One Direction 7 страница

— Меня медленно убивало то, что мне пришлось отказаться от тебя, Рун. Меня убивало осознание того, что я не знала, что ты делал по другую сторону Атлантики. — Я нервно вдохнула. — Но больнее всего было видеть, как ты целуешь ту девушку.

Рун побледнел, его щеки стали пепельными. Я покачала головой.

— У меня нет никакого права ревновать. Все это — моя вина. Все... я знаю это. Тем не менее, я так сильно ревную, что кажется, будто могу умереть от этой боли. — Я убрала руку с его рта. Подняв на него взгляд, умоляя своими глазами, я добавила: — Поэтому, пожалуйста... пожалуйста, отпусти меня. Я не могу быть здесь, не сейчас.

Рун не двигался. Я видела шок на его лице. Используя это в свою пользу, я вырвала свою руку из его и мгновенно открыла дверь. Не оглядываясь назад и не мешкая, я прорвалась, протолкнулась мимо Эйвери, которая рассерженная ждала в коридоре.

И побежала. Я пробежала мимо Руби и Джори, мимо Дикона и Джадсона, которые столпились в коридоре и наблюдали за разворачивающейся драмой. Я пробежала мимо множество пьяных учеников. Бежала пока не оказалась за дверью в прохладе ночи. И затем я снова побежала. Я просто бежала так быстро, как могла, так далеко от Руна, как могла.

— Рун! — я услышала пронзительный голос на расстоянии, а затем мужской голос, который добавил:

— Рун, куда ты собрался, мужик?

Но я не позволила этому удерживать себя.

Резко повернув направо, я увидела вход в парк. В нем было темно, и парк не был хорошо освещен, но это был кратчайший путь домой.

Прямо сейчас я бы отдала все, чтобы оказаться дома.

Ворота были открыты. Мои ноги вели меня по темной усаженной деревьями тропинке, неся меня вглубь парка.

Я затрудненно дышала. Мои ноги болели, когда ступни ударялись о жесткий асфальт через балетки. Я повернула налево, направившись в вишневую рощу, где расслышала шаги позади себя.

Внезапно испугавшись, я повернула голову. Рун бежал вслед за мной. Мое сердце забилось быстрее, но на сей раз это не имело ничего общего с физической нагрузкой, а с выражением решимости на лице Руна. Рун быстро нагнал меня.

Я пробежала еще несколько метров, затем поняла, что это бесполезно. Когда я вошла в вишневую рощу, место, которое было мне так хорошо знакомо— место, которое было хорошо знакомо и ему, — я замедлила темп и, наконец, полностью остановилась.

Мгновение спустя я услышала, что Рун вошел в рощу опавших деревьев. Я слышала его тяжелое дыхание, отдающееся в холодном воздухе.

Я ощущала, что он идет позади меня.

Медленно я повернулась и встретилась лицом к лицу с Руном. Его обе руки были у него в волосах, схватившись за пряди. В его голубых глазах отражалась мука. Воздух вокруг нас потрескивал от напряжения, когда мы уставились друг на друга в тишине. Наши груди тяжело поднимались и опадали, щеки раскраснелись.

Затем взгляд Руна переместился на мои губы, и он рванул вперед. Он сделал два шага и выплюнул один резкий вопрос:

— Почему?

Он стиснул зубы, когда ждал моего ответа. Я опустила взгляд, слезы наполнили мои глаза, когда я покачала головой и умоляла:

— Пожалуйста... нет...

Рун провел рукой по своему лицу. Это упрямое выражение, которое я знала так хорошо, исказило его черты лица.

— Нет! Боже, Поппи. Почему? Почему ты сделала это?

Я мгновенно была отвлечена его сильным акцентом, хрипотцой в его уже низком, скрипучем голосе. На протяжении многих лет проведенных здесь с детства, норвежский акцент почти исчез. Но сейчас его английский был перекрыт сильным скандинавским языком. Это напомнило мне о том дне, когда мы встретились на улице в пять лет.

Но когда я увидела, что его лицо покраснело от гнева, я быстро вспомнила, что прямо сейчас это не имеет никакого значения. Нам больше было не по пять лет. Не было ничего невинного. Случилось слишком много всего.

И я все еще не могла рассказать ему.

— Поппи, — настоял он, его голос стал громче, когда он сделал шаг ближе. — Какого черта ты сделала это? Почему ты так и не перезвонила мне? Почему вы все переехали? Где, черт побери, ты была? Какого черта произошло?

Рун начал ускоряться, его мышцы перекатывались под футболкой. Холодный ветер пронесся по роще и взметнул его волосы назад. Остановившись на месте, он выплюнул:

— Ты обещала. Ты обещала, что дождешься моего возвращения. Все было хорошо, пока в один день ты не перестала отвечать на мои звонки. Я звонил и звонил, но ты не отвечала. Никаких сообщений, ничего!

Он двигался, пока его ноги в ботинках не оказались прямо напротив моих.

— Скажи мне! Скажи мне прямо сейчас! — Вся его кожа была испещрена красными пятнами от гнева. — Я, черт побери, заслуживаю знать!

Я вздрогнула на злость в его голосе. Вздрогнула от яда в его словах. Вздрогнула из-за незнакомца передо мной.

Прежний Рун никогда не говорил со мной так. Но затем я напомнила себе, что прежнего Руна больше не было.

— Я-я не могу, — я заикалась, еле шепча. Подняв взгляд, я увидела недоверчивое выражение на его лице. — Пожалуйста, Рун, — умоляла я. — Не дави на меня. Просто оставь меня в покое, — я сглотнула, затем заставила себя сказать: — Оставь нас... жить в прошлом. Мы должны двигаться дальше.

Рун отдернул голову так, как будто я ударила его.

Затем он рассмеялся. Он рассмеялся, но в его смехе не было веселья. Он был наполнен гневом и покрыт яростью.

Рун сделал шаг назад. Его руки дрожали по бокам, и он рассмеялся еще раз. Ледяным тоном он потребовал:

— Расскажи мне.

Я покачала головой, пытаясь протестовать. Он запустил руку в волосы в раздражении.

— Расскажи мне, — повторил он. Его голос опустился на октаву и излучал угрозу.

На этот раз я не покачала головой. От печали я оцепенела. От печали видеть Руна таким. Он всегда был спокойным и замкнутым. Его мама часто говорила мне, что Рун всегда был угрюмым ребенком. Она всегда боялась, что он будет приносить проблемы. Она говорила, что его врожденная предрасположенность — огрызаться на людей и держать все в себе. Когда он был ребенком, она заметила у него резкую смену настроения, его наклонности были больше негативные, чем позитивные.

«Но затем он нашел тебя, — говорила она. — Он нашел тебя. Ты научила его своими словами и действиями, что жизнь не всегда должна быть серьезной. Что жизнь нужна для того, чтобы жить. Что жизнь — одно великое приключение, жить нужно было полной и насыщенной жизнью».

Его мама была права во всем.

Когда я наблюдала, как этот мальчик источает темноту, я осознала, что это был тот Рун, которым ожидала миссис Кристиансен — нет, боялась — он станет. Это была та врожденная переменчивость настроения, которая укрывалась под поверхностью других качеств ее сына.

Склонность к тьме, не к свету.

Молча я решила развернуться. Оставить Руна в одиночестве с его гневом.

Лунные сердца и солнечные улыбки. Я повторяла мантру бабушки в своей голове. Я зажмурила глаза и пыталась оттолкнуть боль, что грозила затопить меня. Пыталась предотвратить эту боль в груди, боль, которая говорила мне то, во что я не хотела верить.

Что я сотворила это с Руном.

Я начала двигаться вперед, чтобы уйти, самосохранение захватило контроль. Когда я сделала это, то ощутила пальцы вокруг своего запястья и развернулась.

Зрачки Руна были поглощены его кристально-голубыми радужками.

— Нет! Стой здесь и расскажи мне. — Он сделал глубокий вдох и, потеряв контроль, закричал: — Скажи мне, какого черта ты оставила меня одного!

На этот раз его злость была безгранична. На этот раз в его словах была сила пощечины. Вишневая роща поплыла передо мной, мне потребовалось время, чтобы осознать, что слезы застилали мой взор.

Слеза покатилась по моей щеке, мрачный взгляд Руна не дрогнул.

— Кто ты? — прошептала я. Я покачала головой, когда Рун продолжал пялиться на меня, небольшая морщинка в углу глаза была единственным свидетельством, что мои слова оказали хоть какой-то эффект на него. — Кем ты стал? — Я посмотрела на пальцы, которые все еще держали мое запястье. Чувствуя комок в горле, я сказала: — Где мальчик, которого я любила? — Рискнув еще раз посмотреть в его лицо, я прошептала: — Где мой Рун?

Внезапно Рун отцепил свои пальцы от моей руки, как будто моя кожа обжигала. Мерзкий смех слетел с его губ, когда он пригвоздил меня взглядом. Он поднял руку и нежно погладил мои волосы — противоречиво мягкий жест по сравнению с ядом, который он выдал:

— Ты хочешь узнать, куда делся тот мальчик? — Я сглотнула, когда он рассматривал каждую часть моего лица — каждую черточку, кроме моих глаз. — Ты хочешь узнать, куда делся твой Рун? — Он скривил губы в отвращении. Как будто мой Рун был кем-то недостойным. Как будто мой Рун не стоил всей любви, что я чувствовала к нему.

Склонившись, он встретился со мной взглядом, его взгляд был таким суровым, отчего мурашки поползли по моей спине. Он резко прошептал:

— Тот Рун умер, когда ты оставила его одного. — Я пыталась отвернуться, но Рун преградил мне путь, не давая избежать его уничтожающей жестокости. Я втянула резкий вдох, но Рун не закончил. В его глазах я видела, что он далек от конца.

— Я ждал тебя, — сказал он. — Я ждал и ждал, что ты позвонишь и все объяснишь. Я звонил всем, кого знал здесь, пытаясь найти тебя. Но ты исчезла. Уехала заботиться о какой-то больной тете, о существовании которой я даже не знал. Твой отец не стал говорить со мной, когда я пытался, ты полностью отгородилась от меня. — Он сжал губы, когда пытался облегчить боль. Я видела это. Видела боль в каждом его движении, в каждом слове, он снова перенесся в болезненные воспоминания.

— Я говорил себе потерпеть, что со временем ты все объяснишь. Но когда дни превратились в недели, а недели в месяцы, я перестал надеяться. Вместо этого я погрузился в боль. Вместо этого я погрузился в темноту, которую ты создала. Когда прошел год, и мои письма и сообщения остались без ответа, я позволил боли поглотить меня, пока ничего не осталось от прежнего Руна. Потому что пришел такой день, когда я не смог смотреть в зеркало, не смог больше быть на месте того Руна. Потому что у того Руна была ты. У того Руна была Поппимин. У того Руна было целое сердце. Твоя половинка и моя. Но твоя половинка бросила меня. Она исчезла, и я позволил тому, что во мне есть сейчас, пустить корни. Темноте. Боли. Гребаной куче злости.

Рун наклонился, пока его дыхание не опалило мое лицо.

— Ты сделала меня таким, Поппи. Тот Рун, которого ты знала, умер, когда ты превратилась в суку и нарушила каждое свое обещание.

Я отшатнулась, не в состоянии сохранить равновесие от его слов. Его слова были как пули в мое сердце. На лице Руна не выражалось ни капли сожаления. Я не видела сочувствия в его взгляде. Просто холодная, жесткая правда.

Он имел в виду каждое слово.

Затем, взяв с него пример, я позволила гневу завладеть мной. Я передала контроль всему гневу, что был внутри меня. Я бросилась вперед и ударила Руна в грудь. Не ожидая, что он хоть шелохнется. Я была удивлена, что он отшатнулся, прежде чем быстро вернул равновесие.

Но я не остановилась.

Я ударила его снова, обжигающие слезы катились по моему лицу. Я снова и снова била его по груди. Крепко стоя на земле, Рун не шелохнулся. Поэтому я била энергично. Всхлип сорвался с моих губ, когда я ударила его по туловищу, мышцы перекатывались под его футболкой, пока я высвобождала все, что накопилось внутри меня.

— Я ненавижу тебя! — я кричала во всю силу своих легких. — Я ненавижу тебя за это! Я ненавижу человека, которым ты стал! Я ненавижу вас обоих! — я задыхалась от криков и пошатнулась, изможденная.

Видя, что его взгляд по-прежнему решительно направлен на меня, я использовала последнюю каплю своей энергии, чтобы крикнуть:

— Я спасала тебя, Рун! Я спасала тебя от боли. Я спасала тебя от чувства беспомощности, которое охватило всех, кого я люблю.

Светло-русые брови Руна слились в одну хмурую линию над его глазами. Замешательство исказило его красивое лицо.

Я сделала еще один шаг назад.

— Потому что я не могла видеть тебя, не могла вынести саму мысль, что ты увидишь то, что случится со мной. Я не могла сделать это с тобой, когда ты был так далеко. — Всхлип покинул мое горло. Так много всхлипов, что моя грудь захрипела от напряжения.

Я закашляла, прочищая горло, и двинулась вперед туда, где Рун все еще стоял как статуя. Положив руку на сердце, я сказала хриплым голосом:

— Я должна была бороться. Отдать на это все силы. Я должна была попытаться. И больше всего на свете я хотела, чтобы ты был рядом все это время. — Мои мокрые ресницы начали сохнуть на прохладном воздухе. — Ты бы бросил все, чтобы попытаться добраться до меня. Ты уже ненавидел своих родителей, ненавидел свою жизнь в Осло, я могла слышать это каждый раз, когда мы говорили. Ты становился таким жестоким. Как бы ты смог совладать с этим?

В моей голове пульсировало, головная боль атаковала меня.

Мне нужно было уйти. Мне нужно было уйти от всего этого. Я попятилась. Рун по-прежнему стоял неподвижно. Я даже не была уверена, что он моргал.

— Мне нужно идти, Рун. — Я схватилась за грудь, зная, что последний кусочек моего сердца разобьется после следующих слов: — Просто оставь всё как есть, в вишневой роще, которую мы так сильно любили. Позволь нам закончить, что мы должны... что бы у нас ни было. — Мой голос почти затих, но собрав все силы, я сказала: — Я буду держаться от тебя подальше. Ты держись подальше от меня. Мы, наконец, оставим нас в прошлом. Потому что таков наш путь. — Я отвела взгляд, не желая видеть боль в глазах Руна. — Я не вынесу всю эту боль, — я слабо рассмеялась.

— Мне нужны лунные сердца и солнечные улыбки, — я улыбнулась про себя. — Вот, что держит меня. Я не перестала верить в красоту мира. Я не позволю этому разрушить меня. — Я заставила себя посмотреть на Руна. — И я не буду причиной того, что кому-то еще больно.

Когда повернула голову, я увидела, что агония исказила лицо Руна. Но я не задержалась. Я побежала. Бежала быстро, только сумев преодолеть свое любимое дерево, когда Рун схватил меня за руку и развернул снова.

— Что? — потребовал он. — О чем, черт побери, ты говоришь? — Он отрывисто дышал. — Ты ничего не объяснила! Ты заявила, что спасаешь и бережешь меня. Но от чего? Что, по твоему мнению, я не смогу выдержать?

— Рун, пожалуйста, — умоляла я, и оттолкнула его. Он был возле меня в мгновение ока: руки на моих плечах, удерживая меня на месте.

— Ответь мне! — закричал он.

Я снова оттолкнула его.

— Отпусти меня! — мое сердце беспокойно колотилось. Мою кожу покалывало от мурашек. Я снова повернулась, чтобы уйти, но его руки удержали меня на месте. Я боролась снова и снова, пытаясь уйти, на этот раз пытаясь сбежать от дерева, чьи ветви всегда приносили мне удовлетворение.

— Оставь меня в покое! — закричала я снова.

Рун наклонился.

— Нет, расскажи мне. Объясни! — закричал он.

— Рун...

— Объясни! — закричал он, перебивая меня.

Я быстро замотала головой, не желая ничего говорить, пытаясь избежать этого.

— Пожалуйста! Пожалуйста! — умоляла я.

— Поппи!

— НЕТ!

— ОБЪЯСНИ!

— Я УМИРАЮ! — закричал я в тишине рощи, не в состоянии больше бороться. — Я умираю, — добавила я, не дыша. — Я.... умираю.

Когда я сжала грудь, пытаясь восстановить дыхание, чудовищность того, что я натворила, медленно наполнила мой мозг. Мое сердце бешено колотилось. Оно колотилось от натиска паники. Оно колотилось и ускорялось от ужасного понимания того, что я только признала... или в чем только что призналась.

Я продолжала смотреть на землю. Где-то в моем мозгу я заметила, что руки Руна замерли на моих плечах. Когда я почувствовала тепло от его ладоней, я также осознала, что они дрожали. Я слышала его затрудненное дыхание.

Я заставила себя поднять голову и встретиться взглядом с Руном. Его глаза были широко раскрыты, и в них отражалась боль.

В этот момент я возненавидела себя. Потому что этот взгляд в его глазах, этот загнанный в ловушку, опустошенный взгляд, был причиной, почему я нарушила свое обещание, данное два года назад.

Вот, почему я освободила его.

Как оказалось, я просто заключила его в тюрьму с гневом вместо решеток.

— Поппи, — прошептал он с сильным акцентом, когда его лицо стало белее белого.

— У меня лимфома Ходжкина[2]. Она прогрессировала. И она в конечной стадии. — Мой голос дрожал, когда я добавила: — У меня осталось несколько месяцев жизни, Рун. Ничего нельзя изменить.

Я ждала. Я ждала, что скажет Рун, но он молчал. Вместо этого он попятился. Его глаза вглядывались в мое лицо, в поисках какого-либо признак обмана. Когда он ничего не обнаружил, то покачал головой. Тихое «нет» слетело с его губ. Затем он побежал. Он повернулся спиной ко мне и побежал.

Прошло много времени, прежде чем я нашла силы двигаться.

Прошло десять минут, прежде чем я прошла через дверь своего дома, где мои мама и папа сидели с Кристиансенами.

Но прошла лишь секунда, когда при виде меня мама бросилась ко мне, и я упала в ее объятия.

Когда мое сердце разбилось из-за сердца, которое я только что разбила.

Сердца, которое я всегда стремилась уберечь.

Рун

«Я УМИРАЮ... Я умираю… умираю. У меня лимфома Ходжкина. Она прогрессировала. И она в конечной стадии. У меня осталось несколько месяцев жизни, Рун. Ничего нельзя изменить... »

Я бежал в темноте парка, пока слова Поппи вновь и вновь прокручивались в моей голове.

«Я УМИРАЮ... Я умираю... умираю. У меня осталось несколько месяцев жизни, Рун. Ничего нельзя изменить... »

Боль, о существовании которой я и понятия не имел, пронзила мое сердце. Она резала, колола, пульсировала во мне, пока я не затормозил и упал на колени. Я пытался дышать, но боль, едва только начавшись, перемещалась, чтобы растерзать мои легкие, пока ничего не осталось. С молниеносной скоростью она распространялась по моему телу, забирая все, пока не осталась только боль.

Я ошибался. Так сильно ошибался.

Я думал, что когда Поппи разорвала наши отношения на два года — это была самая сильная боль, которую я когда-либо испытывал. Она изменила меня, основательно изменила. Быть брошенным, быть отчужденным — больно… но это... это...

Упав вперед, парализованный болью в животе, я зарычал в темноту пустого парка. Мои руки рыли твердую землю под моими ладонями, ветки впивались в мои пальцы, разрывая мои ногти.

Но я приветствовал эти ощущения. Я мог справиться с этой болью, но с той, что внутри...

Лицо Поппи вспыхнуло у меня перед глазами. Ее идеальное лицо, когда она вошла в комнату сегодня вечером. Она улыбалась, когда увидела Руби и Дикона, но затем улыбка исчезла с ее губ, когда ее глаза нашли меня. Я видел вспышку опустошения на ее лице, когда она увидела, что Эйвери сидит возле меня, и я обнимаю ее за плечи.

Что она не видела, так это то, что я наблюдал за ней через кухонное окно, когда она сидела снаружи с Джори. Она не заметила моего прибытия, хотя я не планировал поначалу приезжать сюда. Когда Джадсон написал мне, что пришла Поппи, ничего не могло удержать меня.

Она игнорировала меня. С той минуты, как я увидел ее в коридоре на прошлой неделе, она не сказала мне ни слова.

И это убивало меня.

Я думал, что когда вернусь в Блоссом Гроув, найду ответы. Я думал, узнаю, почему она отстранилась от меня.

Я подавился сдавленным рыданием. Никогда, никогда даже в своих самых диких мыслях я не предполагал ничего подобного. Потому что это Поппи. Поппимин. Моя Поппи.

Она не могла умереть.

Она не могла оставить меня.

Она не могла оставить никого из нас.

Если ее не будет рядом, все будет бессмысленно. Она должна жить. Должна провести со мной вечность.

Поппи и Рун навеки.

Навечно и навсегда.

Месяцы? Я не мог... она не могла...

Мое тело задрожало, когда еще один неудержимый вопль вырвался из моего горла. Боль была не меньше, чем если бы я был повешен, утоплен и четвертован.

Слезы катились по моему лицу, проливаясь на засохшую грязь на моих руках. Мое тело застряло на месте, ноги отказывались двигаться.

Я не знал, что делать. Что, черт побери, я должен был делать? Как жить и понимать, что я не в состоянии помочь?

Запрокинув голову к звездному небу, я закрыл глаза.

— Поппи, — прошептал я, когда соленые слезы из глаз скатывались к моему рту. — Поппимин, — снова прошептал я, мои ласковые слова уносил ветер.

В своей голове я видел зеленые глаза Поппи, как будто она на самом деле сидела напротив меня...

«У меня осталось несколько месяцев жизни, Рун. Ничего нельзя изменить... »

На этот раз мои рыдания не застряли в горле. Они потоком выливались наружу. Мое тело тряслось от их силы, когда я подумал о том, через что она, должно быть, прошла. Без меня. Без меня рядом с ней, державшего ее за руку. Без меня, целующего ее в макушку. Без меня, держащего ее в объятиях, когда ей грустно, когда лечение делало ее слабой. Я подумал о том, что она столкнулась со всем этим только с половиной сердца. Половина ее души изо всех сил боролась, чтобы справиться без своей второй частички.

Меня.

Я не знал, сколько просидел в парке. Казалось, прошла вечность, прежде чем я смог подняться. И когда я пошел, я чувствовал себя самозванцем в своем собственном теле. Как будто я был заперт в кошмаре, и когда проснусь, мне снова будет пятнадцать. Ничего из этого не произошло. Я проснусь в вишневой роще под нашим любимым деревом с Поппи в моих руках. Я рассмеюсь, когда проснусь и усилю хватку на ее талии. Она приподнимет свою голову, и я опущу свою для поцелуя.

И мы поцелуемся.

Мы будем целоваться и целоваться. Когда я отстранюсь, на ее лице будет играть солнечный свет, она улыбнется мне, закрыв глаза, и прошепчет:

— Поцелуй две тысячи пятьдесят три. В вишневой роще под нашим любимым деревом. С моим Руном... и мое сердце почти взорвалось. — Я подниму свойфотоаппарат и буду ждать, мои глаза будут у объектива в тот момент, когда она откроет глаза. Этот момент. Волшебный момент, где в ее глазах написано, как сильно она любит меня. И я скажу ей в ответ, что люблю ее, когда нежно проведу тыльной стороной ладони по ее щеке. Позже я повешу это фото на стену, чтобы смотреть на него каждый день...

Звук уханья совы вывел меня из оцепенения. Когда я моргнул, возвращаясь из своей фантазии, меня осенило — вот что это было: фантазия. Затем боль вернулась и ударила меня правдой. Я не мог поверить, что она умирает.

Мое зрение размыло свежими слезами, и через мгновение я понял, что был у дерева из своих фантазий. У дерева, под которым мы все время сидели. Но когда я посмотрел на него в темноте, в момент, когда ветер колыхал его ветки, мой желудок перевернулся. На ветках не было листьев, они были длинными и тонкими, и перекрученными, все отражало этот момент времени.

Момент, когда я узнал, что моя девочка умирает.

Я заставил себя идти, каким-то образом ноги вели меня к дому. Но когда я шел, мой разум был нагроможден неуверенностью — испуганный, отказывающийся приходить к какому-либо решению. Я не знал, что делать, куда идти. Слезы беспрерывно текли из моих глаз, боль внутри моего тела облюбовала свой новый дом. Ни одна часть меня не была пощажена.

«Я сделала это, чтобы спасти тебя... »

Ничего не могло спасти меня. Мысль о ней, настолько больной, пока она боролась, чтобы сохранить свет, который излучала так ярко, разрушила меня.

Подойдя к дому, я уставился в окно, которое пленило меня в течение двенадцати лет. Я знал, что она по другую сторону. Дом был погружен в темноту. Но когда я сделал шаг вперед, я сразу же остановился.

Я не мог... Я не мог видеть ее... Не мог...

Развернувшись, я бросился по ступенькам к своему дому и ворвался в дверь. Слезы злости и печали прорывались через меня, борясь за доминирование. Я разрывался на части внутри.

Я прошел гостиную.

— Рун! — позвала меня мама. Я мгновенно услышал понимание в ее голосе.

Я остановился. Когда я повернулся лицом к своей маме, она встала с дивана, и я увидел, что слезы стекают по ее лицу.

Это ударила меня как отбойный молоток.

Она знала.

Мама сделала шаг вперед, вытянув руки. Я уставился на них, но не мог принять их. Я не мог...

Я бросился в свою комнату. Промчался через дверь и затем замер на месте. Я стоял по центру комнаты и оглядывался вокруг, в поисках хоть одной подсказки, что же делать дальше.

Но я не знал. Мои руки взлетели к волосам, и я схватился за них. Рыдание вырвалось из моего рта. Я тонул в чертовых слезах, которые стекали по моим щекам, потому что я не знал, что нахрен делать.

Я сделал шаг вперед, затем остановился. Двинулся к своей кровати, затем остановился. Мое сердце стучало в медленном заикающемся ритме. Я боролся с тем, чтобы не упасть на пол.

А затем я сломался.

Я освободил ожидающий гнев. Я позволил ему насытить меня и вести вперед. Потянувшись к кровати, я наклонился, чтобы схватиться за каркас и с громким ревом я поднял ее со всей силы, переворачивая матрас и крепкий деревянный каркас. Я двинулся к столу и одним движением смел все с него. Схватив свой ноутбук, прежде чем он упал на пол, я развернулся на месте и кинул его в стену. Я слышал, как он разбился, но это не помогло. Ничего не помогало. Боль все еще была на месте. Выворачивающая правда.

Гребаные слезы.

Стиснув кулаки, я запрокинул голову назад и закричал. Я кричал и кричал, пока мой голос не охрип, а горло не заболело. Опустившись на колени, я позволил себе утопать в горе.

Затем я услышал, что моя дверь открылась, и поднял голову. Мама вошла. Я покачал головой, поднимая руку, чтобы остановить ее. Но она продолжала идти.

— Нет, — прохрипел я, пытаясь двигаться. Но она не слушала, вместо этого она опустилась на пол рядом со мной. — Нет! — закричал я громче, но она вытянула руки и обернула их вокруг моей шеи.

— Нет! — Я боролся, но она притянула меня к себе, и я проиграл битву. Я рухнул в ее объятия и заплакал. Я плакал и кричал в объятиях женщины, с которой едва разговаривал последние два года. Но прямо сейчас я нуждался в ней. Мне нужен был кто-то, кто понимал.

Понимал, что будет означать для меня потерять Поппи.

Поэтому я все отпустил. Я схватился за нее так сильно, что думал, оставлю синяки. Но моя мама не шелохнулась, она плакала со мной. Она тихо сидела, прижимая мою голову, пока я терял все силы.

Затем я услышал движение у двери.

Мой папа наблюдал за нами со слезами в глазах и печалью на лице. И это разожгло пламя в моем животе. Во мне что-то щелкнуло, когда я увидел мужчину, который забрал меня и силой увез от Поппи, когда она нуждалась во мне больше всего.

Оттолкнувшись от мамы, я зашипел на него:

— Убирайся.

Мама напряглась, и я оттолкнул ее еще дальше, сердито посмотрев на папу. Он поднял свои руки, шок отразился на его лице.

— Рун... — сказал он спокойным голосом.

Это только подлило масло в огонь.

— Я сказал убирайся! — я встал на ноги.

Папа посмотрел на маму. Когда он перевел взгляд на меня, мои руки были сжаты в кулаки. Я приветствовал ярость, которая бурлила во мне.

— Рун, сынок. Ты в шоке, тебе больно...

— Больно? Больно? Ты и понятия гребаного не имеешь! — ревел я и сделал шаг ближе к нему. Мама подскочила на ноги. Я проигнорировал ее, когда она пыталась встать у меня на пути. Мой папа вытянул руку и задвинул ее за себя в коридор.

Потомслегка закрыл дверь, блокируя ей вход.

— Убирайся к черту, — сказал я последний раз, чувствуя, как ненависть к этому человеку выходит на поверхность.

— Мне жаль, сынок, — прошептал он, и слеза скатилась по его щеке. Он имел наглость стоять передо мной и прослезиться.

У него не было гребаного права!

— Нет, — предупредил я, мой голос был отрывистым и грубым. — Даже не смей стоять здесь и плакать. Не смей говорить, что тебе жаль. У тебя не было гребаного права забирать меня отсюда. Ты увез меня от нее, когда я не хотел этого. Ты увез меня, когда она была больна. И сейчас... сейчас... она ум... — я не смог закончить предложение. Я не мог заставить себя произнести это слово. Вместо этого, я подбежал к отцу и ударил его по широкой груди.

Он попятился назад и врезался в стену.

— Рун! — я слышал, как мама закричала в коридоре. Игнорируя ее плач, я обхватил папу за воротник, и оказался с ним лицом к лицу.

— Ты увез меня на два года. И потому что меня не было, она выкинула меня из своей жизни, чтобы спасти. Меня. Спасти от боли, что я так далеко и не могу позаботиться о ней, обнять ее, когда ей больно. Ты сделал так, что я не мог быть с ней, когда она боролась, — я сглотнул, но смог добавить: — А сейчас слишком поздно. У нее есть месяцы... — мой голос надломился. — Месяцы... — Я опустил руки и отступил, еще больше слез и боли родились во мне.

Повернувшись к нему спиной, я сказал:

— Нет пути назад. Я никогда не прощу тебе, что ты забрал ее от меня. Никогда. Между нами все кончено.

— Рун...

— Убирайся, — огрызнулся я. — Убирайся к черту из моей комнаты и нахер из моей жизни. Я покончил с тобой. Покончил.

Секунду спустя я услышал, как закрылась дверь, и дом погрузился в тишину. Но для меня в этот момент казалось, что дом кричал.