Лорел Гамильтон 15 страница

Я посмотрела на него, не веря своим глазам: он сидел рядом со мной и рассуждал с Рафаэлем, какой тип мужчин мне нравится.

– Я думала, ты психовать будешь, – сказала я.

Он скривился, но ответил так:

– Мне это не нравится, но Рафаэль прав: наши любовники к нам ближе, и они в большей безопасности.

– Если кто‑ то тебе достаточно дорог, чтобы заниматься с ним сексом, то об этом ком‑ то и заботиться полагается, – уточнила я.

– Именно так, – согласился Ричард. – Именно такое у тебя к ним чувство.

– И что неверно в этом моем чувстве?

– Верно все, но оно значит, что Рафаэль прав. Ты заботишься о своих любовниках, и от этого никуда не деться.

– А ты о своих женщинах? – спросила я.

Он на миг удивился, потом улыбнулся, но от этой улыбки глаза у него стали усталыми и такими циничными, какими я их никогда не видела.

– Не всегда. Иногда они мне просто для потрахаться.

Я вытаращила на него круглые глаза.

– Я был бы рад всегда с сердечками и цветочками, но женщина, которую я люблю больше всех других, меня не хочет. Так что мне делать, пока ты спишь еще с шестью или семью мужиками? Ждать очереди? Стоять и смотреть?

Будь мы одни, я бы напомнила ему, что ему случалось стоять и смотреть, и ждать своей очереди, и даже помогать Жан‑ Клоду, когда мы занимались любовью втроем. Но мы не были одни, а затевать ссору я не хотела.

– Значит, ты не обо всех заботишься, кто бывает в твоей постели?

– Из моей стаи – обо всех. Но вне ее – иногда секс показывает, что ничего не получится.

– И ты рвешь с ними после секса?

– Иногда.

Я посмотрела на него неодобрительно.

– Ты же знаешь, с кем я их все время сравниваю, Анита.

Это не моя вина, что я не хочу выходить за Ричарда. Мне разрешалось хотеть тех, кого я хочу, и любить тех, кого хочу.

– Значит, это моя вина, что ты спишь со всеми подряд и превратился в одного из тех мужчин, что рвут отношения с женщиной после одной ночи?

Он посмотрел на меня долгим взглядом шоколадных глаз:

– Если тебе самой пришла такая мысль… – сказал он и неприятно улыбнулся. Кажется, все‑ таки ссора у нас будет.

– Ты не со мной всех сравниваешь, Ричард. А с Райной.

И он покраснел под своим вечным загаром. Может быть, второй раз в жизни я видела, как он краснеет.

– Анита, не надо.

Мика рядом со мной застыл неподвижно, будто решая, не протянуть ли ему руку между нами.

– Не трожь меня, Ричард, и я тебя не трону, – сказала я.

– Ричард! – позвал его Луи. – Помнишь, был у нас такой разговор?

Ричард встал, и его сила залила комнату как ветер из пасти ада. Просто больно было от жара этой силы.

– Помню я этот разговор. – Он смотрел на меня с невероятной ненавистью на лице. – Анита, я пытался этой ночью. Я честно пытался.

У меня горло перехватило, глаза жгло огнем. Я уже жалела о том, что сказала. Что угодно отдала бы, чтобы взять эти слова обратно.

– Я знаю, Ричард, – сказала я слабым голосом.

– Но ведь всегда недостаточно?

Я сделала глубокий вдох, встала – мы стояли лицом друг к другу. Мне хотелось убежать, но я стояла и смотрела на его лицо, полное ненависти и страдания, на его сжимающиеся в кулаки большие руки. Гнев его дышал в комнате невидимым обжигающим зверем.

– Я не знаю, что сказать, Ричард.

– А что будет достаточно?

– Как? – переспросила я.

– Что будет достаточно? Переехать к тебе с Микой и Натэниелом? Переехать к тебе и Жан‑ Клоду? Что мне сделать, чтобы не проиграть, когда я имею дело с тобой, Анита?

– Да нет здесь выигрыша и проигрыша, Ричард! Ну как ты не понимаешь?

– Нет, не понимаю. – Он показал на Жан‑ Клода. – Вот его я понимаю. Я ощущаю его тягу. Он и мой мастер. – Он показал на Мику. – А вот этого я не понимаю. Он занял мое место в твоей жизни, можешь ты это понять?

Я кивнула, попыталась вздохнуть, преодолевая спазм в горле. Нет, черт побери, не буду я плакать.

– Я понимаю.

Он показал на Натэниела, очень тихо сидящего рядом с диваном.

– И как ты можешь делить ее вот с этим вот?

Мика первым сообразил, что Ричард обращается к нему.

– Натэниел – не это вот, Ричард.

И в его голосе прозвучали первые нотки злости.

– Ты его трахаешь? Или ты сам ему даешь? Или вы оба одновременно трахаете Аниту?

Непролитые слезы смыло горячей волной ярости. Я стала раздувать эту ярость, ласкать ее, называть ласковыми именами, потому что лучше ругаться, чем плакать.

– Как вы с Жан‑ Кло… – начала я. И тут он прервал ссору. Прервал таким толчком силы, что мы оба покачнулись, я чуть не упала, а Ричард стал пепельно‑ серым. Мы оба посмотрели на вампира – глаза его мерцали синими озерами, будто загорелось ночное небо.

– Хватит.

Шепот отдался в комнате эхом летучих мышей.

Я знала, что он наш мастер, но никогда не испытывала раньше подобного – чтобы он вот так бросил в нас свою силу и заставил остановиться на полном ходу. Я просто не знала, что в нем это есть.

– Мы все в опасности, вы это понимаете или нет? Большинство наших стражей – крысолюды. Если Рафаэль их отзовет, у нас не хватит сил защититься.

Он развернулся, вставая с дивана, подошел к нам, и длинные черные локоны трепетали в ветре его силы.

Мы смотрели на него, как птички на змею, не в силах не то что улететь, а шевельнуть крылом.

– Мне очень жаль, mon lupe, что ты желаешь, чтобы она вышла за тебя и всех нас оставила. Мне очень жаль, ma petite, что ты все еще его любишь и что каким‑ то уголком сердца жалеешь, что не можешь сделать, как он хочет. Мне очень жаль, что я связал вас вместе на такое страдание. Но сейчас нет времени. Нам нужен Рафаэль и его крысолюды. Он это знает, иначе бы не пришел так, как сейчас.

Жан‑ Клод остановился перед нами, и сила его давила так, что я покачнулась на ее ветру. Я знала, что его сила возросла, но до сих пор понятия не имела, что настолько.

– Я выберу себе донора крови среди крыс. Я предложу моим вампирам сделать то же самое. Ты, ma petite, должна выбрать одного из его народа для пищи. Ты должна принять Самсона или же сделать для него нечто такое, что позволит ему с честью отступить и дать тебе принять прежде него какого‑ либо крысолюда как пищу для ardeur ’а.

Он стоял перед нами так близко, что можно было бы дотронуться – и впервые за годы я не хотела, чтобы он это сделал. Потому что стоит ему ко мне прикоснуться, и я сделаю все, что он просит.

Он коснулся руки Ричарда – и вервольф содрогнулся от этого легкого прикосновения, закрыл глаза и пошатнулся. Я коснулась другой его руки и подумала: Нет, нет, не делай этого.

Вдруг некромантия проснулась во мне порывом, от которого я раскрыла рот и глаза вытаращила – потому что это была не просто моя некромантия, а как дар Жан‑ Клоду. Если он сможет сообразить, как ее использовать, она в его распоряжении, пока он нас касается.

– Не надо, прошу, – выдохнул Ричард.

Не знаю, к кому из нас были обращены эти слова. Я смотрела на Жан‑ Клода и чувствовала, что глаза уходят от меня, я видела комнату через вампирское пламя, но это не чьи‑ то силы отбирали мои глаза, а я сама. Если бы передо мной было зеркало, я знаю: мои глаза заполнял черно‑ карий свет, будто я была вампиром.

Ричард рухнул между нами на колени, и мы все еще держали его за руки.

– Боже, – шепнул он, и я посмотрела на него, а он поднял взгляд на нас, и в глазах его было карее пламя. Не мой огонь захватил его, но его собственные глаза полыхали вампирским пламенем.

Ричард таращился на себя в зеркало ванной. Большие руки его вцепились в края умывальника с такой силой, будто он хотел отпечатки оставить в мраморе. Я старалась говорить что‑ нибудь утешительное, ободряющее – ничего не получалось. С нами был Жан‑ Клод, но Ричард действительно не хотел с ним разговаривать. Кажется, он винил Жан‑ Клода в этом новом признаке, что человеческая сущность покидает его.

– Сияние погаснет, Ричард, – повторяла я уже не в первый раз. Так как он не разрешил бы мне до него дотронуться, мне осталось только стоять с другой стороны от умывальника, сложив руки под грудью. Уже проверила лифчик, висящий рядом с полотенцами – еще не высох.

Он мотнул головой:

– Такие у меня были бы глаза, если бы я был вампиром.

Я не поняла, вопрос это или нет, но на всякий случай ответила:

– Да.

Он посмотрел на меня, и неприятно было видеть на загорелом и невероятно живом лице глаза, которые раньше видела только на лицах нежити. Вот эта жизнь и эти глаза не сочетались. Страх исходил от него волнами, и его сила жалила и порхала у моей кожи, как горячий пепел от огня на ветру.

– Ты этого не испугалась. Как ты можешь не бояться? – спросил он.

Я пожала плечами и попыталась облечь в слова то, о чем старалась не думать.

– Я к этому отнеслась так, как относишься к экстренным ситуациям в ходе полицейского расследования. Если будешь ужасаться страшным подробностям, не сможешь работать. Так что делаешь свое дело просто потому, что так нужно.

– Это не твоя работа, Анита. Это не моя работа!

Вдруг воздух стал густым и горячим, меня окатило силой Ричарда, и почти невозможно стало дышать. Волчица во мне зашевелилась.

– Ричард, пробуждаешь моего волка.

Он отвернулся прочь и кивнул:

– И своего тоже.

Волчица забегала по этому метафорическому коридору во мне. Я вздрогнула и стала пятиться к двери, подальше от этой горячей ванны силы.

– Ричард, ты Ульфрик. Держи себя в руках.

Он повернулся ко мне, глянул сквозь завесу густых волос. Глаза его светились по‑ прежнему, но теперь янтарным волчьим, как два солнца‑ близнеца. И низкий, угрожающий вой полился из его губ.

– Ричард! – шепнула я.

– Я могу заставить тебя перекинуться, – сказал он скорее рычанием, чем словами.

– Что? – спросила я шепотом.

– Я умею заставлять перекидываться моих волков. И твоего волка я чую, Анита. Чую эту волчицу.

Я с болью проглотила застрявший в горле ком и налетела на дверь – вздрогнула от этого. Потянулась назад, к ручке – и вдруг Ричард навис надо мной. Я не видела, чтобы он шагнул. Я закрыла глаза на миг? Он воздействует на мой разум? Или просто он настолько быстр?

Сила Ричарда прижимала меня как горячий матрас, душила, как перина. Я сумела выдохнуть:

– Ричард, пожалуйста…

Он наклонился надо мной, склонил красивое лицо с двумя наполненными солнцем глазами.

– Пожалуйста – что? Прекратить? Или наоборот – не прекращать?

Я покачала головой: воздуху не хватало, чтобы говорить. Волчица ударилась изнутри о поверхность моего тела, и у меня подломились ноги. Ричард подхватил меня, не дал упасть. Волчица внутри стала рыть лапами, пробиваясь наружу.

Я хотела закричать, но с каждым вдохом я будто все больше и больше вдыхала силы Ричарда. Он дернул меня к себе, прижал к телу. Что‑ то шевельнулось у меня в животе, и я готова была бы поклясться, что это волчья лапа продирается сквозь меня наружу, к Ричарду. Она хотела к нему, хотела ответить на призыв своего Ульфрика.

Боль стала неимоверной – меня будто разрывали изнутри от пупка наружу в какой‑ то издевательской пародии над родами. Я заорала – не воздухом, только мысленно. Собрав все свои метафизические способности, я заорала, призывая на помощь.

С той стороны двери закричали чьи‑ то голоса, но для меня голоса будто ничего уже не значили, как просто шум. Но я чуяла запах кожи Ричарда, чуяла его волка внутри. Он опустил ко мне лицо, я в его мыслях ощутила запах моей собственной кожи. Мыло, шампунь, бальзам для волос – но под всем этим я, моя шкура, мой запах. Он вдохнул сильнее, чашечкой приложил ко мне ладони, чтобы запах пошел ему в лицо, втянул его как сладчайший из ароматов – волк. От меня пахло волком, лесом, стаей.

Дверь под моей спиной затряслась от ударов. Ричард подхватил меня под бедра, прильнул лицом к туловищу. Он не просил словами, просили только его глаза, его сила, его запах волка – просили прийти к нему. Он взывал к той части моего существа, что сейчас перестала скрестись и только слушала его, обоняла его. Он вызывал во мне волка – способами, которые мой человеческий мозг даже понять не мог. Я все еще слишком была человеком, чтобы ответить ему, как он хотел. Слишком. Человеком.

Но волчица человеком не была, и она ответила ему. Она бросалась на стены моего тела, будто я была дверью, и ей только и надо, что пройти через меня. Она бросалась во мне, и Ричарду пришлось шагнуть назад, удерживая меня, пока она из меня вырывалась. Его сила вдавилась мне в горло подобно руке, что пыталась помочь зверю и лишала меня воздуха, лишала слов.

Будто горячая, жгучая жидкость потекла по моим жилам. Я горела изнутри, но я знала, что это за жар: это зверь, волчица. Теперь я понимала, какой жар сжигает ликантропов ближе к полнолунию – это горит их зверь. Новая боль, общая для меня и для моей волчицы, будто и она тоже горела.

Я не заметила, как вылетела дверь – увидела только, что вокруг нас полно охранников. Но я ничего не слышала, кроме ударов пульса и биения сердца прямо в голове. Охранники вцепились в Ричарда, пытались вырвать меня из его рук, но он не отпускал. Наконец чей‑ то кулак ударил его в лицо, хлынула алая кровь, и его зверь залил и его, и меня.

Огонь полился у меня из‑ под ногтей, я подняла руки к лицу, гадая, откуда там взялся огонь, но это была кровь. Она текла жгучим дождем – из‑ под ногтей.

Тело Ричарда ощущалось как густая вода – тек мех, сдвигались мышцы, и его зверь был будто связан с моим, так что когда он шевелился, тянул за собой мою волчицу. В крови и огне тянул ее прочь из моего тела. Я готова была все сделать, на что угодно согласиться, лишь бы прошла эта боль. Я уже не думала о том, что если перекинусь, потеряю моих леопардов. Я не думала о том, что Ричард победит. Я ни о чем не думала, только одна мысль из всех осталось: «Пусть перестанет, о господи, пусть перестанет! » И если кто‑ нибудь сказал бы мне, что единственный способ это прекратить – стать волком, я бы не стала спорить, я бы схватилась за такую возможность – лишь бы перестало!

Подобно прохладному утешительному ветру, вдруг ощутила я силу Жан‑ Клода. Было больно, волчица пыталась уместить свои клыки и когти в мое намного меньшее тело, но стало лучше. Ко мне вернулся слух, и я услышала окружающий хаос: крики, возгласы и перекрывающий все голос Клодии:

– Ульфрик, прекрати!

Голос Жан‑ Клода возник у меня в голове – и у Ричарда, потому что Ричард был рядом.

– Мои метки держат ее в человеческом облике, Ричард. Ты можешь только уничтожить ее.

– Она моя! – взревел Ричард. Он стоял надо мной – я даже не помню, когда упала. И он больше не был человеком – он стал киношным человеко‑ волком, только мех у него был коричного цвета, и был он очень даже самцом, а не бесполым кукольным существом из кино. С моей позиции все в нем казалось чудовищно огромным – отчасти ракурс такой был, отчасти от боли.

Волк внутри меня растягивал мое тело, пытаясь выпустить когти из‑ под моих ногтей. Вытянуть больше тела, чем я могла ему дать. Но теперь я могла дышать – спасибо Жан‑ Клоду, – и это дыхание я пустила на крик. Наконец я могла кричать от боли, визжать, и чем‑ то это помогло. Я все еще была человеком, я могла говорить.

– Неееет! – орала я.

Надо мной появился Клей с перепуганным лицом.

– Анита, отдай мне своего волка!

Когтистая лапа дернула его назад, прочь с моих глаз – это Ричард оттащил его.

– Нет! Волки моей стаи не будут мне мешать!

– Не твоей стаи, – раздался голос Жан‑ Клода уже поблизости. – Стая моя, ибо все твое принадлежит мне. По закону вампиров это мои волки, а не твои.

Я обернулась и увидела его в дверях – красивого, холодного, и глаза блестят холодным огнем. Я протянула к нему окровавленные руки:

– Спаси меня!

Вдруг Ричард взвился в воздух – телохранители не успели увидеть, никто не успел. Он налетел на Жан‑ Клода, и они выкатились за дверь, в спальню.

Клей оказался рядом со мной – окровавленный, и непонятно, то ли ранен, то ли просто измазался.

– Дай мне твоего зверя, – сказал он.

Он нарушал прямой приказ своего Ульфрика, но сейчас мне было все равно. Я схватила его за руку, он прижался к моим губам, давая мне целовать себя. До того, как я ощутила, что волк выливается у меня изо рта, и я задохнулась шерстью и кровью и прочим, что не могло быть настоящим. Я задыхалась, а Клей прижимался ко мне, хотя тело его пыталось вырваться. Он заставил себя оставаться рядом, принять моего зверя, но не дергаться от боли он не мог. Я знала, как это больно, и чувствовала свою вину, но я не перестала.

Его тело взорвалось надо мной, густое и мокрое залило мне глаза, и только руки сообщали, что надо мной сейчас шерсть и мышцы. У меня тело еще болело, но волчицы не было, она ушла, оставив дыру в сердце, пустоту там, где должно что‑ то быть.

Чья‑ то рука стерла слизь у меня с глаз, и я проморгалась, увидела лицо Рафаэля. Он плакал. Никогда я такого раньше не видела, и теперь испугалась. Что может заставить плакать Рафаэля? Что такое случилось?

В соседней комнате затрещали выстрелы – громко, чертовски громко. Я села – и рухнула обратно на спину.

– Помоги, – попросила я Рафаэля.

Он поднял меня на руки как ребенка и вынес в соседнюю комнату. Я не протестовала – слишком соображала медленно, но то, что я увидела в спальне, сказало мне, что мы все протормозили.

Прежде всего я увидела Жан‑ Клода – он сидел на полу, от белой сорочки остались кровавые лохмотья, изо рта струйкой капала кровь. Охранники выстроились возле него полукругом, с оружием в руках. В центре круга припал к земле Ричард в образе волка. Я видела, как лихорадочно бьется у него на открытом воздухе сердце. Рана была смертельная, но он припадал к земле, рыча на всех. Он собирался прыгнуть, и я знала, что охранники этого не допустят. Один из тех моментов, когда время замедляется, мир становится прозрачным в мельчайших деталях, цвета ярче, контуры четче – и все видится с болезненной ясностью. Секунды, когда видишь, как сейчас сгорит твой мир.

У меня в голове шепнул голос Жан‑ Клода:

– Прости меня, ma petite, но у меня нет времени.

Я думала, он извиняется, что сейчас застрелит Ричарда, но вдруг я ощутила его силу. Она не захлестнула меня, не придавила меня, как сила Ричарда: она просто была и делала, что хотела. Я ощутила ее почти как щелчки сувальд в замке: щелк – и он убрал от Ричарда кровожадность, будто вынул чашку из руки, щелк – из жажды крови возникло иное плотское желание, еще раз щелк – и оно полилось в меня.

В мгновение ока Ричард опустил голову, и я увидела, как тело его снова становится человеческим, и знала, что сейчас его не надо будет убивать. Миг на чувство облегчения – и ardeur рванулся сквозь меня, как до того зверь, а мое тело забыло о своих ушибах и ссадинах. Оно забыло обо всем, кроме одного. Ardeur сделал то, что делал всегда – захлестнул мужчину, которого я касалась и унес его прочь вместе со мной. Я уже была на полу, а он на мне, когда я вспомнила, на кого я смотрю снизу вверх. Рафаэлю, царю крыс, все же предстояло сейчас стать пищей.

Рафаэль пронес меня по коридору – я обхватила его ногами за пояс, руками за плечи, впилась губами в его рот. У двери он споткнулся и чуть не упал – ему пришлось ухватиться руками за косяк. Он тут же поспешно подхватил меня нетерпеливой рукой, хотя опасности уронить меня не было – для этого меня пришлось бы отдирать по частям. Я тонула в ощущении вкуса его губ, аромата его кожи. От него пахло дымом – не сигаретным, а древесным, и еще солью, как от копченого мяса, продымленного и просоленного, нежного и прямо просящегося в рот. Я ощущала, как рвется он ко мне, знала, просто знала, что давно уже не было ответа на эту его нужду, так она была остра, столько накопилось силы, так долго ей отказывали в удовлетворении. Он был – пир, ожидающий едоков.

Последняя мысль не была моей.

Мы упали под стену сразу за дверью. Ощущение, когда он навалился на меня, стукнув об стену, заставило меня вскрикнуть, а он прижался ко мне сильнее, и даже через одежду чувствовалась твердость и готовность. Я снова вскрикнула и прижалась к нему, но слишком много шмоток на нас было надето, мешали. Я застонала прямо ему в рот, в таком нетерпении, что не могла слов найти.

Рафаэль оторвался от моих губ, рукой придержал, чтобы я не ткнулась в него, чтобы видны были мои глаза.

– У тебя глаза как синий огонь, – шепнул он.

Синий, подумала я, а у меня глаза карие. Но тут сила Жан‑ Клода смыла прочь все колебания, и он наполнил мой череп, как раньше наполнил глаза. Рот был мой, но произнес он слова Жан‑ Клода:

– Огонь горит лишь для тебя, Рафаэль, для тебя одного.

И в этот момент это было правдой – мы хотели только Рафаэля, нужен был нам только он.

Рафаэль провалился вглубь наших глаз. В какой‑ то момент он качнулся вперед, уперся рукой в камень стены позади меня; он всматривался нам в глаза, и лицо его выглаживалось, становилось пустым, ожидающим приказа – как у всех жертв вампиров, которых мне приходилось видеть… но нет: его лицо заполнилось жаждой, желанием, месяцами и годами голода. И в тот же миг это желание было в его руках, рвущих на мне футболку. Рот Рафаэля впился мне в груди, губами и зубами, так грубо, что сам царь крыс отшатнулся назад, пытаясь избавиться от нашей силы. И где‑ то в глубине его существа тлел страх, что он нас может ранить. Мы засмеялись, засмеялась эта странная смесь из меня и Жан‑ Клода, и потому мой смех обволок кожу Рафаэля, заставил его задрожать. Неожиданно, резко я вцепилась зубами ему в шею, вонзилась в гладкую упругую плоть. Ухватив меня за волосы пятерней, он отдернул меня прочь – из его шеи текла кровь, а он впился мне в губы так, что наши зубы заскрипели друг о друга. Языком и губами целовал он меня, пока не вылизал вкус своей крови у меня изо рта.

Рванул – джинсы на мне разорвались по шву, тело дернулось от силы рывка, ощущение рвущейся на теле ткани заставило тихо пискнуть. Разорвались трусы, и снова ощущение вызвало тихий звук. Я прижалась к нему, но нарвалась только на материю – эта горячая, нетерпеливая плоть была скрыта от меня, и я заорала в досаде.

Он тут же одной рукой стал дергать пряжку пояса, пыхтя от нетерпения, расстегнул и пуговицу, но молния была слишком натянута, трудно было расстегнуть.

– Лезь на меня, – сказал он придушенным от жажды голосом.

– Что? – успела сказать я, и тут его руки показали мне, чего он хочет – сдвинули меня по нему вверх. И я подтянулась за эти широкие плечи чуть повыше, охватила ногами его тело, и ему пришлось расстегивать молнию вслепую, елозя по мне руками, пока он снимал с себя штаны. И выкрикнул какое‑ то слово, вроде бы «пожалуйста», но я не уверена.

Рафаэль что‑ то нечленораздельно выкрикнул, я ощутила его в себе, и мы оба застыли. Глаза у него закрылись, он провел рукой по моей почти голой спине.

– Как ты горяча! Не продержусь долго.

Обычно чем дольше, тем лучше, но сейчас я знала, что нам нужно питание. Жан‑ Клод мне дал знать, что эта энергия ему необходима, мы должны были от него получить то, что он мог дать.

– Трахай, – сказала я, и когда он оказался стиснут настолько, насколько я могла, моя очередь пришла закрыть глаза и шепнуть: – Рафаэль, трахай меня, корми меня, корми, трахай!

Я хотела, чтобы он взял меня, вогнал в мое тело всю неутоленную жажду, все многолетнее воздержание. Ardeur пытался кормиться от него, но он был царем, и ardeur не мог пробиться за его щиты. Мелькнула по этому поводу паническая мыслишка от Жан‑ Клода, быстро проглоченная, но он настаивал, чтобы мы Рафаэля сломали. Я бы возразила, но сейчас единственным моим чувством был ardeur, а он требовал пробить Рафаэля.

Рафаэль был так тверд, так невыносимо тверд, как может быть только мужчина, долго‑ долго отказывавший себе; у него изменился ритм дыхания, и я сказала:

– Да, Рафаэль, да, прошу тебя, пожалуйста!

Отчасти это «пожалуйста» было просьбой дать нам жрать, впустить нас, впустить, впустить, снять щиты. Я попыталась найти ритм, но его тело и руки держали нижнюю часть моего туловища у стены намертво. Всю работу он взял на себя и не хотел помощи. Я почувствовала, как меня заполняет наслаждением от этих зажавших меня сильных рук, от нетерпеливой твердости, тверже любого, что ощущала я в своей жизни. И это наслаждение захватило меня, бросило в оргазм с криком, зубами и когтями, в бешеный, извивающийся оргазм, и Рафаэль тоже вскрикнул в последнем отчаянном движении, от которого я закричала с новой силой, и задрожал мелкой дрожью, затрепетали его веки – и рухнули щиты. Ardeur бросился пожирать его тепло внутри меня, пировать на его жажде, на утолении этой жажды. И в разгар этого наслаждения, от которого я разодрала Рафаэлю спину ногтями и орала, а он содрогался внутри меня, я ощутила Жан‑ Клода.

Он выбрал Рафаэля, потому что тот – царь, и через него мы могли питаться от всего его народа. Через тело Рафаэля – и мое – Жан‑ Клод получил доступ ко всем крысолюдам. Как когда‑ то кормились мы от Огюстина и его подданных, так сейчас от Рафаэля и его крыс. Я ощутила, как пошатнулась Клодия, как рухнул на колени Лизандро, как пытались бежать, драться или закрыться прочие крысолюды – но это было им не под силу. Они вручили всю свою защиту своему царю, и теперь стали нашими, и в нашей воле было их брать, насиловать, есть. И мы ели, ели и ели, и были знакомые лица, и были незнакомые, и все эти удивленные лица и испуганные глаза сливались в одну сплошную полосу, и мы ели, ели, питались от них от всех.

Рафаэль чувствовал, что происходит, пытался их защитить, сопротивляться нам – но было поздно. Его тело соединилось с моим, и с трудом обретенная власть над ним ушла в мое тело, в это ощущение его рук на мне.

Жан‑ Клод взял эту силу и бросил ее в наших вампиров, во всех тех вампиров города, кто был искрой жизни обязан его власти мастера города. Он пробудил их всех на десять часов раньше, чем они обычно просыпались от смерти. Я не поняла, зачем он так использовал полученную силу, пока последний вампир не выцарапался из гроба, и тогда лишь допустил силу к себе и Ричарду, и только тут я заметила, как сильно они ранены. Он пустил силу на пробуждение вампиров из опасения, что если потеряет сознание, то высосет из них жизнь, и они останутся мертвы вовеки. Он боялся опустошить их, как опустошал сейчас крыс Рафаэля, но крысы выживут, а вампиры умерли бы.

Я не могла дышать – сердце мое касалось камня, и я не могла дышать. Ричард, его тело… господи, он же умирает! Жан‑ Клод пытался исцелить его, и это заставило меня ощутить, что когти Ричарда сделали с телом вампира. У него сердце запиналось, останавливалось… о нет, только не это! Ричард проткнул ему сердце. Сейчас Жан‑ Клод закачивал в раны силу, которую мы получили, и этого должно было бы хватить, но что‑ то в ранах Ричарда было такое, что сжирало силу, но не исцеляло его. И какую‑ то тень увидела я у Ричарда за спиной.

– Арлекин, – шепнул Жан‑ Клод.

Мы умирали. Я чувствовала, как все сильнее сдавливает мне грудную клетку, и невозможно было дышать, я почти не чувствовала, когда Рафаэль опустил меня на пол и пытался добиться, чтобы я что‑ нибудь ему сказала. Последней крошкой воздуха я смогла шепнуть:

– Помоги…

– Чем смогу, – ответил он, не поднимая щитов. И я снова взяла себе его энергию – но не питаться, а нанести удар.

– Нет, ma petite! – крикнул мысленно Жан‑ Клод, но было поздно. Последней мыслью перед тем, как нас всех поглотила тьма, я взяла у Рафаэля его силу и силу его крыс и ударила в этот фантом за спиной Ричарда. Если бы я могла еще думать ясно, я бы подумала: «Умри! », но нас пожирала тьма, и у меня только на удар оставалось время. Я увидела ее – нет, их, – две фигуры в плащах в затемненной комнате, в темном номере гостиницы. Две белых маски лежали рядом на кровати. Одна из женщин сидела на кровати, другая на полу возле нее, обе миниатюрные и темноволосые. Обе они вскинули взгляды, пораженные, будто видели меня и то, что со мной пришло. Я хорошо рассмотрела бледные лица, обращенные вверх, длинные каштановые волосы, у одной чуть темнее. Одна с карими глазами, другая с серыми, но и те, и другие горят силой. И свою силу они слили воедино, чтобы нанести нам удар. Та, что была на полу, попыталась закрыть другую своим телом, но тут наша сила ударила в них, лампа свалилась на них сверху и разлетелась, сбила телефон и блокнот, и я на блокноте прочла название отеля. Теперь я знала, где они.

Они рухнули кучей и больше не шевелились, и последней моей сознательной мыслью было:

Отлично.

Боль. Боль, и бьющий в глаза свет. И голоса:

– Есть пульс!

– Анита, ты слышишь меня, Анита?

Я хотела сказать «да», но не могла вспомнить, где у меня рот и как им пользоваться. И снова темнота, и снова темноту пронизывает боль, и я прихожу в себя, и мое тело дергается судорогой на каталке. Вокруг меня люди, одна вроде бы знакомая, но не могу вспомнить, кто она, а только помню, что должна ее знать. Болят ребра, пахнет паленым – горело что‑ то. Я увидела те мелкие плоские деревяшки, которые когда‑ то прикладывала к груди. Значит, это я горела. Но мысль эта мало что для меня значила – я не испугалась, даже не оживилась. Все казалось ненастоящим, и даже боль в груди уже проходила. Мир серел и расплывался по краям контуров.