с многими гранями, но ему нужен свет, чтобы сиять.

– Что это за ерунда? – спросил Ричард со злостью и досадой, оттолкнул руку Малькольма и посмотрел на Дамиана. – Тебе же пришлось испытать худшее из этого?

Дамиан просто посмотрел на него.

– Чтобы пожать благо, приходится принимать зло вместе с добром. Я не могу этого сделать, не могу. – Он посмотрел на меня. – Прости, я не могу идти туда, куда ведет эта дорога.

– И что, ты думаешь, мы будем делать, Ричард? – спросила я.

– Что вы всегда делаете. Трахать все, что шевелится.

– Она не секс предложила моей конгрегации, но дружбу.

– Но на этом же она не остановится. Так никогда не бывает. – Он посмотрел на Малькольма и сказал: – Ты просишь меня сделать то, чего не сделал сам никогда.

Малькольм кивнул:

– Ты прав. – И кивнул снова. – Ты абсолютно прав. Я держался своей высокой морали, я был так уверен, так глубоко уверен, что я прав, а Жан‑ Клод не только не прав, но он – зло. Я говорил Аните страшные вещи, я говорил ей, что она блудница и ведьма. Так и еще хуже я называл подданных Жан‑ Клода перед моей паствой. Но моя праведность не могла их защитить.

– Я знаю, – кивнул Ричард. – Анита спасла мою мать и моего брата, спасла им жизнь, но делала ужасные вещи, чтобы успеть это сделать. То, что я до сих пор считаю аморальным, недопустимым, и каждый день я должен жить с мыслью, что если бы я там был, я бы помешал Аните пытать того человека. Я не дал бы ей обесчеловечить ни себя, ни его. Я держался бы своей высокой морали, а моя мать и мой брат Даниэль погибли бы. – Слезы блестели в на его лице, удержанные кожаной маской. – Я так всегда был в себе уверен, и Райна не пошатнула моей веры, только укрепила в ней. Но Анита, но Жан‑ Клод, только они заставили меня усомниться во всем.

Я чуть отодвинулась от Жан‑ Клода, касаясь его, потому что прервать прикосновение не решалась. Если сомнения даже при прикосновении так сильны, трудно себе представить, что было бы в ином случае. Мы бы просто погибли.

– Мой крест еще действует, Ричард. Он горит священным светом, Бог не оставил меня.

– Но ведь должен был, – возразил он. – Должен был, разве ты не видишь? Если то, во что я верю, правда, если правда то, во что ты – по твоим словам – веришь, то крест на тебе гореть не должен. Ты столько заповедей нарушила, ты убивала, пытала, блудила – а крест на тебе еще действует. Не понимаю.

– Ты хочешь сказать, что я – зло, и Господь должен отвернуть от меня лицо свое?

Даже маска не могла скрыть, как свело его лицо судорогой эмоций, и слезы наконец потекли струей.

– Да, это я и хочу сказать.

Я смотрела на него, понимая, что отчасти дело в вампирских силах, воздействующих на его мозг, но силы Коломбины, очевидно, могут только вызвать то, что в тебе уже есть. Отчасти Ричард сам верил в то, что говорил.

– Ma petite …

– Ничего, – сказала я. – Ничего, все нормально. – Такое ощущение в груди было, что оттуда кусок вырезали – не кровавый и горячий, а ледяной и холодный. Будто его давно уже нету, а я не хотела этого видеть и признавать. – Может быть, Бог – не полиция нравов, Ричард. Иногда я думаю, что христиане цепляются к сексу потому, что куда легче следить за этим, чем себя спросить: «А я хороший человек? » И если ты хороший, пока не занимаешься сексом со многими, так все в порядке. Легко ведь думать: «Я ни с кем не трахаюсь, значит, я хороший». Так легко тогда быть жестоким, потому что пока ты ни с кем никому не изменяешь, так ничего такого плохого ты не делаешь. Ты действительно так думаешь о Боге? Секс‑ полиция для тебя и Малькольма? Или дело в том, что о сексе проще беспокоиться и проще его избегать, чем «возлюбить ближнего как самого себя», что уж по‑ настоящему трудно? У меня бывают дни, когда попытки заботиться обо всех, кто есть в моей жизни, рвут меня на части. Но я делаю все, что могу. Я это «все, что могу» изо дня в день делаю. Ты это можешь о себе сказать, Ричард? Ты делаешь каждый чертов день все, что можешь, для своих близких?

– Ты себя и Жан‑ Клода включаешь в этот список? – спросил он так тихо, так насыщенно чувством, что голос прозвучал глухо.

– А ты включаешь нас? – спросила я в ответ.

Слезы стояли в горле, глаза жгло. Не стану я для него плакать.

Карие глаза посмотрели на меня, полные страдания, но все‑ таки он ответил:

– Нет.

Я закивала – слишком быстро, слишком сразу. Проглотила застрявшие в горле слезы и не задохнулась. Дважды прокашлялась – так остра была боль. Хотела напуститься на него с обвинениями, например: «Что ты тогда делал сегодня в моей постели? Зачем спал со мной, Микой и Натэниелом? Меня нет в твоей жизни, так что…» Но я проглотила все это, потому что оно не было важно. На это у него либо нашелся бы какой‑ то ответ, либо он расстроится – мне ни слышать, ни видеть этого не хотелось. Объяснений мне не нужно, смотреть, как он мучается над моральными затруднениями, – тоже. С меня хватит.

– Я не сержусь, Ричард, во мне нет к тебе ненависти. Просто больше я этого делать не буду. Ты считаешь меня злом. Ты считаешь злом Жан‑ Клода. Ты считаешь злом то, что мы делаем, чтобы защитить всех. Отлично.

– Я же не говорил…

– Не надо, – подняла я руку. – Просто помолчи. Вот та рука у тебя на плече, что не дает твоим сомнениям сожрать тебя заживо, создана сексом. Спокойствие, которое тебе передалось, куплено веками секса, пыток и рабства. Жан‑ Клод, злой негодяй, выкупил Дамиана, спас из ада. Они даже друг другу не очень нравились, но Жан‑ Клод, исчадие зла, не оставил бы у нее в руках никого, кого мог бы спасти, мерзавец этакий.

– Анита! – сказал Дамиан, и в лице его был страх – и еще что‑ то, будто он знал, что сейчас будет.

– Наше зло было тебе на пользу, Ричард. Ты рассчитываешь на нас, что мы добровольно сделаем за тебя грязную работу. Я же даже Больверк в твоем клане, в буквальном смысле злодей, то есть делающий за тебя зло. Делаю то, что не будет делать Ульфрик. Ладно, ладно, я твой Больверк, но сегодня мы не в лупанарии, мы сегодня не лупа и не Ульфрик. Сегодня ночью решаются дела вампиров, и я – человек‑ слуга Жан‑ Клода. Я – мастер Натэниела и Дамиана. Вот сила, за которой ты сейчас прячешься. Ты считаешь нас злом – отлично. – Я посмотрела на Дамиана, чтобы он понял, что я сейчас скажу.

– Дамиан, отпусти его.

– Ты этого не сделаешь, – сказал мне Ричард.

– Нельзя иметь все сразу, Ричард. Ты прав, сейчас восстанет ardeur. Ты не хочешь ведь касаться никого из нас, когда это случится?

Он смотрел молча.

– Если ты говорил всерьез, если ты правда веришь, что так нельзя, что это зло, то отпусти руку Дамиана. Отпусти и стой на своей высокоморальной позиции. Если мы с Жан‑ Клодом ничего для тебя не значим, стой сам. Стой на своих ногах.

Он глядел на меня так, будто я что‑ то страшное сказала. Глядел и цеплялся за руку Дамиана.

– Не делай этого сейчас, не надо.

– По мне, сейчас – как раз самое время, Ричард. Самое оно. Мы сейчас пробудим ardeur, так что отпусти руку.

– Жан‑ Клод! – посмотрел он на вампира.

– Странная ночь сегодня, мой Ульфрик. Мне бы надо отстаивать тебя. Ратовать за тебя, стараться, чтобы ты остался с нами, но, кажется, мне не хочется этого делать. Мне, как и ma petite, надоело осуждение со стороны того, о ком я забочусь. Сегодня надоело сильнее, и я знаю, что это усиление – работа Коломбины. Она перестала атаковать конгрегацию, всю свою силу обрушила на нас, потому что нашла нашу слабость. И эта слабость с нами всегда, изначально.

– Ты обо мне, – сказал Ричард.

– Я о нашем триумвирате. Он с дефектом, и я не знаю, как его исправить. Я чувствую, что создала Анита со своими слугами. Вы двое куда сильнее, и мой триумвират должен быть из этих двух более сильным. Но это не так.

– Из‑ за меня.

– Нет, mon ami, потому что мы такие, как мы есть. Но какова бы ни была причина, а эта борьба надоела мне. – Он отклонился назад, к Ашеру, прислонился щекой к его лицу. – Я отверг тех, кого люблю, чтобы пощадить твою чувствительность – и Аниты.

– Вы же все любовники, – сказал Ричард. – Не говори мне, что это не так.

– Мы должны будем сейчас вызвать ardeur, Ричард, – сказал Жан‑ Клод. – Отпусти руку Дамиана, или ты будешь втянут в то, что случится. Если это зло, и ты избегаешь его, отпусти. Отпусти нас, Ричард, отпусти нас всех.

– Это вампирские фокусы! – крикнул Малькольм. – Не дай ей вынудить тебя к тому, о чем ты потом пожалеешь!

– Это вампирские фокусы, но Ричард говорил то, во что искренне верит, так что я думаю, что мы с Анитой пришли к пониманию. Мы устали от этого, Ульфрик. Устали, что ты делаешь из нас негодяев. Раз мы негодяи, отпусти нас. Если нет, держись за нас, но в любом случае ты знаешь, что я сейчас буду делать. Если ты не хочешь быть в это вовлечен, отдели себя от нас.

– Отпусти, Ричард, – сказала я.

Он повернулся к Жан‑ Клоду, потом ко мне.

– Это то, чего ты хочешь? – спросил он.

– Это то, чего ты хочешь? – спросила я.

– Я не знаю, – ответил Ричард.

– Тогда отпусти меня, Ричард. Отпусти.

Он отпустил.

Ричард рухнул на колени, голова свесилась к полу, руки охватили ее в отчаянии, будто хотели прикрыть от навалившихся сомнений. В одиночку ему не выстоять было против мощи Коломбины, а он был одинок. Но мы – мы не были.

Державший меня за руку Дамиан втянул себя в круг нашей силы. У него были пунктики насчет других мужчин, примерно такие, как у Ричарда, но Дамиан намного практичнее. Когда он прижался ко мне, и Жан‑ Клоду пришлось подвинуть руку, пропуская его, я услышала – или почувствовала – мысли Дамиана. Это не была бы судьба хуже смерти, что бы ни случилось между ним, Жан‑ Клодом и остальными мужчинами. Что бы они с ним ни сделали, это и вполовину не будет так ужасно, как то, что вытерпел он когда‑ то от ее рук. Вторая мысль, которая успела мелькнуть до того, как Жан‑ Клод взял вожжи от всех наших мыслей в свои руки, была такая: таких хороших и добрых мастеров, как мы с Жан‑ Клодом, у него еще не было. Мы стоим того, чтобы за нас драться. Но тут Жан‑ Клод сел за руль нашего метафизического автобуса – и спокойствие. Вдруг все мы стали невероятно спокойны.

Я стояла, прижавшись спиной к Жан‑ Клоду. Притянув к себе меня и Дамиана, он повернул нас как в танце, плавно и неизбежно, и мы оказались в круге его рук. Он обнимал нас обоих, а моя рука легла на талию Дамиана и притянула его ко мне сбоку, будто контуры наших тел были подогнаны друг к другу от плеча до бедра. Он завел руку мне за плечи, взял за плечо ладонью, и снова мы совпали друг с другом так, как я и не припомню. Рука Жан‑ Клода на плечах у Дамиана, другая обнимает Натэниела, который свернулся у его бока, руку протянув мимо меня спереди. Не знаю, где была его вторая рука, но Ашер стоял за спиной у Жан‑ Клода.