Глава восемнадцатая

На протяжении своей карьеры я работала с несколькими тренерами. Период моей работы с Томасом Хогстедтом подходил к концу летом 2013 года. Уимблдонский турнир того года был последним, на котором мы должны были появиться вместе. Томас присоединился ко мне в тот момент, когда он был больше всего нужен. Он вернул мне мотивацию после операции на плече. И внес так много энергии в мои тренировки, что я стала мечтать о них, а не трепетать от ужаса перед постоянными повторами и одними и теми же упражнениями, которым, казалось, не будет ни конца, ни края. Но каким он был за пределами корта? Одним из наиболее сложных людей, с которыми мне приходилось встречаться. Сначала я не зацикливалась на этом, потому что то, что он привносил на корт, во много раз превосходило все остальное. А одним из моих сильных качеств является способность отделять мелочи от действительно важных вещей. Но наступило время, когда от этого уже нельзя было отмахнуться. Мне надо было прекращать работу с ним. И прекращать резко. Я считала это решение правильным, пока не поняла, что останусь совсем без тренера, а никаких имен кандидатов мне в голову не приходило.

Макс прислал мне список возможных претендентов. Я с гримасой читала эти фамилии, пока в самом конце списка не увидела имя Джимми Коннорса. Мне это понравилось. Неужели существует такая возможность? Макс позвонил его менеджеру. Джимми высказал свою заинтересованность, но его интерес сопровождался очень серьезным ценником. Я никогда не видела таких цифр и таких бонусов в тренерских контрактах. До меня с ним работал Энди Роддик. Неужели он платил ему такие деньги? Этого я никогда не узнала. Но выбора у меня не было, так что через несколько дней у меня появилось ощущение, что Джимми получил доступ к моему банковскому счету с возможностью снимать нелимитированные суммы. Каждый день он приезжал в Лос-Анджелес из Санта-Барбары. Я предложила ему номер в гостинице, чтобы он не мотался туда-сюда, но он сказал, что любит слушать радио в машине. Наверное, это была хорошая станция, потому что он тратил на свои поездки больше пяти часов в день.

Я надеялась, что повторится 2007 год, но произошло прямо противоположное. И вся разница была в том, что теперь тренировки проводил не Майкл Джойс. Этим занимался Джимми. В них не было ни структуры, ни какого-либо плана, а упражнения для них выбирались на ходу. Я часами била по мячу, стоя в центре корта. Без всякой системы. Он велел мне следить за тем, чтобы мимо меня не пролетел ни один мяч, не важно летел он в площадку или в аут. А еще он делал упражнение, во время которого вставал у края сетки с корзиной мячей и заставлял меня практически приносить ему поноску. Он набрасывал мяч в сторону задней линии высоко и небрежно, а я должна была добежать до него, поймать его руками и принести его в корзину. И так до бесконечности. Пока я не могла больше бегать.

Я думала, что, может быть, это только начало, что, наверное, он разбирается в моей игре и пытается лучше понять меня. Но недели проходили за неделями, а ничего не менялось. Больше всего мне нравились перерывы, во время которых Джимми говорил о своей карьере, о своем опыте, о том, какой была его мама, о своих умонастроениях. Но все это не имело никакого отношения к моей игре. И в этом заключалась проблема. Это был один из немногих периодов в моей карьере, когда я ехала на тренировку, заранее чувствуя себя несчастной. Я очень хорошо это помню: около девяти часов утра я подъезжаю к кортам, а внутренний голос подсказывает мне, что ничего не сработает. Я позвонила Максу. Смогла сдержать слезы и разрыдалась только после того, как положила трубку. Рассказала ему, что у нас ничего не получается. Макс предложил подождать еще немного – может быть, тогда все встанет на свои места. Может быть, я пойму систему Джимми и привыкну к его манере общения… Я знала, что Макс ошибается. Но я также знала, что других вариантов у меня в тот момент не было, так что мне необходимо было смириться.

Мы уже объявили о нашем сотрудничестве, и наш первый совместный турнир должен был пройти в Цинциннати. Я встретила Джимми в аэропорту – он появился у стойки регистрации, одетый в старые выцветшие джинсы и кремовую вязаную безрукавку. С собой у него был большой чемодан. Вскользь Джимми заметил, что предпочитает наблюдать за играми, одетым в классические рубашки, с воротниками, концы которых застегиваются на пуговки, и пиджак. Он сказал, что остальные тренеры, одетые в спортивные костюмы и бейсболки, напоминают ему клоунов. Я к такой форме одежды не привыкла, но если ему так хотелось выглядеть на трибунах, то это его дело.

Выходя на нашу первую совместную тренировку перед началом турнира, я чувствовала себя очень неловко. Все следили за каждым нашим движением. В конце тренировки фанаты стали выкрикивать наши имена. Джимми махал им рукой и раздавал автографы. Казалось, что мы участвуем в цирковом представлении, тогда как мне хотелось сделать свою работу на корте, сфотографироваться с болельщиками, раздать несколько автографов и тихо исчезнуть через заднюю дверь. Но с Джимми этого было недостаточно.

Конечно, он заслужил такое признание больше чем кто-либо другой из находившихся на кортах в тот момент, но легче мне от этого не становилось. И я не могла понять, почему?

В первом круге я играла против Слоан Стивенс[76]. Джимми сидел в моей ложе, одетый в отглаженную рубашку. Я проиграла в трех сетах. Но меня не волновали ни результат, ни то, как я играла, ни сама игра. Все, о чем я могла думать, так это о том, что у нашего союза нет будущего. Как мне удастся выйти из него, не задев его чувств? Как я сообщу миру, что увольняю Джимми Коннорса после первого же матча?

Путь от корта до раздевалки был болезненным, разговор с Джимми был еще хуже. Он сказал, что я хорошо играла.

– Не вешай нос. Впереди у нас долгая дорога, нас ждет Открытый чемпионат США.

Я молчала и просто кивала, слушая его послематчевый разбор. Первые слова я произнесла через полчаса, когда мы проехали через ресторан «Венди’з». Когда все валится из рук нет ничего лучше, чем острый сендвич с цыпленком. Милкшейк. Картошка фри. Я заказала все подряд. И съела в машине еще до того, как мы выехали на дорожку, ведущую к дому, который мы арендовали. В ту ночь мы сидели за столом до четырех часов утра – я, Григор, мой партнер по тренировкам Дитер, мой тренер по фитнесу Ютака и врач-физиотерапевт, который в то время работал со мной, Хуан. Мы сидели в каком-то доме, в самом центре дыры под названием Мейсон, Огайо, и размышляли над одним-единственным вопросом: как сказать Коннорсу?

Все дело в том, что не существует правильного или милого способа сообщить о том, что ваши отношения закончились. Так что я так и не знаю, как он к этому отнесся. Может быть, он был в ярости, но мы были недостаточно близки, чтобы я попыталась это выяснить. Я только знала, что приняла верное решение.

Получилось так, что матч против Стивенс оказался моим последним матчем в том сезоне. Плечо опять стало беспокоить меня – боль ощущалась постоянно. Эти несколько месяцев вынужденных каникул позволили мне успокоиться и заняться поисками надежного тренера. Мне также не нужно было общаться с журналистами и отвечать на их вопросы по поводу Коннорса. Так что нет худа без добра.

Тренера я начала искать в 2013 году. Ты проводишь собеседование с тренером, но и тренер тоже оценивает тебя. Вы должны быть единомышленниками, стремиться к одной и той же цели, иметь один план и одну задачу. В конце концов, остался всего один кандидат – Свен Грёневельд, голландец, который после завершения своей карьеры тренировал несколько очень хороших игроков, включая Монику Селеш и Мэри Пирс. Впервые я встретилась со Свеном в лобби отеля в Нью-Йорке во время Открытого чемпионата США. Из-за плеча мне пришлось с него сняться. Он пришел минут на десять раньше, что не делает мне чести – сама я вплыла в лобби, держа в руках рожок ванильного мороженого, посыпанного карамельной крошкой, который я купила на тележке за углом. Уверена, что он думал, что я выброшу остатки мороженого, когда мы начали говорить о возможности сотрудничества, но ничто не может заставить меня отказаться от ванильного мороженого с карамельной крошкой. Я продолжала есть его, нечленораздельно задавая вопросы и произнося ответы. В тот момент он отвечал за программу усовершенствования игроков в профессиональном туре. Хорошая работа, хорошая жизнь и неплохие деньги, но он скучал по соревновательной стороне тенниса. И хотел вернуться в самую гущу. Я должна была быть уверена, что он мне поможет, привнесет в мои тренировки что-то новое, а ему, прежде чем решиться связать свою карьеру с моей, надо было знать, что у меня правильная мотивация, что я готова идти на все ради победы, что огонь все еще горит у меня в душе. Позже он сказал, что его беспокоило то, что я могла уже подумывать об уходе, о прощальном поклоне. А он не хотел отказываться от своей жизни ради того только, чтобы стать частью чужого прощального тура.

Когда я обсуждала со Свеном эту книгу, я спросила его, что конкретно заставило его принять мое предложение.

– Знаешь, Мария, – ответил он, рассмеявшись, – у меня действительно были сомнения. Я сказал самому себе: вот теннисистка, которой уже почти тридцать, а для многих женщин карьера в этом виде спорта заканчивается, когда им еще нет и тридцати. А эта женщина уже всего добилась. Четыре победы на турнирах Большого шлема, первый номер в международной классификации… Так ради чего она этим занимается? И я задал тебе именно этот вопрос, а сам боялся, что ты заговоришь о желании оставить после себя память или выиграть еще один турнир Большого шлема, потому что именно это слышишь от большинства игроков. Но ты ответила по-другому? Помнишь? Я спросил: ради чего вы сейчас играете? А ты ответила: ради того, чтобы одолеть их всех. И вот тогда я сказал самому себе: я в деле!

Со Свеном я работала больше, чем когда-либо в жизни. Так и должно быть, когда постепенно стареешь. Приходится прикладывать вдвое больше сил, чтобы выглядеть хотя бы вполовину так же естественно, как и раньше. Надо удваивать усилия, чтобы получить тот же результат. Другими словами, тренировки – это все. Плохо потренировалась – плохо сыграла. Если пропускаешь один день тренировок, то, скорее всего, покинешь следующий турнир на день раньше. Другими словами – за все приходится платить. Если ты тратишь один день на себя любимую, то теряешь один день на корте.

Мы со Свеном мгновенно сошлись друг с другом. Он стал для меня больше, чем тренер. Он мой поверенный, советчик, друг. Как можно отличить настоящего друга от фальшивого? Друзья – это те, кто остается с тобой и в горе, и в радости. Остальные исчезают при первых признаках шторма, ну да и Бог с ними. Свен был рядом все время. Наше партнерство достигло своего пика весной 2014 года, во время Открытого чемпионата Франции. Грунт, который создавал мне много проблем в прошлом, неожиданно стал удобным покрытием для моей игры, для той, которую я постепенно освоила за годы, прошедшие после операции на плече. Теперь игра строилась вокруг моего приема подачи противника, вокруг плоских ударов с отскока, которыми я могла выиграть очко практически из любой точки на корте. Мне даже стало нравиться играть на Ролан-Гаррос, на Центральном корте с красным покрытием, в окружении разноцветных вымпелов, развивающихся высоко над стадионом, в присутствии разбирающихся в игре болельщиков и, конечно, в самом Париже, который всегда терпеливо ждет, чтобы заключить победителя в свои объятия. Меня посеяли под седьмым номером, Серену Уильямс, которая выиграла турнир в предыдущем году, – под первым. Но Серена была повержена во втором круге – колоссальное разочарование. Она проиграла в двух сетах подряд испанке Гарбинье Мугуруса[77] (которая выиграет у Серены и в финале Ролан-Гаррос в 2016 году, когда меня не будет на кортах). Я легко вышла в четвертьфинал, где встретилась – с кем бы вы думали? Правильно, с Гарбинье Мугуруса. Она выиграла первый сет, но не была так настроена на игру, как в матче с Сереной. Я победила 1–6, 7–5, 6–1.

После этого стало только тяжелее. Мне пришлось пройти через три очень непростых сета с Эжени Бушар в полуфинале. А потом в финале меня ждала Симона Халеп. Матч с ней показался мне бесконечным – он продолжался более трех часов. Казалось, что мы обмениваемся ударами всю нашу сознательную жизнь. В какие-то моменты мне казалось, что я играю в свой лучший теннис. В другие – что у меня все валится из рук. У меня вдруг надолго пропала подача. Двенадцать двойных ошибок! С какой бы силой я ни посылала мяч, Халеп находила возможность отбить его. Один за другим мячи возвращались ко мне. Мы поочередно выходили вперед – туда-сюда, туда-сюда. А какая стояла жара! Это был один из тех матчей, в котором все решает воля спортсмена. Кто больше хочет победить? Кто отказывается сдаваться? Вопрос был не в том, кто из нас лучше, а в том, кто сумеет выстоять, кто сможет подняться на один раз больше, чем упадет.

Другими словами, я просто отказалась сдаваться. И вдруг неожиданно поняла, что сейчас подаю на матч и турнир после невероятно долгого дня. Халеп отбила мою подачу, и я нанесла сильный, плоский удар, такой, какому меня учил Роберт Лансдорп в совсем другой жизни. Удар пришелся в левый задний угол корта. Она с трудом смогла дотянуться до мяча, и в результате он взмыл свечой, а я все наблюдала, как он летит в вышине. И вот, наконец, он опустился на красный грунт в паре футов от боковой линии. Я упала на колени и закрыла лицо руками. Если это моя последняя победа на турнирах Большого шлема, то она просто великолепна! Что лучше нее могло завершить путь, начатый первой победой на Уимблдоне? Я была слишком молода в Уимблдоне, совсем девчонка, зеленый новичок, чтобы по-настоящему понять значение победы – все происходило так просто, и претендентки падали так же естественно, как капли дождя на жестяную крышу. А в 2014 году на Ролан-Гаррос я уже была зрелым игроком и победы доставались мне нелегко. Мне приходилось биться за них. Мне с таким трудом удалось победить Симону Халеп, противницу, которая, как и я, отказывалась сдаться. Если бы все повернулось по-другому, победительницей вполне могла оказаться она. И тогда бы Халеп держала трофей на Центральном корте, но в тот день это была я.