Послесловие 20 страница

– С ней еще ничего худого не случилось, – напомнила Эльга. – Я обещаю, что не обижу ее. Ты же мне веришь?

– Никто не знает своего срока. Мы с тобой не молоды уже. Что ее ждет? А будет ли ее муж любить? Если нет – от того и ты не защитишь. А если тебя не станет? Господь – вечен, Он всякую душу в мир выпускает, будто птичку, и назад в назначенный срок принимает. Никто – ни муж со свекровью, ни мать с отцом, ни дети родные, – никто человеку не даст такого покоя, блаженства, счастья в этой жизни и в будущей, как Господь. Ты, княгиня русская, вольна надо мной и моей дочерью. Так нам Бог судил – мы не ропщем. Но позволь ей высшую милость обрести, тогда и с твоих плеч эта ноша снимется. Тогда уж ей защита будет – Господь наш, и других не потребуется.

Олег замолчал, будто излил всю душу и все дыхание. Святана и Держана возле укладки смотрели вытаращенными глазами, едва дыша. Эльга тоже молчала. Она и раньше кое‑ что слышала о Христовой вере – в Киеве хватало христиан, и она сама покровительствовала торговым людям, которым крещение помогало удачнее вести дела в Греческой земле. Но впервые она услышала о том, как греческий бог помогает даже тогда, когда по виду не помогает вовсе. И в чем, собственно, заключена его притягательность для тех, кто не торгует шелками.

– Другой бы отец чего путного для дочери попросил, – сказала Эльга чуть погодя. – Чтобы каждый год – платье цветное, а как родится сын – все доходы с города хорошего, Любеча, к примеру. И на каждого следующего ребенка – обручья золотые. А ты вон чего! – Она глубоко вздохнула. – А ведь это я могла бы ей дать: и платья, и узорочья. Чего просишь – дать не могу. Не вольна я в этом, брат мой любезный! Сам ведь знаешь, что княгиня должна делать. Неужели не помнишь, как Мальфрид божьи сорочки шила и капы наряжала, как летом ее водой обливали, если засуха, как первую полосу зажинала, как венки вили и в святилище несли… Я помню – мы с Утой ей помогали богам служить. Теперь я служу. А после меня – княгиня молодая будет служить. Если не будет – считай, вовсе ее нет. Не примут боги такую княгиню, и народ не примет, и детям ее никакой чести не будет. Хочешь судьбу всего потомства своего загубить?

– Потомства… – Олег вздохнул. – Жалею о потомстве своем… но думаю – душу загубить не страшнее ли?

– Есть долг перед родом. Тем, что дал тебе жизнь и честь. А в чем твой долг перед родом, ты понимаешь? Предки твои кровь проливали, а ты все это Христу в жертву хочешь отдать?

Олег молчал, но Эльга видела, что это молчание – согласие.

– Ты не волен в этом, – тихо, но твердо произнесла она, наклонившись к нему над столом. – Это не твое. Это завоевано другими, и не тебе раздавать.

В этот миг даже она – страшным образом разорвавшая связи с родом, о чем знали только она, Ута и Мистина, – ощущала, как глубоко во тьму прошлого уходит корень всякого живущего. Сколь великое множество прежде живших держит его на плечах и в какой малой мере человек сам владеет жизнью и судьбой, которые считает своими.

И ведь Олег тоже это понимал. Но он видел свет далеко наверху, небесный свет, дотянуться до которого не пускали те глубокие корни. И чтобы лететь, от этих корней нужно было оторваться. Стать самим по себе. Ничтожно малым. Один на один с Богом.

* * *

Древлянская невеста приехала, когда жатва уже шла на всех полях Киевщины. Ее привез сам отец, намереваясь пробыть здесь до свадьбы. По приезде Олег Предславич с дочерью отправился, как обычно, к своему свояку Острогляду, но назавтра Эльга послала за ними. А впервые увидев девушку, засмеялась от неожиданности.

Почему‑ то она ожидала, что дочь Олега будет похожа на всех женщин его семьи: Мальфрид и ее дочь Предславу, высоких, светловолосых и голубоглазых. И только увидев тонкую черноволосую девушку среднего роста, сообразила: да ведь Горяна похожа на свою мать Ярославу, наполовину болгарку. Черты ее смуглого лица были не так чтобы правильны, но находились в удивительном согласии между собой; непохожая на светловолосых полян и золотисто‑ рыжих высоколобых русов, Горяна на первый взгляд поражала, удивляла, но тем не менее казалась очень красивой. Дуги темных бровей, чуть более пушистых на внутреннем конце, безупречно повторяли очерк узковатых темных глаз. При спокойном выражении лица черты казались мягкими, но стоило ей улыбнуться, как все они приобретали вид искрящегося задора. Не повезло ей только с зубами: здоровые и белые, они росли неровно, однако тем, кто немного к ней привык, это тоже начинало нравиться. Удивляясь сама себе, Эльга обняла Горяну: в груди потеплело, она уже была готова полюбить эту девушку и радовалась, что ошиблась в своих ожиданиях.

Вместе с Олегом пришла и Предслава с трехлетней Ростишей – одной из своих младших чад. Ута и ее дочери уже сидели у Эльги, так что изба оказалась полна. Но даже среди множества нарядных женщин Горяна сразу бросалась в глаза, ее черная коса сильнее выделялась среди белых убрусов. Эльга приказала накрыть стол, подать перевары с разными ягодами и травами, пироги, свежие ягоды, сливки, мед, масло, теплый хлеб.

– Ну, расскажи, как ты живешь? – предложила она Горяне, пылая нетерпением поскорее узнать ту, что станет ей вместо дочери и в долгих отлучках Святослава будет коротать с ней вдвоем месяц за месяцем. – Что ты любишь, чему обучена?

– Шить, ткать, вышивать, – ответила Горяна.

Выговор ее напоминал материнский, но она говорила понятно. Держалась она скромно, но не так чтобы робко.

– Все ли у тебя готово из приданого? Если в чем нужда, чего не хватает, то мы поможем, еще время есть до свадьбы.

– Благодарю, княгиня, у меня всего довольно. Матушка все прислала, как вы с ней зимой уговорились.

– Хочешь, пойдем княжий двор посмотрим? – предложил Эльга.

При виде невесты сына в ней с необычайной остротой ожили воспоминания, как она сама, такой же юной девой, приехала в Киев, чтобы выйти замуж за Ингвара. И тот, как сейчас Святослав, оказался в отъезде… Эльга помнила свое нетерпение увидеть его, свое любопытство к новому дому – старый Свенельд тогда еще лишь достраивал двор для молодого князя. Эльга вспомнила все свои тогдашние чувства, опасения, надежды, свои мечты о женихе и первое разочарование из‑ за того, каким он оказался на самом деле. Бросила взгляд на Уту и увидела, что у сестры тоже слезы в глазах.

– Как повелишь, матушка, – согласилась Горяна. – А можно мне будет посмотреть церковь Святого Ильи?

– Церковь? – Эльгу немного смутило это странное в невесте желание, и она снова вспомнила тот зимний разговор с Олегом. – Отчего же нет? Теперь это твой город, ты в Киеве хозяйка… чего хочешь, то и посмотри.

Горяна благодарно улыбнулась ей.

– Да что там смотреть? – удивилась Предслава. – Изба как изба при складах купеческих, над Ручьем. И пройтись там негде – одни тыны да дворы гостиные, псы брешут да бродят всякие… побродяги.

– В Овруче у нас нет церкви, и я никогда богослужения не видела. В Велиграде матушка брала меня в храм Святой Маркиты, но я была совсем дитя…

– Где же тебе побывать привелось? – спросила Эльга, пытаясь перевести разговор на что‑ то более простое.

Ее покоробило и встревожило то, что юная девушка, невеста, приехавшая выходить замуж, первым делом спрашивает не о женихе, а о церкви!

– Я родилась в Гнезно, у моего деда Земомысла. Год или больше мы все прожили в Мораве, в Велиграде, там родился и умер мой братик, потом опять угры стали теснить нас, и отец отослал нас с матушкой к деду. А сам уехал на Русь. Мы с матушкой жили в Гнезно, потом отец позвал нас к себе в Деревлянь. Вот мы и поехали к нему.

Эльга уже в целом знала повесть о превратностях судьбы своего племянника Олега, но сочувственно кивала. Жена и дочь разделяли его вынужденные странствия, взлеты и падения. С самого рождения эта юная девушка была скиталицей, не знающей, где будет сегодня и завтра, ждет ее слава и честь или позор и новое изгнание. Родные боги едва ли много заботились о ней, оторванной от какой‑ либо земли и не знающей толком, где ее родина: в Польше, в Мораве, в Деревляни? Может быть, на Руси ей больше повезет и здесь она найдет свой настоящий дом. Ведь Горяна – внучка болгарских царей и ляшских князей, правнучка моравских Моймировичей и самого Вещего – имела право с почетом водвориться на киевском столе. С не меньшим правом, если рассудить, чем в свое время сама Эльга.

– Тяжело вам с матушкой пришлось, – вздохнула Ута, не понаслышке знакомая с превратностями жизни знатной жены. – Олегу‑ то что, он мужчина, а мужчинам судьба такая… женщин жалко.

– Господь хранил нас – то ввергал в опасность, то извлекал из пучины горя милосердной рукой, – со спокойной убежденностью ответила Горяна. – Но мы не роптали. Ибо сказано: к Царствию Божьему ведет узкий путь. Человек богатый и благополучный идет по жизни путем широким и торным, но к Богу тот не приводит. Царь Небесный, посылая невзгоды, сужает путь человеческий и тем отворяет ворота к спасению.

Эльга, уже не улыбаясь, устремила на Олега многозначительный взгляд. Тот развел руками: дескать, я не виноват!

– Кто же научил тебя этому? – Эльга пристально взглянула на Горяну.

– У моей матушки есть священник, отец Косма Житина. Он рассказывал, как при благочестивом князе Ростиславе занялась в Мораве заря новой жизни и рассеялся мрак. Пришли святые братья, епископ Мефодий и брат его Кирилл, и принесли с собою веру в единого Бога. И в темных глубинах дремучих лесов зазвучало пение, побеждающее тьму: «Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе! »

Горяна оживилась, заговорила свободно, будто передавала чудесное сказание, и вдохновение в ее голосе увлекало за собой.

– Мефодий, Кирилл, друзья и ученики их вспахали сохой святого слова сердца морован, посеяли семена Христовой веры и стремления к добрым делам. Всюду Мефодий проповедовал, учил людей, как спасти душу, и толковал слова и смысл божественных книг. И призывал: «Приидите, поклонимся Цареви Нашему Богу». В радости, что слышат о величии Господа, со всех сторон собирались мороване и внимали словам Мефодия: «Окропляю вас святой водой, и очиститесь вы от мерзости идольской и от грехов ваших, и единый Бог смилостивится над вами». Нравились морованам эти речи, и охотно они крестились, и каялись, и молились в сердечном волнении, и пели, как их научили: «Господи, помилуй нас! » И где бы ни останавливался с проповедью Мефодий, всюду он прославлял Бога, закладывал церкви во имя святого Климента, ибо мощи святого даровал ему Господь. И прорезал свет нового учения мрак идольских рощ.

Женщины, не исключая и Эльги, смотрели на нее с изумлением. Ничуть не смущенная вниманием, Горяна говорила, будто пела, ее темные глаза сияли, кровь играла на щеках, и все слушали, не решаясь пошевелиться.

– Но ты ведь не крещена? – когда она умолкла, спросила Эльга.

– Нет. – Горяна бросила взгляд на Олега, и по этому взгляду, по выражению его лица Эльга поняла, что это лишь краткое напоминание о долгих, долгих разговорах и спорах между отцом и дочерью. – Отец не позволил мне принять истинную веру, потому что ты, княгиня, повелела не делать этого. Но я верю, что Господь наставит тебя и умудрит, когда я сама буду просить тебя даровать мне разрешение ступить на путь спасения и вечной жизни.

– Ты хочешь принять крещение?

– Дивно ли, что видевший свет не любит более тьму? Кто ведает о жизни вечной во Иисусе Христе, захочет ли продолжать жизнь греховную, носить одежду царства тьмы, пребывать в смрадных рубищах ветхого человека?

Предслава в недоумении оглядела одежду Горяны: белую как снег сорочку, платье греческого образца – из тонкой светло‑ серой шерсти, отделанное тонкими полосками красного шелка, тканый красный поясок с кистями, красное шелковое очелье, шитое золотом, с золотыми подвесками моравской работы на висках. «Где же тут вонючие отрепья? – читалось на ее лице. – Разве отец меньшую дочку дурно одевает? »

Даже Эльга не находила что сказать. По привычке глянула на Уту, но и у той на лице отражалась лишь растерянность. Ветхий человек? О каком‑ таком старике дряхлом ведет речь девушка, которой положено расспрашивать будущую свекровь о женихе? Они понимали, что не понимают Горяну, и опасались сказать глупость.

– И твой дед Земомысл… он ведь не христианин? – спросила Ута.

– Он – нет, но брат моей матушки, князь Мешко, любит слушать Христовых людей. Он говорит, что принять Христову веру – это и душу свою спасти для вечного блаженства, и с владыками иных земель войти в братский союз. Короли германцев, чехов, болгар давно уже просвещены Христовой верой и много благ от того получают.

– Милая, все же лучше нам для начала посмотреть княжий двор, – спас их Олег Предславич. – Там ты скоро уже будешь хозяйничать, так неужели тебе не любопытно взглянуть на свой дом? А церковь никуда не денется.

– Хорошо, батюшка. – Горяна опустила глаза.

Но Эльга видела: та повинуется лишь из покорности, а не потому, что хочет видеть княжий двор.

Осмотреть его было удобнее сейчас, пока Святослав и половина дружины ушли в Смолянск: вторая половина жила в Вышгороде, на Олеговой горе остался лишь десяток сторожей и женская челядь. Асмундова жена Дивуша, хорошо знавшая это хозяйство, охотно показывала Горяне все: гридницу, дружинные избы, клети, погреба, баню. Коней и скотину держали не здесь, поэтому запаха навоза будущая княгиня могла не опасаться. Дивуша описывала хранение припасов, порядок распределения дани, шедшей на содержание дружины, сколько им нужно на год всякой тканины, льняной и шерстяной, кожи на обувь и ремни, и сколько гридни бьют посуды. Челядь таращила глаза на новую хозяйку. По приказу Эльги Дивуша достала ключи и отомкнула укладки с греческим платьем, хорошей посудой и прочей дорогой утварью: пока князь отсутствовал, все это хранилось под замками в бревенчатой клети.

Горяна внимательно осматривала свои будущие владения и богатства. Как в целом поставлено и ведется дружинное хозяйство, она, конечно, уже знала и достаточно повзрослела, чтобы постепенно перенять его у Дивуши (та только и мечтала сбыть с рук обузу и заняться своими детьми). Когда же Дивуша с гордостью предъявила связки бирок, на которых хитроумным порядком зарубок и разных значков обозначалось количество припасов и прочие заметки для памяти, пообещав со временем обучить этому и Горяну, та удивила ее.

– Я знаю болгарскую грамоту и цифири, – сказала она. – Можно записать. «От Будивида ржи три берковца»[20]. И запоминать ничего не надо.

Но через пару дней попытавшись заговорить с ней о предстоящей жатве, Эльга снова пришла в растерянность.

– Я ей рассказываю, как у нас «серпы женят», а она говорит, что не будет этого делать! – делилась Эльга потом с Мистиной. – И Велесов сноп угощать не будет. Потому что «ведающий истинного Бога не может служить идолам деревянным и каменным»!

– Эта девушка очень не глупа! – посмеивался в ответ Мистина. – Она говорит именно то, о чем мы с тобой говорили уже не раз. Греки никогда не признают нас за ровню, мы всегда будем для них чащобой неумытой, если не примем их веру. Они будут и дальше откупаться от нас, чтобы мы не ходили грабить их окраины, но уважать не более чем псов.

– Святша говорит, что ему не больно‑ то нужно их уважение, пока они платят нам дань, а не мы – им.

– Но с болгарами василевсы согласились породниться, а с нами? Вот нам нужна жена для Святши – ты сама понимаешь, есть ли смысл нам свататься к цесарям? Посмотри на болгар: они крестились еще тогда, когда отсюда, из Киева, русь с Аскольдом во главе впервые пошла на греков. Наши искали там добычи, золота и паволок, а болгары – Христовой веры. Крещением они спаслись от войны, и, похоже, Христос и правда кое‑ что для них сделал. С тех пор не они уступают грекам, а греки уступают им. Все больше и больше. Посмотри на Симеона! Он собрал под своей рукой огромные просторы. Вот мы хвалимся, что наша‑ де земля от моря до моря, а болгарская – между трех морей! У них тоже разных племен было понамешано, и оратаи, и кочевники, у всех свой обычай, своя вера, свой язык. Общая вера Христова их объединила, и трех поколений не прошло – смотри, куда махнули! Наших князей греки величают всего лишь архонтами, а Симеон зовется кесарем, и греки признали за ним это право, то есть посчитали равным себе! Велики‑ Преслав, говорят, город не хуже самого Царьграда.

– Но Симеон всю жизнь воевал с греками!

– Зато именно он прогнал угров туда, где они сейчас.

Они выразительно посмотрели друг на друга: именно угры изгнали Олега Предславича из отчих владений и тем добавили Эльге немало волнений за судьбу собственного наследия.

– Симеон не раз осаждал Царьград, но не просто брал дань, как наши делали не раз, а оттягал себе земли у василевса, – продолжал Мистина. – Он договорился выдать свою дочь за Константина, а ты знаешь, что это значит? Это у нас тестю может наследовать зять, а у греков – и наоборот. У них для тестя василевса даже звание особое есть… запамятовал, у Ригора можно спросить. И с тех пор Симеон – кесарь. Царь, как болгары говорят. Добился бы он этой чести, не будь христианином? Да никогда! Скорее хмель утонет, а камень поплывет. А ведь Симеон мог бы, повернись к тому дело, сам стать кесарем греков. Зоя его обманула и нарушила договор, но Симеон снова чуть не захватил Царьград. Он едва не стал василевсом не по уговору, а силой. Не то что мы – лишь поглядели на стены с моря да и пошли восвояси, потому что грекам дешевле и проще откупиться от нас, чем воевать. Теперь вон дань берем, купцов посылаем, а грамоту с купцами отправить – грек понадобился, сами не разумеем.

Эльга хмурилась, но молчала. Эти речи Мистина мог вести только с ней: вся прочая русь гордилась Олеговыми и Ингваровыми победами, радовалась взятому серебру и цветному платью, предпочитая не думать о том, как ничтожно мало все это по сравнению с богатствами «Базилейи Ромайон». И правда же: дань эта – будто кость, что псу бросают, чтобы не хватал за ноги.

– Симеон мог бы взять Царьград, если бы не умер, – рассуждал Мистина. – Но сын его женился на внучке Романа‑ тестя. Впервые в жизни девушку из семьи василевсов выдали за чужого.

– А для нас у них нет ли невесты? – усмехнулась Эльга, стараясь скрыть смущение.

– А ты уговоришь Святшу креститься? – Мистина выразительно поднял брови. – Петр, Романов внучатый зять, от рождения крещен. Без того невесту просить – только зря позориться. Так что бери Олеговну и… как они говорят, на все Божья воля. Может, Горяна еще уговорит Святшу креститься. И тогда не для него, так хоть для детей его можно будет и кесареву дочь посватать. Мы ведь, что ни говори, а тоже дань с греков берем! – усмехнулся он.

– Но пока Горяна не уговорила Святшу креститься, она должна делать то, что всегда делали княгини. А она не хочет.

– Это можешь делать ты. Как и раньше.

– Это слишком опасно. – Эльга прошлась по избе. – Князь, который первым в своем роду крещение принимает, не больно‑ то сладкую жизнь получает на земле. Весь народ против него восстает. Как же так – богов родных отверг, чуров оскорбил, дедовы могилы осквернил. А мы, русь, и так здесь не свои, не коренные. Не от тех богов род ведем. Если еще чужого бога превыше старых поставим – не полететь бы и нашим головам. Святше и так дома не сидится. Его предки завоевали слишком много земель – чтобы найти незавоеванное и дать руси новую добычу и славу, ему уже придется ходить очень далеко. Ты думаешь, Христос поможет ему в этом?

– Христос может помочь в чем угодно. Главное, говорить, что сделанное тобой сделано во славу Его.

– Но Святше и так будет непросто одновременно ходить в походы и удерживать уже завоеванное. Пока мы с тобой живы – поможем. Но мы не вечны. Что будет после нас?

– Для того ты и собираешься его женить. Если у него будет жена‑ христианка, это поможет дружбе с христианскими народами. Его дети смогут породниться и с чехами, и с болгарами, и с греками. Насчет болгар я бы очень сильно подумал…

– Но это не поможет дружбе со своим народом! Горяна не хочет «женить серпы» и вить Велесовы бороды. Я могу ее заставить… – Эльга замолчала и задумалась. – Но будет ли толк? Народ возмутится, если увидит над собой княгиню чужой веры. Если бы хоть это была я… Когда Святша женится и служить богам будет молодая княгиня…

– Если бы молодая княгиня служила богам, князева матушка могла бы сесть в духовную лодью, как говорит Ригор, и отправиться на поиски Небесного Царства? – подсказал Мистина.

Эльга промолчала. Впервые она хотя бы намекнула вслух о чем‑ то подобном. Мистина единственный годился для такого разговора. Он не станет заламывать рук, ужасаться, возмущаться, ибо на все смотрит здраво, трезво и исходя из соображений пользы. Не будет, как Ригор и другие христиане, ликовать о спасении души, не принимая в расчет последствия на земле – или радуясь невзгодам, что сужают путь земной жизни и выводят в Царствие Небесное.

– По‑ твоему… это не совсем безумие? – спросила она наконец.

– Для матери князя – не совсем. Народ смутится, но переживет это, если у них будет молодая княгиня, чтобы благословлять серпы, и все такое. А ты станешь сестрой всем христианским князьям и, возможно, даже духовной дочерью василевсов. Это еще не обретение звания василевса Руси, но некий шаг к тому.

– Ты думаешь, нам вообще стоит… ступить на этот путь? Как болгары, мораване, чехи…

– Я не знаю. Я ведь не вещун. Не знаю, принесет ли нам это пользу. Но попробовать стоит. И сделать это должен тот, кто имеет власть и влияние, но отвечает только за себя. И это – скорее мать князя, чем его жена. Понимаешь?

– То есть если Святша сам не хочет креститься…

– А я не думаю, что он этого хочет, – вставил Мистина.

– Его жена христианкой быть не должна?

– Кто‑ то же должен шить «божьи сорочки»! – развел руками воевода.

Эльга еще помолчала, походила по избе, пытаясь освоиться с этой мыслью. Мистина молча поворачивал голову вслед за ней. Он знал эту женщину двадцать лет и понимал: она способна на куда большее, чем двадцать других жен.

– Вот… я только сомневаюсь… – Она остановилась перед ним. – Удастся ли нам объяснить это Горяне?

Глава 9

– Ты говорила, что ваш род – потомки Харальда Прекрасноволосого?

Прияна подняла глаза от огня. Обратно из Полоцкой земли в Смолянскую обе дружины двигались неспешно: вверх по течению Двины приходилось подниматься на веслах, поэтому на то же расстояние требовалось в два, а то и в три раза больше времени. К тому же от летней жары понижался уровень воды, обнажая больше мелей, что тоже замедляло движение. На ночь Святослав и Равдан разбивали каждый свой стан, каждый выставлял свои дозоры. Тем не менее нынче вечером, когда все уже поужинали и младшие потащили котлы на реку мыть, к шатру Равдана, где у костра среди отроков сидела Прияна, явились все старшины киевлян: Святослав, Улеб и их вуй Асмунд. Причем Святослав даже надел свой красный кафтан: днем в лодье Прияна видела, он был просто в рубахе, как все. Поздоровались, сели на бревна, покрытые плащами – вот уж перед кем не приходилось извиняться за столь неудобное сиденье! – и замолчали с чинным видом, показывая, что пришли просто так. В гости.

Равдан и Асмунд перебрасывались какими‑ то необязательными словами. Прияна видела, что оба брата не сводят с нее глаз, но молчала. Она так и не поняла, кем ей считать себя: невестой или пленницей? До сих пор Святослав лишь объявлял ей свою волю, не спрашивая: а хочет ли она ехать с ним в Киев? Давний уговор на этот счет вроде бы избавлял его от необходимости спрашивать, но своей попыткой сбежать в Полоцк она ясно дала понять, что передумала. И вот чем он считает ее теперь – своей добычей? Равдан предпочитал не обсуждать это, пока они не окажутся у Станибора в Свинческе. Прияна подавила вздох: вот уже дважды она уезжала из дома, пытаясь выйти замуж, и второй раз возвращается ни с чем. Недоля привязалась, хоть плачь! Или Кощеюшка ворожит…

Но вот Святослав все же придумал, о чем с ней поговорить.

– Так и есть, – ответила она, без спешки переведя на него взгляд. – Моя бабка Рагнора, мать отца, была дочерью Харальда. У него родилось девять дочерей, но она пережила их всех. Она прославилась как колдунья, умела насылать страшные проклятья, заранее предсказала час своей смерти. Мне сравнялось восемь лет, когда она умерла. Гибель ее была жуткой: темной весенней ночью ее утащил к себе в могилу недавно похороненный мертвец и проломил ей голову. Так их и нашли: он сидел на своем сиденье в могильной яме, а она, тоже мертвая, лежала у него на коленях. Бабку похоронили, но через несколько месяцев она сама начала ходить к нам в избу по ночам…

Озаренная отблесками костра среди вечерней тьмы, Прияна рассказывала в нерушимой тишине; слушали не только киевляне, но и свои отроки, которые уже хорошо знали эту жутковатую повесть. Сосредоточенно и задумчиво слушал Равдан, держа руку на рукояти своего знаменитого варяжского топора со змеем на лезвии. Но и Прияна не ощущала обычной досады – в этот раз ее ведь никто не просил «рассказать про Кощея», но рассказ как‑ то сам запросился наружу. И с удивлением она ощутила то самое вдохновение, которое, должно быть, ощущал Сверкер, впервые повествуя об этом в гриднице перед смолянскими боярами. Ей есть что рассказать светлому князю русскому, чем удивить. И это грело сердце.

– Мертвые по‑ прежнему считают меня за свою, и я часто слышу духов. Это происходит на грани сна и яви: когда я должна вот‑ вот заснуть, в моей голове звучат голоса, предупреждающие о близком бущущем. Они не всегда говорят о том, о чем я хотела бы узнать, но никогда не обманывают… – закончила Прияна. – Вот так я узнала, что твой стрый Хакон должен умереть. Но духи не открыли мне его имени, и я подумала, что они говорят о тебе.

– Обо мне? – встрепенулся Святослав, который заслушался, как ребенок, безотчетно глядя в пламя. – Почему обо мне?

– Мне же требовалось как‑ то объяснить, почему ты восемь лет не присылаешь за мной. – Прияна ехидно прищурилась. – Что, кроме смерти, могло оправдать, если князь нарушит слово?

– Я не нарушил! Я приехал за тобой! – Святослав взмахнул руками, будто показывая, что находится здесь, а не в Киеве. – Мне мать о тебе не рассказывала… совсем ничего.

Под его пристальным взглядом Прияну пробрала дрожь. Блеск его глаз ясно говорил: то, что увидел он сам, ни мать, ни кто‑ то другой не мог ему поведать.

– Если бы я знал… – начал он снова, – прислал бы за тобой раньше. Я много слышал о Харальде – у нас в дружине есть нурманы. Но кто бы мог подумать, что его родная правнучка живет у смолян! Я тоже буду как Харальд. Он завоевал весь Норэйг, а я объединю и буду владеть всеми странами, где говорят на нашем языке. Мой отец собрал всех славян, что живут между Полуночным морем и Греческим. Я пойду еще дальше. Возьму все земли между Днепром и Хазарским морем. Моим сыновьям пригодится мать, которая принесет им кровь Харальда! – усмехнулся он.

– Мы ведь говорим о том, что я стану твоей княгиней и матерью будущих русских князей? – Прияна требовательно взглянула ему в лицо.

Она знала, что Равдан не хочет начинать этот сложный разговор сейчас, пока они среди чиста поля и у них меньше людей. Но молчать означало бы соглашаться и на другое – на что Прияна решительно не собиралась соглашаться.

– Да, – так же прямо ответил Святослав. – Мы говорим об этом.

Асмунд выразительно подвигал бровями. Улеб толкнул брата в бок.

– Чего пихаешься? – Тот обернулся, недовольный, что его отвлекают.

– Святко, ты что? – зашептал Улеб. – Нас зачем посылали? Княгиня…

– Отстань! – отмахнулся Святослав с досадой. – Я – князь, я жениться буду, а не княгиня. Мне и решать. И ты умеешь ходить в Навь? – снова обратился он к Прияне.

Сейчас она занимала его куда больше, чем мысли о матушке, и это было хорошим знаком для будущей жены.

– Обычно… До сих пор духи сами приходили ко мне, когда хотели, – призналась она. – Но однажды… Именно тогда, когда умирал Хакон… Я держала его за руку, когда он уходил… Я так хотела его удержать, но не могла…

Она запнулась, вспомнив свою тогдашнюю тоску. И обнаружила, что сейчас воспоминание о той жуткой ночи уже не приносит прежней боли. Хакон ушел навсегда, но судьба восполнила ее потерю. Неподалеку от нее сидел Святослав – в красном кафтане, с блестящими в свете огня светлыми волосами, и его лицо с немного вздернутым носом, оживленное увлекательным разговором, уже не казалось замкнутым и суровым. Каким счастьем будет доверие этого человека, столь грозного к врагам, но столь любимого своей дружиной! То неделимое, единственное в своем роде доверие, которым мужчина дарит только истинно любимую супругу! Святослав не похож на Хакона, как она когда‑ то надеялась, но может дать ей столько, сколько Хакон никогда бы не смог.

– Но я заглянула туда, в Навь, – тихо продолжала она, чувствуя неодолимую потребность доверить ему самое важное свое переживание. То, о чем до того рассказывала только Ведоме. – Я увидела тьму, а в ней руны, которые могли бы его спасти. Они сияли огнем, они были близко и далеко, как луна, отраженная в воде, понимаешь? Я хотела взять их, потянулась к ним, но тут… – у нее перехватило дыхание, и она запнулась, – Рагнора схватила меня за руку и сказала: «А ты уверена? Уверена, что это тот самый мужчина, ради которого тебе стоит идти в Навь? » Я не знала, что ответить… И тогда… Навь ушла от меня, или вышвырнула меня, я не знаю. Но я снова оказалась в яви. А те руны остались во тьме.

Она замолчала. И все молчали, затаив дыхание, лишь потрескивал костер.