Глава четырнадцатая

Известный певец как-то спел, что жизнь похожа на зебру.

2008 год не был моей белой полосой. За плохими новостями следовали худшие. Одна чертовщина накладывалась на другую. А началось все с Роберта Лансдорпа, который успел стать такой важной частью моей жизни и моей команды. Он был ненормальным, он был задницей, с ним было сложно, и он был со странностями – но я его любила. По-видимому мой отец не разделял моих чувств. По-видимому он не мог больше работать с ним, или все было наоборот.

Что же произошло?

Все зависит от того, кого и когда вы спросите. Отец скажет вам, что время проходит, многие вещи меняются и люди расстаются. Мы взяли от Лансдорпа все, что нам было нужно, скажет он вам, а Лансдорп получил от нас все, что хотел. Так что никто ни в чем не виноват. Все кончилось. И наступило время двигаться дальше. Отец верит в то, что тренеров и жизненный порядок надо менять каждые несколько лет – это позволяет тебе учиться новому и делает жизнь интереснее.

А Лансдорп отметает все эти разговоры о естественном конце и о том, что люди расходятся, как полную хрень. Вместо этого он называет точный инцидент в конкретный день.

Я играла с Надей Петровой, русской девушкой, о которой я была невысокого мнения. Хотя что-то в ней было. Может быть, соперничество становится острее, когда играешь с соотечественницей? Выглядит так, как будто вы играете за любовь одного и того же партнера. И такие отношения могут выглядеть как ненависть. Надеюсь, что когда я закончу играть, то все мои соперницы смогут меня простить, а я прощу их всех, но пока я в игре, мне необходима эта напряженность в отношениях. В этом нет ничего личного. И не имеет никакого отношения к девушке на корте. Это источник моей энергии. Он необходим мне, чтобы побеждать. Матч шел через пень колоду, и все зрители смотрели на моего отца, который сидел с Лансдорпом в моей ложе. К тому времени Юрий уже стал знаменитым теннисным родителем. Он не давал интервью, ничего не комментировал в прессе, не старался пускать пыль в глаза и от этого казался таинственным и интересным. Прежде чем он сообразил, что происходит, он стал карикатурой в мире тенниса – сумасшедший русский папаша, прогуливающийся в капюшоне, ни с кем не общающийся и бормочущий себе что-то под нос. Толпа зрителей вспомнила об этом, и обстановка на матче с Петровой напоминала штормовую. И наконец, посередине матча, кто-то бросил на корт теннисный мяч. У меня в руках уже был один – я как раз готовилась подавать, как вдруг, как гром среди ясного неба, на корт спланировал еще один мяч. Публика зашипела. А потом я услышала голос отца, перекрывающий все остальные звуки:

– Заканчивай розыгрыш!

Пресса за это уцепилась. Еще одна выходка ненормального русского. Журналист позвонил Лансдорпу и спросил его мнение по поводу этого эпизода. Роберт не стал много говорить, но то, что он сказал и что напечатала потом газета привели моего отца в ярость. По сути, Лансдорп сказал, что, по его мнению, Юрий не должен был кричать с трибуны. На следующей игре, если верить версии Лансдорпа, отец был вне себя. Они в ледяной тишине сидели друг рядом с другом. Напряжение росло и росло. Я на корте стала проигрывать, и чем хуже игра складывалась для меня, тем хуже становилось их настроение. Наконец, после того, как я проиграла очко, отец повернулся к Лансдорпу и произнес:

– Вот видишь? Вот что получается, когда не кричишь с трибун.

Как ответил ему Лансдорп?

Что ж, если вы хоть раз видели Роберта, то вы, наверное, уже догадались.

– Отвали, Юрий. И кончай скармливать мне эту хрень, – ответил он.

И это был конец – конец моей работе с Робертом Лансдорпом. Он больше никогда не тренировал меня. Потеря была гораздо больше, чем вы можете себе представить. Ведь от Лансдорпа я научилась не только плоскому удару и не только поняла необходимость бесчисленных повторений. Помимо этого, он дарил мне свою дружбу и давал мне уверенность в себе. В наших отношениях была стабильность и сбалансированность, которые редко встречаются в жизни. И неудивительно, что столько великих игроков подчеркивают ту роль, которую Лансдорп сыграл в их успехе. И при этом они говорят не о технической стороне вопроса. Технике тебя может научить каждый. Они говорят о чем-то неуловимом, о тех отношениях и ощущениях, которым он тебя учит и благодаря которым ты выживешь, в какую бы черную яму ты не провалился, потому что ты чемпион. Доказательства? А был бы он рядом с тобой, если бы ты им не был? И именно этого мне потом не хватало многие годы, но особенно месяцы сразу же после расставания. Другими словами, Роберт Лансдорп исчез в самый неподходящий момент – именно тогда, когда начинался самый тяжелый период в моей карьере.

* * *

Хотя сам по себе год не был таким уж плохим. Я выиграла свой третий турнир Большого шлема. Открытый чемпионат Австралии. Во время этого турнира я играла, наверное, в самый чистый теннис в своей карьере. Помню, все обсуждали, как далеко дойдет Линдсей Дэвенпорт, которая из-за травмы не была посеяна. Оказалось, что я должна была играть с ней во втором круге. Мне это не понравилось. Не важно, каковы твои успехи и как легко тебе все дается на корте – если у великого игрока выдастся удачный день, то шансы на то, что для тебя он будет не таким уж удачным, достаточно большие. А Линдсей Дэвенпорт была великим игроком. Поэтому я готовилась к этому матчу, позабыв обо всем, несмотря на то, что перед ним мне еще предстояла игра в первом круге. Сетка была одной из самых сложных, которые мне доводилось видеть на турнирах Большого шлема. После Дэвенпорт мне пришлось выигрывать у Елены Дементьевой, Жюстин Энен и Елены Янкович – у теннисисток мирового уровня.

В финале я встретилась с Аной Иванович. Это была не лучшая моя игра в турнире. Лучшие я сыграла против Дэвенпорт и Энен. Первый сет висел на волоске. У Иванович было несколько шансов повести в счете. Но во время одного из розыгрышей все изменилось. Во время этого розыгрыша она захотела нанести укороченный удар, который был никому не нужен, и мяч опустился перед сеткой.

И вот тогда я увидела это в ее глазах. Был ли это страх? Нервы? Нет, это была просто случайная подсказка. Она сказала мне о том, что соперница не готова. С этого момента я стала психологически сильнее ее. И разгромила со счетом 7–5, 6–3. Было здорово выиграть мой третий турнир Большого шлема. Теперь мне оставался только Открытый чемпионат Франции.

Один из первых звонков, которые я сделала после победы? Вы удивитесь, но это был звонок Джимми Коннорсу.

Нас познакомил Майкл Джойс. Это случилось в 2007 году во время подготовки к новому сезону. Джойс предложил съездить к Коннорсу в Санта-Барбару. Потренироваться вместе с ним, пообедать и попытаться использовать его опыт. Я мгновенно согласилась. Как действующий спортсмен, я всегда чувствую себя застенчиво в присутствии чемпионов, но это вдохновляет. Ты впитываешь каждое их слово, изучаешь каждое движение. Майкл и я отправились в Санта-Барбару, где жил Джимми, в начале декабря и всю дорогу нас сопровождала песня «Там, где у улиц нет названий» группы U2. Это была любимая песня Майкла, и скоро я тоже полюбила ее. Мы провели четыре дня, тренируясь рядом с Джимми. Я сильно нервничала. Пропустить мяч, сказать глупость, не ответить на его вопрос… У него была спокойная и немного загадочная манера поведения. Во время перерывов он говорил только о влиянии матери на его игру, о ее помощи и ее реалистичном подходе ко всему происходящему.

В начале и конце тренировки он заставлял меня прыгать через скакалку до тех пор, пока руки у меня не начинали отваливаться. Джимми объяснял это тем, что в былые времена они не занимались всякой ерундой в спортзале, как это происходит сейчас – их занятия были попроще и попрактичнее. То есть прыгание через скакалку. Мне понравился его практичный подход к делу, а еще больше то чувство, с которым я уехала из Санта-Барбары. Я не запомнила, под какую песню U2 мы возвращались домой, потому что проспала в пассажирском сиденье большую часть пути, полностью опустошенная морально и физически этими тренировками. Потом мне пришло в голову что, хотя Майкл и продолжал заставлять меня делать упражнения, похожие на те, которые я делала во время своих тренировок вот уже много лет, образ Джимми Коннорса, молча наблюдающего за мной с боковой линии глазами, похожими на глаза ястреба, добавил мне концентрации и желания тренироваться. В присутствии Джимми Коннорса я не хотела пропустить ни одного мяча. Не хотела никому проигрывать. Я заставляла себя трудится с удвоенным вниманием.

Прошло около месяца и во время праздничного обеда по поводу моей победы в Австралии я позвонила Джимми. Поблагодарила его за то время, что мы провели вместе на корте, и сказала, что эти дни меня здорово вдохновили. Он сказал, что рад за меня. А еще сказал, чтобы я звонила ему не только после побед, но и после поражений. Тогда я это запомнила. И теперь это остается очень важной чертой характера людей, с которыми я встречаюсь. Захотят ли они говорить со мной, когда я проиграю? Когда я потеряю почву под ногами?

Дни после того, как я выиграла Открытый чемпионат Австралии, были странными. Со мной происходили серьезные вещи и не всегда они играли положительную роль.

Первая серьезная вещь – я рассталась со своим отцом, я рассталась с Юрием. Конечно, не как с отцом – они с мамой всегда будут самыми близкими мне людьми на свете, – но как с тренером. Мой отец всегда говорил, что время от времени все надо менять, знакомиться с новыми людьми, потому что они привносят в твою жизнь новую энергию, оживляют рутину и преодолевают скуку. Скука и рутина – наверное, это самые сильные твои враги в жизни. В результате – и в этом вся ирония произошедшего – советы Юрия привели к тому, что я решила расстаться с самим Юрием. Впервые впереди забрезжил конец моей профессиональной карьеры. Те игроки, играя против которых я сделала себе имя, стали постепенно уходить. Меня уже подпирали новые, все более молодые соперницы. Так что надо было решать: если я хочу доказать, что на что-то способна, что могу быть самостоятельным игроком, самостоятельно выигрывающим турниры, что я, наконец, стала взрослой, то сейчас самое время. И уволив отца – хотя это слишком жесткий термин, – я возьму свою собственную жизнь под свой контроль.

Я послала ему электронное письмо – мне показалось, что так я смогу лучше изложить свои мысли. Мой отец не сильно расстроился. Он не кричал, не бросался вазами, не переворачивал стол. Более того, он это понял и смирился с этим.

– Да, Мария, – сказал он, – теперь тебе пора начинать жить своей собственной жизнью.

Может быть, он уже сам был готов сойти с дистанции, положить конец этой бесконечной череде гостиниц, аэропортов, стадионов. С тех пор мой отец занимается активным отдыхом в горах и на побережье, катается на лыжах и занимается спортом, читает и думает о своем обожаемом Толстом. А тренируется он так, как будто готовится к Олимпийским играм среди спортсменов старших возрастов. То изящество, с которым он покинул свой пост, было его последним великим поступком на посту моего наставника. Майкл Джойс продолжал оставаться моим тренером. Все шло по-старому, и в то же время все полностью поменялось. И наверное, это была бы моя самая большая проблема в том году, если бы не еще одна серьезная вещь, которая случилась со мной после Открытого чемпионата Австралии.

Сначала я не обратила на нее никакого внимания – при подаче мое плечо стало побаливать. Но боль становилась все сильнее и сильнее. Она стала настолько сильной, что у меня пропало желание играть – так болело плечо при подаче. После некоторых игр я даже плакала, потому что боль становилась слишком сильной. Я пыталась играть через не могу, пыталась менять движения, чтобы утихомирить боль, но это только вносило дисбаланс в другие части моего тела. Я теряла ритм, тонкость ощущений и уверенность в победе.

Тренер пытался лечить меня ибупрофеном, специальными упражнениями, массажами, но ничего из этого не помогало. Боль никуда не уходила и особенно чувствовалась при подачах и ударах с полулета слева. Если мне удавалось выиграть очко без боли, я бывала счастлива. А потом боль возвращалась, и когда это происходило, я впадала в мрачную панику. У меня испортилось настроение.

– Послушайте, – сказал, наконец, мой отец, – у Марии всегда был очень высокий болевой порог. И если все выглядит так плохо, то это что-то большее, чем просто усталость.

Мы пошли к врачу, и он сказал, что это тендинит. Правой ротационной манжеты. Сухожилие напоминает широкую резиновую ленту, состоящую из множества небольших прядей. Они могут воспаляться и даже изнашиваться – это и есть тендинит. В моем случае, сказал врач, это скорее всего связано с постоянно повторяющимися движениями, которые я делаю при подаче. Он велел мне снизить нагрузки, но не прекращать играть – если сухожилие не разрабатывать, оно может потерять эластичность и даже полностью прекратить растягиваться. А еще он посоветовал прикладывать к плечу лед и принимать противовоспалительные препараты. Понадобится несколько недель, но потом боль утихнет.

«Боль утихнет».

Вы знаете, сколько раз я слышала эту фразу? До неприличия много. Я играла, прикладывала лед, принимала противовоспалительные таблетки, но боль не утихала. Более того, она становилась все сильнее. Я поехала к еще одному врачу. Сделав аналогичные снимки и взяв те же самые анализы, он предложил другой диагноз. Может быть, это и был тендинит, но теперь он перешел в бурсит, сказал этот врач. Чтобы не утомлять вас деталями, достаточно будет сказать, что бурсит – это воспаление ткани под связкой. Мне было велено на несколько недель прекратить играть, прикладывать к плечу лед и принимать противовоспалительное от боли. И через какое-то время, сказали в больнице, мое плечо заживет. В худшем случае придется делать уколы кортизона.

И вот в один прекрасный день, после того, как я выполнила все рекомендации – не играла в течение двух недель, принимала противовоспалительные таблетки, прикладывала лед и даже делала уколы кортизона – я зашнуровала свои теннисные туфли и вышла на корт. Ударила несколько раз с задней линии. Вроде бы ничего. Но как только я подняла руку для подачи и коснулась рукой спины, боль вновь появилась, и сильнее, чем прежде. Я не чувствовала ее, когда била справа. Я спокойно могла отбивать высокие мячи. И я не чувствовала ее каждый раз, когда подавала – это-то меня и сбивало с толку, но в остальное время боль присутствовала. Она таилась в самой верхней точке плеча – резкий приступ постепенно переходил в тупую боль, которая продолжалась, может быть, секунд десять. Когда приступ начинался, я не могла думать ни о чем другом, что делало невозможным выигрыш очков. Я чувствовала себя опустошенной. Тело для профессионального спортсмена – это его инструмент. И когда он его подводит, это всегда очень больно. Такое впечатление, что тебе пришел конец.

Кто-то посоветовал нам врача в Верхнем Ист-Сайде Нью-Йорка. Доктора Дэвида Алтчека, который видел все, что только может случиться с плечом. Нам сказали, что лучше него нет. Ему понадобилось всего пять минут, чтобы понять, что у меня серьезная проблема. Он сделал множество тестов – рентген и МРТ – а потом усадил меня в комнате ожидания. Новости были не слишком обнадеживающими. Дело было не в бурсите. И сухожилие в моем плече не было воспалено – оно было порвано. Много недель я играла с порванным сухожилием – отсюда и вся эта боль. Скорее всего разрыв был следствием моей подачи, постоянного повторения одного и того же мощного движения. Мое плечо вращалось до тех пор, пока рука не касалась середины спины, а потом происходило взрывное движение, чтобы ракетка могла встретиться с мячом в воздухе. Однажды, несколько лет назад, тренер по бейсболу, который увидел мою подачу, отвел отца в сторону и сказал, что такое движение он видел только у нескольких питчеров. Он им восхищался и сказал, что при этом генерируется невероятная сила, но предупредил отца, что позже это может стать причиной очень серьезной травмы. Отец тогда забыл об этом разговоре, но вспомнил о нем сейчас. «Я всегда знал, что ей надо сделать рабочей рукой левую», – подумал он.

Доктор сказал, что мне необходима операция. Концы сухожилия необходимо соединить и сшить. И чем скорее, тем лучше. Для теннисиста это очень серьезная операция. Несколько игроков в прошлом перенесли ее, но ни один из них не смог вернуться на самый верх.

– Вы сможете восстановиться, – сказал врач, – но вы уже никогда не будете прежней.

Я сидела, уставившись на свои ноги, и пыталась осознать эти слова. Мне был двадцать один год. Сначала я не смогла воспринять их. Я не поверила врачу. А потом, уже вечером, до меня, наконец, дошло, и я как будто провалилась в черную дыру. Я только-только достигла того, чего хотела, вывела свою игру и жизнь на тот уровень, к которому стремилась, и теперь я все потеряю из-за какого-то крохотного сухожилия? А что, если моей карьере придет конец? Как меня будут помнить? Как однодневку или еще одну грустную историю, еще одно предупреждение? Нет. Я отказывалась поверить в такой конец.

* * *

Через несколько дней я оказалась в больнице в стираной-перестираной больничной рубашке, в которой меня готовили к операции. В Нью-Йорк я прилетела с мамой, Максом и Майклом Джойсом, который вот уже несколько лет был моим тренером. Я никогда не забуду лицо Макса. Он говорил всякие банальности вроде того, что все обойдется, что каждый игрок… и так далее и тому подобное, пытаясь успокоить меня. Но у него были красные глаза, и мне показалось, что он плакал. Он так трясся, что я тоже начала трястись, хотя и была очень тронута его отношением. Мы с Максом так долго были рядом друг с другом, прошли через такое количество испытаний вместе. Сами того не подозревая, мы превратились в настоящую семью.

Мне объяснили подробности операции. Я все поняла на уровне сознания, но сама мысль о том, что кто-то разрежет мое плечо и станет копаться в моих нервных окончаниях и связках, ужасала меня. Важным моментом для каждого спортсмена является возможность держать все под контролем. Моя подача, моя игра, мой план. И вот теперь, когда начиналась моя самая важная игра в жизни, я теряла этот контроль. Полная потеря всякой независимости. Когда будет идти эта игра, игра, которая повлияет на мое тело, я не смогу быть даже зрителем. Я буду без сознания.

Больше всего меня волновал тот факт, что в палату заходило множество людей и задавало мне один и тот же вопрос. Какое плечо? Это или то? А вы уверены, что это не левое плечо?

– Послушайте, – хотелось мне спросить, – вы хоть раз видели теннисный матч? Вы видели хоть одну мою подачу? Я подаю правой рукой и правым плечом. Именно поэтому оно повредилось, и я оказалась здесь! Наконец пришел кто-то, кто нарисовал на моем правом плече чем-то острым большой знак Х. Этот знак Х был окружен множеством вспомогательных стрелок. Оперировать здесь!

В какой-то момент, после того, как меня укололи и ввезли в операционную, мне сделали внутривенное вливание… И я отключилась. А когда открыла глаза – мне показалось, что прошла всего секунда, – мои рука и плечо были спелёнаты как новорожденный младенец, а мысли были густыми, как сироп. Меня везли на каталке по холлу, покрытому линолеумом. Лампы дневного света. Шуршание колес, покрытых резиной. И вот я оказалась в палате, окруженная знакомыми лицами. Через тридцать минут я посмотрела на Макса и сказала:

– Мне здесь не нравится. Увези меня отсюда.

Я попыталась сесть, и меня вырвало на пол. Это отходила анестезия. Я поняла, что еще не готова покинуть больницу, но именно в тот момент началась мое долгое возвращение.

Вскоре после этого начался мой реабилитационный курс в Аризоне. В основном я работала с Тоддом Элленбекером, специалистом по реабилитации спортсменов, перенесших травму плеча, который располагался в пригороде Феникса.

Каждый понедельник я вместе с Майклом Джойсом вылетала в Аризону и каждую пятницу возвращалась в Лос-Анджелес. Каждую неделю, по понедельникам и пятницам, все с тем же пакетиком арахиса на одном и том же рейсе Southwest Airlines. Я могла бы оставаться в Аризоне, но работа была тяжелой и изматывающей, а я не люблю жить в гостиницах. Именно поэтому я каждый уик-энд возвращалась в Лос-Анджелес.

Начали мы с упражнений на растяжение и на восстановление силы. У меня было такое ощущение, что у меня появилось совершенно новое плечо, все еще онемевшее от пузырчатой упаковки и клейкой ленты. Мне надо было восстановить силу и подвижность. Естественно, что я обо всем этом неоднократно слышала и была готова. А вот к чему я не была готова, что оказалось для меня полным сюрпризом, так это к боли. Нестерпимой боли. Я испытывала ее каждый раз, когда поднимала полуфунтовые гантели и делала простые упражнения. Но у меня не было права на отдых или на нытье. Продолжалось все это много-много дней. И каждый последующий день походил на предыдущий. Серые облака, плохое настроение и дожди, которые время от времени шли по вечерам. А где-то был мир, который продолжал вращаться без меня, в котором выигрывались турниры и на центральных кортах которого поднимались кубки. И все это происходило так, как будто мое отсутствие никого не интересовало, как будто меня вообще никогда не было. Мне казалось, что меня вычеркнули из моей собственной жизни или не пускают в собственный дом.

Для работы со мной привозили множество тренеров и специалистов по физиотерапии, но плечо болело непереносимо, и восстановление продвигалось очень медленно. Операцию мне сделали в октябре 2008 года. К Рождеству я уже была на корте и пыталась ударить по мячу (получалось это очень плохо). Все было каким-то чужим, а под «чужим» я подразумеваю «неправильным». Мне было больно и мерзко. Сила моя куда-то исчезла. Вместе с гибкостью. Вместе с амплитудой движений. Когда я пыталась подать, то не могла завести руку за плечо достаточно далеко, чтобы сгенерировать необходимую силу. Но постепенно я вновь научилась бить по мячу и вынырнула из этой боли и депрессии, правда, совершенно другим игроком. Моя подача больше никогда не была похожа на ту, которая была у меня в возрасте семнадцати лет. Она была не такой стабильной, не такой свободной, не такой расслабленной.

Мне надо было укорачивать движения. Я знала об этом, но ничего не могла с этим поделать. Я не чувствовала себя в своей тарелке ни на корте, ни в собственном теле. Так что же я делала зимой 2008 года во время этих жалких утренних тренировок? Я училась заново играть в теннис. Теперь мне приходилось больше рассчитывать на хитрость и стратегию. И собственная подача для меня теперь была менее важна, чем прием подачи противника. В результате в некоторых аспектах я должна была стать лучше, а в некоторых – хуже. Но в любом случае мне надо было учиться побеждать поновому.

Отец организовал несколько тренировочных матчей. Ничего хорошего из этого не получилось. Я впала в какое-то паническое настроение. Ничто не радовало меня. Единственное, о чем я могла думать, так это о своем плече, о своем будущем, о своей игре. О плече я, кажется, уже сказала? Из-за него я не могла наслаждаться другими аспектами своей жизни – своими друзьями, семьей, едой, походами по магазинам, солнечными днями…

Мои родители сильно волновались за меня. Так же, как и Макс. И не по поводу моей игры – они все в один голос утверждают, что всегда были уверены, что я смогу вернуться, – а по поводу моего душевного состояния, моего умонастроения. Но, несмотря на всю любовь и поддержку, которую я получала от них, я казалась себе такой маленькой и одинокой. И все, что они ни говорили, не облегчало моего состояния. Поэтому я решила вернуться к своей детской привычке вести дневник, на страницы которого я могла излить свою печаль. И с течением времени он стал моим лучшим другом, единственным другом, которому я могла доверять, другом, с которым я могла делиться самым сокровенным.

Это стало поворотным моментом в моем выздоровлении. Я стала верить в то, что сам механический процесс письма может переучить твой мозг. Когда ты пишешь, то открываешь в себе некоторые мысли и чувства, которые иначе могли бы остаться спрятанными. Ты извлекаешь их на поверхность, где их легче понять и где с ними легче разобраться. Это все равно, что включить свет в темной комнате. То, что в темноте ты принимал за монстров, оказывается всего лишь безобидными тенями. Щелчок, и ты вновь возвращаешься к себе прежней, не такой возбужденной. А еще я стала верить, что таким же образом можно внедрять в свое сознание положительные мысли. Напиши их на бумаге, и все в порядке. И именно поэтому, если вы прочтете все эти дневники, которые я сохранила и которые помогали мне в написании этой книги, вы найдете в них множество фраз, которые на разные лады повторяют: «Ты можешь, Ты можешь, Ты можешь…» Больше всего в те моменты я думала о своей травме, разочаровании и боли.

Вот типичная запись из дневника:

Я совершенно расстроена! Видите, я даже не могу писать. Бог знает сколько времени прошло с начала реабилитации (по-моему, восемь недель), а я все еще на самом дне канавы в самом центре Америки. И мне совсем не кажется, что моему плечу становится лучше. Это непрерывная борьба. Я делаю все, что в моих силах. И тем ни менее я постоянно ощущаю пустоту внутри. Я знаю, что все поменяется к лучшему, что я смогу начать играть и буду вновь подавать без всякой боли, но в то же время мне кажется, что я пытаюсь обмануть себя, без всяких на то причин. Я каждый день вхожу в клинику и что же происходит? Я становлюсь сильнее? Это уменьшает боль? Сколько это еще будет продолжаться? На эти постоянные вопросы у меня нет ответов.

Пока я восстанавливала плечо, я пропустила слишком много турниров. В рейтинге я опустилась со своей достаточно высокой строчки на позицию во втором десятке. Мне пришлось пропустить Открытый чемпионат Австралии, а это значит, что я не смогла защитить свой титул чемпионки, и это было отвратительно. Это значило, что я в этом году я не пройду этим коридором и не увижу свою фотографию с кубком рядом с фотографиями других теннисисток, выигрывавших трофей до меня.

Играть я начала не раньше марта 2009 года. И начала в совершенно разобранном состоянии. Плечо болело, тело мне не повиновалось, подача пропала, я быстро уставала, но у меня был настрой вернуться в игру во что бы то ни стало. Сильнее всего ты начинаешь желать то, что у тебя когда-то было, а потом исчезло. Так что, пока я не стала игроком из первой десятки, я никогда не знала, как мне этого хотелось. И теперь больше всего на свете я хотела вернуть все назад.

На Открытом чемпионате Франции состоялось мое возвращение на сцену. Я специально к этому готовилась, но чувствовала себя ужасно. Дно показалось в мае, на каком-то подготовительном турнире в Варшаве, который проходил на худших грунтовых кортах, которые мне доводилось видеть в жизни. Я не хотела выступать на нем, но мне нужна была игровая практика. Я не могла заявляться на Открытый чемпионат Франции после столь долгого перерыва. Кажется, я выиграла пару игр и проиграла в четвертьфинале в матче, который я могла выиграть за явным преимуществом в любой другой момент моей карьеры. Меня победила Алена Бондаренко[71], теннисистка из Украины. Я смотрела ее послематчевую пресс-конференцию.

Помню каждое ее слово, как будто это было вчера. Мария потеряла скорость подачи; Мария потеряла силу; Мария потеряла свою игру; Мария ужу не та, что раньше; бла-бла-бла… Помню, как эти слова бежали внизу экрана на канале CNN. Это было именно то, что мне было нужно. Такие вещи резко повышают твою мотивацию. Конечно, я мечтала выиграть Уимблдон и Открытый чемпионат Франции, но теперь все перешло в другую плоскость. Я не только хотела выиграть, я хотела, чтобы Алена Бондаренко поперхнулась своими словами.

Ролан-Гаррос оказался сущим кошмаром. По крайней мере я так его помню. Но когда я смотрю на статистику, все перестает быть только черно-белым. Правда заключается в том, что в своем первом турнире Большого шлема после операции я дошла до четвертьфинала, сыграв несколько хороших игр и победив нескольких приличных игроков. Но я помню только чем все это закончилось. Играла ли ты в последний день, или ты была уже в другом городе, когда весь теннисный мир наблюдал за кем-то еще? Я проиграла кошмарный матч в двух сетах подряд. Мне удалось выиграть только два гейма. Я бы должна была удовлетвориться результатом, ведь это был мой второй турнир после возвращения, но мне не понравился сам турнир, и я была очень недовольна своим последним матчем. После такой игры впору вернуться в раздевалку и завыть во весь голос.

Мой дневник:

Начиная с Открытого чемпионата Франции, меня не покидают большие сомнения. Когда я появилась на пресс-конференции, первый вопрос, который мне задали, был:

– Ходят слухи, что вы не прогрессируете. Почему? Вы не думаете, что вам нужен новый тренер?

Если серьезно, то какое твое собачье дело? Кому вообще есть до этого дело? Такое впечатление, что эти люди – ученые, которые знают все и вся. Займитесь лучше делом!

В конце концов я попала на Уимблдон. В город я приехала, полная надежд, потому что он всегда был для меня волшебным местом. И каждый раз, когда я испытывала трудности, этот город, и травяные корты, и сам турнир возвращали меня к жизни. Как будто на меня просыпали волшебную пыль. Но только не в этот раз. Мир перевернулся с ног на голову. Все, что раньше было хорошо, оказалось плохо. Ниже падать, уже было некуда. Может быть, я слишком хотела победить. Может быть я слишком добивалась этой победы. Я прошла первый круг, в котором победила спортсменку, прошедшую через отборочный турнир, но далось мне это нелегко. А во втором туре я проиграла аргентинке по имени Гизела Дулко, которая еще даже не имела номера в женской мировой квалификации. Это был мой самый быстрый вылет из турнира Большого шлема за всю карьеру. Не успев еще как следует распаковаться, я уже оказалась на самолете, направляющемся домой. Спортивные журналисты были заняты тем, что писали некрологи по поводу окончания моей спортивной карьеры. Мне было двадцать два года. Я прожила хорошую жизнь, но сейчас она закончилась.

Как только я добралась до дома, я достала дневник и стала писать:

Вот я уже и дома, в четверг на первой неделе Уимблдона. И это действительно вызывает у меня сильное отвращение. Честно говоря, я испытываю целый комплекс разных мыслей и ощущений. С одной стороны, приятно сознавать, что моя рука так здорово себя вела.

Я действительно не верила, что готова играть в таком тяжелом ритме – четыре турнира подряд. И все-таки я почему-то была собой очень недовольна. Конечно, это Уимблдон, а я не люблю проигрывать. А еще сегодня утром в аэропорту, когда я покупала один из этих бульварных журналов, с первых страниц практически всех изданий на меня смотрело мое собственное лицо, под которым были крупные заголовки: «С Шараповой покончено! » Ублюдки. Я села на самолет, и каждые две минуты меня спрашивали, не хочу ли я газету. А дама передо мной как раз читала спортивный раздел. И опять этот заголовок: «С Шараповой покончено! » С какого это перепуга женщина решила почитать спортивный раздел в газете именно в этот день?