Лорел Гамильтон 25 страница

– Мика мне сказал, какая бывает работа у других ликантропов. Сестры и врачи, но только пока никто не узнает. Может быть, меня не возьмут в армию. Ни в какой род войск.

– Ликантропия считается заразной, так что могут и не взять.

В голове сразу всплыл слух, который обсуждали мы с Микой: будто армия собирается намеренно вербовать оборотней. Но слух есть слух: нам не удалось найти никого, кто получил бы такое предложение. Всегда это бывал друг соседа или сосед друга.

– А ты согласилась на укол?

– Мне не предлагали, уже поздно. Я уже носитель.

– Но ты же не оборотень?

– Я не покрываюсь мехом раз в месяц, и вообще такого со мной не было, так что нет.

– Но ты носитель нескольких разных видов. А вся эта суета с уколом основана на идее, что это невозможно.

Я кивнула и пожала плечами:

– Я – медицинское чудо. Что я еще могу сказать?

– Если бы я мог вот так выздоравливать и не быть мохнатым, это было бы здорово.

– Все равно ты не прошел бы анализ крови для некоторых работ. Засветился бы на радаре как ликантроп.

Он нахмурился:

– Да, наверное. – И снова глянуло на меня то же молодое лицо, отражение прежнего, и оно было испуганным. – Отчего ты не хочешь мне помочь решить?

Я наклонилась поближе:

– Вот это и значит быть взрослым, Питер. Самое противное, что в этом есть. Если ты играешь восемнадцатилетнего, то должен решать сам. Если хочешь выдать свой настоящий возраст, то все будут с тобой обращаться как с ребенком. И решат за тебя.

– Я не ребенок, – помрачнел он.

– Я знаю.

Мрачность сменилась недоумением:

– Что ты имеешь в виду?

– Ты сегодня выстоял. Не впал в панику, не потерял головы. Я видела, как взрослые мужчины теряли голову в куда менее отчаянной ситуации – возле оборотней. Люди их боятся.

– Я боялся. Я их с детства боюсь.

А, черт.

– Когда оборотень напал на твоего отца, – сказала я.

Как же я забыла, дура, что это не первое нападение оборотня в его жизни?

Он слегка кивнул.

Я не знала, что сказать, и ругала про себя Эдуарда за то, что его здесь нет. Сейчас я бы променяла эту беседу с Питером на разговор с Олафом. Олафа всегда можно пристрелить, а против душевной боли Питера никакое оружие не поможет.

– Анита! – сказал он.

Я повернулась к нему, посмотрела в глаза – они были похожи на глаза Натэниела в тот день, когда я его встретила. Глаза, которые старше, чем должны быть. Глаза, видавшие такое, что и люди постарше могут никогда не увидеть.

– Я здесь, Питер, – сказала я, не зная, что еще можно сказать.

Встретилась с ним взглядом и постаралась не показать, насколько мне больно видеть у него такие раненые глаза. Может быть, они уже давно такие, но понадобился роман с Натэниелом, чтобы я поняла, что значат такие глаза у мальчика, которому еще двадцати нет.

– Я думал, что после обучения у Эдуарда не буду бояться, но испугался. Испугался так, как когда был малышом, и мой отец погибал.

Я хотела положить ему руку на плечо, взять его за руку, но не знала, нужно ли это ему. И потому не стала.

– У меня мама разбилась на машине, когда мне было восемь.

Его лицо чуть переменилось, глаза утратили этот невыносимый взгляд.

– Ты там была? Ты видела?

Я покачала головой.

– Нет. Она просто уехала и больше не вернулась.

– Я видел, как погибал мой отец. И потом мне все время это снилось.

– Мне тоже.

– Но ты же там не была, что тебе могло сниться?

– Какой‑ то доброжелательный родственник взял меня посмотреть на машину, в которой она погибла. И мне снилось, что я трогаю пятна крови.

Я поняла вдруг, что никогда никому об этом не рассказывала.

– Что такое? – спросил он. – Что с тобой?

Я много чего могла сказать, и даже язвительное: «Я говорю о смерти моей матери, интересно, что со мной может быть? » Но решила я сказать правду, жесткую, как битое стекло, будто выходит она с кровью.

– Только сейчас дошло, что тебе первому об этом сне рассказываю. Никому раньше.

– Даже Мике и Натэниелу?

Очевидно, он знает, что они мои бойфренды.

– Даже им.

– Мама меня после того лечила у психотерапевтов. Я много об этом говорил.

– Молодец Донна.

– А почему твой папа тебя не стал лечить?

Я пожала плечами:

– Наверное, ему в голову не пришло.

– Я думал, что могу посмотреть в лицо своим страхам и не испугаться, но я испугался. – Он снова отвернулся. – Страшно перепугался, – прошептал он едва слышно.

– Я тоже.

Он посмотрел на меня удивленно:

– По тебе не было заметно.

– По тебе тоже.

Он не сразу понял, но потом заулыбался и опустил глаза, польщенный, как делают юноши. Потом это у них проходит, но выглядит очаровательно.

– Ты правда так считаешь?

– Питер, ты меня сегодня спас, когда бросился там в коридоре. Она бы меня убила, как только скрылась бы с ваших глаз.

– Эдуард меня учил, что если противник хочет тебя куда увести и угрожает оружием или вообще вооружен, то он планирует тебя убить. Если ты с ним пойдешь, умирать будешь медленней и мучительней.

Я кивнула:

– Я так и поняла, когда ты повторил там эти слова.

– Ты поняла правильно.

– И я одобрила твои действия. Ты помнишь?

– Правда одобрила? – Он всмотрелся мне в глаза, будто пытаясь что‑ то прочесть.

– У нас с Эдуардом полно одинаковых правил.

– Он говорил, что ты думаешь, как он.

– Иногда.

– Не всегда? – уточнил Питер.

– Не всегда.

– Не соглашусь на укол, – сказал вдруг Питер.

– Почему? – спросила я.

– Ты думаешь, надо?

– Я этого не говорила, я только хочу знать, почему ты так решил.

– Если я откажусь от укола и стану тигром, то получится, что я это сделал, спасая тебя. Откажусь от укола и не стану тигром – совсем хорошо. Если соглашусь, а тигром стать мне не грозило, я превращусь в то, что там будет в уколе, и стану оборотнем потому, что боялся им стать. А это глупо.

– Но если тебе предстоит стать тигром, укол не даст этому случиться.

– Ты считаешь, что надо соглашаться?

Я вздохнула:

– Честно?

– Честно – это было бы хорошо.

– Мне не понравилось, как ты сказал, что если станешь тигром, то это хорошо, потому что ты меня спасал. Я не хочу, чтобы ты меня включал в расчет. Я хочу, чтобы ты был себялюбивым сукиным сыном. Чтобы ты думал о себе и только о себе сейчас. Чего хочешь ты? Что кажется правильным тебе?

– Честно?

– Да, честно.

– Я думаю, что уже принял решение, а потом возвращаюсь и меняю его. Я думаю, что если я решу, а они возьмут да и принесут уже набранный шприц, я соглашусь. Но они не принесут, пока я сам не скажу. – Он закрыл глаза. – И еще мне хочется позвонить маме, и чтобы она за меня решила. И чтобы было кого винить, если выйдет плохо. Но мужчины так не поступают. Мужчины сами решают за себя.

– В такой ситуации – да. Но не впечатывай слишком глубоко в душу эту ментальность одинокого охотника.

– Почему?

Я улыбнулась:

– Мне по опыту известно, что трудно быть половиной пары, если ты такой офигенно независимый. Мне пришлось научиться делиться бременем решений. Равновесие надо искать.

– Я уж не знаю больше, как что уравновесить, – сказал он, и глаза у него заблестели.

– Питер, я…

– Ты иди, а? – перебил он, и голос его был излишне хриплым. – Иди, пожалуйста.

Я чуть не взяла его рукой за плечо, я хотела его утешить. Блин, я хотела вернуть время назад, сгрести его за шиворот и сунуть в самолет, как только он появился в Сент‑ Луисе. Черт с ним, с унижением, я бы его отправила домой. Все‑ таки раненое самолюбие лучше, чем вот это… или нет?

Чьи‑ то руки взяли меня сзади и отвели прочь от койки Питера – Мика и Натэниел увели меня, чтобы он мог поплакать не у меня на глазах. А у меня горло перехватило судорогой, блин! Блин.

Меня успели вывести в коридор, и только тогда первая горяча слеза скатилась по моей щеке.

– Черт бы побрал, – сказала я.

Мика попытался меня обнять, я отодвинулась:

– Не надо, а то заплачу.

– Анита, ну поплачь тогда.

Я мотнула головой:

– Ты не понимаешь. Сперва надо ее убить. Буду плакать, когда Мерсии не станет.

– Ты ее винишь в судьбе Питера, – сказал он.

– Нет, я виню себя и Эдуарда, но себя и его я убить не могу, и потому убью, кого могу убить.

– Уж если ты говоришь, кого будешь убивать, Анита, могла бы не при полисмене.

По коридору шел Зебровски, весело скалясь, как ему свойственно. И выглядел, как ему свойственно: будто спал в этом костюме, хотя я знала, что это не так. В темных кудрях прибавилось седины, но прежняя растрепанность никуда не делась. Недавно он постригся – наверное, Кэти заставила. Он жизнерадостный неряха, Кэти – я таких чистюль вообще больше не знаю. Противоположности притягиваются.

Мне дико хотелось его обнять – такой он нормальный к нам шел. От этой мысли повернулась к Мике и Натэниелу. Уж если мне хочется броситься на шею Зебровски, значит, очень нужно, чтобы кто‑ нибудь меня обнял. Но все они видали уже, как я плачу, и Зебровски в том числе.

Я одной рукой обняла Мику, другую протянула Натэниелу. Они меня обняли, но я не плакала. Лицо горело, но слезы больше не текли. Я приникла к ним, чувствуя, как они меня поддерживают, потому что мне хотелось расклеиться, разреветься у них в руках, но я не могла себе этого позволить.

– Я вас пока оставлю, – сказал Зебровски.

Я покачала головой и отодвинулась от моих мужчин.

– Нет, мы должны поймать эту гадину.

– Ее никто не видел, Анита. Ни ее, ни того мужика, которого мы считаем ее человеком‑ слугой.

– Он должен им быть, чтобы иметь ее ментальные возможности, Зебровски. – Я попыталась отодвинуться, но Натэниел удержал меня за плечи, притянул к себе. Я потрепала его по руке: – Все в порядке.

– Врешь, – шепнул он. – А может, это мне нужно было тебя обнять. – Он крепко меня сжал, вторую руку положил на талию. – Хватит тебе чуть не умирать каждый раз. Это для сердца вредно.

Почему‑ то я так поняла, что он не про инфаркты – есть много других способов разбивать сердце. Я поддалась, когда он снова прижал меня к себе, погладила его по рукам сверху вниз.

Зебровски улыбнулся и покачал головой:

– Знаешь, когда меня, бывает, ранят, Кэти точно то же чувствует. Но она слишком сдержанная, чтобы вот так на публике.

Я глянула на него – не совсем чтобы уж дружелюбным глазом. Он поднял руки:

– Да я же не возражаю. Анита, Натэниел, просто это ну… странно видеть, как люди вот так открыто проявляют, как вы. Это в культуре оборотней?

Я подумала:

– Да, пожалуй.

– Когда нам не надо прикидываться людьми, – сказал Мика. – Тогда мы все время друг друга трогаем. И у нас традиция – эмоции вываливать наружу.

– Ну, Анита, и пришлось же тебе приспосабливаться! – осклабился Зебровски.

– Это ты про что?

– Про то, что ты как многие мои знакомые копы – эмоции загоняешь внутрь. Слушай, а если как‑ нибудь твоих бойфрендов не окажется рядом с местом преступления, ты, надеюсь, на мне повиснешь?

– Размечтался, – улыбнулась я, потрепала Натэниела по руке и шагнула вперед.

Он чуть отпустил меня, но продолжал держать мою руку. Тут я поняла, что ему надо ощущать мое прикосновение и самому меня касаться, и это не обычная потребность ликантропа. Меня тянуло обнять Питера как ребенка и сказать, что все будет хорошо, но это была бы ложь. И даже если бы он был ребенком, все равно это ложью и осталось бы. Не могла я ничего обещать.

– У тебя чертовски серьезное лицо для женщины, которая только что обнялась с любимым.

– Я думаю о Питере.

– Ага, тебя же подрезали, когда ты пыталась его спасти.

Я кивнула, постаравшись ничего лицом не выразить. Если мы хотели для полиции изложить иную версию, то Эдуард должен был мне сказать. То, что он мне не сказал «официальной» версии, а я не спросила, показывало, насколько мы отвлеклись. А это нехорошо.

– Ты ему жизнь спасла, Анита. Что ты еще могла сделать?

Я кивнула и отошла обняться с Микой – отчасти чтобы скрыть лицо, потому что еще не сообразила пока, как смотреть. Я виновата, потому что Питер был ранен, когда спасал меня. И даже уважения от копов за это не получит. Похоже было на добавление к ране оскорбления.

Мика поцеловал меня в висок и спросил:

– Эдуард тебе не дал официальную версию?

– Нет, – шепнула я в ответ.

Мика сказал, не выпуская меня из объятий:

– Наверное, Анита еще себя обвиняет в том, что была уже на охоте за этими вампирами. Она думает, что они не действовали бы так жестоко, если бы не знали, что она идет по их следу.

Я повернулась, все еще в руках Мики наполовину:

– Если вампир знает, что за ним гонится охотник, который убьет его на месте – какие у него остаются варианты, Зебровски?

– Ты не согласна с ордером на ликвидацию? – спросил он.

– Сейчас как раз согласна, но бывают случаи, когда мне хочется иметь другие варианты, кроме смертного исхода. Хорошо бы кто‑ то провел исследование и посмотрел, действительно ли вампиры действуют беспощаднее, когда спасают свою жизнь, чем при первоначальном преступлении.

– Тебе случалось такое видеть?

– Кажется, нет. Почти все они убивали бы дальше, если бы мы им не помешали. Но смотри: эта вампирша, за которой мы гоняемся, подставила другую вампиршу из Церкви Вечной Жизни. Если бы я просто пошла по следу, который они для нас проложили, то убила бы двух ни в чем не повинных граждан.

– Это второй у тебя случай, когда плохой вампир пытается подставить хорошего, а тебя использовать как орудие убийства?

– Да, и раз такое было со мной, то могло быть и у других ликвидаторов вампиров. Те просто могли не искать за фасадом очевидного.

– Ты хочешь сказать, что раз вампиры им не сваты и не братья, для них вполне может быть, что хороший вампир – мертвый вампир.

– В этом роде.

Зебровски посмотрел на меня, сдвинув брови.

– Дольф не один такой, кто думает, что раз ты живешь с… – он показал как‑ то в сторону Мики и Натэниела, – то это снижает твою пригодность для работы. Я лично так не думаю. Я думаю, это заставляет тебя смотреть на вампиров и оборотней так, как этого сейчас требует закон. Они считаются полноправными гражданами, людьми, и ты их так и воспринимаешь. Именно потому тебе все труднее и труднее их убивать, но зато ты растешь как коп. Ты ищешь правду, ловишь только настоящего преступника и наказываешь виновных. А другие ликвидаторы убивают кого сказано убить. Это хорошо для палача, но не уверен, что для копа.

Очень длинная речь для Зебровски.

– Похоже, ты много над этим думал.

Он даже смутился.

– Похоже. Часто приходится защищать твою честь от других копов.

– Свою честь я могу защитить сама.

– Не, не можешь. Ты не можешь объяснить, почему ты в них видишь людей – потому что будет подразумеваться: этот вот расист и гад только что ляпнул глупость, будто они не люди. Мне это сойдет с рук. Я – Зебровски, я могу много чего сказать, и на меня злиться не будут. Я‑ то тыкаю под ребра, а ты – в сонную артерию. На тебя и обижаются.

– А он тебя хорошо знает, – сказал Мика.

Я отодвинулась, посмотрела на него.

– И что это должно значить? – Он улыбнулся мне, рядом с ним Натэниел очень старался не расплыться в улыбке. В мой адрес. – Вы чего?

Зазвонил мой сотовый, и я заметила, что он не при мне. Он снова позвонил – это был рингтон, который выбрал для меня Натэниел, когда я сказала, что мне все равно. «Вайлд бойз» Дюран‑ Дюрана. В следующий раз, когда спросит, мне уже все равно не будет. Мика вытащил телефон у себя из кармана и протянул мне.

У меня не было времени спрашивать, когда он взял мой телефон. Я ответила:

– Хелло!

– У меня мало времени, – заговорил мужской голос. Знакомый, но странно монотонный, и впечатление такое, что я должна его узнать, но что‑ то в нем чужое. – В моей церкви Арлекин.

Я отошла чуть в сторону – не хотела, чтобы это слышал Зебровски. По крайней мере пока я не захочу ставить полицию в известность.

– Малькольм, это ты?

Голос продолжал, будто не слыша меня:

– Коломбина говорит, что возьмет со всей паствы моей клятву крови – или будет биться со мной вампирской силой, потому что закон не воспрещает вампиру применение своих способностей против другого вампира. Она утверждает, что не совершила в этой стране ничего противозаконного, все преступления относит на счет своей погибшей партнерши. Мне против нее не выстоять, Анита, но я могу отдать свою паству Жан‑ Клоду. Привяжите моих прихожан любой клятвой крови, но спасите их от безумия, которое вижу я в этих двоих, Коломбине и Джованни. Дай мне позволение сказать, чтобы вызвали на дуэль Жан‑ Клода, а не меня.

– Малькольм, это ты?

Голос резко переменился, заговорил испуганно:

– Что такое? Кто это?

– Эвери? Эвери Сибрук?

Но я почти на сто процентов знала, что это он. Я видела его робкие карие глаза, короткие волосы, молодое, будто не до конца оформившееся лицо. Ему было за двадцать, но ощущение от него было – слишком уж не по возрасту неискушен.

– Анита, ты?

– Я. Что случилось? Прямо вот сейчас – что происходит?

– Малькольм до меня дотронулся – и я не помню, что было дальше. Будто очнулся с телефоном в руке на задних скамьях церкви. – Голос упал до шепота. – Здесь вампиры в масках, я их не знаю. Кажется, Малькольм их боится.

– Ты связан обетом крови с Жан‑ Клодом. Им тобой не завладеть.

– Что это было, Анита?

Сказать я могла что‑ то вроде: «Ты такой слабый вампир, что Малькольм тебя подчинил как человека». Но слишком он был напуган, чтобы его еще слабее делать.

– Малькольм послал мне сообщение.

– Как?

На другом конце послышался шум, голос Эвери, чуть отдаленный, будто он убрал телефон и говорит с кем‑ то другим.

– Эвери?

Ответил голос не Эвери и не Малькольма.

– Прошу прощения, с кем я говорю?

Голос был мужской, мне не знакомый.

– Я не буду отвечать на ваши вопросы. Ответьте вы на мои.

– Вы из полиции? – спросил он.

– Да. – И это была правда.

– Мы не нарушаем никаких ваших законов.

– Вы пытаетесь здесь, в моем городе, захватить Церковь Вечной Жизни. Это против закона.

– Мы ни на кого не поднимаем руку, не применяем ни к кому оружия. Это будет состязание воль и магических сил. В вашей стране использование вампирской силы против другого вампира не противозаконно. Ваш закон даже можно интерпретировать так, что любые граждане сверхъестественной природы исключены из защиты от вампирских манипуляций.

– По букве закона ликантропы тоже люди.

– Хорошо, раз вы так говорите.

– Говорю. Назовите мне ваше имя.

– Я известен как Джованни. И был бы рад узнать, с кем я говорю.

Вообще‑ то я не знала, воспримет он меня как копа или как слугу‑ человека Жан‑ Клода. Я не знала и того, какая роль была бы выгоднее.

– Я федеральный маршал Анита Блейк.

– А, человек‑ слуга мастера города.

– И это тоже.

– Мы – моя госпожа и я – ничего не сделали такого, чтобы вызвать ваш гнев в любой из этих ролей.

Это было тревожно близко к правде, к тому, что я подумала сама. Он читает мои мысли, а я этого не знаю? Черт, нехорошо.

– Если твоя госпожа – Коломбина, то она меня вывела из себя.

– Мы читали ваши законы, маршал. Коломбина воспользовалась своими силами против вас лично, вашего мастера и его волка. На людей она своей силой не действовала.

– Она и ее подруга Нивия подставили двух законопослушных вампиров под казнь за убийство. При этом погибли два человека.

– Нивия сделала это на свой страх и риск. Моя госпожа была крайне огорчена этими ее ужасными поступками.

Он даже не пытался скрыть фальшивость голоса. Знал, что я не смогу предъявить ничего, кроме собственных сомнений, что это была только Нивия – а та мертва, что удобно. На Питера – человека – напала тигрица Нивии. Тоже, кстати, мертвая.

– Сукин ты сын.

– Прошу прощения, маршал?

– У меня есть ордер на ликвидацию, и он отлично подойдет для тебя и твоей госпожи.

– Но если вы им воспользуетесь, зная, что мы этих страшных вещей не делали, то будете убийцей. Пусть вас никогда не будут за это судить, но вы будете знать, что злоупотребили властью и совершили убийство – как хороший слуга, защищающий мастера, но не как хороший федеральный маршал.

– Ты хорошо выучил урок, Джованни.

Мика оказался рядом со мной – я подняла руку, чтобы он не стал со мной заговаривать. Оглянулась – Натэниел говорил с Зебровски, полностью отвлекая на себя его внимание. Уж не знаю о чем.

– Мы знаем, что честь есть у вас и есть у вашего мастера. Мы не причиним вреда Малькольму или его народу: мы всего лишь вызовем его на бой за обладание паствой, и бой будет вестись только законными средствами.

– Эвери Сибрук уже связан клятвой крови с Жан‑ Клодом. О нем речь не идет.

– Хорошо, но все прочие – ничье стадо.

– Малькольм отдал их Жан‑ Клоду. Мы еще не связали их клятвой крови, но они наши.

– Ложь не к лицу вам, маршал Блейк.

– Ты способен услышать ложь в моем голосе?

– Да, у меня есть эта способность.

– Хорошо, Джованни, тогда слушай внимательно. Малькольм всю свою конгрегацию отдал Жан‑ Клоду и мне. Все его прихожане ныне принадлежат мастеру города Сент‑ Луиса. Можете побеждать Малькольма своей вампирской силой, но ни хрена вам это не даст. По вампирскому закону вы должны победить владеющего ими мастера, и лишь тогда они могут дать клятву крови вам.

Он на секунду затих, слышалось только его дыхание – не по‑ вампирски это. Но он и не был вампиром, он человек, слуга‑ человек. Сил у него побольше, чем у других слуг бывает, но и у меня тоже.

– Я слышу правду ваших слов. Но я слышал правду и в речах Малькольма к моей госпоже несколько минут назад. Она заставила его честно сознаться, имеет ли Жан‑ Клод власть над его конгрегацией. Он сказал, что нет.

– Вы недооценили силы Малькольма, Джованни. Он сумел обратиться к нам, и сейчас перед вами полная церковь американских граждан, имеющих свои права. Кроме того, у вас полная церковь вампиров, принадлежащих мастеру города Сент‑ Луиса, и у них есть свои права по закону вампиров. Нарушьте любой из этих законов – я вам устрою такое, что мало не покажется.

– Но законы, ограничивающие нас, ограничивают и вас, Анита Блейк.

– Да‑ да, Джованни. Не пугай ежа голым задом.

– Простите, я не понял, о каком еже идет речь.

– Не важно, идиома такая. В данном случае означает, что я поняла все твои слова, и впечатления они на меня не произвели.

– Малькольм каким‑ то образом передал вам сообщение через вашего юного вампира?

– Информацию я тебе давать не обязана ни по какому кодексу законов.

– Верно, – ответил он, – но если моя госпожа привяжет клятвой достаточное количество этих вампиров, у нее хватит силы разгромить Жан‑ Клода.

– Вы же из Арлекина? Вы никого не имеете права убивать, не послав сперва черную маску.

– А мы действуем не как вампиры из Арлекина. Моей госпоже наскучило быть орудием совета. Она хочет в этой вашей новой стране иметь собственную землю. Уничтожить Жан‑ Клода силой вампира оказалось сложнее, чем она думала.

– Перед битвой за власть вы должны послать формальный вызов.

– И Жан‑ Клод послал формальный вызов Николаос, прежнему мастеру города, перед тем, как ты убила ее для него?

Я сделала глубокий вдох, потом попыталась… ничего не попыталась сказать. Честно говоря, я тогда не сообразила, что после убийства Николаос он станет мастером. Я только пыталась сама остаться в живых и не дать ей убивать других. Но при этом Жан‑ Клоду открылась дорога к власти над городом. Сказать, что это вышло случайно – значило представить нас слабыми, так что я закрыла рот и попыталась подумать.

Мика говорил по сотовому, и я услышала, как он обращается к Жан‑ Клоду по имени. Он достаточно услышал, чтобы сказать Жан‑ Клоду то, что тому надо знать?

– Насколько я понимаю, ответ отрицательный, – сказал Джованни.

– Я думала, Арлекин не может иметь собственной территории. Все его вампиры должны быть нейтральны.

– Нам наскучила бродячая жизнь. Хотим иметь свой дом.

– Могли подать Жан‑ Клоду прошение о вступлении в его поцелуй.

– Моя госпожа желает править, а не служить.

Я направилась к выходу. Что бы мы ни стали делать, но сейчас нужно быть в этой церкви. Помешать тому, что там они планируют. Почему‑ то мне не казалось, что они сняли свою претензию на власть в Сент‑ Луисе.

– Совет запретил войны между мастерами вампиров в Америке.

– Только если войну не удается скрыть. Моя госпожа уверена, что у нас все будет кончено сегодня, и тихо.

– Самоуспокоенность ведет к гибели, Джованни.

Натэниел стоял в конце коридора один. Не знаю, куда побежал Зебровски, но хорошо, что его не было. Как выглядит мое лицо, я не видела, но понятно было, что не лучшим образом. Врать ему мне не хотелось, а пока что вечеринка намечалась для монстров, не для копов.

– Мы испытаем наши силы против каждого из этих вампиров по очереди. Кто не выстоит, даст Коломбине клятву крови.

– Брать клятву с вампиров, принадлежащих другому мастеру – это против правил.

– Считайте это началом дуэли между твоим мастером и моим.

Телефон отключился.

– Черт! – сказала я с чувством.

Мика подал мне свой телефон:

– Это Жан‑ Клод. Я ему сказал про Арлекина и про церковь.

Я взяла телефон и стала рассказывать. Жан‑ Клод слушал, время от времени задавая вопросы. Может быть, он по телефону услышал мое напряжение. А может, слишком долгие века провел он, разгребая именно такое дерьмо.

– Полицию людей будешь привлекать?

– Я возьму с собой Олафа и Эдуарда, про остальных не знаю. Не могу доказать, что арлекины нарушили какие‑ либо людские законы.

– Вопрос о том, будет ли здесь полезна ложь, я оставлю на твое усмотрение.

– Ты имеешь в виду – применить ордер, хоть я и не уверена, она ли виновна в том убийстве?

– На карту поставлена твоя честь, а не моя. Я позову оборотней и своих вампиров. Береги себя, ma petite.

– И ты тоже.

Он повесил трубку.

Я вдруг остановилась на ходу, сердце забилось в горле, мозг пронзила игла панического страха. Без сомнения, совершенно твердо я знала, что погублю всех. Если я возьму с собой копов, они погибнут. Если не возьму, погибнут другие мои друзья. Не могу я этого сделать. Я обернулась к Мике:

– Это же будет как при захвате заложников, а я этому не обучена. Там сотни человек народу, что если из‑ за меня они все погибнут? Если я приму неправильное решение?

Мика всмотрелся мне в лицо:

– Во‑ первых, закройся щитами получше. Такая паника и сомнения в себе не в твоем стиле. Во‑ вторых, они ей нужны живыми. Она их хочет привязать клятвой крови, а тогда ей нужно, чтобы они были в добром здравии.

– Ты прав, ты прав, – кивнула я.

Но дрожь паники в кишках не проходила. Ох, как он был прав. По‑ всякому мне разные вампиры когда‑ то компостировали мозги, но так воздействовать, как Мерсия, не умел никто. Она усиливала твои же собственные эмоции до такого предела, когда ты их уже выдержать не можешь. Я бы, наверное, предпочла добрую старомодную попытку подчинения разума этому изнасилованию эмоциями.

– А почему на тебя не действует? – спросила я.

– Наверное, она за меня еще не бралась.

– Она взялась за Грэхема. Откуда она знала, что за него надо браться?

– Может, Соледад для нее шпионила.

– Да, верно, – кивнула я.

Натэниел подошел к нам – один.

– Куда Зебровски девался? – спросила я.

– Я его втравил в разговор о вечеринке, которую он дома устраивает. Спросил, что хочет его жена, чтобы мы с собой принесли. Кажется, его больше волнует наш приход втроем, чем он готов признать, потому что он отвлекся от твоего сверхсекретного разговора. Так что там на самом‑ то деле?

Я рассказала.

– Понимаешь, я боюсь, что каких бы копов я туда ни послала, она им мозги затрахает. Очень она тонко это делает – просто усиливает то, что ты и без того чувствуешь. Даже освященные предметы не активизирует.

– Да, потому что она ничего своего не вносит, – кивнул Натэниел.

– Как? – переспросила я.

Все мы повернулись к нему.

– Она не вносит в тебя силу – она дает больше силы тому, что в тебе уже есть. Может, потому и не срабатывают освященные объекты.

Я ему улыбнулась:

– И когда ты стал таким умным?

Он пожал плечами, но видно было, что польщен.

– Так что будет, если вызовем мы ребят из Мобильного Резерва, а она им мозги замылит? Я не могу гарантировать, что она не натравит их друг на друга, а вероятнее – на паству. И если я их вызываю, командование операцией они сразу берут на себя. Мы теряем контроль над ситуацией.

– Я не уверен, что сейчас он у нас есть, – сказал Мика.

– Спасибо! – огрызнулась я.

Он осторожно тронул меня за плечо: