Послесловие 17 страница

Куда заторопились? Крыша, что ли, горела? Ему следовало съездить в Полоцк самому. А уж потом, к осени, как у людей водится, привезти и невесту. Но нет. Прияна не желала ждать.

И отчасти Равдан ее понимал. Она ждала восемь лет и извелась от насмешек. Когда ему приходилось жить в лесу, томясь от скуки, он тоже подбивал своего побратима Лютояра на разные безрассудства. Еще тогда не зная, что Лютояр – единственный наследник князей Велеборовичей. И чтобы вернуть дедово наследие, тому пришлось совершить некоторые безумства.

Напоминание о, пожалуй, самом безумном из них сейчас лежало на траве рядом с ним, под правой рукой. Варяжский боевой топор с серебряным змеем на лезвии, сплетающим длинное тело в хитрый узор. Когда‑ то его привез в эти края богатый свей, посланец тамошних конунгов. Равдан слышал его имя, но запамятовал. Свей погиб на волоке, едва ступив на Смолянскую землю. Топор и столь же богатый рейнский меч – здесь их звали варяжскими – ушли за ним в могилу. И оттуда их вытащили Равдан и Лютояр, хотя полезли вовсе не за этим. Но их проникновение в могилу повлекло такие жуткие последствия, что они запрятали свою добычу подальше и постарались о ней забыть. И почти забыли. Будучи в южных краях, в Русской земле, куда юный Святослав позвал их воевать с древлянами, Равдан не раз вспоминал свой топор из могилы, когда видел подобное же дорогущее оружие в руках ладожских и киевских варягов. С трудом верилось, что сам когда‑ то владел чем‑ то подобным. Эти восемь лет Равдан вспоминал топор со змеем, будто дивный сон. И даже не знал, куда же тот делся. Нави обратно на тот свет унесли! Пока Прияна, вернувшись домой из ведьминой избушки, не объявила, что нашла эти самые меч и топор.

Спасибо чурам, за восемь лет в округе не осталось ни одного человека, способного опознать эти вещи или хотя бы вспомнить, откуда и с кем они могли сюда попасть.

– Перконс вам в дар послал, благословляет! – насмешливо сказала старая Еглута.

Она‑ то помнила эти вещи, ибо сама тогда их и спрятала в избушке.

– Не им, а мне послал! – поправила ее Прияна. – Это я с собой возьму и мужу моему поднесу. Я когда их нашла, не знала еще, что скоро воевать. А боги знали!

Станибор и Равдан стиснули зубы, мысленно бранясь последними словами, но промолчали. Даже сейчас они не могли признаться, что сами украли эти вещи из смрадной могилы того козла…

Не козла, а Биргира ярла из Бьёрко – могла бы поправить Ведома. Именно из‑ за нее и Прияны князю и воеводе приходилось молчать. Возле могилы Биргира они проломили голову старой Рагноре. А она была не только матерью Сверкера, но и бабкой его дочерей. Этого убийства Ведома и Прияна не простили бы даже им.

Утром в самый день отъезда Прияна позвала Равдана и вручила ему варяжский топор.

– Будет с жениха моего и меча, – сказала она. – Я поняла, почему их два. Потому что нужно действовать двумя руками, и эти две руки – кривичи смолянские и кривичи полоцкие. Меч я увезу, а топор здесь оставлю. Хочу, чтобы ты им владел.

– А почему не князю? – все же спросил Равдан, стараясь не выдать, как рад.

– Потому что ты первый в сторону войны путь проложишь.

Зная дурную судьбу топора, Равдан поколебался немного. А вдруг наследство Биргира проклято? Уж их, осквернителей могилы, проклятье не помилует! Но не сумел одолеть искушения – ему дарили мечту восьми лет! Именно то, что он сам выбрал и вытащил из могилы. И теперь не мог с даром расстаться.

– Хорошо. Поезжай, – сказала Прияна. – Пусть Всесвят готовится к свадьбе поскорее.

– Не терпится княгиней стать?

– Я слишком долго ждала. Теперь мне восемь дней за новые восемь лет кажутся.

– Да ладно, денька через три, если богам поглянется, и сядешь на медведину[18], – обнадежил ее Равдан.

А сам подумал: если там и Всесвят еще на сани не присел.

* * *

– Как это – передумал?

Улеб даже переменился в лице и подошел вплотную к сидящему на траве Святославу, но тот лишь поднял к нему спокойные глаза. Он уже второй день крутил в голове один замысел, ни с кем не делясь – редкая для него скрытность, и то вызванная лишь тем, что дело имело прямое отношение к самому близкому для него человеку.

– Сядь! – Он поймал опущенную руку Улеба и потянул; тот присел рядом. – Я подумал… Незачем нам за смолянкой гнаться. Пусть она себе к Всесвяту едет. Пусть Всесвят свадьбу играет. А мы их уже там накроем. Хорошо бы прямо на пир свадебный попасть, как гром с неба – ну, в былинах такое случалось, помнишь? – усмехнулся он.

– Но зачем? – не понимал Улеб. – По пирам ты, что ли, стосковался? Святко, ты что? Голову напекло?

– Смотри! Всесвят стар. Сыновей у него нет. Наследников нет. Потому Станята так и вскинулся, как пес на кость, девку из дома выслал, едва прослышал, что Всесвяту новые сыновья нужны. Станята сам нацелился Всесвятовыми землями завладеть.

Заслышав важный разговор, многие из лежавших отроков приподнялись, сели или даже подползли поближе.

– Но если свадьбу успеют сыграть, Станята это право и получит! – сказал Иггимар, среди прочих отдыхавший рядом на траве. – Оттого и заспешил, это точно.

Иггимар – или Икмоша, как его вслед за матерью звали в дружине, – был старшим сыном Жельки. Сыновья Ингваровых жен до его свадьбы с Эльгой – Жельки и Славчи – хоть и родились не от Ингвара, а от его гридней, данных им в мужья, все же считались кем‑ то вроде названых братьев Святослава и потому в дружине занимали почетные места. Каждый из них в глубине души помнил, что тоже мог бы родиться княжеским сыном, и в Святославе видел свою же невоплощенную честь. Всего их насчитывалось семеро, да к ним поближе держались трое зятьев – мужья сестер, выданных за своих же, дружинных. Вожаком всей ватаги считался Иггимар, Гримкелев сын, – старший годами, то есть ровесник Святослава, но выше его на голову, здоровенный, широкоплечий, с круглым лицом и немного пухлыми щеками. Зимой на них ярко розовел румянец, выдавая «поросячье» здоровье, как дразнил его Улеб. Сейчас, под жарким летним солнцем, Икмошина белая кожа раскраснелась и пылала, как спелая ягода. Длинные, очень светлые, как у покойного отца, волосы, вечно плохо чесанные, торчали неряшливым облаком во все стороны, на подбородке золотилась такая же неряшливая бородка. По настоянию матери Икмоша год назад женился, но у себя дома его удавалось застать куда реже, чем в князевой гриднице, даже когда дружина находилась в Киеве.

– Ты‑ то чего решил Станяте помогать? – спросил Улеб.

– Да с того! – На лице Святослава мелькнула досада, что дружина никак не уловит такой простой мысли. – Если Всесвят, хрен старый, мою невесту умыкнул, могу я с него спросить или не могу?

– Полоцк будем воевать! – сообразил Икмоша и расхохотался.

– Дошло!

Отроки загомонили. Все понимали, почему Вестим и Асмунд отговаривали Святослава от ссоры с князем Станибором: Смолянская земля – уже считай своя, она платит дань, дает войско, включена в торговые пути и связана разными докончаниями. С ней ссориться и затевать войну, которая разорит и киевского князя тоже, было неразумно. Но Полоцкая земля – чужая. А может ведь стать своей!

– Пусть‑ ка он с моей невестой свадьбу справит – мы тогда не одну девку оттуда увезем, а каждому вам по девке! – весело продолжал Святослав, и гридни отвечали одобрительным гулом. – Добычу возьмем – хоть земля полочан и не богата, а все же не пустая стоит! Мехов возьмем, скота, полона! А потом своего посадника посадим, и будут нам полочане дань давать!

– Точно! – загомонили гридни, в первую очередь Икмошина ватага, знавшая, что при разделе добычи долей обижена не будет.

– Верно говоришь!

– Все вынесем подчистую!

– А смолянам урок будет! – заключил Святослав, и его голубые глаза хищно прищурились. – Больно много воли Станята взял, не успела Хаконова могила травой порасти! Я ему ручонки‑ то окорочу!

– Может, в Смолянск за остальными нашими послать? – предложил Радобой.

– Да нет, подожди! – во весь голос закричал Улеб, перекрывая гвалт, и схватил Святослава за плечо. – Ты чего такое говоришь? Это моя невеста! Мы так условились! Ты сам сказал! В Киеве еще! При старшей дружине, при княгине, при моем отце сказал, что мне ее отдаешь!

– Так я и отдаю! – Святослав повернулся к нему, не понимая, что тут такого. – Тебе она и достанется. Даже лучше – сейчас она просто девка, а будет княгиня полоцкая.

– Она не просто девка! – Улеб встал на колени рядом с сидящим Святославом: хотелось выпрямиться, но неловко было нависать над князем. – Она княжеского рода. Она правнучка того Харальда, что весь Норэйг в руки собрал. У нее таких, как этот Всесвят, в дедах целая вязанка. Он ей чести не прибавит. А вот мне совсем разная будет честь – девку взять или вдову какого‑ то пня старого!

– Да ладно тебе! – Святослав по привычке тронул его за плечо, пытаясь успокоить и унять. – У него там небось потрясется да повиснет, достанется тебе твоя девка девкой!

Гридни вокруг смеялись, но Улеб их не поддержал.

– Ты о ней‑ то подумал? – в волнении взывал он. – Ей‑ то каково? Замуж выйдет, обряды справит – и вдруг через день вдовой остаться! Да за другого идти! Она не полонянка, чтоб под всяким побывать! А ты ей такую долю готовишь!

– Пойми ты, дурная голова, – мы новую землю возьмем, с полоцких кривичей будем дань брать! Хочешь, тебя князем туда посажу! Как раз за женой в приданое княжий стол возьмешь.

– Князю чести добудем, себе – славы, а ему девку жалко! – Иггимар придвинулся к спорящим. – Улебка, опомнись!

– Сам опомнись! – Бледный от негодования Улеб оттолкнул руку Святослава. – Мне не девку какую‑ то жалко, а мою жену! Мать моих детей! Или ты забыл, каково моей матери поначалу пришлось? Она ведь из девок за Дивислава ловацкого вышла, а осенью пришел Ингвар и убил его! Город их взял, все разорил, добычу забрал! И ее с Дивиславичами в Киев увез! Жене врага такого не пожелаешь, а то была моя мать! И ты теперь моей жене ту же долю готовишь! Опомнись, Святко! Это ж не чужие, это уже наши! Это твоя же невестка будущая! Она в нашу же семью войдет! А ты с ней такое сотворить хочешь! С самого начала судьбу поломать!

Святослав не отвечал. Будто громом пораженный, он не сводил горящих глаз с лица своего брата – того лица, которое знал не хуже, чем черты родной матери, с самого рождения. Слова Улеба были как удар огнивом по кремню: вдруг посыпались искры и выхватили из тьмы такое простое и очевидное обстоятельство, которого он никогда раньше не замечал. То, что стоит перед глазами с младенчества, часто остается незамеченным.

Пришел Ингвар и убил Дивислава… Город взял, все разорил, добычу забрал… Уту в Киев увез! Эту повесть о сестре матери Святослав знал с детства, но никогда не задумывался, как это все осуществлялось. Не приходило в голову отнести к близким родичам то, что для любых чужих людей в том же положении было бы очевидно.

Кто же не знает, что в таких случаях бывает! Когда молодые жены побежденных попадают в руки победителей, распаленных схваткой и упоенных запахом крови…

Святослав лихорадочно соображал. Улеб – его ровесник, они родились в один год. На следующий после того, как это все случилось. И эти черты… волосы… глаза… Святослав не особенно задумывался над вопросом, на кого похож Улеб, но казалось естественным, что у невысокой, сероглазой, с рыжеватыми бровями Уты родился сын с такими же волосами и глазами. Но ведь и Ингвар…

Святослав не решался додумать до конца. Улеб – его двоюродный брат по матери, так было всегда. А что, если…

Даже от приближения этой мысли теснило в груди и по хребту продирало холодом.

Но тут он кое‑ что вспомнил. Ведь его, Святослава, имянаречение состоялось первым. Об этом как‑ то упоминала мать: дескать, Ингвар назвал сына Святославом, и поэтому Мистина потом уже попросил позволения своего назвать Улебом. Брат родился позже, а значит, не мог быть сыном Ингвара: ведь когда Ингвар женился на Эльге, Уту отдали за Мистину.

От сердца отлегло, от облегчения Святослав переменился в лице.

– Ладно… – переведя дух, сказал он Улебу. – Не кипятись. Поедем, как ехали. Успеем – достанется тебе девка. А не поспеем до свадьбы – что же я сделаю, в соколов обратить дружину я не умею, чтобы мигом долететь.

Улеб тоже поуспокоился, даже попытался улыбнуться в знак примирения. Но Святослав уже не мог отогнать то саднящее душу подозрение и украдкой поглядывал на него – словно сравнивал с сохранившимся в памяти образом отца. И невольно твердил себе: не может быть. Не может этого быть!

* * *

Добровой и Жарко, младший сын Жельки, гребли в челне на пару перестрелов впереди дружины. Даже местные не приметили бы ничего особенного в двух отроках, одетых в небеленые рубахи и порты, в простой долбленке, где на дне лежали сети и стояло деревянное ведро. Никакого оружия при них не имелось, лишь под сетью был спрятан рог – поднять тревогу, если что. Вдоль реки в широкой долине тянулись заросли ивняка, весной заливаемые водой. Теперь вода спала, обнажив отмели, где громоздились россыпи беловатых камней. За кустами мелькали луговины, на них паслись коровы, козы, овцы.

Вдруг Добровой, смотревший вперед, тихонечко свистнул. Жарко, орудовавший веслом, вскинул голову. Еще довольно далеко впереди, за кустами, на проплешинах лугов мелькнуло что‑ то светлое. Привыкшие к таким зрелищам отроки живо распознали шатер.

Переглянулись. Подумали. Добровой, старший, кивнул, и Жарко повел челнок через реку – шатер стоял на том берегу. Причалив прямо среди ив, затолкали долбленку поглубже в заросли, по воде и веткам выбрались на берег и пошли к луговине, не показываясь на открытых местах…

* * *

– Они это! – радостно докладывал Добровой Святославу. – Два шатра, кострище большое, людей – десяток. И с ними четыре девки. Которая ваша, не знаю, но две в котле чего‑ то варят, рыбу чистят, одна тряпье в реке полоскала, одна у шатра в тени так сидела.

– Десять отроков? – не поверил Асмунд. – Хорошо глядели‑ то?

– Лодья на отмели одна! – Добровой поднял указательный палец для наглядности. – Убрались куда‑ то остальные.

– Вперед уехали, – заметил Святослав. – Видать, дорогу проверяют. Ну, свезло тебе! – Он хлопнул Улеба ладонью по шее. – Сейчас и получишь свою девку.

Но прежнего оживления в душе его не горело. Возникшее подозрение впилось в сердце, как заноза: маленькое, странное, невидимое глазу, оно успело провести черту между Святославом и самым его близким другом, братом…

Братом ничего не подозревающий Улеб остался и сейчас. Но от мысли о том, что их родство может оказаться ближе, чем все думали, у Святослава будто земля начинала дрожать под ногами. Слишком уж он привык к мысли, что он, единственный сын Ингвара, держит в руках всю силу руси, ему одному принадлежит власть, честь, слава многих поколений… Он – сокол руси, солнце руси… и внезапно стать одним из двоих?

– Ты чего на меня уставился? – не понял повеселевший Улеб.

– Так… У женихов всегда вид такой дурацкий, – хмыкнул Святослав.

А сам‑ то Улеб знает? Еще вчера Святослав не допустил бы и мысли, что брат может знать хоть что‑ то важное и не поделиться с ним. А теперь все думалось: что, если знает? Что, если как раз поэтому так рвется заполучить знатную невесту без урона ее чести?

– Пошли! – Теперь уже Улеб дружески пихнул его кулаком в плечо. – Пока будем зевать, смоляне вернутся.

* * *

– Смотри чего!

Ухмыляющийся Нечуй протянул Прияне, сидевшей на кошме в тени шатра, какую‑ то странную рыбу: с каждого конца по хвосту, один полосатый, другой в крапинку.

Вытаращенными глазами она осмотрела его находку и расхохоталась. Дивная рыбина с двумя хвостами оказалась составленной из двух: щука попыталась заглотнуть окуня, который был больше ее, и застряла, надевшись на него пастью, будто рукавичка на слишком крупную кисть.

– Прямо так поймал, руками! – смеялся Нечуй. – Как говорят: много желать – добра не видать.

– Много хватать – свое потерять, – подхватили отроки, собравшиеся поглядеть на такое диво.

Смех Прияны звучал немного лихорадочно. Равдан с дружиной уехал на заре, наказав сидеть тихо, не отходить от стана и не вступать в беседы с местными. Правда, те и сами их не осаждали: вокруг ни души, только кусты на ветру шевелятся и река блестит. Чего опасаться: Велизар уверял, что в округе народ мирный, к тому же очень надеется на дружбу со смолянами. А в сторону единственной возможной опасности – двинской голяди и варягов из заморья – уехал сам Равдан. Прияне оставалось лишь поскучать возле шатров день‑ другой, подумать о предстоящем.

Но бездействие томило. Восемь лет она думала о будущем, которое то и дело ее обманывало, жестоко насмехалось. Мало какая девушка так жаждет поскорее стать женой незнакомого и немолодого мужа, который по годам уже мог бы иметь внуков, если бы жизнь обошлась помягче с его детьми. Прияна с нетерпением ждала, когда судьба ее наконец решится, когда она займет свое место и с головой погрузится в предстоящие труды. Не беда, что у Всесвята земля невелика и небогата. Теперь все изменится – для того она, Прияна Свирьковна, и едет сюда.

Десяток отроков сгрудился возле Нечуя и его добычи, звучал смех. Вдруг поодаль раздался резкий свист. Да такой, что все вздрогнули и невольно обернулись.

И замерли. Только что пустая луговина, обрамленная с одной стороны рекой и кустами, а с другой – рощей, изменилась. Сплошной стеной со всех сторон стояли люди – отроки и молодые мужчины, все вооруженные. Человек двадцать держали натянутые луки, нацелив стрелы на смолян.

Те застыли, не веря своим глазам и ничего не понимая. Целое войско – будто с дерева слетев!

– Не балуй! – произнес уверенный, повелительный голос. – Кто дернется – стрелу промеж глаз. А теперь медленно сели на землю. Руки над головой.

– Садись, – шепнул Нечуй.

Он уже оценил положение: невесть откуда взявшихся стрелков было вдвое больше, чем его людей, к тому же все оружие смолян лежало у шатров. А между стрелками теснились еще несколько десятков человек с щитами и секирами наготове – общим число не менее сотни.

Смоляне исполнили приказ. Вот тебе и неопасно! Вот тебе и смирный народ…

Прияна встретила изумленный взгляд Нечуя и тут же поняла: они подумали одно и то же. Это не полочане! И вообще не кривичи. Даже те несколько слов, что они услышали, прозвучали вовсе не со здешним выговором.

Но это и не голядь. В Смолянской земле хватало своей голяди, днепровской, даже покойная мать Равдана происходила из этого племени – не говоря о Еглуте, матери Станибора. И уж конечно, это не варяги, которых в Свинческе видели очень часто: как проезжих, так и своих.

Теперь, когда все вокруг нее сидели, подняв руки, Прияна хорошо видела налетчиков. Чьи‑ то оружники: ясно с первого взгляда. Молодые по виду бойкие, немолодые – бывалые. Значит, не оратаи, поднятые кем‑ то в войско. Бросались в глаза мечи на плечевых перевязях, щиты на левой руке – вещь почти невозможная у тех, кто воюет только по сполоху.

Видя, что никто не противится, несколько человек двинулись вперед и подошли к шатру. Остановились шагов за пять.

– Чьи вы люди? – спросил тот же голос. – Смоляне ведь?

Теперь Прияна видела говорившего – молодого парня, лет двадцати. Он держал боевой топор, но щитами его прикрывали двое с боков. Шлема на нем не было, и она ясно разглядела его лицо, светлые блестящие волосы.

– Смоляне, – негромко отозвался Нечуй.

– С вами Свирькина дочь… Премила, да?

– Прияслава, – вполголоса поправил отрок возле говорившего.

– Где она?

Светловолосый окинул быстрым цепким взглядом девушек среди сидящих на траве, но тут же взгляд его обратился к Прияне.

Она опомнилась, на смену растерянности пришло возмущение. Прияна встала на ноги. Точно зная, что в нее стрелять не будут.

– Прияслава Свирьковна – это я. – Она выпрямилась и расправила поневу. – А вы кто такие?

– Это она, – подтвердил тот, что стоял рядом со светловолосым. – Я ее узнал.

Прияна посмотрела на него. Тот был в шлеме, и под наносником лица почти не разглядеть: так узнать можно только хорошего знакомого.

– А я, – светловолосый сделал шаг к ней, выйдя из‑ за прикрывавших его щитов, сунул кому‑ то свой топор и положил ладони на бока, – великий и светлый князь русский, Святослав, Ингорев сын. Жених твой нареченный. Не ждали?

Прияна смотрела на него и молчала. Где там найти слова – чудо, что она удержалась на ногах. Если бы ударил с чистого неба гром, пала бы огненная молния прямо под ноги и открыла бездну… Все это и случилось. Это имя, которое она восемь лет повторяла в мыслях, а потом полгода гнала от себя, отдалось в ее ушах грозовым раскатом.

Она не усомнилась, что это правда. Стоявший перед ней отрок ничуть не походил на того мальчика, которого она смутно запомнила. Зато он очень походил на светлого князя русского… на молодого Перуна, выходящего из грозовой тучи в блеске огненных стрел. Стоя неподвижно и ничего не делая, он подчинял себе все вокруг в пределах видимости. Становился серединой мира везде, где появлялся. Как солнце…

Эта сила таилась в нем самом. Во внешности – ничего необычного: простая рубаха, узкий кожаный пояс с серебряными бляшками, два ремешка на шее, что на них висит – не видно. Таких отроков оружных Прияна за свою жизнь видела сотни: в отцовской дружине, в Хаконовой, в Станиборовой, у проезжающих гостей. Но в лице этого парня отражалось нечто, говорившее: он такой на свете один.

«Не знаю, насколько он хорош собой… У него столь решительный вид, что задуматься о его красоте как‑ то не приходит в голову…» – всплыли в памяти когда‑ то давно слышанные слова. Тогда она сказала: «Понимаю», но на самом деле только сейчас поняла, что Хакон имел в виду.

И мысль о Хаконе помогла ей опомниться.

– Жених, говоришь? – Прияна шагнула к нему. – Ничего подобного. Мой жених – Всесвят полоцкий. Вот и колечко его! – Она вытянула вперед руку, показывая серебряное кольцо – ей вручил его Велизар, когда она приняла сватовство. – Разве оно твое? Или ты мне что дарил?

– К песьей матери Всесвята!

Внезапно Святослав схватил ее за руку; Прияна вскрикнула. Он попытался стянуть с ее пальца кольцо, но она дергалась и не давала ему. Нечуй хотел вскочить, но сразу двое киевских навалились на него, не давая шевельнуться. Прияна закричала от боли – так сильно Святослав стиснул ей палец, стараясь сорвать кольцо; потом вывернул руку, разомкнул неспаянные концы колечка, снял и наконец выпустил ее.

– Йотуна мать! – по примеру отцовских хирдманов невольно вскрикнула Прияна, отшатнувшись. – Совсем сдурел?

– Вот он, твой Всесвят! – Святослав насмешливо подкинул перегнутое колечко на ладони, потом небрежно зашвырнул в кусты. – Был да сплыл. И не совестно тебе от свадьбы бегать – мой отец и твои старики нас обручили, ты мне чашу подносила. А как до дела дошло – бежать! Да от меня не убежишь. Не таких еще ловили.

– Да ты… – Вцепившись в ограбленную руку, Прияна не находила слов от возмущения. За всю ее жизнь с ней никто еще так грубо не обращался. – Это я – бежать? Это ты шесть лет глаз не казал, весточки ни разу не прислал!

– Зачем тебе вести, когда вот он я сам перед тобой! Как лист перед травой!

Отроки вокруг ржали, как кони, но Прияна не видела и не слышала никого, кроме него.

– Во‑ от как! – со змеиным коварством протянула она. – Вот он ты передо мной! Ну‑ ка, руки покажи! – потребовала она.

– Руки? – не понял Святослав. – Это еще зачем?

– Хочу взглянуть, красивое ли колечко тебе Горяна Олеговна подарила. Отнимать не буду, не бойся.

Святослав запнулся, не находя ответа. От вида его смущения в груди Прияны вспыхнуло торжество. Он тем временем протянул вперед обе руки: ни единого кольца на его загрубелых пальцах не было.

– Там? – Прияна указала на его грудь, где под рубаху уходили два ремешка. – Небось на палец не налезло?

Святослав послушно вытянул из‑ под ворота оба ремешка: серебряный «молот Тора», бронзовый «Перунов молот» и с ним клык от первого медведя.

– Ты откуда про Олеговну знаешь? – Его смутило, что она так хорошо осведомлена об их киевских делах.

– От стрыя твоего, Хакона Улебовича. Ты у меня чашу‑ то принял в тот раз, а сам уехал в Киев и там с другой обручился. Не понравился наш мед? У Олеговны лучше? Так я не держу. – Прияна развела руками, будто выпуская нечто невидимое на волю. – Лети, соколик. Я без женихов не останусь.

– Я‑ то тебя не отпускал! – напомнил Святослав. – Олеговна, не Олеговна…

– Нет! – прервала его Прияна. – Либо одна – либо другая. Как она – не знаю, а я второй женой не пойду, лучше в реку брошусь.

– Эта бросится, – пробормотал рядом Улеб, смотревший на Прияну как зачарованный.

– Мои деды по матери были Велеборовичи, смолянские князья. Мои деды по отцу были конунги Свеаланда, а отец моей бабки – сам Харальд Прекрасноволосый, который завоевал весь Северный Путь и стал править там один. Я умру лучше, но так унизить моих дедов не позволю и младшей женой тебе не стану! – в горячечном воодушевлении Прияна выкладывала все то, что хотела ему сказать уже сотню раз. – Олеговна вам лучше – на здоровье. Но я у своего мужа буду одна княгиня, как солнце в небе. Ты с другой обручился, значит, наше обручение разорвал. Теперь поезжай себе за другой невестой, я не для тебя.

– Да… я же не знал! – сбитый с толку ее пылкой речью, Святослав не сразу нашел ответ. Но больше не настаивал на своем: это было бы все равно что пытаться рубить мечом солнечный луч.

– Чего ты не знал? – насмешливо спросила Прияна. – Что тебя обручили аж два раза?

– Что…

Святослав мельком подумал о матери, на которую привык полностью полагаться во всех делах, кроме дружинных и ратных, но упоминать о ней показалось стыдно. Что он, детище беспортошное? Она ведь не знает Эльгу, мудрую и распорядительную княгиню киевскую. Подумает, что же это за князь, если до таких лет за материн подол держится?

– Что ты… такая…

Он не смог выжать слово «красивая», но против воли восхищение уже светилось в его голубых глазах. От гнева она разрумянилась, глаза ее горели, но от этого лишь ярче стали все краски, сильнее повеяло от нее здоровьем и свежестью. Несмотря на ее негодование, Святослава властно потянуло к ней; но влечение смешалось с невольным благоговением, и, впервые столкнувшись с чем‑ то подобным, он растерялся.

Святослав, в общем, тоже сразу поверил, что это и есть Свирьковна, хотя одета она была в почти такую же сорочку и поневу, как три другие девки, и ничего, кроме короткого ожерелья из синих стеклянных и прозрачных хрустальных бусин, в ее одежде не выдавало знатного происхождения. Но она казалась другой. Напоминала стрелу, что лежит на тетиве и напряженно ждет: пустите меня, полечу! Даже гнев ее восхищал, будто искусная пляска, хотелось смотреть и смотреть. По пути сюда он негодовал скорее на Станибора и Всесвята, которые задумали породниться у него за спиной, то теперь они начисто исчезли из памяти.

– Если бы я знал… – Он сделал шаг вперед и хотел взять ее руку, но Прияна отняла ее и попятилась. – Если бы знал, какая ты…

– Ты меня видел. И чашу принял.

– Ты была не такая.

– Нет! Это ты был не такой.

Святослав сразу понял, что она хотела сказать. Она и в десять лет была красивой, и всякий понял бы: она рождена стать княгиней. А вот он сам тогда уже дорос до понятия о долге и мести, но еще совсем не дорос до понимания красоты.

И в эти мгновения Святославу казался чужим и незнакомым не только тринадцатилетний отрок, что той зимой проезжал через Свинческ, но и тот парень, которым он был вчера… нынче утром. Еще утром он ничего не понимал… ни в чем, кроме драки. А сейчас вдруг разом понял… еще много всякого… Но это всякое навалилось сразу лавиной и не помещалось в голове. Как будто чья‑ то рука отдернула завесу и он обнаружил, что до сих пор видел лишь половину всемирья. Сердце сильно билось, по жилам растекалось удивительное ощущение легкости и силы – казалось, можно взлететь.

Ясно стало одно: он чуть не совершил огромную ошибку. Чуть не упустил величайшую удачу. И едва‑ едва успел поймать жар‑ птицу за хвост. Теперь главное – не выпустить. Пусть даже руки палит жаром.

– Ты не поедешь к Всесвяту. – Святослав придвинулся еще ближе и, не пытаясь больше прикоснуться к Прияне, склонился к лицу, чтобы заглянуть прямо в глаза. – Ты поедешь со мной в Киев.

Глава 8

– Там, это… Войско идет!

Равдан поперхнулся квасом. Только сейчас он отослал, как уговорились, Стрешню за Нечуем с Прияной, но почти сразу тот стрелой прибежал от реки с этой новостью.

– Где?

– Ну, с Двины! Большое, лодий сорок!

Равдан бросил ковш и со всех ног кинулся во двор.

– А ну все на берег! – заорал он, вертя головой, окидывая взглядом свою и местную дружину. – Вооружились! Щиты! Бегом! Ворота закрой! – крикнул он Всесвяту, хватая собственный шлем.

Он провел в Полоцке один день и выяснил, что здесь как. Тело Городислава уже привезли, возложили на краду, прах погребли. Всесвят с надеждой ждал невесту, о варягах или голяди никаких тревожных слухов не поступало. Жители Креславля обещали немедленно прислать гонца, если заметят с голядской стороны признаки близкой опасности. Но Всесвят, как и его родич Велизар, твердо верил, что нынешним летом варяги через голядь не прорвутся, а до следующего надеялся накопить сил.