Ирвин Уэлш 8 страница

где сидел.

- Мне нужно немного денег, понятно?

- Ты не найдешь там никаких денег, - сказала бабушка, но по тревоге в ее голосе я

предположил, что она лгала. Я вскрыл крышку, и обнаружилось, что это правда. Поверх пачки

старых фотографий лежал какой-то беловато-коричневый порошок в пластиковом пакете. Я

никогда еще в жизни не видел так много ширева.

- Что, черт возьми, это...

- Руки прочь оттуда! Убирайся! Чертов вор!

Она внезапно лягнула своей костлявой, хилой ногой и угодила ей мне сбоку в лицо.

Больно не было, но это шокировало меня. Ее ругань шокировала меня даже еще больше.

- Ты чертова старая.... - я поднялся на ноги, махая пакетом у ее вытянутых рук. -

Лучше вызовем смотрительницу, бабушка. Ей будет интересно на это посмотреть.

Она горько усмехнулась и села на кровать.

- У тебя есть шприц? - спросила она.

- Да, - сказал я.

- Тогда приготовь укол, приведи себя в порядок. - Я начал делать так, как она

сказала. - Но как, бабушка? Как? - спросил я, одновременно успокоенный и пораженный.

- Эдди, моряк из Торгового Флота. Он вернулся сюда с подсадкой. У нас были связи. В

доках. Деньги были хорошие, сынок. Дело в том, что я продолжала покупать оптом, и теперь

вынуждена продавать молодым, чтобы держаться. Деньги только вперед.

Она покачала головой, тяжело взглянув на меня.

- На меня работает пара молодых ребят, но эта толстая дура внизу, смотрительница,

начинает что-то подозревать.

Я понял ее намек. По одежке протягивай ножки.

- Бабушка, может мы сможем вместе заняться этим?

Животная враждебность на ее маленьком, исхудалом лице растворилась в едва уловимой

усмешке.

- Ты же вылитый Аберкромби, - сказала она мне.

- Да, вылитый, - признал я с тошнотворным пораженчеством.

ДОМ ГЛУХОГО ДЖОНА

Дом Глухого Джона был странный. В нашей округе, по правде говоря, всегда были

запущенные дома, но ничего похожего на дом Глухого Джона. Для начала, в этом доме вообще

ни хрена не было, никакой мебели или чего подобного. И ничего на полу, даже линолеума.

Только холодная черная плитка, какая есть в каждом доме, а включить отопление под ней никто

даже и не утруждал себя.

В доме Глухого Джона из всех вещей было только одно кресло, в котором в гостиной

сидел его дед. Там же находился ящик, на который был поставлен телевизор. Старый хрыч

только и делал, что сидел там, смотря телевизор сутками напролет. У его ног всегда валялось

множество бутылок и пивных банок. Этот безумец должно быть и спал в своем кресле, потому

что в доме был лишь один матрас, и он лежал в комнате Глухого Джона. Там не было кроватей

или чего-то такого.

Единственными существами, водившимися в доме, были белые мыши. Они во множестве

шныряли повсюду. Глухой Джон по-настоящему любил белых мышей. Он купил их в

Зоомагазине Дофо, отнес в дом и выпустил. Он бывал у Дофо каждую субботу. Когда в

магазине просекли, что здесь что-то неладное, они послали его далеко и надолго. Несмотря на

это, он нашел выход из положения и просто давал одному из нас деньги, чтобы мы пошли туда

и принесли ему мышей.

Так что мыши повсюду бегали свободно. Они размножились, суетливо сновали по

квартире, гадя на черные плитки. Иногда он травмировал их. Некоторых давил до смерти, а

одну ударил так, что сломал ей обе задние лапки. Она привыкла ползать по полу на передних.

Мы всегда чертовски веселились, глядя на нее. Хотя именно она была любимицей Глухого

Джона. Ты мог раздавить любую из этих маленьких тварей, но этой он не позволял коснуться.

Мы не называли Глухого Джона Глухим Джоном, потому что чувак был глухонемой. То

есть глухим-то он был, но не в этом была главная причина. Это случилось потому, что среди

нас были Джон Хайслоп и Джонни Патерсон, и надо было избежать путаницы. Вот в чем дело.

Глухой Джон мог только сказать свое имя и то, что он глухой. Когда он переехал в этот район, в

квартал Рэба, к нему подходили и спрашивали: " Как твое имя, приятель? " И он отвечал:

" Джон". Иногда ему говорили что-то еще, но он просто касался своего уха и уходил со

словами: " Я глухой".

Глухой Джон, так и повелось.

Каждый чувак в округе знал его как Глухого Джона. Парень, водивший нас на футбол на

Спортинг Пилтон, привык говорить: " Я хочу, чтобы Глухой Джон закрывал в атаке всю бровку.

Я хочу, чтобы вы подыгрывали Глухому Джону. Помните, подыгрывайте Глухому Джону.

Никто не может бежать так быстро, как Глухой Джон". Он действительно был сильным и все

такое. Он чертовски психовал, если кто-нибудь исподтишка хватал его сзади, но это было

единственным способом остановить Глухого Джона. Его сила и скорость были нереальными,

поверьте мне.

Глухой Джон никогда не ходил в школу. Там просто не знали, что он существует.

Конечно, Глухой Джон должен был ходить в одну из этих специальных школ, для глухих, типа

этой большой шикарной на Хэймаркет, но он вообще никуда не ходил. Каждый раз, когда один

из нас прогуливал, то как пить дать встречался с Глухим Джоном.

Мы все привыкли шататься по его дому. По-настоящему это было, типа, пустой тратой

времени, но мы так мало видели в те дни, что никогда об этом не беспокоились. Дом Глухого

Джона стал нашей базой, нашей штаб-квартирой. Его старый дед никогда никого не донимал,

просто сидел, смотря телевизор и попивая пиво из банки. Он тоже был глух.

Однажды, когда наша компания была там, бесцельно слоняясь по дому, мы заметили

отсутствие Глухого Джона и моей сестры. Мы поднялись по лестнице и услышали шум,

исходящий из большого шкафа в стене, где стоял бак с водой. Когда мы открыли дверцу, то

увидели этого урода Глухого Ебаного Джона и мою сестру. Они, мать их, обнимались и

целовались, и Глухой Джон вытащил наружу свой конец и запустил руку под ее юбку.

Теперь-то ее называют шлюхой, и это заставляет меня чувствовать себя правым на все

сто, когда я вспоминаю об этом, двух мнений быть не может. Я оттащил ее в сторону и толкнул

вниз по лестнице, сказав ей убираться на хуй. Она ругалась как черт, а что же еще ей

оставалось, и тут меня как громом поразила мысль: а что если старик знает об этом?.... Но я в

любом случае ударил Глухого Джона в лицо и мы начали драться, что было чертовски плохим

ходом с моей стороны, из-за силы Глухого Джона. Он повалил меня, уселся сверху и стал

дубасить, колотя мою голову о черную плитку. Я полагаю, что именно в этот момент мне

пришло в голову, насколько Глухой Джон старше меня. Это не из-за огромных размеров его

члена, так и болтавшегося из штанов, пока этот козел сидел на мне, или его яиц, покрытых

волосами. А больше из-за волосни на его лице, и его силы. Несмотря на его маленький рост, до

меня дошло, что Глухой Джон не был того же возраста, как все остальные из нашей компании.

Ему, возможно, было шестнадцать, возможно даже больше. Когда я осознал это, вот тогда у

меня действительно сыграло очко. У меня глаза полезли на лоб, мне было только, типа,

одиннадцать, и все вокруг кричали: " Ему достаточно. Оставь его".

Но ведь Глухой Джон был Глух, правильно?

Как бы то ни было, он отделал меня как последнюю скотину. Это избиение остановилось,

когда какой-то чувак стащил его с меня и повел его вниз по лестнице. Я думаю, то был Камми,

но на самом деле не уверен. По-любому, кто бы это ни был, он потащил Глухого Джона вниз по

лестнице. Глухой Джон не сопротивлялся. Я полагаю, он мог прочитать на лице мальчика, что

стрялось нечто неладное.

Шатаясь, я встал на ноги, моя сестра пыталась помочь мне подняться. Я выволок ее на

улицу. Грязная корова заслуживала, чтобы ее лапал старик. Я думал, рассказывать ли об этом

дома или нет, потому что мои мама и папа наверняка придут в ярость.

Когда я вернулся в гостиную, все остальные сгрудились вокруг кресла деда. Под ним была

большая лужа мочи. Голова старого хрена свесилась набок, его глаза были закрыты, но рот

открыт. Белые мыши сновали по краю лужи. Одна из них ползла через нее, та самая тварь со

сломанными задними лапками. Уверившись, что Глухой Джон не заметит, я со всей силы

опустил мой ботинок на эту маленькую гадину. Я знал о любви Глухого Джона к этой мыши, и

это было в качестве расплаты за то, что он меня отделал. Когда я посмотрел вниз, мышь была

еще жива, но полураздавлена. Ее вылезшие кишки тянулись по моче, но она все еще ползла

вперед в агонии.

Я не понял, был ли старик в кресле мертв или нет, но в любом случае он был недалек от

этого. Мне действительно досталось, особенно голове, но я был счастлив, понимая, что они

заберут Глухого Джона, потому что старик помер или был полумертв.

Так и произошло. Глухой Джон больше никогда не появлялся в нашем районе. Об этом

ходило множество слухов: типа старый хрыч не был на самом деле дедом Глухого Джона, и они

оба спали на одном матрасе, если вы понимаете, что я имею в виду. Я бы не относился к этому

серьезно. Вот все, что я могу сказать на эту тему. Это все слухи, и только два человека

действительно знали, что происходило в этом доме, и они никому не могли рассказать об этом.

Я никогда не говорил ничего моей маме и отцу о сестре и Глухом Джоне. Она понимала,

что должна держать рот на замке, и вообще со мной не разговаривала. Родители вскоре

врубились, что с ней что-то не так, и когда ее спросили об этом, она распустила сопли. Дело

повернулось так, что именно на меня спустили всех собак. На меня! Мой старик сказал, что я

шантажист, а это самое худшее из худшего; особенно в семье и все такое. Он рассказал мне

историю о том, как шантажировали одного педика, которого он знал в армии, и бедный

маленький чувак покончил жизнь самоубийством. Так что меня выпороли, а сестре досталась

вся их симпатия. Чертовы блюстители порядка, скажу я вам.

Я был доволен, когда они забрали Глухого Джона. Я ненавидел этого козла. Я места себе

не находил с тех пор, как он меня избил.

ВСТРЕЧА В ХОЛЛЕ

15/2

КОЛЛИНГВУД

это не отразилось на общей картине, возмутившей меня больше всего. он воспринимает

меня просто как отличную машинистку; никогда ничего не говорит. а я не хотела бы навсегда

остаться секретаршей, я рассматривала это как средство для достижения чего-то более

интересного. я планировала поступить в колледж и сдать дипломные экзамены в институт

маркетинга, если только получу прибавку; единственный стимул работать на него. и даже если

мне представится шанс спросить его насчет прибавки к жалованью, я промолчу. он же такой

сексист и своей снисходительностью словно делает одолжение, если вы понимаете, что я имею

в виду. не так как вы, мистер гиллеспи... извини, фрэнк, конечно. неужели я смущаю тебя,

фрэнк? ты понимаешь, дело не в том, что я большая феминистка или что-то в этом роде, ну, я

отчасти такая, но не верю в этот ярлык феминизма, согласно которому только мужчины

являются обезумевшими от власти милитаристами, я имею в виду - посмотрите на тэтчер в

фолклендах. я просто не хочу, чтобы ты думал, как будто я принимаю участие в каком-то

движении за кастрацию мужчин, потому что это совсем не так. я действительно знаю, как

доставить удовольствие мужчине, фрэнк, почему бы тебе не дать мне это, детка, почему бы и

нет, фрэнк? я ручаюсь, он большой, да? ты всегда можешь определить это в мужчине, что-то

есть в том, как он держится... да, он большой, и хорошо чувствуется в моей руке, весь

пульсирующий, твердый, но он будет ощущаться даже лучше внутри меня... фрэнк... сейчас

фрэнк... ОООО ДАААА! такое великолепное ощущение, бесподобно, ты действительно.... давай

продолжай это делать.... уже кончаю. это так... О... О... О...

15/8

ГИЛЛЕСПИ

это важно для меня. именно он получил этот пост, несмотря на весь мой приобретенный

за годы работы в фирме опыт. и давайте будем откровенными. не только я говорю так, но и

большинство моих коллег чувствует то же самое; он просто не подходит для этой работы. и я

беспокоюсь не о деньгах, хотя такие внушительные суммы, типа положенной ему, трудно

получить в наши дни, имейте в виду, я действительно не так этим расстроен. хорошо поработал,

хорошо получил - такова моя философия. а cо всеми этими налоговыми прелестями, которые

они платят в этом чертовом месте, получается так, что им достается скудный минимум от

старого фрэнка гиллеспи. я не дам тебе того, что ты заслуживаешь, стефани, но ты все равно

особенная. я не хотел бы казаться грубым, стефани, я не вульгарный человек, но когда мои

страсти переполняют меня, я говорю то, что чувствую. я хочу, чтобы ты знала, что я -

чувствительный парень, и не опускаюсь до всех этих штук пещерного человека; я

рассматриваю женщину сперва как личность и это для меня главное. если мне кто-то нравится,

я просто подойду и скажу. я, возможно, не вкладываю так много в мою работу в эти дни, но

когда речь заходит об отношениях, особенно о физической стороне вопроса, я всегда

оказывался на высоте. я знаю, что ты хочешь этого, стефани. именно этого ты желаешь? я

думаю, ты действительно очень сильно хочешь этого. что тогда будем делать? посмотри, этого

достаточно для тебя? Я могу сказать, что ты хотела этого с самого начала, так же сильно, как и

я... господи, твоя кожа такая гладкая, ты такая красивая... я хочу трахнуть тебя, стефани... давай

просто сделаем это, детка... ОХХХ... такое великолепное ощущение, о боже, это прекрасно, О

ЧЕРТ... МНЕ ОХУИТЕЛЬНО... ЧУДЕСНО... О... О... О... О...

Стефани лежала голая на кровати, наслаждаясь чувством краткого мига удовлетворения.

Это прошло быстро; она знала, ее сердце опять будет лгать, и она вскоре почувствует

напряжение и унижение снова. Ее чувство собственного достоинства начало крошиться по

краям, как поврежденная дамба. Она вывела мокрый от ее соков вибратор, затем с усилием

встала с постели и направилась в ванную.

Фрэнк глядел на сдутую пластиковую куклу, ее латексную вагину, заполненную его

спермой. Она, казалось, растворилась одновременно с его эрекцией. Его гениталии выглядели

как нечто уродливое, неудобоваримое, инопланетное, не имевшее к нему никакого отношения.

Кукла теперь стала такой, как есть: кусок пластика, присобаченный к гротескной голове

манекена.

Позже тем вечером Стефани столкнулась с Фрэнком в парадном. Она в одиночестве шла

посмотреть артхаус фильм. Он возвращался из китайской закусочной с какой-то едой. Они

покраснели, узнав друг друга, затем он смущенно улыбнулся ей, и она застенчиво ответила тем

же. Он прокашлялся, чтобы заговорить.

- На улице дождь, - с неловкостью прошепелявил он.

- Неужели? - неуверенно отозвалась Стефани.

- Довольно сильный, - пролепетал Фрэнк.

Они стояли, глядя друг другу в лицо мучительные несколько секунд, оба потерявшие дар

речи. Затем они улыбнулись в напряженной синхронности, и Фрэнк скрылся в своей комнате, а

Стефани двинулась через холл. Не видя теперь друг друга, оба они испытали напряжение, как

будто пытались остановить спазм этой пульсирующей боли, самоотвращения и смущения.

МАМА ЛИЗЫ ВСТРЕЧАЕТ КОРОЛЕВУ МАТЬ

Я была так взволнована, когда мы встретились с Королевой Матерью; о, это было

изумительно! Но мне было стыдно, как моя маленькая дочка Лиза представилась ей. Это

прошло ужасно неправильно из-за ее ошибки. Она просто не понимала. Я всегда убеждала Лизу

говорить правду: правду во все времена, мадам, говорила я ей. Ну, ведь никогда на самом деле

не знаешь, что им говорить в наши дни, не правда ли?

Королева Мать должна была прибыть в Илфорд, чтобы открыть новую начальную школу

Лизы. Местный ЧП (член парламента) тоже собирался там присутствовать. Мы задрожали от

волнения, когда Лизу выбрали, чтобы преподнести Королеве Матери букет цветов. Я все время

заставляла Лизу упражняться в реверансах. Кто бы к нам не приходил, я тут же говорила:

покажи мамочке свой реверанс, Лиза, тот самый, который ты собираешься сделать для

Матушки Королевы...

Потому что она действительно очаровательна, Королева Мать, не правда ли?

По-настоящему, действительно, в самом деле, несомненно очаровательна. Мы так волновались,

как никогда в жизни. Моя мама вспоминала, как она встречалась с Королевой Матерью на

Фестивале Британии.

Она и в самом деле очаровательна, изумительна для своего возраста; Королева Мать,

конечно, а не моя мама. Понимаете, моя мама - настоящее сокровище, я не знаю, что бы

делала без нее, после того как меня бросил Дерек. Да, я не променяла бы мою маму на всех

Королев Матерей в мире!

Как бы то ни было, Миссис Кент, это директриса Лизы, сказала мне, что будет

очаровательно, если Лиза преподнесет Королеве Матери букет. Моя подруга, Анджела, начала

вести себя со мной странно натянуто, потому что ее дочку, Шинед, не выбрали. Я полагаю, что

вела бы себя точно также, если бы все сложилось наоборот, и Шинед выбрали бы вместо Лизы.

Это все-таки была Королева Мать. А такое же не происходит каждый день, не правда ли?

Королева Мать выглядела действительно чудесно, в самом деле чудесно; на ней была

такая замечательная шляпка! Я так гордилась Лизой, я просто хотела сказать всему миру, - вот

моя дочка Лиза! Лиза Уэст, Начальная Школа Голф Роуд, Илфорд...

И Лиза протянула букет, но она не сделала красиво реверанс, не так, как мы упражнялись,

и получилось некрасиво и неправильно. Королева Мать взяла букет и наклонилась, чтобы

слегка поцеловать Лизу, но она повернулась с совершенно искаженным маленьким лицом и

побежала ко мне.

" У этой пожилой леди плохое дыхание и от нее пахнет вином", - сказала мне Лиза. Это

произошло напротив всех других мам и Миссис Кент, и Миссис Фрай, и всех прочих. Миссис

Фрай была крайне расстроена.

- Ты скверная маленькая девочка Лиза! Мамочка так сердита, - я сказала ей.

Уверена, что заметила, как моя подруга Анджела ухмыльнулась уголком рта, гнусная

корова.

Но все же, она улыбалась другой частью своего лица, когда Миссис Кент подвела меня к

Королеве Матери и представила ей как маму Лизы! Королева Мать была очаровательна.

" Приятно встретиться с вами снова, Мистер Чемберлен", - сказала она мне. Бедная старушка

должно быть немного смутилась, ведь скольких людей она все время встречает. И они -

настоящие труженики, им нельзя в этом отказать. Не то, что некоторые, которых я могу

назвать, такие как Дерек, отец Лизы - вот показательный пример. Впрочем, я не собираюсь

прямо сейчас вдаваться в подробности, благодарю покорно.

Случилась еще одна неприятность - Лиза умудрилась испачкать подол своего платья. Я

надеюсь, что Королева Мать не заметила. " Ну подожди, пока я не отведу тебя домой,

мадам", - думала я. Ох, я была так сердита. Действительно, в самом деле, несомненно сердита.

ДВА ФИЛОСОФА

" Чертовски жарко для Глазго", - подумал Лу Орнштейн, обливаясь потом на пути в

гостиницу на Байрес Роуд. Гас МакГлоун уже сидел там в баре, болтая с молодой женщиной.

- Гас, как дела? - спросил Орнштейн, похлопывая друга по плечу.

- Ах, Лу. Прекрасно, разумеется. А у тебя?

- Отлично, - сказал Орнштейн, заметив, что внимание МакГлоуна по-прежнему

сконцентрировано на его собеседнице.

Девушка прошептала что-то МакГлоуну и одарила Орнштейна чарующей

многообещающей улыбкой, пронзившей его насквозь.

- Профессор Орнштейн, - начала она с шотландским акцентом, который он всегда

находил столь привлекательным, - рискуя показаться вам льстивой, я просто хотела сказать,

что ваша статья о рациональном истолковании чудес была превосходна.

- Почему же, благодарю вас. Я должен принять этот комплимент, как подобает ученому

не падкому на лесть, - улыбнулся Орнштейн. Лу подумал, что его ответ прозвучал довольно

застенчиво, но, черт побери, он же так давно был оторван от практики.

- Я нахожу вашу основополагающую гипотезу интересной, - продолжила девушка, и

тут Орнштейн почувствовал, как в его груди выкристаллизовывается небольшой сгусток

возмущения. В этот день он собирался пить пиво, а не вести вынужденный семинар с одной из

наивных студенток Гаса. Не замечая его растущую неловкость, она продолжала, -... скажите

мне, если вам не трудно, как вы различаете между тем, что называете " неизвестной наукой", и

тем, на что мы обыкновенно ссылаемся как на чудо?

" Мне трудно, черт возьми", - подумал Орнштейн. Красивые молодые женщины все

одинаковы; абсолютно навязчивы и самоуверенны. Он должен был заслужить право быть

самоуверенным, упорно работать, не покладая рук, в библиотеках долгие годы, выслуживаться

перед правильными людьми, обычно мерзавцами, на которых ты даже ссать не будешь, если

они окажутся в огне. И вот появляется какая-то девятнадцатилетняя студентка последнего

курса, заслуживающая в лучшем случае нижайшую вторую степень отличия, и думает, что ее

точка зрения заслуживает внимания, что она важна, потому что у нее смазливое личико и богом

данная задница. " И самая ужасная вещь, самое худшее заключалось в том, - думал

Орнштейн, - что она была абсолютно права".

- Он не может, - самодовольно бросил МакГлоун.

Вмешательства его старого соперника было достаточно, чтобы вывести Орнштейна из

себя. Принимая свою пинту крепкого темного пива, он начал:

- Не слушайте этого старого Попперианского циника. Эти парни представляют

анти-социальную науку, что значит анти-науку, и каждое их поколение привлекает своим

анализом чертовски возрастающее число незрелой молодежи. Моя точка зрения -

беспристрастно стандартное материалистское утверждение: так называемые необъяснимые

феномены, это просто научные " белые пятна". Мы должны принять в своей основе логическую

концепцию дальнейшего развития знания за пределами человеческого осмысления того, что мы

сознательно или даже подсознательно знаем. Человеческая история служит тому иллюстрацией;

наши предки описывали солнце или двигатель внутреннего сгорания как чудо, тогда как ничего

подобного не было и в помине. Такие чудеса, как призраки и тому подобное, это просто

фокус-покус, чушь для невежественных, тогда как неизвестная наука - это феномен, который

мы в состоянии наблюдать, но еще не можем объяснить. И это не означает, что она

непостижима; просто она не может быть объяснена с помощью соответствующих обоснований

из нашего объема знания. И этот объем знания постоянно расширяется; когда-нибудь мы будем

в состоянии объяснить неизвестную науку.

- Не надо было его подстрекать, Фиона, - улыбнулся МакГлоун, - он будет

продолжать так весь вечер.

- Не буду, если ты меня не вынудишь. Внушаешь своим студентам учение

Попперианских ортодоксов.

- Внушение, что за неблагодарное занятие, Лу. Мы обучаем, - снова усмехнулся

МакГлоун.

Два философа рассмеялись над старым софизмом из студенческих дней. Фиона, молодая

студентка, извинилась и собралась уходить. Ей надо было успеть на лекцию. Два философа

наблюдали, как она выходит из бара.

- Одна из моих красивейших студенток на последнем курсе, - ухмыльнулся МакГлоун.

- Потрясающая задница, - кивнул Орнштейн.

Они перешли в укромный уголок паба. Лу сделал большой глоток пива.

- Замечательно снова тебя видеть, Гас. Но послушай, дружище, мы должны заключить

соглашение. Как бы сильно я не наслаждался визитами в Глазго, чтобы повидать тебя, я

все-таки немного удручен тем, что мы зациклились на одном и том же споре. Не важно, как

много мы скажем, мы не разрешим его, и всегда будем возвращаться к полемике Поппера-Куна.

МакГлоун мрачно кивнул.

- Это боль в заднице. И хотя она сделала наши карьеры, все это, похоже, затмило нашу

дружбу. Только ты появляешься в дверях, и мы начинаем его снова. И всегда одно и то же. Мы

говорим о Мэри, Филиппе, детях, затем возвращаемся к работе, отшлаковывая некоторых

людей, и когда алкоголь оказывает эффект, то возвращаемся к Попперу-Куну. Проблема в том,

Лу, что мы философы. Спорить и аргументировать для нас также естественно, как для

остальных дышать.

В этом, конечно, была собака зарыта.

Они спорили друг с другом на протяжении долгих лет, в барах, на конференциях, на

страницах философских журналов. Они начали этот спор еще студентами последнего курса

философского факультета Кембриджского университета, будучи связанными узами дружбы,

основанной на выпивке и ухаживании за женщинами; первое обычно было связано с большим

успехом, чем второе.

Оба они плыли против идеологического течения в культуре их страны. Шотландец

МакГлоун был приверженцем Консервативной Партии. Он считал себя классическим

либералом, ведущим происхождение от Хьюма и Фергюсона, хотя находил классических

экономистов, даже Адама Смита, и его поздних последователей с философским уклоном, таких

как Хайек и Фридман, немного пресноватыми. Его настоящим героем был Карл Поппер, у

которого он учился еще аспирантом в Лондоне. Как последователь Поппера, он был

антагонистом детерминистским теориям марксизма и фрейдизма и всем сопутствующим

догмам их последователей.

Американец Лу Орнштейн, родившийся в еврейской семье в Чикаго, был убежденным

рационалистом, верившим в марксистский диалектический материализм. Его интересом была

наука и научные идеи. На него оказала огромное влияние концепция Томаса Куна, что

справедливость чистой науки не обязательно превалирует. Если идеи входили в противоречие с

текущей парадигмой, они неибежно будут отвергнуты крупными предпринимателями. Такие

идеи, хотя возможно и научные " истины", редко становятся признанными как таковые, пока

давление для изменения станет невыносимым. Эта концепция, как чувствовал Орнштейн,

находилась в согласии с его политической верой в необходимость революционных социальных

изменений.

У Орнштейна и МакГлоуна карьеры развивались параллельно. Они работали вместе в

Лондоне, затем в Эдинбурге и Глазго соответственно. МакГлоун был удостоен профессорского

кресла на восемь месяцев раньше Орнштейна. Это раздражало американца, считавшего, что

возвышение его друга было результатом политической ангажированности его идей тэтчерской

парадигмой. Орнштейн утешал себя тем, что у него гораздо более внушительный список

опубликованных работ.

Естественный политический антагонизм двух мужчин был сосредоточен вокруг

знаменитого спора между Куном и Поппером. Поппер, упрочивший свою репутацию великого

философа, нападая на подходы интеллектуальных гигантов девятнадцатого века Зигмунда

Фрейда и Карла Маркса, и на то, что он рассматривал как слепую приверженность,

ассоциируемую с их идеологиями, был в свою очередь атакован Томасом Куном, подвергшим

критике его взгляды на научный прогресс в своей основополагающей работе " Структура

Научных Революций".

И по-прежнему единственное, насчет чего соглашались как Орнштейн, так и МакГлоун:

спор, бывший их хлебом с маслом, всегда переходил с профессионального на личное. Они

перепробовали всевозможные способы нарушить эту привычку, но ничего не могло помешать

этому питающему их энергией предмету всплывать вновь. В паре случаев, друзья, выведенные

из себя и пьяные, едва не набили друг другу морду.

- Я хотел бы, чтобы мы смогли найти какой-нибудь способ оставить все это журналам и

конференциям и убрать из наших личных посиделок, - задумчиво проговорил Лу.

- Да, но как? Мы все испробовали. Я пытался использовать твои аргументы, ты пытался

использовать мои; мы соглашались не говорить ничего, но это неизбежно всплывало, как

подводная лодка. Что мы еще можем сделать?

- Я думаю, что знаю способ выбраться из этого тупика, Гас, - бросил смущенный

взгляд Лу.

- Что ты предлагаешь?

- Независимый арбитраж.

- Брось ты, Лу. Ни один философ, ни один член нашего круга не сможет удовлетворить