|
|||
ОДИННАДЦАТЬ 5 страница– Скандал? Какой скандал? Глаза дизайнера затанцевали. – Ах, так вы не знали? Это было смачное дельце! Поищите его у себя в архиве. Уверен, что в «Прибое» есть подробное досье на эту тему. – Он поднял метёлку из перьев и обмахнул ею поднос с крохотными предметами. – Это – игровые призы, примерно тридцатого года, – сказал он. – Истинно малы и очень пригодны для коллекционирования. Мои продвинутые клиенты покупают их, чтобы вложить деньги. Квиллер ринулся обратно в «Дневной прибой» и попросил у библиотекаря досье на семейство Тентов. Та молча, со скоростью лунатика, скрылась среди серых рядов высоких, в человеческий рост, стеллажей с архивными материалами. Вернулась с пустыми руками. – Папки здесь нет. – Кто‑ нибудь просматривал эти материалы? – Не знаю. – Не будете ли так любезны сообщить, ведёте ли вы какой‑ нибудь учёт того, что храните, и не скажете ли, кто за это досье расписывался? – раздраженно сказал Квиллер. Служащая не спеша удалилась и вернулась позевывая: – Никто за него не расписывался. – Тогда где оно? – заорал он. – У вас должно быть досье на такую известную семью, как Тейты! Другая служащая, привстав на цыпочки, крикнула через ряды стеллажей: – Вы говорите о Джордже Верните Тейте? Это большое досье. Сюда приходил человек из Департамента полиции, чтобы с ним ознакомиться. Он хотел забрать его в управление, но мы сказали, что из помещения его нельзя выносить. – Значит, он вынес его тайком, – сказал Квиллер. – Среди этих копов бывают нарушители. Где ваш босс? – У него выходной, – ответила первая служащая. – Ну так скажите ему, чтобы связался с департаментом полиции и получил досье обратно. Запомните? – Что запомнить? – Да ладно. Я уж ему лучше записку напишу.
ОДИННАДЦАТЬ
В воскресенье после полудня Квиллер повел Элкокови Райт на стадион и выслушал её точку зрения на бейсбол. – Само собой, – заявила она, – основная притягательность этой игры – её эротичность. Весь этот символизм, понимаете, и эти чувственные движения… На ней было нечто, сшитое ею из покрывала. – Клиент миссис Мидди заказал его на кровать королевского размера, – пояснила она, – а доставили ложе королевского размера, так что покрывало не подошло и я превратила его в костюм. Её модифицированное покрывало было из зелёного рубчатого вельвета с массой разбросанных там и сям плюшевых нашивок, похожих на ряды марширующих гусениц. – Очень элегантно, – заметил Квиллер. Коки тряхнула каскадом волос: – Это не должно быть элегантным. Это должно быть сексуальным. После обеда в ресторанчике (Коки съела крабовую ножку и несколько тушёных черносливин; Квиллер – полный обед из трёх блюд) репортёр сказал: – Нынче вечером мы приглашены на вечеринку, и я, пожалуй, совершу кое‑ что необдуманное. Познакомлю вас с молодым человеком, который явно неотразим для женщин всех возрастов, размеров и конфигураций. – Не беспокойтесь, – сказала Коки, легонько сжимая ему руку, – я предпочитаю мужчин постарше. – Я не настолько уж постарше… – Но вы такой зрелый. Это немаловажно для особы вроде меня. Они доехали до «Виллы Веранда» в такси, держась за руки. У входа их с энтузиазмом встретил швейцар, которого Квиллер сегодня около полудня предусмотрительно снабдил чаевыми – по меркам «Виллы Веранда», небольшими, – но внимание служащего, одетого как прусский генерал девятнадцатого века, именно доллара и стоило. Вошли в просторный холл – весь из беломраморных плит, зеркал и нержавеющей стали, – Коки одобрительно кивнула. Она вдруг притихла. Поднимаясь в лифте, Квиллер нежно приобнял её. Дверь Дэвида им открыл японец в белом, при виде Квиллера в его глазах мелькнула искра узнавания. Никто и никогда не забывал репортёрских усов. Потом перед ними возник и сам хозяин, лучась обаянием, и Коки взяла Квиллера под руку. Он почувствовал её пальцы сжались, когда Лайк рокочущим баском, опустив веки, отвечал на его официальное представление Коки. В квартире было полно гостей – клиентов Дэвида, болтавших о своих психоаналитиках, и приятелей‑ дизайнеров, обсуждавших испанскую выставку в музее и новый ресторанчик в греческом квартале. – На выставке представлены просто чудные vargueno [11] времён Изабеллы… – Этот ресторанчик напомнит вам то местечко в Афинах, близ Акрополя… ну, помните… Квиллер повёл Коки в буфетную. – Когда я с дизайнерами, – сказал он, – то чувствую, что я – в небывалой стране. Они никогда не обсуждают ничего серьёзного или неприятного. – У дизайнеров всего две заботы: непредставленные образцы и медлительные поставки, – бросила Коки. – У них нет настоящих проблем. – Она презрительно скривилась. – Такая недоброжелательность не может быть чисто профессиональной. Подозреваю, вы были обмануты дизайнером… однажды… – Или дважды. – Она застенчиво поправила прическу. – Попробуйте эти крабовые тарталетки, они очень острые. Хотя Квиллер недавно и плотно пообедал, он с удовольствием отведал и салата из омаров, и коричневых хрустящих картофельных шариков с чесноком, присыпанных имбирем, и говядину на вертеле, и подогретых бутербродов с ветчиной на кукурузном хлебе. Он блаженствовал. Удовлетворённо взирал на Коки. Она ему нравилась – нравилось дерзкое её личико в обрамлении непокорных волос, нравилась её оленья грация… Он глянул через её плечо на дверь гостиной, и Коки внезапно напустила на себя простодушный вид. Вошла Натали Нойтон. Экс‑ супруга Гарри Нойтона была повсеместно пухленькой – исключая лишь несообразно узкую талию и тонюсенькие лодыжки. Лицо у неё было прелестно, как персик, а вокруг головы вились персикового цвета волосы. – Как вам показался Дикий Запад, Натали? – спросил один из дизайнеров. – Я не обратила на него внимания, – ответила она слабеньким, но пронзительным голоском. – Просто сидела целые дни в одном пансионате в Рено и работала над своим ковром. Я сделала один из этих косматых датских ковров – иголками сделала. Не хочет ли кто‑ нибудь купить какаово‑ сельдерейный ковёр ручной работы? – А вы малость округлились, Натали. – Ах, неужели?! Всё, что я делала, – работала над ковром и поедала арахисовое масло. Обожаю хрустящие тостики на арахисовом масле. На Натали было платье под цвет волос – кокон из свободно ниспадающей шерсти с золотистыми проблесками. Плечи её окутывала того же тона накидка с длинной волнистой бахромой. Коки, учинившая Натали пристальный осмотр, шепнула Квиллеру: – Эту ткань она, верно, выткала сама в промежутке между сандвичами с арахисовым маслом. Ткань была бы куда элегантнее без этих металлических нитей. – А как архитектор назвал бы этот цвет? – спросил он. – Я назвала бы его жёлто‑ розовым слабой насыщенности и умеренной блескучести. – А дизайнер назвал бы его морковно‑ сливочным, – отозвался он, – или цветом сладкого картофельного суфле. После того как Натали наприветствовали, натерзали, натискали и напоздравляли все, кто её знал, Дэвид Лайк представил её Квиллеру и Коки. – «Дневной прибой», возможно, пожелает сфотографировать ваш дом в Холмах. Что вы на это скажете? – А вы хотите, чтобы его сфотографировали, Дэвид? – Это ваш дом, милая. Вам и решать. – Я съезжаю оттуда, как только найду себе студию, – сообщила Натали Квиллеру. – А затем мой супруг – мой экс‑ супруг – намерен этот дом продать. – Я слышал, это действительно нечто! – заметил репортёр. – Это блеск! Просто блеск! У Дэвида бездна таланта! – Она обожающе взглянула на дизайнера. – Я исправил кое‑ какие ошибки архитектора, – объяснил Лайк, – и изменил линию оконных проёмов, так что мы смогли повесить драпировки. Натали выткала драпировки сама. Это – произведения искусства. – Ну, послушайте, заинька, – сказала Натали, – если это принесёт вам хоть какую–то пользу, давайте поместим дом в газете. – Тогда, пожалуй, позволим мистеру Квиллеру на него взглянуть. – Отлично, – согласилась она. – Как насчёт понедельника, с утра? После полудня я записана к парикмахеру. – В этом доме у вас и стоят станки? – спросил Квиллер. – Ах да! У меня два большущих станка и один небольшой. Я помешана на тканье. Дэвид, зайка, покажите им ту спортивную куртку, что я вам сделала. Долю секунды Лайк колебался. – Дорогая, она в чистке, – сказал он. Позже он пояснил Квиллеру: – Иной раз я по дружбе пользуюсь её изделиями, но работа её оставляет желать лучшего. Весьма. Она всего только любительница, без вкуса и таланта, так что не восхваляйте её поделок, если опубликуете фотографии дома. Вечер шёл по обычной программе Лайка: великолепный буфет, изобилие напитков, чуть громковатая танцевальная музыка и десяток одновременно разрастающихся тем для разговоров. Налицо было всё, что подобает хорошей вечеринке, но Квиллера задело последнее замечание Лайка. Из чувства противоречия он пригласил Натали на танец и сказал ей: – Говорят, в ткацком бизнесе вы выходите на профессиональный уровень. – Да, я намерена выполнять заказы для дизайнеров, – с вызовом откликнулась она высоким голоском. – Дэвиду нравится моё тканьё. Говорит, что устроит мне массу заказов. Она оказалась довольно объёмистой, а её поблескивающее платье было упоительно мягким, кроме шершавых полосок, где ткань пробивали золотые нити. Танцуя с Квиллером, она болтала о том о сём, перескакивая с предмета на предмет. Если эта женщина полагалась в своей карьере исключительно на поддержку Дэвида, то ей не миновать разочарования. Натали осязала, что ищет студию, что у неё кузен‑ газетчик, что она любит копченые устрицы, а балконы на «Вилле Веранда» чересчур продуваемы. Квиллер отвечал, что только–только въехал в одну из здешних квартир, но удержался и не упомянул в чью. Он раздумывал вслух, как бы умыкнуть из буфета что‑ нибудь вкусненькое для кота. – О‑ ох, так у вас кот? – пискнула Натали. – Он любит омаров? – Он любит всё, что дорого. По‑ моему, ценники – его любимое чтение. – А почему бы вам за ним не сходить? Мы дадим ему кусочек омара. Квиллер усомнился, придётся ли Коко по душе шумное сборище, но ему нравилось хвастаться своим красавчиком, и он отправился за ним. Кот дремал на своей подушечке на холодильнике и являл собою картину полнейшей неги: одна передняя лапа вытянута в пространство, а другая обхватывает уши. Он снизу вверх взглянул на Квиллера, на полдюйма высунув розовый язычок и бессмысленно поблескивая раскосыми полузакрытыми глазами. – Вставай, – скомандовал Квиллер, – и прекрати прикидываться идиотом. Ты идёшь на суаре. К тому времени, когда Коко прибыл на вечеринку, восседая на квиллеровском плече, он окончательно пришёл в себя. К моменту его появления шум достиг апогея и внезапно оборвался. Коко обозрел сцену с августейшей снисходительностью, словно монарх, удостоивший подданных своего присутствия. Его коричневатые пятна так художественно контрастировали со светлым тельцем, столь тонкими оттенками переливался мех, такая естественная изысканность сияла в сапфировых глазах, что гости Дэвида Лайка показались себе безвкусно разряженной толпой. Потом тишину разорвало первое восклицание, и каждый стал протискиваться вперед, чтобы погладить шелковистую шкурку. – О, да на ощупь это просто горностай!.. – Непременно выброшу свой норковый палантин!.. Коко стойко перенёс обрушившееся на него внимание, но держался надменно, пока с ним не заговорила Натали. Вытянув шею, он обнюхал поднесённый к нему пальчик. – О‑ ох, можно его подержать? – взмолилась она, и, к удивлению Квиллера, Коко охотно пошёл к ней на руки, прижимаясь к её накидке, с серьезной сосредоточенностью внюхиваясь в длинную бахрому и громозвучно мурлыча. Коки потянула Квиллера в сторону. – У меня от этого просто крыша едет, – пожаловалась она. – Подумать только, какие я прилагаю усилия, чтобы остаться стройной, чтобы волосы у меня были прямыми, а речь – совершенствовалась! И вот входит она, какая‑ то нелепая, вся в завитушках и фунтов на тридцать перебравшая в весе, и все идут к ней, включая кота! Квиллера пронзила острая жалость к Коки, смешанная с каким‑ то другим чувством. – Не стоит оставлять Коко здесь слишком долго, среди всех этих чужаков, – ответил он. – У него желудок может расстроиться. Давайте унесём его обратно в пятнадцатую, и вы заодно взглянете на мою обитель. – Я захватила с собой мельничку для муската, – сказала она. – Не найдется ли у вас случаем сливок и имбирного пива? Квиллер оторвал Коко от накидки Натали и повёл Коки по дугообразному коридору в другое крыло здания. Когда он распахнул дверь своей квартиры. Коки на краткий миг задохнулась, а потом влетела в гостиную, широко раскинув руки. – Это дивно! – крикнула она. – Гарри Нойтон говорит, что это скандинавно. – Зелёное кресло – датское, и паркет из древесных срезов – тоже, – сообщала ему Коки, – а обеденный гарнитур – финский. Но в целом квартира словно сошла с дизайнерского Олимпа. Бертуа, Отто Вагнер, Алвар Аалто, Мис, Накашима! Это слишком великолепно! Мне не вынести! Она рухнула на подушки замшевого дивана и спрятала лицо в ладонях. Квиллер принёс фужеры для шампанского, наполненные сливками с пивом, и Коки торжественно припорошила пузырящуюся поверхность мускатным орехом. – За милую моему сердцу девушку Коки, – провозгласил он, поднимая фужер. – За тощенькую, прямоволосую и членораздельно говорящую! – Теперь мне получше, – сказала она, сбросив туфли и погрузив пальцы ног в пушистый ворс ковра. Квиллер раскурил трубку и показал ей новый выпуск «Любезной обители» с гостиной миссис Эллисон на обложке. Они обсудили вызывающие оттенки красного и розового в этой гостиной, полногрудую корабельную наяду и все «про» и «контра» двуспальных кроватей с боковыми завесами. Коко сидел спиной к ним на кофейном столике, подчеркнуто игнорируя беседу. Изгиб его хвоста с приподнятым кончиком был преисполнен презрения, но наклон ушей указывал, что он тайно прислушивается. – Хелло, Коко, – сказала девушка, – я тебе не нравлюсь? Коко не шевельнулся. Даже усы не дрогнули. – У меня был когда‑ то прекрасный рыжий кот по имени Фрэнки, – грустно сказала она Квиллеру. – Я всё ещё ношу его фото в сумочке. Она достала из бумажника пачку визитных карточек и фотографий и разложила их на диване, а потом горделиво подняла фото пушистого рыжего шара: – Оно не в фокусе да и выцвело, но это всё, что у меня осталось от Фрэнки. Он дожил до пятнадцати лет. Происхождение его туманно, но… Коко! – крикнул Квиллер. – Пошёл вон! – Кот тихо всполз на диван и вовсю работал длинным розовым язычком. – Он лизал вон ту карточку, – указал Квиллер. – Ох! – сказала Коки и подхватила небольшую фотографию мужчины. Она сунула её в бумажник, но Квиллер всё‑ таки успел уловить общие очертания. Он насупился в неудовольствии, а она принялась говорить о котах и о тёртом мускате в коктейлях. – А теперь расскажите‑ ка мне всё о своих усах, – потребовала Коки. – По‑ моему, вы отлично понимаете, что они ужасно обаятельны. – Я вырастил эту травку в Британии во время войны, – поведал Квиллер. – Ради камуфляжа. – Мне она нравится. Ему стало приятно, что она не спросила, какой именно войны, – как имели обыкновение спрашивать молодые женщины. – По правде говоря, я опасаюсь их сбривать, – сказал он. – У меня странное ощущение, что это украшеньице позволяет мне проникать в суть некоторых вещей, например распознавать ложь и предчувствовать надвигающиеся события. – Удивительно! – поразилась Коки. – Совсем как кошачьи усы! – Обычно я не признаюсь в этом. Не хотел бы поднимать шум вокруг этого. – Могу вас понять. – Недавно у меня были предчувствия относительно кражи Тейтовых нефритов. – Мальчика уже нашли? – Вы имеете в виду мальчика‑ слугу, который якобы похитил ценности? Одно из моих предчувствий касается как раз его. Я не считаю, что он – вор. У Коки расширились глаза. – У вас есть какое‑ нибудь на то основание? – В том‑ то и дело: у меня нет ничего, кроме этих чёртовых предчувствий. Паоло не подходит такая роль, и есть что‑ то сомнительное в хронотопе кражи… и у меня имеются кое–какие данные о Джордже Верните Тейте. Вы что‑ нибудь когда‑ нибудь слышали о скандале в семье Тейта? Коки покачала головой. – Конечно, вы же были тогда ещё слишком малы. – Становится поздно, – взглянула на часы Коки. – Мне бы надо домой. – Выпьем ещё? – предложил Квиллер. Он подошёл к бару, скрывавшему неисчерпаемые запасы ликеров, и достал из компактного холодильничка сливки и имбирное пиво. Коки принялась расхаживать по комнате и любоваться ею из каждого угла. – Откуда ни взгляни, всюду прекрасная линия и композиция, – с восторженным лицом говорила она. – И люблю я эту вот игру текстуры – бархатной, древесной, шерстяной, меховой… Этот ковёр! Я преклоняюсь перед этим ковром! Она с размаху бросилась в путаные заросли роскошного ковра. В экстазе распростерлась на нём, широко раскинув руки, и Квиллер яростно дернул себя за усы. Она лежала, не подозревая, что к ней подбирается кот. Крючком изогнув хвост, припав к ковру, кот продвигался сквозь косматый ворс, точно дикий зверь, крадущийся через подлесок. Прыжок!.. Коки вскрикнула и села. – Он укусил меня! За голову укусил! Квиллер бросился к ней: – Он оцарапал вас? Коки пробежалась пальцами по волосам: – Нет. На самом деле он меня не укусил. Только попытался чуть‑ чуть ущипнуть. Но он казался таким… враждебным! Квилл, с чего бы Коко такое проделывать?
|
|||
|