Хелпикс

Главная

Контакты

Случайная статья





ОДИН ПЛЮС ОДИН 6 страница



Провалилась на экзаменах, не удивилась, даже не расстроилась, а полистав в институтском читальном зале справочник о профессионально‑ технических училищах, нашла строительное неподалеку от Витебского вокзала, отнесла документы туда. Стала учиться на десятимесячных курсах по специальности «маляр». Через два месяца, не выдержав общажно‑ казарменной жизни, сбежала домой. До июля зубрила учебники по архитектуре, истории, читала книги из школьной программы; случайно узнала о Ленинградском инженерно‑ строительном институте, где конкурс всегда был небольшим; полгода проработала маляром – белила родные четырехэтажки и детские садики; скопила немного денег… На архитектурный факультет поступила удачно.

Учеба не разочаровала и не увлекла. Ни с чем особенно сложным она не столкнулась, но и к возведению дворцов и необыкновенных домов ее тоже явно не готовили. И все радостные чувства она отдавала городу, огромному, каждый день новому, неповторимому в каждой мелочи…

Парни и раньше проявляли к ней интерес. Пытались завязать дружбу, бывало, со спорами и чуть не драками между собой, приглашали потанцевать, предлагали покатать на мотоцикле, погулять вечерком. Но Ирина была осторожна – она очень рано поняла, что в их Окуловке нет и не может быть того, с кем стоит связывать жизнь; она почти инстинктивно, почти без лишних размышлений и взвешиваний берегла себя для другого, для настоящего интеллигентного парня, какими, она знала, много раз слышала, богат Ленинград. И, оказавшись здесь, сразу, с первой же фразы, оценивала молодых людей с позиции – может ли этот или вот этот быть ее мужем и другом, с серьезными мыслями он подошел к ней или так, в надежде поразвлечься. К сожалению, большинство попадали в разряд – так. И после двух‑ трех свиданий Ирина давала понять им: всё.

Когда в конце второго семестра ее заметил Сергей Стрельников, Ирина сразу угадала, испугалась и обрадовалась, и объявила себе: «Вот, это он! »

Он был старше на неполных два года, но поначалу показался ей аспирантом или уже преподавателем. Высокий, всегда в костюме, с черным галстуком‑ шнурком на белой сорочке, он без суеты, степенно проплывал по коридорам, и студенты как‑ то непроизвольно, как само собой разумеющееся, расступались. Девушки призывно‑ жадно глядели ему вслед, многие профессора здоровались за руку.

– Добрый день! – остановился он однажды перед Ириной на лестничной площадке института. – Мы, к сожалению, друг другу не представлены, а давно хотелось бы познакомиться.

– Да… – тоненько, слабо от неожиданности и волнения, то ли утвердительно, то ли с недоверчивым удивлением отозвалась она.

– Меня зовут Сергей. Сергей Стрельников. Учусь на третьем курсе. Прикладная математика. В‑ вот… А вы – Ирина?

– Да.

– Ирина… – Он словно бы в раздумье или в последнем сомнении пожевал губами, глянул куда‑ то поверх нее. – Понимаете, дело в том, что в «Перекрестке»… такая студия есть молодежная… сегодня спектакль. Пьеса так, ничего, за спектакль – не ручаюсь… Так вот, Ирина, не хотели бы составить мне компанию?

И она, помедлив несколько секунд (справлялась с дыханием), так же тонко, почти пискляво, произнесла:

– Да.

Объяснив, где и во сколько они должны встретиться, Сергей тряхнул головой в коротком поклоне и пошел по лестнице дальше, а Ирина осталась оторопело стоять, не веря, что такое вдруг запросто так, почти по деловому произошло… Да и что произошло? Ну пригласил парень на спектакль. Как‑ то слишком официально и сухо… Но ведь почему‑ то именно ее пригласил… Затрещал звонок, разбудил, подхлестнул; Ирина поспешила на очередную лекцию.

На какое‑ то время удалось заслонить впечатление от неожиданного разговора – она вдумчиво записывала важные слова преподавателя, разглядывала чертежи зданий, вместе со всеми делала замеры несущих стен. А вышла из института – и навалилось. И радость, и страх, и уверенность (после пяти‑ то минут общения! ) в том огромном и счастливом будущем, что сегодня начало перед ней приоткрываться. И вместе с ней в этом будущем был высокий, в светлом костюме Сергей… Она остановилась во дворе, несколько раз глубоко вздохнула, шепотом попыталась охладить себя единственным пришедшим на язык словом: «Прекрати! Прекрати! Прекрати‑ и! »

– Ирка, ты что?! – услышала она встревоженный голос рядом.

– А? – оглянулась – возле нее озабоченно переминалась однокурсница и подруга Наталья.

Столкнулись взглядами, и лицо Натальи исказилось, словно увидела она что‑ то ужасное; Ирина тоже испугалась и скорей попыталась улыбнуться, успокоить больше себя, чем подругу:

– Нет, ничего, Наташ… Наоборот… – Отваживалась и добавила: – Свиданье назначили.

И мгновенно однокурсница расцвела. Потянулась к Ирине:

– Кто? С кем?

– Нет, не надо… Потом… Хорошо? – Кивнула и пошла по улице, и радовалась энергичному, бодрому стуку своих каблуков, тому, что одета сегодня (точно предчувствовала, выбирая утром кофточку, юбку) нарядно, почти празднично…

Они договорились встретиться у выхода из метро «Площадь Мира». Вечер был теплый и сухой, тихий, какие большая редкость в апрельском Ленинграде, и потому Ирина сначала, и довольно долго, просто наслаждалась погодой, вдыхая вкусный, пахнущий молодой травой с газонов воздух, чуть солоноватый, чуть терпковатый, с легкой примесью аромата ее духов… Солнце спускалось к крышам, светя сбоку и окрашивая всё рыжеватым; звонко‑ весело позвякивали пробегающие через площадь трамваи… Ирина стояла на высоком крыльце станции, любуясь строгими и в то же время нарядными домами, прямоугольником обступившими площадь, наблюдая за людьми, каждый из которых казался ей сейчас симпатичным и добрым, счастливым, как и она сама…

Но вспомнила, зачем стоит здесь, взглянула на часики, и солнце, смеющееся в ней, стало тускнеть: Сергей опаздывал, опаздывал уже почти на десять минут. «Ну вот, – хмыкнуло злорадно в груди, – раскатала губы… Дура! » И, как это иногда показывали в кино, закрутилось пленкой в обратную сторону ее будущее – ее будущая, и теперь, сейчас, не сложившись, уже бывшая семья с мальчиком и девочкой, и красивый, интеллигентный, правильный муж, ее спокойная и в то же время интересная работа после института, уютная квартира… Пленка бежала, скручивалась спиралью и падала, стекала куда‑ то вниз, в какой‑ то темный, мусорный ящик. А в груди продолжало хмыкать и шепелявить: «Ну вот! Во‑ от!.. »

Стоять здесь, на этом высоком крыльце, на виду у всех, стало стыдно. Перед собой унизительно… Ирина сунула правую руку в карман пальто, пальцы сразу наткнулись на металлический блинчик. Вынула его, несколько долгих секунд разглядывала непонимающе, что это такое. «А‑ а, пятак… – наконец сумела понять, объяснить себе. – Пятак на проезд. До общаги! »

Резко повернулась спиной к площади, с огромным усилием сделала шаг, трудный, медленный, как против ветра, а потом – много легче – второй. Стеклянная дверь с надписью «Вход в метро» ближе. Еще шаг, еще… И рука поднялась, потянулась, чтоб толкнуть ее.

– Ир! – короткий, запыхавшийся выдох почти в самое ухо. – Прошу… прощения!

Большая ладонь легла ей на плечо, чуть сжала, удерживая, и тут же отпустила, исчезла. И этого выдоха, мгновенного прикосновения хватило, чтоб снова на душе посветлело и слезы вернувшейся неожиданно радости защипали глаза… Она не оборачивалась, опустила лицо, пытаясь спрятать их, но, подталкиваемые другими, первые слезинки уже бежали по щекам горячими каплями.

– Извините, Ирина. Я понимаю – я поступил по‑ хамски.

– Ничего. – Достала платок, вытерла щеки, глаза, сморкнулась, продышалась. Не оборачивалась.

Стоя все так же за ее спиной, Сергей натужно, неуверенно предложил:

– Пойдемте?

Потом, позже, через несколько лет, когда осталась одна, точнее – с дочкой, но без него, без Сергея, она часто, были периоды, что и каждую ночь, вспоминала это их первое свидание, начавшееся вот так. Ведь стоило, стоило же ему опоздать еще на полминуты, и она бы встала на эскалатор, она бы уехала, а назавтра уже наверняка (да, да! ) не простила бы. Скорее всего… И не было бы тех месяцев счастья, что навсегда остались лучшими в ее жизни, не появилась бы у нее Алинка, но зато бы не было и тех невыносимых, убийственных лет брошенности и ненужности, безысходных, черных лет. Не появился бы в ее жизни Борис, хороший человек (да, хороший! ), хотя и слишком уж вялый, однообразный, пресный какой‑ то. Но он спас ее, вытащил из ямы ранней старости, и за это ему можно простить его пресность, можно вытерпеть его порой почти мертвенную однообразность… Да, всё могло бы получиться иначе (но как? ), опоздай Сергей еще на каких‑ нибудь полминуты…

Спектакль должен был состояться, кажется, в районном Доме культуры в окрестностях площади Труда, и идти пришлось достаточно долго. Сергей, сначала натужно, а потом увлекшись, с каждым словом всё интереснее, рассказал, что он не просто сухой математик, что увлекается театром, даже сам иногда играет и пытается ставить спектакли; спросил Ирину, как она относится к Товстоногову, к Любимову, Эфросу. Растерявшись. Ирина пожала плечами, забормотала:

– Да я как‑ то… как‑ то не разбираюсь. Редко хожу…

– Жаль, жаль, – сочувствующе‑ неодобрительно произнес Сергей и стал расспрашивать, откуда она, почему поступила именно на архитектурный, как ей Ленинград…

Да, в театре она хоть и нечасто, но бывала, и думала, что и теперь будет как обычно: фойе, гардероб, зрительный зал с огромной, блещущей десятками лампочек люстрой, будут разноцветные фонари, кулисы. Тем более что и шли‑ то они в Дом культуры – тот же, в общем, театр. А оказалось совсем иначе, совсем непохоже. Просто какая‑ то огромная комната в старинном доме (может, бывшая бальная зала), без мебели, с залепленными кусками алых полотнищ окнами. У дальней стены слабое подобие сцены – полукруглое возвышеньице, наверное, для оркестра; было и подобие фонарей – две настольные лампы по краям возвышеньица. А на самом возвышеньице стояло несколько скелетообразных металлических стульев.

Правда, обстановку комнаты Ирина рассмотрела чуть позже, когда они с Сергеем заняли места на полу, усевшись по‑ турецки, и ждали спектакля. А поначалу всё ее внимание было обращено на публику…

В толпе на Невском, в метро, в кафе она часто встречала странного вида парней и девушек. Одни были длинноволосые и лохматые, в каких‑ то слишком цветастых рубашках навыпуск, в тертых до белизны джинсах, другие – в слишком шикарных пиджаках и платьях, в которых только, кажется, консерваторию посещать, с прическами, будто минуту назад из парикмахерской вышли, в руках у некоторых молодых людей были тросточки, а у девушек (скорее юных дам) – солнцезащитные зонтики. Но и те и другие, одетые совершенно по‑ разному, были именно странными, слегка даже пугающими и в то же время притягивающими взгляд, вызывающими у Ирины, да и явно у многих, кто на них смотрел, какую‑ то раздражающую зависть… И вот сейчас таких собралось в этой тоже странной, как не из нынешнего века, многооконной зале человек пятьдесят. Они курили, собравшись кучками, разговаривали между собой вроде и по‑ русски, но непонятными Ирине фразами, с непривычной интонацией; компашка ребят с одинаково крашенными в коричневый цвет, стоящими дыбом волосами и спускающимися чуть не на шею узенькими бакенбардами, гоняла по кругу бутылку вина.

Сергея узнавали, останавливали на каждом шагу, здоровались, улыбались ему, и он тоже здоровался и улыбался, но не как равным, а как‑ то несколько свысока. Хотя, может быть, Ирине просто казалось это из‑ за его высокого роста, ее нежелания видеть Сергея кому‑ то равным… Он ни с кем не знакомил Ирину, и ее вроде как не замечали, и ей становилось обидно. Будто Сергей прицепил ее, как какую‑ то брошку или запонку, мелкую безделушку, о которой каждую минуту вспоминать необязательно. Да, впрочем, и сам он откровенно не выражал особого желания разговаривать со встречающимися, а поздоровавшись, перебросившись фразой‑ другой, шел дальше, к подобию сцены.

– Эй, Серёг, здорово! – раздалось хрипловатое, бесцеремонно‑ громкое приветствие.

Среди всеобщего шелеста голосов, десятков предыдущих мягких «привет», «хай», «о‑ о», уличное, почти наглое «эй» и тяжелое «Серёг, здорово» ужалили Ирину, точно короткие удары током. И почему‑ то захотелось прокашляться… А Сергей остановился, огляделся, отыскивая того, кто их послал.

У батареи на корточках одиноко сидел щуплый патлатый паренек в оранжевом свитере грубой вязки, голубоватых и грязноватых джинсах. Ирине показалось, что ему лет пятнадцать, не больше… Сергей вдруг посветлел, заулыбался искренне, резко шагнул к сидящему; державшую его под руку Ирину дернуло. «Как болонка на поводке», – кольнуло сравнение.

Патлатый медленно, словно бы нехотя поднялся, вытер ладонь правой руки о штанину…

– А ты чего здесь, сторонник антисоветского реализма? – спросил Сергей, и в голосе появилась еще не слышанная Ириной игривость.

– Да так, – патлатый покривил тонкие губы, – абсурд тоже ведь явление антисоветское. А если как следует поразмышлять, то реализм и абсурд в процессе бытия оказываются синонимами.

– Хм, не размышлял, – усмехнулся Сергей, – но – наверное. С тобой, Джек, не поспоришь. – И, словно наконец вспомнив об Ирине, представил ее патлатому, а патлатого – ей: – Знакомьтесь. Ирина, студентка, будущий архитектор. А это Евгений Ищенко, очень известный в узких кругах драматург и режиссер. Недавно поставил «Котлован», нажил благословенные неприятности.

– Что? – не поняла Ирина, но патлатый не дал Сергею объяснить – пожимая ей руку, уточнил:

– Можно звать просто Джек. Так привычней.

Ирине он не понравился. Низенький, достающий макушкой ей до переносицы, худой, но с уже выпирающим под свитером брюшком мальчишка, а на мальчишеских щеках и подбородке с ямкой – густая, совсем не мальчишеская щетина. И кличка эта собачья, на которой он настаивал… К тому же, что было всего неприятнее, Сергей вроде бы заискивал перед ним, по крайней мере – потерял свою очень симпатичную независимость, отстраненность.

И потом, позже, ее антипатия к этому Джеку не прошла, а усилилась. Это он, пусть, может, и невольно, стал одной из причин того, что Сергей бросил работу, свихнулся, и в итоге их семья развалилась… Конечно, с какой‑ то там исторической точки зрения они оказались правы, они стали героями, а с точки зрения жизни, ежедневной, с потребностью питаться, одеваться, воспитывать рожденных детей, содержать дом, любить, в конце концов, они оба принесли своим близким одни несчастья. Да.

А спектакль тот оказался просто каторгой. Длиннющий, скучный, тягомотный, без декораций, даже почти без актерской игры. Четверо парней и три девушки просто сидели на стульях и по очереди выдавали реплики:

– Куда мы все‑ таки едем?

– А вам не все равно?

– Нет!

– А мне – да!

– И мне!

– И мне!

– А мне не все равно!

– Вы ненормальный.

– Нормальный.

– Не спорьте.

– Я просто хочу знать, куда мы едем!

– Успокойтесь. Едем и едем.

– Куда?

– А вам не все равно?

И так около двух часов.

Ирина, сидя, как и все остальные, на полу, часто моргала, чтоб не задремать, судорожно глотала комки зевков, осторожно поглядывала вокруг… Сергей, казалось, не замечал ее маяты, внимательно наблюдал за скукой, происходившей на сцене.

Большинство же публики совсем, и почти открыто, не интересовались спектаклем. Шушукались, курили, передавали друг другу бутылки с выпивкой, то и дело кто‑ то вставал, уходил, возвращался, запинался о ноги, извинялся. А актеры, как будто не видя этого равнодушия, то ли самозабвенно, то ли машинально бросали и бросали в зал:

– Остановки, что ли, не будет?

– Да, не будет, вам же сказали!

– Как?

– Так.

– Но куда мы едем все‑ таки?

– Никуда.

– Как?

– Так.

– Я хочу сойти!

– Хе‑ хе, забавно…

«Заба‑ авно», – усмехнулась Ирина и тут же кашлянула, подавившись очередным зевком…

– Вижу, не по душе пришлось, – несколько виновато произнес Сергей, провожая ее домой.

– Честно говоря – совсем.

– Понятно… А ты кого из драматургов любишь? Вообще пьесы читаешь?

– Ну как… Чехова люблю… Розова.

– Чехов, Розов… – В голосе Сергея послышались нотки иронии. – Розов, это хорошо… Но не ими одними театр жив. Некоторые вот ищут новые пути. Чаще всего дерьмо, прости, получается, иногда – удачи. – Сергей громко, как‑ то решительно выдохнул, огляделся. – Понимаешь, Ирина, зреет нечто такое, нечто грандиозное. Когда оно навалится – Вознесенский будет казаться детским лепетом… Это только внешне так тихо, как… как в больнице в мертвый час. Скоро закрутится… – Он говорил отрывисто, путано, не оканчивая фраз; то ли опасался высказаться определеннее, то ли сам еще не до конца сформулировал мысль, но эта путанность искуплялась голосом – жарким и в то же время глубокомысленным, почти пророческим, от которого мурашки пробегали между лопаток. – Разнесет всю эту нашу кастрюльку с переваренным борщиком… Есть, Ира, огромный свободный мир, другие цивилизации, культуры, миры целые, а мы… Именно – кастрюлька на кухне.

Они шли по темной, до жути пустой улице Декабристов, и Ирине представлялось, что рядом с ней заговорщик, член какой‑ то тайной организации, и в голове вспыхивали, обжигали и тут же гасились, гасились страхом фамилии «Савинков… Гумилев… Солженицын…». И то хотелось выдернуть руку из‑ под локтя этого высокого, красивого, но вдруг ставшего очень опасным человека, то – тут же – прижаться к нему крепко‑ крепко, прирасти, разделить с ним все грядущие испытания, ужасы, беды… И несмотря на то что всё у них в итоге получилось, как и у большинства других, обычных, нормальных – свидания и букеты, свадьба, оставленная в наследство Сергею теткой двухкомнатная квартира, рождение дочки, мелкие, а потом крупные ссоры, развод, встречи по определенным дням из‑ за общего ребенка, – но ощущение приобщенности к чему‑ то страшному и героическому, те жутковато‑ сладостные минуты, когда шли по пустынной улице Декабристов поздним апрельским вечером семьдесят пятого, не забывались ею никогда, не позволяли ей вычеркнуть Сергея из своей жизни, искренне считать его предателем. Ведь перестал он быть мужем – мужем в том смысле, как это слово понимала Ирина, – не ради другой женщины, не из‑ за пьянства, не из желания быть просто, для веселья, свободным, а ради настоящей цели. И спустя много, слишком много лет он стал победителем.

Однажды, когда Сергей уже уволился из строительно‑ проектировочного управления, допоздна пропадал на своих репетициях, а Ирина, только‑ только закончившая институт, сидела дома с Алинкой часто впроголодь и их совместная жизнь дала ощутимую трещину, он пришел домой сравнительно рано – по крайней мере, дочка еще не спала.

Он был слегка подшофе, как‑ то порывисто прошагал в детскую, сел на кровать прямо в плаще и, словно не замечая стоящую у косяка Ирину, будто бы ее и на свете не было, заговорил с полуторалетней, тихонько играющей перед сном Алинкой:

– Солнце, хочешь, я сказку расскажу?

Дочка посмотрела на него с недоверием – он никогда не рассказывал и не читал ей сказок.

– Я хорошую расскажу. Давай? – продолжал предлагать Сергей. – Про одного мальчика. Будешь слушать?

– Буду. – И она, как взрослая девочка, отложила куклу.

– Это даже не совсем и сказка – это по‑ настоящему произошло с одним мальчиком много лет назад, но очень похоже на сказку… Мальчик уже давно стал дядей, а все равно часто вспоминает эту историю. Да… В общем, один мальчик, звали его как‑ нибудь очень обыкновенно. Саша или, как меня вот, Сергей… Да, пусть будет Сережа. Сережа… И вот этот Сережа учился в математической школе, а школа эта была далеко от дома. На другом краю города…

Ирина поморщилась – на днях они вместе смотрели какой‑ то фильм, и герой там тоже рассказывал историю якобы про другого, а на самом деле – про себя. От Сергея она такого подражательства не ожидала. «Лучше ничего выдумать, что ли, уже не получается? » – даже с презрением подумала.

– И целыми днями, – с каждым словом всё быстрее, оживленнее рассказывал муж, – Сережа сидел за партой и решал задачки, прибавлял, умножал, делил цифры. Ему это в общем‑ то нравилось – это даже интересно, путешествовать в мире цифр, дробей, огромных чисел. И за одну минуту разбивать, скажем, миллиард на единицы. Как бусинки на… на бусах, или как из огромного солнца создавать много‑ много звездочек… Потом узнаешь, Алинка. Вырастешь и узнаешь, что такое играть в цифры… А по вечерам мальчик Сережа ехал домой. Он любил маму и папу, свою комнату, очень хорошую комнату, но, понимаешь, он знал, каким будет вечер, что будет на ужин, он знал, что в десять часов вечера он обязательно ляжет в свою постельку, даже заранее знал, что ему может присниться. И от этого ему всегда было немного грустно – ведь это же грустно, когда всё знаешь заранее… В тот зимний, очень‑ очень холодный вечер на улице был ветер со снегом, от которого даже трудно дышать. И ты всегда мне в воротник от него прячешься. Помнишь, солнце?.. И вот в такой вечер Сережа выбежал из школы, прикрыл нос перчаточкой, чтоб не задохнуться, и побежал к остановке. Тут же подъехал автобус, и он в него сел. Он знал, когда подъезжает автобус, поэтому ему почти не пришлось ждать. И от этого ему тоже было грустно. Ему тогда казалось, что лучше бы он простоял на остановке целый час, замерз бы сильно, проголодался, но, может, узнал бы что‑ то интересное, чего не знал, с ним бы что‑ то такое случилось… А так – он посидел за партой, играя в цифры, потом учительница посмотрела на часы и сказала: «Сережа, собирайся, пора на автобус». Он сложил в портфель книжки с цифрами, тетрадки, карандаши, циркуль, линейки и побежал. И благополучно, как все, сел в автобус. Поехал домой… В автобусе было тепло, хорошо. Он был старенький и постоянно трясся, как старичок, и звенели монетки в ящиках… в кассах. Они то сильнее звенели, то тише… Было две кассы, они так перезванивались монетками между собой: «Дзинь‑ дзинь‑ дзинь! Дзинь‑ дзинь‑ дзинь! » Мальчику Сереже это всегда нравилось – как будто музыка играла странная. Ему даже танцевать хотелось и тоже делать: «Дзинь‑ дзинь‑ дзинь! Дзинь‑ дзинь‑ дзинь! » И поворачиваться то к одной кассе, то к другой.

Дочка вдруг вскочила на кроватке и стала, приплясывая, повторять:

– Зинь‑ зинь‑ зинь! Зинь‑ зинь‑ зинь! Так?

– Да, солнце, точно так же. – И Сергей, грустно улыбаясь, потянул Алинку за руку вниз, она села на подушку. – Да, ему хотелось делать вот так, точно так же. Но… понимаешь, если бы он стал прыгать, то люди подумали бы, что он странный мальчик. И если бы водитель увидел, что мальчик прыгает – он бы на него заругался в свой микрофон. Ведь в автобусе положено тихо сидеть на сиденьях, а если они все заняты – то значит стоять, держась за поручни… А мальчик Сережа знал, его приучили к тому, что слово «странный» означает почти то же, что и «плохой», а плохих наказывают и не любят. Сережа не хотел, чтобы его не любили… Поэтому он бросил в ящичек кассы свои копеечки, открутил билетик и устроился на мягком сиденье. Портфель положил на колени… Людей в автобусе было мало совсем, все они были усталые после работы, они тихонько дремали в ожидании своей остановки. И мальчик тоже очень быстро задремал – он уже знал, что в общественном транспорте принято дремать, потому что все всегда так поступали… И вот он сидел, дремал, дремал, слушал, как звенят монетки в ящиках и вдруг по‑ настоящему глубоко уснул. А, запомни, солнце, – засыпать в общественном транспорте очень опасно! Дремать можно, даже положено, а вот засыпать нельзя. Можно запросто во сне уехать туда, куда не положено. Можно уехать в неизвестное место, и все люди считают, что это место очень страшное, как дремучий лес с Бабой‑ ягой. И во сне что‑ то в мальчике Сереже все время тревожно звенело: «Не спи! Не спи! Нельзя спать! Уедешь в страшное! » Но Сережа устал, играя с цифрами, и засыпал все крепче.

– И уехай к Бабе‑ яе? – испуганным шепотом спросила Алина, снова беря в руки куклу.

– А вот слушай. Слушай, что там случилось… – Сергей сунул руку в карман плаща, вынул сигареты, но, кажется, тут же забыл про них, продолжал: – И ему приснилось, что он спокойно доехал до своей остановки, вышел из автобуса и пришел домой. Да, ему приснился такой сон! Совсем как настоящее… Понимаешь? Вот он входит в свой темный подъезд, хватается за перила и поднимается к лифту. А лифт такой старинный у них в доме, как клетка. Одна дверь железная, с решеткой, а вторая – из двух деревянных створок. Их нужно сдвинуть, сверху опускается железная полоска, и тогда нажимаешь кнопочку, лифт поднимается. Он медленно так поднимался, гудел… И вот мальчик Сережа поднялся на пятый этаж, открыл все эти дверки, вышел. Позвонил в свою дверь. Его встретила мама, стала помогать раздеваться. Папа смотрел важный хоккейный матч по телевизору. Сереже хоккей не нравился, игра эта казалась ему очень глупой, но он смотрел все матчи, потому что в школе все мальчики увлекались хоккеем и на переменах обсуждали, кто и как забил гол, как вратарь спас ворота, как хоккеисты подрались. И, чтобы не быть в стороне, чтобы иметь друзей, Сереже приходилось тоже смотреть хоккей, знать, кто забил, как вратарь спас ворота, как хоккеисты подрались… И он быстренько сел на стул и стал смотреть. А мама накрыла на стол, и они всей семьей – папа, мама и Сережа – стали ужинать. Еда была обычной – котлеты, которые продавали сырыми в кулинарии, круглый рис, немного слипшийся, овощи из овощного магазина… И вот они сидели и кушали, и хоккеисты в телевизоре бегали от ворот к воротам и толкались, пихали друг друга на бортики, мама задавала Сереже те же вопросы, что и каждый вечер, спрашивала, сделал ли он в школе уроки на завтра. Да, у Сережи все было готово на завтра. «Ложись пораньше, – тоже, как каждый вечер, посоветовала мама. – Дни короткие, холодно, нужно больше спать, чтобы силы были». И Сережа согласно кивал, ел котлету, смотрел телевизор и знал, что и завтра, и послезавтра будет так же, а потом будет воскресенье, и он, как всегда, с утра посмотрит интересные передачи по телевизору про путешествия и диких зверей, а потом будет сидеть в своей комнате, читать книжки, перебирать свои детские, уже неинтересные игрушки. А потом будет новая неделя, школа, вечера, утра, когда нужно скорее собираться, чтобы успеть на идущий до школы автобус. А потом, говорят, будет институт, похожий на школу, а потом похожая на школу и институт работа… И от этого всего Сереже вдруг стало так грустно, что он чуть не заплакал. Нет, он заплакал. Он спал на сиденье автобуса с заледеневшими окнами и плакал, и крепко держал ручку портфеля, где были тетрадки и учебники с цифрами. «Ты чего плачешь? » – спросил его чей‑ то голос. Голос был такой какой‑ то добрый и чистый, незнакомый Сереже, что он тут же проснулся и подскочил. Над ним стоял большой дяденька в короткой кожаной куртке и улыбался. Сережа понял, что пропустил свою остановку. Он очень испугался. Он даже опять сел на сиденье и крепко‑ крепко обхватил портфель. И чуть опять не заплакал. «Не бойся, – сказал ему дяденька в кожаной куртке, – я шофер. Мы с тобой заехали не туда, но тут, оказывается, так интересно. Пойдем посмотрим». И мальчик Сережа почему‑ то встал и пошел из автобуса. А на улице было лето, неизвестные ему цветы – большие‑ большие цветы – цвели повсюду, птицы пели. На траве играли дети в каких‑ то странных, но красивых костюмах, и взрослые были странно одеты, но красиво, совсем не так, как люди в их городе. И одни очень красиво пели, другие разговаривали между собой тоже очень красивыми голосами. Вообще, все было очень красиво, как в сказке…

– А яа? – перебила шепотом дочка.

– Что?.. – будто разбуженный спросил Сергей и, поняв, мотнул головой, поморщился: – Нет, Бабы‑ яги не было. Были наряженные всякими страшилами люди, но все они были на самом деле добрыми. И они были не страшными, а потешными… А шофер автобуса взял Сережу за руку и повел к ним, к этим детям, к взрослым. Подвел и сказал: «Здравствуйте! Вот мальчик Сережа. Он уснул и уехал не туда. Что теперь ему делать? » Все стали смотреть на Сережу и очень искренне, очень тепло ему улыбаться. И одна, самая нарядная и красивая женщина, ответила: «Это очень хорошо, что ты уехал не туда. Сейчас начнется представление. – И она показала рукой туда, где стояла похожая на огромную раковину, разноцветная, с гирляндами сцена, а возле нее на траве стояли стулья. – Будут играть интересную, веселую историю. Хочешь ее посмотреть? А можешь и сам в ней участвовать. Это легко, когда тебе это нравится». Но мальчик Сережа был ответственным и послушным, и он даже сейчас, здесь помнил, что его ждут дома, мама уже, наверное, заволновалась. И что нужно пораньше лечь спать, чтобы завтра проснуться вовремя и не опоздать в школу. И он сказал: «Мне надо домой. Меня дома ждут». А ему очень‑ очень хотелось остаться…

Стоя в дверях дочкиной комнаты, Ирина на какое‑ то время забылась, заслушалась, заворожилась голосом Сергея, и вдруг вспыхнуло, обожгло: «Да это же!.. Это же рассказ «Дверь в стене»! Этого… как?.. Уэллса! » И вся длинная, вообще‑ то увлекательная и даже глубокомысленная история‑ сказка Сергея тут же потускнела, стала противной и смешной. И Ирина громко, отчетливо‑ ядовито усмехнулась.

Сергей оглянулся, на лице его была боль и злоба. Точно кто‑ то ненавидимый им подошел и ради забавы уколол его длинной ржавой спицей… И уже торопливо, поспешно, кое‑ как он дорассказал уставшей, засыпающей Алинке свою‑ не свою историю:



  

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.