Среда 3 мая

Его зовут Голубь. Томас Голубь. Он путешествует по головам незнакомцев, как перо. Вот каков он собой: тело конькобежца, оранжевые волосы выстрижены ирокезом, пара копокрыльев и кровеносная система, по которой течет вирт. Томми Голубь – лучший вирт-ангел манчестерской полиции, и сейчас он летит в Рио-де-Бобдениро, с кучей тестов для тамошних фантомов. Его копработа – искать и уничтожать незаконные сны; находить пиратские вирты. Прислушайся к хлопанью его призматических крыльев, разгоняющих цвета в дыме сознания. Совершенство. Томми Голубь – чистый, человеческий путь к фантазии, хорош настолько, что ему даже не надо принимать перья. Он по большей части человек, конечно, не считая крупных кусков вирта, живущих в его плоти.

Рио-де-Бобдениро. Щедрый ломоть сознания. Идеальное перо при тоске и одиночестве. Оно дает путешественнику насладиться подборкой снов мистера Бобдениро. Бог его знает, кем он там был; кто говорит, реально живший убежденный убийца, отправивший на тот свет больше пятнадцати человек. Другие говорят, он был кинозвездой (кино – это то, что люди принимали до изобретения вирта). Опять же еще говорят, что он был настоящим маменьким сынком, даже из родительского дома сумел уйти только через дверь снов. Как бы то ни было, сны у него были жестокими и тошнотворными. Людям нравилось подключаться к его видениям, ненадолго поселяться в его сознании. Ненависть приветствуется. Любовь под запретом. Вирткоп Томми Голубь летел в псевдоперо под названием «Охотник на оленей», распутывать зацепку. На улице появились пиратские «бобдениры», продаются по сниженной цене, сдобренные экстранасилием, и менеджеры уже оплакивают недополученную прибыль. Другая копработа Томми Голубя – находить и вытаскивать обмененных невиновных. Каждый раз, когда виртварь нелегально проникала в Реал, кто-то другой, кто-то случайный, а следовательно, невиновный должен был занять ее место в снах. Этот принцип назывался законом обмена Хобарт, потому что два человека или объекта, участвующих в обмене, должны были быть одинаковой ценности. Небольшой разброс допускался, если он оставался в пределах постоянной Хобарт. Хобарт была первооткрывателем Вирта, и она добавила этот закон, чтобы поддержать баланс между сном и реальностью. Том сейчас занимался пятью пропавшими невиновными, которые «исчезли», но самым интересным из них был девятилетний Брайан Ласточка, потому что у него была самая высокая хобартианова ценность. Том почувствовал тяжелое присутствие Вирта в опустевшей спальне мальчика, оно тянуло на 9, 98 по шкале Хобарт. Сам Том весил 9, 99, так что выходило, через обмен прошло что-то очень мощное. В те дни двери между двумя мирами еле держались, а стены теряли стабильность. Раньше, бывало, случался один обмен в пять лет. Сейчас выходил скорее один в месяц. Похоже, Манчестер стал очень тонкой пленкой между Виртом и Реалом. Может, потому, что мисс Хобарт придумывала здесь перья Вирта. В любом случае, у Томми Голубя было поганое ощущение, что если исчезнет стена в Манчестере, процесс охватит всю страну. Голубь бросил все дела, разыскивая пропавших людей, но этот паренек Ласточка был хуже всех. До сих пор никаких зацепок, только перьевые намеки то здесь, то там. И это была еще одна причина, по которой Томми Голубь выискивал Рио-де-Бобдениро; следы нарушений в Вирте обычно свидетельствовали об ослабевшей двери.

Вариация Бобдениро «Охотник на оленей» была основана на Вьетнамской войне, и Том приземлился в сознании вьетконговского офицера, заставляющего Бобдениро и его соактера играть в русскую рулетку на вылет. Бобдениро убедил гуков зарядить в пистолет три пули. Два пустых патронника уже отщелкали; настало время поражать, смеяться и строить рожи, а потом отвести ствол от своей головы, в лоб офицеру, в которого как раз заглянул Томми Голубь. Теперь Том ждал, что в любой момент ему вышибут мозги: пистолет уже двигался (со скоростью света, согласно сценарию) в его сторону. Но потом мерцание слева, зеленое мерцание, желтые искры…

Аааааааааапппччччхххииииииии!

Бобдениро чихает. Промах. Томми Голубь, заправленный игрой, тянется к собственному пистолету, стреляет. Голова Бобдениро взрывается. Остальные гуки валят соактера. В замедленной съемке – волны пороха и крови. Два популярных вирт-актера лежат неопрятными кучами. Гуки не знают, что делать дальше; раньше всегда получалось по-другому. К этому моменту они всегда уже мертвы. Они похожи на призраков, в их движениях нет смысла. Томми Голубь, внутри головы главного гука, не может поверить в то, что только что сделал; он убил Бобдениро во всемирно известной сцене с русской рулеткой! Виртуальное святотатство. Удар по системе. Крылья Тома наливаются тяжестью.

Гуки направляют оружие друг на друга, в массовом порыве к сокращению рабочих мест. Цель их жизни – умереть от рук звезд – покинула их. Все, на что они теперь способны, – переубивать друг друга, имитируя классическую развязку, и чихать во время стрельбы.

Томми Голубь чувствует, как пуля товарища входит в его сердце, но он уже выскакивает, вырывается в Реал. Где законы работают. Его крылья тяжелы, тяжелы, ужасно тяжелы; всего его вирт-знания едва хватает, чтобы оторваться от земли, от схлопывающегося сознания гука. Пуля убивает его. Последний рывок…

Прорвался. Назад в отделение манчестерской полиции, Рио-де-Бобдениро выползает из его сознания – тяжело дышать, хрипеть, возвращаться в плоть.

Том чувствует, что законы нарушены, но только не пиратами. Все гораздо опаснее. Он знает, что чихание – вирусное вторжение, нечто, чего не было в оригинальной программе игры. И исходит оно от желто-зеленого мерцания, которое он заметил на вирт-стенах. Там была точка инфильтрации, и Тому придется разобраться с этой дырой. Копы вокруг него, настоящие плотские копы, тоже чихают, совсем как в игре. Цветы прорастают через крошечные трещинки, в стенах отделения. Копы поливают цветы микробами. Томми Голубь знает об аллергии всё; знает также, как эксперты предсказывают урожайный год. Он знает, что дорожная полиция жалуется на цветы, прорастающие сквозь дорожные покрытия, что это вызывает кучу пробок.

«Господи Боже, аллергия уже добралась до Вирта. Вирус обосновался и там. На что нам теперь надеяться? »

А потом Томми Голубь опять чихает, на этот раз в Реале.

Аааааааааааапппчччхххиииииииииииии!

Ему надо возвращаться в Рио. Надо найти этот прорыв.

Голоса сотен псов сливаются в подвывающий хор. Чихающая, лающая молитва за хорошего парня, помесь пса и человека. Стая соболезнующих псов стоит на задних лапах, ровными рядами по всему Южному кладбищу. Статуи каменных собак то тут, то там, среди более привычных могильных камней.

Похороны Койота. Хороший выдался денек. Солнце плещется на могилах, укутанных мутировавшими побегами самых изумительных цветов. Оплакать Койота пришли из самых дальних уголков манчестерской карты, потому что этого вольного пca-таксиста знали на улицах – и как пса, и как таксиста.

Шел второй день дела «Цветов Зла». В активе два тела: одно – полупса, второе – зомби. Большие копы аккуратно закрыли дело. Но я, Сивилла Джонс, теневой коп, я не могла прекратить поиск. Кроме того – безумно взметнувшееся содержание пыльцы, больше 500 гранул на кубометр по утреннему сообщению. Весь город чихал, и газеты требовали лекарства.

Гамбо Йо-Йо призывал людей вооружаться против цветов и полицейских. В своих передачах он в пику копам устроил охоту на убийцу, подкалывая Крекера с его дешевой фишкой про зомби-убийцу. Этот пират ушел дальше меня, и это меня злило. Но несмотря ни на что, дело рассыпалось. Крекер поставил Зеро на новое дело. Я запросила Колумба загрузить мне фотографию Боды; в ответ – отказ. Но это «дело цветов» разъедало мою Тень. Я вновь и вновь видела вспышки зеленых взрывов, которые поймала в головах Койота и зомби. А чего стоили цветы, растущие по всему городу… Определенно, тут была связь. Но какая? И ниточка к Боде, которую копы упорно отрицали. Имя Боды, пойманное в голове умирающего таксопса, убитого цветами. Цветы, цветы, цветы. Моя Тень расцветала и зацветала. Что случилось с цветами? И что это значит? Как цветы могут приносить проблемы? Я работала одна, странный союзник Гамбо; если копы спят, охраняй себя сам. И вот я неофициально пришла на похороны Койота.

Мне было страшно. Меня пугали все эти кошмарные псоглавцы и сукодевки. Огромная толпа выла-причитала, оплакивая утрату. Мою Тень обтягивал страх, хлопья дыма тянули царапины по коже, псы с сердитым сопением втягивали ноздрями запах копа и запах тени. Там были все сочетания. Не слишком много чистых людей и чистых псов, зато сотни безумных помесей-мутантов. По большей части злобные твари – челюсти пса на человеческом лице, побеги человечности отблескивают на морде, поросшей шерстью. Даже теперь, с расстояния в сто шестнадцать лет, я еще чувствую следы моего омерзения, мой внутренний страх перед собаками. Особенно в таких количествах. К Зеро у меня выработался иммунитет, но тогда, вдень похорон, меня душил мех, и моя Тень истекала паникой. Я боялась, мне хотелось, чтобы З. Клегг был рядом со мной, но песокоп сказал, что похороны – полный глушняк, и повторял как мантру «Дело закрыто».

Ну да, дело было закрыто, но меня терзало смутное предчувствие, что Бода может появиться на похоронах жертвы. Я уже отказалась от мысли прошерстить Лимбо – тут Зеро был прав, – но если Бода действительно так любила песопарня, она вполне может прийти, чтобы проводить его в последний путь. Улицы донесли, что ее череп украшает карта центра Манчестера. Пять желтых перьев Гамбо еще ждали нового хозяина, так что охотников наверняка полно. И я одна из них. Проблема: если Бода появится на похоронах, она наверняка приедет в гриме и, может, даже на другой машине. А может, она уже мертва, стала жертвой голодных обитателей Лимбо. Пять икс-кэбов стояли у ворот кладбища, так что они еще считали, что она где-то поблизости.

Горячее солнце жгло мою Тень. Цветы на могиле налились и распустились. Казалось, их слишком много и они появились слишком рано: не то еще время года для такого изобилия. Большие жирные соцветия свисали со стеблей, обвивающих каменные надгробия. Меня тошнило от запаха, я впивала аромат, растворяясь в нем. На ближайшем надгробии надпись: «Брайан Альбион… любимый сын… не умер… сменил мир». Слово «любимый» было частично замазано липким собачьим дерьмом. И повсюду рыла гибридов выхаркивали мокроту из глоток – казалось, солнечное небо моросит дождем собачьих соплей. Они испоганили мою лучшую черную униформу.

Вот гробовщики пробираются через толпу псов с гробом Койота на плечах. Крышка усыпана орхидеями, и гробовщики никак не могут перестать чихать. Надо отдать им должное, гроб при этом не раскачивается. Псы расступаются, словно их тренировал Моисей; лай и подвывания прекращаются, слышно только тяжелое дыхание сотен глоток. Я видела процессию, которая шла за гробом Койота. Молодая женщина и девочка-щенок, обе в трауре.

По моей информации, женщина – бывшая жена Койота. Ее зовут Твинкль. Она чистый человек, ей всего двадцать два года. Она познакомилась с Койотом в шестнадцать. У него в то время еще не было такси. Это был безбашенный покоритель улиц, находившийся в поиске. У Твинкль был пунктик насчет песопарней. Она дружила с хорошим робопсом по имени Карли, когда была маленькой, и, может быть, ее одержимость от этого. Песопарни ей никогда не надоедали, а Койот был лучшим из всех. Они любили и смеялись, и поженились в июне. Сделали всё как надо, произвели на свет полукровку, поселились в Боттлтауне. А потом Койот нашел черное такси. Дела пошли в гору, но подъем закончился, и он начал брать опасные заказы, возвращаться домой раненый. Твинкль насмотрелась на раны в детстве, и теперь ей хотелось простой спокойной и бескровной жизни. Разногласия привели к ссорам, ссоры – к разборкам, а разборки – к разводу. Классическая схема.

Девочку-щенка звали Карлетта. Четыре года. Дочь Твинкль и Койота. Разве она не красавица? Персиковая человеческая кожа, усеянная черными пятнами. Карлетта крепко держалась за руку матери, уверенно вела ее следом за медленно плывшим гробом. У нее была собачья любовь к хозяину, хотя ее собачьи корни выдавали только несколько тонких полосок шерсти на щеках. И тут она чихнула, и мне захотелось подбежать к ней, обнять ее дымными руками, прижать к себе, вытереть ее мокрый нос. Твинкль вытерла ей нос, и я почувствовала ревность. Я оказалась способна на такие чувства?

Вот гроб достиг края могилы. Псы вокруг тяжело дышат, чихают, даже подвывают. Это не вой голода, это вой сочувствия. Я поборола дискомфорт от собачьих звуков и могу поискать в толпе Боду. Морг – под наблюдением копов, вооруженных против возможных собачьих беспорядков. Ни следа девушки с картой на голове.

Гроб погружается в землю, священник-пес читает литанию…

«Плоть к плоти, кость к кости…»

Среди копов – движение. От деревьев за моргом доносится собачий вой. Начались проблемы? Я перевела внимание на плакальщиков. С этой стороны все спокойно, но теперь я заметила одного из копов в гражданском чуть в стороне от основной группы. Он пошел к проблемной точке типичной развязно-уверенной походкой…

«Когти к когтям…»

Я вижу Твинкль, прижимающую Карлетту к груди. Жест любви. Позади сквозь волны ярости идет большой коп, его контуры размыты, словно он покрыт мехом…

Зеро?

«Прах к праху…»

Что здесь делает Зеро Клегг? Он все утро бубнил мне, что поездка на кладбище совершенно бессмысленна. Я посмотрела вниз в могилу…

Твинкль бросила на крышку гроба одинокую собачью фиалку. Голубой цветок с прожилками желтого. Я подняла глаза…

Зеро растворился в тумане.

Роберман Пинчер идет с церемонии через ворота кладбища туда, где припаркован его икс-кэб. Он уладил дела с системой, чтобы получить отгул на похороны Койота. Кое-какие собачьи связи. Прямо в этот момент, за несколько шагов до входа Нелл-лейн, в голове робопса появляются чуждые мысли. Как струя дыма, всплывает его имя…

«Роберман…»

Роберман выдает три низких рыка, которые можно перевести единственно как «Робопес-Христос! ».

«Не пугайся, иксер».

Роберман оглядывается, ищет того, кто с ним говорит. Рычит: «Кто-куда-ехать? » Перевод: «Кто здесь? » Но видит только надгробия вокруг, каждое с посланием смерти.

«Это Бода».

Рычит себе под нос:

– Куда-ехать?

«Я слушаю. Я в твоей Тени, Роберман».

Рычит:

– Что за?

«В твоей Тени, пес-драйвер, говорю тебе. Иди смотри, драйвер. Большой вяз слева от тебя. Правильно. Продолжай искать. Горячо. Сразу за этим надгробием, правильно».

Роберман заходит за надгробие, и около вяза стоит женщина, ждет его. Длинные белые волосы, ковбойские сапоги, широкая клетчатая юбка, жилетка без пуговиц. Роберман бросается бежать прочь от этого видения, но щупальца чужой Тени достигают его сознания…

После похорон я вернулась в отделение и обнаружила на столе сообщение от Крекера. Мне было предписано прибыть с докладом в его офис, чем быстрее, тем лучше. Когда я приехала, Зеро уже там присутствовал. На его лице был респиратор.

– Ублюдок!

Я немедленно пошла на него, невзирая на присутствие Крекера.

– Что?

– Что ты делал на похоронах Койота, Клегг?

– Сивилла… – Его дрожащий голос был приглушен респиратором. – Я не…

– Я тебя там видела. Ты мне говорил, что идти туда бессмысленно.

– Я только пытался… – начал Зеро и, несмотря на респиратор, чихнул. Как через глушитель.

Крекер заговорил за Клегга.

– Инспектор Клегг просто следил там за порядком, Джонс. Это была моя инициатива. Я боялся собачьего бунта, а с псами никто не умеет справляться лучше Клегга. Он выполнял роль охранника.

– Вы что-то от меня скрываете, – сказала я. – В пизду вас обоих. Выкладывайте все как есть.

Крекер поднимает пальцы к свежему синяку на лбу. Ему славно досталось. «Жена ударила». Извиняется. В его сжатом рту покачивается градусник. Тонкое дрожащее тело втиснуто в кожаное кресло. Он предлагает мне сесть. Я отвечаю, что лучше постою.

– Ты все еще ищешь убийцу Койота, Джонс, хотя мы выяснили, что его убил зомби.

– Вы знаете, что это не зомби, сэр. С делом как-то связана иксер Бода. Вы слышали, что Гамбо рассказывал о ее утренних передвижениях?

– Неважно, что там думает Гамбо Йо-Йо. И не важно, что думаешь ты, Джонс. Не важно даже, что думаю я. Гораздо важнее сохранить в городе мир и спокойствие. Я закрыл это дело. Клегг целиком и полностью переходит на поиски Гамбо. Мне надоело, что этот пират лезет в коп-систему. Что касается тебя…

Крекер перевел взгляд на бедного песопарня. Зеро опять чихнул на всю громкость, и Крекер грубо сказал ему:

– Я с тобой закончил, Клегг. Можешь идти. Зеро выбрался из кресла и со слезами поплелся к двери, умоляя Хозяина простить его. Когда за ним закрылась дверь, Крекер посмотрел на меня.

– Садись, Сивилла. Давай поговорим по-дружески. Я села в освободившееся кресло Клегга. Обивка еще хранила тепло его тела.

– Так вот, – начал Крекер. – Колумб уже сообщил мне, что ты была днем на похоронах Койота. Твоя «Комета» засветилась на карте именно там и именно тогда. Именно поэтому я тебя и позвал.

– Вы работаете в тесном контакте с Колумбом, сэр?

– Ты знаешь, как это бывает, Джонс… Копы и кэбы работают вместе ради общественного блага.

– Отличный лозунг, сэр, но можно ли мне узнать…

– Можно ли мне узнать, что ты делала на похоронах этого пса? Это была несанкционированная поездка.

– Клегг тоже был там.

– По моему приказу.

– Я искала драйвера Боду, сэр.

– И что нашла?

– Ничего, сэр.

– Хорошо. Просто отлично.

Крекер был растерян, я видела это в потоках дыма в его Тени. У него был от меня какой-то важный секрет, а усилия, с которыми он удерживал темную сеть на месте, причиняли его мозгу боль.

В нашем текучем мире темная сеть – это жирный стоп-сигнал, перекрытая дорога на карте, дверь, закрытая для дыма; разновидность антиваза, которую мыслитель может выставить против взгляда чужака. Руки Крекера вертели градусник, постукивали им по столу, где отдыхала закрытая папка, а потом снова засунули его в рот. Потом он вытащил его и посмотрел на шкалу. На его лице застыла хмурая гримаса.

– Я беспокоюсь, Сивилла. Очень беспокоюсь.

– У вас аллергия, сэр? – спросила я.

– Пока нет, слава богу, но у меня уже свалилось двенадцать полицейских. Ты-то сама ничего не чувствуешь?

– Ничего, чтоб не сглазить, – я постучала по его столу.

– Хорошо. Отлично. Клеггу тяжело приходится. Ты видела слезы? Как он шмыгает носом? Это не подобает защитнику правопорядка. Согласна?

– Я уверена, он делает работу как надо. Он хороший полицейский.

– Вполне, вполне.

Крекер сделал паузу, короткую, будто собираясь с мыслями.

– Можно я буду честным с тобой, Сивилла?

– Хотелось бы.

– Ты представляешь, что значит эта должность? Шеф полиции? Ты можешь себе представить, под каким давлением мне приходится работать? На мне висит много людей. Очень много людей. Я имею в виду не только преступников, еще я имею в виду власти, и общественную собачью дружину, и собственно психов-псов, и роботов, и вирт-людей, и теней. А еще всякие самозваные охранники вроде этого треклятого хиппи Гамбо. И естественно, икс-кэбы. Иногда мне кажется, что весь город лег мне на плечи. Сивилла, ты, наверное, заметила – мои плечи очень слабые. Я ничего не ответила. В окне офиса открывался вид на город, мерцающий маревом жары. Дороги плавились, дома исходили желтой порослью.

– Я чистый, естественно, – продолжал Крекер. – Ты это знаешь. Ни робо, ни пес, ни силы Тени, ни прямого доступа к Вирту. В моих жилах слишком много Плодородия 10, нельзя не признать, но кроме этого… Иногда мне кажется, что я последний настоящий человек в этом городе. Чистый человек. Сивилла… Толпа гибридов со своими проблемами надеется на копов. Поэтому я и нанимаю таких, как ты: теневых копов, робокопов, и песокопов, вроде Клегга, и вирт-копов, таких как Томми Голубь. Но мир в наши дни стал очень подвижным, текучим. Слишком текучим. Это опасно. Открываются границы между видами. Частично надо винить Плодородие 10, знаю по себе. У меня двадцать детей, и эту ораву надо содержать.

– Двадцать один.

– Что?

– Двадцать один ребенок, сэр.

– Замнем для ясности. Не хочу тебе плакаться. Трудности учат нас жизни, так ведь? А знаешь самую тяжелую из всех моих забот? Нет, нет… Это не растущий уровень преступности и это не аллергия. И даже надвигающийся собачий бунт я готов принять, я сделал карьеру на кипящих эмоциях. Нет. Больше всего меня тяготят икс-кэбы. Ага! Тебя это шокирует. Вот так. Икс-кэбы постоянно стоят за моей спиной. Естественно, я говорю о Колумбе. Но что я могу сделать? Без икс-кэбберской карты я не могу охранять порядок в этом городе. Они мое бремя. Давай говорить как есть, Сивилла… Я у них в кармане. Мы все там, все копы до единого. Ты понимаешь?

– Стараюсь, сэр.

– Хорошо. Это то, чего я хочу. Дух. Ты чертовски правильный коп, Джонс.

– Чего конкретно вы хотите от меня, сэр?

– Теневой коп Сивилла Джонс… Я искренне хочу найти эту Боадицею.

– Но…

– Пожалуйста, дослушай меня.

– Но вы хотите закрыть дело Койота?

– Оно закрыто. Койота убил зомби. Я сумею скормить это общественности. Не волнуйся. Гамбо Йо-Йо – это масса воздуха. Опасного воздуха, нельзя не признать, но я с ним как-нибудь управлюсь. Есть и другие вещи… Ладно, скажу проще. Колумб требует вернуть Боду и особенно ее такси.

– Колумб? Боже…

– Сивилла, пожалуйста, без богохульств. Нам нужны икс-кэбы. Спокойно. Я прекрасно понимаю твою злость. То, что я говорю, – очень просто. Я обманывал тебя, Джонс, и это причиняет мне боль. Но лучше пусть будет плохо мне, чем тебе, такой хорошей.

– Что вы говорите?

– Гамбо сказал правду о местонахождении Боды утром в понедельник. Она была у парка. Но нет, я думаю, Гамбо напрасно считает ее убийцей. Мне кажется, она знает, как умер Койот.

– И вы послали по этому следу Клегга? Не сказав мне?

– Мне пришлось. Слишком много на меня свалилось. Но этот пес слишком болен, чтобы вести такое большое дело. Он не сдвинулся с мертвой точки.

– Почему вы не могли послать меня?

– «Икс-кэб» стыдится того, как ушла Бода, и того, что она повредила карту. Колумб боится, что общественность отвернется от его бизнеса. Он не может позволить себе такие накладки, как понедельничный хаос на карте. Люди найдут альтернативный транспорт. А если Колумб не может себе что-то позволить, то тем более не могу я.

– А что с этим дедом не так?

– Сивилла, я не могу охранять этот город без карты иксеров. Вот почему я согласился помочь Колумбу вернуть машину Боды на трассу. Он не может запустить карту на неполной системе. Теперь слушай внимательно, Сивилла Джонс. Я хочу, чтобы ты нашла такси Боды для Колумба.

– Почему я? Почему теперь?

– Я верю, что ты лучше других подходишь для этой работы. Преступления Боды… Кража автомобиля, повреждение городской карты. Нужно ли напоминать тебе, Сивилла, что это серьезные правонарушения? Возможно также – информация об убийце Койота. Это наша часть сделки. Колумб получает такси. Мы получаем Боду. Ты будешь работать одна. Никаких препятствий.

– Почему только сейчас?

– Тебе приходится спрашивать?

– Сэр?

– Твоя Тень не тянет против меня, Джонс. – Он подтолкнул ко мне закрытую папку. – Посмотри. Мы скачали это у Колумба.

Внутри папки была фотография шесть на четыре, с надписью: «Драйвер икс-кэба: Боадицея», напечатанной снизу, следом номер машины. Она была сделана еще до татуировки на голове; милое, невинное лицо, даже с иксерской стрижкой.

С первого же взгляда с лица девушки спала маска прожитых лет.

А потом Крекер убрал темную сеть из своего сознания, и я увидела мысли, которые он скрывал от меня.

– Она моя дочь? – спросила я.

– Потому что она твоя дочь, Джонс. Именно. Ее настоящее имя – Белинда, если не ошибаюсь? Вот почему я не хотел, чтобы ты вела это дело. Слишком личное. Так я и сказал Клеггу. Наверняка ты что-то подозревала?

– Господи-пиздец!

– Тише.

Мир ускользал от меня.

– Почему я должна стремиться арестовать собственную дочь? Сэр?

– Потому что она нарушила закон, Джонс. Разве этого для тебя недостаточно? Ты будешь следовать каждому приказу, таков твой долг перед обществом. Но есть кое-что еще. И это секретные сведения, Джонс. В Боде была Тень еще до того, как ее приняли в иксеры. Но ты должна это знать, ты сама дала ей Тень. Знаешь, что это значит? Мы не можем допустить, чтобы Тень оказалась замешана в убийстве пса. Если псы узнают об истинной сущности твоей дочери… Можешь представить себе последствия, Джонс. Ее линчуют. Я хочу арестовать эту драйвершу-беглянку. Может, мы сумеем снять с нее все обвинения. Это нормальное дело, Джонс. Мы будем следовать процедурам закона, но надо очень внимательно подойти к их применению. Я обеспечу тебе любую поддержку, какая понадобится, я даже отдам тебе Клегга на подхват, несмотря на его болезнь. Но только ты можешь закончить это дело, Джонс. Материнский инстинкт, все такое. Кто еще может найти нашу злодейку?

Я встала, соглашаясь на задание. Делая решительный официальный шаг к краю пропасти.

Вечер того же дня. Роберман работает в вечернюю смену, с шести до двух. В 9: 07 он направляется за пассажиром к Манчестерскому корабельному каналу, к доку Олд Траффорд. На воде заунывно поблескивает луна, пробегает рябь от ветра, шуршат камыши. Роберман выходит из машины, отсоединившись от системы. Вот он стоит на набережной, ждет, когда тени станут длиннее. Пассажира не видно, только ветер и мусор, но вот далекая фигура выходит из-за свалки, и одна из скоротечных теней поднимается султаном из-под лобзика тьмы. На этот раз Роберман принимает Тень гораздо проще, понимая, что бежать некуда. Он мысленно рычит на образ далекой девушки, возбуждается, смущенный и злой.

«Ты там, Бода? – думает он, позволяя мыслям идти тропами Тени, которых не знает любопытное сознание Улья Колумба. – Правда? Ты назад, Бода? Чего ты хочешь от меня? »

«Подойди поближе».

Роберман идет к фигуре, отлитой из дыма у стены сломанного подъемника.

Бода неподвижно ждет его. На ней светлый парик Кантри Джо, прячущий под собой все ее приметы, и взгляд у нее отчаянный. Они общаются, робопес и драйвер-беглянка, на отличном человеческом английском. Бода преобразует рычания Робермана в ясные картинки с помощью Тени.

– У тебя появилась Тень? – спрашивает Роберман своим новым чистым голосом.

– Еще дотаксишная, Робер. Я могу слышать твои мысли.

– Так уйти, оставить Улей. Это было жестоко.

– Меня заставили уйти.

– Какая мне разница? Иди на хуй, предательница.

– Это Колумб – предатель. Он пытался организовать мое убийство.

– Колумб не стал бы так делать.

– Мне нужна твоя помощь, Роберман.

– Тень-в-дерьме, бля.

– Извини, что бросила тебя.

– Ой ли? Наверное, тебе не хватает карты, Бода?

– Есть такое дело.

– И как ты перемещаешься?

– Экспрессом.

– Пес-Христос! Эти дребезжалки еще ездят? Все автобусы вроде утилизовали годы тому как.

– Я меняюсь, Роберман. Я любила карту, но свободные дороги мне нравятся больше. Я стала сильнее. Я не могу вернуться в иксеры. Колумб из плохих ребят.

– Ты ищешь неприятностей, Бедовая Джейн (Бедовая Джейн – Марта Джейн Кэнери, одна из легенд Дикого Запада).

– Это верно. Я вооруженная, затянутая в кожу сука из прерий, которая ищет опасности. – Бода вытаскивает пистолет, который забрала у Кантри Джо. – Мне надо поговорить с кэб-боссом, пронто, пронто.

– Кэб-бог! Убери эту фиговину!

– Это кольт 45, Робер. Нравится?

– Убери! Не надо… Не надо направлять его на меня!

– Расскажи, как мне встретиться с Колумбом?

– Никто не встречается с Колумбом! Он не настолько реален,

– Ты учил меня водить такси, Робер. Мне надо обсудить с Колумбом смерть Койота. Кажется, бывший шеф каким-то образом с ней связан. Койот сказал мне, что Колумба можно увидеть, если правильно проделать все процедуры. – Она достает пистолета все патроны, кроме одного. – Может, ты знаешь дорогу?

– Что ты делаешь?

– Просто тренируюсь.

Бода прикладывает пистолет к своему виску и… Роберман кричит:

– Бода!

…жмет на спуск.

Щелк.

– Кэб-бог по дороге в ад!

Роберман обнаруживает, что снова дышит.

– Как ты думаешь, Робер? – говорит Бода, направляя пистолет на пса-таксиста. – Одна пуля, шесть гнезд. – Хочешь испытать удачу?

Ветер раздувает отражение луны на воде канала до тех пор, пока Роберман не оказывается весь посеребрен. Цветы шепчутся около его задних ног.

– Ты окончательно рехнулась, женщина! – говорит он.

– Теперь, когда Койот мертв, – отвечает Бода, – мне больше незачем жить. Единственное, чего я хочу, – найти того, кто его убил. Ты должен рассказать мне, где прячется Колумб. И если пистолет тебя не убедил, может, это поможет…

– Убирайся из моей головы! – кричит Роберман, когда свирепая боль вонзается в его череп.

– Знаешь, мне начинает нравиться сила Тени.

– Прошу, Бода… Мне очень больно…

– Хорошо, так лучше? Как, тебе нравится? – Выражение робоблаженства появляется в глазах пса-таксиста. – Тебе нравится теневой трах, пес-драйвер? Сексуально, как ад, готова спорить. Почувствуй, как я вхожу… О да. Мило. Интересно… Если я войду в тебя достаточно глубоко, может, я найду кое-какие секреты. Твоя дотаксишная жизнь, Робер? Хочешь узнать про нее?

– Нет. Прошу, нет. Бода!!! Уйди из меня! Я не хочу знать!

– Я любила Койота, – говорит Бода спокойно, тщетно исследуя волны сознания Робермана. – Я должна найти, кто убил его. Колумб утверждает, что я была на месте преступления. Он говорит, что я убила любимого пса. Ты что, не видишь, что босс отмазывает себя? Колумб связан с убийством. Поможешь мне найти его убежище?

– Даже если я очень захочу, мне нечем помочь тебе, Бода. Я простой драйвер. Может, даже Гамбо Йо-Йо не знает, как его найти. Колумб слишком хорошо спрятался.

– Почему ты не рассказал копам правду о том, где я была во время убийства?

– Разве я могу пойти против карты, Бода?

– Я думала, мы друзья.

– Друзья? Как я могу быть твоим другом, если ты ушла из карты?

– Выходит, Колумб сильнее дружбы? – Задавая этот вопрос, Бода снова приставляет пистолет к своему виску.

Пластиковые глаза Робермана закрываются. Ему нужно время все обдумать: уж больно ядовитый вопрос. Он вдыхает хорошую дозу пыльцы. Потом чихает, по-робопесьи сильно. Капли мокроты и соплей испещряют иксерскую униформу. Момент сомнения – Бода против Свича Колумба. Свич оказывается сильнее.

– Койот был женат, – говорит Роберман Боде. – Вот. Это знание для тебя. Ты была в курсе?

–Что?

– Ага. И ребенок. Девочка-щенок. Ее зовут Карлетта. Так говорят на кэб-волне. Колумб рассказал все нам.

– Он никогда бы…

– Они живут в Боттлтауне. Колумб отправил нас туда ловить тебя. Они были на похоронах. Ты их не видела?

– Я не могла подойти близко. Койот никогда не рассказывал…

– Естественно, нет. Ну что, теперь ты меня отпустишь?

Бода нажимает на крючок…

– Бода, пожалуйста! …щелк.

– Кто рассказал тебе о заказе в Лимбо, который выполнил Койот? – спрашивает Бода.

– Колумб… Колумб дал его мне.

– Ты что, не видишь, что происходит, Роберман? Зачем Колумб это сделал? Заказ в Лимбо? Это полная ерунда.

– Не знаю… Не знаю зачем.

– Можно ли тебе верить?

– А у тебя есть выбор, Бода?

Бода отказывается от Тени в пользу дружбы. Разворот к доброте. Тень уменьшается. Зона доброты по ту сторону икс-кэбов.

– Что-то не так, Бода, – говорит Роберман. – Что-то не так с Колумбом.

– Давай подробнее.

– Новая операционная система. Карта становится текучей. Иногда… …карта… …он ее меняет.

– В смысле?

– Мне страшно, Бода. Я получаю сообщения. Шепот в рядах. Никто не знает. Колумб жаждет власти.

– Он собирается изменить карту? Почему мы должны этого бояться?

– Не знаю. Правда, не знаю, – отвечает Роберман. – Но Колумб не оставит тебя в покое. Что бы он ни планировал, ему понадобятся все машины.

– Передай Колумбу, что я найду его, – говорит Бода.

– Передам, – отвечает Роберман. – Будь осторожнее…

И Бода исчезает в изгибе тени, падающей от стены сломанного подъемника. Подъемник отражает слабый свет луны, и луна плывет в безоблачной вышине над водой, которая плещет в стену канала, ведущего в город Манчестер.

Не знаю, какое имя теперь твое, дочь. Надо ли называть тебя Белинда или все-таки Бода? Я вернулась в свой дом на Виктория-парк после того, как получила задание от Крекера. Вся собранная информация по «делу цветов» лежала на столе. Ребенок Сапфир звал из своей комнаты, но я пыталась сосредоточиться на всех поворотах этой истории, придать делу хоть какую-нибудь форму. Снова и снова я возвращалась к фотографии драйвера Боды, взятой из базы икс-кэбов. Точно ли это моя дочь? Я изо всех сил пыталась стереть с лица девять лет изменений. Добавить волос на бритый череп. Я знала, что Боде сейчас восемнадцать и что она присоединилась к Улью, когда ей было девять. Естественно, я не могла ни на минуту забыть, что моя дочь Белинда покинула меня на грани своего девятилетия. И что потом она исчезла из всех баз данных.

Почему, почему? Что двигало тобой, дочь моя? Ты так ненавидела меня за наследственный дар Неведающего? Или это была постоянная борьба против неправильной любви, протест свидетельницы споров матери и отца? А когда твой отец ушел, ты отправилась куда глаза глядят, почувствовав себя нелюбимой?! Я могла бы любить тебя, дитя мое. Я сумела бы, несмотря на пыль и сомнения.

Дочь моя, теперь тебе восемнадцать. Есть ли лучший способ исчезнуть, чем раствориться в икс-кэбберской тайной карте дорог? Мне надо было привести в порядок чувства к этому делу, потому что я не могла заставить себя не смотреть на фотографию: взгляд драйверш и кружил мне голову полузабытыми воспоминаниями. Долгие годы я искала твои следы, дочь. И моя попытка разыскать ниточку по имени Боадицея обернулась тем же самым поиском?

У себя в комнате все еще плакал Сапфир. Я встала и пошла к нему. Я баюкала сына в руках. Мой первый ребенок. Сапфир Джонс.

Я никогда не говорила тебе, Белинда, что у тебя есть брат. Вы оба были детьми Плодородия 10, как, впрочем, и ваша мать. Плодородие 10 было ответом властей на черный воздух Танатоса, на чуму стерильности, которая накрыла Англию за годы и годы до того, как я появилась на свет. Под влиянием Плодородия 10 было зачато десять тысяч детей. Желание было перегрето. Чистые хотели большего, чем чистота, они хотели псов, они хотели робо, хотели порождений Вирта. И от этого рождались дети. Плодородие 10 сломало клеточный барьер между видами. Власти запретили использование Плодородия 10. Естественно, их никто не послушался. Плодородие 10 стало незаконным наркотиком, жидкостью или пером, и в конце концов надежно осело в генной структуре. Наркотический «Казанова» – больше не было пределов тому, что можно любить. Даже мертвые были желанны.

Наша история, Белинда…

Даже мертвые были желанны, особенно недавно умершие. Они мерцали волнами разложения. Чистые и псы, робо и вирты – все они предались удовольствию некрофилии. Химические руки Казановы протянулись далеко, в самые темные гены. От этих совокуплений рождались дети; смешанные создания, исторгнутые из мертвого лона. Они бывали двух видов, мальчики и девочки, уродство и красота. Власти назвали их «неполноценные существа», НПС. Зомби, призраки, полуживущие, так их тоже называли. Таким был и мой Сапфир. Их уродство было позором для властей; НПС было запрещено жить в городах. И они влачили свою безрадостную полужизнь в унылых местах, на пустырях, которые называли Лимбо. Но если ребенок рождался девочкой… Тогда в ней была только тень смерти. Такая девочка прекрасна из-за темного присутствия, дымного тела, которое она несла в себе. И поскольку в каждом живом существе есть тень смерти, хотя и неосознанная, теневые девочки могли соединяться Тенью с живущими. Они могли читать в сознании других потаенные желания. Власти боялись Тени, но невозможно бороться с расплывчатым врагом. У этих красавиц по венам тек дым.

След смерти, уцепившейся за жизнь. Помни это, моя милая.

Белинда, твоя бабушка была мертва, когда дала мне жизнь.

Я никогда не рассказывала эту историю тебе, по крайней мере полностью. Ее детали были слишком кровавы для твоей красоты. И ты не дала мне возможности, ты ушла слишком рано. Вот мой ответ.

Твоя бабушка была свежепохороненным трупом, твой дедушка принимал «Казанову» и любил мертвых. Их свадебным ложем стала разрытая земля Южного кладбища. Через два месяца родилась я. С Плодородием 10 это происходит быстро. Рожденная в колыбели почвы и цветов, с даром Тени. Моя жизнь одиноко текла до момента, когда я узнала: я не могу принимать вирт. Чувства дронта. Проклятие. Моя одинокая жизнь теней и дыма. Сон стал пыткой. Я не могла видеть сны. Я передала эту неспособность тебе, Белинда, и за это проклятие ты ненавидела меня. Фокусы, которые я научилась проделывать, – отвечать учителям еще до того, как они задали вопрос, или бросать дохлой кошке на улице кусок новой жизни, влив в нее свою Тень, или заставить рты прохожих произносить мои слова – стали для меня утешением. Одиноко, так одиноко. После эпизода с зачатием Сапфира, наверное, я просто упала в руки твоего отца. Он был очень чистым человеком, и я думала, что, может, он слегка ослабит проклятие: проклятие не-сна и проклятие смерти – мне надо было многое свести на нет. Но этой мечте не суждено было сбыться. Атрибуты смерти передаются от матери к ребенку, от ребенка к ребенку. Я знаю, ты ненавидела меня за свою неспособность видеть сны, но, если честно, все могло быть много хуже: ты могла родиться мальчиком. Тень благословила тебя. Тебе этого было недостаточно? Естественно, да, но прошу тебя, помни, что твой отец мучился тем, что не смог дать тебе способность сновидений. Он считал, что это его поражение как мужчины. Тебе тяжело далось его отсутствие, я помню, но что он еще мог сделать, кроме как уйти? Это было причиной? Было ли?

Возвращаюсь из воспоминаний на Виктория-парк и еще крепче прижимаю моего умирающего сына к себе. Сапфир Джонс, Сапфир Джонс, Сапфир Джонс.

Двое моих детей. Один потерян и обретен вновь. Второй все еще потерян.

Белинда, теперь я тебя найду.

Много лет назад, после серии реконструкций было решено, что зоопарк на Бельвью нежизнеспособен. Когда же люди переключились на электронные удовольствия, а потом на перьевые путешествия по Вирту, зоопарку осталось только закрыться. Последнее касание смерти. Главное слово сказали деньги. Владельцы распродали или отпустили всех грустных животных. Закрыли ярмарку, потом гоночный трек, потом концертный зал, танцплощадку, собачьи бега, ресторан, борцовскую арену. Осталось только одиночество: ветер, овевающий высохшую траву, дующий сквозь решетки пустых клеток. На долгие годы Бельвью стал пустырем, украшающим районы-призраки восточного Манчестера, Единственное, что здесь менялось, – окислялся металл и рассыпался ржавчиной, и нищета разъедала остатки надежды. Только проститутки нашли применение этому запущенному пейзажу. Бельвью стал их привычными угодьями.

Но потом появилось отличное сочетание пса и пластика. Появилось интересное предложение, которое прошло утверждение у властей, – и собачьи бега открылись вновь. Каждую среду, пятницу и субботу ночной воздух был напоен звуками и запахами робопсов, вонзающих в землю навазженные когти, загоняющих насмерть какого-нибудь зомби-кролика. После появления Плодородия 10 появлялись на свет еще более странные, причудливые формы. Иногда слишком причудливые, обладатели слишком интересного набора генов, чтобы их игнорировать. Так что снова открылся зоопарк – и его населили детьми «Казановы», неполноценными. Вуайеристы мечтали о нем, предприниматели вкладывали туда деньги. О это возбуждение от вида омерзительного зомби, запертого за решеткой! Новый зоопарк в Бельвью пользовался огромным успехом.

Среда, 3 мая. Ночь. Мы определили время как 10: 12 вечера. Псы свободно бегают по освещенному прожекторами стадиону, а зоопарк закрыт на ночь. Клетки наполнены громким сопением. Полуживые твари спят. Кошмарные помеси мертвых женщин и псов, котов, робо и виртов. И чистых. Их зовут монстрами, этих созданий, хотя я знаю, что это неудачное слово. Во мне та же плоть, меня спасает только мой пол. Может, этой ночью проснулся кто-то из этих бедняг. Может, его заинтересовали звуки из близлежащего цветника. Вот его глаза привыкли к мраку, в пространстве прорезались формы цветов. Фигуры двух людей, слившихся в одну фигуру, и падающие на них лепестки. Прожекторы собачьего трека дают тускло-желтые отблески. Ополоумевшие робопсы с шумом мечутся по треку. Пробивается другой звук: тихий шепот, смешанный с жесткими приказами. Может, в твари достаточно человека, чтобы опознать этот звук. Может, за годы, проведенные в клетке, она видела такую картину много раз: проститутка с клиентом. Может, она знает достаточно, чтобы понять, что эти однообразные крики – звуки любви, одного из видов любви, оплаченной любви. А может, это тупая тварь, рожденная с мертвым мозгом, живущая только ради теней и мяса, не понимающая ничего из того, что видит. Может, она тогда просто чихнула, и вокруг юной пары заколыхались цветы, и лепестки падали, как лезвия в ночи…

Она, наверное, видела и другую фигуру, протекшую сквозь воздух. И наверное, слышала крики.

Свидетельница добралась до нас в 10: 46, упала на гортонское отделение сама, как листок, и ее Тень трепетала от Страха. Это тамошний сержант позвонил мне: он знал, что я участвую в «деле цветов». Я еще была на ногах, никак не могла заснуть. Вместо этого я пила, курила и размышляла; перебирала записи по делу, билеты на виртбол, отметки в дневнике, смотрела на фотографии, вспоминая детство Белинды. Смотрела на Сапфира в его спаленке. Он чихал, по его лицу текли слезы, меня пугало его состояние. Я не хотела оставлять его одного, но моя работа, увы, не в том, чтобы быть образцовой матерью. В 11: 05 я оказалась в гортонском отделении, протискивая свою «Пылающую комету» сквозь толпу слюнявых человекопсов. Зеро уже ждал меня на месте. Я отвернулась от него.

– Это одна из ваших, Дымка, – сказал он. А потом поправил свой, новый респиратор на ленточках, пока шел за мной в комнату для допросов. – Ты-то не хочешь надеть респиратор, Сивилла? – Он говорил и смотрел на собственное запястье. – Пес-Христос! У нас тут соплей полон дом. – Он купил себе новый счетчик пыльцы, модель в форме наручных часов. – Боже! 785! Сивилла, 785 гранул! 789… 791… эта сука растет.

После разговора с Крекером у меня появилась к Зеро масса вопросов, но надо было слишком многое сделать. Поговорить с девушкой в комнате. Она оказалась юной теневой шлюхой: дрожала и плакала в паузах между взрывами ураганного чихания. По комнате плавали облака запаха.

– Мы перепробовали всё, – сказал Зеро. – Всей ценной информации – что ее зовут Миазма и что кого-то убили. Твердит что-то про цветы. Девочка в шоке.

У нее была хилая Тень: хватает, чтобы знать желания мужчин, но вряд ли достаточно, чтобы пустить ее в ход. Толпа копов пялилась из-за двери, все в респираторах по самые жабры, так что я просто захлопнула дверь перед их чиханием и послала свою Тень к потерпевшей, касаясь ее сознания. Наши Тени перемешались; она была так благодарна за мое прикосновение, что я чуть не расплакалась вместе с ней. Мне не пришлось требовать – ее Тень раскрылась, как бутон, и она рассказала мне всю историю словами дыма… потоков…

«…Я потерялась в поиске денег… поиск любви и денег… деньги… любовь… в чем разница?.. он был печальным и милым робомальчиком… умолял о любви… накорми меня, сказал он… накорми меня, Тень… и дал денег в обмен на любовь… сад… кормлю его… нас покрывают цветы… запах такой сладкий… хороший мальчик, только печальный… цветы помогают нам кончить вместе… дала бы и просто так… бедный Ди-Фраг… но для цветов…»

– Его так звали? Ди-Фраг? Его уличное имя?

«…да… робомальчик… он так пытался быть жестким, настоящий дилер Вирта… но Ди-Фраг слишком мягкий для этого… он мне понравился… и запах цветов… не мог перестать чихать… я тоже… и мы смеялись потом, вместе… любил работу носом… он так это называл, работа носом… я смеялась, пока его глаза не распахнулись, и я думала, это я, мое удовольствие заставило его глаза расцвести… но почувствовала лепестки на спине… как рука хорошего любовника… повернулась за его взглядом, увидела мерцающий воздух, и зомби выли в клетках… маленькая девочка… прекрасная девочка… плывущая в летящих лепестках… цветочная девочка… у нее были лепестки…»

– Расскажи мне о девочке, Миазма. Как она выглядела?

«Плывущая… ребенок… девять, десять… совсем ребенок… поцеловала нас обоих лепестками… у нее глаза из зеленых лепестков… запах внутри меня… моя Тень увяла, а потом зацвела… девочка целует робомальчика… он улыбается, а потом… потом начинает кричать… я бежала всю дорогу… бежала…»

– Расскажи мне о девочке. Опиши ее.

«…Сказала, что она Персефона… ее имя текло… как лепестки, да? Совсем как лепестки… девочка поцеловала его до смерти! »

Тут Миазма закричала одновременно со своей Тенью и одновременно чихнула, попав в мою Тень своей слизью. Взрывы золота, там, где ударяются частицы. Я вижу, как они гибнут в огне, хотя я пытаюсь отстраниться.

Еду на коповозке в зоопарк.

Собачий трек уже закрыт на ночь. Только темнота и дыхание. Теневая шлюшка ведет нас к постели из цветов.

– Я бы сделала это и просто так, – продолжает повторять она, слова с трудом выходят из ее губ, из глаз течет слизь, несмотря на респиратор, который мы дали ей. – Просто так, просто так…

– Наверняка, девочка, – хрипит Зеро. – Давай, отведи нас к любовному гнездышку.

Он немного привык к шлюхам, больше, чем к теням. В этой комбинации есть изюминка. Миазма разглядывает заросшие тропинки садов Бельвью.

– Теневая блядь, лучше бы тебе сейчас признаться, – требует Зеро.

Я считаю, что в таком настроении он невыносим.

– Зеро! Она напугана.

– Она напугана! Черт, мы все тут напуганы. Такое ощущение, что все общество развалилось и теперь бегает напуганное. Хреново идут дела, Дымка. – Он озирается вокруг, тяжело дышит через респиратор, его меховой лоб покрыт потом, он постоянно косится на клетки. – Блядь! Какие пиздюки платят деньги, чтобы смотреть на эти трупы? Это противоестественно.

Я хочу посоветовать ему приглядеться к собственному покрытому мехом лицу, а потом уж говорить о противоестественности, но мне ли лезть? Шлюха плачет, цветы словно ползут к нам в темноте, и все, что я слышу из клеток, – тихий шорох, словно сухие листья трутся друг о друга.

Зеро начинает орать. Он орет на Миазму, на зомби в клетках, на плотских копов, на меня, на весь мир, который довел его до такого. Песокоп и в самом деле страдает. Он читает цифры на своем наручном счетчике… 799… 801…

802. Миазма не может перестать чихать, даже в респираторе, и продолжает показывать на цветы. Ее Тень зовет меня, просит посмотреть, посмотреть на цветы. «Посмотри, как двигаются цветы. Посмотри на формы…»

Зеро, протестуя, задирает морду к небу.

– Это выстрел в молоко, Сивилла. Давай засадим эту шлюху за ложный вызов.

Но я уже разглядываю цветы, смотрю в просветы между лепестками. Вижу форму, вижу тело. Миазма сказала правду – он был действительно молодой и милый робомальчик. Красив лицом, силен в пластиковой кости и мягок в чувствах. Приятное сочетание плоти и инфы, упакованных в красоту. Но ничего из этого больше не осталось. Тело стало картиной, составленной из цветочных лепестков: они плыли по ветру от клеток и составляли цветные картины в соответствии с информацией. Нам не осталось физического тела, только грани между структурами. Это был момент смерти, пойманный растительным дисплеем. Венок воспоминаний.

– Тело здесь, Зеро, – сказала я.

– Ничего не вижу, Дымка.

– Ты не смотришь, Зеро.

Тогда он замолчал, и его собачьи глаза поймали видение формы тела в определенной комбинации лепестков.

– Ты проводила теневой поиск? – спросил он дрожащим голосом.

– Здесь больше нечего искать.

Но я все равно попыталась. Опустила ладони на цветы. Те касались меня, словно испытывая желание. А потом мой разум погрузился в тень цветов. Все, что мне досталось, – старая история про зелень; старая в том смысле, что я почувствовала в этот раз, как будто открываю дверь в миф. Взрыв цветов, который я видела в последних мыслях Койота. У зомби. Теперь у робомальчика. Мне надо было вырваться.

– Дымка? – Голос Зеро достиг моего слуха, пока я страдала от зелени. – Что происходит, Дымка?

Но у меня правда не было времени на него, несмотря на то что Крекер теперь фактически сделал меня начальником песокопа. Может, эта перемена власти и была причиной его очевидного дискомфорта? Но ведь до этого Зеро лгал мне про бесполезность Боды. Могла ли я доверять ему? Могла ли я доверять Крекеру? Могла ли я доверять хоть кому-нибудь?

«Этой чихающей девочке нужно помочь, Зеро». Я отправила это сообщение через Тень прямо в его сознание, потому что не хотела портить момент разговорами. «Могу ли я попросить тебя начать разбирать наше лоскутное одеяло? »

– Ты же знаешь, я ненавижу все эти дымные штучки, Сивилла, – залаял на меня Зеро. – Хочешь говорить – говори словами.

Но сообщение вроде бы прошло, потому что в следующую секунду я уже слышала, как он орет на гортонских копов, чтобы принесли фонари, чтобы отвезли теневую шлюху в больницу, чтобы начинали копать.

– Ты чего там хуи пинаешь? Дай сюда лопату! Бля!

Он срывал свое разочарование на подчиненных, коллегах-людях. Еще он чихал через респиратор, снова и снова, и я знала, что его аллергия все тяжелее и тяжелее, и будет еще хуже, много хуже.

– Пес-Христос! – хрипел Зеро. – Содержание пыльцы уже дошло до 820, Сивилла.

Гортонские копы нашли только пластиковые части Ди-Фрага, погребенные глубоко в почве под его недолговечным портретом. Они были туго обвиты побегами, эти пластиковые части. Плоть стала цветами.

В тот вечер я узнала, что по городу ходит девочка из воздуха и травы и зовут ее Персефона. Что истинный наш убийца – маленькая девочка, ребенок; снова что-то абсолютно новое. Какой-то новый вид. В тот вечер мне хотелось объявить тревогу по всему городу.

Глаза мои вычленяли темные формы в глубине клеток. Цветы изменяли этих полуживущих. Девочка… Наверное, это она разбрызгивала вокруг свою силу, засевала все цветами. Зомби танцевали и цвели в дерьме и пыли, цветы свисали с их дубленой кожи, лепестки падали из их ртов. Это было отличное шоу флоры и фауны, смешанных в единое целое.

Новые виды.

Я чувствовала исполненную страха Тень Зеро, ползущую за моей спиной. Странная смесь собачатины и дыма; страх перед зомби, это точно, но еще страх передо мной. Страх перед делом. Там, в глубинах Тени, темнели смоляные водовороты, там, где спрятались в клетках все его тайны.

– Что ты делаешь, Джонс? – спросил он.

– Смотрю на зомби.

– То еще хобби. – Он делал все, что мог, чтобы удержать маску старой жесткой личности З. Клегга, но какое напряжение было в его струящейся Тени! – У тебя есть что-нибудь по делу Боды?

– Возможно.

– Хочешь мне рассказать?

– Ты любишь виртбол, Клегг?

– Терпеть ненавижу.

– Какая жалость. Завтра мы вместе идем на большой матч.

– Что здесь общего с поисками Боды? Черт… – Чихает, так громко и жутко, что зомби подпрыгивают в клетках, машут на нас конечностями, покрытыми лепестками.

– Будь здоров, Клегг.

– Спасибо. Извини, что врал тебе.

– У тебя последнее время очень тяжелая Тень, песокоп.

– Я страдаю, Сивилла. Правда, страдаю. Так много причин, что даже не знаю, о чем рассказывать.

– Знаю. Тебя напрягает, что Крекер отдал мне дело Боды.

– Ну да, это неприятно. Я просто выполнял приказы, Си. Мне было очень плохо, когда я узнал, что она твоя дочь. Я не знал, что делать.

Я протянула руку и похлопала шерсть на его плече. Похлопала? Как обычно хлопают пса? Ну да, что-то вроде этого. Но на какой-то миг Зеро выглядел счастливым. А потом он отпрыгнул от меня. Он уходил по джунглям цветов, и его Тень уменьшалась.

Миазма умерла в ту ночь, первая жертва аллергии. Первая жертва, убитая не убийцей, но тем, что убийца оставлял за собой: гранулами пыльцы. Я знала, что аллергия и убийца – сестры. Цветы и смерть. Дело повернулось в тот момент…

Куда бы я ни поглядела, везде возникали новые виды. Может, ученые были правы; мир стал более текучим.

Позднее, ночью, я прижала Сапфира к себе. НПС №57261. Как же я его любила! Его прерывистое дыхание, его слезящиеся глаза. Его взгляд, полный огня. Сапфир не хотел ничего, кроме жизни. Это была единственная вещь, которую никто не мог ему дать. Даже я, его мать, не могла ему помочь. Он навсегда останется на грани. Совершенно противозаконный. Если бы Крекер узнал, что я скрываю его, моя карьера была бы разрушена. Зомби нельзя находиться в городской ] черте. Сапфир был моей страшной тайной.

Но это был мой сын, и я держала его. Разве он не нашел дорогу из Лимбо, чтобы вернуться ко мне? Это что-то да значило? Разве он не умирал от аллергии? Разве его не было в списке будущих жертв?

Пусть только попробуют забрать у меня Сапфира. Копы или цветы – они почувствуют мои дымные руки на своих шеях.