Послесловие 16 страница

Прибыслава взяла у отрока рог с медом и подала гостю: хоть и «завернули», а обычай требует. Святослав, с детства привыкший, что почти в любом месте, куда ступит нога, ему тут же суют в руки приветственный рог, взял его, отпил, передал Станибору.

– Вот брат мой, Улеб Мистинович! – Он хлопнул по плечу того парня, которого Станибор чуть не принял за князя, и подтолкнул вперед. – А вот посадник ваш новый – Вестим Дивиславич! – Вторую руку он положил на плечо молодого мужчины с пушистой рыжеватой бородкой и в греческой парчовой шапочке. – Так что, все у вас хорошо? Ну, кроме Хакона?

Станибор переглянулся с женой. Начинать рассказывать о своих делах прямо сейчас казалось неуместным.

– Ну и ладно, – кивнул Святослав. Он так и стоял, обеими руками опираясь на брата и нового посадника, будто чудище трехголовое. – Ждите денька через два. Я гонца пришлю. Разговор у меня к вам будет…

– Милости просим, – пробормотала Прибыслава, ошарашенная такой стремительностью.

Да, это уже совсем не тот мальчик, проезжавший здесь шесть лет назад, когда ей приходилось наклоняться, чтобы его поцеловать. В его речах и повадке не было угрозы, и все же само его присутствие подавляло и внушало растерянность даже знатным людям, привыкшим к уважению. «Он ниже меня ростом, а смотрит будто поверх моей головы сразу на Оку! » – потом сказал жене Станибор.

Все время этой краткой беседы Улеб скользил взглядом по толпе позади князя, но не нашел там ни одной девицы, которая могла бы оказаться младшей дочерью покойного Свирьки. А он ведь ее помнил: рослую девочку с длинной светлой косой, что много лет назад однажды поднесла серебряную чашу одетому в вывернутую рубаху – в знак свежей печали – Святославу. На него, Улеба, она тогда даже не взглянула, и он, сидя рядом с братом, успел хорошо ее рассмотреть. Помнил белый кафтанчик с длинным рядом блестящих бронзовых пуговок, красную ленточку, пересекавшую белый лоб, два серебряных колечка у висков. Конечно, она давно выросла из того кафтанчика… Но он бы и в другом ее узнал!

И в общем‑ то ее отсутствие на причале ничего не значило. Знатную девушку на выданье не показывают всем подряд.

Святослав с приближенными вернулся на лодьи, отроки взялись за весла и повели суда в Днепр. На выходе из озерной гавани Святослав обернулся и прощально взмахнул рукой.

* * *

Акунова вдова ждала гостей в Смолянском городце, перед гридницей. Одетая в белое, с тремя мальчиками, бегавшими вокруг нее, она была словно лебедь с малыми детушками – лебедятушками. Только два огромных серых пса с лохматыми мордами, ростом выше сыновей Соколины, поражали взор и давали понять, что это лебедь не простая.

– Будь цела! – Святослав подошел и поцеловал ее.

За исключением матери, к Соколине он относился теплее, чем к другим женщинам, и уважал куда больше. А все потому, что той жуткой зимой, когда тринадцатилетний князь пошел войной на Деревлянь ради мести за отца, Соколина, едва‑ едва от свадебного рушника, села в седло и отправилась с войском, сопровождая княгиню Эльгу. Так, у ее стремени, и проделала весь поход по зимним дорогам. Разумеется, к сражениям вдова и молодуха на пару перестрелов не приближались, но все же с тех пор Святослав считал Соколину не просто одной из многочисленных девок и баб, толкущихся возле матери, а почти что боевым товарищем.

– Не грусти! – будто отрока он похлопал ее по спине, лишь несколько умерив силу руки. – Я тебе нового мужа привез. Как, сгодится?

Вестим подошел и вежливо поклонился. Даже улыбнулся: его позабавила эта встреча молодого князя с овдовевшей стрыиней[16]. Женщина в белой горевой сряде окинула его оценивающим взглядом и непонятно усмехнулась. Понравился, нет?

Воеводе Вестиму, иначе Вестимиру Дивиславичу, нескольких лет не хватало до тридцати. Внешностью он напоминал самого старшего из братьев, восемь лет назад погибшего Зоряна: те же немного заостренные черты лица, привычка поднимать «домиком» верхние концы черных бровей над глазами цвета недоспелого ореха. Прямой нос, небольшая пушистая бородка, более темная под пухлой нижней губой и рыжеватая по краям. Какой‑ то греческий гость подарил ему шапочку красного шелка с золотым шитьем по окантовке, и он надевал ее по торжественным случаям. Вроде нынешнего.

Вестим еще в Киеве немало слышал об этой женщине и перед отъездом имел долгий разговор о ней с воеводой Мистиной, чей старший сын Улеб подошел обнять ее вслед за князем. Вестим знал, что честью занять место смолянского посадника обязан именно Мистине: ловкий умом Эльгин свояк нашел способ устроить одним махом и княжье дело, и свое собственное, дать и князю верного слугу, и своей сестре – нового мужа. Несмотря на троих малых детей, найти мужа Соколине сейчас удалось бы, пожалуй, и легче, чем пока она ходила в девках: тогда от дочери Свенельда и уличанской полонянки родовитые бояре воротили бы носы, зато теперь она входила в круг ближайшей княжеской родни. Брак с ней стал честью, ради которой заспорили бы многие, если бы Мистина не решил сразу сам.

Своим первым браком Вестим был обязан тоже Мистине и потому даже не подумал спорить. Пока он числился в отроках, воеводша Ута высватала ему Сияну Гордезоровну, девицу из знатного рода киевских бояр; теперь он имел на руках четверых детей, из коих старшему, Гордяшке, шел восьмой год. Всех их, а заодно и челядь, Вестим вез с собой, чтобы сразу прочно устраиваться на новом месте. Овдовел он всего три месяца назад – Гордезоровна не снесла седьмых родов. Князь утешил как мог: оказал честь, а к тому же позволил если не вернуться в родные места, то перебраться поближе к ним.

С Ловати в Киев Вестима увезли семилетним мальчиком – заодно с братом Соломкой и двумя сестрами, еще совсем тогда маленькими. Теперь Соломка – воевода Соломир вышеградский, одна сестра замужем за воеводой Одульвом, вторая – за самим Асмундом, двоюродным братом княгини Эльги и кормильцем Святослава. Чего же нет: рода она княжьего, даже получше, чем муж.

К нестарому вдовцу обычай повадлив: никто не осудит мужчину с домом и малыми детьми на руках, если он приведет новую хозяйку хоть через три дня после похорон прежней. Но Вестим любил жену и не спешил посадить другую на ее место. И даже рад был покинуть свой киевский двор, где все напоминало о прошлом.

И в такой же осиротелый дом, откуда едва выветрился след Марены, ему предстояло войти.

– Которые твои? – Соколина окинула взглядом стайку женщин‑ челядинок и воеводских детей. – Вон тот уж больно взрослый – ты тринадцати лет, что ли, женился?

Она смотрела на высокого, красивого лицом подростка лет двенадцати, который стоял в рядах отроков, самый юный из всех.

– Я уже меч ношу! – недовольно отозвался тот, и повернулся боком, показывая плечевую перевязь и рукоять: киевской работы, но с хорошим бронзовым набором. – А ты, стрыйка, глаза протри!

– Ты слишком вырос, она не узнала тебя, – сказал рослый темнобородый мужчина рядом с ним. – Будь жива, Свенельдовна! Хотя бы меня ты помнишь? Я – Алдан, а это – Велерад Мистинович, твой братанич.

– Это ж наш Велесик! – крикнул Улеб, который сам и подал мысль, что младшему брату, получившему меч, самое время начать ходить в походы с князем.

– Алдан, не желающий в Валгаллу! – со смехом припомнила Соколина. – Тебя‑ то я узнала. А это неужели Мистины сынок! – Она подошла ближе и взяла подростка за плечи. – Прости, любезный! Я уехала, тебе ведь шел седьмой год? А теперь ты вон какой витязь вырос! Скоро с отца будешь ростом!

– И буду! Я вон меч получил, – уже снисходительнее повторил отрок и позволил сводной сестре отца себя поцеловать. – Забыла, как мы на Игренце вместе куковали?

– Где уж такое забыть! И сейчас еще, бывает, во сне его вижу! Как мать? Что сестры? Все уже замужем? Ладно, после поговорим! Сперва устроим всех вас.

Соколина понесла свою потерю уже более четырех месяцев назад, и в доме, как и в городце, никаких следов горестного разлада не сохранилось. Даже сама хозяйка, хоть и носила «печаль» первого года, не выглядела скорбящей. Срок, когда обычай предписывает причитать, давно миновал, и она держалась спокойно, только улыбалась как‑ то криво, будто для вида, а сама уже ничего не находила смешным.

– Дань получили? – спросила она, проведя гостей в гридницу.

Для воевод и гридней уже все было готово: дружинные дома вычищены, тюфяки, набитые высушенной осокой с душистыми травами, раскатаны, подушки из пуха рогоза разложены, дрова заготовлены, бани затоплены, каша сварена, хлеб испечен. В пекле каменной ямы со вчерашнего дня дожидалась княжьего ножа туша бычка. Прямо во дворе стояли бадьи и лохани с чистой, прохладной колодезной водой и возле них деревянные чарки: Соколина хорошо представляла, что такое возвращение дружины из похода по летней жаре. В гриднице на столах стояли бадьи с квасом, на который и накинулась Святославова ближняя дружина. Большую дружину десятники разводили по избам: раскладывать пожитки, доставать чистые сорочки и собираться в баню. Для пропотевших за долгий путь рубах и портов уже стояла на дворе волокуша: челядинки повезут на реку мыть. В предбанных сенях высокой стопой лежали полотенца простого серого полотна.

– Все приехало и уже дальше отправлено! – ответил Святослав, оторвавшись от ковша с квасом. – Я смотрю, у тебя тут все слажено, и без воеводы управилась. Неужто правда ты сама в полюдье ходила?

– А чего не пойти? – Соколина отпустила ему свою новую кривоватую ухмылку. – Муж‑ то после Коляды сразу слег. А все из‑ за тебя, дурака! – Она постучала кулаком по наклоненной голове Святослава.

– Почему? – Он удивленно поднял глаза.

– Помер он из‑ за тебя, считай. Ты чего невесту‑ то свою забросил? Обручился, и будто не было ничего! А тут люди волнуются. Девка томится. До того дошло, что затеяли ее в Полоцк отдавать. Акун и повез ее к тебе. Прямо в Киев повез, посреди зимы. Умыкнул, считай, Станята потом вдогон бежал. Да Акун и свалился совсем, до Ршанска только полпути одолели. Чего ты не забрал ее вовремя?

– А это дело что… – Святослав нахмурился, вспоминая. – Совсем никак не уладили?

– Кому улаживать, если ты здесь ни разу за столько лет глаз не показал?

– Ну… Матушка…

– Ты кто – детище беспортошное? Здоровый лось вырос, давно жениться пора, а сам такого дела устроить не можешь, все на матушку киваешь? На сорок снопов тоже матушку с собой позовешь? [17] Чтоб подсобляла?

Святослав не мог не засмеяться при этом; Улеб и гридни вокруг тоже развеселились.

– Не, погоди. – Святослав сел, держа на коленях ковш с квасом и иногда отпивая. – Нас обручили, когда отец сюда ходил ратью, Свинческ взял и Свирьку прикончил. Потом… – Он вопросительно посмотрел на Улеба.

– Потом мы ее видели, когда из Святославля на Деревлянь шли, – напомнил тот. – Она в Свинческе тебе чашу подносила.

– Но той зимой матушка решила за меня Олегову младшую взять, – продолжал Святослав. – Потому как она нужнее. А с этой что решили?

– Ничего! – Соколина выразительно развела руками. – Эльга – ума полна палата, а чего про это дело думала – я не знаю. Станяте никого не присылали сказать: дескать, не нужна нам ваша невеста, другую нашли, эту сватайте за кого хотите. Девка и ждала. Приданое в лари складывала. И родичи ждали. Каждый год приговаривали: вот будет наша Янька киевской княгиней…

– Эльга не хотела обручение разрывать, – подал голос воевода Асмунд, стоявший рядом, опираясь вытянутой рукой о резной столб. – Думала, а вдруг помрет Олеговна? Или Свирьковна помрет? Значит, как придет пора жениться, тогда и решать уж…

– И верно сделала! – кивнул Святослав. – Нам и вторая невеста пригодилась. Вон, Улебке возьмем! – Он по привычке хлопнул ладонью по шее сидящего рядом брата.

Соколина скорчила рожу и дразнящим движением покрутила головой:

– Долго онучи мотали! Наши пряли – ваши спали. Улетела ваша лебедушка! – пояснила она, видя перед собой удивленные лица отроков. – Увезли ее. Дня три назад проводили. Я сама видела.

– Ку‑ уда увезли? – изумился Святослав, слишком привыкший, что между его двумя морями ничего важного не делается без его ведома и одобрения.

– Да в Полоцк и увезли! Она сперва не хотела туда, сама, мне так мнится, Акуна подбила ее в Киев к тебе везти. А как… его деды прибрали, она с горя в лес ушла, там всю зиму просидела, будто медведь, а по весне и согласилась за Городислава‑ полочанина идти. Она же девка гордая, роду знатного, в дедах князь на князе едет, князем погоняет… не то что у меня. А потом Городислава варяги убили. Недавно совсем, перед Купалиями. Всесвят полоцкий погоревал да и говорит: все равно везите, сам женюсь. У него Городислав‑ то был последний сын, двух первых… ну, это ты сам знаешь. Давно, еще до нас.

По лицу Святослава никто не сказал бы, что он что‑ то об этом знает.

– Э, молодая! – окликнул Асмунд. – Давай сначала и с толком! – и сел рядом с племянниками.

Соколина выразительно вздохнула: навязались дураки на голову! – набрала побольше воздуху и принялась рассказывать сначала. От приезда зимнего киевского обоза, когда на пиру у Станибора толковали, отчего жених за Прияславой уж сколько лет не едет. Киевляне молча слушали, постепенно меняясь в лице. Ибо если вначале шли обычные девичьи страдания по припоздавшему жениху, то кончилось все настоящей войной у самой околицы Святославовых владений. Война, которая и сейчас в разгаре и невесть к чему приведет.

– А ты… – Святослав обернулся к Асмунду. – Половина дружины!

На лице у него ясно отражалась мысль: «Надо было всю брать! Я же хотел! »

– Вот с‑ суки! – Он вскочил и с размаху швырнул деревянный ковш на пол; хорошо, что квас уже кончился. – Как они смели! Убью Станяту! Какое, клюй пернатый, в Полоцк? Это моя девка, кто ему позволил у меня за спиной…

Соколина взглядом велела челядину поднять ковш и взяла посудину за ручку с таким видом, будто намеревалась огреть киевского князя по лбу.

– Да я сейчас дружину подниму! Сейчас пойду в Свинческ: как он посмел без моей воли… Асмунд!

Святослав обернулся к кормильцу, но тот продолжал сидеть на лавке, будто не слышал. Рослый мужчина с полуседыми волосами, он носил в густой бороде две косички – по примеру и в память его дяди Вальгарда, отца Эльги. За годы походной жизни лицо его обветрилось и огрубело, высокий лоб прорезали морщины, густые брови топорщились, вплотную к углу левого глаза прилегал небольшой шрам. Никто по виду не угадал бы в этом суровом воине родного брата миловидной и кроткой боярыни Уты.

– Не ори, – спокойно велел он своему питомцу и племяннику. – Второе обручение было? Было. Та невеста, Олеговна, тоже княжьего рода. Двух таких взять нельзя. Стало быть, коли ты после с той обручился, эту освободил. Станята тебе это скажет. Хочешь новую войну смолянскую? Так дружины всего половина с собой, – добавил он, когда на лице племянника отразилось «да».

– Отец и половиной справился!

– Тогда здесь Свирька сидел, чужой, за него смоляне воевать не хотели. А теперь сидит Велеборович.

– А мы чего сидим? – спросил Улеб. Он не улыбался и даже слегка побледнел, отчего рыжие веснушки, которыми он обзаводился каждое лето, проявились ярче. – Святша! У меня невесту украли, ну? А ты тут… руками машешь, комаров пугаешь.

Святослав задумался, потом посмотрел на Соколину:

– Три дня, говоришь?

Перевел взгляд на Асмунда:

– Догоним?

Опять поглядел на Соколину:

– Кто ее повез, сколько людей с собой?

– Повез ее Равдан, воевода, дружины у него сотня. А догнать… Сигваста надо спросить. – Она кивнула челяди, чтобы позвали нужного человека.

Сигваст был воеводским волоковым тиуном: половину собираемого на волоках смолянский князь отдавал князю киевскому, и сбором этой доли занимался Сигваст с дружиной. Поэтому он лучше всех знал все, что касалось волоков.

– Они поехали через Касплянский, – будучи призван на совет, сказал Сигваст: бодрый мужчина, еще не старый, с преждевременно поседевшей головой, но почти еще черной бородой, лишь немного побелевшей у самого подбородка. – Три дня прошло – они уже в Двине. Хоть бы на день раньше – мы через Лучёсу прошли бы и возле устья их переняли. А теперь они то место миновали, если в пути ничего не задержало.

– Все равно поедем! Как быстрее?

– Каспля – река побольше, Лучёса – покороче. Но мимо Свинческа так и так идти придется.

Смолянск находился восточнее Свинческа, волоков и пути на Полоцк.

– Вот я еще по дороге Станяте‑ то растолкую… – прорычал Святослав.

– Нет, – вдруг сказал до того молчавший Вестим. – Не надо. Ты уедешь, а мне с ним жить, – пояснил он в ответ на удивленный взгляд. – Воевать еще затеешь, всю волость мне разоришь, а потом скажешь: Вестимка, где дань?

– Так чего – спустить им?

– Спускать не надо, когда кто на твой каравай рот разевает. Но мы не так сделаем. Побраниться с князем, если что, и потом успеем. А лучше, если он пока и знать не будет, что ты осерчал.

– И что?

Вестим еще немного подумал, что‑ то просчитывая. К нему подбежал сын Гордяшка: детей и пожитки воеводы уже переправили от реки, челядь не знала, куда деваться в чужом месте. Соколина сделала знак своей ключнице, Званке: та кивнула Вестимовой няньке, и та вслед за ней увела детей. Родителю было пока не до них.

– А вот что. – Он проследил глазами, как ключница уводит его домочадцев, и снова обернулся к Святославу. – Надо постараться невесту догнать, еще пока она до Полоцка не доедет. И перехватить так, чтобы никто не знал, куда делась. Полоцкий князь будет пенять на смолянского, смолянский, как пропажа выяснится – на полоцкого. Не будет у них ни охоты, ни средства у тебя за спиной свои круги водить. А невесту отдай кому захочешь, потом уж объяви.

– Молодец! – Святослав вскочил и одобрительно хлопнул его по плечу. Улеб улыбнулся, а Асмунд кивнул. – Так и сделаем. Йо‑ отуна мать… – Он огляделся, будто искал вокруг себя время, которого ему так отчаянно не хватало. – Ждать некогда, я ж не погоню людей из одной дороги в другую! Хоть бы до завтра…

– До вечера отдохнем, ночью выступим, – сказал Асмунд. – Ночи светлые, к заре на волоке будем. Как раз по темноте Свинческ минуем. А будут смоляне на пир звать, – он посмотрел на Соколину, – скажи, уехал князь, и все.

– Пошли в баню! – Святослав хлопнул себя по коленям и встал.

* * *

Когда отроки разошлись, Вестим подошел к Соколине и поклонился, давая понять, что хочет побеседовать.

– Садись. – Она показала ему место возле себя. – Прости. Хлопотня эта навалилась, и не поговорить толком. Завтра хозяйство посмотрим, сегодня уже поздно. Ты же с ними на Двину не поскачешь?

– Мне скакать незачем, – улыбнулся Вестим. – Моя невеста здесь. Если ты готова принять совет твоего брата и пойти за меня… – полувопросительно добавил он.

Соколина пристально посмотрела ему в глаза.

Вестим еще в Киеве слышал, что она не красавица, но, как люди говорили, об этом быстро перестаешь думать. Он понаблюдал за ней совсем немного, но уже знал: на эту женщину можно положиться. Ему, присланному в посадники в чужую землю с четырьмя малыми детьми на руках, ее ум, деловитость и решительность были куда важнее красоты.

– Посмотрим, чем у них с Прияной дело кончится, – сказала она. – Может, тут сейчас такая буря поднимется, что будет не до свадеб…

* * *

Еще поразмыслив, Святослав решил, что для схватки с дружиной Равдана ему и двух сотен хватит, поэтому половину приведенных оставил с Вестимом. Отчалив ночью, в темноте десять лодий миновали Свинческ. Теперь никто не следил за ними от городца, не кричал и не махал на причалах, лишь темные кусты на другом берегу в безмолвном удивлении покачивали ветками.

До нужного волока шли вниз по течению два дня. Добрались под вечер, переночевали. Сигваст проводил дружину через волок; переправа заняла менее одного дня, и к вечеру достигли Лучёсы.

Еще два дня шли по Лучёсе вниз. Выйдя в Двину, спросили у местных насчет обоза из Свинческа. Селяне мотали головами: ничего мы не видели. Но вскоре представилась возможность получить верный ответ. Чуть ниже устья Лучёсы стоял старинный городец Витьбеск, в котором с Олеговых времен, если не раньше, сидел свой варяжский боярин. За сто лет хозяева здесь не раз менялись: многим хотелось владеть городом на перекрестке водных путей. Когда‑ то он подчинялся конунгам Волховца и платил им дань, потом его забрали в руки Хринг и Сверкер из Свинческа, а после Смолянской войны киевские князья поставили сюда нового воеводу, свея по имени Торар.

– Да, проезжал здесь Равдан смолянский, – подтвердил он, изумленный внезапным появлением Святослава.

О прибытии князей с дружинами всегда предупреждали заранее, чтобы хозяева могли подготовиться к приему.

– И девка с ним была? Свирьковна младшая?

– Вез свояченицу свою. – Торар, человек средних лет, с короткой светлой бородкой и глазами хитреца и тайного насмешника, явно тревожился, хоть и пытался это скрыть.

– И ты как дал им проехать? – Святослав бросил на него презрительный взгляд, уперев руки в бока. – Не знал, что Свирьковна со мной восемь лет обручена?

– Знал! – закричал Торар. – Я и Равдану сказал: куда, дескать, князеву невесту везешь, в какой такой Полоцк? А он мне: эх ты, темнота чащобная, не слыхал разве, что князь уже лет шесть как обручен с Олеговой дочерью, из Древлянской земли? А я ведь про это слыхал! Думаю, и правда…

– А я тебе говорил! – хмыкнул Асмунд.

– Все равно должен был задержать! – упорствовал Святослав. – Разрешил я смолянам свою девку в Полоцк отдавать?

– А ты мне приказывал их задерживать? У них, у смолян, свой воевода есть, то не моя забота!

– Так помер Хакон! Этого ты не знал? Вот они и распустились. А ты – мой человек, должен был их схватить, а не смотреть, варежку раззявив!

– Уймись! – Асмунд положил широкую ладонь сестричу на плечо. – Князь русский один за все в ответе. А воеводы – только за свои города. На ком тебе жениться – не его забота.

– Вот, правильно! – Торар бросил за князева кормильца благодарный взгляд.

– Я – князь, я сам все и решу! – буркнул Святослав. – И я этих с‑ сукиных детей, старое княжье, отучу за моей спиной свои круги водить!

Значение власти над Смолянской землей, перекрестком путей во все стороны света, Святослав понимал и без пояснений. И ему не требовалось долго думать и судить, чтобы сообразить, какие возможности открывает перед западными и днепровскими кривичами объединение. К таким предметам он привык с детства и разбирался в них, как простой оратай разбирается в сроках дождя для пользы урожая.

Покинув Витьбеск, двинулись дальше. Теперь предстояло три дня пути вниз по реке. Сразу за Витьбеском река показала свой нрав: пошли песчаные мели и каменистые порожистые участки. Святослав порадовался, что взял не самые большие лодьи, хотя на Днепре между Киевом и Смолянском никаких преград нет. Разгрузив лодьи, сняв всю поклажу и почти всех людей, их удавалось провести, хоть и царапая килем по твердому. Это изрядно замедляло продвижение, но ведь и смолянская беглянка не на лебединых крыльях летела, и ей приходилось преодолевать эти же трудности. Впрочем, дальше до самого Полоцка встречались лишь отдельные песчаные мели.

– Теперь все! – радовался Улеб, когда порожистая гряда осталась позади и отроки, вновь загрузив лодьи, поставили их у берега, а сами развалились на травке отдохнуть. – Теперь два дня прямой дороги – и Полоцк. Навалимся, братья, авось успеем перехватить! Это у нас – все отроки да молодцы, а у смолян какая дружина? Небось девки да бабы! Они с этими порогами три дня небось возились! Успеем! Правда, Святша?

Но Святослав почему‑ то не откликнулся с той живостью, какой Улеб ожидал. Он сидел в тени кустов на траве, пока взмокшая его рубаха сушилась, разложенная под жарким солнцем, будто расправивший крылья серый сокол.

– Святша! – окликнул его Улеб, думая, что тот умчался куда‑ то в мыслях.

– Нет, – вдруг ответил тот. – Не будем гнаться.

– Что? – удивленный Улеб подошел поближе, полагая, что ослышался. – Не будем?

– Нет. Я передумал.

* * *

– Ну вот, Велес дал милости – завтра к вечеру мы на месте, – рассказывал вечером Велизар. – Завтра к обеду в Обольске будем, городце нашем, а оттуда до Полоцка рукой подать. Пешком один день дойти, а по воде и полдня много. Мы тут из старых родов. На Оболи уж лет двести живем. Пращур наш там первым сел, звался он Больша – вот по нему и река – Оболь, и городец – Обольск. Род наш уважаемый, и с князьями в родстве… Про Большу еще такое сказание есть…

Прияна бросила взгляд на лицо Равдана и поняла: он не слушает. Миновав Витьбеск, смоляне ехали вниз по Двине уже два дня. Каменистые гряды за Витьбеском задержали их не слишком: сотенная дружина быстро перегрузила туда‑ обратно все укладки и короба с приданым. Широкая река была неглубокой, песчаные мели встречались нередко, но Велизар, хорошо знавший реку, указывал извилистый, неширокий путь по руслу, где лодьи могли пройти. И то порой отроки выскакивали прямо в воду и, стоя на дне, в сорок рук пропихивали лодью с визжащими девками.

Но едва ли из‑ за этого, как замечала Прияна, ее свояк, обычно веселый и разговорчивый, сейчас был как‑ то слишком задумчив. На ночлег они остановились возле мелкой веси из пяти дворов. Велизар сказал, что это Мукавичи. Прияне и старшинам посольства жители предложили место в избенке, но согласился только Велизар: Равдан и Прияна предпочли ночевать с дружиной, в шатрах, на воле и свежем воздухе. Сейчас все сидели у костра, отмахиваясь ветками от комаров, и беседовали перед сном.

– Нет, – сказал Равдан, когда по наступившей тишине опознал, что Велизар свою повесть закончил. – Завтра только мы с тобой будем в Полоцке. А невеста обождет пока.

– Что так? – удивился старик.

– Сперва сами съездим. Убедимся, что князь Всесвят ждет невесту.

– Еще как ждет! Чего ездить, я тебе здесь скажу.

– Ты ж, Велизаре, не вещун. А я, прежде чем девку везти, хочу сам убедиться, что там все спокойно.

– Что же может быть?

– Я тоже не вещун и потому – не знаю.

Знать Равдан не знал, но предполагал разное и всякое. Если о смерти Городислава весть дошла до Смолянской земли, то об этом почти наверняка знает вся двинская голядь. Услышав от Велизара, как обстояло дело, Равдан сразу прикинул: голядские старейшины – союзники Городислава – ходили к варягам просить разрешение забрать его тело с поля. И сказали тем, кого они убили. Единственного, последнего сына престарелого полоцкого князя! Не считая налетов на купцов на волоках – дела далекой вилькайской юности, еще в Свирькины времена, – Равдан не ходил пока в завоевательские походы. Но понимал: узнай он подобное о той земле, куда направлялся – принял бы это за повод ускорить шаг.

– Через голядь не прорваться им за одно лето! – пытался рассеять его сомнения Велизар. – Никто через них не проходил еще!

– Но эти же полдороги прошли! – напоминал Равдан. – Княжич погиб от Полоцка к морю на полпути!

– Им тех «полпути» на два года хватит! – отмахивался Велизар, в глазах которого Двина впадала в море где‑ то на самом дальнем краю света. – А мы бы еще поддержали…

– Вы уже поддержали.

– Горе нам судьба судила, чуры не уберегли…

– Видать, голядский Перконс вашего Перуна переборол, – поддразнил бывший вилькай. – Они шли‑ то вместе на варягов? Так ваш отрок рассказывал? Шли три вождя – ваш и два голядских. А дошел почему‑ то он один. Те двое куда делись – в тумане заблудились? Ага, как теляти несмышленые. Дальше: почему варяги их сомкнутым строем ждали, к битве готовые?

– Стражу, видеть, выставляли…

– И оба князя стражу несли? Они ведь были там уже, не по сполоху поднялись? Неужто не смекаешь, старче?

Велизар покачал головой, хотя грустный взгляд выдавал нехорошую догадку.

– Предала вас голядь. Городислава одного вперед вытолкнули, сами отстали, а варягов загодя предупредили. Те и ждали его. Одного. И дождались. Это все смекнуть несложно. А вот зачем они… Чем им помешал ваш Городислав? Вот этого я не знаю! – Равдан досадливо вздохнул. – Уж думаю, не поспешили ли мы с тобой? – Он посмотрел на Прияну. – Приедем, а там тебя не Всесвят, а голядский какой жених ждет.

– Еще чего не хватало! – возмутилась она.

– Вот потому и говорю: я завтра до Полоцка поеду, а ты здесь обождешь. Если там все гладко, пришлю за тобой Стрешню. – Равдан кивнул на отрока, из своего же рода Озеричей. – Тогда поедете и вы. Оставлю с тобой… Нечуйку с десятком. – Он нашел взглядом своего двоюродного брата, вместе с ним восемь лет назад ушедшего в княжью дружину и два года как женатого на купеческой дочери из Свинческа. – Они доставят.

– Доставим, – кивнул Нечуй.

Равдан хмурился, недовольный собой. Уж слишком быстро – не успели купальские венки повянуть – они решили судьбу Прияны. В увлечении не дали себе времени подумать. Равдан, можно сказать, вырастил сестру жены, у которой не осталось иной родни, и был привязан к ней сильнее, чем к родным сестрам‑ Краяновнам, которых знал плохо. Он видел, как сильно Прияна хочет стать княгиней, и знал, почему Ведома желает ей удачи. Ведома когда‑ то выбрала его, простого парня из Озеричей, и молодухой полола лен и гребла сено наравне с обычными бабами. Потом судьба смилостивилась и вернула ее в сословие воинов. Однако Ведома прекрасно знала, что ее род достоин куда большего, и на младшую сестру возлагала удвоенные надежды. Прияна должна была добиться чести и славы за них обеих. Равдан знал, как горячо жена желает этого. К тому же дети Прияны будут двоюродными братьями его собственных детей, так что, помогая ей, он обеспечивал возвышение собственного рода. Но не стал бы даже ради этого безрассудно толкать юную свояченицу в пасть зверям.