Терновник в огне 5 страница

Ткань платья плотно обтягивала ее чуть ли не впалый живот, затем мягко расширялась, укрывая стул, на котором она сидела. Турнюр, как помнил Джеймс, собирался из ярдов ткани, так, словно кто‑ то просто распустил рулон за рулоном шелк цвета чернил. О... Боже! Он любил эти рулоны тканей, из которых сшито ее платье. Он мечтал погрузиться руками в его складки и потеряться в них.

Джеймс продолжал разглядывать. Каждый шов способствовал тому, чтобы лучше подчеркнуть ее формы, но в то же время ее наряд не производил впечатление неудобного. Его вдруг заинтересовало: трудно ли снимать такое узкое платье? А эти туго обтягивающие рукава снимаются с ее рук... как чулки с ног?

А под одеждой действительно ли такой плоский живот, как это кажется? А волосы у нее между ног такие же темные и блестящие, как и на голове?

Нечего сказать, приличные мысли во время трапезы! Подали малюсенькие яички ржанки. Отчего это? Что именно он намеревался сделать с ними? И почему он так волнуется, когда Николь сидит рядом с ним? Он хотел ее. Почему бы нет? И кому какое дело до того, чем они занимаются?

Стокер никак не мог найти ответ на единственный вопрос, мучивший его: «Почему нет? Почему нет? Почему нет? »

Тем временем Николь изящным движением коснулась своего лба, убрав с него прядь волос, — та была влажной. Апрельский вечер был необычайно теплым, к тому же свечи, горевшие в комнате, наполняли ее духотой. И в Джеймса словно бес вселился — разгоряченный, раздражительный и обидчивый, не говоря уже о том, что такой же грубый и похотливый, как бык в свой первый выгул на пастбище.

Он больше не владел собой. Николь старалась не смотреть на него, потому что каждый раз, когда она это делала, ей приходилось сталкиваться с его настойчивым, внимательным взглядом, словно кто‑ то мягкой щеткой нежно проводил по ее спине. Поэтому, вместо того чтобы уделить внимание Джеймсу, она смеялась над глупыми шутками Арнольда громче, чем следовало, расспрашивала герцога и Найджела об их политических взглядах. Она завлекала Джеймса, хотя и сознавала, что это опасно. Но она ничего не могла с собой поделать. Николь наказывала его и за грубость, и за галантность одновременно. Она насмехалась над ним про себя: сэр Джеймс, преуспевший в своих рыцарских клятвах, среди которых наверняка значились и целомудрие, и неземная любовь.

Его чисто выбритое лицо, безукоризненный наряд раздражали ее. В это время Арнольд подозрительно следил за ней, так, словно она соблазняла молодого героя. Так, словно она была Далилой, Соломеей или Евой с возом яблок. Николь чувствовала себя несчастной, разбитой, обессилевшей от стремления быть хорошей, уставшей от добропорядочности, которая не сулит выигрыша, не приносит успокоения. Увы! Одного взгляда сверкавших глаз Джеймса было достаточно, чтобы усомниться в том, что они не любовники. Он вел себя так глупо, словно был ее любовником на самом деле. Черт! Николь старалась защитить его от слухов, стараясь защитить от них и себя.

Спокойная и размеренная жизнь — вот что Николь стремилась сохранить для своего же блага. Но куда же все это подевалось? Этим вечером она поняла, что ее чувство собственного достоинства и внутреннее спокойствие, которыми она владела, вдруг куда‑ то улетучились.

От всей этой проклятой компании у нее разболелись голова и зуб. Николь сделала то, что обещала Арнольду, — сняла нервное напряжение.

Неожиданно Николь встала. Несколько мужчин, в том числе и Джеймс, поднялись со своих мест.

— Нет‑ нет, — сказала она, — пожалуйста, сидите. Мне просто нужен свежий воздух. Я что‑ то плохо себя чувствую...

Она сама себя извинила, приняв решение уйти по‑ французски, что всегда восхищало англичан. Она напишет Арнольду коротенькую записку, вызовет кеб и уедет.

Однако Джеймс последовал за ней.

— Николь, — позвал он.

Звуки званого обеда утихли, как только Стокер закрыл дверь в столовую у себя за спиной. Пока он направлялся к ней, Николь ждала его в вестибюле без особой радости или хотя бы удовлетворения.

— Позвольте проводить вас, — сказал он.

— Нет, я вызвала кеб.

— Мой экипаж к вашим услугам. Пожалуйста, я настаиваю.

— Настаивайте где‑ нибудь в другом месте, а с меня довольно. — И повторила с раздражением: — Довольно!

Джеймс нахмурился, у него был удрученный вид. Они пристально посмотрели друг на друга.

Горничная принесла ее меховую накидку с капюшоном.

Джеймс взял их у горничной. После минуты раздумий Николь повернулась к нему спиной, позволив поухаживать за собой.

— Пожалуйста, позвольте мне отвезти вас домой, — прошептал он.

Джеймс закутал ее, сомкнув свои руки кольцом вокруг нее, так что она не могла вырваться.

Он наклонил голову и стоял прижавшись лицом к нежному изгибу ее шеи. Когда его губы скользнули по ее шее, плечу, Николь пронзило такое сильное чувство, что она не смогла сдержать легкого восклицания.

На мгновение она откинула голову, чтобы ему было удобнее ласкать ее. Ее затылок коснулся его плеча, а он прильнул к ее шее влажным поцелуем своих горячих губ. Она наклонила голову вперед, и губы Джеймса заскользили к самому затылку. Николь позволила себе окунуться в наслаждение, она плыла в нем, погружаясь в тягучее тепло его рук, которые смяли накидку и сдавили ее груди. Удовольствие... о, какое удовольствие испытала она от его прикосновения! Когда в последний раз она позволяла себе забыться и получить удовольствие самой? Она сообразила, что их состояние очень отчетливо отражалось на их пылающих лицах. Он не понимал... По крайней мере отчасти, потому что она не позволяла ему. Но так или иначе Николь приняла решение. Джеймсу, окутавшему ее своим телом, она прошептала:

— Хорошо. Где ваш экипаж?

Но она вовсе не имела в виду, что согласна разделить с ним постель. Она раздумывала: «Подождем, пока ты прозреешь. Подождем, пока ты поймешь, как все может усложниться, — все и так запуталось. Затем ты наконец сможешь либо взять ответственность на себя, либо положишь конец этой пытке».

В экипаже Николь указала ему направление, в котором следовало ехать, но не сам адрес. По крайней мере таким образом ей не пришлось рассказывать или объяснять дорогу к ее дому. Его экипаж летел. Когда они остановились, Джеймс заподозрил что‑ то неладное и спросил:

— Как забавно! Ваша тетушка работает как раз напротив дома, где живет Филипп Данн?

— Она живет не напротив, а в самом доме. Она — его кухарка.

Николь отворила дверцу, выпорхнула из экипажа без чьей‑ либо помощи и направилась к парадной двери.

Джеймсу потребовалось мгновение, чтобы прийти в себя после услышанного, выпрыгнуть из экипажа, привязать поводья и последовать за ней.

Но что‑ то было не так. Его сердце тяжело забилось. Он почувствовал себя испуганным и озадаченным. И было непонятно почему. Он сделал два шага вперед, затем остановился, взволнованный, растерянный, в то время как Николь вытаскивала из кармана ключ. Он понял, что они стояли перед парадной дверью.

— Как я понимаю, этот вход не для прислуги?

Николь нахмурилась, поджала губы, стоя в тени навеса, укрывавшего ее от лунного света.

— Дэвиду не нравится, когда я останавливаюсь в помещении для прислуги. Поэтому он замолвил за меня словечко перед виконтом...

— Замолвил словечко перед Филиппом? Юнец двадцати двух лет обсуждает с Филиппом Данном, где жить его мамочке?

— Моя тетушка — достаточно уважаемая особа. Кроме того, я не прислуга, а в доме есть свободная комната для гостей. Да к тому же вся семья уехала из города.

— Но они уехали только сегодня.

— Да, но Филипп был в отъезде.

Это было правдой. Предыдущие недели тот провел в Лондоне. Несмотря на это, Джеймс никак не мог взять в толк, каким образом это относилось к делу.

— Но едва ли это выглядело убедительным... — начал было он.

Николь нашла ключ. Вставляя его в замочную скважину, она ответила:

— Никого во всем Кембридже, кроме вас, не беспокоит, в какой именно комнате я провожу свои ночи. И если это доставляет удовольствие Дэвиду...

— Дэвиду? Что здесь происходит? — Прежняя ярость Джеймса вспыхнула с новой силой. Его вдруг осенило!

— Филипп! Вы называете его Филипп! — воскликнул он скептически.

— Так же как и вы, — ответила она тихо и настороженно.

Джеймс сказал:

— Филипп Данн тоже числится в вашем чертовом списке.

Но неожиданно другая догадка осенила его.

— Дэвид. Его отсутствующий отец, о котором вы никогда не упоминали. Он — отец Дэвида.

Николь ничего не сказала в ответ, только стояла подавленная, сломленная, что было для него равносильно признанию.

Она сказала:

— Отец Дэвида умер. Филипп — старый друг Хораса, поэтому достаточно великодушен, чтобы оказать честь сыну адмирала, которого очень волнует его происхождение.

— Филипп, Найджел, Хорас, возможно, Татлуорт. Это тот узкий круг людей, с которым вы работаете? И вы спали с каждым из этих мерзавцев, не так ли?

На мгновение ему показалось, что Николь сейчас отхлещет его по щекам. Она стояла неподвижно, с трудом сдерживаясь. Он видел, как от чудовищного напряжения по ее телу пробежала слабая дрожь. Но когда все прошло, она просто сказала:

— Спокойной ночи, доктор Стокер.

И отвернулась. Николь повернула ключ в замке. Парадная дверь в доме Филиппа открылась. Внутри дома было темно. Она вошла внутрь, захлопнув за собой дверь, прежде чем до Джеймса дошло, что он мог бы вломиться за ней следом и она ничего не смогла бы с этим поделать.

Хотя зачем? С какой целью? Он повернулся и спустился вниз по ступеням. «Прекрасно, — подумал он. — Очень хорошо! Она скоро уедет, она уже намекала об этом не раз. И больше ее никогда не увижу».

Но Джеймс обернулся и увидел тусклый свет в передней. И неожиданно для себя побрел вокруг дома в сторону сада. Он шел через темноту вдоль стены, пока не увидел ее. Он остановился. Николь была в столовой одна. Она стояла, наклонившись над цветами. Это были розы. Пышные бледно‑ розовые тепличные розы. Филипп послал эти розы к себе домой для Николь, как присылал их в Лондон месяц назад. Вилли... Бедная Вилли... Если она не успела отправиться в Бат, когда их доставили в ее дом, то ей пришлось их распаковывать. Как можно так скоро забыть о семье? Розы предназначались не ей. «Будь здорова. Люблю. Филипп». Вице‑ президенты. Американские финансисты. Министры. Адмиралы. Епископы. Французский принц. Будущий король Англии. Султаны... цари... императоры...

Джеймс стоял в темноте, шатаясь от ревности и страха, испытывая необычайное волнение. Все, на что он надеялся, оказалось недоступно для него.

Она захлопнула перед Джеймсом дверь, но он отлично знал, где находится вход для прислуги. Он протиснулся между подстриженными деревьями и, приминая траву, широко зашагал дальше через живую изгородь, затем через высаженные розовые кусты. Это были разросшиеся переплетенные колючие летние побеги терна, подстриженные цветы, но он шел, не разбирая дороги, чтобы пройти к задней части дома.

Там Джеймс увидел Николь снова. Она поставила газовую лампу на кухонный стол, достала таз и отвернулась. На плите она подогрела воду, затем расстегнула рукава, вынула шпильки из волос, сняла украшения. Джеймс незаметно наблюдал за ней из темноты. Он запустил руки в свои волосы и, как гребнем, прошелся по ним. У него неожиданно пересохло во рту. Николь собиралась мыться, не подозревая, что он подглядывает.

«Нечестно», — подумал Джеймс. Он должен уйти или обнаружить себя. Но вместо этого затаил дыхание. Волосы Николь рассыпались. Они были темными, тяжелыми, совершенно прямыми и гладкими, как сияющие волосы жен магараджи. Или как у одалиски, гейши или наложницы. Тяжелые волосы, такие здоровые и чистые, что струились единым потоком по спине и плечам. Казалось, что стекает темный водяной водопад. Когда она потянулась за чайником, Джеймс увидел, как волосы рассыпались по ее плечам. Николь встряхнула головой и повернулась, чтобы налить горячую воду в таз, стоявший на кухонном столе.

Затем она расстегнула платье и распустила шнурок на корсете. Николь собиралась мыться, стоя лицом к темноте.

Джеймс поднялся на ступеньку. Встал перед стеклянной дверью, упершись двумя руками в дверную раму, так, чтобы она увидела его через дверное стекло.

Николь подняла глаза, затем отпрянула. Она вздрогнула от неожиданности, взглянув на него, но, как ни странно, не удивилась. Затем она поступила совершенно неожиданно для Джеймса: глядя прямо на него, она в негодовании вздернула подбородок. Глаза ее разгневанно блестели, она спустила платье с плеч. Рукава обтягивали ее руки, как кожа змеи.

Джеймс прислонился разгоряченным лбом к стеклу.

— Николь, — позвал он, — впусти меня.

Он облизнул пересохшие губы и ощутил шевеление в паху. От одного взгляда на Николь он возбудился. Джеймс ударил раскрытой ладонью по деревянной раме двери и закричал:

— Впусти меня!

Николь стояла перед ним, распрямившись, и, глядя прямо на него, спустила нижнюю рубашку, обнажив грудь. О Боже! Она была прелестна. Полная, округлая, с большими темно‑ красными сосками. Она колыхалась при каждом ее движении. Николь взяла мочалку и отжала ее себе на шею. Вода побежала у нее по шее, плечам и груди.

Джеймс подергал ручку двери — она не поддавалась.

— Николь, открой сейчас же эту чертову дверь! — крикнул он. — Открой ее.

Он толкнул дверь плечом, та задрожала.

Николь ничего не ответила. Не сводя с него взгляда, она взяла кусок мыла и принялась намыливаться. Провела им по шее, плечам, груди. Ее ладонь скользила по коже, делая круги. Она взяла в ладони свои груди, кусок мыла упал в таз. Затем мыльной пеной она принялась натирать груди, легко сжимая их. Соски слегка сморщились и превратились в маленькие темные горошины.

Джеймс с трудом дышал. Он навалился на деревянную дверь всем телом. Та затрещала, он снова толкнул ее плечом. Затем снова и снова. Из кухни из‑ за двери послышался пронзительный крик. Но Джеймс не обратил на него внимания. Он ломился в дверь, пока не услышал, как дерево затрещало. Замок отошел от рамы, дверь отлетела в сторону с такой силой, что замок или ключ от него ударился о стену так, что посыпалась штукатурка.

Николь в первый момент рассмеялась.

— Вы... вы сломали дверь, — нарочито строго произнесла она. Ее глаза расширились и сияли, она попятилась. — Джеймс! — окликнула она возбужденным голосом. — Что вы делаете? Отправляйтесь домой.

— Нет, что вы делаете? — спросил он хрипло, так как слова с трудом шли у него из горла.

Она снова рассмеялась, на этот раз уже легко. Этот серебристый смех нежно разливался вокруг.

Джеймс шагнул вперед. Николь попятилась. На ее лице не было страха, скорее удивление. Она демонстративно прикрыла руками грудь, но она вздымалась все выше, выпячиваясь отовсюду, — округлая, возбуждающая чувственное желание. Ее соски были на виду, ее пальцы расплющивали грудь; она скорее обнимала себя, чем защищала свою скромность. Николь облизнула губы, и Джеймс почувствовал, как запульсировала кровь у него в паху. Его грудь вздымалась, как кузнечные мехи, не только от тяжелой работы, ведь он только что взломал дверь, но и от одного ее вида. Николь — женщина, которую он желал... Эта женщина с ее нежной кожей, покатыми плечами, шелковыми волосами и мягкой‑ мягкой грудью. Он весь кипел, брюки натянулись, Джеймс чувствовал жаркое давление плоти.

А ведь он еще даже не коснулся ее. Он следил за тем, как она пятилась, следил, как она уперлась в кухонную плиту у стены, следил, как она вздрогнула, когда ее обнаженные плечи коснулись стены с подставкой для кастрюль на ней. Джеймс поймал ее там: одной рукой он уперся в стену, другой схватился за край плиты. Его хриплое дыхание заглушило шуршание тафты, когда он наступил на юбку, лежавшую между ними, и смял ее. Джеймс остановился как раз напротив Николь, понимая, что загнал в угол такую желанную для него женщину. Боже милостивый! Какое выражение глаз, похожих на терн! Зрачки расширены, губы приоткрыты. Казалось, что она была вся натянута, как струна, в ожидании его дальнейших действий.

Джеймс отнял ее руки от груди и глубоко и судорожно вздохнул, когда коснулся ладонями ее грудей. Ее кожа была невероятно мягкой и нежной на ощупь. Она прикрыла глаза и склонила голову к плечу, вздохнув от удовольствия. Это был едва уловимый звук, но он разрушил последние преграды, сдерживавшие его.

Джеймс принялся ласкать Николь, проводя руками по ее обнаженным плечам, вниз по животу, между ногами, ощущая ее даже через платье. Затем он припал к ее губам. Он целовал, одновременно борясь с ее платьем: он расстегивал крючки там, где они поддавались, рвал там, где не мог добраться до нее через эту чертову материю. Своим языком Джеймс старался проникнуть поглубже в ее рот, а рукой стаскивал с нее турнюр. Он погрузил свои пальцы в холодные скользкие шелковые складки, сжал ее ягодицы и притянул к себе так, что ее бедра оказались прижатыми к его. Когда ее бедра коснулись его бедер, он почувствовал, как она отпрянула назад. Николь подняла руки. С ее стороны не было ни малейшего притворства, волнения, неведения или сопротивления. Она подставила ему свои губы. В следующее мгновение ее юбки и кринолин были сброшены. Когда Стокер не смог справиться с ее корсетом, Николь помогла ему раздеть себя.

И ей это понравилось. Ее дыхание участилось. Он ласкал Николь между обнаженными ногами, плотно прижимался, его палец нащупал то, что искал. Он почувствовал, какая она шелковистая и влажная. Она стонала и вздыхала в его руках, ее колени разомкнулись. Джеймсу пришлось опереться о стену, чтобы удержать равновесие, пока он расстегивал свои брюки. Затем они продолжили.

Николь не выказывала признаков утомления или отвращения. Она осознавала, чего хочет. Действительно, с некоторой спешкой она опустила свою руку между ними, чтобы довести его до предела и — по‑ другому не скажешь — овладела им: поднявшись так, чтобы принять нужное положение, она начала движение бедрами вперед, забросив согнутую в колене ногу ему на бедро. Она помогла ему проникнуть глубже.

— Всемогущий Боже! — глухо прохрипел Джеймс.

Его голова кружилась, перед глазами все плыло, предметы приобрели неясные очертания — такими острыми и восхитительными были ощущения.

Она висела на нем, обвив одной рукой за шею, пригнув к себе. Джеймс обхватил руками ее ягодицы и поднял, стараясь как можно лучше поддержать, чтобы резкими толчками проникать все глубже и глубже...

Сознание на мгновение отступило из‑ за того, что наслаждение стало нестерпимым. Он откинулся назад, но прежде чем смог прийти в себя, чтобы вновь бщутить блаженство от этого глубокого проникновения, почувствовал, как и она вздрогнула вместе с ним, проворковав что‑ то низким голосом и притронувшись рукой к его лицу, а ее бедра заколебались.

Он не мог в это поверить. Она достигла пика раньше, чем он. Джеймс рассмеялся, изумленный таким сюрпризом. Это было великолепно! Он поддержал себя, опершись вытянутой рукой о плиту, а другую согнул, поддерживая ее за бедра. Затем он посадил Николь на угол плиты. Все остальное он проделал, как хотел. В одном глубоком деловитом толчке, без извинений, без стеснения. Пока она не закричала, прильнув к нему, и не задрожала.

Джеймс почувствовал напряжение в своем теле, жаркий экстаз охватил его. Дрожащий, с обнаженной Николь в объятиях, он соскользнул вдоль стены на пол кухни.

Глава 14

Когда Николь пришла в себя, то увидела, что лежит на кухонном полу в объятиях Джеймса. Он нежно ласкал ее волосы, иногда брал их в пригоршню и подносил к своему лицу. Его взгляд застывал где‑ то поверх ее головы, на причудливых тенях, отбрасываемых светом лампы.

— Что вы делаете? — спросила она его. Джеймс покачал головой.

— Это, — сказал он, подняв прядь ее волос, — самые красивые волосы на свете. А это, — он поднял ладонью одну, затем другую грудь, — самые великолепные груди.

Николь прикрылась руками, стараясь небрежно спрятать за ними свою наготу. Она сознавала, что ее грудь больше не была полной и упругой, как раньше. Ее тело изменилось: предательский возраст сделал свое дело. То, чем она некогда гордилась, что всегда вызывало в мужчинах интерес, что очаровывало других, больше не очаровывало ее самое: в бедрах она стала полнее, кожа потеряла былую упругость, ее груди... Ну что же, ее груди были уже не так великолепны, как прежде, они несколько обвисли.

Джеймс раздвинул ее руки.

— А самое прекрасное в них — то, как они колышутся, — сказал он. — Они качаются из стороны в сторону и вздрагивают так, что очаровывают меня.

Николь скривила рот и скептически прищелкнула языком.

— Джеймс, они... качаются, потому что они обвисли. Я старая.

Молодой рыцарь запротестовал:

— Они великолепны! Они опьяняют. Они женственные, чувственные... Я люблю их.

Джеймс рассмеялся, немного нервно, как ей показалось, когда произносил слово «люблю». Он провел рукой по ее груди, спустился ниже, к животу.

— И твои бедра, твой живот, ступни — я обожаю твои ступни...

— Мои ступни?

— О да! — Его пальцы обвили ее лодыжки. Он провел ее ступней по своей груди.

Она от неожиданности вскрикнула.

— Какие чудные ступни! — сказал он снова.

— Вы лжете, — рассмеялась в ответ Николь.

— Я никогда не лгу. Посмотри на этот подъем, — сказал он и провел пальцем на ее лодыжке. — Высокий, элегантный. И этот изгиб. За исключением другой, — он усмехнулся, — более изящной не найти. А здесь... — Он провел пальцем вдоль жилки. — Маленькая синяя жилка, небесно‑ голубая, как слабое сияние под вашей кожей, нежной и белой. У вас сияющая кожа.

Джеймс поцеловал кончики ее пальцев.

Николь почувствовала себя встревоженной, как это уже не раз случалось с ней в присутствии Джеймса.

— Вы... вы такой... — наконец она нашлась, — такой обольститель.

— Я никогда не лгу, — повторил он.

— Все иногда лгут.

— Да, возможно, раз или два, но не с вами. Зачем мне лгать, когда правда так замечательна?

— Хорошо, значит, у вас поэтический дар.

Если бы она не лежала уже на полу, то от последовавших за этим слов она непременно бы упала.

— Нет, — сказал Джеймс. — Просто ученый влюблен.

Николь приподнялась на локте и уставилась на него. Было бы естественно, если бы она сказала «О нет! » или поддразнила его, стараясь отговорить от его глупых мечтаний. Глупость — вот что это было такое. Она постаралась убедить себя, что его романтический вздор — заблуждение молодости. Потом перестала поджимать губы и спрятала лицо у него на груди.

Любовь. Это слово оставило глубокий след в ее душе. Она испугалась безрассудства, испугалась самой себя, своих поступков и желаний.

Джеймс продолжил:

— Вы самая красивая из женщин, которых я встречал в своей жизни.

— Стоп.

Николь не могла позволить ему продолжать в том же духе и игриво щелкнула по запонке на его рубашке, чтобы перевести разговор в шутку.

— Видимо, вы встречали не так уж много женщин на своем пути.

Она попыталась снова повернуться на спину. Джеймс держал ее за лодыжку.

— Сотни. Мне встречались сотни женщин, — рассмеялся он. — На самом деле четыре, считая двух моих вдов в Африке. Они считаются? Я имею в виду, что они были и они из совершенно другого мира.

— Они считаются, — подтвердила Николь.

«Четыре», — подумала она про себя. Четыре женщины. Она рассмеялась, вспомнив о своем головокружительном прошлом.

— Четыре, — повторила она. — Расскажите мне. Назовите имена. — Николь передразнила, как он говорил неделю назад: — Подробности, где подробности?

— Хм. Подробности... Что ж, была Грета, посудомойка, считавшая своим долгом быть первой женщиной у каждого.

— Забавно. Я знала Грету, очень похожую на эту. Она тоже была буфетчицей.

— Еще была Чи, так я ее называл, потому что не мог правильно произнести ее полное имя. А еще одну я называл Лита.

— А четвертая?

Он рассмеялся:

— А ее звали, по‑ моему, Коко.

— Продолжайте! — сказала она. — Значит, четвертая ваша женщина — я? — Она расхохоталась. — О Боже! Дитя! Я совратила дитя!

— Ха! — Он вытянул ее ногу так, чтобы она легла на него; его рука обвила ее, ладонью он похлопал по ее обнаженным ягодицам. — Я опытен настолько, насколько необходимо, миссис Уайлд, — заверил он. — Просто был очень занят до недавнего времени. Я, возможно, немного экспериментатор, но подаю надежды. Из‑ за этого не стоит беспокоиться. У меня никогда не было проблем. — В его голосе слышалась радость. — Я подхожу вам.

— Хорошо, — сказала она.

Так как ей не удалось высвободить ногу, то она вытянула ее вперед и села.

Его глаза округлились.

— Bay, — скорее выдохнул он, чем произнес. Это было выражение высшей оценки, а не огорчения. Она стянула с его плеч пиджак.

— Сними его.

В первый момент Джеймс не понял, что она делает, помогая ему, чтобы потом накинуть его пиджак на себя.

— Ты одет так, как только может быть одет мужчина, в то время как я совершенно голая.

Николь расстегнула его белый пикейный жилет.

— Ты просто хам: раздел меня до нитки, зная, что моя тетушка с дочерью находятся в Гиртоне, моя горничная — в Лондоне, а все семейство Данное — в Бате.

Джеймс запротестовал, когда она принялась снимать с него подтяжки брюк.

— О нет... — Он нацепил обратно на плечо левую, потеряв при этом правую.

Она снова спустила обе и посмеялась над ним.

— Чтобы ты знал. Кто‑ нибудь может войти сюда в любую минуту.

— Не‑ е‑ ет, — запротестовал Джеймс. — Я вижу, что никого вокруг нет.

Он вполне овладел собой, чтобы продолжить сражение.

— О нет, не делай этого, — попросил он, заметив, что она потянулась свободной рукой к пуговицам на его брюках.

— Да. — Радостно, не обращая внимания на его протесты и запрещения, Николь перешла в наступление на его одежду.

Ей пришлось снимать его гладкие белые подтяжки, снять его накрахмаленную манишку, наполовину расстегнутую, а его жилет она успела снять только с одной руки, прежде чем он воспринял их игру всерьез и опрокинул ее. Джеймс распластал Николь на кухонном полу, устроившись у нее между ног. Это была безоговорочная победа!

— Ах! — вырвалось у нее. Удовольствие, внезапное и острое, пронзило ее насквозь, пока Джеймс поудобнее прилаживал свои бедра между ее бедрами — медленным, поразительно умелым движением.

Он блаженно зарычал.

— О Боже! Николь! — Затем добавил: — Я все время хочу тебя так, словно хотел всю свою жизнь.

Когда он поцеловал ее, она обвила руками его шею и пригнула голову к себе.

Уже давно она не позволяла мужчине устраиваться там, где устроился Джеймс. И еще больше времени прошло с тех пор, как ее возбуждал поцелуй мужчины. Возможно даже, что она не испытывала такого вовсе. О Боже! А ведь она сама себя предостерегала. Но руки Джеймса так согревали и ласкали ее кожу, что не желать его было нельзя. Он уже вошел в ее жизнь.

«Но я не влюблена в него», — повторяла она себе снова и снова. Если только он... скорее всего он сам... возможно, это он был влюблен в нее.

Ее внутренний голос торжествующе восклицал: «Он любит меня! » Эта мысль была так прекрасна и так ужасна в одно и то же время, что Николь старалась не заглядывать в будущее.

Она прикоснулась ладонями к его прекрасному лицу и принялась изучать каждую черточку. Свет от газовой лампы, стоявшей на столе, освещал волосы, лоб до бровей. Николь позволила себе расслабиться. Она притянула его голову к себе. Ее любовник, ее друг. Она приоткрыла свои губы и поцеловала его долгим, глубоким поцелуем.

Более полутора часов они провели на кухонном полу.

Нечаянно погасив лампу, они погрузились во мрак. В гостиной Николь вытащила из вазы одну из роз, взяла ее зубами и принялась танцевать кругами перед Джеймсом, пока они поднимались по лестнице. Она чувствовала себя счастливой, такой счастливой! А он... О! Он... Ему, по‑ видимому, понравился тот замечательный факт, что в итоге их запутанная история обрела счастливый конец. И все образовалось само собой. Джеймс, крадучись, следовал за своей любовницей вверх по ступеням, его волосы были всклокочены, рубашка расстегнута. Он шел, держа в руках пиджак и жилет. Прижимая их к груди, он не упускал возможности нежно провести рукой по ее бедрам или по животу. В то же время он не отрываясь следил за каждым ее движением. Каждый его взгляд в туманное будущее останавливался на одной и той же мирной картине: исполнение страстных желаний и еще больше обещаний.

Они прошли по коридору в сторону гостевых комнат, где в самом конце находилась комната Николь. Джеймс следовал за ней, внезапно Стокер остановился.

— Ого! — воскликнул он и, бросив одежду на стул, направился прямо через комнату к дальнему окну.

Николь прислонилась к двери, чтобы запереть ее, глядя, как Джеймс опускает и задергивает занавески на окнах.

Три четверти луны светили в широкое окно, разливая удивительный лунный свет. Этот свет проникал через оконное стекло и отбрасывал тень на кровать.

Николь смотрела, как он сбросил с себя рубашку и с изумлением огляделся. Затем выскользнул из брюк и замер в расстегнутом нижнем белье. В первый момент ей показалось, что он смущается, как тогда, когда они были внизу. Он продолжал смотреть в окно, потом показал на что‑ то:

— Вот отсюда. Через сад с розами, по другую сторону живой изгороди, вдоль аллеи, которая пролегает там, есть апартаменты — извозчичий двор. Видишь эти крыши? Ты видишь, на что я показываю?