Послесловие 15 страница

– Полотесков. Только это вроде уже не земгалы, а восточные – латгалы. Впрочем, один тролль их маму…

– Чью маму тролль? Тех вендов, которые полотески?

– И их тоже. Полотеск – их главный город выше по реке.

– И чего хотят?

– Мы просим у вас тело Городислава, чтобы отправить его к родным для достойного погребения, – величаво заявил Корьята. – Его отец, князь Всесвят, будет очень огорчен. Из трех сыновей у него оставался один, и тот пал нынче утром.

– Мы убили последнего сына тамошнего конунга, – перевел Хьёрт. – Еще двух убил кто‑ то раньше нас. Хотят ему отправить тело.

– И далеко до того города… Полотескъя? – уточнил Рагнвальд. – Он ведь стоит уже на Пути Серебра?

– До него отсюда еще не очень близко. Дней десять добираться до границ земли кривичей, а там еще дней пять – до Полотеска.

– Хорошо, – кивнул Рагнвальд. – Мы готовы отдать им тело, если они сами его выберут… правда, я догадываюсь, который это. Сколько вам нужно времени для подготовки к битве? – надменно спросил он у Корьяты и Айдаса. – Не хочу долго ждать, поэтому поторопитесь. Я хочу побыстрее попасть в Полотескъя.

– Ты можешь попасть туда, не теряя людей, – ответил Айдас. – Зачем вам ссориться с нами? Мы мирные люди. Живем небогато. А вот в Полотеске серебра – как песка на берегу! – Он махнул толстой рукой в сторону Даугавы. – Князь Всесвят еще не знает, что его сын погиб, и он просто ждет. А когда узнает, начнет собирать войско и позовет других князей на помощь.

– Ты предлагаешь нам пройти через ваши земли в Полотескъя? Но тот погибший князь же… вроде как был вашим союзником?

– Он сам предложил нам помощь. Но… боги не дали ему удачи.

Рагнвальд пристально смотрел на двух латгалов: судя по виду, скорее довольных собой, чем удрученных. Гибель молодого союзника их не только не опечалила, но дала средство избыть беду, отправив ее дальше – в земли кривичей, в город Полотескъя, где старый князь остался один, без сыновей и войска, не готовый к защите.

– Это ловушка! – сказал рядом с ним Эйрик.

– Мы даже дадим вам людей, которые укажут, как лучше пройти пороги, – добавил Корьята. – А вы поклянетесь не трогать наших земель.

Рагнвальд молчал. Сквозь прорези стальной полумаски его серые глаза казались такими же холодными, а взгляд твердым, как сталь. Только ноздри чуть заметно подрагивали от скрытого возбуждения. Перед ним наконец открывался выход из этих бронзовых краев на Путь Серебра.

* * *

Полоцкое войско потеряло убитыми и ранеными немного – примерно десятую часть. Большинство кривичей даже не успели вступить в бой: на всех не хватило ширины луга, сотни три еще оставались в лесу, когда туда с криком «Князь убит! » ворвались те, кто вышел вслед за Городиславом за опушку. И теперь все они бежали. Каждый из воевод‑ старейшин был озабочен больше тем, чтобы собрать и в целости увести своих. Сражались дольше всех те, у кого свои остались на лугу – убитые или раненые. Чем только увеличили число павших. Богуслав пытался остановить людей и вновь построить: он понимал, что если их станут преследовать, то перебьют бегущими всех. Но в глазах полочан смерть княжича делала войну бессмысленной: идти вперед больше незачем, и ведь не своя же земля кругом, не своя же изба за спиной!

И вот теперь Богуслав остался при войске, с телом Городислава, обмазанным медом и зашитым в просмоленную бычью шкуру: везти до родного жальника предстояло долго, а нынче лето. Сын его Радим с тремя отроками поскакал назад, вверх вдоль реки, чтобы принести в Полоцк ужасную весть. Князь Всесвят осиротел, у него больше нет сыновей.

Не имея сменных лошадей, отроки старались не слишком гнать, но все же проходили в день почти вдвое больше, чем удалось бы по воде на веслах.

Вторую ночь хотели провести в Асоте, сообщив заодно свою новость Звениславе. К счастью или несчастью, она попалась гонцам у рощи, где гуляла с девушками. Услышав, что случилось, Звенислава побледнела, и Радим поддержал ее, боясь, что упадет.

– Пойдем в город! – потянул он ее за руку. – Или приляг на травку, дух переведи.

– Нет. Постой.

Звенислава поразмыслила немного: лицо ее отражало ужас и напряженную работу мысли.

– В город не пойдем, – невыразительным голосом сказала она потом. – Поедем… сейчас.

– Куда?

– Да в Полоцк, дубина! – закричала она вдруг на двоюродного брата. – Ты думаешь, меня отсюда пустят, если узнают, что у меня больше и защиты никакой нет? В рабыню обратят, Свойке в наложницы отдадут! А отец с матерью там одни! Их ни утешить, ни поддержать некому, Веляшка дитя еще! Поехали, ну, пока не сообразили!

Радим снова сел в седло, и Звенислава, опираясь о стремя, взобралась на круп и устроилась позади брата.

– Гони! – приказала она сзади.

И Радим погнал.

Мчались половину светлой ночи, пока не стемнело настолько, что двигаться вперед стало опаснее, чем задерживаться. Но их никто не преследовал: почти все мужчины Асоте ушли с войском и еще находились очень далеко от города, а хозяйка и прочие женщины не взялись устраивать погоню своими силами. Или не догадались. Может, обрадовались, что сбыли чужачку с рук.

На земле Латгали ночевали два раза в лесу, не желая рисковать, отдаваясь во власть местных. Напряжение скачки помогало Звениславе держать себя в руках, отвлекало от горя, но и на стоянках она старалась крепиться. Как будто со смертью последнего из братьев обязанности сына перешли к ней, хотя что она, девушка пятнадцати лет, могла бы сделать?

Поплачет она потом, когда вуй Богуша привезет тело и его надо будет хоронить. Вот тогда они с матушкой и Веляшей поплачут! А заодно бабы и дочери всех тех мужиков, что сгинули в этом злосчастном походе!

– Ох, братец, не в добрый час ты вздумал к той смолянке свататься! – тихонько причитала Звенислава по вечерам у костра. – Кабы не обворожила она тебя, был бы теперь дома, при родителях, живой и здоровый!

– Ну, не так… – неуверенно возражал Радим. – Зачем сватовство‑ то затеяли – чтобы от варягов отбиваться. Они‑ то сами пришли.

Он помнил, как об этом говорил отец, как обсуждал с князем и старцами людскими. Это сватовство имело какой‑ то смысл… оборона… торги… Но сказать об этом Звениславе он не смел. Вот они, торги: Городислав убит, земля без защиты, а пользы ни на полвеверицы!

– Пусть вот теперь эта смолянка, ведунья‑ вещунья, Кощеева невеста, сама приходит нашу землю оборонять! – бормотала Звенислава, нарочно стараясь разозлить себя, чтобы не реветь в голос.

Если хотя бы кажется, что виноватый найден, становится чуть‑ чуть легче. Гнев хоть немного отнимает силу у скорби.

Пока же все случившееся так оглушило Радима, что потрясение не давало даже горевать по брату. Зато он понимал: кроме них с отцом, у Всесвята и нет больше мужчин в близкой родне.

* * *

Когда Ведома была девушкой, именно на Купалиях, во время русалочьей пляски, она впервые увидела Равдана, а он – ее. И оба они при этом обознались: он думал, что она – настоящая русалка, а она думала, что он – ловацкий князь Зорян, за которого ее хотел выдать отец. Ее заблуждение рассеялось до исхода ночи, Равдан же узнал, кто на самом деле его жена, без малого через полгода. Но в главном – в выборе пары – не ошибся и не раскаялся ни один из них.

Прияна с детства знала эту семейную былинку. С того года, как надела поневу, она сама на Купалиях «плясала русалку» и каждый раз невольно думала: а что, если и к ней ее жених каким‑ то чудом явится именно в эту чародейную ночь?

И вот ей семнадцатый год, и те полудетские надежды уже смешны. В ночь смерти Хакона Прияне показалось, что она разом повзрослела лет на десять – прикосновение к Нави не проходит бесследно, – и с тех пор это ощущение не покидало ее. Она будто выросла на целую голову над собой прежней – той девчонкой, что вздыхала, воображая киевского красавца князя, что однажды приедет за ней, будто Ярила, на коне с цветами в гриве…

Теперь она ждала совсем других вестей и с другой стороны.

Однако именно на Купалиях к ней подошла Ведома. Перед этим русалок «прогнали в рожь», девушки разбежались по роще, чтобы пустить берестяные личины по воде и вернуться на Ярилин луг. Завели круг, запели «лебёдку»:

Плавала лебёдка,

плавала белая,

семь лет по морю.

Искала лебёдка,

искала белая,

лебедя белого…

Прияна вышла из чащи последней: ей было дольше всех переодеваться из мокрого в сухое и заново перечесывать влажную косу, в которую напуталось всякой зелени. Берестяную русалочью личину, венок из длинных стеблей боронец‑ травы она пустила по воде и сама ощутила облегчение: все, уплыла русалка. Когда же Прияна наконец показалась на опушке, никто уже не принял бы ее за гостью из Нави: свежая беленая сорочка, красная понева, опрятно заплетенная коса, шитое золотом очелье с серебряными кольцами у висков, ожерелье из синих стеклянных и льдистых хрустальных бусин. Только источаемый ею запах свежести, речной воды и лесных трав наводил на мысль, что русалка тут не так уж и далеко…

Для Ведомы пора плясать прошла: она ходила в круги с бабами, но лишь до темноты. Вот и теперь она уже собрала детей и хотела возвращаться в Свинческ, как вдруг, к удаче своей, заметила под березами опушки статную фигуру сестры.

– Вон она! – звонко закричала Орча, указала вытянутой рукой и сама побежала первой.

– Цела будь! – Подойдя, Ведома поцеловала сестру. – А я всем отрокам наказала тебя высматривать и, кто увидит, передать, чтобы в городец зашла.

– Я хотела на днях идти, – кивнула Прияна. – Приехал кто до меня?

Ведома помолчала, подобрала полы поневы – на Купалии даже княгиня выходила в старинном кривичском платье, – села на траву, будто передумав уходить. Расправила новую, беленую завеску, скинула стебелек с красного шитья.

Ох лебедь, лебедь мой,

лебедь мой беленький,

звонкие крылышки.

Звонкие крылышки,

рябые пёрушки.

Что ж тебя, лебядёк,

что ж тебя, беленький,

не слыхать стало… –

пели ближе к реке девушки.

Купальский вечер в это лето выдался ясный: ни дождя, ни ветра. На голубом, лишь чуть потемневшем небе сияла круглая белая луна. Другая луна, сестра ее, переглядывалась с ней из воды Днепра – того же цвета, что небо. Если долго смотреть, то скоро перестанешь понимать, с какой стороны находишься сам: на земле, в воде, в небе? Прияне вспоминались прежние Купалии: в эту ночь она всегда так пронзительно ощущала это соприкосновение всех видимых и невидимых граней всемирья, верхней и нижней его части, живой и мертвой, людской и божественной, что торопилась сделать самое важное: не отстать, не пропустить того единственного за долгий год мгновения, когда можно вложить горячейшее свое желание не в уши, а прямо в сердце божества.

Ай тебя, лебедёк,

ай тебя, беленький,

водою залило.

Водою залило,

волною забило…

На коленях у Прияны лежал пучок цветущих трав – собрала по привычке, пока шла из рощи, хотела вить венок. Еще один из той длинной вереницы венков, что она сплетала в эти хрустально‑ голубые ночи и с приговором пускала вниз по Днепру. Наказывала непременно доплыть до Киева, и чтобы прямо в руки ему – Святославу свет Ингоревичу. Теперь же она лишь теребила длинный узкий лист травы‑ ревелки.

Застыв, словно зачарованные, сестры молча слушали песню. Даже дети, Гостятка и Краята, прикорнули с двух сторон у колен Ведомы и затихли. У них уже слипались глаза.

Прокричал лебядёк,

прокричал беленький

у князя на дворе,

у княгини в тереме.

Ловили лебедя,

ловили белого,

князёвы отроки.

Резали лебедя,

резали белого,

князёвы отроки.

Щипали лебедя,

щипали белого,

красные девушки…

– Худые вести, – наконец сказала Ведома и снова взглянула в лицо сестре, сидевшей рядом. Та смотрела в ответ так уверенно, будто знала наперед, с чем к ней пришли. – Не хотела я тебе гулянье портить…

– Чем меня теперь испугаешь?

– Приехал к нам муж полоцкий Велизар… Не слыхать больше твоего лебедя, залило его водой, забило волной. Убили варяги на Двине Городислава Всесвятича. В Полоцк вести привезли. Богуслав следом едет, тело везет хоронить.

– Все же убили! – Прияна всплеснула руками скорее с азартом, чем с удивлением.

В глубине сердца дрогнула пронзительная жалость, вспомнились серые глаза на загорелом лице, смотревшие на нее так, будто она – солнце… Но сильнее поразило другое: тот голос не обманул. Напрасно она все это время отказывалась верить.

Зимой она думала, что ее жених – Святослав – скоро умрет, и потому впустила в сердце мечты об иной судьбе. И вот свершилось: ей принесли весть о внезапной гибели жениха. Только уже другого. Так где же правда ее судьбы?

– Ты знала? – удивилась Ведома и тут же сама себя мысленно одернула: чему дивиться?

Вместо ответа Прияна низко свесила голову и помотала ею. Где ее правда?

Известно где.

В могиле Рагноры.

– Кощеева я невеста… – прошептала она. – Вот ты говоришь: не было ничего? – Опираясь руками о траву, Прияна подняла лицо и взглянула на сестру. – Как же так – не было, если Кощеюшка свой глаз на меня положил. Тот, что черен как ночь, либо тот, что багрян, как уголь, – повторила она слова из отцовской саги, навек врезавшиеся в память. – Кого я полюблю – тем погублю. Кто меня полюбит – тем себя погубит. Для себя меня бережет Кощеюшко, иных женихов не пускает.

Ведома сидела, уронив руки и переменившись в лице. У нее уже мелькала эта мысль, но Прияна говорила так уверенно, будто знала точно.

– Значит… за Всесвята не пойдешь, – помолчав, будто о решенном деле промолвила воеводша.

– Что? – Прияна вскинула брови. – За Всесвята, ты сказала?

Ведома рассеянно кивнула:

– Велизар передал: теперь за самого князя тебя сватают. У него же Городислав последний был сын. Больше нет никого. И братьев нет. Теперь одно спасение: новую жену взять молодую и новых детей родить. А чего другой искать, когда есть высватанная? Ведь варяги‑ то идут. Полки ему нужны, подмога нужна. Велизар чуть не плачет, слезы бородой седой утирает. Хоть в ноги, говорит, князь велел падать, только пусть дадут невесту, пришлют дружину, не попустят роду полочан пропасть. Так я передам: пусть в иных местах невесту для князя ищет, наша девка неотдашная…

– Нет, отчего же? – живо воскликнула Прияна и даже схватила сестру за руку, будто боялась, что та убежит и все испортит. – Я пойду за него!

* * *

Назавтра окутанная туманом округа затихла: народ отдыхал от бессонной ночи, набираясь сил перед страдой косьбы и жатвы. На всех оконцах, на всех дверях – от княжьей избы до слепой хатенки бобыля Жабника – висели вчерашние венки, уныло понурившие вялые стебли. На земляных и дощатых полах шелестели под ногами сохнущие травы – будто Ярилина сила, от переизбытка не помещаясь в лесах и лугах, затекла зелеными языками в людское жилье.

Князева гридница тоже утопала в зелени: цветочные венки, березовые ветви поверх шитых рушников, по‑ праздничному развешанных по стенам. Но со столов уже убрали, князь и его гости забыли о вчерашнем веселье. Кроме Станибора с женой и матерью здесь сидели Равдан, Ведома, Прияна и полочанин Велизар, еще один родич Всесвята: Богуслав еще не вернулся в Полоцк, и пришлось из своих нор выбираться тем, кто такой привычки не имел. В белой печальной сряде, особенно неуместной среди венков и зелени, тихий и ровный в обращении, с печатью затаенной, но глубокой скорби, Велизар поистине выглядел посланцем дедов. Рослый, худой, морщинистый, с седыми волосами и бородой, которые при загорелой коже выглядели снежно‑ белыми, он казался слишком старым, чтобы ездить за тридевять земель отбивать у Кощея княжью невесту, а с ней живую и мертвую воду для рода полоцких князей. Но молодые уже сложили головы в битвах.

– Княгиня наша Горислава только просит позволения в Полоцке дожить, пока дочери замуж не выйдут, – передавал он порученное. – Но все права молодой передаст, весь почет и уважение ей будет.

– Да ты нас не улещивай, – говорил Станибор. – Чего же не понять: зачем Всесвяту невеста нужна. А вот ты пойми: нам‑ то нужна такая беда? До нас те варяги авось еще не дойдут, а если и дойдут, так русские князья есть: Святослав в Киеве, Турод в Волховце.

– До того и другого – переходов по двадцать или больше, если с войском идти, – напомнил Равдан. Он уже ходил до Киева с дружиной юного Святослава и точно знал. – Пока гонцы доедут, пока полки соберутся, пока князья дойдут – здесь одни угли останутся. Что раньше отец мой и братья говорили, то и я скажу: надо полочанам помочь.

– Ты пойдешь с войском?

– Ты – князь смолянский, я – воевода твой. Прикажешь – пойду. Ты вот что скажи, – Равдан повернулся к Велизару, – по отцовской ветви у Всесвята больше нет родни?

– Нет.

– Если сына нового дождется, тот сын будет ему единственным наследником?

– Единственным.

– А если князь не доживет, пока сын в возраст войдет? Ведь не отрок он, Всесвят, мог бы давно дедом стать и внуков нянчить.

– Коли будет сын, то князь перед богами его своим наследником признает и проклятье чуров призовет на тех, кто вздумает сему помешать, – с печальной торжественностью ответил полочанин. – Имя тому сыну будет Велегость – так звался князь полоцкий, что первым на горе у Полоты сел с родом своим. Семь поколений тому минуло…

На лицах смолян отразились понимание и одобрение. Имена будущих детей в знатных родах нередко оговаривались еще перед обручением, поскольку имена предков заключали в себе наследственные права. Имя основателя Полоцка могло быть дано только тому, в ком род видит свою единственную верную надежду.

– Но мы же не будем девку прямо на войну посылать! – подала голос обеспокоенная Прибыслава. – Куда везти невесту, если на вас варяги идут! Вместо свадьбы выйдет побоище, и девка пропадет со всеми заодно!

– В это лето не дойдут до нас варяги, – покачал головой Велизар. – Они вон одну Зимигаль два лета пройти не могли, сейчас только к Летогали вышли – и ее года два будут воевать. Мы летиголу свою знаем: упрямая она и боевитая. Если давить – умрут, да не прогнутся. А за два года мы силу накопим, укрепимся.

– Если враги наши будут знать, что смолянские и полоцкие кривичи теперь заодно, побоятся с нами воевать! – подала голос Прияна.

Глядя на эту девушку в желтом платье из тонкой шерсти, никто бы не подумал, что еще вчера она плясала в берестяной личине и огромном венке из колючих стеблей боронец‑ травы. Вид у нее был суровый и решительный: она уже видела себя княгиней, чью землю осаждают враги, и не побоялась бы, коли понадобится, хоть самой сесть на коня, лишь бы воодушевить народ на борьбу.

– Мы вот что сделаем! – продолжала она. – Как будем свадьбу справлять, летигольских старейшин позовем. Приедут – сами увидят, что нынешний Полоцк будет покрепче прежнего. Не приедут – все равно будут знать, какие нынче у полочан родичи появились. А через них и до варягов вести дойдут. Поостерегутся они тогда нападать. Но мы к рати готовиться будем. Ты, брате, дай мне кузнеца хорошего, – обратилась она к Станибору, – чтобы в оружии понимал. Лучше бы Тайнишню, но если его жалко, так хоть Худобню. Топоры и рогатины у мужиков есть, а щитов нет. Будем умбоны ковать, для них и болотное железо сгодится, – щиты сколачивать. Хорошо бы шеломы. Дорого, но хоть для воевод. Был бы Городислав в шеломе – не пропал бы так уж сразу. – Она подавила вздох и повернулась к Равдану: – А ты дай дядек из дружины постарше, будем учить отроков и молодцов. Чтобы они потом на рать вышли не как на пляску, а чтобы дело знали!

– Первый раз слышу, чтобы девка в приданое просила не прях и ткачих, а кузнецов и оружников! – рассмеялся Равдан. – Но звучит разумно.

– Еще бы нет – наша невеста роду непростого! – горделиво отметила Прибыслава. – Она и сама с любым княжьим делом управится. Когда родичи Эльги киевской с Ингваровыми родичами об их свадьбе рядились, меж собой такое условие положили: как родится у них сын, Ингвар и киевляне признают его князем, с самим Ингваром наравне. И Эльгу, ибо она была Вещего наследница. И как Ингвар погиб, Эльга и сын ее Святослав на столе остались без раздоров. Потому мы желаем, чтобы сестру нашу, Прияславу, Сверкерову дочь, Всесвят не просто княгиней объявил, но и соправительницей. И сына ее, если будет. Так в нашем роду заведено, – твердо закончила она.

– Иначе мало нам пользы – родниться с вами, головы под мечи варяжские подставлять, – кивнул Станибор.

Узнав вчера, что Прияна не отвергает неожиданное сватовство, князь почти всю ночь не спал и не дал никому из ближних.

– Я пойду за Всесвята! – объявила Прияна, приведенная сестрой обратно в Свинческ прямо с охапкой цветов. – Может, отобьется он от варягов, а может, смерть свою найдет, как сыновья его. А я после него княгиней в Полоцке останусь. С дитятей или без – положим с ним ряд такой.

– Эка куда замахнулась! – Станибор вытаращил глаза. – Из ведьминской избушки да на княжий стол скакнуть! Сильна девка.

– У нас так в роду заведено, брате любезный! – насмешливо ответила Прияна.

Станибор слегка смутился: он сам сел в князи прямо из вилькаев, лесных жителей. Считай, из той самой избушки.

– И ты ее не отговариваешь? – Станибор воззрился на Ведому.

Будучи князем и господином над ними всеми, он мог бы решить это дело своей волей. Но сейчас рассудок не мог ему подсказать надежного решения, и он готов был положиться на женскую ворожбу.

– Ее судьба – стать княгиней, – ответила Ведома. – Наших дедов на то воля. Я не стану с ними спорить.

– А если голову сложит?

– Голову сложит, но чести рода не уронит.

– А кто‑ то собирался жить вечно? – насмешливо напомнила Прияна любимую дружинную поговорку, услышанную еще в детстве от хирдманов отца.

Вопреки всякому вероятию принесенная сестрой скорбная весть не подавила, а воодушевила ее. Она жалела Городислава, но, когда она услышала о сватовстве осиротевшего старого князя, перед ней будто распахнулась дверь на широкий простор. Она разом увидела, как все будет: она станет княгиней в Полоцке и скоро останется там единственной госпожой. Сделается как Эльга киевская! Земля полоцких кривичей, по сути, перейдет во владение кривичей смолянских. Но в то же время и русам из Киева будет не в чем их упрекнуть. А дальше… Грядущее покажет, кто окажется сильнее: дети Станибора и Прибыславы или ее, Прияны, еще не рожденное потомство.

– В прежние времена бывало… – начал Велизар. – Коли заканчивался род княжий, то собирали всех мужей и вопрошали волю богов и чуров…

– Собирайте, – кивнул Равдан. – Коли от варягов отобьетесь, так отчего же не собрать? Всех мужей, что уцелеют…

«Долго ходить не придется», – слышалось в его умолчании.

Велизар подавил вздох. Они обложили его, будто стая: мужчины с повадками волков и женщины с глазами волхвит. Князь и его воевода, в отроках носившие волчьи шкуры, две сестры‑ княжны, побывавшие в Кощном. И княгиня из русского рода, хорошо умеющего принимать чужое наследство.

Но у Велизара не осталось другого выхода. Князь Всеслав приказал соглашаться на любые условия. Даже на то, чтобы оставить землю Станибору, если боги не пошлют Всесвяту больше детей. Будет удача – со смолянами он спасет Полоцкую землю. А если богам не поглянется – то смолянам и оставаться на пепелище.

* * *

Через три дня после Купалий старейшина Велизар уехал из Свинческа на запад. С ним отправились смолянский воевода Равдан с дружиной и Прияслава Свирьковна – невеста Всесвята полоцкого. Путь их лежал через давно освоенный торговыми гостями волок на Касплю, а с нее, через пару дней пути, прямо на Двину и вниз по течению до Полоцка.

А еще через день в Смолянск к Акуновой вдове Соколине прискакал гонец из Ршанска. На подходе был князь Святослав с дружиной и новым смолянским посадником…

Глава 7

Стоя перед воротами Свинческа, смолянская знать с высоты наблюдала, как с западной стороны идут по Днепру на веслах лодьи – одна за одной. По пути в Смолянск, лежавший восточнее, гонец предупредил и Станибора: чтобы при виде целого войска не поднимал свою дружину и не скликал ополчение. В честь такого события все оделись в лучшее греческое платье и теперь сияли ярче цветов полевых многокрасочными шелками, золотым, серебряным, жемчужным шитьем. От причалов убрали купеческие лодьи, освободили как можно больше места, чтобы ничто не мешало проходу княжеской дружины, закрыли смолокуренные ямы, чтобы не чадили. Городец, предградье, ремесленные улицы, ближайшие селища – все бурлило, люди побросали дела, рыбаки не ставили сети. Все толпились на реке, желая увидеть киевского князя с приближенными и гадая: что теперь будет? Самые осторожные на всякий случай закапывали в огороде серебро и прочее, что подороже. Всякое может выйти, если князь спросит о невесте – а невесты‑ то нет! Три дня будущую княгиню полоцкую провожали всей волостью, князь пир давал, жертвы приносил на благополучный путь и счастливую жизнь сестры в замужестве…

Большая княжеская дружина – восемь сотен человек. Половину Святослав оставил матери для безопасности Киева, а половину вел с собой. Шли в набойных лодьях – менее тех, что выходят в Греческое море, но вмещавших по два десятка человек с поклажей, с мачтой, способных по ветру идти под парусом. В жаркий летний день отроки гребли в одних рубахах, но на днище были сложены копья, сулицы, мечи в ножнах и топоры в чехлах, под скамьями теснились мешки из дерюги, скрывавшие кольчуги и шлемы, вдоль бортов висели круглые щиты.

Ведома стояла возле Прибыславы и покусывала губы, не зная, плакать или смеяться. Восемь лет! Восемь лет, матушка родная, они с Прияной мысленно простояли на этом самом месте, глядя на эту самую реку и ожидая этих вот лодий. Летом над синей водой, зимой над накатанными во льду колеями – они ждали, что приедет князь Святослав и вновь увидит свою невесту. И вот он летит, сокол рода русского. Никаких сомнений. Гонец ясно сказал: «Идет князь Святослав и новый посадник с ним».

Но невесты здесь уже нет. Судьба над ними потешается? Или это и есть то, что называется «не судьба»?

С первых трех лодий какие‑ то веселые отроки только помахали смолянам и погребли дальше – к Смолянску. Воевода Асмунд повел дружину в город, который и выстроили как ее становище. Следующие три завернули в озерцо у подножия холма: стараниями еще Сверкера его когда‑ то превратили в гавань, удобную для причаливания и выгрузки товара. Над первой лодьей вился на корме, высоко поднятый на древке, красный княжеский стяг с падающим на добычу белым соколом.

Увидев этот стяг, Станибор первым пошел по дороге вниз, к причалу. Яркая толпа покатилась за ним. Простые жители и торговые гости толпились по обеим сторонам, лезли на тыны, деревья и кровли, лишь бы увидеть наконец молодого киевского князя. Им везло: если его тут уже шесть лет не было, значит, все шло хорошо.

Остальные лодьи мимо них следовали вверх по реке дальше, с трех причаливших люди уже сходили на берег. Народ кричал и махал, отвечая отрокам на лодьях, по обеим сторонам реки висел шум оживления.

От череды проходящих лодий отделились еще две и тоже свернули в озерцо. Выйдя на причал, Станибор быстрым взглядом пробежал по лицам, пытаясь найти Святослава, но никого похожего не приметил. Однако знакомое лицо ему попалось.

– Божаня! – невольно воскликнул он, а тут и Прибыслава охнула рядом с ним – увидела своего родного брата, Боживека Остроглядовича.

– Будь жив, Станиборе! – Боживек, такой же кудрявый, как отец его в молодости, весело поклонился князю, подмигнул сестре, потом повернулся: – Что, не признали? Вот князь наш, Святослав Ингоревич!

– Святослав… – Станибор шагнул вперед и хотел поздороваться, но тут Боживек взял его за руку и силой развернул в другую сторону.

Станибор опешил. За Боживеком шли три‑ четыре отрока, одинаково одетые в простые рубахи небеленого льна, взмокшие от пота и грязноватые после перехода. Лицо одного сразу бросилось в глаза, воскрешая в памяти Ингвара: те же грубоватые черты, небольшие серые глаза, даже линия рыжевато‑ русых волос над широким лбом такая же. Только выражение другое – веселое и дружелюбное. Однако вместо того чтобы протянуть Святославу руку, отрок шагнул назад, будто прячась за плечо товарища.

К этому‑ то товарищу Боживек и подтолкнул смолянского князя. И тот вновь запнулся: светловолосый парень довольно сильно походил на княгиню Эльгу, а выражение лица – решительное и уверенное – наводило на мысль, что князь тут именно он!

Святослав мог бы, само собой, с утра вымыться и одеться в греческое, а потом сидеть на корме, красуясь под своим стягом, в красном плаще с золотой застежкой на плече, и прибыть в стольный город земли Смолянской во всем блеске княжеской славы. Ему это просто не пришло в голову.

– Святослав… – Прибыслава поклонилась светловолосому. – Будь цел!

– Прибыня! – Святослав снисходительно обнял родственницу: пока она не вышла замуж, они часто виделись в Киеве, и хотя тогда он был ребенком, все же хорошо помнил ее в лицо. Только казалось странным, что теперь она сделалась ниже его ростом. Потом подал руку Станибору: – Будьте живы! Мы сейчас так, завернули поклониться, узнать, все ли у вас хорошо. В Смолянск поедем, а как с делами управимся, и с вами еще попируем.