Послесловие 21 страница

Святослав поднялся с места, придвинулся к Прияне и встал перед ней на колени.

– Твоя бабка правильно сказала. Не Хакон. Это я – тот мужчина, ради которого тебе стоит сходить в Навь. Если мне придется умереть слишком рано – ты сможешь сделать это ради меня?

Он взял ее руку, но Прияна не могла пошевелиться. Она смотрела в глаза Святослава, такие близкие, совершенно черные в свете костра, и видела Навь. Скорее не видела, а ощущала ее вокруг себя. Дух ее несся по темной дороге, что ведет вниз и все же выносит наверх. Она видела себя блуждающей во тьме незримых троп, а в руках у нее был человеческий череп со срезанной верхушкой. Внутри его пылал огонь, и она шла через тьму, освещая себе дорогу этим жутким светильником. Это был череп Святослава… и его же, Святослава, она искала в той тьме.

Не в силах вынести ужаса этого зрелища, Прияна закрыла глаза и пошатнулась. Святослав взял ее обеими руками за плечи. Голова ее напоминала кипящий котел: бурлящая внутри и тяжелая снаружи. Неудержимо тянуло вниз; охваченная плывущим ощущением «выхода из себя», Прияна не заметила, как лоб ее коснулся шелка на его плече. Щеку мягко пощекотали его волосы, она вдохнула теплый запах разгоряченного мужского тела и от этого пришла в себя. Этот запах, тепло, прикосновение его рук так ясно оживили в ней обычные телесные ощущения жизни, что не могли не вернуть из небытия. Она вдруг ощутила, что обрела прочную опору в земной жизни – то, чего ей так не хватало с самого детства.

Прияна выпрямилась, безотчетно провела руками по волосам.

– Да, – выдохнула она, подняв на него глаза. Веки вдруг потяжелели, навалилась огромная усталость, будто тяжелая и жаркая медведина. – Я видела это сейчас. Я пойду ради тебя в Навь. Не знаю когда… еще не скоро. Но этот день настанет.

* * *

Наутро, когда отроки сворачивали шатры и переносили поклажу в лодьи, к Прияне снова подошел Святослав. Он опять был просто в рубахе и ничем по виду не выделялся среди дружины, но Прияна увидела его еще издалека. Он отличался от других чем‑ то более важным, чем одежда.

– Вот. – Подойдя, он взял ее кисть, поднял и поднес к ней серебряный хазарский перстень с красным камнем.

Попробовал на один палец, на другой, отыскивая подходящий по размеру. Выбора особого не имелось: вчера ему пришлось в темноте обыскать запасы старших оружников, носимые на шейных гривнах, чтобы найти какой‑ нибудь приличный перстень на тонкий девичий пальчик. Тут тебе не Киев, где какие хочешь купцы и златокузнецы – русские, греческие, хазарские, бохмитские! В походе чем богат, тому и рад.

– Это тебе. – Наконец он надел перстень и поднял глаза к ее лицу, сжав кисть в своей широкой ладони. – Не убегай от меня больше. Обещаешь?

Прияна в смущении едва посмела поднять глаза от своей руки, зажатой в его руке, и взглянуть ему в лицо. Почему‑ то сейчас, когда они вроде как достигли согласия, она с большим трудом подбирала слова, чем когда сердилась на него.

Но Святослав понял это молчание. Наклонился, поцеловал ее, скрепляя уговор, выпустил и ушел к отрокам на берегу.

А Прияна впервые за эти восемь лет ощутила, что у нее на самом деле есть жених.

* * *

Русь с низовий подошла на рассвете того самого дня, когда Всесвят собрался выступать ей навстречу.

Три дня назад он получил весть: вражье войско у Креславля. И не поверил ушам.

– Этого не может быть! – твердил он, глядя на отрока в серой продранной рубашке, который приплыл на челноке и теперь стоял перед князем, шатаясь от усталости. В долбленке их было трое, и они спешили изо всех сил. – У Креславля! Русь! Но откуда? Сколько?

И в недоумении оглядывался на Богуслава с Велизаром. Сколько говорили об этом, сколько ждали – но не в это же лето!

– У Кре… Креславля, – отрок сглатывал, тяжело дыша. – Завиша мне говорит: плывите, Смолка… упредите князя… Мы и погребли… Три дня…

– Но сколько их?

– Много!

Глядя в усталые, под опухшими веками глаза отрока, Всесвят понимал: точнее ответа он не добьется.

Оставалось переглянуться. Русь прошла всю летиголу за неполный месяц? Как такое возможно?

– Неужели разбили… – недоверчиво начал Богуслав, хорошо знавший, как непросто пройти через земли воинственной летиголы. – Да они же, Корьята с его людьми, такое войско собрали! Я своими глазами видел! Как могли они так быстро…

– Только если… – начал Велизар.

Вспомнились слова смолянина Равдана: предала вас голядь!

– У Креславля… – повторил князь. – Это им дней пять… Делать что будем?

– Людей собирать и идти к Дисне, – решительно ответил Богуслав. – За день дойдем, если в лодьях. А там на порогах встретим.

– И что?

– Что? – в раздражении Богуслав раскинул ладони. – Ладу спляшем! Биться будем, пес его мать!

– С теми, что есть?

– А я тебе других рожу?

– Богуша, не кричи, – поморщился Всесвят.

На него вдруг накатило спокойствие человека, которому совершенно нечего терять.

Около трех сотен того войска, с которым Городислав ходил вниз по Двине, еще находилось возле Полоцка: Всесвят не распускал его, ожидая обещанной помощи от Святослава. Но тот ушел всего дней десять назад и в лучшем случае добрался до Смолянска. Ждать его назад было рано. А та, другая русь, шедшая с низовий, ждать не стала. Сколько горя и волнений пережили полочане за последние полгода: надежды на брак с сестрой смолянского князя, гибель княжича, потеря невесты, угроза от киевской руси, потом от нее же – надежда на спасение… И вот все перечеркнуто двумя короткими словами: русь идет! Теми, что звучали уже много раз в этой части света и для многих племен и родов означали конец свободы, а порой и жизни.

День потратили на сборы. В этот же день к Полоцку прибежал кое‑ какой народ, живший ниже по реке: слухи подтвердились. Говорили разное: одни – что у руси войска десять тысяч, другие – что дружина совсем невелика, и полтысячи не будет. Всесвят отмахивался, считая, что у людей от страха разум помутился, но Богуслав объяснял: они разное видели. Одни – все войско, другие – передовой отряд.

Но вот подогнали лодьи, набрали припасов. Сумели найти на три дня – и то богато в голодную пору перед жатвой. Что дальше… А дальше, как русь и говорит: или возьмем у врага, или нам будет уже не надо! Принесли бычка в жертву Перуну, поделили по кусочку если не на всех, так хоть старейшинам. Всесвят порой жалел в глубине души, что Святослав киевский так не вовремя нагрянул: невесту отнял и увез, лишив последней надежды продолжить род… Княгиня Горислава, добрая жена, в рассуждении этого надежд уже не подавала. Но держался князь спокойно: из судьбы не выпрыгнуть.

Наутро Всесвят с ближними людьми вышел из городца, намереваясь спуститься к лодьям. И тут снизу истошно заревел рог.

– Бегом! – приказал он, еще не зная, что случилось на берегу, но предчувствуя: опоздали.

Из тумана над Двиной выскакивали лодьи. В каждой сидело человек по двадцать, и на голове у каждого тускло блестел железным боком шлем. Уже поэтому русы казались иными существами, нечеловеческими, исторгнутыми бездной, чтобы убивать. С круглыми щитами на левой руке, с топором или мечом в правой, они выскакивали прямо в воду и бежали к луговине на берегу. Те три дня, что гонцы спешили сюда от Креславля, русы ведь тоже на месте не стояли, с опозданием сообразил Всесвят. А он так рассчитывал на эти три дня!

Полочане, уже ждавшие князя возле лодий, встретили русь потоком стрел. Но стрелы застревали в щитах, впивались в борта: при виде вражеского войска у ловцов, привыкших стрелять по зверю, дрожали руки. А главное, русы обращали внимание на стрелы не больше, чем на комаров: даже если кто‑ то вскрикивал от боли или падал, остальные и не оглядывались, а продолжали мчаться вперед через воду и каменистую отмель, будто бессмертные. Их ловкость, слаженность, быстрота смущали не менее чем блеск оружия в руках: по первому взгляду становилось ясно, что они делают привычное им дело и уверены в успехе.

Несмотря на крики подбежавшего первым Богуслава, упорядочить строй не удалось: к тому мгновению, когда русины выскочили на берег, полочане стояли там беспорядочной толпой. А русы мигом выстроились, сомкнув щиты, и почти так же быстро двинулись на них. Кое‑ кто посмелее кинулся вперед, и в мелкой воде произошли первые схватки: застучали топоры о дерево щитов, раздались первые крики, брызнула в речную воду первая кровь. А из тумана выходили новые лодьи, и ревел в отдалении вражеский рог, будто предупреждало о своем появлении чудовище, голодное и злое.

Наконец подоспел Всесвят с ближними людьми и старейшинами. Полоцкое войско плотным комом ударило на врага. У прибрежной отмели завязалось сражение. Зная, что отступать им некуда, кривичи бились отчаянно, но их неумелые удары приходились на щиты и шлемы, а мечи и топоры руси валили насмерть, доставая незащищенные головы. Оставляя тела под ногами, битва пятилась от берега к холму. До вершины долетали хриплые крики, стук, треск, звон.

Вдруг из‑ за кустов у реки, будто дурное видение, появился еще один строй. С диким устрашающим криком в бок полоцкому войску несся рой красных щитов и железных шлемов. Ударил, будто кулак, и сразу отбросил назад, к ивняку, зажал, заставил полочан бесполезно топтаться. Войско продолжало подходить, но высаживалось чуть ниже по течению, под прикрытием кустов.

Оставляя убитых и раненых, полочане поневоле стали отступать. За спиной у них, между берегом и вершиной холма, тянулась петля Полоты; русло и прибрежные овраги поросли кустами, что делало местность неудобной для сражения. Через петлю, для удобства подхода к Двине, были положены два дощатых мостика.

– За мост! За мост! – кричал Всесвят, не зная, кто его услышит в этом шуме и не понимая толком, сколько у него осталось людей. – Отходи! Мост ломай!

– Сам отходи! – К нему метнулся Богуслав.

Часть людей услышала князя и даже поняла; но отступали толпой, а те, кто уже успел перебежать мост, сразу взялись за доски, не успев пропустить своих же.

– Пес твою ма… – Всесвят устремился туда, чтобы прикрыть отступление.

Брошенная из строя викингов сулица ударила его в незащищенный бок. Всесвят упал на колени, потом рухнул лицом вниз.

– Князь ранен! Князь! – вопил рядом Гудима. – Чистуха! Громча! Помогай, князь ранен!

Толпа неслась прямо через них, Гудиме едва удавалось ее сдерживать, чтобы не затоптали лежащего. Чистуха, с совершенно круглыми от ужаса глазами, при виде древка, торчащего из Всесвятова бока, совсем обалдел и почти безотчетно выдернул сулицу. Уж очень жуткое было зрелище.

Хлынула кровь.

К ним пробился Богуслав. Увидев багровую лужу и сулицу с окровавленным наконечником рядом на земле, он выбранился, но ведь поздно! Кое‑ как Богуслав попытался зажать рану ладонью; рука мигом окрасилась горячей кровью. Мелькнула мысль: последняя кровь князей полоцких…

– Поднимай! – Он замахал руками. – Понесем! Велько! Прикрой, ворона старая!

Вдвоем они подняли Всесвята; кровь продолжала идти, но перевязать было нечем и некогда.

Велизар, совершенно неопытный в таких делах, лишь бестолково метался туда‑ сюда, не зная, что делать с бегущим войском. Яробор, мужик помоложе и побойчее, осознав дело, попытался восстановить строй перед мостом, через который уже тащили князя. Но вот красные щиты и железные шлемы тускло сверкнули уже рядом. Беспорядочно отбиваясь, полочане ушли за первый мост и сбросили в реку доски; одна и так треснула под тяжестью множества людей.

– За мостом! Строй! – орал Богуслав. – За мостом стройся!

Видя, что править без него некому, он передал князя кому‑ то из бегущих, а сам схватил топор и копье из валявшихся под ногами.

– Стоять! Лучники!

С трудом остановив кого‑ то, он нашел несколько лучников. Русы уже шли через Полоту: воды там оставалось едва по колено, и главную трудность представляли склоны оврага. Здесь полочане получили преимущество.

– Стой! Отобьемся! – кричал Радим, размахивая топором. – Сюда, ко мне! Луки! Сулицы!

Сулиц не хватало: наковать за лето успели не так много, а терялись они быстро. Но все же, видя врага в невыгодном положении, около полусотни полочан из уцелевших вняли призыву. Выстроившись над оврагом, они давали отпор: метали сулицы, шестами сталкивали русов, лезущих на склон, швыряли камни.

Но у русов тоже нашлись лучники: стоя на том берегу, они стреляли по защитникам ближнего склона и быстро отогнали их. А первые шлемы уже мелькали на этом берегу. Отряд Радима не отступил и бросился в схватку; пока они держались, Гудима и товарищи успели донести Всесвята до следующего моста.

Там все повторилось. Поняв свою единственную надежду, Богуслав не стал пытаться отражать врага внутри речной петли; быстро пробежав ее и стараясь не думать о сыне, который остался где‑ то за спинами русов, воевода велел разобрать второй мост и за ним выстроил всех оставшихся людей. За спинами их, уже довольно близко, виднелись раскрытые ворота Полоцка, и старейшина Своислав, опомнившись, останавливал всех и пытался выстроить. Не получалось разглядеть, много ли руси им противостоит: кусты и овраги не давали широкого обзора. Но казалось, что враги везде и Полоцк окружен тройным кольцом.

Гудима, видя, что происходит позади, велел остановиться и опустил Всесвята на землю. Кровь больше не текла, оставив лишь багровое пятно на серой шерсти свиты, но бесчувственный князь был землисто‑ бледен. Глаза уже запали, пересохшие губы приоткрылись. Гудима попытался вспомнить, где в последний раз видел отца, но не вспомнил. И побежал назад, туда, где Богуслав собрал всех оставшихся: около двухсот человек.

Между вторым мостом и воротами разыгралась отчаянная схватка. Прижатые к городцу, полочане отбивались изо всех сил; у кого не было щитов, пытались отбрасывать вражьи клинки палками.

Из ворот выбежала Звенислава; за ней торопилась княгиня. Девушка услышала крики, что «князь ранен», и полетела, не думая об опасности; мать пыталась ее остановить. И обе разом застыли, расширенными глазами глядя, как пятятся на них спины полочан, теснимых красными щитами и железными шлемами. А перед воротами лежал на земле Всесвят с мертвенным лицом и в окровавленной свите.

С усилием отведя глаза от зрелища битвы, Звенислава устремилась к отцу. Беспомощно огляделась: ее толкнул сюда нерассуждающий порыв, она не подумала, что если отец ранен, его же надо чем‑ то перевязать. Все это походило на страшный сон; так и казалось, вот сейчас она моргнет, и все это исчезнет, снова настанет обычное тихое утро с туманами над Двиной и нежным птичьим щелканьем…

Спины расступились, в прорыв потекли красные щиты. Замелькало железо. С ревом и свистом русы устремились в раскрытые ворота, топча последних защитников. Кто‑ то из полочан кинулся в городец, но закрывать створки оказалось поздно. Княгиня и ее дочь, припав к телу Всесвята, жмурились от ужаса, каждое мгновение ожидая смерти, которая прекратит все это. Мимо них топотали бегущие русы, раздавались ликующие, шальные крики на чужом языке; в голосах звучало упоение борьбой и кровью.

– Хр‑ равн! Хр‑ равн! [21] – ревели они, точно буря, и торжествующе колотили клинками по умбонам своих щитов.

* * *

…И вот на площадке перед тыном остался лишь один человек. Крепкий мужчина зрелых лет, с непокрытой головой и дыбом стоящими пышными полуседыми волосами, бросился в открытые ворота, будто надеялся найти там спасение, но уже меж столбов остановился. Развернулся и с широким замахом ударил топором на уровне глаз, норовя снести голову. Рагнвальд мигом нагнулся, уходя из‑ под удара, а разгибаясь, сам ударил мечом с таким же широким замахом – клинок пришелся на ребра под поднятой рукой пышноволосого. Тот упал, а Рагнвальд рванул вперед, перепрыгнув через тело.

За воротами было пусто. Рагнвальд привычно вертелся, отыскивая очередного противника, но никто больше не кидался на него с топором, не пытался ударить в щит тяжелой рогатиной зверолова. Зачем эти дураки все время бьют в щит – можно подумать, видят в нем приманку! Он ожидал, что внутри стен городца его ждет последний отряд, отборная дружина самого местного кнедза – как венды называют конунга, – и сам конунг: в шлеме, кольчуге и под стягом.

Но здесь не оказалось никого: пустая вытоптанная площадка, окруженная избами. Какие‑ то люди жались к стене между строениями, в испуге выставив перед собой топоры, тут же толпились коровы и козы. Даже захотелось протереть глаза: они что, невидимые? Это колдовство? Колдуны придали воинам вид скотины, чтобы его обмануть?

И только потом Рагнвальд сообразил: да просто этот город больше некому защищать. Он сам сейчас убил последнего здешнего воина.

По носу что‑ то текло. Рагнвальд провел грязными пальцами по коже под наносником шлема: на черной от пыли руке оказалась кровь. Кто‑ то ударил его в лицо, к счастью, не настолько сильно, чтобы сломать нос, но железо наносника оцарапало кожу на переносице. Кажется, в остальном он цел.

Снаружи битва прекратилась. Хирдманы гнали обезоруженных пленных. Часть полочан скатилась по склону холма мимо тропы и скрылась в оврагах; надо послать людей прочесать кусты. Вся длинная тропа к реке и склоны вокруг нее, овраги, мелкие реки – или это одна извилистая река, Рагнвальд еще не понял, – были густо усеяны лежащими телами в белых и серых рубахах. На полотне краснела кровь. Ветер шевелил мертвые волосы. Кто‑ то еще дергался и стонал, пытался ползти к кустам.

– Наших много убитых? – тяжело дыша, обратился Рагнвальд к Балли.

– Сакси и Оддера я видел убитыми, сколько всего, пока не знаю. Сейчас всех соберем и посчитаем.

– Проверьте дома! – Рагнвальд взмахом клинка обвел избы вокруг площадки. – Там могут быть люди. Где их князь? Он отступил?

Хирдманы бросились к домам. Строения оказались набиты людьми, так что едва удавалось войти; но никто не сопротивлялся, и когда всех выгнали наружу, оказалось, что там почти только женщины и дети. Никакой дружины в городе не обнаружили.

– Так это что, все, кто здесь есть? – Рагнвальд с трудом в такое верил.

Латгалы сдержали слово и беспрепятственно пропустили войско через свои земли. Но это не значит, что путь вверх по очень широкой, порожистой реке дался легко. Невзирая на обещания местных, Рагнвальд и Эйрик постоянно высылали вперед по обоим берегам охранительные отряды, желая убедиться, что им не приготовили засаду. Эти меры замедляли продвижение, но все же получалось куда быстрее, чем если бы путь себе приходилось прокладывать мечом.

Достигнув земель, где проходили рубежи между латгалами и кривейти – Рагнвальд уже запомнил, что латгалы именно так называют местных вендов, – два конунга собрали хёвдингов на совет. Эйрик предлагал двигаться дальше прежним порядком. Рагнвальд же предпочитал ускориться: бросить здесь полон и скотину, замедлявшие ход войска, под охраной половины людей – латгалы не упустят случая загрести чужое добро! – и рвануть вперед, чтобы накрыть конунга кривейти, пока тот не ждет.

– Куда нам спешить? – возражал Эйрик. – Кривейти не уйдут. А разделяться во враждебном окружении опасно. Тут не море – сел на корабли и отчалил. Если нам нанесут урон и часть войска погибнет, остальные могут и не суметь вернуться назад.

– Я не собираюсь поворачивать назад! – без малейшей досады в который уже раз повторял ему Рагнвальд. – Я буду идти только вперед, пока не выйду на Путь Серебра. Здесь кончается земля, через которую нас пропускают мирно. Дальше придется прорываться с боем…

– А ты предлагаешь разделиться и ослабить наши силы!

– И поэтому так важна быстрота. Конунг не ждет, что мы появимся так скоро. А если мы будем ползти, как обожравшийся Фафнир, волоча за собой весь полон и скот, он получит время выкопать яму на нашем пути и засесть в нее с мечом наготове[22]. Ударим сейчас, пока он в растерянности от смерти последнего сына. Захватим его город. И тогда я пришлю к тебе гонца, и ты спокойно подойдешь ко мне со своими людьми, полоном, скотом и прочей поклажей.

– Так ты хочешь сам идти вперед?

– А ты думал, я других буду толкать на это безрассудство?

В конце концов хёвдинги согласились с Рагнвальдом. С датской частью войска он пошел вперед, а Эйрик со свеями остался, захватив первый город кривейти. Здесь никто не сопротивлялся: увидев на реке почти двухтысячное войско, местные хёвдинги открыли ворота и вышли просить мира.

– Как бы Эйрик того, не свалил назад с нашей добычей! – смеялся Оддвар.

– Не свалит, – успокаивал Рагнвальд. – Тогда ведь он не узнает, достиг ли я Пути Серебра, и умрет от любопытства.

И вот, похоже, цель была близка. Держа меч в опущенной руке, Рагнвальд вышел назад за ворота.

– Слушай, конунг! – окликнул его Хелльгейр Зуб. – А может, это не тот город? И конунг живет вовсе не здесь?

– Висислейв! – закричал Рагнвальд. – Найдите мне кого‑ нибудь из вендов! Пусть спросят у местных: это тот город или нет?

Вдоль тропы закричали, отыскивая вендов. Рагнвальд огляделся. Чуть в стороне от ворот прямо на земле сидели две женщины, вернее, женщина с покрывалом на голове и девушка с длинной косой. Обе рыдали. Присмотревшись, он увидел, что они склоняются над вытянутым телом мужчины в кафтане из простой серой шерсти и со светлой бородой. По положению тела Рагнвальд сразу отметил: мертвец.

– Эй, девушки! – окликнул он. – Этот город – Полоцк?

Услышав зовущий чужой голос, Звенислава подняла голову. Перед ней стоял русин, кажется, довольно молодой; шлем наполовину скрывал его лицо, но на плечо падал хвост очень светлых спутанных волос. В руке он держал меч с кровью на клинке.

– Эй, квиннур! Се град йест Па‑ ла‑ тес‑ кья?

Не сразу Звенислава поняла, о чем он и чего хочет. Перед ней лежало тело отца: он уже не дышал, но когда отлетел его последний вздох, она не поняла – в это самое время над ними гремела клинками, топотала ногами и трещала щитами битва.

Но теперь все кончено. Отец мертв, ворота раскрыты, внутри городца и перед ним, на всем протяжении берега – русы. Из ворот вышел еще один, вскинул рог и победно задудел, давая понять: город пал!

Звенислава встала. Волосы растрепались и облепили мокрое от слез лицо. Она хотела убрать их, чтобы лучше видеть, но и руки оказались липкими. Подняв ладони, она увидела на них грязь из пыли и засохшей крови. Крови ее отца.

– Змей ты проклятый! – хрипло от плача закричала она. – Чтоб тебе лопнуть! Чтоб тебя разорвало! Ты убил моего отца! Ты всех наших людей убил! Будь ты проклят! Чтоб род твой сгинул навек! Чтоб тебе ни отца, ни матери, ни детей не увидать! Гнида ты косматая, чтоб тебе первым куском подавиться!

Дрожа от ярости и негодования, вытеснившими прежний страх, она приближалась к нему, держа перед собой окровавленные руки. Холм и берег были залиты дыханием смерти; неслышно стонали духи погибших, рея над неподвижными телами; Звениславе казалось, что она властна, будто сама Марена, собрать эту боль и горе в ладони, слепить в плотный ком и швырнуть в того, кто все это сюда принес!

– Что ты наделал, падаль подзаборная! Чтоб тебя псы сожрали без погребения! Чтоб тебе свой дом разоренным увидеть, как мы увидели! Чтоб тебе в один день все потерять, как мы потеряли! Чтоб твоих детей у тебя на глазах убили!

Рагнвальд недоверчиво смотрел на тонкую юную девушку, которая шла к нему, в ярости выкрикивая что‑ то непонятное, и протягивала грязные ладони.

– Чтоб тебе от руки холопа умереть! – Подойдя вплотную, она ударила его обеими ладонями по груди, будто перенося на них свое проклятие вместе с кровью Всесвята. – Чтобы и рода твоего памяти не осталось, один позор навеки!

– Хватит! – Рагнвальд схватил ее за запястья; она рванулась, но не смогла освободиться. – Что она говорит, кто‑ нибудь понял?

– Приветствует тебя! – пояснил запыхавшийся Прибина – первый из вендов, кого нашли. – Но лучше ей перестать. Это есть Полоцк? – обратился он к самой Звениславе. – Где ваш кнедз? Всасвит его имя, так?

– Вон он, – Звенислава, которую Рагнвальд все еще держал за обе руки, обернулась и кивнула на тело. – Вон лежит отец мой, возле него мать моя. Загубили вы князей полоцких, загубили род полочан. Да забудут вас боги ваши, как нас наши забыли!

Рагнвальд выпустил ее руки.

– Вигго! Вон лежит их конунг. Перенесите его куда‑ нибудь в приличное место. Женщин отведите в их дом. Ульвид, собираешь раненых, потом мертвых. Вальгаут, выставляй стражу у кораблей и за воротами. Здесь мы останемся, пока не подойдет Эйрик.

* * *

Когда явился Эйрик со второй половиной войска, вокруг Полоцка уже не осталось почти никаких следов битвы: только ветер носил по округе остатки погребальной гари. Отдышавшись, Рагнвальд первым делом выгнал уцелевших полочан, мужчин и женщин, собирать мертвых и готовить крады. Стояло жаркое лето, и он не хотел, чтобы по всей округе запахло мертвечиной, а потом в его войске пошли повальные болезни. И потянулись к ярким летним небесам густые столбы черного дыма, теплый ветер понес запах паленой плоти… Среди зелени лета, блеска воды в Двине, под голубыми небесами все это казалось страшной ошибкой богов. Женщины причитали, не веря, что это возможно: погиб князь, перебита полоцкая дружина, в городе враг, а боги будто не заметили ничего – не уронили дождевой слезинки, не нахмурились облаками, не прогремели гневно громовым раскатом…

Никогда от основания города не видел Полоцк такого многолюдства. Все луговины вокруг были заняты шатрами и шалашами, людьми и скотом. Будто целый народ снялся с места и переселяется за тридевять земель! К почти двухтысячному войску прибавился голядский полон – несколько сот человек, молодых женщин, девушек и отроков, да пара сотен голов разного скота, служившего им всем для прокормления. Население самого Полоцка – женщины городца и окрестных весей, пытавшиеся здесь спрятаться, с полсотни мужчин, уцелевших после разгрома войска, – тоже жили как в плену, в тесноте и страхе. Никто их не запирал, но как убежишь через плотно забитый русами воинский стан, окруженный дозорами? В воздухе постоянно висел негромкий гул, похожий на пчелиное жужжанье, в который сливались голоса, мычание и блеяние. Рагнвальд, опытный в делах управления большими войсками, велел вырыть много глубоких отхожих ям, иначе вскоре по округе стало бы невозможно пройти.

Сразу после битвы Рагнвальд отправил своих вендов к уцелевшим мужчинам – выяснить, кто у них теперь за старшего. Женщины во главе с княгиней уже собрали своих раненых и осмотрели убитых. Радим пал у моста, Гудима – на полпути к городу, Богуслав – прямо в воротах. Из княжьей родни, хотя бы дальней, удалось отыскать живым только Велизара: у него оказалась разбита голова, видимо, обухом секиры, и он лежал замертво. Но череп остался цел, и отыскавшая его княжна Велизара, уже начав причитать, обнаружила, что старик дышит.

Его перенесли во Всесвятову избу в городце, и он даже пришел в себя чуть погодя, но для переговоров пока не годился. В обчину, где полочане справляли священные праздники и собирались на совет, привели с десяток старших мужчин из уцелевших воев. А на почетном месте перед очагом, в окружении деревянных столбов‑ чуров, сидел беловолосый русин с красноватым обветренным лицом, с заметной ссадиной на переносице.

– Меня зовут Рагнвальд сын Сигтрюгга, я вождь этой дружины, мой род правил в Южной Ютландии – это за морем, – объявил он при посредничестве Прибины. Сам Рагнвальд мог сказать несколько слов на языке вендов, который понимали и кривейти, но для такой сложной речи требовался толмач. – Скажите, далеко отсюда до Пути Серебра?

Кривичи не сразу поняли, о чем он.

– Это где русы с Ловати на Днепр ходят? – догадался наконец Яробор. – Не так далеко. До Витьбеска дней пять езды, а там уж русы сидят, это город их.

– Это уже те самые русы, которые владеют Альдейгьей, а на юге – Кенугардом?

Не сразу собеседникам удалось разобраться, что как называется.

– Леший поймет! – хмурился Воидар. – И на Ильмене вроде русы сидят, и на полуденной стороне, слышно, до самого моря Греческого русы, а какие те, какие эти – мы не ведаем.

– Но между этим городом и тем, где русы, уже больше нет других конунгов?

– Святослав киевский с той стороны пришел. Не слышно, чтобы там еще какие князья жили.

– Он вернется, – мрачно предрек Яробор. – Обещал прийти и войско привести. Да опоздал вот.

– А я что говорил? – Рагнвальд обернулся к своим хёвдингам, недоверчиво взиравшим на угрюмых мужиков в потрепанных, порой со следами крови грубых рубахах. Не очень‑ то это походило на шелковые одежды, которые берут в городах Страны Франков или в Бретланде. – Они ждали самого конунга Кенугарда с войском, и если бы мы не поспешили, править здесь мог бы он. Прибина, спроси: они подвластны конунгам Кенугарда?

– Раньше не были, – ответил Воидар. – А нынче… Святослав хотел дань брать взамен за оборону. Уж видно, отказались от нас боги, нынче судьба наша такая – под какой ни то русью быть. Одни с восхода, другие с захода – кто вперед успел… чтобы вас всех леший взял!

– Теперь я все понял, – кивнул Рагнвальд. – Слушайте, что я вам скажу. Ваши конунги погибли, и дальше я стану вашим конунгом. У вас есть выбор: если вы не желаете повиноваться мне, то вы, ваши жены и дети будут проданы в Витибески, кроме тех, кого я отдам в награду моим людям. Или вы признаете меня, и тогда я буду править этой землей по тем же обычаям и порядкам, что ваши прежние конунги. Стану брать с вас такую же дань, как брал Всесвити. Но конунгам Кенуграда мы никакой дани платить не будем.