13. Корень

– Хочешь, Васильич, я тебе всю свою жизнь расскажу?

И я рассказываю, понял, про свои дела, и про папашу своего, и про зверобойную шхуну «Пламя», и сам не пойму, откуда берется у меня складность, чешу, прямо как Вовик, а капитан Сакуненко меня слушает, сигаретки курит, и дамочка притихла, гуляем мы вдоль очереди.

Вот ведь что шампанское сегодня со мной делает. Раньше я его пил, как воду. Брал на завтрак бутылку полусладкого, полбатона и котлетку. Не знаю, что такое, может, здоровьем качнулся.

– Боже мой, это же целый роман! – ахает дамочка.

– Я так понимаю, – говорит капитан, – что любая жизнь – это роман. Вот сколько в очереди людей, столько и романов. Может, неверно говорю, Ирина Николаевна?

– Может, и верно, Володя, но не зовите меня по отчеству, мы же договорились.

– Ну вот и напишите роман.

Задумалась дамочка.

– Нет, про Костюковского я бы не стала писать, я бы про вас, Володя, написала, вы положительный герой.

Ну и дамочки пошли, ребята! Ну что ты скажешь, а?

Володя прямо не знает, куда деваться.

– Может, вы отойдете, а? – спрашивает он дамочку. – Мне надо с матросом конструктивно, что ли, вернее, коллегиально, конфиденциально надо бы с матросом поговорить.

– Хорошо, – говорит она. – Я вас в столовой обожду.

Отвалила наконец.

– Слушай, Валя, – говорит он мне, – я, конечно, понимаю твои тяжелые дела, и матрос ты, в общем, хороший… А место у нас есть: Кеша, знаешь, в армию уходит… Но только чтоб без заскоков! Понял? – заорал он в полный голос.

– Ладно, ладно, – говорю. – Ты меня на горло не бери. Знаю, что орать ты здоров, Васильич.

Он почесал в затылке.

– В отделе кадров как бы это провернуть? Скажу, что на исправление тебя берем. Будем, мол, влиять на него своим мощным коллективом.

– Ну ладно, давайте, – согласился я.

– Пошли, – говорит, – наши уже в «Маячке» заседают. Представлю тебя экипажу.

– Только знаешь, Васильич, спокойно давай, без церемоний. Вот, мол, товарищ Костюковский имеет честь влиться в наш славный трудовой экипаж, и все, тихонько так, без речей.

– Нахалюга ты, – смеется он. – Ну, смотри… Чуть чего – на Шикотане высадим.

В столовой первой, кого я встретил, была Люся Кравченко. Она танцевала в объятиях своего бурильщика.

– Че-то, Люся, вы сияете, как блин с маслом? – сказал я ей.

Характер у меня такой, чуть дела на лад пошли, становлюсь великосветским нахалом.

– Есть причины, – улыбнулась она и голову склонила к его плечу.

– Вижу, вижу.

Я вспомнил вкус ее щеки, разок мне все же удалось поцеловать ее в щеку, а дралась она, как чертенок, я вспомнил и улыбнулся ей, показывая, про что я вспомнил. А она мне как будто ответила: «Ну и что? Мало ли что! »

Витька же ничего не видел и не слышал, завелся он, видно, по-страшному. Сакуненко уже сидел во главе стола и показывал мне: место есть. А меня кто-то за пуговицу потянул к другому столику. Смотрю – Вовик. Сидит, шустрюга, за столиком, кушает шашлык, вино плодово-ягодное употребляет, и даже пара апельсинчиков перед ним.

– Садись, Валька, – говорит. – Поешь, – говорит, – поешь, Корень, малость, и гребем отсюда. Дело есть.

– Поди ты со своими делами туда-то, вот туда-то и еще раз подальше.

– Ты что, рехнулся, дурака кусок?

– Катись, Вовик, по своим делам, а я здесь останусь.

– Забыл, подлюга, про моряцкую спайку?

Тогда я постучал ножичком по фужеру да как крикну:

– Официант, смените собеседника!

На том моя дружба с Вовиком и окончилась.

Я подходил к столу «Зюйда» и выглядывал, кто там новенький и кого я знаю.

Сел я рядом с Сакуненко, и на меня все уставились, потому что уж меня-то все знают, кто на Петрово базируется или на Талом, а также из Рыбкомбината и из всех прибрежных артелей, по всему побережью я успел побичевать.

– Привет, матросы! – сказал я.

Сразу ко мне Эсфирь Наумовна подплыла, жалеет она меня.

– Чего, Валечка, будете кушать? – спрашивает, а сама, бедная, уже хороша. Поцеловал я ее трудовую руку.

– Чем угостите, Эсфирь Наумовна, все приму.

– Вы будете это иметь, – сказала она и пошла враскачку, морская душа. Может, когда под ней пол качается, она воображает, что все еще на палубе «Чичерева»?

– Пьяная женщина, – говорит дамочка, что роман про Володю нашего Сакуненко собирается писать, – отвратительное зрелище.

– Помолчала бы, дама! – крикнул я. – Чего вы знаете про нее? Простите, – сказал я, подумав, – с языка сорвалось.

Но на «Зюйде» не обиделись на меня. Там все знали про Эсфирь Наумовну.

Ну вот, как будто отвернул я в последний момент, как будто прошел мимо камней, и радиола играет, и снова я матрос «Зюйда», и апельсинчики на столе теплой горой, а завтра, должно быть, прилетит папаша, профессор кислых щей, член общества разных знаний, наверное, завтра прилетит, если Хабаровск даст вылет. Только много ли будет радости от этой встречи?