Послесловие 22 страница

Полочане молчали, слишком подавленные всем произошедшим и даже едва ли осознавшие предложенный выбор. Погибла земля полоцкая, что так, что этак! Огневались боги, отступились чуры, вон, уже чуж чужанин в князья хочет сесть.

– А чтобы все вышло совсем по обычаю, я возьму в жены ту девушку, дочь Всесвити, – продолжал Рагнвальд. – Это ведь его дочь от жены, не от рабыни, я так понял?

– Какой же рабыни? – подал голос Воидар. – Княгиня наша – хорошего рода, Будиславичей.

– Это ты про Звениславу говоришь?

– А у Всесвити несколько дочерей?

– Две.

– Которая из них старше?

– Звенислава и старше.

– Значит, ее. У вас будет королева вашего рода, она поможет мне править по обычаю и расскажет все порядки. Вы можете посоветоваться между собой, скажем, до завтра. А завтра объявите мне ваше согласие.

Рагнвальд приподнял руку, давая понять, что все сказал. Хирдманы повели полочан из обчины. А Рагнвальд еще немного посидел и послал за Звениславой.

* * *

К тому времени жена и дочери едва закончили обмывать и одевать тело Всесвята. Теперь оно лежало на лавке в бане, и старая одежда, которую пришлось разрезать, чтобы снять, валялась на влажном дощатом полу. Всего лишь вчера Всесвят мылся здесь, дабы очиститься перед походом. Пропыленные, забрызганные кровью тряпки были словно смятая скорлупа земной жизни, из которой вылетела птица‑ душа.

На полу лежали и другие тела: Богуслава, Радима, Гудимы. Горислава и обе дочери, с ними еще кое‑ кто из женщин, в том числе жена, дочь и снохи Богуслава, все в вывернутых наизнанку одеждах, сидели на лавках, не решаясь встать и куда‑ то выйти: казалось, присутствие мертвого князя и других мужчин дает им хоть какую‑ то защиту. В ужасе они ждали грабежей, насилия, разорения и огня, но ничего такого не происходило. Русы осмотрели все помещения, отыскивая вооруженных мужчин, потом разложили костер на дворе, зарезали несколько овец, стали обжаривать мясо и варить похлебку в огромном походном котле. С луговины поднимались дымы таких же костров: русов явилось так много, что в Полоцк даже зайти могли лишь приближенные их вожака. Княгиня горестно качала головой, шепча про себя: да если бы знать, что их и впрямь такая туча! Но кто же знал? Ранее на Полоту не приходили такие сокрушительные вражьи силы: киевских и ладожских русов не привлекал глухой угол, откуда путь лежал только к сердитой голяди, а набеги особо удалых летигольских вождей полочане отбивали – на это сил хватало. Теперь же к ним явилась такая мощь, что вспоминались сказания о Змее Горыныче.

В баню через открытую дверь заглянул какой‑ то рус. Тот самый, который спрашивал, это ли Полоцк.

– Где ест Висисвити дочи? Ты еси! – окинув сидящих женщин взглядом, он указал на Звениславу. – Ходити за мне.

Сидящие переглянулись; княгиня сделала движение, будто хотела встать, но Прибина прошел в баню и взял Звениславу за руку:

– Не та. Эта. Пойдем.

Она вырвала руку, но поднялась. Прибина привел ее в обчину: теперь там оказалось полно русов. Они сидели за длинными столами, висел гул оживленных голосов. Под кровлей старой полоцкой палаты по‑ хозяйски свободно звучала чужая речь: счастье дедам, что не дожили до этого! Перед многими стояли миски с дымящимся варевом, носился запах мясной похлебки. Звениславу замутило: она с утра ничего не ела, но от всего пережитого мысль о еде вызывала тошноту. Зато хотелось пить, но, о боги, она не могла сообразить, где и как взять глоток воды в своем родном городце! В собственном родном доме!

Рус привел туда, где обычно сидел отец, и у Звениславы острой болью защемило сердце: на княжьем месте сидел тот беловолосый, на которого она набросилась над отцовым телом. Теперь он был без шлема, она ясно видела его лицо, и в ней снова вспыхнуло негодование. Уже на чужом месте развалился! Едва кровь Всесвятова остыла… Вспомнилась рана с бледными краями, с которой они смыли засохшую кровь, и заломило брови. Чувствуя, что сейчас разревется, Звенислава больно закусила губу. Ни за что она не будет плакать перед этим гадом ползучим. Не дождется!

Отчетливо помня их первую встречу, она невольно взглянула на свои дрожащие руки – теперь чистые и еще немного влажные. Но она хорошо помнила то ощущение – грязи и засохшей крови.

Рагнвальд тоже посмотрел на ее ладони, вспомнил, как они ударили о его грудь. Захотелось прикоснуться к этому месту, словно проклятие можно стереть. Но он сдержался.

– Садьись. – Он кивнул ей на ближний край скамьи.

С гордым видом Звенислава подошла и села. Это, в конце концов, ее собственный дом и ее собственная лавка!

– Менья зовут Рагнвальд, – произнес он на каком‑ то языке, смутно напоминающем славянский. Но Звенислава его понимала. Потом он кивнул Прибине, приглашая вступить в разговор: на дальнейшее его познаний в языке вендов не хватало. – Я королевского рода, мои предки правили в Южной Ютландии. Но теперь я буду править здесь. Ты – старшая дочь конунга Всисвити и его жены‑ королевы?

Звенислава кивнула.

– Я правильно понимаю, что ты не замужем? – Рагнвальд окинул взглядом ее косу.

Она покачала головой.

– Это очень удачно. Иначе мне… – Рагнвальд хотел сказать «пришлось бы убить и твоего мужа», но решил не напоминать ей о сохнущей на земле крови отца. – Я возьму тебя в жены, чтобы ты стала моей королевой и помогала мне править по вашим старинным обычаям.

Выслушав перевод его речи, Звенислава в изумлении подняла глаза. Она не представляла, о чем он хочет с нею говорить, но такого не ожидала. Хотя знала, какая участь ждет плененных женщин: либо рабство дома, либо продажа за море, что хуже смерти.

– Подумай: это хороший выход, – продолжал Рагнвальд. – Я предложил вашим хёвдингам признать меня своим конунгом. Если они согласятся, все ваши люди получат свободу и будут жить, как прежде. Ты и твои родичи станете жить по‑ старому, и наши дети унаследуют эту землю после меня. Если это будут твои дети, ты убережешь твой род от гибели и даже сохранишь за ним владения. Подумай: разве это плохо?

Звенислава молчала, будто окаменев. Она не видела, кто метнул ту сулицу, убившую Всесвята, но вина за гибель Полоцка лежала на вожде, то есть на том человеке, что сейчас сидел перед ней. О боги, а ведь он даже моложе, чем показалось поначалу: на два‑ три года постарше, чем был братец Городиша.

Нет их больше – ни брата Державки, ни брата Владюши, ни Городиши, ни отца. Двух загубили русы из Киева, двух – русы из заморья. Набросились со всех сторон на землю Полоцкую, сжали кольцо, будто волки, и вот уже зубы сомкнулись на горле. Чем Всесвятово семейство так богов прогневило, что именно на нем закончился исконный порядок жизни? Вроде обычаи блюли, богам жертвовали, чуров почитали…

Все в ней закоченело от бессильной ярости и гнева, но что она могла сделать? Звенислава не удивилась бы, пожелай этот волк из заморья обесчестить ее и других женщин, обратить в челядь, заставить прислуживать себе. Даже продать за Хазарское море. Но она не ждала, что он предложит мирный договор – не только уцелевшим старейшинам, но и лично ей.

Возродить род… оставить Полоцк своим детям… Но для этого… стать его женой!

– Такие вещи часто случались в древности и случаются сейчас. – Рагнвальд будто прочитал по ее лицу все эти мысли. – Моя сестра вышла замуж за человека, который получил владения наших предков. Женщины часто выходили замуж за прежних врагов и тем помогали установить мир. У меня большая сильная дружина. Со мной вашей земле не придется бояться больше никого: ни латгалов с низовьев Двины, ни тех русов, что правят в Киеве и берут дань со всех, до кого могут дотянуться. Мы с тобой никому никакой дани платить не будем. Я вижу, ты женщина гордая и должна понять, как это важно.

Гордая женщина! Многие посмеялись бы, видя, что он обращает эти учтивые речи к сжавшейся в комок, закоченевшей от горя и страха девчонке лет пятнадцати. Но внутри этого комка Рагнвальд различал сильный и непреклонный дух. Он и сейчас видел, как она идет к нему, протягивая окровавленные ладони, будто хочет показать, что он натворил. Рагнвальд не понимал ее слов, но догадывался об их смысле.

…Ингер, когда ее наконец притащили к Хакону, кричала ему что‑ то такое же. И уж он‑ то понял, что она о нем думает, понял до последнего слова! Только радости ему это не принесло. Ингер никогда за словом в кошель не лезла. И отваги перед лицом врага ей хватило бы на троих мужчин.

Ингер не видела мертвого тела своего отца, но уже могла знать, что Горм конунг погиб. Норвежцы наверняка сказали ей об этом. Хакон сообщил ей, что она лишилась разом и отца, и мужа, и тоже убеждал, что для ее же пользы ей лучше смириться и стать его женой. Но успеха не достиг. И не мог достичь. Ингер предпочла умереть, но не смириться…

Подавляя вздох, Рагнвальд отогнал воспоминания и снова посмотрел на сидевшую перед ним девушку. При всем несходстве между нею и рослой, статной, пышногрудой, всегда веселой Ингер он видел в ней то же сердце валькирии, за которое и полюбил дочь Горма. Было неловко уговаривать ее смириться, и сейчас в нем мелькнуло понимание: примерно это чувствовал в тот день Хакон…

И Рагнвальд совсем не хотел, чтобы эта девушка отказывалась от пищи, исторгала съеденное, томилась в лихорадке и, наконец, умерла.

– Я причинил тебе зло, – сказал он, глядя на Звениславу, но видел перед собой лицо Ингер в день той битвы. – Это случается, так боги устроили жизнь. Но я бы хотел, чтобы дальше между нами был мир. Ты можешь принести мир и благоденствие твоей семье и всей земле. Подумай об этом пока, а потом дашь мне ответ. Скажем, завтра. Ступай, – по‑ славянски сказал он и кивнул Прибине, чтобы проводил ее назад к матери.

Когда Звенислава вошла обратно в баню, княгиня и Велизара кинулись к ней навстречу. Похоже, с ней ничего не случилось, но что‑ то все же изменилось. Не отвечая на вопросы, она села на прежнее место и уставилась на свои руки. Переворачивала их то вверх ладонями, то вниз, будто искала: есть ли на них еще кровь?

– Скажи что‑ нибудь! – чуть не плача, умоляла ее мать. – Что там? Что они?

– Он хочет… в жены меня взять, – проговорила наконец Звенислава.

Княгиню это не слишком удивило: она и раньше понимала, что ее юные красивые дочери станут добычей захватчика.

– Он хочет быть князем полоцким. Как… о… – Звенислава не сумела выговорить слово «отец» и лишь сглотнула. – И я… чтобы была его княгиней.

– Да ну что ты? – Горислава всплеснула руками, но скорее от неверия в такой почетный исход. – Прямо княгиней?

До того она надеялась лишь на то, что ее дочерей не продадут за Хазарское море, а оставят дома – пусть и как наложниц русов.

– Прямо княгиней.

– Как его зовут‑ то хоть? – спросила Велизара. – Он сказал?

– Рог… не запомнила. Но ведь… – Звенислава смотрела в черную стену бани, от потрясения не в силах взглянуть на родных.

– Да что же ты так закоченела‑ то? – почти в досаде воскликнула тетка Миронега, вдова покойника Богуслава. – В жены тебя берут, радоваться надо! И он вроде не старый еще, не урод какой. Может, и ничего, сживетесь…

И снова принялась плакать оттого, что ее собственный муж, с которым она так сжилась за двадцать с лишним лет, лежал у ее ног мертвый и уже охладелый.

Но несмотря на все горе, пожилые женщины понимали, что Звениславе предлагается такой хороший исход, на какой нельзя было и надеяться.

– Но ведь я… – Звенислава снова сглотнула и опять посмотрела на свои руки. – Если я соглашусь… это же выйдет… что я детей своих же прокляла…

Глава 10

Ложась спать, Прияна мечтала не слышать больше никаких голосов из Нави. Ведома говорила, что она унаследовала силу бабки Рагноры; но силу иметь мало. Наверное, она еще слишком молода и неопытна, чтобы правильно истолковывать полученное, и до сих пор откровения Нави только запутывали все в ее жизни.

Засыпая, Прияна думала о Святославе и держалась одной рукой за пальцы другой, чтобы чувствовать его кольцо. Теперь ей казалось, что она всю жизнь прожила в той могиле, под власть которой попала еще в детстве; Святослав своим появлением открыл ей путь на вольный воздух. Она будто вышла из подземелья и увидела над собой светлый простор, залитый солнечным светом. При мысли о Святославе – о его лице, о золотистых волосах, о голубых глазах, суровый взгляд которых смягчался, встречаясь с ее взглядом, – в груди проходила будоражащая теплая волна. Казалось, в жизни ее наконец‑ то настоящая весна сменила зиму, длившуюся шестнадцать с лишним лет. Все в ней пело от ожидания, что скоро они будут неразрывно соединены между собой «даром и словом», как говорили их северные предки, освященным хлебом и рушником с родовым деревом, как принято у их предков‑ славян. В жилах Святослава текла кровь лишь на четверть славянская – от бабки по матери, плесковской княжны, но русский род его давно жил среди славян и привык к их обычаям.

А потом они поедут в Киев – тот самый город на высоченных холмах, с вершин которых можно шагнуть прямо в небо, над широкой синей рекой, у тебя на глазах утекающей за грань земного мира. Дух занимался от восторга, когда Прияна вспоминала, как Святослав рассказывал об этом – будто подносил ей в подарок тот огромный мир, которым владел…

И вдруг перед внутренним взором потемнело, и она увидела совсем другого человека. Незваным гостем в доме души предстал перед ней полоцкий князь Всесвят. Но не такой, каким она его запомнила. Теперь он выглядел как дряхлый старик: длинные седые волосы, такая же борода, глубокие морщины на лице, погасший взор, согнутые плечи. Одежда на нем была изорвана и грязна. Весь облик источал дух разрушения… и смерти.

Прияна широко открыла глаза в темноте, но видение стояло перед ней так ясно, что она и сейчас различала малейшую подробность. И уж тут ее мудрости хватало, чтобы его истолковать. Старость и дряхлость означают смерть. Если бы призрак сказал ей «я умер», он и то не мог бы выразиться яснее.

Утром, явившись в гридницу, Прияна колебалась: послать за Святославом, чтобы рассказать ему свое видение, или обождать, пока сам приедет? Киевский князь жил с дружиной в Смолянске, но приезжал часто, каждые два‑ три дня. Их с Прияной внезапное возвращение из Полоцка удивило Станибора меньше, чем ожидала сама невеста. В первые дни тайный отъезд Святослава с половиной дружины остался незамеченным, потом Соколина сказала, что он, мол, поехал вверх по Днепру земли посмотреть. Станибор удивился, но сперва даже втайне обрадовался, что разговор о судьбе Прияны откладывается. Он чувствовал себя вправе распоряжаться ею: ведь обручившись с другой княжеской дочерью, Святослав нарушил давний уговор, в котором четко говорилось, что дочь Сверкера станет киевской княгиней.

Однако невозможно удержать в тайне переход через волок дружины из двухсот человек на десяти лодьях. Еще через несколько дней слух об этом дополз до Свинческа. А узнав, что на самом деле Святослав уехал не на восток по Днепру, а на запад к Двине, Станибор не задавался вопросом, чего киевлянам там понадобилось.

Но, вернувшись обратно с невестой, Святослав даже не заговорил о том, из‑ за чего, собственно, ему пришлось съездить за ней в Полоцк. Девушку привез в Свинческ Равдан, а Святослав прошел сразу до Смолянска, чтобы поскорее обсудить со своей дружиной необходимость прикрыть Полоцк со стороны нижней Двины. Равдан привез Станибору приказ собрать сколько можно людей, с тем чтобы отослать их в Креславль до осенней распутицы, а может, и до весны. Еще из Витьбеска Святослав послал в Ладогу повеление своему двоюродному брату Ингвару: немедленно отправить людей в Бьёрко, к Олаву конунгу, и передать новости о переходе Полоцка под его верховную власть, из‑ за чего Эйрик терял право воевать там. Попутно Ингвару ладожскому и Тородду из Волховца повезли приказ снарядить по паре сотен человек и прислать в Витьбеск, чтобы оттуда тоже отправились к Креславлю. Общим числом Святослав думал собрать около тысячи человек, считая свои четыре сотни: этого должно было хватить, а большее количество людей слишком сложно содержать целых полгода на одном месте.

Прияна с изумлением слушала, как Святослав обсуждает эти дела со своими людьми и отдает распоряжения. Он еще так юн – даже не вышел из отроков, – но ему повинуется не только многотысячная русь, разбросанная на огромных просторах между двух морей, но и все земли на этом протяжении. Властный изменить судьбы десятков тысяч человек, он казался ей земным Перуном. Изначально чужая здесь, русь за несколько поколений успела пустить корни в славянские земли, и благодаря этим корням теперь могла шевелить и саму землю. И кто, кроме божества, мог одним движением руки привести в действие такие силы, какие и мысленным взором не окинуть?

Приехав через несколько дней в Свинческ, Святослав говорил только о подготовке войска и новом походе к двинским кривичам. Расспрашивал о дорогах на восток – на Оку и волоки к Дону, которые вели в хазарские земли. Разговаривал с купцами о путях и об условиях торговли, о вятичах и об отношениях с ними. О Хазарии здесь никто рассказать не мог: смолянские купцы не бывали дальше пограничных крепостей на притоках Дона, но разговоров о богатстве хазар и о тех способах, которыми они делают эти богатства, было много.

– Я взломаю эту стену, – спокойно обещал Святослав купцам. – Будем сами с товарами ездить за Хазарское море и в какие хочешь Шелковые страны. Дайте только срок.

И смоляне переглядывались: силу этого парня они уже увидели и понимали, что с ним они скорее добудут чести и богатства на пути в булгары и хазары, чем без него.

Заходила речь и о Полоцке.

– Возьму за брата моего Улеба Всесвятову дочь, посажу его воеводой в Креславле, – говорил Святослав. – А там уж, если Всесвяту боги других детей не пошлют, то и пусть наследует землю Полоцкую.

Именно взглянув на Улеба, приехавшего с братом, Прияна поняла, что промолчать не сможет.

– Видела я во сне князя Всесвята, – сказала она, когда Святослав подошел к ней поздороваться. – И видела… худо с ним.

– Захворал? – Святослав поднял брови.

– Хворал или нет, не знаю. Но думаю, у дедов он уже.

– Вот те раз! Улебка! – Святослав обернулся. – Клюй пернатый, говорят, помер тесть твой нареченный.

Улеб подошел, недоуменно хмурясь.

– Говорят? Гонец приехал?

– Гонец! – хмыкнул Святослав. – Только из Нави. Расскажи, что видела, – обратился он к Прияне.

Она снова описала свое видение. Выслушав вместе со всеми, Ведома кивнула:

– Это смерть. Но ты не видела на нем кровавых ран?

– Нет. Он просто был очень стар.

Стар, как положено тем, кто перешел из живых «в деды».

Киевляне переглянулись. Прияна уже заметила, что ближайшие соратники Святослава понимают друг друга без слов.

– Идти надо! – вслух озвучил общую мысль Улеб, до которого это дело особенно близко касалось. – Хоть разведаем, как там что.

Подхода дружин с Ильменя предстояло ждать не меньше месяца: одной дороги сколько.

Святослав не возразил, но повернулся к Прияне и взял ее за руку. Сдержанно вздохнул.

И она поняла, о чем он думает.

Он уже объявил Станибору, что хочет справить свадьбу здесь, во время ожидания войск. Молодая жена еще поживет здесь, пока он второй раз вернется от полочан, а потом, вероятно, по санному пути, они поедут в Киев. Ведома и Прибыслава уже все обсудили: нужно будет провести обряды, соединяющие супругов, а затем, в Киеве, мать князя примет молодую в новом ее доме и испросит благословения тамошних чуров. Прияна с нетерпением ждала дня, который все приближался, и вот…

– Такая она жизнь наша! – Святослав увидел огорчение на ее лице и обнял невесту. – С одного похода в другой! Ты меня и дальше редко когда дома будешь видеть, весной и осенью только разве.

– Но хотя бы… свадьбу… – с обидой на судьбу отозвалась Прияна.

– Может, прямо завтра? – Святослав обернулся к Станибору, потом глянул на Прибыславу. – Сегодня! Чего тянуть, у вас небось все рушники давно готовы!

– А людей собрать? – возразил Станибор. – Мы к концу жатвы звали.

Он хотел, чтобы вся земля Смолянская в лице всех ее лучших людей стала свидетелем того, что Святослав киевский берет дочь Свирьки в княгини, а не в младшие жены.

– А то ведь я уеду, а вы тут опять жениха какого найдете! – шутливо попрекнул Святослав, на самом деле не веривший, что эти люди посмеют обмануть его еще раз.

– Нет! – Прияна сжала его руку. – Я никаких женихов более не желаю! Иди в Полоцк. Я буду тебя ждать.

И, произнося эти последние слова, она осознала: в них отражается вся ее предстоящая жизнь. Судьба жены великого и светлого князя русского…

* * *

Посовещавшись, решили выступить немедленно и продвигаться к Полоцку, выясняя обстановку по мере приближения.

– Клюй пернатый его знает, что там теперь! – говорил Святослав. – Может, и незачем уже людей с Волхова дергать, а может, надо в Киев за подмогой посылать.

– Если наши сведения верны, – посмеивался Асмунд, намекая на то, что тревога поднялась всего лишь из‑ за девичьего сна.

– Она уже дважды сказала правду! О Хаконе и о Всесвятиче.

– Если так, то княгиня‑ вещунья будет тебе полезнее, чем даже дочь Олега древлянского. Если ты сумеешь убедить Эльгу…

– И пытаться не стану. Я выбрал себе жену, и хватит об этом. Матушка сама мне ее нашла и слова назад не взяла. А Олег и так никуда не денется. Деревлянь под боком – два дня, и мы там. Если кто зашевелится – по земле размажу. А смоляне далеко. Сам видел – Станибор тут чуть сам великим князем стать не попробовал. Теперь‑ то присмиреет, когда его сестра у меня в Киеве будет жить. Олег и так Деревлянь из моих рук получил – я дал, я и назад возьму. А смоляне… Дед Прияны был их князем. Ее отец был их князем. Ее сын будет… продолжать?

Асмунд только ухмыльнулся и потрепал сестрича по плечу. Святослав смолоду привык искать способы увеличить свою силу и влияние, но ранее предпочитал даже думать лишь на языке меча.

– А земля смолянская нам нужна, – продолжал тот. – Отсюда все пути открыты, в какие хочешь стороны. Через смолян попадаем к вятичам, а там с Оки до волоков на Дон недалеко. Мне эту землю покрепче привязать надо.

– А в Киеве говорил: пусть‑ де Улебка берет…

– Я тогда не знал… много чего. Знал бы – не сказал так. Ну ладно. Найдем и Улебке невесту. На свете девок много.

Удивительное дело, но тревога Святослава из‑ за того, что Улеб мог оказаться сыном Ингвара, к этому времени прошла. Не так чтобы он себя уверил, будто это невозможно, а просто это перестало казаться важным. Робостью Святослав и ранее не страдал, но встреча с Прияной сделала его связь с миром полнее и глубже. Он стал будто человек, что научился ходить на двух ногах, хотя ранее даже не догадывался, что скачет на одной. Теперь, когда возле него появилась такая красивая девушка, дочь и внучка смолянских князей, состоящая в родстве с конунгами свеев и самим Харальдом Прекрасноволосым, а к тому же одаренная пророческим даром, он поистине стал ощущать себя земным Перуном. А Улебка – это же просто Улебка. Сын материной сестры Уты, самый его близкий и преданный друг. Сейчас Святослав уже и не понимал, отчего тогда так встревожился.

Именно Улеб увидел это первым…

Будто желая убедить себя, что доверяет брату по‑ прежнему, Святослав послал его с передовым отрядом. Они уже миновали Витьбеск, забрав сотню хирдманов у Торара, и вышли к череде порогов – «заборам», как их здесь называли. Впереди тянулись десятки каменных гряд – сейчас, в конце лета, когда давно не выпадало дождей, вода стояла низко и приходилось тащить лодьи по берегу. К счастью, в этом году тут прошел уже не один обоз, поэтому кусты вдоль берега были расчищены, а бревна для катков остались с прошлого прохода самих киевлян. Все время, пока дружина волокла лодьи, передовые разъезды осматривали местность, опасаясь засад. Но все прошло благополучно, пороги остались позади. Святослав объявил отдых до завтра, рассчитывая остаток пути до Полоцка преодолеть по свободной воде за короткое время.

Для передового отряда Святослав взял два десятка лошадей: они шли берегом. Наутро, едва рассвело, дружина стала собираться в путь. Перед выходом Святослав, как обычно, велел Улебу осмотреть местность впереди. Двина текла здесь между не очень высокими, но крутыми склонами, с узкими песчаными отмелями понизу. Гребень частью порос кустами, но порой попадались открытые пространства лугов.

Улеб ехал во главе своих людей. Они миновали заросли, и вдруг…

От неожиданности Улеб охнул и вцепился в поводья. Долину впереди заполняло войско. На реке, шириной в четыре‑ пять перестрелов, цепью выстроились корабли: крупные варяжские лодьи, пригодные и для морского, и для речного плавания. Теснясь почти бок о бок, они перегородили все русло; стоя на каменных якорях, они были, как с удивлением отметили никогда такого не видевшие киевляне, связаны между собой толстыми канатами, чтобы ни один корабль не мог выбиться из строя.

Отряд остановился; каждому хотелось протереть глаза.

– Э… – воскликнул Агвид.

Не успел Улеб как следует удивиться кораблям на реке, как понял: это еще не все. На том берегу, где они ехали, впереди виднелось очень знакомое зрелище – плотная стена красных щитов. Очень длинная и прочная, рядов в пять или шесть, она перегораживала всю луговину и упиралась в опушку.

Дальше путь оказался закрыт: и по воде, и по суше. Улеб вскинул руку, но Торфред и сам уже схватил рог с плеча и затрубил, давая знать войску: впереди опасность!

Передовой отряд находился на виду, но стена щитов не двигалась с места. Стрелы тоже не летели. Приглядевшись, Улеб приметил два стяга, трепетавшие на высоких древках с двух сторон длинного строя. На ближайшем чернел ворон с раскинутыми крыльями, на втором, кажется, свивался кольцами змей. Возле каждого стяга виднелось по пять‑ шесть всадников: надо думать, вождь с приближенными. Всадники выделялись крашеными одеждами и блеском дорогой отделки оружия.

– Русы! – сказал кто‑ то рядом.

Но и так было ясно: это не славяне и не голядь. И строй, и корабли стояли неподвижно, только стяги трепетали. Казалось, это видение… морок, наведенный колдунами – есть такие предания о призрачном войске, которое видят там, где ничего нет…

А меж тем сияло утреннее солнце, зеленела трава и листва на кустах, вода Двины блестела, раня взор. Улеб заколебался, едва веря глазам и не зная, как быть: отступать? Или подъехать поближе и рассмотреть получше? Наконец он послал коня вперед и шагом двинулся к призрачному строю. Кто‑ то позади подал голос, но хирдманы последовали за вождем. На ходу Улеб поднял над головой левую руку в знак мирных намерений; щит его висел на седле, меч оставался в ножнах. И чем ближе он подъезжал, тем более живыми и настоящими выглядели те люди. Всё как у всех: щиты со следами ударов, тускло‑ серое железо шлемов, в первом ряду – мечи и секиры над верхней кромкой, во втором – ростовые топоры, которыми действуют через головы первого ряда. Точно таким же порядком выходит на бой и киевская дружина.

Когда до строя осталось шагов двадцать и Улеб почти увидел лица, щиты возле стяга раздвинулись и оттуда выехали три всадника. Так же, как и киевляне, не поднимая оружия, они шагом двинулись навстречу. Улеб остановился.

Всадники подъехали шагов на пять.

– Кто вы такие? – первым не выдержал Улеб. Он все еще не верил, что в этих краях на самом деле откуда‑ то взялась такая дружина. – Вы люди или морок?

И почти ждал ответа вроде «Мы жители волшебной страны под холмами…» – как в преданиях острова Эрин, известных среди викингов.

– Перед тобой люди Рагнвальда, конунга Полоцка, и Эйрика сына Бьёрна, конунга свеев, – ответил ему один всадник.

Он говорил по‑ славянски, но с чужим выговором, и произносил слова нарочито медленно, чтобы его поняли.

– Кто‑ то здесь понимает северный язык? – добавил он.

– Я понимаю, – на этом языке ответил Улеб.

Дома его родители говорили по‑ славянски, но в дружине хватало северян и их язык широко употреблялся. Как сотни подобных Улебу детей смешанных семей, он свободно владел обоими наречиями.

– Рагнвальд? – повторил он. – Конунг свеев Эйрик сын Бьёрна? Откуда вы здесь взялись? И почему… что ты сказал о Полоцке?

– Я сказал… Кто ты? С кем я говорю?

– Мое имя Улеб Мистинович, я родич князя Святослава.

– Это войско Святослава я вижу позади тебя?

– Да.

– Передай ему, что конунги Рагнвальд и Эйрик хотят говорить с ним и просят приехать на это место, обещая, что до этого ему и его людям не будет причинено никакого вреда. Дальнейшее зависит от исхода наших переговоров.

– Да вы… – запальчиво начал Улеб, не привыкший, чтобы Святославу кто‑ то обещал безопасность на его собственной земле.

Ибо ту землю, куда приходил, Святослав считал своей, и обычно бывало наоборот: это он обещал безопасность тому, кто исполняет его волю.

Но Улеб бросил еще один взгляд за спину собеседника и смолчал. Насколько он мог оценить, на луговине выстроилось войско численностью около двух тысяч человек. А ведь и на кораблях были люди: он видел там белые рубахи и копья над бортами.

– Конунги Рагнвальд и Эйрик сами будут говорить с князем? – надменно уточнил Улеб.

– Разумеется.

– И все эти люди… – Улеб помедлил, оглядывая строй, – тоже свеи?