Лорел Гамильтон 20 страница

Клодия велела тем, кто стоял дальше, расчистить место – охранники раздались как занавес, оставив Соледад открытой, и образовали две цепи – одна стоит на коленях, другая в полный рост. Эдуард встал с ними.

– В сердце или в голову! – крикнула Клодия.

Соледад прыгнула – не в сторону двойной цепи, где были двери и свобода, не в сторону расстрельного взвода, а туда, где цепь была реже – в коридор.

Все стволы грохнули одновременно – и взлетевшая лента золота с серебром свалилась кучей на пол. Она умела заживлять раны от пуль, но изначально раны получались настоящими. В нее продолжали стрелять, и под конец она дергалась, но не пыталась снова встать.

Олаф повернулся так, чтобы я увидела у него сзади на поясе пистолет.

– Прикрой меня.

Я все ждала, что начнет чувствоваться рана, но меня продолжал нести адреналин. Потом мне это отольется, но пока что все хорошо.

Охватив ладонью рукоять, я извлекла пистолет из внутренней брючной кобуры. У Олафа я ожидала увидеть что‑ то большое, но это был хеклер‑ коховский «ю‑ эс‑ пи компакт». Я на такой поглядывала перед тем, как все‑ таки выбрала «Кар». Взяв его двуручным хватом, я нацелилась в упавшую тигрицу.

– Готова, – доложила я.

Олаф с факелом и банкой‑ спринцовкой растопки скользнул в круг. Я не скользила, шла шагом, но была рядом с ним, когда он оказался возле тигрицы. Была рядом с ним, когда он сбрызнул горючим ее растерзанное лицо и грудь. Вдруг возникший нефтяной запах мешал дышать. Тигрица среагировала на жидкость или на запах, попытавшись нас ударить – я выстрелила ей в морду. Пистолет в моих руках подпрыгнул стволом к потолку, и я не сразу смогла навести на нее снова.

– Что за хрень? – спросила я.

Он ткнул факелом в сделанную мною рану, и тигрица завопила. Ударил удушливый и горький запах жженого волоса, забивающий запах растопки – Олаф поджег тигрицу, залил ее густой маслянистой жидкостью и поджег. Она была слишком сильно еще ранена, чтобы сделать что‑ то всерьез, но могла еще вопить и дергаться – похоже, ей было больно. Она переставала двигаться, и запах горелой шерсти сменялся запахом горелого мяса и нефти. Но долго, очень долго еще слышались высокие, раздирающе слух стоны.

Эдуард встал рядом со мной, целясь из пистолета. Мы трое стояли и смотрели, как по частям умирает Соледад. И когда она перестала не только двигаться, но и стонать, я сказала:

– Принесите кто‑ нибудь топор.

Кажется, сказала нормальным голосом. Одно ухо, по крайней мере, у меня уже слышало. То, рядом с которым выстрелил Питер, пока было не в счет. От него только эхо какое‑ то странное слышалось в голове.

– Зачем? – спросил Эдуард.

– Она вылечивается, как вампир, происходящий от Любовника Смерти.

– Не знаю этого имени, – ответил Олаф.

– Гниющие вампиры. Она исцеляется, как гниющий вампир. Даже свет солнца не дает полной гарантии. Мне нужен топор и нож, большой и острый.

– Ты ей отрубишь голову? – спросил Олаф.

– Да, а ты можешь вынуть сердце, если хочешь.

Он посмотрел на тело. Оно снова стало человеческим, лежало на спине, разбросав ноги. От лица почти ничего не осталось, на месте перехода груди в живот зияла дыра, одна грудь сгорела и оторвалась, но другая осталась, белая и торчащая. И волосы – тигриный желтый мех – еще остались с одной стороны головы. Лица не было, не таращились на нас мертвые глаза, и это было бы хорошо, но вид обгоревших лицевых костей, с которых облезает мясо, – это немногим лучше.

Я с трудом проглотила слюну – в горле болело и будто завтрак просился обратно. Попыталась глубоко дышать – запах горелого мяса не улучшил ситуацию. Пришлось дышать неглубоко и не очень задумываться.

– Я найду для тебя ее сердце, – сказал Олаф, и я обрадовалась, что слух у меня еще не до конца восстановился: от этого его голос казался бесцветным, интонации не слышались, а если бы я в его голосе услышала похоть и нетерпение, что читались на его лице – я бы его и пристрелить могла. Уж наверняка его спецбоеприпасы в человеческом теле проделали бы огромную дыру. И я об этом подумала, всерьез подумала, – но вернула ему пистолет.

Олаф потушил факел. Кто‑ то принес топор и наточенный нож. Очень мне не хватало моего вампирского набора инструментов, но он остался дома… нет, в «Цирке».

Позвоночник от огня стал хрупким – самая легкая декапитация за всю историю моей работы. Олафу же пришлось вспарывать ей грудь в поисках кусков сгоревшего и окровавленного сердца. Мы превратили ее в кровавую кашу.

Я ногой слегка откатила голову от тела. Ну да, я собиралась сжечь голову и сердце и пепел развеять над текучей водой, но она была мертвой. Я снова пнула голову, на этот раз сильнее, и она покатилась по полу, слишком обгорелая, чтобы оставлять кровавые следы.

Ноги меня не держали – я рухнула, где стояла, не выпуская топор из рук.

Эдуард опустился на пол рядом со мной, тронул на мне футболку спереди и отнял руку совершенно алую, будто в краску обмакнул. Тогда он разорвал на мне футболку снизу до груди, открыл живот. Следы когтей смотрелись озлобленными разинутыми ртами. Из одного рта свисало что‑ то розовое, кровавое, блестящее, как распухший язык.

– Блин, – сказала я.

– Еще не болит? – спросил он.

– Нет, – ответила я на удивление спокойно. Шок – чудесная штука.

– Надо тебя к врачу доставить, пока не заболело, – сказал он тоже спокойным голосом, поднял меня на руки и встал вместе со мной. Потом быстро пошел по коридору туда, откуда мы пришли. – Не больно?

– Нет, – ответила я снова, далеким и очень спокойным голосом. Даже я понимала, что голос слишком спокоен, но я как‑ то со стороны на все смотрела, будто оно не настоящее. Шок, наверное.

Он побежал, держа меня на руках.

– А теперь не больно?

– Нет.

Он пустился со всех ног.

Эдуард выбил плечом дверь в отделение травматологии, мы влетели внутрь, но никто не обратил на меня внимания. Белая стена врачей и сестер, кто‑ то из них даже в обычной одежде, но столпились они все возле одной каталки. Голоса их звучали с тем отчаянным спокойствием, которое никому не хотелось бы услышать, когда смотришь в спины врачей.

Сквозь шок пробился укол страха – Питер! Это Питер. Адреналин хлынул в живот как удар.

Эдуард повернулся, мне лучше стала видна приемная. Это был не Питер. Он лежал на другой каталке, неподалеку от той, где сосредоточился всеобщий интерес. Блин, кто же там? Других людей на нашей стороне не было.

Рядом с Питером был только Натэниел, держал мальчишку за свободную руку – в другой торчала капельница. Натэниел посмотрел на меня, на его лице отразился страх – достаточно явно, чтобы Питер попытался повернуться и увидеть, кто там входит в двери.

Натэниел коснулся его груди, придержал, не давая встать.

– Это Анита и твой… и Эдуард.

Наверное, он хотел сказать «твой папа».

– У тебя так лицо перекосилось… что там с ними? – расслышала я голос Питера, когда мы подошли.

– Да вроде ничего у меня с лицом, – попытался обратить вопрос в шутку Натэниел, но доносящиеся с другой стороны приемной звуки к юмору не располагали. Мне за белыми халатами не видно было, с кем они там возятся.

– Кто это? – спросила я.

– Циско, – ответил Натэниел.

Циско. Он же не был так тяжело ранен. У меня на глазах оборотни такие раны на горле залечивали. Может быть, Соледад была не одна, и его ранил еще кто‑ то из врагов?

– Насколько он сильно ранен? – спросила я.

Питер попытался сесть, и Натэниел удержал его, положив ладонь на грудь. Какое‑ то время пришлось его придерживать.

– Анита, – сказал Питер.

Эдуард положил меня на ближайшую пустую каталку, и это движение вызвало не столько даже боль, сколько предупреждение о боли. Как будто что‑ то сместилось такое, что я не должна была бы чувствовать. Минутная тошнота – это я слишком интенсивно задумалась. То есть я надеялась, что дело в этом. Эдуард передвинул меня так, чтобы Питеру было видно. При этом и мне он тоже стал виден. Куртки и рубашки на нем не было, на животе – выпирающие повязки, прилепленные пластырем, и еще на левом плече и верхней части руки. Оружие, куртка и обрывки окровавленной рубашки лежали на полу под каталкой. Следующая я.

– Что с Циско? – спросила я.

– Вы оба ранены, – сказал Питер.

– Я цел, – ответил Эдуард. – Это не моя кровь.

Питер повернулся ко мне – слишком широко раскрытые глаза и болезненно‑ бледное лицо.

– У него горло вырвано.

– Я помню, но он должен такие раны заживлять.

– Мы не все хорошо умеем исцеляться, Анита, – сказал Натэниел.

Я посмотрела на него. То, что я не сделала этого раньше, только свидетельствует, насколько я серьезно ранена. Он был одет в спортивные шорты, оставлявшие очень мало простора воображению. Волосы собраны в тугую косу. Я смотрела ему в глаза, я любила его, но впервые мое тело не отреагировало на его вид.

Эдуард подошел к Питеру, Натэниел ко мне – обмен эмоциональными заложниками. Натэниел взял меня за руку и поцеловал целомудренным поцелуем, которым мы друг друга при встрече приветствуем. Лавандовые глаза смотрели с тревогой, которую он скрывал – или пытался скрыть – от Питера. Натэниел наклонился ко мне, я слышала, как он вдохнул воздух.

– Перфораций нет, – шепнул он.

Пока он этого не сказал, я о такой возможности не думала. Мне же могли пропороть кишки или там желудок. А так – это еще не самое худшее. Не смертельный удар, по крайней мере сразу, если из меня ничего не вываливается. Выпирает, да, но не вываливается. Есть разница.

– А Питер…

– У него тоже нет. Вам повезло обоим.

Я знала, что он прав, но… голоса на той стороне приемной вдруг резко повысились. Когда врачи начинают паниковать, – значит, дело чертовски плохо. Циско.

От толпы белых халатов отделилась женщина – Черри – и направилась ко мне. Белый халат был накинут на ее обычный готский прикид. Густо подведенные глаза потекли черными слезами. Проходя мимо Питера, она тронула его за плечо и сказала:

– Дай снотворному подействовать, Питер. Ты ему не поможешь, сопротивляясь.

– Она меня хотела ударить, – сказал он. – А он закрыл меня собой. Он меня спас.

Черри потрепала его по плечу, почти машинально проверила капельницу, но колесико на ней подрегулировала. Закапало чуть быстрее. Черри снова потрепала Питера по плечу, обошла каталку, чтобы переглянуться с Натэниелом надо мной – или посматривать, что там с Циско. Народу там столпилось много, создавалось даже впечатление, что они друг другу мешают.

– Там я ничего сделать не могу, – сказала она почти про себя, будто себя уговаривая.

Перед тем, как смотреть мне живот, она надела чистые перчатки. На рукаве ее халата была кровь – похоже, Черри ее заметила одновременно со мной. Она просто сняла халат и бросила его в корзину для стирки. Бросила чистые перчатки, взяла другую пару перчаток и вернулась ко мне. Глядела она не на меня, а на рану. Лицо сосредоточилось, она делала свою работу, и потому не разваливалась на части. Я знаю это выражение лица – у меня у самой такое бывает.

Я попыталась чем‑ нибудь заняться, пока она осматривает раны, чем‑ нибудь чтобы не видеть снова собственные внутренности. Но это как крушение поезда – отвернуться не получается.

– Что там? – спросила я.

– Кишка, – сказала она без эмоций.

Чей‑ то голос крикнул:

– Разойдись!

Толпа вокруг Циско раздалась, и я увидела Лилиан, устанавливающую ему на грудь дефибриллятор. Сердце запускать будут. Хреново.

Мика стоял среди врачей. Он повернулся и посмотрел на меня – рот и подбородок у него были в крови. Натэниел, будто прочитав мои мысли, сказал:

– Он пытался воззвать к плоти и помочь Циско залечить рану.

Мика умел ускорять заживление раны лизанием – однажды он мне так помог.

Он вытер кровь с лица и посмотрел через всю приемную на меня. Взгляд был измученным и усталым.

Лилиан пустила разряд через Циско три раза, четвертый, но пронзительный сигнал тревоги не смолкал. Плоская кардиограмма. Я не слышала, как открылась дверь, но вошел Ричард, так тяжело опираясь на Джемиля, одного из своих телохранителей, что его почти несли. Джемиль поставил его возле каталки, и они закрыли от меня, что происходит.

Черри натирала мне вену, держа в другой руке иглу от капельницы. Я отвернулась. Сила Ричарда обдала кожу будто жаром. Натэниел задрожал – через руку передалось. Я посмотрела – он весь покрылся гусиной кожей.

– Чувствуешь? – спросила я.

– Все мы чувствуем, – ответила Черри, и игла вошла мне в руку. Я стиснула руку Натэниела, все так же глядя в широкую спину Ричарда.

Мика подошел и встал около моей каталки в изголовье. Кровь с лица он почти стер, но в глазах читалось поражение. Будь у меня лишняя рука, я бы ему ее протянула. Он приложился щекой к моей макушке – лучшее, что мы могли сейчас сделать.

Джемиль шагнул прочь от Ричарда, тот остался полулежать поперек каталки. А тело самого Джемиля взорвалось: только что он стоял перед нами, высокий, красивый и темнокожий – и вдруг превратился в черношкурого вервольфа, который меня однажды спас. Лилиан рухнула на пол, извиваясь и дергаясь, вдруг покрываясь серым мехом. Ставшее крысиным лицо она обернула вверх к каталке. Прочие сестры и доктора отошли подальше. Ричард пытался вызвать зверя в Циско, пытался помочь ему исцелиться, форсируя превращение. Но тревога продолжала завывать, сообщая, что сердце Циско не бьется.

Ричард вцепился одной рукой в каталку, другой в Циско. Сила его разошлась по всему помещению, будто кто‑ то забыл закрыть невидимый кран с горячей водой и она заливала комнату. Мика встал, приложил мне к голове ладонь. Я почувствовала, как ожила рывком его сила, как он выбросил ее вокруг нас четверых щитом, закрывая нас от силы Ричарда. В обычной ситуации Мика мог бы защитить леопардов, но мои связи с Ричардом слишком сильны.

Однако сегодня получилось. Сегодня Мика держал меня в спокойствии своей силы, вместе с Натэниелом и Черри.

Ричард закричал – долгим, громким, мучительным криком. Рухнул на колени, все еще цепляясь за руку Циско, и рука эта болталась безжизненная, мертвая. У Ричарда прошла по спине рябь, будто какой‑ то великан рукой толкал его изнутри. Он запрокинул голову и снова завопил, но не успело еще затихнуть эхо, как вопль перешел в завывание. Изнутри тела Ричарда полез мех – как будто человеческая плоть была льдом, и он тает, открывая мех и мышцы. Человеческий облик перетекал в волка размером с пони. Никогда я еще не видела его полностью в виде волка – всегда половина на половину. Волк закинул голову к потолку и завыл, долго и печально. Голова размером с половину моего туловища обернулась ко мне, и глаза у нее были волчьи, янтарные и чужие, но взгляд был взглядом человека. Слишком сильное было понимание потери, лежащей сейчас на каталке.

Кто‑ то из белых халатов стал отключать аппараты. Смолк сигнал тревоги, и стало тихо, как в склепе, только у меня еще в правом ухе звенело.

Потом задвигались все. Врачи и сестры стали отсоединять шланги от тела Циско. Он лежал на спине, с закрытыми глазами. Раньше через рану на горле виден был позвоночник, теперь кость была закрыта. Рана начала было заживать, но недостаточно быстро.

Джемиль встал на волосатые ноги, положил на спину волку полуруку‑ полулапу и голосом, похожим на рычание, сказал:

– Пойдем есть.

Кто‑ то из врачей помог встать Лилиан. Она была ошарашена сильнее Джемиля – наверное, никто не вызывал ее зверя из ее же человечьего облика. А Джемиль не раз попадался Ричарду под горячую руку.

– Пойдем с нами, Лилиан, – сказал он, не очень четко произнося волчьей мордой звук «л».

Она кивнула и приняла предложенную руку. Брюнет, который отключил сигнал тревоги, сказал:

– Остальными пациентами мы займемся, Лилиан.

Они втроем вышли, оставив всех прочих прибирать.

– Отчего он умер? – спросила я.

– Кровь уходила быстрее, чем восстанавливалось тело, – ответила мне Черри.

– Я видала, как вы от худшего оправлялись.

– Слишком много вожаков ты видела, Анита, – сказала Черри. – Не все мы исцеляемся так, как Мика и Ричард.

Она поставила флакон на штатив капельницы и тронула колесико, чтобы начать вливание.

– Погоди. Это штука меня отключит? – спросила я.

– Да.

– Тогда я сперва должна позвонить.

– Так тебе сейчас не очень больно? – спросила она, но так, будто знала ответ.

– Пока нет. Ноет, но это еще не настоящая боль.

– Будет болеть. И тогда ты захочешь болеутоляющего.

Я кивнула, проглотила слюну, кивнула снова.

– Я знаю, но хозяева Соледад все еще где‑ то там есть. Их нужно убить.

– Сегодня ты вампиров убивать не будешь.

– Я – нет. А Тед Форрестер вполне может.

Услышав имя своего alter ego, Эдуард посмотрел на меня. Его рука лежала на волосах у Питера, будто тот был куда моложе и Эдуард сейчас зашел подоткнуть ему одеяло на ночь.

– Надо будет тебе взять мои ордера.

Он кивнул. И глаза у него не были холодны – их заполняла ярость. Не привыкла я видеть у Эдуарда такую горячность: он создание хладнокровное, но огонь в его глазах мог прожечь во мне дыру.

– Как Питер? – спросил он у Черри.

– Он в отключке, сейчас его зашьем. Будет нормально.

Эдуард посмотрел на меня:

– Я убью за тебя этих вампиров.

– Мы их за тебя убьем, – сказал Олаф от двери.

Очевидно, последние реплики он слышал. А я не слышала, как он подошел – нехорошо. Нехорошо, что я Олафа не слышала, и нехорошо, потому что это мог быть кто‑ нибудь другой. Я доверяла Эдуарду и знала, что он не подведет, но обычно не бывала я так беспомощна. Надо признать, не мой день выдался.

Тупая боль в животе стала разнообразиться подергиваниями и уколами – как намек и обещание, какова будет боль через несколько минут. Я посмотрела вниз, на себя – не смогла удержаться. Черри загородила мне взгляд рукой, повернула мое лицо к себе.

– Не смотри. Спи. Доктора пусть смотрят. Проснешься – тебе будет лучше.

Она улыбнулась мне, и улыбнулась ласково, но глаза ее были испуганными. Когда это появился у Черри такой взгляд?

Кто‑ то нашел сотовый телефон, я набрала номер Зебровски, напрямую. Звонить надо было в Региональную Группу Расследования Противоестественных Событий, РГРПС, и начинать надо было с лейтенанта Рудольфа Сторра, но не было у меня сейчас сил спорить с Дольфом, кто монстр, а кто не монстр.

– Зебровски, – ответил Зебровски по своему обычаю.

– Это Анита, – сказала я.

– Блейк, чего это голос у тебя так дрожит?

В его голосе слышалась едва заметная смешинка, начало обычного поддразнивания. Сегодня у меня не было на это времени.

– Да сейчас меня зашивать будут.

– Что случилось?

Веселой нотки как не бывало.

Я изложила ему самую краткую версию событий, многое оставив за кадром. Но все самое главное я ему рассказала: два вампира (может быть, со слугами), замаскировавшиеся под двух законопослушных вампиров с целью заставить нас этих двух законопослушных вампиров убить.

– Очевидно, они думали, что я уже близко, потому что послали одного из своих зверей меня убивать.

– Ты сильно ранена?

– Сегодня на вампиров охотиться не буду.

– Что нужно от меня?

– Поставить копов вокруг отеля. Гарантировать, что эти двое оттуда не выберутся.

– А не должны они сейчас спать как мертвые – извини за каламбур?

– Должны, но я видела, на что была способна их слуга, и ничьей жизнью за это ручаться не буду. Вызови Мобильный Резерв: в случае чего понадобится огневая поддержка.

Ко мне подошел доктор Крис. Был он чуть короче шести футов, но казался выше из‑ за невероятной худобы – из тех мужчин, которые будто не могут мышечную массу нарастить. Будь он девушкой, я бы назвала его ивой.

– Анита, кончай разговаривать. Мне нужно осмотреть ранения.

– Одну секунду, – сказала я.

– Что? – переспросил Зебровски.

– Здесь доктор, ждет, пока я кончу разговор.

– Скажи, кто будет работать по твоим ордерам, и слушайся доктора. Чтобы к барбекю у меня дома была уже здорова. Я ведь жену наконец уговорил, чтобы ты привела обоих бойфрендов, что с тобой живут. Не хочется, чтобы уговоры зря пропали.

Я чуть было не рассмеялась, но подумала, что это будет больно. Подавила смех, но это тоже было больно.

– Приложу все усилия.

– Кончай разговор, Анита, – снова напомнил доктор Крис.

– Ордера возьмет Тед Форрестер.

– Мы не знали, что он в городе.

– Вот только появился.

– Забавно: как только он появляется, тут же все летит к чертовой матери кувырком.

– Я его зову только тогда, когда уже черти кашу заварили, Зебровски. Ты просто путаешь причину и следствие.

– Как же, как же.

– Он федеральный маршал, как и я.

Чужая рука вынула у меня из руки телефон. Доктор Крис – ликантроп, но все‑ таки… все‑ таки я должна была успеть среагировать.

– Я врач Аниты, ей пора на операцию. Даю вам другого маршала, играйте мирно. Миз Блейк отключится на двое суток. – Он помолчал, потом сказал: – Нет, все будет хорошо. Да, гарантирую. Теперь извините, я займусь моей пациенткой.

Он передал телефон Эдуарду. Тот заговорил форрестестеровским тоном рубахи‑ парня.

– Сержант Зебровски, добрый день. Тед Форрестер.

Доктор Крис махнул ему рукой, чтобы отошел и я не слышала. Сам он повернул колесико на капельнице и сказал:

– Миз Блейк, сейчас вы заснете. Поверьте мне, так вам легче будет пройти осмотр.

– Но…

– Не спорьте, миз Блейк. Вы ранены, дайте уж другим сегодня поохотиться на вампиров.

Я попыталась что‑ то сказать, но не додумала мысль до конца. Вот только что я смотрела на доктора Криса, и вдруг – ничего. Мир погас.

Я проснулась, и это было хорошо. Заморгала в потолок, который раньше видела, но не могла понять где. Не в той комнате, которую последнюю запомнила. Белые стены, трубы в потолке. Трубы… что‑ то это должно значить, но у меня еще мысли расплывались на краях.

– «Она проснулась. Я ее молил уйти со мной и покориться небу».

Я уже знала, кто он, еще до того, как он оказался возле моей кровати.

– Реквием!

Я улыбнулась ему, протянула ему правую руку – другая была полна иголок. От этого движения слегка заболел живот, но терпимо. Это навело на мысль, сколько же я пролежала без памяти и какие лекарства зарядили в капельницу. Реквием взял протянутую руку и наклонился ее поцеловать. Я была рада его видеть… да черт побери, я кого угодно рада была бы видеть.

– Не знаю цитаты, – сказала я.

– Речи недостойного монаха, – подсказал он.

– Все равно еще торможу.

Он прижал мою руку к груди, себе под плащ, и синие‑ синие глаза блеснули в свете флуоресцентных ламп.

– Может быть, вот это поможет: «Нам грустный мир приносит дня светило – Лик прячет с горя в облаках густых. Идем, рассудим обо всем, что было. Одних – прощенье, кара ждет других. Но нет печальней повести на свете…»

Я закончила вместе с ним:

– «…чем повесть о Ромео и Джульетте».

Он засмеялся, и его лицо из маски холодной красоты стало живым, любимым, реальным.

– Чаще смейся, тебе идет, – сказала я.

Смех тихо погас, будто с двумя красноватыми слезинками, скатившимися по идеальной гладкости щек, исчезла вся радость. Когда эти слезинки исчезли в темноте бороды, лицо стало тем же красивым и мрачным.

Я была рада держать его за руку, рада тронуть кого‑ то, мною любимого, но что‑ то было в тяжести этого зелено‑ синего, как море, взгляда, отчего я руку забрала. У меня были другие любовники, которые могли бы на меня так смотреть. Но взгляда этих глаз Реквием не заслужил – или наши отношения стоили большего. Он был Реквием – не веселый и юморной, а любовник из трагедий.

– Где Жан‑ Клод?

– Ты ожидала его увидеть возле своей постели?

– Может быть.

– Они с Ашером заняты где‑ то в другом месте. Меня оставили быть при тебе, пока они займутся более важными делами.

Я уставилась на него. Это было нарочно? Он пытается вызвать у меня сомнения в них? Я чуть не сдохла, еще на шлангах, блин, нет, я спрошу.

– Ты хочешь сказать, что они где‑ то вдвоем занимаются сексом, и это для них важнее меня?

Он опустил глаза – попытался изобразить застенчивость:

– Они ушли вдвоем. Меня оставили о тебе заботиться. Мне кажется, ситуация сама за себя говорит.

– Перестань жеманиться, Реквием, у тебя не получается.

Он посмотрел на меня прямым взглядом этих синих‑ синих глаз, где чуть‑ чуть зеленого угадывалось вокруг радужек. Глаза, в которые можно уйти и уплыть – или утонуть. Я опустила глаза – не стала смотреть в них. Обычно мне это просто, но я ранена, ослабела, и мне его настроение не нравилось.

– Вечерняя звезда моя, ты слишком сильно задумалась. Будем радоваться, что ты жива, что живы мы все.

Это навело меня на мысль о другом вопросе. Поскольку он не про Жан‑ Клода, может быть, Реквием ответит.

– Значит, Питер в порядке?

Лицо его стало пустым, и даже напор желания ушел из его взгляда.

– Он в соседней палате.

– Он в порядке?

– Он выздоровеет.

Позади меня распахнулась дверь, послышался мужской голос:

– Господи, какой же ты мрачный тип!

И вошел Грэхем.

Я всмотрелась в него, ища признаки вмешательства Арлекина, этого ложного панического привыкания. Но нет, та же улыбка, тот же Грэхем. Грэхем, когда он не мрачнеет оттого, что я ему не даю.

– На тебе крест? – спросила я.

Он вытащил из‑ под рубашки цепочку, а на конце ее был миниатюрный Будда. Я уставилась недоверчиво:

– Ты буддист?

– Ага.

– Не можешь ты быть буддистом, ты же силовик!

– Значит, я плохой буддист, но так меня воспитали, и я в этого пухлого малыша верю.

– А помогает оно тебе, раз ты не следуешь заповедям этой религии?

– Я то же самое мог бы спросить у тебя, Анита.

Прав он или нет?

– Ладно, просто неожиданно для меня, что ты буддист.

– Для моих родителей тоже. Но когда Клодия нам велела надеть освященные предметы, я сообразил, что не верю в еврейского плотника, и не был в этой вере воспитан. – Он встряхнул цепочку с Буддой. – А вот в этого верю.

Я слегка пожала плечами:

– Действует – и ладно.

Он усмехнулся мне:

– Во‑ первых: Питер выздоровеет, но он поправляется по‑ человечески медленно.

– Сильно он ранен?

– Примерно как ты, но не так быстро заживает.

Грэхем подошел к Реквиему. Он был в тех же темных штанах и красной рубашке, но почему‑ то сейчас меня не раздражал. Отвечал на вопросы лучше, чем Реквием, и вообще был сам собой. А вампир был какой‑ то странный, даже для него.

Мне интересно было, насколько быстро я выздоравливаю, но сперва я хотела узнать про Питера. А чувствовала я себя на удивление хорошо.

– Так вот, я сейчас задам тот же вопрос, и хочу получить прямой ответ. Насколько серьезно ранен Питер?

Грэхем вздохнул:

– Кучу швов наложили – доктор счет потерял. Он поправится, это честно, но останутся мужественные шрамы.

– Черт.

– Все рассказывай, – велел Реквием.

Я посмотрела на Грэхема сердито:

– Ага. Рассказывай все.

– Я к этому подхожу. – Он посмотрел на вампира недобрым взглядом. Реквием слегка кивнул – или поклонился? – и отошел в сторону.

– Давай, Грэхем.

– Врачи предлагают ему пройти новую антиликантропную терапию.

– Ты имеешь в виду прививку?

– Нет, что‑ то совсем новое. С иголочки, – сказал он будто с отвращением.

– Насколько новое?

– Всего в нескольких городах ведутся испытания. В том числе в Сент‑ Луисе.

– Испытания на несовершеннолетних запрещены, Грэхем.

– Несовершеннолетних? Я думал, Питеру восемнадцать.

Черт, ведь наверняка Питер Блэк скрывает свое настоящее имя.

– Да, как‑ то я не сообразила.

– Если ему восемнадцать, он может дать разрешение.

Грэхем глянул на меня с любопытством, будто хотел спросить, почему я думала, что Питеру нет восемнадцати. А может, и он сам так думал.

– Дать разрешение на что конкретно? – спросила я.

– Ему предлагают вакцину.

– Так вакцину от ликантропии уже много лет дают, Грэхем.

– Не ту, которую когда‑ то использовали в колледже. Ту прекратили применять где‑ то десять лет назад, когда из‑ за плохой партии нескольких милейших студентов колледжа превратили в монстров.

Он не вспомнил Ричарда, который был одним из этих студентов. Может быть, он не знает, тогда не мне рассказывать. Я промолчала.

– Теперь применяют вакцины убитые, а та была живая, – сказала я.

– Ты получала? – спросил он.

Я не сдержала улыбки:

– Нет.

– Мало кто вызвался бы добровольцем, – сказал он.

– Ага, по Вашингтону гуляет законопроект, хотят сделать вакцинацию подростков от ликантропии обязательной. Утверждается, что теперь это безопасно.

– Утверждается. – По интонация Грэхема было ясно, как мало он в это верит.

Я покачала головой, слишком резко повернулась – и в животе стрельнула боль. Выздоровела я, значит, не до конца. Сделав глубокий вдох и долгий выдох, я успокоилась и заставила себя не особо двигаться. Так оно лучше.