Генерал-адмирал 17 страница

— А где можно посмотреть проект барака?

Чичагов удивленно воззрился на меня:

— Проект? Помилуйте, ну какой проект? Просто прямоугольная изба с двумя печами у коротких стен и трехъярусными нарами. Обычное дело. Везде так строят.

— Значит, так, — махнул я рукой, — обязательно предусмотрите в бараке место для занятий. Скажем, у печей. Они же будут использоваться и для приготовления пищи? Ну вот, оставим там пространство, где поставим столы, за которыми люди будут и есть, и учиться. Ведь в бараках место для принятия пищи не предусмотрено?

— Ну да, прям на нарах едят, — кивнул Чичагов.

— Ну а теперь — будет.

Архитектор пожал плечами:

— Как скажете, ваше высочество. Но тогда потребуется в два раза больше бараков, — и покосился на стоявшего за ним скромно одетого человека. Это был один из членов управленческой тройки, которые уже два года действовали на всех моих проектах, — казначей. И судя по тому, как Дмитрий Николаевич регулярно поминает финансовую составляющую, тот его уже приучил считать деньги. Молодец. Надо поощрить.

— Все понимаю, — с улыбкой отозвался я. — Только вот завозить сюда квалифицированный персонал по-любому обойдется дороже, чем готовить его из неквалифицированного прямо на месте. То есть кого-то, понятное дело, придется и завозить — опыт и практику ничем не заменишь, но чем меньше будем везти, тем дешевле нам обойдется. Так что во время зимнего перерыва этим и займемся. Надобно будет составить программу обучения — чтение, письмо, математика, черчение. Может быть, что-то еще — скажем, основы химии, механики и так далее. На первое время хватит. А чтобы лучше занимались — введем регулярный опрос и финансовое поощрение. За полный и подробный ответ будем платить пять копеек, за неполный, но достаточный — две. И опрашивать всех поголовно каждую неделю. При том что они получают за земляные работы, возможность получить еще рубль-полтора за месяц многого стоит. Тем более во время простоя.

Чичагов нахмурился, не понимая, откуда в моих подсчетах взялся рубль, а потом до него дошло, что предметов будет несколько, и он кивнул. Хотя выражение сомнения с его лица окончательно не исчезло.

— И вы думаете, ваше высочество, многие смогут усвоить программу?

— А чего ж нет-то? Особенно если пояснить, что усвоившие будут набираться на технические специальности на строящемся заводе. С хорошим жалованьем. Да и если даже таковых окажется десятая часть… сколько ныне на стройке работает?

— Ну, совершенно точно я сказать не могу, все расчеты у… — Он обернулся к казначею.

Тот тут же выдвинулся вперед:

— В настоящий момент оплачивается работа ста сорока артелей и около двух с половиной тысяч одиночек общей численностью в восемь тысяч двести двадцать два работника. Это без технических специалистов.

— Ну вот, значит, получим восемьсот грамотных работников, способных освоить сложные процессы и механизмы. Кстати, многие с семьями приехали, ребятишек тоже будем учить. Правда, без оплаты, но с перспективой трудоустройства. — Я вздохнул — опять расходы, а потом кивнул: — Ладно, ведите, показывайте, что у вас тут где и как.

До Магнитной я добрался в начале июля, причем с комфортом — в императорском салон-вагоне. Железную дорогу от Челябинска сюда дотянули в конце июня. Впрочем, полноценной дорогой эту ветку пока назвать было нельзя. Во-первых, она была однопутной. Во-вторых, большая ее часть проходила прямо по земле, безо всякой насыпи. Ну и в-третьих, все построенные на ее протяжении мосты представляли собой собранные из бревен времянки типа тех, что любят показывать в голливудских вестернах во время сцен погонь. Это когда поезд проскакивает через огромное ущелье, а сразу вслед за ним времянка складывается как спичечный домик. Впрочем, так в это время железные дороги и строили. Быстро, но крайне ненадежно. Насыпи, второй путь и капитальные мосты появлялись на магистралях постепенно, в течение многих лет, а то и десятилетий после начала эксплуатации.

Со мной приехали бельгийцы и немцы, которым предстояло тянуть железнодорожные ветки на Экибастуз и Джезказган. Там сейчас работали несколько геологических экспедиций, но результатов их работы решили не ждать. Приблизительное направление я знал, а когда доберемся до оконечных участков пути — будем знать и точное. Причем и бельгийцы, и немцы имели контракты только на первые сотню и три сотни верст пути. Далее я планировал строить уже силами своих железнодорожно-строительных компаний, персонал коих как раз и обучится за ту пару-тройку лет, которую немцы и бельгийцы будут тянуть первые сотни верст. Спросите, почему так долго? Так они в этом году стройку начать не успеют. Дай бог изыскательские работы завершить. Тем более что, в отличие от общепринятой в России практики, они должны были строить дорогу сразу капитально — на насыпи, с мостами и двухпутную. Как раз у меня через два года первый выпуск сирот состоится, а из них почти полтора десятка учатся в Институте инженеров путей сообщения. Так что практику получат неплохую. Да и остальные, кто еще будет продолжать учиться, — тоже. Я планировал и других студентов на лето отправить на эти две строящиеся дороги, что-то типа стройотряда организовать… Что же касается того, как строить эти дороги дальше, — там посмотрим. Будут время и деньги — будем строить и далее столь же основательно. А если понадобится срочно завозить уголь в больших объемах — значит, дорога на Экибастуз после немцев пойдет по облегченному варианту, лишь бы побыстрее дотянуть ее до месторождений угля, необходимых металлургическому производству. Ну а доведем ее до ума потом, в процессе, так сказать…

Несмотря на общую убогость, кормили, как выяснилось, на стройке нормально. Казначей обеспечил оптовые закупки муки, круп и постного масла, а руководитель проекта — строгий контроль поставляемого товара и выпечку хлеба. Хлеб, муку и крупы всем желающим продавали не особенно дорого в дюжине лавок. Причем то, что именно не особенно дорого, подтверждалось тем, что постоянными клиентами этих лавок были еще и окрестные казаки. Уж им-то переплачивать никакого смысла не было. Мясо же и рыбу, которые поставляли казачьи станицы и рыбачьи артели, рабочие закупали самостоятельно. Этого добра хватало, поскольку есть мясо на свое жалованье рабочие могли себе позволить не чаще одного раза в неделю, а рыбу — двух. Это в лучшем случае… Еду готовили поартельно, одиночки скидывались на стряпуху. Тех, кто готовил себе сам, практически не было, только если семейные. Работники на стройке выматывались так, что кашеварить сил уже не хватало…

Столь благостная картина объяснялась просто. Основные финансовые потоки находились в руках тройки, а ее основной задачей было максимально быстрое продвижение строительства без перерасхода бюджета. Именно в этом случае они были застрахованы от дотошных разбирательств совместной группы, составленной из подчиненных Канареева и Каца. А те, как всем было известно, умели работать въедливо. Была пара случаев убедиться. Ну и взаимный перекрестный контроль в тройке играл свою роль. Хотя очень уж рассчитывать на него было нельзя. Ибо если это команда, а только так и достигается требуемая эффективность, то они должны друг дружку прикрывать. А если они начинают радостно стучать друг на друга — то команды никак не получится. Впрочем, иногда достаточно придержать кого-то слегка зарвавшегося и без доклада наверх, просто разбором полетов внутри команды. Потому что если воровство или нерадение одного ставит под удар работу всей команды — кому будет приятно за чужие грехи по своей шее получать? Так что даже если где кто и приворовывал, то аккуратно и очень в меру, не забывая о главной задаче команды. Да и пусть, если так…

На следующий день я добрался до Тимирязева. Климента Аркадьевича я не видел четыре года, с той памятной встречи в Петровской академии. Он был бодр, загорел и подтянут. И доволен жизнью.

— Вот полюбуйтесь, ваше высочество, — с гордостью рассказывал он мне, показывая свое хозяйство, — сейчас мы культивируем здесь более двадцати пяти сортов зерновых, кормовых и технических культур, пригодных для данной местности. Кроме того, Иван Владимирович разбил два сада и несколько огородов. Мы уже даже частично окупаем себя, поставляя семена и саженцы окрестным казакам. Но я бы хотел вас попросить о некотором увеличении финансирования. — Он сделал паузу, бросил на меня испытующий взгляд и, не увидев негативной реакции, продолжил: — Дело в том, что благодаря вашему попечению у меня здесь образовался неплохой научный отдел. Нас, ученых, уже одиннадцать человек. И я очень благодарен вам за идею взять с собой студентов. Четверо из числа первых шестерых, получив дипломы, вернулись ко мне. Но… — он слегка помялся, — для моих, да и ваших планов этого мало. Ведь, как мне помнится, вы говорили о создании здесь в будущем учебного заведения… Однако, боюсь, даже ваше влияние не сможет мне помочь увеличить число ставок. И я бы попросил вас выделить ваши личные средства еще хотя бы на три ставки для научных работников и две для лаборантов. Поверьте, они очень, очень нужны!

Я усмехнулся:

— Ох, Климент Аркадьевич, Климент Аркадьевич, вы тут целый институт разворачиваете. Причем уже сейчас. Я же говорил о будущем. Нам тут крестьянские хозяйства надобно закладывать, а им, сами понимаете, без кредита не подняться. Как же на всё деньги-то найти?

Тимирязев досадливо поморщился: ой, какой великий князь непонятливый.

— Я все понимаю, ваше высочество, но поймите и вы: если мы действительно хотим решить ту задачу, которую вы передо мной поставили, то есть сделать так, чтобы один работник в сельском хозяйстве был способен прокормить несколько десятков таковых в других отраслях, — экономить на науке никак нельзя! — Климент Аркадьевич воинственно тряхнул бородкой. — И еще нам нужна библиотека!

Я вздохнул:

— Ну хорошо. Понятно. Будут вам ставки. И библиотека тоже будет. Составляйте список книг. Сколько переселенцев появилось здесь за последние два года?

Тимирязев удивленно воззрился на меня:

— Позвольте, ваше высочество, я же не чиновник департамента статистики. И не обязан, и не веду подобный учет…

Я, уже начав движение, резко остановился и воткнул взгляд в профессора:

— Что?

Тимирязев осекся.

— Климент Аркадьевич, — не повышая голоса, но с тем спокойствием, которое заставляет людей бледнеть и покрываться потом, начал я. — А какова цель вашего присутствия здесь? Наука? Да. Но наука, в первую очередь не отвлеченная, а конкретная. Дошедшая до каждого мужика, бабы или ребенка, чьи руки бросили в местную почву хоть одно зернышко. И если вы не будете заниматься, причем в первую очередь, этим, то вы мне здесь на хрен не нужны. Ясно?

— Но, ваше высочество, — попытался возмутиться Тимирязев, — научная работа ценна сама по себе. Научный приоритет…

— Мне плевать на научный приоритет, — оборвал я его. — Совсем. Напрочь. Если он вас волнует — запрещать не буду. Добивайтесь. Но после того, как качественно исполните главную задачу, ради которой вы здесь, — создание и развитие реальных товарных производств. Высокоэффективных производств. Все остальное — побоку. Понятно?

Тимирязев хотел еще что-то сказать, но лишь раздраженно кивнул. И я решил подсластить пилюлю:

— Ладно, Климент Аркадьевич, будем считать, что и я не прав. Не слишком точно сформулировал задачу. Значит, так: я вам оставлю трех человек. Один из них будет отвечать за финансы…

— Ваше высочество, — вскинулся Тимирязев, — если вы не доверяете мне либо считаете, что я нерадив в финансовых вопросах, то я готов…

Я вскинул руку, обрывая его возмущенный спич, и неожиданно сказал:

— А чего это у вас тут поля всякими разными культурами засеяны? Давайте везде посадим картошку. А что? Культура урожайная, с одной десятины много взять можно. По-моему, вы, Климент Аркадьевич, чего-то тут не додумали…

Когда Тимирязев ответил мне, от его тона, казалось, по траве изморозь пошла.

— Ваше высочество, я, конечно, понимаю, что вы чрезвычайно умный и образованный человек, к тому же лицо куда более высокопоставленное, чем я, но я бы попросил вас не вмешиваться в дела, о которых вы не имеете ни малейшего…

Я прервал его коротким жестом:

— Во-от, Климент Аркадьевич, всё правильно говорите. Я и умный, и образованный, а все ж таки во многих вопросах, в которых вы разбираетесь легко, — полный профан. Потому что вы этому учились, а я — нет. Вот и вам, тоже умному и образованному, я даю в помощь — слышите, в помощь, а не в качестве ревизора! — человека, который долго имел дело с деньгами и специально этому учился. А вы в позу встали. Доверяю — не доверяю. Не верил бы я вам и в вас — четыре года назад к вам бы не обратился. К тому же такие тройки у меня как раз для руководства моими проектами приспособлены. Вот они в основном на себя работу с переселенцами и возьмут. Учет, кредитование, обеспечение семенами и инвентарем, организация помощи и контроль за соблюдением агротехник. А вам больше времени на научную работу останется. — Я усмехнулся и протянул руку: — Ну как — мир?

Тимирязев еще несколько мгновений сверлил меня напряженным взглядом, а затем тоже рассмеялся:

— Эк вы меня, ваше высочество. Прямо обули. Да мир, конечно… куда уж я от вас денусь?

— Вот и отлично. Только, чур, их просьбы и заявки — первоочередные. А уж я не обижу. Ежели потребуется еще персонал — добавлю. Но только если и вы, и они меня об этом попросите. Вместе. А то знаю я вас, ученых, — вам сколько ни дай, все мало.

В Магнитной я пробыл две недели. Детально разобрался с проблемами стройки и увеличил ее бюджет еще на триста тысяч рублей. Ох, слава богу, я отказался от финансирования еще и нефтехимического проекта. Так что Альметьевск был оставлен на потом. Когда деньги будут. Из-за этого у меня в резерве оказалось около двух миллионов рублей, и из них уже было потрачено почти восемьсот тысяч, даже без учета этих трехсот. Деньги уходили между пальцев словно вода. Впрочем, а когда и у кого по-другому-то…

Из Магнитной я уехал вполне удовлетворенным. Но не на поезде, а по Уралу. Сначала на четырех казачьих лодках до Уральска — эта дорога заняла почти две недели, — а от него уже на арендованном самом скоростном пароходе общества «Самолетъ», который перегнали с Волги. Так что от Уральска до Баку я добрался всего за пять дней.

А там меня уже ждали мои соакционеры по нефтяному бизнесу. Это был единственный проект, в котором я пока не задействовал ни одной управляющей тройки. В том числе и поэтому у меня накопилось несколько пухлых папок материалов для его руководителей. Но до сего момента пообщаться с ними по возникшим вопросам у меня возможностей не было. Ну да с такой-то загруженностью…

Выслушав бодрый отчет, я окинул всех шестерых присутствовавших на совещании насмешливым взглядом:

— Значит, все у нас в порядке и никаких проблем не имеется?

— Точно так-с, ваше императорское высочество, — закивал господин Палашковский. — Общество пока, конечно, не имеет больших прибылей, но и убытков не несет. А отсутствие прибылей связано-с с состоянием международного рынка-с. Цена на керосин на международном рынке-с до сих пор не восстановилась. И потом…

— А скажите-ка, господин Бунг, — прервал я словесный понос бакинского нефтепромышленника, обратившись к его давнему партнеру, — что вы думаете о не так давно образованном товариществе «Ключ»?

В зале совещаний повисла напряженная тишина. Бунг и Палашковский мгновенно и обильно вспотели. Это товарищество было создано ими совместно с Рокфеллером. Первая попытка контакта с американцем этих двоих ничему не научила. А может, в них просто играли вечный у русской образованщины пиетет перед «заграничным» и желание быть хоть и холуем, но непременно «на международном уровне». Если так, с этими господами нужно расставаться. И быстро.

— Хм, странно… — Я покачал головой. — По моим сведениям, именно вы, господа, едва ли не лучше всех можете рассказать нам об этом обществе.

— Ва… ва… вых… — Палашковский разевал и закрывал рот, словно выброшенная на берег рыба, не в силах произнести ни слова.

— А вас, кажется, можно поздравить с новосельем? Не подскажете, где вы взяли недостающие двенадцать тысяч рублей на новый дом?

На Бунга было страшно смотреть. Он даже не покраснел, а позеленел.

— И как это так случилось, что наше товарищество упустило возможность начать разработку полей номер сорок девять, шестьдесят два и шестьдесят три?

Над столом для совещаний пронесся мучительный стон. Я выдержал долгую паузу и холодно спросил:

— Ну, каков будет ответ на все мои вопросы? Я жду.

И они заговорили. Взахлеб. Размазывая по лицу пот уже насквозь пропитавшимися оным платочками, хрипя и разрывая пальцами воротнички, бия себя в грудь и призывая Господа в свидетели. Я слушал. Долго. А затем вскинул руку и остановил этот поток сознания:

— Хорошо. Я готов поверить вам еще раз. Один. И если вы меня обманете, то самым легким для вас будет отправиться на каторгу на всю оставшуюся жизнь. Потому что в этом случае из всей вашей семьи пострадаете только вы. — Я сделал короткую паузу, слегка досадуя на себя, что поддался жалости и не решился наказать этих господ немедленно и по полной.

Впрочем, дело было не в одной только жалости. Этих двух придурков мне просто пока некем было заменить. Они варились в бакинском казане уже давно и среди всех присутствовавших обладали наивысшим авторитетом. И мне пока их авторитет был нужен. Иначе надо отодвигать все остальное и плотно садиться в Баку как минимум на полгода, а то и больше. Восток, знаете ли, дело тонкое. Я же позволить себе этого не мог никак. Трансвааль и Магнитная значили для меня куда больше. Поэтому пусть попытаются… это… реабилитироваться. Я окинул настороженным взглядом остальных. Не воспринято ли мое решение как слабость? В принципе у меня по каждому было что сказать. Но на фоне уже произошедшего новые разборки были бы мелочью. Так что промолчим.

Бунг и Плашковский рухнули на колени, что-то восторженно бормоча. Я прислушался.

— Да, конечно, пакет акций будет перераспределен, господа. Это без сомнений. Но полностью лишать вас акций я не намерен. Пусть у вас тоже останется интерес в нашем обществе. Хотя бы процентов по пять. Что же касается остальных… — Я обвел всех многозначительным взглядом. — Думаю, одного урока для всех достаточно. Хотя я могу высказаться по каждому. — И я демонстративно бросил на стол папки, на лицевой части которых были крупно выписаны фамилии присутствующих. — Есть необходимость? Нет. Хорошо, тогда переходим к делам. Господа, в ближайшие несколько лет я считаю необходимым осуществить несколько крупных проектов. Во-первых, в настоящий момент переработка нефти и выработка керосина поставлены кустарно. Между тем существуют технологии, способные в разы увеличить выход продукции. К тому же мы с вами видим, что количество механических устройств в мире растет все более быстрыми темпами. А они не могут успешно работать без смазок, лучшие из которых опять же вырабатываются из нефти и, кстати, носят название «Русские», благодаря тому что разработаны нашим с вами соотечественником, инженером Рагозиным. Поэтому я предлагаю обсудить вопрос о строительстве нефтеперерабатывающего завода, оборудованного по последнему слову современной инженерии и техники и выпускающего не только керосин и бензин, но и всю доступную номенклатуру смазок. Во-вторых, полагал бы полезным заняться вопросом производства и поставки на рынок специальных вагонов-цистерн, а также организовать компанию для их эксплуатации и привлечь в нее специалиста по железнодорожным перевозкам. В-третьих, я думаю, нам следует озаботиться вопросом строительства трубопровода от Баку до Батума. Пора осваивать и южный маршрут поставок…

В общем, после устроенной мною выволочки совещание прошло вполне плодотворно. Влезать в столь масштабные проекты всем было боязно, но еще пуще они боялись рассердить меня. Так что решения по всем поставленным мной вопросам были приняты единогласно. И на следующий день я покинул Баку, оставив здесь, так сказать, на хозяйстве еще одну тройку и пообещав в течение года прислать на помощь еще три. Уж больно крутые дела тут заворачивались. После отъезда из Баку мой резервный фонд похудел еще на двести двадцать тысяч рублей, и это были только расходы на ближайший год. Ой, что там у меня в Трансваале деется? Хватит ли для меня золотишка? А то такими темпами и во всей Африке мало будет.

До Москвы я добрался в середине сентября. Здесь, слава богу, все шло своим чередом. Здание московского общежития Общества вспомоществования в получении образования сиротам и детям из бедных семей тоже уже достраивалось, но пока не было сдано. Задержка была хоть и неприятной — занятия-то уже начались, — однако не катастрофической. Более серьезной проблемой стало другое: четверо студентов третьего курса Императорского Московского технического училища были уличены в хранении революционной литературы и прокламаций. Один из них уже собрал вещи и покинул общежитие с гордо поднятой головой, а трое третий день валялись в ногах у председателя Московского попечительского совета и прибывшего сюда по столь вопиющему случаю свежеизбранного председателя Союза сакмагонских дозоров России генерала Драгомирова. Его вызвали потому, что двое из этих четверых оказались мастерами одного из московских Сакмагонских дозоров.

Я тихонько проскользнул в комнату Дозоров, оборудованную в общежитии, как раз в тот момент, когда он разговаривал с двумя ребятами, и, сделав жест, чтобы не отвлекался, присел в сторонке.

— Ой, не знаю, парень, чем тебе и помочь, — покачал головой Драгомиров. — Тебе голова на что дадена — думать или кашу в нее метать? Ведь сам же обязательство подписывал.

Сидящий прямо перед ним студент тяжело всхлипнул:

— Господин генерал, у моей матери шестеро по лавкам. Я — старший. Как отец помер, так с хлеба на воду перебиваемся. Я ж с пяти лет в услужении, с девяти мешки на пристани таскал. Одна надежда была, что я в люди выбьюсь и сестрам помогу приданое справить. А то ж по миру пойдут. Нету у нас ничего. Совсем… — Голос у парня сорвался.

Драгомиров, побагровев, бросил на меня отчаянный взгляд. Я поднялся и подошел к ребятам:

— А чем вас эти книжки-то заинтересовали? Ну, которые про революцию.

Ребята, обнаружив рядом с собой великого князя, растерянно вскочили. Я успокаивающе махнул рукой — сидите, мол, — и присел сам.

— Ну так чем?

Студенты переглянулись, я усмехнулся:

— Ребята, мне ж от вас правду услышать надо, а не приятные слова. Вы как, правду-то сказать способны или вилять примитесь?

Они снова переглянулись, а потом тот, который разговаривал с Драгомировым, опустил голову и тихо произнес:

— Просто там все как про меня написано было. Про нищету нашу, про то, как мать кровью харкать стала, и про соседа-ирода, который ей за работу от зари до зари гроши платил. И что из-за таких, как он, мы в нищете и живем.

Я понимающе кивнул:

— Значит, там о несправедливости вся правда написана?

— Да… — глухо сказал он и сгорбился, потеряв всякую надежду.

Я наклонился вперед, поднял его подбородок, заглянул в глаза:

— Понимаешь, в чем дело… несправедливости вокруг нас много. Это точно. Вот только никто и никогда совсем ее устранить не смог. Даже те, кто пытался. — Я на мгновение задумался. — Есть на севере Италии богатый город Флоренция. Он и сейчас поражает воображение роскошью и убранством, а в то время, про которое я тебе хочу рассказать, все его роскошные соборы, мосты и дворцы только-только строились и потому сияли свежей позолотой и отполированным мрамором. Люди в этом городе жили разные. Одни ставили себе дворцы и щедро жертвовали на величественные соборы, другие проводили день-деньской в трудах и заботах, а вечером их единственной отрадой были краюха хлеба и стаканчик дешевого итальянского винца. В этом не было ничего удивительного. Тогда, в конце пятнадцатого века, так жили везде. Ну, может, не совсем так. В большинстве городов не строили мраморных соборов — едва хватало на каменные, а кое-где и вообще лишь на деревянные. Да и с дворцами было все не так просто. У нас, например, в Москве, которая тогда была столицей, даже цари еще жили в деревянных палатах. Ну да страна только-только иго сбросила, не до жиру было никому… Но в общем все было похоже. Одним — курные избы, другим — терема. — Я украдкой бросил взгляд на второго парня. Тот слушал меня, разинув рот. И я продолжил: — И вот однажды в этом городе появился монах. Его звали Джироламо Савонарола. Он был умен, честен и искал справедливости. Он получил возможность говорить и воспользовался ею со всей силой своего таланта проповедника. Обличал пороки — разврат, сребролюбие; обвинял богачей в том, что, когда они едят на золоте, живущие рядом с ними бедняки от голода соскребают смолу с корабельных досок. И таков был его талант, что, послушав его, люди изменились. Женщины сняли с себя драгоценности, купцы принялись раздавать бедным и нищим накопленные состояния, богатые землевладельцы прощали крестьянам недоимки. Люди не могли смеяться, потому что в мире существует несправедливость, отказывали себе во вкусной пище, потому что где-то голодают. Они не пели песни, а лишь псалмы, не плясали, а лишь молились и постились…

Парни ошеломленно смотрели на меня. Я грустно усмехнулся про себя — какие же они все-таки наивные…

— Но прошло время, и люди, так истово жаждавшие справедливости и Царствия Божьего на земле, слегка устали от своих яростных трудов и начали оглядываться по сторонам. И с удивлением обнаружили, что все их попытки установить справедливость отчего-то привели к очень странным результатам. Недостроенные дворцы и соборы, которые должны были стать украшением Флоренции, ветшают и разрушаются, захламляя город и придавая ему вид развалин, потому что те, кто давал деньги на их строительство, раздали их бедным, а те, кто строил, полученные деньги уже проели. А новых нет. Купеческие караваны, ранее в изобилии наполнявшие постоялые дворы и рынки города, теперь обходят его стороной, потому что здесь нечего купить и нечего продать. Путешественники, тоже во множестве стекавшиеся в великолепный город, теперь сюда и носа не кажут. Потому что здесь грязно, ведь дворники получили свою справедливую долю, которую вернули им бывшие богатые купцы и аристократы, а если есть деньги — можно немного и отдохнуть. Потому что здесь мрачно и на улицах не слышно ни песен, ни смеха. Потому что здесь теперь дурно кормят, а главное — близится голод. Потому что те деньги, которые были разделены по справедливости, уже кончаются. А новых в город не приходит. — Я замолчал.

Парни две минуты напряженно смотрели на меня, а потом один из них не выдержал и спросил:

— И что?

— Когда голод наступил, разъяренные горожане схватили своего бывшего кумира и привели его на суд Папы. И тот его казнил. А Флоренция потом еще несколько десятилетий выбиралась из той ямы, в которую вверг ее Савонарола, совершенно искренне пытавшийся установить справедливость хотя бы здесь, в этом отдельно взятом городе… — Я вздохнул, помолчал немного, бросая испытующие взгляды на ребят, которые находились под сильным впечатлением от моего рассказа, и продолжил: — Несправедливость — это плохо. И с ней стоит бороться. Но каким путем?.. Один — взять то, что есть, и поделить заново, по справедливости. Вот только как ее определить, настоящую и полную справедливость? Ведь я-то, например, уверен, что я достоин большего, а Никша обойдется — он криворукий, за ним через раз все переделывать приходится. А Никша думает наоборот — и у него своя правда. Он хоть и криворукий, а сильный, и ежели что поднять и перенести, так всегда его зовут. А кто-нибудь третий скажет: я ж на вас, охломонов, еще и готовлю, мне большая доля. Так до драки дойдет! И будем все драться до тех пор, пока не найдется кто-нибудь самый сильный и не прекратит свару, в которой будет изрядно потрепано все, что собирались поделить по справедливости, а что-то и разбито вдребезги. И он заставит всех принять его правду и разделить все по его воле. А горожанам останется лишь шипеть по углам, потому что вслух можно будет только славить мудрость самого сильного да жаловаться этому сильному на соседей. И ладно, если сильный будет умным — тогда он действительно сможет хоть как-то воздать всем по заслугам и… кое-что приберечь на будущее или пустить в дело на общую пользу. А если нет? — Я закончил краткий экскурс в историю революции и СССР времен Сталина и окинул парней внимательным взглядом. — Но есть и другой путь — не делить, а множить. Ну вот представьте, ежели, скажем, в том же пятнадцатом веке у нас в России попытались бы все взять и поделить. Чего делить-то было? Бедный крестьянин жил в полуземляной курной избе, носил домотканину, а то и вообще одежку из вываренной хвои, имел полудохлую лошаденку. Если была овца, он уже считался зажиточным, а при корове — так вообще богачом. Дворянин был таким же нищим, разве что носил не домотканый армяк, а тегиляй да еще саблю имел плохонькую. «Взять» можно было только у зажиточных бояр, коих насчитывалось дай бог один на тысячу. Но даже если их вроде как немалое добро по всем раскинуть, вышло бы по одной рубахе на брата да по пяти копеек на семью. И как скоро они кончились бы?

— И что же делать?

— Так я же сказал — не делить, а множить. Не пытаться раздать всем сестрам по серьгам из тех что есть, а увеличить количество серег. А также колец, перстней, платьев, добротных изб, церквей, школ и университетов. И пусть у кого-то будет этих платьев больше, даже больше, чем заслуживает, — черт с ним, нехай подавится. Зарвется — на то полиция и суд есть… Нам же главное, чтобы платья были у всех. Понятно?

Студенты закивали.