В окопах Сталинграда Виктор Платонович Некрасов 18 страница

— Ну, что тебе стоит… Просят же тебя люди. Не будь свиньей.

— Отстань, говорят тебе, чего пристал!

— Ну, прочти… Ну что тебе стоит. Хоть десять строчек.

— Каких десять строчек?

— Да вот. Речуху его. Интересно же… Ей-богу, интересно.

Он сует мне прямо в лицо грязный обрывок какой-то немецкой газеты.

— Что за чушь?

— Да ты прочти.

Буквы прыгают перед глазами — непривычные, готические. Дегенеративная физиономия Гитлера — поджатые губы, тяжелые веки, громадный, идиотский козырек.

«Фелькишер Беобахтер»…

Речь фюрера в Мюнхене 9 ноября 1942 года — почти три месяца назад…

«Сталинград наш! В нескольких домах сидят еще русские. Ну и пусть сидят. Это их личное дело. А наше дело сделано. Город, носящий имя Сталина, в наших руках. Величайшая русская артерия — Волга — парализована. И нет такой силы в мире, которая может нас сдвинуть с этого места.

Это говорю вам я — человек, ни разу вас не обманывавший, человек, на которого провидение возложило бремя и ответственность за эту величайшую в истории человечества войну. Я знаю — вы верите мне, и вы можете быть уверены — я повторяю со всей ответственностью перед богом и историей, — из Сталинграда мы никогда не уйдем. Никогда. Как бы ни хотели этого большевики…»

Чумак трясется от смеха.

— Ай да Адольф! Ну и молодец! Ей-богу, молодец. Как по писаному вышло. Валега, налей-ка по этому случаю.

Валега наливает. Чумак переворачивается на живот и подпирает голову руками.

— А почему, инженер? Почему? Объясни мне.

— Что почему?

— Почему все так вышло? А? Помнишь, как долбали нас в сентябре? И все-таки не вышло. Почему? Почему не спихнули нас в Волгу?

У меня кружится голова — после госпиталя я все-таки слаб.

— Лисагор, объясни ему, почему. А я немножко того, прогуляюсь.

Я встаю и, шатаясь, выхожу в отверстие, бывшее, должно быть, когда-то дверью.

Какое высокое, прозрачное небо — чистое-чистое, ни облачка, ни самолета. Только ракеты. И бледная, совсем растерявшаяся звездочка среди них. И Волга — широкая, спокойная, гладкая, в одном только месте — против водокачки — не замерзла. Говорят, она никогда здесь не замерзает.

Величайшая русская артерия… Парализована, говорят… Ну и дурак! Ну и дурак! «В нескольких домах сидят еще русские. Пусть сидят. Это их личное дело…»

Вот они — эти несколько домов. Вот он — Мамаев, плоский, некрасивый. И точно прыщи — два прыща на макушке — баки… Ох, и замучили они нас! Даже сейчас противно смотреть… А за теми вот красными развалинами, — только стены, как решето, остались, — начинались позиции Родимцева, полоска в двести метров шириной… Подумать только — двести метров, каких-нибудь несчастных двести метров… Всю Белоруссию пройти, Украину, Донбасс, Калмыцкие степи и не дойти двести метров… Хо-хо!

А Чумак спрашивает — почему? Не кто-нибудь, а именно Чумак. Это мне больше всего нравится. Может быть, еще Ширяев, Фарбер спросят меня, почему? Или тот старичок-пулеметчик, который три дня пролежал у своего пулемета, отрезанный от всех, и стрелял до тех пор, пока не кончились патроны? А потом с пулеметом на берег приполз. И даже пустые коробки из-под патронов приволок. «Зачем добро бросать — пригодится». Я не помню даже его фамилию. Помню только лицо его — бородатое, с глазами-щелочками и пилоткой поперек головы. Может, он тоже спросит меня, почему? Или тот пацан-сибирячок, который все время смолку жевал? Если б жив остался, тоже, вероятно, спросил бы — почему. Лисагор рассказал мне, как он погиб. Я его всего несколько дней знал — его прислали незадолго до моего ранения. Веселый, смышленый такой, прибауточник. С двумя противотанковыми гранатами подбежал вплотную к подбитому танку и обе в амбразуру бросил…

Эх, Чумак, Чумак — матросская душа — ну и глупые же ты вопросы задаешь! Идешь сейчас ко мне и бутылка у тебя в руке, и ни черта, ни черта ты не понимаешь… Иди сюда. Иди, иди. Давай обнимемся… Мы оба с тобой выпили немножко. А пьяные всегда обнимаются. Это вовсе не сентиментальность, упаси бог… И Валегу давай. Давай-давай… Пей, оруженосец… Пей за победу. Видишь, что фрицы с городом сделали? Кирпич — и больше ничего… А мы вот живы. А город… Новый выстроим. Правда, Валега? А фрицам — капут. Вон идут, видишь, рюкзаки свои тащат и одеяла… О Берлине вспоминают, о фрау своих. Ты хочешь в Берлин, Валега? Я хочу. Ужасно хочу… И побываем мы там с тобой — увидишь. Обязательно побываем. По дороге только в Киев забежим на минутку, на стариков моих посмотреть. Хорошие они у меня, старики, ей-богу… Давай выпьем за них — есть там еще, Чумак?

И мы пьем. За стариков пьем, за Киев, за Берлин и еще за что-то, не помню уже за что. А кругом все стреляют и стреляют, и небо совсем уже фиолетовое, и визжат ракеты, и где-то совсем рядом наяривает кто-то на балалайке «барыню»…

— Товарищ лейтенант, разрешите обратиться.

— Чего там еще?

— Начальник штаба вызывает.

— А ты кто такой?

— Связной штаба.

— Ну?

— Велено всех к восемнадцать ноль ноль собрать. На КП в овраге.

— С ума спятил… Сегодня выходной, праздник.

— Мое дело маленькое, товарищ лейтенант. Начальник штаба приказал, а я передал.

— Да ты толком объясни. А то — приказал, передал. На банкет, что ли, вызывает? По случаю победы?

Связной смеется.

— Северную группировку, слыхал, завтра доканчивать будут. На «Баррикадах». Нашу и тридцать девятую бросают туда…

Вот те на!

Чумак ищет в темноте бушлат, пояс. Шарит по земле. Лисагор отряхивает солому с шинели.

— Валега, собирай монатки и живо за Гаркушей. Во втором дворе отсюда, в подвале… Раз-два!

Валега срывается.

— Лопаты чтоб не забыл, смотри! — И, повернувшись ко мне: — Ну что, инженер, пошли НП копать. С места в карьер — мозоли наращивать.

— Лопат хватит?

— Хватит. Каждому по лопате. Мне, тебе, Гаркуше, Валеге. За ночь сделаем — факт. А, может, и в доме где-нибудь пристроимся из окна. Пошли!

На улице слышен зычный чумаковский голос:

— В колонну по четыре… Стр-рр-роевым. С места песню… Ша-а-агом мар-р-рш!

А во взводе у него всего три человека…

Лисагор хлопает меня по плечу:

— Не вышло к Игорю твоему сходить. Всегда у нас с тобой так… Завтра придется. Дай бог, живы останемся.

Где-то высоко-высоко в небе тарахтит «кукурузник», ночной дозор. Над «Баррикадами» зажигаются «фонари». Наши «фонари», не немецкие. Некому уже у немцев зажигать их. Да и незачем…

Длинной зеленой вереницей плетутся они к Волге. Молчат. А сзади сержант — молоденький, курносый, в зубах длинная изогнутая трубка с болтающейся кисточкой. Подмигивает на ходу.

— Экскурсантов веду. Волгу посмотреть хотят…

И весело, заразительно смеется.

Об издании

Переплет, фронтиспис, заставки и концовки художника В. Богаткина.

Редактор Воронова Р. М.

Набрано и отпечатано под наблюдением редактора майора Ворожцова Г. А.

Технический редактор Коновалова Е. К.

Корректор Назарова О. М.

Г 85723. Изд. № 1/1538/1564/Л.

Подписано к печати 22. 11. 47

Объём 21 1/4 п. л.

Зак. № 36784.

Цена 6 руб.