Скотт Вестерфельд 4 страница

Алек протиснулся в дверь и закрыл ее за собой.

В помещении было хоть глаз выколи, от стен исходил тяжелый запах, как от прелой соломы. Алек стоял неподвижно, переводя дыхание. Кажется, что это помещение небольшое и вдобавок чем-то загроможденное, однако звук закрываемой двери вызвал подобие эха. Алеку показалось, что он слышит глухое бормотание. Это что, кубрик рядового состава?

Алек затаился, ожидая, когда глаза привыкнут к темноте, а в ушах уймется гулкий стук сердца.

Постепенно он расслышал дыхание кого-то или чего-то. На секунду его пронзил страх: а нет ли на борту «Левиафана» чудовищ, о которых Дилан и не рассказывал? Каких-нибудь монстров. Алеку вспомнились военные игрушки, и в их числе боевые существа дарвинистов, искусственно созданные по образу и подобию вымерших гигантских рептилий.

— Э-э… прошу прощения? — спросил он шепотом.

— Прощения? — отозвался кто-то в темноте.

— Ой, извините. — Алек сглотнул. — Видимо, я заблудился.

— Заблудился, — послышался в ответ не совсем уверенный и вместе с тем странно знакомый голос.

— Да. Пойду-ка я.

Повернувшись к двери, он незряче стал нашаривать ручку. При ее повороте скрежетнул металл, и Алек замер.

Помещение вокруг наполнили шевеление и какие-то недовольные голоса.

— Ой, извиняюсь, — произнес кто-то.

Другой шепотом спросил:

— Прошу прощения?

Все это бормотание нарастало, становилось быстрее и громче. Комнату размером не больше кладовки вдруг заполонили голоса. Такое впечатление, будто вокруг потревожили как минимум дюжину спящих людей. Нервозной, бессвязной скороговоркой бормотались слова, обрывки фраз. Что это, корабельное отделение для сумасшедших?

Рванув дверь, Алек не на шутку ушиб себе босую ногу и взвыл от боли, вызвав в ответ взрыв сердитых голосов. Темноту наполнили крики, как будто вот-вот должна была вспыхнуть потасовка.

В створку приоткрытой двери на него смотрело призрачно-зеленое лицо.

— Разрази меня гром! Что ты здесь делаешь? — спросил незваный гость.

— Гром! Разрази меня гром! — загудела разноголосица разом со всех сторон.

Алек открыл было рот, готовый заорать, но тут прозвучала тихая трель свистка. Какофония тут же улеглась. У Алека перед лицом качнулся светляковый фонарь, в зеленоватом свете которого на него, щурясь, смотрел Дилан. Свисток он держал в другой руке.

— Я так и думал, что это ты! — громко шепнул он.

— Да. Но кто эти…

— Чш-ш! Тихо, дурачина. Не заводи опять зверушек. — Дилан запихнул Алека в каморку, а сам шагнул следом и осторожно прикрыл дверь. — Хорошо, если навигаторы не услышали эту возню.

Проморгавшись, Алек в тусклом свете фонаря наконец разглядел стоящие вдоль стен штабеля клеток, а в них вестовых ящериц — целое скопище, как в зоомагазине.

— Что это за место? — выдохнул он.

— А то сам не видишь? — прошептал Дилан. — Ящеричная, черт меня дери. Здесь доктор Эразмус возится со зверьем.

Алек сглотнул, заметив стол, на котором зажимами была стиснута расчлененная ящерица. Затем взгляд его ухватил потолок с раструбами рассыльных труб, переплетенных как пути на железнодорожной станции.

— А это тоже вроде как развязка, да?

— Ну да. Доктор Эразмус отвечает за всю эту болтологию — отправления и конечные пункты, экстренные вызовы, сигналы тревоги, транспортные развязки.

Со всех сторон на Алека глядели влажные глазки, в которых отражались огоньки светлячков.

— Я понятия не имел, что все так… мудрено.

— А как, ты думал, зверушкам удается тебя всякий раз находить — по наитию, что ли? — Дилан хмыкнул. — Работа непростая даже для ученого, особенно сейчас, когда половина ящерок все равно что контужена той молнией жестянщиков. Глянь на этих бедняжек. А ты их еще среди ночи тормошишь почем зря.

Несколько ящерок начали бормотать, повторяя за Диланом, но вслед за новой трелью свистка покорно успокоились.

— Ты здесь, я полагаю, неспроста? — осведомился Алек, глядя на Дилана.

— Как тебе сказать. Что-то не спалось. А ты знаешь, как доктор Барлоу недовольна, когда мы с тобой пересекаемся во время сидения на яйцах. Так что я подумал: а нагряну-ка я сейчас, когда ее наверняка там нет.

— А меня там тоже не оказалось, — начал догадываться Алек.

Дилан кивнул.

— Как-то странно. Вот я и решил выяснить, чем ты тут занимаешься.

— И времени у тебя это особо не заняло?

РАЗГОВОР В ЯЩЕРИЧНОЙ

— Помог переполох у ящериц. Хотя я и без того смекнул, что ты наверняка где-нибудь здесь, в районе складов. — Дилан подался ближе. — Высматриваешь маршрут для побега, что ли?

— Так хорошо заметно? — Алек невольно поджал губы.

— Да нет, — усмехнулся товарищ. — Это просто я ужас какой догадливый. Ты еще не понял?

Алек, подумав секунду, улыбнулся.

— Почему, понял.

— Вот и хорошо. — Дилан, сделав шаг, встал на колени у небольшого люка в противоположной стене. — Тогда давай скорей сюда, пока эта живность опять не расходилась.

•ГЛАВА 9•

Дилан пролез в люк первым и спустился по скобам, вбитым в наклонную стену. Алек передал вниз фонарь, осветив попутно небольшое сферическое помещение. Это место он помнил по внешнему осмотру воздушного корабля: округлая выпуклость снизу гондолы. Внутри пространство занимали в основном два телескопа, нацеленные на море.

— Это какое-то оружие? — поинтересовался он.

— Нет. Тот, что крупнее, — это камера рекогносцировки, — пояснил Дилан. — А тот, что поменьше, — прицел для авиабомб и для навигации. Ночью от них проку нет, так что здесь достаточно укромно.

— Я бы сказал, роскошно, — уточнил Алек. Спустившись, он присел на какую-то массивную часть прибора. — Мы, я так понимаю, прямо под мостиком?

Дилан посмотрел наверх.

— Под навигационной рубкой, а мостик сразу над ней. Здесь куда безопаснее, чем в каморе у ящериц. Хорошо, что ты не разослал сигнал тревоги по всему чертову кораблю!

— Да уж, могло получиться неловко, — согласился Алек, представляя себе полчище ящерок, разбегающихся по рассыльным трубам корабля и вопящих его голосом прямо в уши спящему экипажу. — Шпион из меня, как видно, никудышный.

— По крайней мере, тебе хватило ума попасться именно мне, — заметил Дилан, — а не кому-нибудь, кто мог возразить против того, что ты шаришься, где не следует.

— Не столько шарюсь, сколько болтаюсь и попадаю куда не надо, — сказал Алек. — В любом случае спасибо, что ты меня не выдал.

Дилан пожал плечами.

— Я считаю, пытаться сбежать — долг пленника. К тому же именно вы, жестянщики, спасаете корабль вот уже третий раз кряду, а капитан при этом держит вас за врагов. И все лишь потому, что Британия объявила войну твоему двоюродному дедушке! Мне кажется, это ужасная неблагодарность.

Алек невольно улыбнулся. Хотя бы в отношении Дилана подозрения Фольгера оказались совершенно беспочвенны.

— Так вот, наверное, почему ты меня искал, — сообразил он. — Поговорить, как нам сподручнее отсюда ускользнуть?

— Ну, не так чтобы откровенно вам пособничать. На это я пойти не могу — слишком уж изменой попахивает. Даже для меня. Просто…

Дилан неожиданно примолк.

— Просто что?

— Завтра к полудню мы уже будем в Константинополе. Вы наверняка достаточно быстро скроетесь. Так что у нас нынче, пожалуй, последняя возможность переговорить. — Дилан обхватил себя руками за плечи. — Да и не спится чего-то.

Алек покосился на него. Даже в мягком свечении светляков тонкие черты Дилана, казалось, заострились. И обычная его улыбка исчезла с лица.

— Что такое? Что-нибудь не так?

— Да все насчет того, что случилось с Ньюкирком. Знаешь, я просто вдребезги.

— Вдребезги? — Алек нахмурился. Как-то странно все же у Дилана обстоит иногда с английским. — Ньюкирк — это тот мичман, у которого сгорела медуза Гексли, да?

— Ага. Это было так похоже на то, от чего погиб мой папа. У меня кошмары теперь.

Алек кивнул. Его друг никогда толком и не рассказывал про гибель своего отца. Только упомянул, что, когда это случилось, он потом месяц не мог разговаривать.

— Ты, наверное, ни с кем этим не делился, да?

Паренек покачал головой и снова замер. Алек терпеливо ждал, помня, как ему нелегко было рассказывать Дилану про своих родителей. В тишине слышалось, как нос воздушного корабля обдувает ветер, пробуя на прочность его ребра и швы. Там, откуда в ночное небо высовывалась камера, сочился сквозняк, покусывая холодом ноги.

— Я вот подумал, — произнес Дилан, — раз уж ты скоро покинешь корабль, может, тебе не трудно меня выслушать?

— Конечно, Дилан, ты все мне можешь рассказать. В конце концов, ты ведь тоже знаешь многие мои секреты.

Паренек кивнул и опять смолк, по-прежнему держа себя за плечи. Алек вздохнул. Вообще-то Дилану было несвойственно бояться высказывать свои мысли. Помнится, он не из стеснительных. Может, ему просто неловко, что кто-то видит его таким: слабым, нерешительным и… вдребезги.

Вынув руки из карманов, Алек снял куртку и прикрыл ею фонарь. Их обоих окутала темнота.

— Поделись со мной, — тихо сказал он своему другу.

И Дилан начал рассказ:

— Папа надувал шары горячим воздухом, даже когда уже появились такие большие водородные летуны. Я всегда ходил с ним, так что и в тот раз, когда все случилось, был рядом. Мы еще находились на земле, когда горелки начали нагревать в оболочке воздух. И тут вдруг полыхнуло так, будто вырвало клапан в паровом котле. Один из баков с керосином… — Голос у Дилана стал тише и тоньше, совсем как у девчонки, и на время даже смолк. Алек, придвинувшись, обнял друга за плечи, и тот заговорил опять: — Прямо как нынче с Ньюкирком. Огонь выстрелил под купол, и от жары нас понесло вверх. Страховочные фалы держали, хотя их, наверное, тоже охватил огонь. И тогда папа вытолкнул меня из корзины.

— Получается, он тебя спас.

— Да, но это его убило. Без моего веса все веревки тут же лопнули, и папин шар улетел в реве пламени.

У Алека перехватило дыхание. Ему вновь вспомнился тот германский цеппелин в Альпах: как он упал прямо перед ним, когда от пулеметного огня вспыхнул водород. Память воскресила шипение снега под рухнувшей громадой, облака пара и пронзительные беспомощные крики, доносившиеся из гондолы.

— Все видели, как он меня спас, — сказал Дилан, засовывая руку в карман. — Вот за это представили его к награде.

Он бережно вынул закругленный серебряный крестик на небесно-синей планочке; в сумраке смутно различалось выгравированное по центру лицо Чарльза Дарвина.

— Это Крест за отвагу в воздухе — высшая награда для гражданского лица за мужество, проявленное во время полета.

— Ты должен гордиться, — сказал Алек.

— Тот первый год, когда я не мог спать, я то и дело смотрел на него ночами. А потом кошмары потихоньку ушли. Я уж думал, что с ними распрощался, а тут вот такое с Ньюкирком. — Дилан посмотрел на своего товарища. — Может, ты хоть немного понимаешь, как они возвращаются? Ну это, после того, что произошло с твоими мамой и папой?

Алек, не отводя взгляда от медали, кивнул, не зная, что сказать. Сны у него, разумеется, были, хотя смерть настигла родителей в далеком Сараево, а не у него на глазах. Даже его кошмары не шли в сравнение с тем, что поведал сейчас Дилан.

Тут ему вспомнился момент, когда пыхнула зарядом пушка Теслы, и ужас, охвативший его при мысли, что «Левиафан» сейчас поглотит пламя.

— Я думаю, ты очень храбрый, раз служишь на этом корабле.

— Ага. Или сумасшедший. — Видно было, как глаза паренька блеснули в утлом свете прикрытого курткой фонаря. — Ты, наверное, думаешь, это глупость несусветная? Все равно что пытаться сгореть заживо, как в свое время папа?

— Что ты! — вскинулся Алек. — Ты чтишь память о своем отце. Неудивительно, что тебе хотелось пойти на службу в воздушный флот, на этот корабль. Если б только я… — Он помолчал. — В смысле, если б оно обстояло по-иному, я бы тоже хотел здесь остаться.

— Хотел остаться?

— Звучит глупо, но за эти несколько дней… ощущение такое, будто что-то во мне изменилось. Все, что я знал, как будто перевернулось с ног на голову. Иногда ощущение такое, будто я… влюблен, что ли… — Чувствовалось, как тело Дилана рядом напряглось. — Да-да, я понимаю, слово дурацкое, — поспешил сказать Алек. — Звучит совершенно не к месту.

— Но ты говоришь, что… Ну, это… А если и вправду все обстоит не так, как ты думал? Если бы я… Или ты уже догадался? — Дилан сдавленно выдохнул. — Ну, про что ты сейчас, только что, сказал?

Алек досадливо качнул головой.

— Наверное, я неудачно выразился. Но ощущение иногда такое, будто я… влюблен в ваш корабль.

— Ты… влюблен… — голос Дилана дрогнул, — в «Левиафан»?

— Ну, типа того. — Алек пожал плечами. — Как будто бы мне здесь самое место.

Дилан издал что-то вроде странного, похожего на всхлип смешка и спрятал в карман медаль.

— Вы, жестянщики, — пробормотал он, — все малость двинутые.

Алек, нахмурясь, убрал руку с плеча товарища. Дилан сам всегда говорил: все живые особи на этом корабле связаны меж собой так, что неким образом поддерживают друг друга; что каждая тварь здесь — часть единого целого. Уж он-то мог бы понять.

— Дилан, ты знаешь, что я всегда был один? У меня никогда не было школьных друзей — одни лишь наставники.

— Ну да. Это потому, что ты чертов принц.

— Даже не поэтому, а из-за матери. Я никогда не смешивался с «простыми людьми», а моя родня всегда хотела, чтобы я исчез с глаз долой. Но здесь, на этом корабле… — Алек сцепил пальцы, тщетно пытаясь подобрать нужное слово.

— Здесь ты оказался на своем месте, — блеклым голосом проговорил за него Дилан. — И чувствуешь себя нужным.

— Вот-вот, — улыбнулся Алек. — Я знал, что ты меня поймешь.

— Ну да, конечно. — Дилан пожал плечами. — Я думал, ты подразумеваешь нечто иное, только и всего. А насчет корабля… я, собственно, чувствую то же самое.

— Но ты-то здесь не враг, и скрывать тебе от других нечего, — заметил Алек со вздохом.

Дилан невесело рассмеялся.

— Все не так просто, как ты думаешь.

— Да я понимаю, Дилан, что ты не простак. Однако на тебе не висят все эти вериги секретов. Никто не стремится скинуть тебя с корабля и заковать в кандалы!

— Слышала бы тебя моя мама, — ухмыльнулся Дилан.

— Ну разве что. — Алеку вспомнилось, что мать Дилана не хотела, чтобы тот служил в войсках. — Женщины иногда ведут себя как сумасшедшие.

— У нас в семье это, знаешь, посильнее, чем у других. — Дилан стянул куртку Алека с фонаря. — Такое вобьют себе в голову, что никому и не снилось. Ты даже не поверишь.

В ставшем ярче зеленоватом свечении лицо Дилана уже не казалось печальным. В глаза вернулись искорки, только были они теперь какие-то дерзкие, строптивые. Он кинул Алеку куртку.

— Мы оба знаем: тут, на корабле, вам оставаться нельзя, — негромко сказал Дилан.

Алек кивнул. Освоившись с новыми для них двигателями, дарвинисты ни за что не позволят ему служить на «Левиафане». Зато, пожалуй, прихватят его на всякий случай с собой в Англию, не обязательно даже разузнав, кто он такой. Нет, надо бежать.

— Ну что. Пойду, наверное, дальше на разведку.

— Что ж, иди, — согласился Дилан. — А я пойду постерегу за тебя яйца. Только до рассвета чтобы вернулся, а то ученая леди нас обоих обезглавит.

— Спасибо тебе, — сказал Алек.

— В Константинополе стоим всего сутки. Так что другого раза наметить путь у тебя не будет.

Алек с безотчетно забившимся сердцем кивнул.

— Если другого случая поговорить у нас не выдастся, — сказал он, протягивая руку, — надеюсь, мы все равно останемся друзьями. Вопреки всему. Война же не будет длиться вечно.

Дилан, пристально поглядев на протянутую для пожатия руку, ограничился кивком.

— Друзьями так друзьями. Фонарь оставь себе: я и так, в темноте, доберусь.

И, повернувшись, молча полез по скобам наверх, пока не канул в темноту.

Алек с минуту стоял, озадаченно глядя себе на руку. Почему Дилан вдруг так резко к нему охладел? Быть может, решил, что чересчур разоткровенничался или сболтнул лишнего? Или сам Алек что-то не так сказал?

«Ну да ладно, — подумал он со вздохом. — Времени на размышления особо нет. Надо искать путь к спасению. Когда „Левиафан“ тронется обратно в Англию, бежать будет поздно. С корабля надо скрыться менее чем через двое суток».

Подхватив фонарь, Алек пошел к люку.

•ГЛАВА 10•

Дэрин впервые видела город жестянщиков.

Константинополь медленно проплывал внизу. Его покатые холмы были очень плотно застроены. Вокруг изысканных белокаменных дворцов и куполов мечетей теснились здания современной постройки, некоторые не меньше шести этажей в высоту. Город рассекали на три части две узкие жемчужно-серебристые полосы воды, а дальше, к югу, простиралась безмятежная гладь моря, на которой семечками рассыпались бесчисленные торговые суда и суденышки, паровые и парусные, под флагами добрых двух десятков стран. Всю панораму застилала пелена дыма, исторгаемого бессчетными фабриками, мануфактурами и, конечно же, моторами; в этом чаду по хитросплетению узких улиц сновали пешеходы. Почтовых птиц в задымленном воздухе заметно не было; разве что пара-другая бипланов да гиротоптеров невесомо скользила над крышами, огибая каменные шпили минаретов и поблескивающие антенны беспроволочной связи.

Тяжело представить себе, что Алек может жить в подобном месте, полном машин и металла, где нет никого, кроме людей-муравьев да еще, пожалуй, клопов. Странно, что она вообще о нем еще думает. Надо же было так разоткровенничаться: выложила все о том, что случилось с папой, а затем вдобавок приняла изъяснения Алека за такое, что ему и в голову не приходило.

Надо же быть такой дурехой, чтобы хоть на секунду представить, будто этот чертов принц посмотрит на нее так, как бы ей хотелось. Он и имени-то ее настоящего не знает. А прознай, что она — переодетая девчонка, удрал бы, небось, миль на десять. Хорошо, что он все равно надумал бежать. Выскользнет нынче со своими дружками-жестянщиками в этот окутанный дымом муравейник, и поминай, как звали. А вообще, хватит вести себя как деревенская простушка, которая голову теряет, стоит мимо пройти смазливому пареньку.

А ну-ка, Дэрин Шарп, выше нос! Раскисать, как некоторые штатские, не для вас!

«Левиафан», снижаясь, плыл низко над водой, и Ньюкирк, приникнув к большому окну старшинской кают-компании, смотрел во все глаза, пытаясь, несомненно, различить внизу, над лесом мачт и дымовых труб, смертоносное острие пушки Теслы на палубе «Гебена».

— Ты германцев видишь? — взвинченным голосом спросил он.

Дэрин покачала головой.

— Так, два-три торговых судна да угольщик. Я же говорил, те броненосцы давно тю-тю.

Однако Ньюкирк, в своей натянутой на опаленную макушку парадной фуражке, не успокаивался. Морская гладь тянулась до самых Дарданелл. Укромных уголков и щелей, где мог бы укрыться броненосец, здесь хоть отбавляй. «Левиафан» же приближался к Константинополю над сушей: не хватало только еще раз попасть под молнию броненосца жестянщиков.

— Мичманы Шарп и Ньюкирк, — послышалось в дверях, — вы оба славно смотритесь!

Дэрин, обернувшись, коротко поклонилась ученой леди, чувствуя себя в парадной форме несколько неловко. Раньше она надевала ее лишь раз, на церемонию присяги. Портной в Париже, изготавливая мундир на заказ, видимо, здорово недоумевал, почему эта ненормальная англичанка так волнуется из-за своего бала-маскарада. Теперь, спустя месяц, нарядный китель оказался тесноват в раздавшихся плечах, а сорочка и вовсе жала, как воротник викария.

— Честно сказать, мэм, я чувствую себя как пингвин, — признался Ньюкирк, прилаживая шелковый галстук-бабочку.

— Ну и что с того? — невозмутимо заметила доктор Барлоу. — Перед посланником Маллетом мы должны выглядеть респектабельно.

Дэрин со вздохом повернулась обратно к окну. Склады совершенно пусты, а на то, чтобы пополнить запасы всего корабля, отводятся лишь сутки. Спрашивается — к чему наряжаться только для того, чтобы посетить большой базар? Сама доктор Барлоу облачилась в костюм для верховой езды, будто герцогиня на лисьей охоте.

— Как вы думаете, мы сможем найти солонину в Константинополе? — спросил с надеждой Ньюкирк.

— В Стам-бу-ле, — назидательно произнесла доктор Барлоу, похлопывая на каждом слоге по голенищу стеком. — Не забывайте именовать этот город именно так. Иначе мы уязвим самолюбие местных жителей.

— Стамбул? — недоуменно переспросил Ньюкирк. — Но он же на всех картах значится как Константинополь?

— Это на наших картах, — пояснила ученая леди. — Мы называем его так в честь Константина, императора-христианина, основавшего город. А здешние жители с тысяча четыреста пятьдесят третьего года именуют его Стамбулом.

— Они сменили название четыреста с лишним лет назад? — не отворачиваясь от окна, спросила Дэрин. — Может, настало время как-то скорректировать наши чертовы карты?

— Мудрое замечание, мистер Шарп, — сказала доктор Барлоу, негромко добавив: — Интересно, скорректировали ли свои карты германцы?

Опустился «Левиафан» на пыльном, шириной в милю летном поле на западной оконечности города. Причальная мачта стояла по центру, вздымаясь маяком средь моря травы — почти так же, как и в «Уормвуд скрабз». Похоже, что и у дарвинистов, и у жестянщиков воздушные корабли страховались от капризов ветра одинаковыми способами. Многочисленный наземный персонал в контрастирующих с зеленой травой ярко-красных фесках сноровисто и быстро управлялся с причальными канатами.

— Мистер Ригби говорит, они здорово набили руку на германских дирижаблях, — пояснил Ньюкирк. — Говорит, нам не мешает перенять их приемы.

— Может, и переняли бы, будь мы поближе, — досадливо отмахнулась Дэрин.

Ей самой хотелось оказаться внизу среди швартовщиков или хотя бы присоединиться к такелажникам наверху. Но доктор Барлоу потребовала, чтобы мичманы в своей парадной форме не лезли куда ни попадя.

Двигатели попеременно взревывали, поворачивая под ветром корабль в нужную сторону: Алеку с его друзьями-жестянщиками сидеть сложа руки не приходилось.

Минут через десять «Левиафан» был схвачен дюжиной канатов; нос водородному летуну принайтовили к причальной мачте, а глаза прикрыли шорами экранов.

Дэрин нахмурилась.

— Что-то они нас прикрепили высоковато: до земли еще с полсотни футов.

— Все как задумано, мистер Шарп, — успокоила доктор Барлоу, указывая стеком куда-то вдаль.

Дэрин, разглядев, что именно движется к ним со стороны деревьев, раскрыла рот от удивления.

— Ого! — воскликнул Ньюкирк. — Я и не думал, что у жестянщиков есть элефантины!

— Это ведь не животное, — воскликнула Дэрин. — Это чертов шагоход.

ХОЛОДНЫЙ ПРИЕМ

Машина тяжко ступала, переставляя ноги-бревна и мерно покачивая при ходьбе бивнями. Ход ее ног регулировали четверо водителей в синих мундирах, сидя в специальных, приделанных к бедренной части седлах. Медленно, как хвост у дремлющей кошки, ходил из стороны в сторону разделенный на дюжину металлических сегментов механический хобот.

— В ней росту футов пятьдесят, — изумленно определил Ньюкирк. — Еще больше, чем у настоящей элефантины!

Солнце вспыхнуло зеркальными бликами на полированной стали боков шагохода, стоило железному гиганту выйти из-за деревьев. Над спиной мастодонта возвышался балдахин, напоминающий колпак боевого ястреба. На платформе стояло несколько человек в парадных мундирах, а спереди управлял хоботом пятый водитель. Металлический исполин изредка похлопывал ушами, отчего свисающая по бокам машины блестящая ткань легонько колыхалась.

— Как видите, — указала доктор Барлоу, — посланник весьма стильно обставляет свои выезды.

— Я знаю, что в странах жестянщиков использовать зверей не полагается, — сказала Дэрин. — Но зачем шагоходу придавать сходство с животным?

— Дипломатия сплошь состоит из символов, — пояснила доктор Барлоу. — Слоны символизируют царственность и силу; а по преданию, слон возвестил о рождении пророка Мухаммеда. Так что и у самого султана боевые машины имеют такой вид.

— Здесь что, все шагоходы похожи на зверей? — полюбопытствовал Ньюкирк.

— Да, большинство, — ответила ученая леди. — Наши османские друзья хотя и причисляют себя к жестянщикам, но связь с нами тоже окончательно не потеряли. Потому я на них и надеюсь.

Дэрин нахмурилась, мимоходом вспомнив про загадочные яйца в машинном отделении. Что, интересно, могут символизировать зреющие в них существа?

Однако на домыслы не осталось времени. Вскоре металлический слон уже стоял возле гондолы корабля, на него опустили сходни.

— Будьте молодцами, джентльмены, — напутствовала доктор Барлоу. — И не промахнитесь мимо слоника.

•ГЛАВА 11•

Хауда — так посланник именовал платформу «Неустрашимого» — амплитудой движений чем-то напоминала лодчонку на морских волнах. В такт поступи слона она зыбко колыхалась из стороны в сторону, но в целом движение было стабильным и предсказуемым. Во всяком случае, их не так сильно болтало, чтобы вызывать у Дэрин симптомы морской болезни.

Иное дело, понятно, Ньюкирк.

— Черт нас дернул загрузиться в эту люльку, — бледнея при каждом очередном колыхании, запоздало сокрушался он. — В конце концов, мы поступали на воздухоплавательную, а не на слоновью службу!

— И не в дипломатический корпус, — ворчливо вторила ему Дэрин.

Коротко поздоровавшись, посланник со свитой попросту игнорировали обоих мичманов. Они все время ворковали с доктором Барлоу на французском, хоть и были поголовно англичанами. А как же, светский этикет требует. И похоже, ни словом не обмолвились насчет доставки припасов.

Интересно, как на «Неустрашимом» можно доставлять провиант на корабль? В хауде, с ее шелками и кистями, места под них особо не было, да и представить сложно, чтобы в этот изящный альков штабелями грузились ящики. В принципе, машина, как и настоящая элефантина, могла бы тянуть за собой повозку на колесах или полозьях, да только где ее взять? Может, что-то появится, когда они прибудут на базар?

— Юноши, не позволите мне вас кое о чем расспросить?

Дэрин обернулась. Обратившийся к ним человек выглядел иначе, чем остальные дипломаты. Одет небрежно, с заплатами на локтях, шляпа какая-то бесформенная, на шее громоздкий фотоаппарат, а на плече примостилась экзотичного вида лягушка. Посланник представил его как репортера какой-то нью-йоркской газеты. Видимо, оттого и странный акцент, американский.

— Вам бы лучше, сэр, расспросить ученую леди, — предложил Ньюкирк. — Мичманам с гардемаринами мнения иметь не положено.

Человек рассмеялся, после чего, подавшись вперед, негромко спросил:

— Тогда просто так, не для прессы. Ваш воздушный корабль здесь, в Стамбуле, для каких-то конкретных целей?

— Просто дружеский визит. — Дэрин кивнула в сторону посланника. — Дипломатия, все такое.

— А-а, — протянул репортер. — А я-то думал, потому, что сюда со всех сторон стекаются немцы.

Дэрин, приподняв бровь, покосилась на лягушку. Судя по крупной голове, «памятушка»-зверушка, которую используют для записи судебных слушаний и заседаний парламента. Надо быть осмотрительней со словами.

— В основном инженеры, — продолжал сотрудник прессы. — Все подряд строят. Недавно закончили новый дворец султана.

— Да-да, ученая леди как раз завтра туда направляется, — сказал Ньюкирк и осекся от незаметного, но ощутимого тычка Дэрин под ребра.

— Сэр, — обратилась к репортеру Дэрин, — а как вас, простите, звать?

— Эдди Мэлоун, из «Нью-Йорк уорлд». — Все так же улыбаясь, он протянул руку. — Ваше имя я, понятно, спрашивать не буду, ведь разговор у нас, как говорится, конфиденциальный.

Протянутую руку Дэрин пожала, прикидывая, может ли этот писака доставить хлопоты. Когда представлялся посланник, все имена щелкопер увлеченно записывал в потрепанный блокнот, а затем еще и делал снимки не менее потрепанным фотоаппаратом со вспышкой из светляка-фабриката.

Американцы вообще народ странный: ни дарвинисты, ни жестянщики. Берут и от тех и от других, а потом смешивают на свой лад. Все полагали, что в войну они ввязываться не будут, если только кому-то не хватит глупости их в нее втянуть.

— Впрочем, без немецких офицеров здесь тоже не обходится.

Мэлоун указал на двух часовых, застывших навытяжку у ворот летного поля. Вместо фесок на них были шлемы с заостренными шишаками, чем-то похожие на пилотский шлем Алека.

— Это германцы? — насторожился Ньюкирк.

— Нет, османские солдаты, — ответил репортер. — Но вы гляньте: раньше мундиры у них были куда цветастее, а теперь фельдмаршал обрядил их во все серое. Прямо как натуральные жестянщики.