Внимание! 7 страница

– Спасибо. – Каролина, внезапно вспомнив о присутствии Лиланда, расправила плечи и в своей обычной манере постаралась быстро завершить разговор. – Как поживаешь?

– Сейчас я работаю у миссис Карр. – Клэр покосилась на Лиланда и вновь воззрилась на Каролину. Выражение её лица с коровьими глазами словно умоляло: «Наслаждайся жизнью! Не думай обо мне! ». – Я помогала ей в дамской комнате, и она сказала, что не возражает, чтобы я посидела здесь, разглядывая платья, вместо того, чтобы сразу пойти домой.

– Миссис Карр очень добра. – Каролина знала, что если задержится еще немного, потребуется объяснение, но ей очень хотелось, чтобы сестра в полной мере оценила её великолепие или хотя бы просто спросила, где она сейчас живет. – Значит, полагаю, скоро мы увидимся?

– Да, я на это надеюсь, мисс.

Пышная прическа Каролины слегка качнулась вперед, но старшая сестра уже отвела взгляд, и Лиланд повел свою спутницу к выходу.

– Кто это?

– О… Просто служанка. – Голос Каролины прозвучал фальшиво, и она печально прислушалась, как он эхом раздается в ушах.

– Непривычно было видеть, как вы остановились и так по‑ дружески заговорили с ней. – На секунду лицо Каролины похолодело, но затем Лиланд восхищенно продолжил: – Вы очень добры. Я никогда не видел, чтобы такая леди, как вы, была так добра с подобной девушкой.

– Да‑ да… Я немного знаю о её трудностях. – Теперь её голос зазвучал увереннее, когда Каролина поняла, какой линии поведения стоит придерживаться. – Она бездомная, которой Лонгхорн когда‑ то помог. Он увидел её на улице и помог найти работу. Он всегда помогал таким людям. И в самом начале попросил меня присмотреть за ней, сходить и проверить, как у неё дела. Так как это может сделать только другая девушка. Не так уж и много.

Они подходили к оживленному входу в отель, и Каролине казалось, что они идут так плавно, будто плывут по воздуху.

– Вы невероятно добры.

Каролина расслабила спину. Она поняла, что с каждым днем нравится Лиланду все больше и больше. Для пущего впечатления она слегка покраснела.

– Ну, – смущенно прошептала она, – все мы делаем, что можем.

Они зашагали быстрее, оставив отель позади. Лиланд приподнял тонкую черную накидку Каролины, чтобы защитить спутницу от любопытных глаз, пока они пробирались через толпу у входа.

– Да, вы поступаете так, потому что вы милы и добры! Но какие же зануды! Какие же все остальные зануды! – воскликнул Лиланд, запрыгивая следом за Каролиной в поджидающий его фаэтон и давая кучеру знак трогаться. Оборки персикового платья Каролины обтекали её стройные бедра и струились на пол, накрывая брючины Лиланда. Каролина была ошеломлена тем, как он говорит о знаменитых Шунмейкерах и их друзьях, но в следующий миг поняла, что Лиланд совершенно прав: все эти люди, несмотря на их громкие имена, изысканные наряды и дорогие украшения, только что провели абсурдно скучный вечер в одном из самых лучших залов города.

– О боже, простите меня! – Она расхохоталась. Фаэтон двигался по Пятой авеню, и сквозь открытые окна виднелись фонари, освещающие тротуары и особняки, казавшиеся усталыми от событий долгого сезона. – Как мне удалось настоять, чтобы вы посетили столь скучное собрание?

– Не знаю, – усмехнулся Лиланд. – Должно быть, я что‑ то натворил или вы все ещё злитесь на меня за то, что из Франции я не черкнул вам ни строчки…

– Нет! Нет, я вовсе не хотела вам мстить. Но, боже мой, раз уж я вас до смерти утомила, то возможно вы меня разлюбите… – Последнее слово эхом отдалось в её ушах, и Каролина почувствовала, что её лицо и шея приобретают тот оттенок красного, который доселе она считала невозможным. Вот она во всей красе, её привычка говорить, не подумав, от которой Каролина считала, что избавилась. – То есть, возможно, я перестану вам нравиться…

– Любовь? – Искренние голубые глаза Лиланда широко распахнулись, и он выпрямился.

– О, я не… – заикнулась Каролина.

– Вы меня любите?

Каролина поняла, что улыбается невольной неуклюжей улыбкой, и понадеялась, что в тусклом свете её кавалер не станет слишком пристально вглядываться в её лицо. Они сидели рядом в фаэтоне, и хотя их лица находились в тени, дыхание заметно участилось.

– Да, – сорвалось с её губ, и Каролина подивилась собственной неизвестно откуда взявшей смелости.

– Знаете, – начал Лиланд, беря её за руку, – я весь день твердил себе: «Я люблю её», «Я люблю её», но не думал, что мои чувства взаимны.

– Не думали? Да как вы могли… – Каролина не смогла договорить из‑ за подступавшего к горлу недоверчивого смеха.

– Я не слишком хорошо умею флиртовать, и никогда не уделял дамам столько внимания, сколько они хотели. Но также я никогда не встречал девушку, похожую на вас. Вы такая же прелестная, как и все они, но в вас есть нечто необычное. Вы живее любой из них. Вы настоящая. Не такая жеманная и изнеженная. О, я даже не знаю, в чем дело. – Лиланд покачал головой, словно расстроенный своей неспособностью выразить все, что думает. Он посмотрел на их сомкнутые руки, лежащие на её коленях, и произнес: – О Каролина, как же я вас люблю.

Фаэтон покачнулся, столкнув пассажиров друг с другом, и покатился дальше в темноту. Душная тенистая ночь была словно осязаемой сквозь открытые окна, но ни одного из влюбленных не интересовало ничего за пределами экипажа. Ресницы Каролины коснулись ещё красных щек, и девушка позволила сладости слов Лиланда обволочь её язык и уголки рта.

– Правда? – прошептала она.

– Вы мне не верите?

– Это просто невероятно.

– Я люблю вас. – Лиланд приподнял её руки и принялся целовать каждый пальчик. – Но я сказал об этом уже трижды, а вы пока ни разу! Скажите же.

– Да. – Она не стала открывать глаза, потому что сердце было готово выскочить из груди. Хорошо, что она сидела, потому что чувства в её душе так бушевали, что Каролина боялась, равновесие бы её подвело. – Я люблю вас.

Лиланд склонил голову и обнял Каролину одной рукой за талию. Зарылся носом в её волосы и нежно прижался губами к шее. От этих ласковых прикосновений Каролина так затрепетала, что её глаза закатились, а пухлые губки приоткрылись, и она почувствовала, что должна сидеть неподвижно, иначе с её губ сорвется крик.

– О Каролина, – вздохнул он, указательным пальцем приподнимая её подбородок и приникая к её губам.

Они долго ехали по Пятой авеню и парку, и все ближе прижимались друг к другу, лишь иногда прерываясь, чтобы повторить эти чудесные слова. За окном экипажа не спадала жара, а высоко над головой небо было усеяно звездами. Каролина не знала, что поцелуи могут быть такими, что они могут длиться так долго. За эту поездку её знания о поцелуях углубились, и теперь она понимала, почему это занятие считается столь скандальным, и все об этом так много шепчутся. Мисс Брод не возражала бы, если бы они никогда не прекращали целоваться, но спустя некоторое время влюбленные все же оторвались друг от друга, а кучер Лиланда все ещё вез их по маленьким мостикам и лесным тропинкам Центрального парка.

Казалось, день начался очень давно. Каролина вспомнила, что проснулась рано, чтобы выбрать платье и подогнать его по фигуре, а затем её накрасили и сделали прическу, сейчас в художественном беспорядке рассыпавшуюся по плечам. В «Уолдорфе» она танцевала и общалась с людьми, считавшимися столпами общества. Затем была встреча с Клэр и паника, сопровождавшая последующее объяснение, а также легкая грусть при мысли о том, что её сестре пришлось покинуть дом, в котором они жили с детства, никому об этом не сказав, потому что семьи у неё нет. Внезапно Каролина почувствовала себя обессиленной. Её охватила та самая приятная усталость, какой Каролина не испытывала – или ей не позволяли испытывать – с самого детства. Ей не хотелось вновь бороться с утомлением, и поэтому Каролина уронила голову на плечо Лиланда и считанные секунды уснула, но в блаженном состоянии, предшествующем сну, успела заметить, что Лиланд взял с сидения рядом с ней тонкий полотняный платок и накинул ткань на её обнаженные плечи.

Глава 18

Миссис Генри Шунмейкер, чей муж недавно возвратился с военной службы за рубежом, довольно ярко вернулась в светское общество, и хотя её сторонники утверждают, что своим скандальным танцем с принцем Баварии она всего лишь вдохнула в мертвый сезон жизнь, действия принца говорят об обратном. Ходят слухи, что принц оплатил ежедневную доставку букета экзотических цветов по адресу бывшей мисс Хейз, в особняк Шунмейкеров на Пятой авеню. Кстати, сегодня вечером по тому же адресу состоится торжественный ужин в честь возвращения юного Генри…

Из колонки светских новостей «Нью‑ Йорк Империал», понедельник, 16 июля 1900 года

В понедельник после обеда Пенелопа вошла в просторную гостиную на втором этаже и, усевшись рядом со свекровью, постаралась вести себя как обычно. Ей было сложно совладать с собой, поскольку «Империал» лежала на медной подставке для газет, стоявшей между мраморными статуями Орфея и Эвридики. Хотя никто ни слова не сказал, Пенелопа догадалась, что кое‑ кто в особняке уже знает правду о пионах. Она попросила принести ей чаю с лимоном и постаралась по возможности небрежно просмотреть не имеющие к ней отношения колонки газеты. На Пенелопе были светло‑ вишневая приталенная блузка, крой которой искусно скрывал по‑ летнему легкий вес ткани, и длинная шиферно‑ серая юбка, украшенная тремя рядами рюшей вокруг щиколоток, словно башня поднимавшаяся от ног к невероятно тонкой талии. Сегодня снова был «день» Изабеллы, и поэтому Пенелопа принарядилась, предвосхищая послеобеденные визиты посетителей, уже прочитавших скандальную заметку о ней и принце.

Ярко‑ розовый сноп цветущих пионов прибыл в обычное время, чтобы заменить в её спальне вчерашний, но сегодня Пенелопа отчего‑ то меньше гордилась им, чем ещё вчера утром. Обладая экзотической внешностью и стройной фигурой, Пенелопа никогда не стеснялась привлекать к себе внимание. Но также ей не хотелось – и неважно, насколько глупо и грубо вел себя Генри – расставаться с именем молодой миссис Шунмейкер, титулом, вознесшим её на вершину положения в обществе и на некоторое время утихомирившим обвинения в том, что она всего лишь дочь нувориша. Конечно, Шунмейкеры желали развода в семье не больше Хейзов, которые в свою очередь не хотели его ни в коем случае. Но Пенелопе стоило опасаться, что если в светских новостях все чаще начнут мелькать заметки о ней и принце Баварии, то стрелки симпатий общества в паре Генри и Пенелопы скоро перестанут склоняться в сторону молодой жены.

– Не волнуйся, – прохладно сказала Изабелла, когда рядом не осталось никого значимого. Свекровь возвышалась над облаком травянисто‑ зеленых юбок из органзы, а её светлые кудри были зачесаны назад в тщательно продуманном живописном беспорядке. – Разве я не говорила тебе, что веселье – удел замужних женщин? Они скоро обо всем забудут, а ты в следующий раз веди себя осторожнее. Лучше не оставлять улик в газетах.

Пенелопа постаралась не выдать свое раздражение. Ведь она хранила в тайне чувства старшей миссис Шунмейкер к Грейсону. И совершенно точно знала, что когда живописец Лиспенард Брэдли (который в эту минуту вошел в гостиную, преклонил колено перед хозяйкой и принялся расточать похвальбу её красоте) жаловался, что ему уже давно не представлялась возможность порисовать Изабеллу, он говорил в переносном смысле.

Сидящая на соседнем стуле Пруденс, младшая сестра Генри, яростно смотрела на Брэдли и Изабеллу, и если бы Пенелопа не была поглощена собственными тяготами, она бы задумалась, нет ли здесь какого‑ то отвратительного любовного треугольника. Много недель Пенелопа провела в томительном ожидании возвращения Генри, зная, что он не изменит своего отношения к ней и останется столь же холодным и безразличным. Но его продолжительное отсутствие укрепило её обиду на него, и теперь Пенелопе казалось невозможным наслаждаться его миловидной внешностью или сосредотачивать все силы на убеждение супруга в том, что она все‑ таки идеальная жена.

Он был дома уже целые выходные и за все это время посмотрел ей в глаза всего пару раз. Но, похоже, все винят в супружеской неверности именно её, и, осознавая эту несправедливость, Пенелопа с размаху сердито поставила чашку и блюдце на мраморную поверхность стола. Секунду спустя она поняла, что разбила хрупкий фарфор. Чай коричневой лужицей растекся по столу, а долька лимона скользнула на пол. Пенелопа встала, потрясенная собственной неуклюжестью. Она всегда гордилась своей аккуратностью.

– О! – воскликнула она, когда тут же появившаяся горничная в черном платье и белом переднике принялась вытирать со стола.

Брэдли тоже встал, а Изабелла посмотрела на невестку взглядом, в котором затихало то ли сострадание, то ли пренебрежение – Пенелопа не была уверена, а ведь обычно полагалась на свое умение распознавать мысли людей по мимике.

– Пенелопа, ты в порядке? – поинтересовалась Изабелла.

– Да, я… – Пенелопа поморщилась, силясь стряхнуть с себя ощущение уязвимости. – Думаю, просто немного голова кружится, так что я, пожалуй…

Пенелопа не успела заявить о своем намерении уйти из гостиной пораньше, потому что как раз в эту секунду в дверях возник дворецкий и, выдержав театральную паузу, объявил:

– Его королевское высочество принц Баварии.

Изабелла встала. Рукава её кремовой блузки скользнули вниз, пока хозяйка дома поправляла одежду.

Несколько секунд спустя Пруденс несколько неохотно поднялась вслед за мачехой. В гостиной Шунмейкеров повисло напряженное молчание. И тут вошел принц в костюме цвета слоновой кости и с соломенным канотье в руках. Он щелкнул каблуками черных парадных туфель, кивнул и принялся целовать дамам руки, шепча каждой «Вы прелестны».

К Пенелопе он подошёл в последнюю очередь и задержался возле неё, не отпуская кончики её пальцев после поцелуя. Горничная, убравшая пролитый Пенелопой чай, всё ещё суетилась поблизости, склонив голову в белом чепце с рюшами. Пенелопа жестом подозвала её и сказала:

– Что будете пить, ваше высочество?

– Шампанское.

Принц выпустил её руку, но глаз не отвел. Горничная, услышав его пожелание, забрала у гостя шляпу и пошла за напитком. Принц оказался выше, чем помнила Пенелопа, а его глаза – светлее. Казалось, он совсем не моргал, а лишь откровенно пожирал её глазами так долго, что Пенелопа даже почувствовала приятное потрясение.

– Вы уже бывали у нас? – быстро спросила она, понимая, что за ними наблюдают. – Наш дом очень красив. Члены семьи моего мужа – видные коллекционеры.

Принц наконец оторвал от неё взгляд и осмотрел обшивку потолка и богато украшенные стены.

– Да, вижу, – пресыщенным тоном отозвался он.

Пенелопа наклонила голову с высокой прической, и принц протянул ей руку, словно приглашая обойти комнату и осмотреть портреты и скульптуры. Когда они отошли от остальных присутствующих, Брэдли уселся рядом со старшей миссис Шунмейкер, а Пруденс обиженно уткнулась в книгу.

– Не могу выразить словами, как мне понравились цветы, принц…

– Можете называть меня Фредерик, мадам.

– Хорошо, принц Фредерик. Не могу выразить словами, как мне понравились цветы, хотя могу себе представить, что вас привела в замешательство утренняя заметка в «Империал». Надеюсь, вы не думаете, что я настолько некультурна, что предала вашу заботливость огласке?

– Это была не заботливость. – Принц широко улыбнулся, блеснув большими здоровыми зубами, и Пенелопа сразу поняла, что именно такой комплимент она хотела услышать. Нос принца был крупнее, чем у Генри, и Пенелопа предполагала, что причина тому королевская кровь. – Знаете, дорогая, на континенте, когда мужчина – настоящий мужчина – видит что‑ то красивое, что он жаждет получить, он не тратит время на замешательство, а просто выказывает свой интерес. Вот и все, что я сделал.

В груди Пенелопы расцвела приятная жизнерадостность, и девушка улыбнулась, медленно, но уверенно, адресуя улыбку ему одному. Она уже забыла, каково это: флиртовать с незнакомым мужчиной. Во время прогулки они держались на безопасном расстоянии друг от друга, разве что локоток Пенелопы устроился на сгибе руки принца.

Соприкосновение их рук стало для Пенелопы неким волшебством, словно намекая на то, что принц желал касаться её не только рукой.

– Так значит, вы настоящий мужчина? – слегка шутливо спросила Пенелопа.

– Мне жаль, если при нашем… знакомстве вы посчитали меня не таким, – в столь же беззаботной манере ответил он. – Но уверяю вас, с этого дня вам больше не удастся спутать настоящего мужчину с кем‑ то менее надежным.

Они обошли ещё одно скопление антикварных диванов и алебастровых торшеров и развернулись обратно в направлении вестибюля. Полуденный свет играл на высоких скулах Пенелопы и блестящих волосах смелого гостя. Пенелопа невольно улыбнулась и, оглянувшись, поняла, что у порога гостиной стоит Генри. Он остановился в дверях и в своем коричневом костюме и почти такой же, как у принца, шляпе казался портретом в дверной раме из красного дерева.

– Как нам повезло, что нас посетил гость, способный не только очаровывать, но и наставлять, – сказала она, глядя на Генри, но обращаясь обольстительным шепотом к принцу. – Я искренне желаю, чтобы ваше общество доказало, что я не заблуждаюсь.

Принц отвел взгляд от Пенелопы, посмотрел на силуэт в холле и сразу же понял, в чем дело, но не ослабил руку, на сгибе которой покоился локоток Пенелопы, и никоим иным образом не попытался отстраниться от спутницы. Они находились возмутительно близко друг к другу для замужней женщины и мужчины, который, по слухам, ухаживал за французской аристократкой.

– Но зачем мне вести себя столь безрассудно? – ответил принц как раз перед тем, как Генри надвинул шляпу на лоб и тронулся с места.

Пенелопа повернулась лицом к гостю и медленно, со смыслом подмигнула ему.

– Не думаю, что вы на это пойдете, – сказала она и завела его в тихий уголок, где можно было говорить, не опасаясь чужих ушей, но и света было достаточно, чтобы принц в полной мере оценил её красоту. Устроившись там и приняв напитки из рук ливрейного лакея, Пенелопа лениво предложила: – Знаете, сегодня вечером мой свекор устраивает прием в честь моего мужа, который только что вернулся из армии. Может быть, придете и докажете мне, что далеко не безрассудны?

Глава 19

О, Кони‑ Айленд, летняя безопасная отдушина для горожан, неистовая игровая площадка для взрослых, где не существует запретов, и люди всегда показывают свои истинные лица…

Из колонки главного редактора «Нью‑ Йорк Таймс», понедельник, 16 июля 1900 года

Молодая пара спустилась с высокого перрона и влилась в толпу, бредущую по Сёрф‑ авеню к деревянной набережной. Они выглядели обыкновенной парой: юноша в коричневом костюме из тонкой шерсти и соломенной шляпе и девушка в белой приталенной рубашке и длинной темно‑ синей юбке. Единственное, что отличало их от прочих визжащих загорелых любителей развлечений – короткие волосы девушки, но их сложно было заметить под частично скрывавшей лицо соломенной шляпкой. Пока они не вышли на набережную, девушка держалась чуть позади, но едва ступив на дощатый променад, юноша развернулся и обнял спутницу за талию.

– Я соскучилась, – прошептала Диана, прикусывая нижнюю губу от нахлынувших на неё чувств. Встреча с Генри показалась ей столь сладкой после несправедливой разлуки. – Без тебя мне невыносимо.

– Это чересчур, – сухо ответил Генри. Но тут же рассмеялся и подхватил Диану под мышки, подняв её в воздух и закружившись вместе с ней. – Думаю, я с ума схожу, – добавил он, почти крича. – Я так по тебе соскучился!

Но никому на Кони‑ Айленде не было дела до ещё одной влюбленной парочки, потерявшей голову от любви, и любая возможность выдать себя потонула в визге, раскатах смеха, скрипе карусели и далеком рокоте прибоя. Воздух был теплым, несмотря на солоноватый ветерок, и вскоре Генри снял пиджак и расстегнул верхние пуговицы рубашки. Сейчас молодые люди находились вдалеке от гостиных Манхэттена.

День только начинался, и какое‑ то время у Дианы и Генри голова шла кругом. Они прокатились на карусели – Генри крепко держал Диану перед собой, пока механические лошади неслись по кругу, – а затем отправились предаваться простым развлечениям.

Диана успела проехать через всю страну, но её сердце все равно замирало, а глаза распахивались от диковинок, увиденных здесь. Они с Генри посмотрели в калейдоскоп, затем увидели бородатую женщину, татуированного мужчину, карлика и великана. Позже сели под полосатым тентом выпить пива с жареными моллюсками. Они смотрели друг на друга счастливыми глазами, в которых плясали солнечные блики, и в блаженном молчании наслаждались любимым обществом.

– Как бы я хотел проводить так каждый день, – спустя некоторое время сказал Генри.

Женщины в оборчатых купальных костюмах щеголяли обнаженными лодыжками, словно это в порядке вещей, привлекая свист и ленивые одобрительные улыбки совершенно не кажущихся возмущенными джентльменов с подкрученными вверх длинными усами. Диана протянула руку и коснулась кончиками пальцев подбородка Генри, любимой части его тела. Со времени их последней встречи он побрился, и теперь его кожа казалась по‑ девичьи мягкой, что шло вразрез с нарочито нахмуренными бровями.

– Почему бы и нет? – с легкостью в голосе отозвалась Диана.

– Потому что у тебя самая строгая мать во всем Нью‑ Йорке… – начал Генри, поднимая бутылку пива и чокаясь с Дианой.

– …на которую я совершенно не обращаю внимания, – перебила его девушка, с хихиканьем касаясь своей бутылкой его пива, прежде чем сделать долгий глоток.

– … а я женат на самой жутко самодурствующей светской даме в городе.

– О, – беззаботно отозвалась Диана. – Она.

– Да, она. Господи, ну почему мы не сбежали, когда была такая возможность? – Голос Генри звучал мрачно, хотя типично ослепительный для побережья солнечный свет с такой любовью падал на его кожу, что она казалась почти золотой, и Диана почти видела тонкие нити, из которых была соткана его белая рубашка с воротником. Закинув ногу на ногу, Генри откинулся назад на складном деревянном стуле и мог бы показаться любому стороннему наблюдателю полноценно отдыхающим человеком. Но Диана провела рядом с ним много часов и услышала в его голосе беспокойство. – Мы не должны были позволять этим гарпиям вновь нас увидеть. Вообще не должны были возвращаться в Нью‑ Йорк.

– То же самое говорит и Элизабет, – заметила Диана, словно подумав вслух, глядя на море. – Она говорит, что здесь не место для нас.

Складной деревянный стул скрипнул по потрепанным морем доскам, когда Генри резко выпрямился.

– Ты рассказала о нас Элизабет?

– Конечно, она же моя сестра! – Диана рассмеялась и ласково положила руку на плечо Генри. – И не делай такое лицо, она полностью на нашей стороне.

– Правда? – Генри изумленно покачал головой. Он на секунду замолчал, собираясь с мыслями. – Как думаешь, что она имела в виду, говоря «не место для нас»?

– Нью‑ Йорк, Манхэттен, гостиные и бальные залы, скачки, особняки на Лонг‑ Айленде… – Диана вздохнула и счастливо пожала плечами, прервавшись, чтобы посмотреть на веселящихся прохожих. – Она говорит, что здесь нам никогда не позволят быть вместе, – добавила девушка и, хотя собиралась пояснить это беззаботно, почувствовала, что голос её против воли понизился, а тон стал более зловещим. – И чтобы жить счастливо, нам нужно уехать.

Генри пристально посмотрел на неё и положил обтянутую брюками лодыжку на колено другой ноги. Вытащил из кармана рубашки сигарету и взял её в рот, отвернувшись от Дианы лишь на секунду, чтобы зажечь спичку. Он затушил огонек, бросил обгоревшую спичку между досками и на выдохе вновь посмотрел Диане в глаза.

– Поехали, – сказал он. Медленный ленивый тон исчез, и Диана уставилась на дернувшееся горло Генри, единственную часть его тела, не оставшуюся спокойной и уравновешенной. Диана наклонилась и вытащила из нагрудного кармана Генри сигарету для себя. Влюбленные не отводили друг от друга взгляда, пока Генри перегибался через небольшой круглый столик, чтобы помочь Диане прикурить.

– Куда? – после паузы спросила Диана.

Генри окинул взглядом черных глаз волны и людей на пляже и вновь посмотрел на неё.

– А куда ещё едут американцы, когда устают от родной страны? В Париж.

– В Париж? – Диана быстро затянулась и выпустила дым. Курение напомнило ей о проливном серебристом дожде в Гаване. Сбежав из дома, она пристрастилась к курению и понимала, что сейчас эта привычка её радует, поскольку сердце билось очень быстро, а табак успокаивал нервы. Диана точно не знала, отчего так занервничала, услышав предложение Генри: ведь у неё легко получилось в одиночестве гнаться за ним через всю страну. Но в прошлый раз она убегала из дома с тяжестью на сердце, зная, что совершает ужасный поступок. Тогда она уезжала с четко обозначенной целью. А предложение Генри означало, что придется отринуть прошлое ради места, которое никогда не видела и будущего, которое не могла себе вообразить. – Но на что мы будем жить?

– У меня есть немного личных денег из тех, что завещала мне мать… – Генри выдохнул клуб дыма, на секунду затуманивший его благородное загорелое лицо, и отбросил окурок в сторону. – Я больше не могу притворяться, не могу выносить детских игр с Пенелопой. Не могу больше терпеть постоянных мыслей о тебе без возможности обладать тобой. Пожалуйста, давай уедем, и все встанет на свои места.

Диана закрыла глаза и позволила себе отбросить все предположения о том, как пройдет остаток её жизни, и чем будут заняты её дни. Она слегка кивнула, словно собираясь с духом, и потянулась через деревянный столик к руке Генри.

– Ты хочешь уехать в Париж со мной?

Он накрыл её руку обеими ладонями.

– Больше, чем чего‑ либо в жизни. Я бы уехал прямо сегодня, если бы ты сказала «да».

– Значит, да. Давай уедем сегодня.

Внезапно в голосе Генри послышались легкие нервные нотки практичности.

– Трансатлантические корабли «Компании Кунарда» отплывают по вторникам. Поэтому до завтра уехать мы не сможем.

Когда Диана открыла глаза, на несколько секунд яркие лучи солнца ослепили её, но она улыбнулась вслепую и вскоре сумела разглядеть лицо Генри. Долгое время они не говорили ни слова, пока их сердца бешено колотились.

День клонился к концу, когда они наконец встали из‑ за деревянного столика и пошли обратно к поезду медленнее, чем утром, но гораздо целеустремленнее. На этот раз они не стали искать места в противоположных концах вагона, и Генри обнял Диану за плечи, устроившись рядом с ней. Когда поезд тронулся, набирая ход в сторону их домов, где они соберут необходимые вещи и попрощаются с избранными людьми, Диана выглянула в окно, чтобы бросить взгляд на колесо обозрения, возвышающееся над парком, словно полная луна. Остаток жизни раскинулся далеко внизу, будто Диана смотрела на него с невероятной высоты, находясь в одной из трясущихся кабинок, медленно ползущих по кругу. Мысль о том, что ей предстоит, вызывала у Дианы головокружение, живость и страх, и девушка была рада, что Генри поедет с ней, куда бы она ни отправилась.

Глава 20

Семья Шунмейкеров приглашает вас на ужин

в честь возвращения героя войны,

рядового первого класса Генри Шунмейкера.

Ужин состоится в понедельник, 16 июля, в восемь часов вечера

в особняке Шунмейкеров по адресу Пятая авеню, 416

Обе миссис Шунмейкер рука об руку неспешно шли по полированному полу главного зала фамильного особняка. Днем, когда они наряжались к предстоящему ужину, Пенелопа поняла, что свекровь пребывает в благостном настроении, и за несколько часов дамы вновь сблизились, как сестры. Дом полнился запахами гиацинтов и тубероз, а из лабиринта небольших галерей и гостиных доносились обрывки чинных светских бесед. Дамы оделись в стиле греческих богинь: старшая, с пышными светлыми локонами, ниспадающими по обе стороны кукольного лица, – в длинный наряд из бледно‑ лилового крепдешина с глубоким овальным вырезом, а младшая – в расшитое золотым бисером платье с завышенной талией из тонкой белой ткани с черным бархатным корсажем. Рукава были пышными, но лилейные плечи Пенелопы оставались полностью обнаженными, а темные волосы, начесанные над чистым лбом, были уложены в изысканный узел, украшенный страусиными перьями. Длинные серьги из розового золота и бриллиантов переливались, подчеркивая подбородок.

– Мне нравится твой принц, – прошептала старшая миссис Шунмейкер, когда дамы подошли к гостиной первого этажа, где гости уже наслаждались аперитивами в ожидании приветствий.

– О, он вовсе не мой, – слабо возразила Пенелопа. Она чувствовала себя донельзя царственной после того внимания, что принц уделил ей во время дневного визита. С тех пор Пенелопа каждым движением демонстрировала преувеличенную самоуверенность. – Тем более в газетах пишут, что скоро состоится его помолвка с дочерью графа де Ланглуа.

– Все к лучшему, дорогая, – хихикнула Изабелла и, потворствуя своему желанию, затараторила: – Я сама прилично устала от Брэдли. Уже год как, но всегда возвращаюсь к нему, когда вокруг нет никого более стоящего. Я думала, что художники окажутся поинтереснее джентльменов, но они занимаются любовью точно так же, как и прочие мужчины, а когда дело доходит до знаков внимания, оказывается, что они стеснены в средствах. С твоей стороны очень умно флиртовать с европейцами, особенно знатными.