Лорел Гамильтон 17 страница

– Я понятия не имела, что их так много.

– Я думаю, это только Донован знал. Он мне дал кучу разведданных, Анита, и даже не взял с меня обещание не использовать против него, если когда‑ нибудь получу контракт от какого‑ нибудь охотника на лебедей.

– Эдуард…

Он поднял руку, предупреждая мою речь:

– Если хочешь, я дам такое обещание тебе.

Мы обменялись долгим взглядом, и я сказала.

– Нет, Эдуард, обещай мне, что ты ничего из узнанного тобой не применишь ни против одной из групп животных.

– Я не буду охотиться на лебедей.

– Эдуард, я серьезно. Ты узнаешь многое о вампирах и оборотнях такого, что можно применить против них. Мне нужно твое честное слово, что это не обратится против них – или против меня.

Его лицо стало пустым и холодным, почти таким, как когда он убивает, но только в глазах мерцал едва заметный огонек злости.

– Даже львы? – спросил он.

– Они члены коалиции.

– Это значит, что их нельзя трогать?

– Нет, это значит, что мы должны их вышибить из коалиции до того, как что‑ нибудь против них предпримем.

– Как благородно, – улыбнулся он.

– Должны же быть у девушки принципы, – ответила я.

Он кивнул:

– Раз львы за это ответят, я спокоен.

– Будем разгребать кризисы по порядку. Но они за это ответят, можешь не сомневаться.

И он улыбнулся хладнокровной довольной улыбкой. Обычная улыбка Эдуарда, настоящая. Та, которая говорила, что за этими глазами живет монстр, и ему там уютно. Но мне не нужно было зеркало – я так могла сказать, что моя ответная улыбка была примерно такая же. Когда‑ то я тревожилась, что стану такой как Эдуард. Сейчас я на это рассчитываю.

Ладно, что мы там будем делать с местным прайдом – это потом разберемся. В порядке общей очереди разрешения чрезвычайных ситуаций. Забавно, что как только появляется Эдуард в моей жизни – или я в его, – тут же начинаем попадать из ситуации в ситуацию. Сейчас та разница, что ситуация не разрешается острием ножа или дулом пистолета. И даже огнемет не поможет, хотя Эдуард наверняка его с собой прихватил. Как только протащил через службу безопасности аэропорта? Но Эдуард есть Эдуард: если ему надо, он и танк «Шерман» в самолете провезет.

У меня меньше двух часов оставалось, чтобы покормиться. Меньше двух часов, чтобы сохранить жизнь Вилли Мак‑ Кою с его кричащими костюмами и еще более кричащими галстуками. И его возлюбленной Кэнди, высокой, белокурой, великолепной, такой влюбленной в своего маленького и некрасивого вампира. Вспомнился мне Эвери Сибрук, которого я увела из Церкви Вечной Жизни, Эвери с его беззащитными глазами, умерший так недавно, что иногда ощущается как живой. Вспомнились многие еще младшие вампиры, прыгнувшие на наш корабль из церкви Малькольма за последние месяцы. Не могу я дать им всем умереть, если только в моих силах их спасти.

Но как же мне не хотелось секса с Донованом Риисом!

Ничего в нем нет такого уж страшного. Высокий, бледный, даже красивый – стерильной красотой первого ученика частной школы. Дюйма ему не хватало до шести футов, широкие плечи, затянутые нежно‑ голубым свитером, так удачно подходящим к молочно‑ кремовому лицу столь совершенному, что оно казалось искусственным. Хотя и не было таким. Едва заметный розовый румянец на щеках – это была его собственная кровь, бегущая под белой‑ белой кожей. Бледен он был, как вампир белой расы до кормежки, но ничего мертвого в Доноване не было. Наоборот, что‑ то было невероятно живое, как будто с первого взгляда можно было сказать, что кровь его бежит горячее – не в смысле горячее от страсти, а на ощупь. Как будто, если набрать ее в рот, она будет горячей, как густое сладкое какао.

Мне пришлось закрыть глаза и поднять руку, не давая ему подойти ближе.

– Прости, Донован, но ты на радаре отмечаешься как пища.

– Но ведь так и должно быть?

Я покачала головой:

– Не для ardeur’а пища, а для еды. Я сразу представила себе, как глотаю твою кровь.

– Этого я и боялась, – послышался женский голос.

Я открыла глаза и увидела Сильвию – заместительницу Ричарда по стае, его Фреки. Она чуть выше меня, волосы у нее каштановые, короткие, лицо было бы симпатичным, если бы она накрасилась, но обычно она не давала себе труда это делать, и сперва, чтобы заметить эту симпатичность, надо было, чтобы глаза привыкли к простоте ее глаз и кожи. А если бы ее накрасить как следует, она была бы красивой. Иногда я думаю, как люди в этом смысле меня воспринимают. Впрочем, мне ли комментировать – одетой в больничный халат и с жуткой после всех перипетий рожей?

Сильвия заполняла помещение покалывающим потоком энергии. Миниатюрная, женственная, она боем проложила себе дорогу на второе место в большой стае волков. Наверное, даже бы на первое вышла, только я ей помешала пару раз. Ричард бы мог побить ее физически, но у Сильвии есть воля выжить и воля убить, а бывают бои такие, где эти качества берут верх над превосходящей силой. Но какое‑ то время назад Ричард принял ее вызов и сильно ей выдал, как следует. Показал, что кроме силы, у него есть и воля. Я была, с одной стороны, рада: это значило, что на основной вопрос получен положительный ответ. С другой стороны, это стоило Ричарду невозвратимой утраты какого‑ то куска его личности, и я почти так же горевала по этой утрате, как и он.

– Чего это ты боялась? – спросил от двери Эдуард.

Я не поняла сперва, что он провожал Донована.

– Анита подобна новичку‑ ликантропу: у нее голод не полностью ей подконтролен. Донован, быть может, и силен, но он – животное‑ дичь, и все ее звери это чуют.

Я кивнула от кровати, уронив руку на белую простыню:

– Она верно говорит.

Донован посмотрел на меня: серо‑ синие глаза, переменчивые как небо, сейчас были цвета дождевых туч.

– Ты бы действительно вырвала мне горло?

– Скорее проникающее ранение брюшной полости. Мягкое подбрюшье.

Он приподнял пушистые светлые брови.

– Без орального секса, – сказала Сильвия. Любой другой сказал бы это с оттенком шутки, она же – полностью серьезно.

Позади Донована с Эдуардом открылась дверь. Мелькнул какой‑ то высокий темноволосый юноша, которого я не узнала. Он слишком молодо выглядел, чтобы там стоять, но была еще пара охранников, о которых я думала то же самое. Потом в двери набился народ, и мне пришлось обернуться на всех, но я пообещала себе поговорить с Клодией насчет возрастного барьера для охранников. Циско я убрала за то, что ему восемнадцать лет, но, видимо, не дала ясно понять, что дело не в нем самом, а именно в возрасте. Если переживем этот день, я проясню… нет, не «если». «Когда». Когда переживем. Чтобы думать о чем‑ нибудь другом, это должно быть «когда».

Среди вошедших первыми вампиров я искала Ашера, но его не было. Реквием будто прочел мои мысли – может быть, по лицу, – потому что сказал:

– О звезда моя вечерняя, нетерпеливо глядишь ты мне за спину, будто и нет меня здесь. Ашер Седьмой проснется среди нас. Когда придет рассвет, он умрет, но те, кто стоят пред тобою сейчас, имеют шанс остаться бодрствовать и все увидеть до конца.

Лицо его сверкнуло белым между чернотой капюшона и бородой и усами. Единственным цветным пятном на его лице были ярко‑ синие глаза с чуть зеленоватым отливом, как морская вода на солнце, которого ему никогда не увидеть вновь.

Следующим вошел Лондон с короткими темными локонами, в черном костюме поверх черной рубашки. Он всегда казался чем‑ то средним между руководителем фирмы, надевшим готский прикид, и киношным наемным убийцей. Много веков за ним держалась кличка «Темный рыцарь». Да‑ да, задолго до Бэтмена эту кличку носил Лондон. И еще он был почти идеальной пищей для ardeur’а. Кормя меня, он обретал силу, а не терял ее, но это, как и все дополнительные способности линии Белль Морт, имело двойной эффект. Будучи идеальной пищей, Лондон немедленно пристрастился к ardeur’у. Одно недавнее кормление поставило крест над столетиями воздержания, когда он вырвался из рабства Белль. Одно кормление – и он оказался привязан ко мне так, как ни один гражданский обряд не мог бы привязать. Но кормление, даже от Лондона, оказалось бы недостаточным для того, что нам нужно было сейчас.

Лондон улыбнулся и подошел взять меня за руку. Он знал, что не является любовью всей моей жизни (как и я для него), и нас обоих это устраивало. Он бы лидировал в конкурсе на должность моего pomme de sang, будь он доступен днем. Его рука была теплой на ощупь, что означало недавнее кормление от добровольного донора – сейчас столько рвалось добровольно сдать кровь, что незачем было добиваться ее силой. Люди в очередь выстраивались ее сдавать.

Он поднес мою руку к губам и почтительно поцеловал.

– Мы здесь присмотреть, чтобы ты лебединого короля не съела взаправду.

Улыбка стала шире, темные глаза залучились радостью. Реквием и другие вампиры, прибывшие с ним из Англии, говорили, что никогда раньше его таким раскованным не видели. Не знали, что он вообще умеет улыбаться.

Я улыбнулась в ответ:

– Да, это было бы нехорошо.

Из‑ за их высоких спин высунулся Джейсон, осклабился весело, но что‑ то напряженное залегло в уголках по‑ весеннему синих глаз, будто он плакал недавно. Я протянула ему другую руку, Лондон подвинулся, чтобы Джейсон мог меня обнять – для этого фактически ему пришлось на кровать залезть. Мы с ним друзья, иногда любовники, но его реакция меня удивила. Я потрепала его по стриженым светлым волосам несколько неуклюже, и не из‑ за капельницы, хотя она стесняла движения. Просто столько тут еще будет вылезать наружу до того, как я начну кормиться от Донована.

– Все путем, Джейсон, – сказала я.

Он мотнул головой, не отрывая ее от моего плеча, поднял заплаканное лицо ко мне. И голос прозвучал от слез хрипло:

– Опять врешь.

Он попытался улыбнуться, но не совсем преуспел.

Я свободной рукой тронула его за лицо:

– Джейсон, я…

А что сказать, я не знала. Он реагировал не просто как друг, а сильнее. И тут я подумала: может быть, это горе не по мне? И его Ульфрик, и его мастер почти при смерти. Если они умрут, его мир рухнет и не восстановится в прежнем виде. У нового мастера города он уже может и не быть pomme de sang.

Я попыталась взять его лицо в ладони, но снова помешала капельница.

– Кто‑ нибудь, вытащите из меня эту штуку, о’кей? Питать ardeur, сидя на трубке, у меня не получится.

Лилиан пробралась сквозь порыкивающую публику и вытащила иглу. В ключевой момент я старательно смотрела в сторону. Я несколько уже привыкла, но все равно не люблю смотреть, как в меня вставляют или вынимают иглы. Жутковато становится.

Джейсон отодвинулся, давая доктору место, но держался за мою руку как за спасательный круг. Обычно он так здорово держался, что я иногда забывала, как он молод. Ему двадцать два – тот же возраст, что у львов – студентов колледжа, из которых мне Джозеф предоставил выбирать, под тем предлогом, что у более старших львов у всех семья и работа. В тот момент у меня предлог не вызвал сомнений, но сейчас… сейчас я пересмотрю все, что львы в последнее время делали.

– Я твой волк на случай, если твой зверь решит проснуться.

– Я думала, Сильвия…

Она подала голос из толпы оборотней сзади:

– Раз в этом помещении проснется ardeur, то меня тут не будет. Ничего личного, Анита, ты симпатичная, но я с женщинами дела не имею. При такой твоей слабости, и когда Жан‑ Клода нет, я не хочу рисковать подцепить эту заразу. – Она подошла к кровати и потрепала меня по плечу – неуклюже. Приятельские жесты ей удаются не лучше, чем мне. – Волки все сделают, что могут, чтобы вас из этого вытащить.

– В отличие от львов, – сказала я.

– В соседней палате лежит не их Рекс, а наш Ульфрик. – В ее словах чуть‑ чуть повеяло вспышкой зверя, как будто дыхание чудовища в темноте. Я вздрогнула, она убрала силу. – Извини, я пойду.

Она направилась к двери. Когда она выходила, кто‑ то вошел ей навстречу.

– Мика! – вскрикнула я.

Он не бросился ко мне, но почти. На нем были все та же рубашка и слаксы, в которых я его видела, но покрытые высохшими потеками. Кровь запеклась черным и кирпично‑ красным. Может, я уставилась на потеки, потому что Мика расстегнул рубашку и бросил ее на пол, и впервые зрелище его обнаженной груди и плеч не вызвало у меня мысли о сексе. Я думала только, чья на нем кровь: Ричарда или Жан‑ Клода.

– Не тянись к ним своей силой, Анита, – предупредил Мика.

– Как ты узнал, что я об этом подумала? – спросила я.

Он улыбнулся, но глаза его остались усталыми. В них было облегчение, что я жива и более‑ менее здорова, но и усталость тоже.

– Я же твой Нимир‑ Радж.

Он часто отвечал так, когда я спрашивала, отчего он так хорошо читает мои мысли. Он Нимир‑ Радж моей Нимир‑ Ра, и этого ответа ему хватало.

Он поцеловал меня, и я ждала, чтобы Джейсон отпустил мою руку и я могла обнять Мику, но этого не случилось. Мы с Микой посмотрели на него, и на миг увидели в его глазах неприкрытый страх. Никогда еще его глаза такими не видела; по ним я поняла, как близко была наша смерть – и как близко она еще пока что. Один взгляд, и я уже знала, что мы еще из лесу не выбрались.

Я поглядела в шартрезовые глаза Мики:

– Эта энергия должна будет спасти не только младших вампиров? Еще кого‑ то?

Рука Джейсона сжалась на моей руке, Мика обнял меня, а я свободной рукой стала гладить эту ровную теплую, навеки загорелую кожу. Втянула в себя аромат его шеи, такой для меня дорогой.

– Ответь, – шепнула я.

Он чуть отодвинулся, чтобы видеть мое лицо.

– Когда Жан‑ Клод умрет на рассвете, он может прихватить с собой тебя и Ричарда.

Глядя в его скорбное лицо, я видела там искренность. Искренность – и страх, скрытый куда лучше, чем у Джейсона. Но он там был.

– Лилиан! – позвала я.

– Да, Анита? – подошла она ко мне.

– Насколько вероятно, что Жан‑ Клод нас утащит с собой?

– Честно говоря, не знаю, но такая возможность есть, и выяснять, насколько она вероятна, лучше не стоит. – Она положила мне руку на лоб – как мать, проверяющая, нет ли у ребенка жара. – Кормись от Донована, Анита. Возьми энергию, которую он предлагает, чтобы нам на эту тему не волноваться.

– Но ведь ты сама не уверена, что это поможет?

– Вполне уверена.

– Мне не надо быть ни вампиром, ни оборотнем, чтобы учуять здесь ложь.

Она шагнула назад, вдруг резко собралась, профессионально.

– Ладно, мы не уверены, но этой энергии будет достаточно, чтобы спасти некоторых из вас. Всех или не всех – мы просто не знаем. Все это очень новая наука, Анита, новая метафизика, а в ней всегда все неопределенно.

– Спасибо за правду, – кивнула я.

– Сама просила.

Из толпы вышел Эдуард:

– Мне было сказано, что это поможет.

– Мы говорили, что ничего лучше придумать не можем, – возразила Лилиан. – Это не то же самое.

Эдуард кивнул:

– Согласен. Я услышал то, что хотел услышать. – Он посмотрел на меня очень серьезно. – Не умирай под моей охраной. Другие телохранители жизни мне не дадут после этого.

– Изо всех сил постараюсь спасти твою репутацию, – улыбнулась я. – А теперь тебе придется ждать снаружи.

– Как? – переспросил он.

– Вряд ли я смогу заниматься сексом у тебя на глазах. Извини уж.

Он усмехнулся в ответ:

– Я думаю, у меня бы при тебе тоже не получилось.

А потом он меня удивил. Отодвинув от моей руки Джейсона, он взял ее твердо и уверенно. Мы обменялись долгим взглядом, Эдуард открыл рот, потом закрыл, покачал головой. И наконец сказал:

– Если ты не выживешь, я обещаю: Арлекин за это заплатит.

Очевидно, тайна вышла наружу, и мы теперь спокойно будем называть лопату хотя бы могильным заступом. Я кивнула:

– Ты мог не говорить, я и так знаю, что ты бы это сделал.

Он улыбнулся, сжал мне руку и вышел. Я чуть не окликнула его. Меня окружали мужчины, которых я любила, с которыми спала, – а вот почему‑ то, пока Эдуард был в палате, мне было надежнее. Но опасность, которую мне предстояло встретить, была не по его линии. В палате или за дверью, а Эдуард мне помочь не сможет.

Мне не столько надо было пробудить ardeur, сколько перестать ему сопротивляться – моя власть над ним дошла до того, что я могла давать ему разрешение питаться. Мне надо было его отпустить. Может быть, если бы звери во мне не проснулись примерно в то же время, я бы не считала ardeur чем‑ то таким, что сидит на цепи с кожаным ошейником. Кожаным, тугим и с металлическими шипами внутрь.

Мне казалось, что в палате слишком много охраны, пока я не приблизилась к Доновану Риису. Какая‑ то доля моего существа думала о сексе, зато три или четыре других доли гадали, какова будет на вкус у нас на зубах плоть, что под всей этой кожей. Донован потребовал, чтобы остальные мужчины отвернулись, создав нам максимально возможное уединение. Они отвернулись. Некоторые – с таким видом, будто хотели сказать, что это глупо, но отвернулись все. Тогда Донован снял с себя одежду. Раздетый он был – как белая, светлая мечта. Ardeur позаботился, чтобы его тело было для меня готово, и он на фоне этого тела выделялся как вырезанный из слоновой кости, краснеющий, подобно первому намеку на восход солнца. Он был весь бледен, как вампир, но он был рассвет, он был солнечный блик на воде, отблеск луны на крыльях. Мне послышался голос птиц, зовущих в ночи. Никогда не знала, что у лебедей такой голос, почти как у гусей, но… нет. Не гусиный голос – лебединый.

Голос Донована прозвучал сдавленно:

– Ты лишила меня контроля над моей силой. Что‑ то в ardeur’е сняло с меня не только одежду.

Я обнаружила, что все‑ таки еще могу говорить, подняться над ощущением ночного неба и лунного света, хотя это было как будто видишь две картины сразу, и то, что я вижу у себя в голове, грозит стать более реальным, чем мужчина рядом со мной.

– Иногда мой вариант ardeur’а дает тебе то, чего ты больше всего на свете желаешь. – Я наклонилась к его щеке, шепнула в идеальную ушную раковину: – Чего ты желаешь больше всего на свете, Донован Риис?

Он обернулся ко мне, и глаза его стали тускло‑ серыми.

– Не быть королем.

Он вдруг перевернулся, обняв меня, и его глаза оказались надо мною. Он все так же прижимался ко мне, и ощущение этой твердости заставило меня вскрикнуть. Он навалился на меня всем своим весом, охватил руками, прижал меня лицом к своей груди. Мне несколько трудно стало дышать под его тяжестью, но он это понял и приподнялся, обнимая меня, приблизив ко мне лицо.

– Ты можешь дать мне то, чего я больше всего желаю, Анита?

– Не знаю, – прошептала я.

– Попробуй.

– Может получиться не так, как ты думаешь.

Я пыталась мыслить, отвлечься от ardeur’а, от ощущения прижатого ко мне тела, от теплого аромата кожи Донована. У ardeur’а будто свой собственный разум, свой забавный способ исполнять желания. Я не думала, будто то, что произойдет сейчас, и есть то, чего хочет на самом деле Донован.

Он приподнялся, будто отжимаясь на тренажере, и нижняя часть его туловища прижалась ко мне. Я захныкала.

– Я тебе сделал больно?

Чтобы ответить, мне пришлось открыть глаза:

– Нет, не больно, нет.

И что‑ то в моем голосе, в мутном взгляде заставило его улыбнуться.

– Не больно, нет, – повторил он, глядя на меня с улыбкой. И глаза его были синее, чем я у него видела, будто в этот момент что‑ то произошло, убравшее из глаз все серое.

Я поняла, что его просьба – не быть королем – заставила меня приглушить ardeur, и это меня испугало, потому что ardeur – сила сама по себе. Он творит и решает такое, чего я не понимаю. Если бы Жан‑ Клод мог ответить, я бы его спросила. Конечно, у меня были люди, которых я могу спросить, просто это будет очень неловко, – спрашивать. Одной из причин присутствия сейчас Реквиема и Лондона было то, что у них опыта с ardeur’ом на сотни лет больше, чем у меня. Да, в качестве жертв, но все равно они знали его в тех аспектах, которые только начинали до меня доходить.

Я уперлась ладонью Доновану в грудь – оттолкнуть его, дать себе возможность дышать. Мы спешим, да, но ведь не настолько? В смысле, если мы умрем сейчас, он перестанет быть королем – иногда ardeur понимает все очень буквально.

Но я забыла, что белые волосы на груди у него – не волосы, а перья, и когда моя ладонь коснулась шелка перьев и жара груди, я забыла, что хотела спросить. Руки нашли его тело, и он был горяч, как в жару.

– У тебя кожа горячая.

– Я ж тебе сказал, ты освободила мою силу от моей воли.

Он потянулся лицом ко мне для поцелуя. Его сердце колотилось в груди, я ощущала ладонью его стук, ощущала так, как не получалось с тех пор, когда ardeur был для меня нов. Оно билось как что‑ то такое, что можно взять в руки, будто можно просунуть пальцы в грудную клетку и взять его нежно в горсть, погладить. Вдруг я четко почувствовала, как и где течет по его жилам кровь, слышала, ощущала, будто теплые ленты шли под кожей, я слышала ее запах, горячий, сладкий, металлический. Я закрыла глаза, чтобы не видеть его лица, не смотреть, как он меня целует, но не человеческая часть моего существа составляла проблему сейчас. Закрыв глаза, я не переставала ощущать его, его тяжесть, его запах – и то, что так близко у него под кожей.

Он поцеловал меня, поцеловал меня в самый первый раз, и мне было все равно. Отодвинувшись от его мягких губ, я стала целовать вдоль лица, по линии щеки. Потом в шею. Он воспринял это как приглашение, я открылась для него, но рукой взяла его сзади за шею, прижимая к себе в поцелуях. Волосы у него были такие мягкие, как я в жизни не видела, и это почти ничего для меня не значило. Я чуяла запах того, что я хочу, запах этого зовущего лакомства у него под кожей.

Он снова уперся шеей мне в ладонь, я положила другую руку ему на спину. Удерживая его, я стала целовать пульс у него на шее, и этот пульс дергался и бился под моими губами как живой. Как пойманная птица в клетке из плоти. Я ее выпущу. Я ей дам пролиться себе в рот, и… Тут на секунду, на миг вернулся ко мне здравый смысл, мгновение «нет», но тут же дохнуло на меня силой Жан‑ Клода, его голодом, одними и другим, и сомнений не осталось, а остался только пульс Донована у меня на губах, его тело, бьющееся во мне, мои бедра, взлетающие ему навстречу, и мой рот у него на шее.

Я его укусила, стараясь нежно, но не нежности мне хотелось, не ее я ощущала. Ощущение его кожи, зажатой у меня в зубах – и я постепенно сжимала зубы, сильнее и сильнее, и это было невыносимо хорошо. Но хотелось больше, сильнее укусить его, больше его плоти всосать в себя, и трепещущий жар его пульса испуганной бабочкой бился мне в небо, как ласка, побуждающая и приглашающая, молящая освободить этот пляшущий пульс жизни.

Донован поднял меня с кровати, руками охватив меня, встал на колени. Движение меня спугнуло, заставило прервать укус, поднять голову.

– Слишком зубами, Анита, – сказал он прерывисто.

Он стоял на коленях на узкой кровати, обняв меня руками, и тело его уже было не во мне. Ногами я охватывала его за талию – наверное, обхватила машинально, когда он изменил положение. Он перестал заниматься со мной любовью, а от этого я прекратила попытки его сожрать.

На шее у него остался четкий отпечаток моих зубов – как лиловеющий красный кровоподтек на идеальной белизне шеи. Я могла бы сказать многое, но сказала первое, что более всего меня ошеломило.

– Ты разорвал хватку ardeur’а.

– Я не хищник, Анита, но все же я царь. А это значит, что я должен отдать тебе себя, сама ты взять не сможешь.

– Прощу прощения.

– Все нормально, я не рассердился. Только не надо вырывать мне глотку или полосовать спину, о’кей?

– Не уверен, что она может с собой сладить, – сказал Мика.

Я выглянула из‑ за плеча мужчины, которого обнимала, и увидела, что не только Мика, но и все остальные столпились возле. Римус спорил с Реквиемом и Лондоном. Слишком тихо, я не слышала, но по жестам все было понятно. Я встретилась глазами с Микой и взглядом попросила о помощи. Я воспринимала Донована просто как мясо, как пищу. Секса было недостаточно, чтобы отвлечь меня от мяса и крови.

– Что я могу сделать, чтобы не подвергать себя опасности? – спросил Донован.

Реквием подошел к кровати в развевающемся черном плаще.

– Если у тебя хватает сил держать ее на руках, должно хватить и на то, чтобы удержать ее на кровати.

– Мы не можем гарантировать вашу безопасность, Риис.

Донован посмотрел на охранника. Руки, держащие меня, он сместил ниже, но они не дрожали, будто он так мог бы меня держать вечно. Это отвечало на вопрос, сильнее ли лебеди‑ оборотни обычных людей. Да, сильнее.

– Я знаю, что не можете.

– Она вырвет вам горло раньше, чем мы успеем шевельнуться, – сказал Римус.

– Если возникнет опасность, мы вмешаемся, – возразил Мика.

– Как? – спросил Римус.

– Схватим ее, поможем Доновану ее держать.

– Ardeur перекинется на всякого, кто до нее дотронется, – напомнил Римус.

– Я знаю, – кивнул Мика.

Римус покачал головой – чуть слишком быстро.

– Значит, я не могу делать свою работу. Не могу защитить Рииса от опасности.

– Потому что не станешь рисковать, что ardeur на тебя перейдет, – уточнил Мика.

– Да.

– Тогда уйди, – велел Лондон.

– Нам здесь нужен старший над охранниками, – ответил Римус. – Кого я вместо себя пришлю? Бобби Ли еще в Южной Америке. Клодия? Нет. Кто же меня заменит?

Он разрывался между долгом… и чем еще? Долгом и страхом? Долгом и ardeur’ом?

– У нас нет времени миндальничать, Анита, – сказал Реквием. – Я говорю от имени вампиров. Если младшие среди нас будут спасены, то только сейчас.

В этом заявлении не было поэтических аллюзий. Если Реквием перестает цитировать стихи, значит, дело плохо.

И тут будто его слова вернули вихрь ardeur’а обратно. Только что я в руках Донована была почти бесстрастна, и вдруг присосалась к его губам, будто хотела целиком влезть ему в рот. И снова ногти впились ему в спину, и ощущение поддающейся под ними плоти заставило меня вскрикнуть от наслаждения – а его от боли. Я сдерживала себя, не давала себе воли в том, что мне хотелось ему сделать. Не давала себе вцепиться зубами в рот, позволяла только целовать, но эти усилия заставляли меня стонать от досады прямо ему в губы.

Он прижал меня к кровати, вдруг навалившись всем весом. Я все еще обхватывала его ногами и старалась сосредоточиться на сексе, не думая о мясе и крови, но секс перепутывался с ощущением ногтей у него на спине, зубов у него на губах. Я хотела его, но еще я хотела прокусить ему губы и пустить кровь. Больше секса хотелось мне крови. Я ведь питалась для Жан‑ Клода, а для него ardeur не первый голод.

Я лизнула нижнюю губу Донована, втянула в рот, полную, сочную, такую… Резко и сильно прикусила ее, кровь, теплая, сладкая, с металлическим вкусом, наполнила мне рот, и мир исчез в танце световых пятен и наслаждения. Это не был ни секс, ни оргазм, а будто эта капля крови горячей волной удовольствия смыла весь мир. У меня бывало, что мир становился красным от гнева, но от чистой радости – никогда. Будто каждая клеточка моего тела наполнилась вдруг теплом и счастьем. Ощущение было и оргиастическое, и нет; но каким бы оно ни было, оно было изумительным.

Я лежала под Донованом, обмякшая, ловя ртом воздух. Кажется, я отключилась на время, потому что он держал меня за запястья, прижимая их к кровати, и искал нужную позу. Я моргала, не помня, как получилась такая позиция. Подбородок Донована покрывала яркая алая кровь, нижняя губа оказалась разорванной в клочья. Неужто это я сделала?

Наконец он приладился, и я взметнулась вверх ему навстречу. Глаза у него закрылись, трепеща, и он выдохнул:

– Ты совсем лишила меня контроля.

– Давай, Донован, – шепнула я.

Он глядел на меня, кровь текла по его лицу, но глаза – глаза смотрели чисто мужским взглядом, тем, который говорит: «Моя. Секс. И больше этого. И меньше».

Глаза у него стали синее, чем я когда‑ нибудь у него видела, он поймал ритм, быстрый и частый, снова и снова. Я смотрела и чувствовала, как нарастает и нарастает тепло.

– Скоро, – шепнула я.

– Глаза, – шепнул он в ответ. – У тебя глаза как синее пламя.

Я не успела спросить, что он имеет в виду, как на меня налетел оргазм. Я заорала, задергалась, забилась под ним, он придавил мне руки к кровати, изо всех сил держал меня, старался зафиксировать на месте, а может, я и не переставала орать и дергаться, и ardeur ел, кормился на этом теле, на силе его рук у меня на запястьях, на его жаре – и тут я ощутила лебедей. Три жительницы Сент‑ Луиса, которых я знала, сидели в маленькой спальне и смотрели на меня, будто видели, будто я пришла их сожрать. Еще лица, еще вспугнутые глаза, кто‑ то вскрикивает, кто‑ то падает, кто‑ то сваливается со стула, кто‑ то извивается на кровати, а я, мы, ardeur – едим. Питаемся. Десятки лиц, десятки тел, и тут я почувствовала, что просыпается Жан‑ Клод – у меня дернуло в животе, в паху.