Терновник в огне 7 страница

Если бы она только прислала свой адрес, прислала весточку... дала ему знать, как с ней связаться... Все его неприятности показались бы ему не такими тягостными. А его радости, разделенные с ней, ощущались бы вдесятеро сильнее.

Джеймсу было девять лет, когда Филипп Данн и его жена взяли его официально в свой дом. Большая заслуга в этом была Филиппа. Леди Данн, виконтесса Данн, жила в тумане непрестанной головной боли и ежедневного приема настойки опия. Большую часть времени она проводила в постели. Джеймс жил в доме Вильгельмины Данн десять лет и за это время видел ее считанные разы, они были едва знакомы. Более того, он считал, что все остальные знали ее не лучше, чем он сам. По этой единственной причине он симпатизировал ей. Супруги спали в разных комнатах. Виконтесса спала на первом этаже. Она боялась ступеней, так как с большим трудом преодолевала их. Подобный брак, без сомнения, устраивал их обоих.

Джеймс всегда был завален работой для Филиппа. Конечно, теперь он немного лучше понимал, что двигало Данном. Хотя не все было так просто: молодой Филипп позволял себе проводить время с Николь, чувствовал себя из‑ за этого отвратительно и поэтому заботился о Вилли. А может, он продолжал заботиться о жене из чувства долга? Во всяком случае, несомненно, что Филипп был очень сильно привязан к своей страдающей жене. Когда она была счастлива, его состояние духа заметно улучшалось.

Поэтому, когда Филипп как‑ то заехал в Кембридж по дороге в Бат и объявил, что снял для всей семьи на каникулы дом недалеко от Монте‑ Карло, Джеймс понял это так, что лечение пошло Вилли на пользу. Филипп был жизнерадостен. Он был уверен, что солнце, море и воздух Южной Франции — как раз то, что ей нужно. Он снял «романтический домик с прелестным садом, с видом на море, который понравится Вилли».

Джеймсу трудно было представить, что Вилли стало настолько лучше, что она в состоянии реагировать на что‑ нибудь, что ей что‑ то может понравиться, но кивнул головой. Затем Стокер был еще более удивлен, услышав приглашение Филиппа.

— Как в старые добрые времена, — сказал Филипп.

Он похлопал Джеймса по плечу.

Джеймс подумал, что это как раз то, что нужно. Поездка отвлечет его от постоянных попыток перехватить почтальона и не принесет ему никакого вреда.

Это было обычным делом, что Данн приглашал Джеймса провести с ним каникулы. Он был близок всей семье, хотя никогда никуда не выбирался с семейством Даннов на долгое время.

«Хорошо, хорошо», — повторял он себе.

В самом крайнем случае они с Филиппом могли отдохнуть сами, друг с другом. С тех пор как Джеймс вернулся, у него не оставалось времени для послеобеденной болтовни с Филиппом — без посторонних, с хорошей сигарой и бренди, — которую они некогда так любили. Это будет превосходно, уверял себя Джеймс.

Он прибыл в Монте‑ Карло на поезде, затем нанял экипаж и через двадцать минут очутился как раз во французской деревушке, что стояла на границе с Италией. Чтобы добраться до дома, ему нужно было дальше повернуть на запад, а затем расспросить о дороге. В действительности дом, который снял Филипп, хотя и был расположен в сотне ярдов, был неприступен. К нему можно было подъехать только кружным путем. Для того чтобы добраться туда, нужна была карта. Возничий Джеймса дважды сбивался с пути. С узкой, извилистой дороги, проходившей по горам, дом выглядел — да таким он, собственно, и был — неприступным.

Когда Джеймс с возничим, тащившим его багаж, приблизился к парадной двери, он увидел извилистую тропинку, которая вела прямо к воде.

Дом был удивительно уединенным, просто гнездышко для влюбленных или, скорее, орлиное гнездо. Он был плотно прижат деревьями к вершине располагавшейся поблизости скалы. Конечно, превосходное место для того, чтобы ухаживать за страдающей женой, решил Джеймс.

Его встретила в дверях француженка и предложила войти. Едва перешагнув порог, он был поражен открывшимся перед ним видом. Через широкий, необычайно открытый коридор, затем через стены с французскими окнами сразу же открывалось захватывающее зрелище: величественное Средиземное море виднелось на некотором расстоянии в просветах между возвышавшимися деревьями. Внизу через дорогу тянулся пляж.

Джеймс понял, что этот дом действительно необыкновенный: великолепный, с обширными балконами и террасами, наполненный свежестью морского воздуха, с превосходной обстановкой, содержавшейся в чистоте и порядке. Он был пропитан солнечным светом и запахом трав, которые росли на засушливых холмах, окружавших дом. Разобрав свой багаж с книгами за пять минут, Джеймс понял, что Вилли «не понравилось» это место, потому что ее в особняке не было.

— Она не приедет, — сказал Филипп.

Он повернулся и с недовольным выражением лица протянул Джеймсу бокал с каким‑ то напитком, мутным и сладким. Затем продолжил:

— Поэтому и девочки решили остаться с ней.

Выражение разочарования на лице Филиппа было притворным. Он вовсе не был так несчастлив, каким представлялся. Джеймс не понимал его.

В это время он как раз смотрел в окно. Он взглянул пристальнее, сосредоточился, чтобы удостовериться, и замер, придя в замешательство.

Внизу, на пляже, среди сосен Джеймс увидел миниатюрную женщину с блестевшими на солнце темными волосами, выбившиеся пряди которых развевались у нее за спиной на морском ветру.

Нет, этого не могло быть: это был плод его причудливых фантазий!

Но это была реальность. К его громадному удовольствию — хотя вслед за тем он испытал досаду — и удивлению, это была Николь Уайлд. Бесспорно, внизу у воды, в сотне ярдов от него, была Николь. Она прогуливалась в одиночестве по мокрой от прибоя гальке.

Она приподняла свое платье, чтобы ей было удобнее идти по камешкам своими босыми ногами. Ее ноги, которые он так любил, выглядели беззащитными. Она всегда выглядела по‑ особенному. Такое редко увидишь — одиноко прогуливающаяся хорошо одетая женщина у самой воды. Она шла, как будто пританцовывая, стараясь не попасть в волну, когда та накатывала на нее, или, наоборот, догоняя волну, когда та убегала. Все больше и больше раздражаясь, Джеймс подумал: «Где же, черт побери, ее туфли? И почему она танцует здесь без чулок или тапочек на своих нежных, милых ножках? »

Двое мужчин стояли и вместе, плечо к плечу, смотрели из окна на женщину у воды.

Наконец Филипп робко спросил:

— Я надеюсь, с Николь Уайлд вы знакомы?

Джеймс не произнес ни слова. По вполне понятной непростой причине он хотел бы ударить Филиппа Данна по лицу.

Тот безразлично пожал плечами.

— Мы снова вместе, Джеймс. — Филипп выдержал паузу. — Я могу также сказать тебе: некогда мы были очень близки. У меня есть сын от нее.

Едва ли он позволил себе скрыть то, что до этого момента отсутствовал в жизни своего сына, — очень короткая оказалась у него память.

— Я никогда не мог признать его, ты понимаешь. Он приятный, веселый. Красивый, черт побери! — Филипп торжествовал. — Он очень похож на меня, я полагаю, — ну конечно, когда я был моложе. Сейчас он в Кембридже. Это такая пытка — видеть его там... да. — Филипп махнул рукой. Как будто этот жест мог прояснить больше, чем слова.

Обретя дар речи, Джеймс начал:

— Я... — Что? Что могло бы его оправдать? Потрясение, проклятые объяснения с женщиной, прогуливавшейся внизу на пляже? Он заставил себя сказать единственно верные слова, подходившие для данного случая: — Я... я уеду на следующем поезде обратно. Вам лучше остаться наедине с вашей... — Но кто она Филиппу? Кем эти люди приходились друг другу?

— Нет‑ нет. Дэвид любит вас. Мы обсудили это. Он рад видеть вас здесь.

Дэвид хочет видеть его здесь? Джеймс почувствовал себя полным дураком. Что будет со всем этим?

— И, Джеймс... — Филипп взглянул на него одним из своих «искренних» взглядов, каким‑ то образом напоминавших предельную простоту, которую он так хорошо изображал, что Джеймс всегда с трудом мог разобраться, притворяется тот или нет. Если он замечал, что Филипп привычно лукавит, то ему это не нравилось, и он мог замкнуться в себе.

Так и произошло. Он почувствовал недоумение, когда Филипп добавил:

— Я хотел бы, чтобы ты был здесь. Друг — этим все сказано. — Затем Филипп продолжил: — Должен сказать тебе, я напуган. Мой брак развалился. Моя жена большую часть времени ничего не понимает, моя карьера под угрозой. Вдобавок моя спина стала так часто болеть, что я, бывает, с трудом встаю с постели.

Он рассмеялся, снова взглянул вниз, на пляж.

— И Николь... миссис Уайлд будет очень рада. Я... — Он запнулся.

Джеймс уже слышал это заикание прежде — очень умелая игра, особенно в подобных ситуациях. Но он поверил Филиппу: человек доверяет другому на основе своего личного опыта. Джеймсу не хотелось признать слова друга ложью.

Филипп сказал:

— Я буду очень благодарен, если ты останешься. Ты знаешь, мы дружески поболтаем, ты меня подбодришь, составишь мне компанию, мы выпьем бренди и все такое. Поддержи меня, пока я буду знакомиться со своим сыном. Радостное, по‑ моему, событие. Но ты не будешь осуждать меня или все усложнять. Я думаю, ты мне поможешь. Пожалуйста, останься.

Джеймс нахмурился. Насколько искренней была эта просьба? Может быть, важнее, насколько эгоистичным будет его ответ? И он ответил:

— О чем бы вы ни просили меня, вы знаете мой ответ: если меня принимают, если я нужен вам, то я останусь с вами.

Филипп похлопал его по плечу, один сильный удар последовал за двумя или тремя слабыми. Когда его рука коснулась плеча Джеймса в этом дружеском жесте, Джеймс подумал: «Да, похоже, правильно, что я остался с Филиппом. У него проблемы. Я ему нужен».

Когда он снова взглянул в окно, то почувствовал, что принял правильное решение.

Довольная, Николь прогуливалась по воде в одиночестве, так, как ей нравилось. Эта женщина удовлетворена собой, неожиданно осенило Джеймса. Она не знала, что он приехал, что он здесь. Иначе она не прогуливалась бы так беззаботно. И Дэвид — сейчас Джеймс заметил, что он был с ней, — бежал впереди нее по пляжу.

— Сукин сын, — пробормотал Джеймс.

— Что? — послышалось рядом.

Джеймс рассмеялся и наклонил голову набок. Очень отчетливо он произнес:

— Вы — сукин сын, Филипп.

Тот опешил, затем разразился смехом, превратив все в шутку.

— Я... разве? — удивился он. — Вокруг гораздо больше сукиных детей. Запомни это, Джеймс. Постарайся запомнить.

Джеймс не мог представить, что окажется в такой неловкой ситуации. Возможно, Филиппа вполне устраивало подобное положение, но сам он был в ярости. Филипп заставил его почувствовать себя удрученным.

А вот Николь — другое дело. Она поднялась в дом спустя полчаса, незаметно войдя через парадную дверь, и остановилась, похолодев. «О, прекрасно, — подумал Джеймс, — она разозлилась, увидев меня». Он бы меньше рассердился на нее, если бы она устроила скандал. Но Николь взглянула мельком, поджала губы, словно желая подбодрить себя, затем напустила равнодушный вид. Она положила то, что несла в руках: туфли, чулки, папку с рисунками и коробку с карандашами, — улыбнулась и подошла прямо к нему. Николь протянула ему руку, предлагая для поцелуя то место, которое было дальше всего от того, что ему больше всего на свете хотелось целовать.

— Сэр Джеймс. Какой милый сюрприз!

«Прекрасно, — подумал Джеймс, прикоснувшись к кончикам ее пальцев, — два лжеца».

Дэвид пришел следом за ней, вполне довольный. Казалось, он был единственным, кто без всякой задней мысли, вполне искренне радовался. Он выглядел немного смущенным, но явно наслаждался вниманием своего отца.

Все выпили хереса, поговорили на общие темы, держась как можно дальше от опасных. Джеймс терялся в догадках и ждал, чтобы кто‑ нибудь объяснил ему, что же, черт побери, случилось. Они обсудили хорошую погоду, казино в Монте‑ Карло, учебу Дэвида — совершенно безопасную, как оказалось, тему для всех, кроме Джеймса. На майских экзаменах Дэвид оказался в начале списка по успеваемости, у него был лучший результат. Это означало, что он был первым, — эту новость Филипп услышал впервые. Он просто весь светился, в то время как Николь не могла сдержаться, чтобы не обменяться улыбкой с отцом ее умного дитя.

Для Джеймса достижения Дэвида в учебе были не очень приятной темой разговора. Он предпочел бы застрелить Филиппа, Николь, а также ее сына. Эдакая маленькая счастливая семья. Джеймс поднялся со своего стула, когда предложили еще хереса.

— Простите. Благодарю вас, нет. Вы должны меня извинить. Мне нужно распаковать свой багаж и освежиться с дороги.

Единственный утешительный факт — он проверил с особенной тщательностью часом позже, когда Николь поднялась к себе, чтобы переодеться к обеду, а Филипп шумел в комнате, располагавшейся рядом с комнатой Джеймса на первом этаже, — то, что они по крайней мере не спали вместе. Пока еще.

Во время обеда Джеймс решился взглянуть в лицо женщине, которую любил. Он почувствовал, как закружилась голова, хотя надеялся, что сможет держать свои чувства в узде. От сочетания бурливших в нем чувств: досады, страстного желания, уязвленного самолюбия, ревности, неловкости — его просто лихорадило. Его мозг был возбужден так, что мысли перескакивали с одного вопроса на другой, с одной темы на другую, не останавливаясь ни на одной. Он был взволнован.

Незадолго до этого они ждали ее к обеду. Она очень умело помучила их. Филипп, Джеймс и Дэвид — все собрались у лестницы, по которой она должна была спуститься: трое мужчин, одетых к обеду, ждали, пока она наконец не прислала сказать, что задерживается. Она оставила свои серьги на фортепиано и вместе с горничной искала их. Джентльмены вынуждены были начинать обед без нее.

Филипп пожал плечами:

— Это так естественно. Она живет в своем собственном ритме.

— О черт! — сказал Дэвид. — Давайте есть.

— На фортепиано? — повторил Джеймс. Никто тем не менее не счел объяснение по крайней мере необычным. Он предложил:

— Мы могли бы подняться и помочь ей найти их.

Филипп округлил глаза:

— Если бы ей нужна была помощь, она бы позвала нас, поверьте мне, старина. Она одевается на свой вкус, в своем собственном темпе. Она просто волнуется в вашем присутствии.

Обдумывая эту ситуацию — что Филипп знает привычки Николь и ее настроение во время одевания, в то время как Джеймс нет, — они и вошли в столовую: трое англичан в белых галстуках заняли места за столом, откуда открывался великолепный вид на изогнувшийся дугой французский берег Средиземноморья. Обед начали со свежих, мелко рубленных оливок с чесноком и другими приправами, намазанных на горячий хлеб, и запивали это блюдо красным вином, наполняя бокалы каждый раз, как только они оказывались пустыми.

Когда бокал Джеймса наполнили во второй раз, он заметил, что его раздражение исчезает, и начал болтать с Филиппом.

— И как это случилось, что Вилли так плохо себя чувствует? Где она?

— В Кембридже.

— Конечно, в Кембридже, пока вы... с Дэвидом и... — «моей милой Николь», хотел он сказать, но с некоторым усилием выдавил из себя: —... с миссис Уайлд...

— Да. — Филипп взглянул на Джеймса, намазывая оливковый паштет на круглый хлеб. — Я был очень огорчен, когда узнал, что Вилли не сможет приехать, я мог разве что силой привезти ее сюда. Затем я столкнулся с Дэвидом. — Филипп застеснялся.

Его сын наблюдал за ним, сидя за столом напротив, вынуждая быть честным.

— Нет. По правде говоря, я приехал в Сент‑ Джонс и подкараулил его там, — поправился Филипп. — Я делал так раз или два до этого, надеясь столкнуться с ним, знаешь ли. Тем не менее он там был. И на этот раз он увидел меня первым. Мы поздоровались, и неожиданно для себя я спросил его, не поедет ли он со мной сюда.

Филипп жестикулировал, держа в руке хлеб, и это движение должно было определить важность события. Затем он продолжил:

— Он ответил, что не может, из‑ за того что обещал встретиться с матерью. Кроме того, как я выяснил, оказалось, что они должны были встретиться в Сан‑ Ремо, который находится менее чем в пятнадцати минутах езды отсюда. — Филипп рассмеялся. — Какое совпадение! Дэвид приехал со мной, затем взял билет на поезд в Сан‑ Ремо этим утром, где уговорил мать оказать мне честь. Мы с ней... — Он опустил глаза, не в силах справиться с волнением, затем посмотрел на Дэвида спокойным взглядом. — Мы не разлучались в лучшие времена — много лет назад. Мне трудно об этом говорить, Джеймс, но я не всегда поступал правильно по отношению к ним обоим.

— Возможно, — кивнул Джеймс.

Прекрасное объяснение. Если бы он не знал, что Николь планировала провести лето в Сан‑ Ремо, что у нее здесь собственный дом, где она проводила летний сезон уже неоднократно. Невозможно, чтобы Филипп не знал всего этого и особенно того, что она жила в пятнадцати минутах отсюда, когда собирался арендовать этот дом.

Разговор перекинулся на тему, как Филипп вознамерился провести через палату лордов решение об объединении университетских финансовых структур.

— Мне нужна поддержка Азерса в комиссии, как ты знаешь, — сказал он, — так как мы стараемся узаконить долю ежемесячного дохода каждого колледжа.

Вздор, вздор, вздор! Джеймс потерял интерес к дальнейшим рассуждениям. Он, казалось, растерял все свои политические амбиции в Африке.

Наконец‑ то появилась Николь.

И что это было за появление! Она вошла через двойную дверь в столовой — видение в платье цвета темно‑ красного граната. Ее волосы были зачесаны наверх, открывая при этом длинную нежную шею. Плавной походкой она вплыла — не женщина, а лебедь.

— Добрый вечер. Простите, что опоздала.

Даже ее сын был ошеломлен. Когда все трое джентльменов поднялись со своих стульев, Дэвид сказал:

— Боже, Николь! Вы выглядите потрясающе.

Он почти никогда не называл ее мамой. Улыбаясь с откровенной гордостью, она взглянула на Джеймса и спросила:

— Это правда?

Прежде чем Джеймс успел открыть рот, Филипп вступил в разговор:

— Николь, вы, без сомнения, все еще самая великолепная женщина в Европе.

Легендарная женщина заняла свое место и оказалась как раз напротив Джеймса. Воздух наполнился шуршанием скользившего и хрустевшего шелка, который жил своей собственной жизнью, — он шуршал еще долго после того, как Николь опустилась на стул.

Боже, все равно, независимо от того, был Джеймс раздосадован или нет, для него эта женщина была самой красивой на земле.

Джеймс поймал себя на том, что разглядывает ее.

— Ах, — сказал он, силясь улыбнуться, — нашлись пропавшие серьги!

Его друг, его любовница. Его улыбка стала естественной. Не важно, что он злился. Глядя на нее, он чувствовал себя великолепно. Несмотря на свое настроение, Джеймс ощущал, как тепло разливалось в его груди.

Николь прикоснулась к серьгам. Она взялась за ухо так, словно хотела привлечь его внимание. Их взгляды на мгновение встретились — она все еще была раздражена, как он заметил, — остальные в комнате могли испариться, забрав с собой весь воздух. «Кого это обеспокоит? Кому нужен воздух? » — подумал Джеймс. Он дышал только одной Николь.

Он хотел иметь ее рядом с собой. Он хотел, чтобы она больше никогда не оставляла его. И он особенно хотел ее этой ночью, наверху, в ее спальне.

Стулья придвинулись. Как только Джеймс снова сел, он начал задавать себе вопросы. Почему она злится на него? И как она злится? Эта проклятая женщина умело скрывает свои чувства, так что трудно их понять. Он перестанет сердиться, если проведет нынешнюю ночь в ее комнате наверху? Она объяснится? Захочет ли она спуститься к нему? И каково будет Филиппу, когда тот поймет, кто именно из них двоих ее интересует? Какое соперничество между ним и человеком, который поддерживал его, воспитал и теперь руководил большей частью его работы и способствовал его карьере?

Он увидел, что Филипп остался стоять с поднятым бокалом вина. Подождав немного, он взглянул поверх бокала на Николь. Женатый мужчина в присутствии других произнес в высшей степени неподходящий тост:

— За наиболее выдержанную и приятную женщину, которую я когда‑ либо знал.

Знал. Джеймс нахмурился, глядя в тарелку с ростбифом, которую перед ним поставили. Под ложечкой у него засосало, кровь начала неприятно отчетливо пульсировать в жилах.

Он услышал воркующий голос Николь:

— Сядьте, Филипп.

Тот подошел к краю стола, он был смущен, как заметил Джеймс, и плюхнулся на свой стул.

Джеймс почувствовал опьянение, когда поднял глаза, чтобы взглянуть в лицо Николь, но взгляд его остановился на ее груди. Она вздымалась над вырезом платья. Он не различал слов в общем разговоре, приглушенные голоса смешивались в едва различимый шум. Он только слышал нежный звук, издаваемый Николь, — вдох и выдох. Медленно и ритмично поднималась и опускалась белая грудь над темно‑ красной кромкой ее платья.

Сидя напротив него, Николь почувствовала его интерес. Она, казалось, не могла вновь обрести душевное равновесие с тех пор, как испытала потрясение, повстречавшись с ним днем. Приезд Джеймса, его присутствие привели в смятение все ее чувства. Она была в возбуждении весь день. И теперь один только взгляд на это одеяние! О чем только она думала? Нервно расхаживая у себя наверху, она решила, что даже не выйдет к обеду. Почему же ей пришлось после мучительного решения расстаться с Джеймсом уже через месяц передумать, и все из‑ за одного лишь его неожиданного появления? Разве это не возмутительный поступок, разве это честно? «Ну что же, я его проучу, — подумала Николь. — Я надену платье, которое очень точно подчеркивает мою суть». Красное, с низким вырезом — платье опытной, знающей себе цену дорогой женщины. Как смел он приехать сюда! Он об этом пожалеет.

Глупо. Она может, конечно, одеться так, чтобы обольстить его. Она может, конечно, вымазаться вся толстым слоем вишневого сиропа, потому что Джеймс Стокер выглядел всегда именно так, словно готов был проглотить ее платье вместе с ее кожей.

Тем не менее она не знала, что больше ей досаждает: нервирующий сюрприз или неослабевающее приставание Филиппа, который вечно ныл и жаловался, говорил с целью произвести на нее впечатление.

Филипп возобновил преследование после стольких лет равнодушия. Как это раздражало!

После пылкости Джеймса его отношение можно было расценить в лучшем случае как равнодушие. Джеймс! О, Джеймс! Он был, как прежде, сияющим и страстно желающим, как в тот вечер у Татлуорта.

Ах, почему ей так приятно снова видеть его, хотя ее должно это только раздражать? Николь хотела верить, хотела, чтобы все, что она постаралась сделать, имело хоть какое‑ то значение. «Я сделала это для тебя. Я отдалилась от тебя, уехала, пожертвовала своим счастьем, чуть ли не своим рассудком. А ты снова здесь». Ей хотелось пронзительно прокричать это ему. Но ее чувство обиды несколько смягчилось, она смутилась при взгляде на него. Почему она не может испытывать к нему злость? И почему бы ему не отвернуться, — что за нескромные мысли одолевают его нестойкий разум?

Если бы глаза оставляли отпечатки, как пальцы, то ее рот, шея, грудь рдели бы или остались без кожи из‑ за беспрестанного томительного глазения Джеймса. Он скользил по ней своим взглядом даже тогда, когда старался контролировать себя, но было просто замечательно, что ему это не удавалось. Замечательно, бесполезно и очень жаль. Потому что его желание было безумием.

Боже! Она должна уехать, она должна сегодня же уехать! Она должна была уехать в тот момент, как только узнала, что он здесь. Она должна уехать сейчас, встать и уехать.

Но она все еще сидела. Она чувствовала себя потерянной, готовой рассыпаться на мелкие осколки, как прозрачное тонкое стекло.

Филипп тем временем главенствовал в разговоре. Одному Богу известно, что Дэвид делал весь вечер. Николь привередничала в еде. Джеймс ел почти все подряд, гоняя картофель по всей тарелке в промежутках между созерцанием Николь и яростными взглядами в сторону Филиппа.

Именно Филипп нечаянно положил конец их пытке. Неожиданно он поднялся со стула, снова поднял бокал и сказал:

— За мать моего сына, — откашлялся и продолжил: — которую давным‑ давно я обидел, которой я причинил зло и по отношению к которой, если она позволит, я хочу все исправить. Вилли больше не желает меня, дорогая...

Великий Боже! Ласкательное имя, которым Филипп называл ее много лет назад. Николь уставилась на него, оцепенев от ужаса. Он был пьян.

Филипп сказал:

— Получить развод легко. Я не оставлю ее, буду о ней заботиться, поступлю справедливо. — Он натянуто рассмеялся. — Она даже не узнает, что я ушел. Затем я женюсь на тебе, Николь. Я прошу тебя здесь, перед нашим сыном и моим другом, позволь мне сделать то, что я должен был сделать двадцать два года назад...

Джеймс встал так резко, что задел скатерть. Зазвенела посуда.

— Простите, — сказал он, — мне надо уезжать. Я решил посетить казино в Монте‑ Карло, новое казино... — Он соврал. — Я... я хотел... посмотреть его. — Джеймс моргнул, а затем поджал губы. — Я не имею отношения к вашей семье. Вам втроем очень хорошо друг с другом, позвольте мне уехать. Позднее я помогу вам отпраздновать это замечательное событие.

С этими словами он вышел из столовой.

Филипп выглядел ошеломленным. Он нахмурился.

— Что‑ то случилось с Джеймсом, — сказал он, взглянув на Николь, и прищурился. — Я ему не доверяю. Он что‑ то скрывает. Я это чувствую.

Входная дверь хлопнула, Джеймс ушел.

Николь проглотила ком, подступивший к горлу, стараясь успокоиться. Ей стоило больших усилий, чтобы просто спокойно положить свою салфетку на тарелку, затем нащупать стул.

— Простите, — сказала она и соскользнула со стула.

Со всем достоинством, на которое только была способна, Николь вышла из столовой и побежала за Джеймсом.

На дороге, тянувшейся вдоль дома, она остановилась, чтобы перевести дух. Она прислушалась, но услышала лишь собственное сердцебиение, заглушавшее все ее эмоции, всю мешанину ее мыслей. Она медленно оглянулась, надеясь увидеть хоть мельком, услышать звук или вздох. Ничего.

Ночь поглотила Джеймса. Николь сама стояла в совершенной темноте, какая бывает только вдали от больших городов, вдали от больших домов, других человеческих обиталищ, — абсолютная темнота и тишина. Она тихо позвала его. В ответ — тишина. Она не могла понять, в какую сторону он пошел. Николь простояла так некоторое время, сбитая с толку. «Боже, помоги! Не допусти, чтобы он был поблизости и не ответил, не допусти, чтобы он не захотел поговорить со мной.

Мне нужно с ним поговорить, просто необходимо.

Хотя что я ему скажу?

Уходи? Я не подхожу для тебя? Я плохая партия? Или подойди поближе? Я так соскучилась по тебе? »

Ее охватила паника, Николь схватилась за голову, смяв прическу. А что, если она больше никогда не встретит никого, кем бы восхищалась так же, как Джеймсом, — никого, кто был бы так же великолепен и несомненно добропорядочен? Что, если она больше никогда не узнает его сердечного понимания, никогда больше не почувствует теплоты его рук и силы тела... Она никому больше не поверит так, как поверила Джеймсу Стокеру. Не было ничего хуже, чем знать о его существовании и жить вдали от него.

Погубить его репутацию... Она была для него недостаточно добродетельна, недостаточно порядочна. Пусть он сам позаботится о себе. Николь хотела его. Она ненавидела его за то, что он приехал, разрушил все ее усилия, но она все равно хотела его. Где же он?

В конце концов Николь спустилась по дорожке к самому морю. И все напрасно. Вниз по главной дороге проехал экипаж. Какой‑ то маленький зверек, то ли кошка, то ли кролик, испугавшись, шмыгнул с дороги у нее под ногами. И ничего больше, ничего, кроме этого.

У нее не было ни малейшего представления о том, где находился Джеймс ни тогда, ни всю оставшуюся ночь. Прошли часы. Солнце уже осветило ее спальню первыми лучами наступающего утра, прежде чем Николь услышала, как он вернулся.

Глава 17

На следующее утро — в действительности в полдень, — в то время, когда все еще спали или по крайней мере еще не выходили из своих комнат, Филипп прогуливался вдоль открытых французских окон в коридоре и на террасе, где как раз перед его приходом в шезлонге, свернувшись клубочком, устроилась Николь. Она нежилась на солнце и пила чай.

Филипп приветствовал ее:

— Ну как? Вам удалось успокоить Джеймса прошлой ночью?

— Нет, — просто ответила она, — я не смогла его найти.

— Что ж, я ценю ваши усилия, — сказал он так, словно то, что она делала для Джеймса, каким‑ то образом относилось и к нему. — Он весь натянут, как струна скрипки. Не знаю, что происходит с этим парнем.

Николь взглянула на него поверх чашки. Она должна будет просто поговорить с ним на эту тему: о себе и о том «парне». Она чувствовала себя совершенно беспомощной после того, что произошло между ней и Джеймсом.

На дальнем конце террасы появилась горничная, которая после очередного посещения кухни несла оттуда большое плоское блюдо. Она вошла в столовую через дальнюю дверь. Все двери на внутренней южной стене террасы были открыты, так что стена состояла из оконных стекол, которые были сцеплены крюками, чтобы не хлопали. У крайней двери был сделан проход для сервировки изысканного ленча. Стол для него был накрыт сверкавшей белизной льняной скатертью с зеленым и синим узорами, в которые вплетался желтый цвет и которые оттеняли пятна фиолетового. Через открытые французские окна за спиной Николь нежный бриз гулял по всему дому и открытой террасе.