Анна Годберзен 16 страница

За эту ночь Диана так много узнала о Генри, открывшегося с совершенно другой стороны, что, можно сказать, познакомилась с новым человеком. Теперь каждая его фраза звучала для нее совершенно иначе. Она наклонилась вперед со своего сиденья в легком экипаже, одном из немногих, что Генри мог взять без ведома отца. Они как раз остановились на Бродвее, ожидая подходящего момента, чтобы Диана могла незамеченной влиться в утреннюю толпу и вернуться домой. Девушка взглянула на него сонными глазами и попыталась улыбнуться.

– Будет тяжело смотреть, как ты женишься на Лиз, Генри… – Она хотела сказать что‑ то более значимое и прочувствованное, но в горле словно застрял комок, и она поняла, что больше ничего не сможет из себя выдавить.

Генри поцеловал ее в опущенные веки, и Диана, бросив на него последний взгляд, выскользнула из экипажа. Здесь и там спешили по своим делам люди, и никому не было дела до девушки в плаще.

Спустя некоторое время она уже была на аллее, уходившей от Девятнадцатой улицы к владениям Ван Дорансов и затем Холландов. Прошлой ночью девушка спустилась по решетке, что было почти столь же опасно, как и разгуливать по ночному Нью‑ Йорку. Но сейчас она выбрала более легкий путь: через заднюю дверь и лестницу для слуг. И очень скоро она очутилась в собственной комнате – в своем безопасном убежище. Однако комната выглядела по‑ другому – кто‑ то убрал в шкафы всю одежду, привел в порядок обувь. На кровати лежали шляпа и открытки, присланные Генри. Диана застыла на месте от страшной, отвратительной мысли, что кто‑ то заходил сюда прошлой ночью и рылся в ее вещах.

В последнее время опоздание становится обычным делом.

Это совершенно неприемлемо.

Настоящая леди появляется точно в обещанный час.

Миссис Гамильтон В. Бридфельт. Избранное из «Воспитания молодых леди», 1899 год

В девять тридцать утра Элизабет стояла на Бродвее, среди утренней суеты, оцепеневшая от безысходности и беспомощности. Творившийся на улице хаос – крики, грохот колес, шум, – все это не шло ни в какое сравнение с только что увиденным. Младшая сестра уже растворилась в толпе, но сам факт ее появления на Манхэттене рано утром подтвердил все подозрения Элизабет. Однако больше всего ее задело другое. Вышедший из экипажа мужчина тоже провожал глазами Диану, и взгляд его мало чем отличался от взгляда Вилла, когда он смотрел на нее, Элизабет.

Она так и не смогла заснуть всю ночь, терзаясь мыслями, как, каким образом может она утешить Пенелопу, спасти Диану и избежать свадьбы с порочным Генри Шунмейке– ром. Но сейчас она уже знала, что нужно делать. Девушка решила пешком пройтись по Пятой Авеню и встретиться с Пенелопой.

Все в доме были заняты предпраздничной кутерьмой, и Элизабет удалось уйти незамеченной.

Сегодня ночью она пришла к выводу, что ее жених – самый испорченный человек из всех, кого она знала. Однако взгляд, которым он провожал Диану, поколебал уверенность Элизабет. Она стояла и смотрела на него, на тоску в его глазах, осознав вдруг, что он и не собирался воспользоваться беззащитностью Дианы. Судя по всему, Генри и вправду любил ее сестру, и, возможно, Диана отвечала ему взаимностью.

Гнев ее исчез в считанные секунды. Она вдруг поняла, что все ее опасения были напрасны. Между ними проехал черный экипаж, и когда Элизабет вновь увидела Генри, тот повернулся, посмотрел на нее и кивнул, не отводя глаз. Только теперь Элизабет поняла, насколько они похожи: ему тоже приходилось жениться не по любви, вопреки своим желаниям, подчиняясь требованиям семьи, в то время как его сердце принадлежало другой. Генри снял шляпу и изящно поклонился ей. Элизабет медленно кивнула в ответ, показывая, что они вполне поняли друг друга, а затем слилась с толпой. Нужно было спешить, чтобы не опоздать на встречу.

С этой минуты все стало совершенно другим, но не менее сложным. Элизабет вдруг с грусгью подумала, насколько все было бы проще, если бы ее не существовало. Еще не дойдя до дома Хейзов, она уже знала, что нужно делать, и удивилась, насколько быстро и легко можно распутать весь этот клубок.

Повсюду мы видим отражение наших грехов:

в бледности лиц, стуке ветвей по стеклу,

странных перестановках привычных вещей.

Знаки божьи или игра воображения,

но мы не должны их пропускать.

Преподобный Нидлхауз. Избранное, 1896 год

Диана все еще стояла в оцепенении, придумывая, что же сделать с шляпой, как вдруг ее привел в чувство жуткий вопль с первого этажа. Она вздрогнула от неожиданности, а сердце сжалось в ледяной комок. Уходя вчера вечером из дома, она была уверена, что никто ничего не заметит – в последние дни до нее вообще никому не было дела. И прошедшая ночь казалась теперь волшебной, невероятно красивой сказкой, так внезапно оборвавшейся. В этом крике, доносящемся до нее в эти минуты, были сосредоточены гнев, горе, отчаяние, недоумение.

Диана смотрела на шляпу, лежащую прямо посреди кровати, и тщетно пыталась придумать достойное объяснение этому неоспоримому свидетельству ее дурного поведения, когда вдруг раздался еще один крик – душераздирающий крик горя.

Девушка быстро засунула шляпу под кровать и задвинула ее вглубь, подальше к стене. Она еще даже не переоделась и была в том самом платье, в котором уходила вчера из комнаты. Но приводить себя в порядок было уже слишком поздно, так что Диана лишь бегло окинула себя взглядом в зеркале.

Внешне ничего не изменилось, но внутренне она чувствовала себя намного старше. Вопли и стенания с нижнего этажа продолжались, так что Диане не оставалось ничего другого, кроме как быстро спуститься навстречу неизбежным обвинениям и мучительным признаниям.

Ворвавшись в гостиную, девушка увидела Пенелопу Хейз, непривычно взлохмаченную и помятую. Время от времени вскрикивая, она бессвязно пыталась что‑ то рассказать.

– Слава богу, ты здесь, – Эдит бросилась к Диане и схватила ее за руки.

– Как ты могла проспать так долго? – всхлипнула мать, обняв девушку и прижав к груди, – Не ведая, какая ужасная трагедия постигла всех нас…

– О чем это вы? – прошептала Диана, внезапно лишившись голоса. Она в недоумении взглянула на внезапно притихшую Пенелопу.

– Не знаю, как это пережить, – прошептала мать.

– Столько всего свалилось на семью, – вторила Эдит.

В эту минуту в комнату ворвалась Клэр.

– Я нашла на улице полицейского, он пообещал собрать людей и все обыскать. Миссис Холланд, принести вам соль?

– Да, Клэр, пожалуйста.

Обнявшись, женщины Холланд дошли до ближайшего дивана. Диана уже поняла, что дело не в ее безнравственном поведении, а случилось что‑ то намного более ужасное. Она еще раз взглянула на Пенелопу, чей вид выдавал в ней свидетельницу страшного несчастья.

– Так что произошло? – спросила Диана дрогнувшим голосом. Сердце ее колотилось так сильно, что, казалось, заглушало все вокруг.

Бледные, с покрасневшими от слез глазами, мать с тетей стиснули руки Дианы.

– Твоя сестра… – начала тетя Эдит срывающимся голосом– Она… она ушла от нас, Диана!

– Ушла? – тупо переспросила девушка. – Куда ушла?

Только теперь Диана поняла истинное значение всего того, что увидела сегодня утром. Все эти знаки… Шляпа в центре идеально заправленной кровати. Послание от Элизабет. С каждой секундой осознание становилось все страшнее и все мучительнее. Диана вдруг почувствовала, до какой степени она сама себе противна.

– Все случилось этим утром, – глухим голосом вмешалась Пенелопа, обретя, наконец, дар речи. Она подошла ближе и устроилась на шелковой подушке перед Дианой. Только теперь девушка заметала стекающие с платья Пенелопы капли воды, – Мы с Элизабет планировали навестить портного. Она очень нервничала из‑ за свадьбы, и я подумала, что прогулка у воды ее успокоит. Я сама правила лошадьми, чтобы она могла свободно говорить, и пыталась ее успокоить и подбодрить.

Пенелопа замолчала и судорожно всхлипнула, словно сдерживая рыдания, а Диана расширенными от ужаса глазами посмотрела па мать, ожидая продолжения этой кошмарной истории. Пенелопа собралась с мыслями и продолжила:

– У воды стоял странный человек, лошади испугались и понесли, и я не могла… и… и не удержала… не могла сдержать их!

Пенелопа разрыдалась.

– Элизабет выкинуло, – безжизненным голосом выговорила миссис Холланд, – В реку. Когда Пенелопа смогла обуздать лошадей и вернуться, ее уже не было видно.

– Это был мой новый фаэтон, очень быстрый, и с таким высоким сиденьем! Я попыталась найти ее в воде, но там было так холодно!

Ошеломленная Диана не хотела верить всему этому, но… слишком много совпадений, слишком много знаков. Шляпа на кровати, одежда, которую Элизабет убрала в шкаф. Она, без сомнения, догадалась, с кем провела эту ночь младшая сестра.

– Но как ее могло выбросить из экипажа, а Пенелопу нет? – спросила Диана. Она не хотела задавать этот вопрос, но ее терзало чувство вины, а спрятанный в корсаже крестик будто прожигал насквозь ее кожу, напоминая о содеянном. Сестра утонула из‑ за нее. – То есть она же не могла выброситься сама, ведь правда? – добавила она едва слышно.

В комнате воцарилось молчание, и Диана заметила, как вспыхнули на мгновение глаза Пенелопы.

– Пожалуйста, – промолвила Эдит, – не говори таких вещей! Иди лучше в свою комнату, побудь там. И не повторяй больше эти ужасные слова, иначе кто‑ нибудь обязательно услышит.

Диана словно только и ждала, чтобы ее отпустили. Не оглядываясь, она вышла в коридор. Сердце разрывалось от горя, руки дрожали. Может быть, по‑ своему Элизабет все же любила Генри, и предательство сестры толкнуло ее на страшный шаг? Диана вошла в комнату и тяжело опустилась на кровать. Ее вчерашний поступок не имел для нее никакого смысла, но привел к страшным последствиям. Она никогда по‑ настоящему ни о чем не жалела, а сейчас чувство вины убивало девушку. Диана упала на кровать и, зарывшись лицом в подушку, зарыдала.

…И затем американская принцесса, упавшая в воды Гудзона. Таинственное происшествие с Элизабет Холланд названо несчастным случаем, но слишком многое говорит об обратном. Слишком много странных деталей, включая свидетельства о том, что на реке видели высокого, худого и хорошо одетого мужчину…

Из колонки полицейских новостей «Нью‑ Йорк Империал», четверг, 5 октября 1899 год

В четверг утром Лина проснулась и начала тщательно готовиться к предстоящей встрече с Клэр. После долгих раздумий она выбрала темную юбку со светлой блузкой. Конечно же, не столь блистательный наряд, как красное платье, но Лина решила, что красный цвет не самый лучший для такого случая. К тому же выбранная одежда вполне подходила для того, чтобы впечатлить сестру, не вызвав зависти. Они с Клэр договорились встретиться в одиннадцать часов – единственное время, когда она почти наверняка не была нужна своей госпоже, – на скамейке в парке у площади Единства. Лине до сих пор было стыдно за свое пьяное поведение, и она надеялась, что если найдет Вилла, он никогда не узнает о том, как низко она пала. Ее даже радовал тот факт, что она почти ничего не помнила из событий той ночи. Зачесав волосы в свою обычную прическу – низкий пучок, – Лина взяла куртку и поспешила вниз по лестнице.

На улице лил дождь, и Лина подумала, что Клэр, возможно, не придет. Но ей все равно нужно было увидеться сегодня с сестрой: помимо всего прочего, Лина надеялась услышать от Клэр новости о Вилле. Так как внизу не оказалось свободных зонтов, Лина взяла номер «Нью‑ Йорк Империал», чтобы хоть как‑ то защититься от непогоды. Спешащие по улице люди прикрывались чем придется, а те, кто рискнул выйти под дождь без всего, мгновенно промокали до нитки.

Лина раскрыла газету, чтобы защитить хотя бы голову, и вдруг замерла в оцепенении, увидев промелькнувшее в заголовке имя Элизабет Холланд. Она быстро открыла репортаж на одиннадцатой странице и с бешено колотящимся сердцем прочла, что Элизабет Холланд упала в воды Гудзона и считается погибшей. Даже предсказание конца света через пару дней, напечатанное на соседней странице, удивило ее меньше. В Лине уживались самые разные чувства к Элизабет – обожание, ненависть, заиметь, гнев… Невозможно было поверить, что она могла вот так просто…умереть. Постепенно осознавая эту новость, Лина почувствовала, что у нее подкашиваются ноги и начинает кружиться голова.

Она все‑ таки заставила себя выйти под дождь, подняв газету над головой. Ноги мгновенно промокли, и она побежала, надеясь найти какое‑ нибудь укрытие до того, как газета окончательно намокнет. До парка было еще далеко, зато до гостиницы – места ее недавнего унижения – оставалось совсем немного.

Спрятавшись под навес перед цветочным магазином, девушка в оцепенении смотрела на спешащих прохожих и вдруг заметила человека под зонтом, наблюдавшего за ней с другой стороны улицы. Она почему‑ то вспомнила, как только что прочитала о высоком, стройном, хорошо одетом мужчине, которого видели на месте гибели Элизабет. Внезапно Лина занервничала. Она видела, как мужчина переходит улицу, направляясь к ней, и собралась бежать дальше, но газета так промокла, что уже никуда не годилась.

Рассмотрев приближающегося незнакомца, Лина вдруг с изумлением поняла, что это Тристан.

– Помните меня? – спросил он, закрывая ее своим громадным зонтом, по которому громко стучали капли дождя. Лицо Лины было совершенно мокрым, и тушь стекала с ресниц.

– Да, – тихо ответила она.

– Мисс Каролина, чье лицо я никак не могу забыть. Вижу, вы уже прочли «Империал», – произнес он, и Лина быстро отвела взгляд. Чернила растеклись и испачкали руки. – Что вы скажете, если мы отправимся пообедать, и я расскажу вам интересные подробности?

Лина кивнула в знак согласия. Она не знала, что делать. Промокшая, холодная, она чувствовала себя несчастной и виноватой. По крайней мере, больше не придется мокнуть под дождем. Тристан ободряюще улыбнулся. Стоя на бурлящей улице Нью‑ Йорка, Лина вдруг с ужасом поняла, что она, вполне возможно, тоже причастна к этой жуткой истории…

Трагическая гибель восходящей звезды высшего общества вдвойне тяжела, ибо в это самое воскресенье Элизабет Холланд должна была выйти замуж за самого завидного холостяка Нью‑ Йорка. Все, кто любил мисс Холланд, собрались сейчас под крышей дома ее жениха, Генри Шунмейкера. Отец жениха, Вильям Сакхауз Шунмейкер, поручил мэру Ван Вику выдать утроенное вознаграждение тому, кто найдет тело несчастной девушки. Много слухов сейчас ходит о мисс Пенелопе Хейз. Она была последней, кто видел Элизабет живой, и именно ей приписывается роман с молодым Шунмейкером.

Из Cité chatter в «Нью‑ Йорк Империал», пятница, 6 октября, 1899 год

Это невероятно! Это настоящий кошмар, что они не могут ничего найти! – гремел голос отца Генри в гостиной на Пятой Авеню. – Позор на голову мэра! Генри вздрогнул, услышав о том, как ловко отец связал гибель Элизабет с недееспособностью мэра. Ему самому приходилось стоять рядом и согласно кивать. Трагедия не допускала бесцеремонности, особенно перед репортерами из «Новостей Нью‑ Йорка» и родственниками и друзьями Элизабет, собравшимися в их доме в ожидании новостей о несчастной. Так что Генри стоял рядом с отцом и согласно кивал.

– Ни тела, – продолжал старший Шунмейкер, – Ни клочка одежды, ничего! А меж тем могло случиться все что угодно! Ее могло вытащить буксирное судно и продать в рабство: газеты каждую неделю сообщают о подобных ужасных случаях. И я настаиваю, что ответственность лежит на мэре! Он всего лишь марионетка в руках демократов и поэтому совершенно не способен принять самостоятельное решение.

– А вы, мистер Шунмейкер, – сказал журналист, обращаясь к Генри. – Что вы можете сказать о том, как ведутся поиски?

На это нечего было сказать, и потому Генри просто опустил глаза. Через мгновение отец вновь заговорил. Даже смерть невесты сына не могла отвлечь его от бесконечной грязной темы о нью‑ йоркской политике.

– Вот увидите, будет скандал с выборами! Все знают о их нечестной игре и о многочисленных подкупах. Скоро народ потребует голову мэра! Но… Ах, да, Элизабет. Сумма, назначенная мэром, столь мала, что просто оскорбительна. И мой сын, Генри… Посмотрите на него – он сломлен и едва может говорить.

Не в силах больше все это слушать, Генри отошел от отца к накрытому черной скатертью столу. Серебряные подносы со свежими фруктами, сладкие хлебцы, кофе. Генри дотянулся до граненого графина со скотчем и вновь наполнил бокал.

Последние несколько дней он жил в полном отрыве от реальности, словно со стороны наблюдая все происходившее.

Окружающий мир словно погрузился во тьму. Печальные лица, черный цвет… Люди избегали общения с ним, избегали смотреть ему в глаза и лишь кивали издалека в знак приветствия и сочувствия.

Несколько девушек поразвязнее – или просто поглупее – кидали на него игривые взгляды, но он их даже не замечал. Ему было жаль Элизабет, но еще больше – Диану. Он снова и снова вспоминал взгляд, подаренный ему Элизабет на углу Бродвея и Двадцать первой. В среду утром, как раз перед тем, как мир для него перевернулся. В ее глазах было столько нежности и печали, что ему показалось: она знает обо всех его дурных поступках и недостойных мыслях.

– Вам многие сочувствуют, – Генри обернулся и увидел уставшее, когда‑ то красивое лицо Кэрри Льюиса Лонгхорна, которого газеты называли старейшим холостяком Нью‑ Йорка. В свои семьдесят он так и не женился и славился своей коллекцией портретов самых разных красавиц. Генри был уверен, что среди них было и изображение Элизабет.

– Благодарю вас, сэр.

– Вы это переживете, молодой Шунмейкер, – промолвил старик, глядя в сторону. И уже уходя, добавил: – Я пережил.

Генри не отходил от столика, рассеянно глядя по сторонам. Родственники Элизабет сидели отдельно, заняв несколько кресел и пару диванов у большого окна. Он всегда думал, что в их семье четыре человека, а оказалось больше двадцати. Кузены, тети и дяди, не показывавшиеся, пока все было хорошо, сейчас собрались вокруг миссис Холланд и ее теперь уже единственной дочери. Лицо ее было покрыто черной вуалью, а взгляд постоянно опущен, так что невозможно было встретиться с ней глазами. Диана сидела неподвижно и казалась абсолютно безразличной ко всему, что происходило вокруг.

Если последние пару недель Генри уже задумывался над необходимостью стать серьезным человеком, последние два дня сделали его таким. Смерть девушки его круга казалась невозможной, немыслимой. Но гибель девушки, с которой он был связан и о которой так мало знал, вызывала гнев и невыносимое чувство вины.

Генри подозревал, что, веди он себя по‑ другому, более достойно и осмотрительно, ничего этого не случилось бы. Сейчас он пытался держать себя в руках и не смотреть слишком часто в сторону Дианы.

Это было жестокое испытание – быть с ней под одной крышей и одновременно на таком расстоянии. Генри понимал, в каком состоянии она находится, и знал, что та ночь вдвоем теперь будет для нее мучительным воспоминанием.

Он всей душой стремился заговорить с ней, услышать голос, узнать, что она не винит его в смерти сестры. Что не питает к нему ненависти. Но не было никакой возможности подойти к ней из‑ за плотной стены родственников и знакомых. Генри тяжело вздохнул и повернулся к наполненному бокалу.

– Тебе сейчас явно нужен товарищ, – Генри поднял взгляд от скотча и увидел Тедди Каттинга. Краем глаза заметил, что Диана вновь отказалась от предложенной еды, и повернулся к другу.

Тедди был в черном пиджаке, с белой розой в петлице. Она стала символом Элизабет, и очень многие джентльмены сегодня прикололи этот цветок к своей одежде. Генри был без розы – но только потому, что оставил где‑ то пиджак. Все равно в такой день никто не стал бы осуждать его за не самый подобающий вид.

– Да, – глухо ответил он, позволил Тедди взять себя под руку и увести в соседнюю комнату.

– Мы должны помочь. Надо хоть что‑ то делать! Вряд ли рабочие на реке проявят столько же рвения в поисках Элизабет. Возьмем «Элизиан» и посмотрим, что можно сделать.

– Возможно, – уныло отозвался Генри. Они прошли в свободную от гостей комнату, и Генри понял вдруг, что именно в ней объявили о его помолвке. От воспоминаний о своем поведении, от того, что он желал Элизабет исчезновения, становилось еще хуже.

– С трудом могу заставить себя что‑ то делать…

– Все это так ужасно. Невыносимо, – вздохнул Тедди, в покрасневших глазах которого отражалось отчаяние. – Похоже, что сегодня мир изменился, тебе не кажется? Помнишь наш разговор на скачках? – Он замолчал в ужасе и покачал головой. – И теперь она умерла.

Генри прекрасно помнил и не мог смотреть на друга, он лишь благодарил бога, что Тедди не видел то странное выражение на лице Элизабет в день, когда она умерла.

– Ты сохранил статус холостяка и сможешь вернуться к одиночеству и всем тем девицам, что пытаются повиснуть у тебя на шее… – Тедди попытался пошутить и взглянул на друга, когда тот не рассмеялся, – Прости, я не это имел в виду. Я просто… шокирован.

Генри кивнул и положил руку на плечо Тедди, показав, что все понимает, потом отпил скотч.

– Я все пью, но, похоже, совсем не пьянею. Спасибо, что поговорил со мной. Даже просто слышать твой голос уже лучше, чем оставаться наедине со своими мыслями.

Тедди кивнул.

– В любом случае, нам нужно что‑ то предпринять. Присоединимся к спасателям? Или сами что‑ нибудь придумаем?

Генри попытался улыбнуться другу.

– Что‑ нибудь сделаем, обязательно. И еще… Я беспокоюсь о сестре Элизабет, Ди… Диане. Не хотел бы уйти без…

– Без чего?

– Просто я смотрю на нее. Она так несчастна… Представляю, через что ей приходится пройти. И она так прелестна! Может быть, потом…

Генри замолчал. Может быть, потом он женится на Диане. И это будет началом его счастливой жизни.

– Генри, – Тедди укоризненно взглянул на друга и покачал головой, – Ты потерял то, что нельзя заменить. Понимаю, что ты, возможно, хочешь попытаться. Но твои слова… Не говори этого больше. Никому. Это неправильно.

Тедди направился в гостиную. Ошеломленный Генри сейчас больше всего хотел забрать свои слова назад и никому никогда больше не рассказывать о своей любви к Диане.

– Тедди, я…

– Генри, все в порядке, – перебил его друг. И через пару секунд оба вздрогнули от пронзительных звуков.

Войдя в гостиную, молодые люди увидели Пенелопу Хейз: она стояла на коленях в центре комнаты, воздев руки к потолку и преувеличенно громко рыдая. В черном, но без вуали.

– Пошли отсюда, посмотрим, что можно сделать, – с отвращением произнес Тедди.

От увиденного Генри передернуло. Он хотел каким‑ то образом встретиться взглядом с Дианой и сказать ей, насколько фальшиво и лицемерно ведет себя Пенелопа. И тут произошло чудо. Пока все смотрели на этот «спектакль», Диана подняла вуаль и взглянула прямо на Генри. Ее печальный, безутешный взгляд дал ему понять, что она прекрасно видит всю эту фальшь. Между ними, направляясь к Пенелопе, прошел один из присутствовавших, и когда Генри вновь увидел Диану, вуаль уже была опущена. Он с тоской подумал о том, сможет ли когда‑ нибудь вновь смотреть ей прямо в глаза…

Общественность убита горем, Пятая Авеню пуста, отменены все развлечения. Сегодня самый печальный день в истории города, ведь в десять часов утра в Церкви Благодати состоятся похороны мисс Элизабет Холланд.

Из колонки светских новостей «Нью‑ Йорк Империал», воскресенье, 8 октября, 1899 год

Диана сидела неподвижно, пока Клэр расчесывала и заплетала ей волосы. Прическа получится проще обычной и будет скрыта под шляпой. Да и в любом случае, никому не будет дела до того, как она выглядит. За несколько дней лицо девушки опухло от слез. Посмотрев в зеркало, она заметила, что и Клэр напудрилась, чтобы скрыть следы рыданий.

– Все будет хорошо, – услышала девушка собственный голос, хотя едва ли в это верила.

– О, мисс Диана, – всхлипнула Клэр, обнимая хозяйку, – бедняжка.

Диана выдавила слабую улыбку, не мешая Клэр успокаивать себя.

– До сих пор невозможно в это поверить, – вздохнула она, когда служанка закончила с прической.

– Знаю, знаю. Но сегодня ее похоронят, и все постепенно смирятся с этой ужасной потерей.

Диана провела пальцами по векам, надеясь хоть каким‑ нибудь образом заставить их выглядеть свежее. Уже седьмой день она пребывала в скорби, окруженная кузинами, дядями и тетями. Их речи были неизменно короткими и сочувствующими. Они постоянно перемещались между гостиной Шунмейкеров, не оставлявших надежду узнать что‑ нибудь об Элизабет или найти тело, и гостиной Холландов в Грамерси.

Диане казалось, что теперь она до конца жизни будет винить себя в смерти сестры.

Она совершила мерзкий поступок. Она понимала это с самого начала, но теперь стыд и сожаление поглотили все другие чувства. Она преступница и заслуживает того, чтобы выглядеть плохо. Она надеялась, что так оно и было.

– Ну все, мы готовы, – сказала Клэр, прикрепив вуаль в шляпке Дианы, чтобы закрыть опухшие глаза. Девушка покорно ждала, пока служанка осматривала платье. Именно его Диана надевала и после смерти отца. Никаких кружев и украшений, сплошной черный цвет, простой корсет, длинные рукава.

– Я бы хотела, чтобы ты пошла с нами.

– Знаю, – ответила Клэр, одной рукой обнимая Диану и ведя к двери, – Но нужно приготовить обед. Кто знает, сколько народу может прийти – конечно же, все Холлан– ды, бедный мистер Шунмейкер с родней, все ваши кузены со стороны Гансвуртов, и…

Диана положила голову на плечо Клэр, и, пока они спускались по лестнице, служанка перечисляла все, что надо переделать по дому до конца похорон. Перечень повседневных дел, как ни странно, успокаивал. Когда они дошли до дверей в гостиную, Диана улыбнулась, поцеловала Клэр в щеку и дальше уже пошла одна.

Мебель закрыли черными чехлами, воздух был тяжелым от ароматов сотен букетов, которые были расставлены по всему дому, везде, где только можно.

На улице было серо и пасмурно, в окна пробивался тусклый безрадостный свет.

Несколько родственников в черных одеяниях приветствовали Диану сочувствующими взглядами, но она ждала лишь окончания церемонии, тая скорбь внутри себя и не желая демонстрировать ее окружающим.

– О, Ди… Ди! – Диана резко повернулась и увидела спешившую к ней Пенелопу. Лучшая подруга сестры выглядела до неприличия великолепно в развевающемся черном платье с широкой юбкой. Голубые глаза сияли, словно по– еле танца, а на голове красовались роскошнейшие страусиные перья из всех, когда‑ либо виденных Дианой. Она внезапно вспомнила, как Генри охарактеризовал Пенелопу. Дикарка.

– Ди, как же ты смогла встать сегодня? – выпалила гостья, дотягиваясь до рук Дианы, обтянутых черными перчатками.

– А как ты? – холодно ответила Диана, отдаляясь от Пенелопы.

– О, конечно же, не могла. – Пенелопа все еще играла на публику, но теперь уже без дрожи в голосе.

– Да, верно, – Диана старалась говорить спокойно, хотя испытывала глубочайшее отвращение к Пенелопе за ее лицемерие. Мисс Хейз, без сомнений, был на руку такой поворот событий. Да как она вообще посмела заявиться в дом Холландов? – Пенелопа, все прекрасно знают о твоей великой скорби, – продолжила Диана низким, проникнутым ненавистью голосом, – Мы все прекрасно видим, как ты страдаешь. Но почему бы тебе не успокоиться, чтобы все остальные могли от тебя немного отдохнуть?

– Но Диана, – промолвила Пенелопа столь тихо, что более никто не смог услышать ее слова. – Я понятия не имею, о чем ты говоришь.

– Лгунья, – Диана порадовалась вуали на лице, приглушавшей голос и скрывавшей гневный блеск в глазах, – Такая фальшивка! – добавила она громким шепотом, и ее услышала стоявшая поблизости тетя Эдит.

Она попросила прощения у кузенов Гансвуртов, и через мгновение над Дианой уже нависала матушка. Пенелопа продолжала спокойно стоять рядом, разглядывая всех большими голубыми глазами, а мать взяла Диану за локоть и увела в коридор, приказав закрыть двери.

Диана рассеянно выслушивала упреки матери, а почувствовав пощечину, вздрогнула скорее от неожиданности, чем от боли.

– За что?

– Диана, прошу, веди себя сегодня хорошо! Я больше не потерплю твоих выкрутасов и твоей грубости. Ты – все, что у меня осталось, нужно научиться беречь имя семьи, – устало выговорила мать, поднимая на дочь красные от слез глаза. Диана вдруг осознала, что весь мир матери рухнул, и она с трудом держится, – Пожалуйста, не разочаровывай меня сегодня, ведь мы же провожаем Элизабет, – Диана покорно склонила голову, – Спасибо за понимание. А теперь иди в маленькую гостиную и возвращайся, когда тебе станет лучше. Присоединишься к кортежу чуть позже. Ты слишком волнуешься в окружении людей.

Диана хотела сказать что‑ нибудь утешительное, но смогла лишь кивнуть и молча отправиться в комнату в другой стороне коридора. Комната преобразилась до неузнаваемости. Старинные вазы ручной работы, все статуэтки и безделушки – все пропало. Не было даже картины, под которой она впервые встретила Генри Шунмейкера. В комнате не осталось даже букета. Бедная матушка – она все продала!