Генерал-адмирал 21 страница

— Так они же договор подписали, что обязуются гарантировать бурам независимость.

— А когда их какие договоры останавливали? — усмехнулся я.

Брат зло стиснул зубы. А что тут скажешь?

— Вот, — назидательно произнес я, — а мне там приходится изворачиваться так, чтобы, с одной стороны, как можно больше оттуда забрать, а с другой — как прижмет, так оттуда выскочить, чтобы мы с англичанами после этого точно воевать не начали, ну а с третьей — хорошо бы еще при этом сделать так, чтобы англичане все-таки там еще и получили по полной. Дабы почувствовали, что договоры с нами нарушать не след. Но опять же чтоб у нас с ними без войны обошлось. Понимаешь, как вертеться придется? — Я помолчал и тихонько вздохнул. — Ну сам скажи, какой из меня при всем этом еще и военный министр?

Александр молчал долго. Очень. Но потом тоже вздохнул и махнул рукой:

— Ладно. Вижу, что дел у тебя по горло. Ох и оборотистый ты стал, Лешка. И когда научился? — Вдруг он вскинул подбородок и рявкнул: — Но в начальники Главного артиллеристского управления пойдешь! Там и пулеметы твои к месту будут. Да и вообще… знаю, что ты вокруг Тульского оружейного завода крутишься. Так что по тебе дело. Наведи там порядок, как на флоте. А то их что-то то в одну сторону качает, то в другую. При Милютине за десять лет шесть разных винтовок на вооружение попринимали, а ныне с того испугу уже почти семь лет не мычат, не телятся. [41 - Действительно, Россия за период с 1860-го по 1870 г. последовательно приняла на вооружение шесть образцов винтовок, да еще под разные патроны, что военный министр Милютин назвал «нашей несчастной ружейной драмой». Зато образованная в 1883 г. Комиссия по испытанию магазинных ружей разродилась пригодным для принятия на вооружение образцом только через восемь лет — в 1891 г., что вызывало нарекания во многих сферах. Впрочем, если учесть, что это оказалась знаменитая «мосинка», с которой русская армия прошла две мировые войны, результат ее работы можно считать отличным. ] Разберись там. Понял?

И я понял, что уж от этого-то мне точно не отвертеться. Впрочем, я не особенно расстроился. Ведь были же мысли как-нибудь артиллерию продвинуть. Она же, считай, единственное, в чем я более-менее разбираюсь. Ну, кроме мирового рынка ресурсов, который весь остался в будущем. А тут такой момент — перевооружение, вызванное переходом на бездымный порох. Так что вот тебе, парень, и карты в руки…

Но начинать мне пришлось не с артиллерии, а с подведения итогов очередного этапа конкурса на магазинную винтовку уменьшенного калибра[42 - Калибр стоящей на вооружении винтовки Бердана № 2 составлял 4, 2 линии, т. е. 10, 75 мм, и конкурс был объявлен на новую винтовку более мелкого калибра с магазинным питанием. ] для русской армии. В котором и участвовал мой протеже — капитан Мосин. Это было уже третье промежуточное подведение итогов, и никто не знал, сколько их будет еще. Впрочем, уже наступил 1890 год, а как я помнил, «мосинка» официально именовалась винтовкой «образца 1891/30 гг. ». Уж какие там глобальные усовершенствования были внесены в этом самом 30-м году — не знаю. Вот именно поэтому я и оказался здесь, на стрельбище Главного артиллеристского полигона…

Генерал Чагин вскинул подбородок:

— Ваше императорское высочество, вы, конечно, можете не знать, вы не армеец, но существует такой тип стрельбы, как залповая, коя употребляется взводом или ротой и может вестись даже и по невидимому противнику…

— Хорошо, — прервал я его. — Сколько единиц каждого образца мы имеем? Пятьдесят? Отлично. Тогда давайте сделаем так. К завтрашнему дню установим для каждой винтовки по пять мишеней на дистанциях от пятисот до тысячи саженей. И пятьдесят ваших стрелков, меняясь, отстреляют из них по десять патронов — два магазина. Одиночными. А потом, после проверки, еще по десять патронов, но уже залповой стрельбой. — Я воткнул в генерала насмешливый взгляд. — Вы как, ваше превосходительство, беретесь предсказать результат?

На лице Чагова появилось недоумение.

— Но… ваше высочество, только винтовка Нагана имеет прицельные приспособления…

— Я помню, — оборвал я его. Он еще будет мне говорить… Тысяча саженей — это больше двух километров. Попасть на такой дистанции с открытого прицела пулей с круглой головкой… Я удивлюсь, если после того, как будут расстреляны все две тысячи предназначенных для этой дистанции патронов, мы найдем хотя бы одну дырку в мишени.

Так и произошло. Вернее, не совсем так. Как раз у винтовки Мосина край одной из пяти мишеней, установленной на дистанции в тысячу саженей, отщепился. Но это посчитали повреждением при установке, хотя устанавливавший ее солдат и утверждал, что ничего не повреждал. Впрочем, даже если это и было попаданием, то чисто случайным. Да что там говорить — на дистанции пятьсот саженей, то есть километр, количество попаданий составило всего лишь около процента. А более дальние дистанции дали такой разброс, что никакой закономерности по ним вывести было просто невозможно. Случайность — она и есть случайность. Причем залповая стрельба, несмотря на странные, на мой взгляд, однако точно имевшие место быть ожидания многих членов комиссии, дала куда меньшее число попаданий, чем одиночная. Раз в восемь — десять.

— Ну что ж, господа, — подвел я итоги дня. — По-моему, все ясно. Даже лучшие стрелки, привлеченные нами для испытаний, на дистанции не то что тысяча саженей, а даже и пятьсот показывают крайне низкие результаты. Залповая же стрельба показала себя вообще всего лишь способом навредить казне путем безжалостного и бестолкового пережигания боевых припасов.

— Ваше высочество, — влез какой-то полковник, — но залповая стрельба имеет и психологическое значение. Противник пугается…

— Пугается? — Я хмыкнул. — Проверим. Эй, унтер! Патроны есть? А ну-ка бери свой десяток и дуй вон туда — на косогор. Сколько до него? Поболе полверсты будет? Вот и давай. А как добежишь — смотри на меня. Как я рукой махну — дашь три залпа в воздух. Да чтоб дружно!

До указанного мной косогора стрелки дорысили минут за десять. Там они выстроились в ряд и, повинуясь моему сигналу, дали три залпа в воздух. Я повернулся к офицерам:

— Страшно? Нет?! А как же так? Должны же испугаться-то. Тут же в два раза ближе, чем до самой близкой цели, по которой мы сегодня стреляли. Вон и господин полковник говорил, что страшно будет. — Я покачал головой. — Господа, что-то я не понимаю, чего вы тут столько времени испытывали? Вот показания по осечкам и отказам. Вижу. Верю. Кучность — опять верю. Но дальше-то что? Что это за умозаключение насчет дальности стрельбы? Вот же у вас образцы — пробуйте! Почему отстрелы велись только лучшими стрелками? Мы что, это оружие только лучшим стрелкам вручать будем? Какую из винтовок средний солдат быстрее освоит? Какая ему прикладистей покажется? С какой ему удобнее есть, спать, марши совершать? Возьмите сотню-другую обычных солдат, проведите с ними одно занятие и дайте им в руки винтовки, пускай стреляют — куда более объективную картину увидим… Далее, винтовки что, только от настрела из строя выходят? Возьмите десяток-другой винтовок и по десять раз бросьте их на пол с высоты поднятых рук, попинайте их, зацепите ремень за одну антабку и проволочите по земле полверсты до огневой позиции. А потом посмотрите, какая стрелять начнет, а какая нет. Или, ежели они все стрелять откажутся, какая раньше к бою изготовлена будет? Солдаты-то с ними в обнимку есть, спать будут, да не только в казарме, а в холодном люнете или мерзлом окопе, по грязи, а то и по грудь в воде в атаку идти. А ну как оступятся и упадут? Это значит — всё, безоружные? — Я вздохнул. — Ох, господа, я в армии не служил, а у нас на флоте старший помощник капитана с белоснежным платочком по кораблю идет и не дай бог где хоть пятнышко увидит — вахте не жить! Но почему-то у меня эти вопросы в голове возникли, а у вас — нет.

Стоявшие вокруг меня офицеры молчали. Мне хотелось думать, что пристыженно.

— Господин генерал, — повернулся я к Чагину. — Прошу вас завтра представить мне план дополнительных испытаний. С учетом того, что я высказал.

— Но, ваше высочество, — Чагин явно был смущен, — дело в том, что бюджет, выделенный на проведение испытаний, исчерпан. И мы не можем…

Я устало махнул рукой:

— О бюджете не думайте. Деньги будут.

А уже когда возвращался из Ораниенбаума к себе во дворец, подумал: может, брат еще и потому меня сюда засунул, что вспомнил о тех шестидесяти пудах золота, что я на счет флота записал? Мол, если что, я рассусоливать не буду и из своего кармана оплачу… Да нет, в таких-то объемах в казне деньги есть. Тратить их не умеют — это да. Воровство тоже имеет место быть. Но где его нет-то?..

Прошлой осенью «золотой караван» впервые ушел в Трансвааль без меня. И произошло это не только из-за того, что брат повесил на меня руководство Главным артиллеристским управлением. Просто столько всего сразу навалилось…

Все наши инженеры и изобретатели вернулись из Парижа воодушевленными и переполненными идеями, каковые мгновенно были обрушены на меня. Причем даже теми, кто пока еще не работал ни на долевых предприятиях, ни просто под моим патронажем. Ну, например, известные русские электротехники Яблочков и Лачинов. Так что мне пришлось почти полтора месяца чуть ли не ежедневно выслушивать множество прожектов и тщательно сортировать их по важности и (что даже более значимо) по воплотимости. А потом организовывать рабочие группы по тем направлениям, которые я принял решение финансировать. Это оказалось едва ли не самым сложным, поскольку здесь вовсю сталкивались характеры и амбиции. Но Бог дал — справился. Хотя суммарные годовые расходы, планируемые на будущий год, скакнули еще на три с лишним миллиона. Впрочем, всем претендующим на использование моих денег я выкатил условие, что все свои проекты они будут выстраивать так, чтобы года через три, через пять максимум, перейти на окупаемость. То есть главным для всех господ ученых станет не продвижение чистой науки, а создание промышленных образцов и технологий, пригодных для массового использования. Как там оно далее повернется с трансваальским золотом — неизвестно, а оставлять перспективные научные направления (сам же отбирал — знаю, что перспективные) без финансовой подпитки — значит гробить их. Во всяком случае, у нас в стране. А так, глядишь, лет через семь перейдут на самофинансирование. В то, что господа ученые уложатся в указанные им сроки, я ни на грош не верил. Увлекутся и забудут про все. И еще претензии выкатят. Мол, мы тут высокой наукой занимаемся, а вы нам о низменном. Должны финансировать — и всё! А как и за чей счет — не наше дело… Ну да ничего, пару-тройку лет поурезаю финансирование — опомнятся. В общем, семь лет — нормальный срок. На него трансваальского золота должно хватить.

Впрочем, и сам я оказался не без греха. В Париже познакомился с легендарнейшими личностями — господами Даймлером и Бенцем, они привезли на выставку свои мотоколяски, уже гордо именуемые автомобилями. Однако если Бенц свой «Моторваген» уже производил вовсю и к настоящему моменту продал целых девять экземпляров, Даймлер с партнером Майбахом пригнал только первый, опытный образец автомобиля. Зато лодочные моторы они производили уже считай серийно, и их двигатели были совершеннее бенцовских, поскольку являлись четырехтактными и имели карбюратор. Кстати, и знаменитая трехлучевая звезда оказалась эмблемой двигателестроительной фирмы Даймлера. Она означала, что его двигатели работают на земле, в небесах и на море. Небеса значились в списке вследствие того, что в августе 1888 года один из двигателей Даймлера был установлен на воздушном шаре. Я проплатил авансом и пяток мотоколясок Бенца, и десяток двигателей Даймлера разной мощности и назначения, а также договорился, что отправлю на их фирмы несколько человек для обучения обращению с ними и ремонта. Столь крупному заказчику ни один, ни другой отказать не смогли.

Так что через пару-тройку лет я должен был заполучить персонал, которому уже можно будет ставить задачи по проектированию и разворачиванию производства автомобилей. Тем более что у меня было чем им помочь. Мой дед владел древней «Победой», которую купил в год моего рождения уже подержанной. Она стояла во дворе нашего многоквартирного дома в деревянном сарае, и как только наступали теплые деньки, каждое воскресенье дед выкатывал ее во двор и начинал обихаживать. А я с восьми лет принимал непременное участие в этих мероприятиях и к пятнадцати годам, то есть к тому моменту, когда и у отца появился автомобиль, новейший по тем временам «Москвич-412», мы с дедом перебрали «Победу» по винтику минимум три раза. Всю — от крестовины кардана до головки блока цилиндров. В итоге после появления в семье «Москвича» я на вполне законном основании занял при нем место слесаря-механика по обслуживанию и ремонту. И успешно выполнял свои обязанности на протяжении двух последующих лет — до поступления в училище. Да и потом, все шесть лет, пока отец не поменял «Москвич» на более современную и престижную «Шаху», [43 - «ВАЗ-2106». ] следил за ним, регулировал клапаны, чистил карбюратор, менял ступичные подшипники и даже перебрал коробку скоростей. Ну и с «Шахой» успел повозиться. Правда, намного меньше, чем с «Москвичом» и уж тем более с «Победой», — времени было уже куда как меньше, чем в босоногом детстве, да и другие интересы появились. Впрочем, таких, как я, пацанов, с младых ногтей увивающихся вокруг едва ли не главного символа достатка советского времени — автомобиля, [44 - Автомобиль действительно был самым главным советским символом достатка. На закате Советского Союза, в конце 1980-х — начале 1990-х был период, когда автомобиль, причем не какой-нибудь супер-пупер, а обычную вазовскую «Шаху» или «Волгу», можно было поменять на однокомнатную квартиру. ] в те времена было пруд пруди. Короче, знания о том, в каком направлении стоит двинуться в области автомобилестроения, у меня были. Оставалось только придумать, как их потихоньку вбросить. Ну да в этом у меня тоже появился кое-какой опыт…

Затем мне пришлось снова смотаться в Баку, потом была очередная инспекция Морского полка, далее состоялся разговор с братом… В общем, когда я обнаружил, что пришла пора в очередной раз отправлять крейсерский отряд за золотом, у меня оказалось еще столько несделанного, что уехать на несколько месяцев не было никакой возможности. Я наскоро настрочил письмо Кацу и Канарееву, набросав свои мысли по поводу развития ситуации в Трансваале и их возможного участия в этом деле, и выбросил проблему из головы. Не до нее сейчас. Вот поэтому нынче, в начале апреля, я ждал прибытия золота в Россию. Несмотря на то что мне требовалось оплатить множество счетов в нескольких странах, «золотой караван» должен был совершить только два захода в иностранные порты, не связанные с догрузкой углем, — в Нью-Йорк и Остенде. Ибо распоряжаться золотом, кроме меня, имел право только Кац, сейчас следовавший с караваном в Россию, а над ним еще довлела тень неприязни Ротшильдов. В САСШ же те были пока не особенно сильны, а в Бельгии я понадеялся на доброе отношение ко мне Леопольда II. Все остальные проплаты буду делать из России.

До дворца я добрался поздно вечером и в не слишком хорошем настроении. Но потом помылся, поел, спустился в спортзал и посмотрел на занятия воспитанников флотского детского приюта. С этим моим проектом все было просто отлично. В приют первоначально набрали около полутора сотен детей от шести до девяти лет, круглых или частичных сирот в основном из числа отпрысков нижних чинов флота. И всех их готовили по специальной программе, включающей в себя не слишком большой объем общеобразовательных предметов, зато всяческое развитие силы, выносливости, координации движений, внимательности и памяти. Использовались при этом как уже имеющиеся к настоящему времени древние и современные методики, так и все, что я только смог припомнить из будущего. Сейчас самым старшим воспитанникам уже исполнилось тринадцать лет, и для них настало время так называемой специализации. Большинство ребят, те, кому более светит стать учеными, инженерами, офицерами, промышленниками и финансистами, будут переведены в новое здание корпуса, построенное на отшибе Васильевского острова, поближе, так сказать, к природе, и получат отличное образование, по уровню не хуже гимназического. А вот тем, кто не слишком расположен к наукам, зато показал себя физически сильным, внимательным, обладающим отличной реакцией, а главное, в чьем психологическом профиле стоит только «верен», «упорен», «предан» и «устойчив», предстоит пойти по другому пути. Они должны были стать костяком моего личного подразделения охраны. Лет через пять. А лет через десять я планировал довести численность своего подразделения до роты и далее совсем отказаться от этого направления подготовки, оставив лишь общеобразовательное.

Из шестнадцати тринадцатилетних подростков в группу тех, кому предназначено стать моими охранниками, пока было отобрано девять. И сейчас именно они занимались в небольшом спортивном зале с привезенным мной из Парижа мастером французской уличной схватки, называемой «саваж». Нет, всяким китайским и японским боевым искусствам я их также планировал обучать — по возможности. Но увиденные мной практикуемые казаками-пластунами «ухватки», секреты которых передавались в казачьих станицах из века в век, были, на мой взгляд, круче всяких широко разрекламированных карате, айкидо и так далее. Может, не так зрелищны, зато куда более функциональны. Так что преподавание борьбы без оружия, а также с использованием ножа и подручных средств обороны и нападения в приюте начали именно с них. А потом, постепенно, и других учителей подтянем. Сейчас вот француза привезли, попозже и китайцев отыщем и посмотрим, кто на самом деле круче. А при удаче и вообще создадим мировой бренд в области борьбы — «казачьи ухватки»…

Следующее утро началось рано. Я едва успел проснуться, как в моем дворце на набережной Фонтанки появился страшно взволнованный Попов, примчавшийся из Кронштадта ни свет ни заря, и торжественно доложил мне, что ему удалось.

— Что удалось? — поинтересовался я, демонстрируя недоумение, хотя все внутри меня напряглось в радостном ожидании.

Попов вдохнул и выпалил:

— Мне удалось передать и принять устойчивый сигнал на расстоянии более мили. От форта «Риф» до форта «Шанец».

— Вот как? — делано удивился я.

— Да, ваше высочество, — с гордостью произнес Александр Степанович. — Поздравляю вас. Благодаря вашему попечению Россия стала первой страной, в которой осуществлена беспроводная связь.

Я слегка подался вперед:

— Вы уже кому-нибудь рассказывали об этом?

— Ну что вы, ваше высочество! — возмущенно отозвался он. — Я же понимаю необходимость сохранения возможностей нашего флота в секрете. Про мои эксперименты знают только гальванер минно-торпедного класса Спицин и один из моих слушателей, мичман Тимушкин. Оба — люди надежные.

— Спицин пьет? — уточнил я.

— Да, — не стал отрицать Попов, — но меру знает.

— Женат? Лет ему сколько?

— Сорок девять, — несколько недоуменно отозвался Попов. — Один как перст, потому и начал помогать мне. Вечерами одинокому мужчине в таком возрасте в Кронштадте и заняться особенно нечем.

— А Тимушкин?

— Тот молодой, лет двадцать всего, но весьма серьезный и талантливый юноша. Очень увлекся моими экспериментами и часто ради помощи мне даже пренебрегал посиделками с товарищами и гуляниями с барышнями. Хотя… близкой знакомой у него покамест еще вроде бы нет, — задумчиво произнес Попов.

Ну еще бы, конечно нет, усмехнулся я про себя. А то шиш бы его Попов у себя в лаборатории видел. В двадцать-то лет да при наличии девушки…

— Хорошо. Значит, так… — Я задумался. — Обоих забираете себе и плотно занимаетесь этим прибором. Приказ об их откомандировании в ваше распоряжение будет завтра. Кому там вы подчиняетесь?

Попов ответил.

— Вот и отлично. Официально ваша группа будет предназначена для… ну, скажем, всестороннего обеспечения учебных классов наглядными пособиями по электричеству. Заказ же всех необходимых вам материалов, литературы и остального будете делать через моего человека, который станет у вас появляться раз в неделю, скажем, по понедельникам, а доставлять все необходимое — по готовности. — Я встал и, подойдя к Попову, обнял его. — Вы меня очень порадовали, Александр Степанович, очень. Я даже боюсь подумать, какие это перспективы перед нами открывает.

Попов покраснел.

— Да, знаю… я уже думал. Если нам удастся надежно передать и принять несколько сигналов подряд, это откроет возможности передачи сообщений при помощи телеграфного кода.

— Вот видите! — воскликнул я. — Мне тоже пришло в голову нечто подобное. — И сделал вид, что задумался. — Хотя тогда держать подобное открытие в тайне будет неправильно.

Глаза Попова радостно вспыхнули.

— Ну, так тому и быть! — рубанул я рукой. — Ежели вы сможете создать рабочий образец, обращение с которым будет не слишком затруднительным и который сможет осуществить передачу хотя бы между Кронштадтом и Санкт-Петербургом, откроем ваше изобретение миру. Я не сомневаюсь — оно прославит ваше имя. Но в первую очередь займитесь не столько дальностью связи, сколько удобством обращения с прибором. Если вам понадобятся помощь и консультации — обращайтесь прямо ко мне. Ну а насчет изготовления каких-нибудь деталей на стороне — к моему человеку. Но до этого, заклинаю вас, Александр Степанович, — полная тайна!

Попов уехал от меня окрыленный. В отличие от следующего посетителя, который появился у меня с горящим взором. Ну еще бы — Николай был влюблен. Причем безнадежно. И в кого бы вы думали? Увы, в Эшли Лоутон, с которой мы нос к носу столкнулись в Париже, причем в первый же день нашего появления на выставке.

…Мы спустились с Эйфелевой башни, оба под впечатлением и потому романтично настроенные, как вдруг рядом раздался чарующий голосок:

— Вот вы где, князь? Рада вас встретить.

Я резко развернулся. Ну да, напротив меня стояла она, Эшли Лоутон. О господи, только ее здесь не хватало! У меня ж дел невпроворот… Однако я любезно улыбнулся:

— О, госпожа Лоутон, как вы оказались так далеко от Трансвааля?

— Так же, как и вы, князь, — усмехнулась Эшли. — Мне просто стало интересно. Вы не проводите меня?

Н-да, куда ж деваться, придется стиснуть свое либидо в кулак и некоторое время потерпеть ее присутствие. Я развернулся в сторону племянника, чтобы извиниться за то, что буду вынужден его ненадолго покинуть, и… едва не выругался. Николай попал. По полной. Впрочем, ничего удивительного. Если эта пантера с голубыми глазами производила такое впечатление на меня, понятно, как она подействовала на переполненные гормонами мозги двадцатилетнего парня.

— Дядя, вы не представите меня вашей знакомой? — хрипло прорычал Николай по-английски, поскольку разговор велся на этом языке.

Я с каменным лицом представил их друг другу:

— Миссис Лоутон из Саванны, моя знакомая по Трансваалю. Мой племянник Николай Романов.

Глаза Эшли слегка округлились. Похоже, она мгновенно вычислила, кто перед ней, да и на мое обращение «миссис» не могла не отреагировать. В представленном мне докладе Канареева было сказано: все, что она сообщила о себе, — правда. Она действительно являлась Эшли Лоутон и происходила из старой и влиятельной семьи с американского Юга. Вот только она рассказала не всю правду. Она уже была замужем, Лоутон — фамилия мужа, и ее муж погиб на дуэли. Из-за нее. Посланцу Канареева не удалось точно выяснить, действительно ли она была причиной дуэли, дав к ней настоящий повод, или сработало ее гипнотическое воздействие на мужчин, однако родственники мужа объявили ее виновной в его смерти. А ее родственники поддержали их в этом. В Саванне до сих пор царили весьма традиционные южные взгляды на то, что прилично и что неприлично для истинной леди. Возможно, южане просто подобным образом отгораживались от вездесущих и ненавистных им янки. Но как бы там ни было, миссис Лоутон было указано на недопустимость того образа жизни, который она вела, а миссис Лоутон в ответ послала всех указующих по известному адресу, обратила свое приданое и наследство, отошедшее к ней после смерти мужа, в звонкую монету и, удачно вложив получившийся капитал в акции одной из железнодорожных компаний, заметно преумножила его. Затем она провернула еще одну операцию. Потом еще. А ее появление в Трансваале было вызвано возникшей в ее умной и прекрасной головке идеей вложиться в только-только открытое трансваальское золото. Ну, свежий же рынок, только появившийся — ой как много можно под себя подгрести, пока все устоится… Однако, когда она там появилась с кошельком наготове, оказалось, что самый жирный кусок уже откушен и даже проглочен, а все остальное требует долгой кропотливой работы. Сначала это ее не смутило — она знала, какое воздействие оказывает на мужчин, а тут какой-то русский, да еще аристократ, с детства привыкший к тому, что главное в жизни — удовлетворять свои прихоти. Ну какие с ним могут быть проблемы? Да он поднесет ей все на блюдечке. И Эшли напрягла одного из своих влиятельных поклонников (каковые у нее образовывались немедленно буквально штабелями при ее появлении в любом месте), дабы оказаться на обеде, который русский князь давал по случаю открытия Западно-Трансваальской железной дороги…

— Счастлив знакомству, миссис Лоутон! — воскликнул Николай. И намеренно произнесенное мною слово «миссис» его восторга не умерило.

А Эшли перевела на меня насмешливый взгляд. Мол, всё, мой дорогой князь, теперь вы у меня в кармане, этот молодой человек — мой ключик к вам. И я разозлился. Значит, она хочет мной поманипулировать? Ну-ну, пусть попробует…

— Вы здесь давно? — нейтрально поинтересовался я.

— В Париже — неделю. И каждый день бываю на выставке. Здесь столько интересного.

От звуков ее голоса Николая аж повело. И во взгляде, который эта великолепная женщина бросила на меня, блеснуло торжество. Скорее всего, ей уже не нужно было мое золото. Ей требовалось внуздать меня самого. Ну что ж, миссис Лоутон, вы сами напросились. Уж я-то знаю, насколько опасными могут быть женщины. Поэтому жалеть вас совершенно не собираюсь.

— Вот как? — делано удивился я. — Вам можно только позавидовать. Вы уже столь много увидели. А знаете, миссис Лоутон, может, вам будет более интересно в компании моего племянника?

Взгляд Эшли сначала сделался удивленным. Она-то предполагала, что я изо всех сил буду стараться оттащить наследника российского престола от нее и грудью стану между ними. А я широко улыбнулся и добавил, подпустив в голос немного скабрезности:

— Я уверен, что вы способны существенно расширить его знания и опыт.

Несколько мгновений она непонимающе смотрела на меня. А я усмехался ей в лицо самой двусмысленной усмешкой, на которую был способен. А потом она поняла… и ее глаза полыхнули от гнева. Ну еще бы! Я только что почти открыто обозвал ее шлюхой.

— М-м, пожалуй, нет. Я вспомнила… мне надо… у меня сегодня визит, — даже не пробормотала, а скорее прошипела она и, резко развернувшись, устремилась в сторону от нас.

А вслед за ней помчались пятеро французов, один из которых был офицером, бросавшие на нас кто недоуменные, кто озадаченные, а кто и возмущенные взгляды. Вот черт, я их как-то и не заметил. А между тем такая женщина просто не могла появиться здесь без многочисленной свиты. Оставалось надеяться, что они не знают английского, иначе дуэль гарантирована. И хотя я не собирался принимать вызов, поскольку не уделял внимания владению каким-либо оружием — и без того времени не хватало, но удар по репутации мне был бы обеспечен.

— Но как… куда… — растерянно обернулся ко мне Николай, которого просто повело за ней.

Я пожал плечами и усмехнулся:

— Ну, знаешь, племянник, женщины такие забывчивые.

Все оставшееся время, которое мы провели на выставке, Николай не рассматривал экспонаты, а вертел головой, стараясь разглядеть в толпе знакомую шляпку. А затем весь вечер проторчал у меня, вытягивая подробности нашего знакомства. На следующее утро он понесся на выставку прямо к открытию, но предмет его страсти там так и не появился. Как я узнал позже, Николай даже велел нашему послу приложить все усилия к тому, чтобы узнать, где в Париже остановилась некая миссис Лоутон. И когда тот обнаружил искомый отель, мой племянник буквально завалил ее букетами и жаркими посланиями. Но миссис Лоутон была глуха к его порывам. А вскоре вообще уехала из Парижа. Николай же остался безутешным и время от времени появлялся у меня уже не столько поговорить о чем-нибудь, сколько пострадать. Я в его глазах был этаким связующим звеном с предметом его страсти. И особенно не мешал — опыт такой сумасшедшей влюбленности, приобретенный в нужном возрасте, очень полезен и позволяет в зрелые годы избежать многих глупостей…

— Я сегодня говорил с отцом, — с порога заявил он мне. — И просил у него возможности выбрать себе жену по своему желанию.

Опаньки! Я напрягся. Неужели этот молодой балбес решился на морганатический брак? Он что, не понимает, чем ему это грозит? Морганатический брак царствующей особы и в более поздние времена ничем хорошим не оканчивался — Эдуард VIII вон, почитай, в середине XX века по этой причине корону потерял. Уж не знаю, точно ли вследствие оного, или это был просто такой удачный повод, однако озвучена была именно эта причина.

— И что тебе сказал отец?

— Выгнал! — гордо заявил Николай. — Но я намерен добиваться своего.

Я несколько минут молча смотрел на него, думая: может, это и к лучшему? А что, вместо мягкого Николая на престол сядет его решительный брат Георгий. Ну, или Михаил, поскольку я смутно припомнил, что вроде бы у Георгия было что-то там со здоровьем. А вот Михаил, кажется, неплохо проявил себя во время Первой мировой войны. Да, из них троих я имею на Николая наибольшее влияние, и если он окажется не у дел, потеряю часть возможностей оказывать воздействие на ситуацию. Но я этого влияния не искал — само так сложилось. Так что если Николай уйдет, мои планы просто вернутся к изначальным. А потом я посмотрел на Николая и… мне просто стало его жалко.