Глава девятая

Я стала играть в крупных турнирах по всему свету. Выступала я все еще как любитель, но была всего в нескольких шагах от того, чтобы превратиться в профессионала. В этих турнирах участвуют только лучшие молодые теннисисты мира. И только лучшие из них проходят через их сито. Это напоминает игольное ушко. Только небольшая группа проходила сквозь него в следующий этап. Такой переход для меня был критическим и не мог произойти в более неудобное время. Мне было четырнадцать, и одно из моих самых заветных желаний стало сбываться. Я стала расти. И расти. И расти. Казалось, что это случилось внезапно, в течение одной долгой летней ночи. Ложишься спать с одним телом, а просыпаешься с другим. Вытянутым. Длинным и неловким – восемь дюймов[28] добавились как по мановению волшебной палочки. Я остановилась на шести футах и двух дюймах.

Но вы знаете эту поговорку насчет того, что хорошенького понемножку. В моем распоряжении неожиданно оказалось совсем новое тело, которое было долговязым, неуклюжим и мне не подчинялось. И оно все болело! От того, что все эти дюймы добавились за столь короткий промежуток времени, мои кости болели. И я неожиданно стала смотреть на всех сверху вниз. В первое время мне было сначала неловко и я сильно смущалась. Позже я начала любить свой рост, и сейчас смотрю на него как на дар судьбы. Мне нравится быть высокой. Может быть, поэтому я хожу на каблуках. Хотя еще и потому, что я люблю красивую обувь. И я не хочу, чтобы из-за своего роста я не могла бы носить то, что мне нравится. Если у вас проблемы с женщиной, которая возвышается над вами, то это ваши проблемы, а не мои. Но вначале все было не так просто. У меня было новое тело, и мне предстояло научиться управлять им. У меня нарушилась координация, и я потеряла контроль над своими конечностями. Я могла интенсивно тренироваться, но во время игр мое тело предавало меня, становилось неуправляемым. И это произошло как раз в тот момент, когда я стала получать персональные приглашения[29] на крупные турниры профессионалов. Так как IMG спонсировала некоторые из этих турниров, у них всегда были эти приглашения, которые они раздавали своим клиентам. С таким приглашением я могла не играть в квалификационных раундах, а попадала сразу же в основную сетку. Так вот! Я оказалась на большой, большой сцене, но совершенно дезориентированная своим новым телом. У меня была конкретная цель, но я не знала, как ее достичь. Я чувствовала себя так, как будто мои руки и ноги, мои кисти и ступни оказались отключены от моего мозга.

Неизбежным результатом всего этого была серия обидных поражений, моя первая проигрышная полоса. Я проигрывала, и проигрывала везде. Я проигрывала перед несколькими зрителями и перед большой аудиторией. Я проигрывала днем, и я проигрывала по вечерам. Я проигрывала на грунтовых кортах и на харде[30]. Я прекрасно себя чувствовала во время тренировок, но когда выходила на матч, то все разваливалось. Я помню, что проиграла так много соревнований подряд – одно за другим, одно за другим. Помню, как вся в слезах я проходила по холлам стадионов, по гостиничным коридорам. Как на меня смотрели другие девочки – в их взглядах было больше жалости, чем уважения; свою радость они прятали под маской сострадания, и смотрели сверху вниз на человека, которого когда-то боялись. И я все время думала: что же происходит? Мои родители тоже это заметили. До этого момента моя карьера была такой успешной, я постоянно поднималась в рейтингах каждой из возрастных групп и практически всегда выходила в финалы. И вот тебе на! Какая это была борьба. Они пытались помочь мне, но у человеческих сил тоже существует свой предел. В конце концов я должна была разобраться со всем этим сама. Многие многообещающие карьеры на этом заканчивались. И вы, возможно, не знаете имен этих людей и никогда не слышали их грустные истории. Но вас очень волнует, как бы ваше имя не было добавлено к этому списку. Это был настоящий кошмар, все было жутко запутано, но сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что все это, в конечном счете, пошло мне на пользу. Любой может быть хладнокровным и невозмутимым, когда он побеждает, когда все идет по плану. Но что вы делаете во время проигрышей? Это большой вопрос. И ответ на него – это то, что отличает настоящих профессионалов от героев всяких поучительных историй.

И действительно, проигрыши могут рассказать вам гораздо больше, чем победы. И о вашей игре, и о вас самих. Можете ли вы встать, когда вас сбивают с ног? Можете ли вы продолжать, когда ваша работа вдруг начинает казаться вам бессмысленной, когда вы играете ради самой игры, когда вы дергаетесь из-за того, что подводите всех и вся? Можете ли вы подниматься чаще, чем падать? Или вы сдаетесь? Это именно та упертость, о которой говорил Юдкин много лет назад. Никто не знает, как он среагирует на беду, пока беда не постучится к нему в двери.

Я никогда полностью не теряла веры в себя. Наверное, я была слишком юна, чтобы полностью понять концепцию «веры в себя», чтобы знать, что это такое – у меня она просто была и этого было достаточно. Ни на один матч я не выходила, не будучи уверенной в победе. И даже когда проигрывала, а проигрывала я очень часто, я все равно верила, что двигаюсь вперед по намеченному пути, в соответствии с планом. Продолжай бить, говорила я сама себе. Низкие удары по дальней линии, быстрая работа ног перед каждым ударом и так игру за игрой. И рано или поздно что-то изменится.

Не знаю, как долго все это продолжалось – наверное, это можно где-то посмотреть и даже сосчитать проигрыши, но кому это надо даже ради точности повествования. Достаточно сказать, что мне казалось, что это продолжается вечность. И казалось, что ничего никогда не изменится. А потом, в один прекрасный день, это произошло. Мой мозг стал, наконец, понимать мое тело. Это не произошло во время победного матча и не случилось в одно мгновение. Это произошло как раз во время поражения. Для зрителя это все выглядело как очередная неудача, но что-то очень важное изменилось. Совсем немного, заметить это мог только профессионал.

Роберт Лансдорп может назвать этот матч, или, по крайней мере, думает, что может. Все это время мы работали вместе. Если его и беспокоила моя полоса неудач – а позже он говорил, что она его беспокоила, – он мне тогда об этом не говорил. Но и тактики своей он не менял – не позволял мне закручивать мячи, что в тот период, возможно, сильно облегчило бы мне жизнь. Он вел себя как человек, у которого закипел двигатель машины на полпути через американский континент: мы ближе к Тихому океану, чем к Атлантическому, так давайте двигаться в его сторону, пока не доберемся до него.

– Тебе было четырнадцать лет, и ты боролась изо всех сил, – рассказывал он позже. – Твой отец сильно нервничал, и IMG сильно нервничала, и все размышляли над тем, что происходит. И вот, в этот критический момент, ты квалифицировалась на большой турнир, и я решил слетать на него и убедиться собственными глазами. Неужели все так плохо, как они рассказывают? Турнир был в Сарасоте, это был твой первый профессиональный турнир с денежным призом. Я полетел за свои собственные деньги, а, зная меня, ты понимаешь, что это значит.

Я помню тот турнир, о котором говорил Роберт. Наверное, это был мое первое профессиональное соревнование. Мне реально представился шанс выиграть немного денег! Кажется, что это большое изменение в жизни, но когда это происходит, ты этого практически не замечаешь. Те же самые корты, те же самые игроки, все то же самое. Пред матчем мы сели с Робертом поговорить, но он вообще не хотел говорить о теннисе. Вместо этого он говорил о музыке, об «айподах», о пляжах.

– Что ты хочешь получить на день рождения? – спросил он.

А еще он говорил, как важно время от времени расслабляться. И подарил мне гитару. Она до сих пор у меня – красивая акустическая гитара, на которой я так и не научилась играть. К гитаре прилагался сертификат на бесплатные уроки.

– Вместо того чтобы изводить себя перед игрой, ты сможешь брать гитару и играть, – сказал тогда Роберт.

– Ты играла с девочкой старше тебя, гораздо старше. Она была сильнее, закаленнее, и все такое, – продолжил свой рассказ Роберт. – Играли на грунте. Я очень внимательно следил за каждым розыгрышем. Нынче кто-то, кто посмотрит те твои матчи, может сказать, что ты играла глупо, потому что по каждому мячу старалась ударить как можно сильнее и делала удары низкими и плоскими, так, как я тебя учил. При закрученных мячах предел допустимой ошибки ниже. Я называю это Академическими Ударами. Потому что в конечном счете все сводится к средним показателям. Если ты придешь в теннисную академию, и не важно в какую, и будешь там бить сильно и над сеткой, и сделаешь при этом ошибку, тебе популярно объяснят, что удары должны быть закрученными и высокими, особенно на грунтовом покрытии. Но у тебя этого не было, ты продолжала наносить все те же блестящие, трудные в исполнении, но приносящие очки удары. Для этого надо было обладать характером и тем упрямством, которое так необходимо в игре. Для этого надо обладать «идеальной» глупостью.

После матча я была раздавлена – я проиграла в трех сетах, – но, когда Роберт пришел ко мне в раздевалку, он улыбался.

– Мария, если ты будешь продолжать играть так, как играла сегодня, то тебе не о чем волноваться, – сказал он.

– О чем вы говорите? – возразила я. – Я же проиграла.

– Ты проиграла только потому, что ошибок сделала чуть больше, чем это было необходимо, и не успела дотянутся до нескольких мячей, – объяснил Роберт.

– Ты совершенно не боялась, когда играла свой первый профессиональный матч, вечером, на плохом грунтовом корте, в не самый лучший для тебя период, – заметил Лансдорп не так давно. – Ты не задыхалась и не нервничала. Тогдашний проигрыш рассказал мне больше, чем рассказала бы победа. Потому что ты не отступила и не сдалась. Ты не сказала себе: «Давай-ка переходи на высокие закрученные мячи». Ты просто продолжала и продолжала играть в свою игру. Вот тогда я понял, что Юрий прав. Ты действительно должна была стать номером один в мире.

* * *

Всем понятно, что существует дух и существует тело. Это просто еще один вариант сказать: да, мое отношение к игре в период всех этих изменений было очень важно, но не так важно, как моя подача. До этого моя подача была неизменной. Я подавала так с восьми или девяти лет. Но она должна была измениться, хотя я об этом еще ничего не знала. Все произошло после Челленджера в Питтсбурге. Челленджеры – это второстепенные турниры, которые организовывает Международная федерация тенниса. Если ты выиграл достаточное количество челленджеров – очки за победы в них складываются – то ты можешь получить место в турнире WTA[31], а это уже серьезно.

Мне только что исполнилось пятнадцать и вещи постепенно стали вставать на свои места. Как Роберт и обещал, мои удары с отскока превратились в оружие. В финале Питтсбурга я проиграла и после этого увидела на лице папы выражение, которое не предвещало мне ничего хорошего.

Я разговаривала с Максом, когда в комнату ворвался Юрий и почти закричал.

– Маша, – заявил он, – ты больше не будешь так подавать.

– О чем ты? – уточнила я.

– У тебя слабая подача, – объяснил Юрий. – Для маленькой девочки это неплохо, но ты больше не маленькая девочка. Ты превращаешься в сильную женщину, и твоя подача должна соответствовать. Ты играешь в силовую игру, а не пользуешься всякими ухищрениями.

– А почему этот вопрос возник сейчас? – поинтересовался Макс.

– Потому что теперь у нее достаточно сил, чтобы выработать настоящую подачу.

Через какое-то время мы вернулись во Флориду и стали работать над подачей вместе с Питером Макгроу, одним из тренеров академии, австралийцем по национальности. Работали мы по вечерам, когда заходило солнце и начинали жужжать насекомые. При этом мы расстреливали целые корзины мячей. Боязнь того, что тебя могут ужалить, придавала тренировкам дополнительную настойчивость. Мы проводили часы за часами, настраивая мою подачу – я била по мячу, а потом мы на видео смотрели, что я делала правильно, а в чем ошибалась. Мы вносили в подачу изменения, потом вносили изменения в эти изменения, и так до тех пор, пока не стала вырисовываться подача, которая будет определять первую половину моей карьеры. Естественно, она не была абсолютно новой. Это было усовершенствование той подачи, которую мы с Юрием тренировали много лет назад. Но в этой подаче я использовала новые особенности своего тела – рост, силу, ширину плеч, длину рук и гибкость. Я удивительно гибкая, особенно в плечевом поясе. Это позволяет мне при подготовке к подаче заводить руку так далеко за спину, что костяшки пальцев иногда касаются моей спины. Я превращаюсь в живую рогатку с рукой, вылетающей вперед как при ударе хлыстом. При этом вырабатывается такое количество кинетической энергии, что мяч со свистом летит вперед. У меня была и вторая подача – более медленная и точная, – которую я использовала, когда мне это было нужно, но именно первая подача позволяла мне побеждать. Я превратила свою подачу, которая до этого была вполне средней и нейтральной, в настоящее оружие, на которое я могла положиться, когда оказывалась в проигрышной ситуации. Правильно подай мяч, и противник уже практически уничтожен. А это значит, что я получаю дополнительные очки. Это значит, что я могу начинать розыгрыш очка с позиции силы, диктуя то, что произойдет на корте. Все это приводило к тому, что мой розыгрыш очка становился короче, а значит, весь матч занимал меньше времени. Для того, чтобы победить меня, противнику надо было взять мою подачу, а это теперь было не так просто. И тогда я стала представлять реальную опасность на корте. В тот момент все мои поражения превратились в победы. В возрасте пятнадцати лет я начала выигрывать, и выигрывать постоянно. Моя подача открыла для меня золотую эру, один из лучших периодов в моей карьере. Но потом мне придется дорого заплатить за эту подачу, за ту колоссальную нагрузку на мое плечо.

* * *

Мой отец вновь ждал знака судьбы, который подтвердил бы, что я готова соревноваться в больших турнирах, на большой сцене профессиональных турне. С технической точки зрения я уже была профессионалом. Я играла за деньги. Занимала строчку в рейтинге и меня знали в мире юниорского тенниса. Но мне еще только предстояло сыграть в турнирах высшего ранга, в тех, о которых писали в прессе и которые посещали болельщики. Денег там было больше, но и давление сильнее. Если ты проиграешь на таком турнире, то уровень осложнений и последствий в случае проигрыша будет совсем другим.

Знак мы получили во время поездки в Россию. Наверное, это была не первая моя поездка домой, но это точно первая, которую я помню. Мы заехали в Москву, а потом остановились в Сочи. Много путешествовали. Увидели моих бабушек и дедушек, родственников и друзей. Странно было вновь оказаться в этих крохотных домах и квартирах. В Америке все было гораздо больше. Я всегда останусь русской в душе, но не стоит забывать тот факт, что свои основные детские годы я провела во Флориде и Калифорнии, наблюдая за американским телевидением и потребляя американскую продукцию. Так что какая-то часть моего Я всегда была американской. Для меня американская культура наиболее приемлема, там я действительно чувствую себя полностью расслабленной. Но понимаю я это только тогда, когда возвращаюсь в Россию. Это все связано с жизнью, которая для тебя идет по кругу, с тренировками, которые начались в столь раннем возрасте – десятки незнакомых гостиниц, квартир и стран становятся твоим домом, иначе говоря, собственного дома у тебя нет. Все проходит мимо тебя. Ты никогда не позволяешь себе слишком привязываться к чему или кому-либо, потому что знаешь, что послезавтра уже уедешь. Остаются только теннисные ракетки, которые всегда с тобой. Люди находят такую жизнь эффектной, и, наверное, они в чем-то правы. Но я в этом не уверенна. Такая жизнь может быть и одинокой, и сбивающей с толку.

Находясь в России, я каждый день играла в теннис. Юрий внимательно следил за этим. Нам надо было придерживаться расписания и режима. А это значит, что просыпалась я сразу же после восхода солнца, бегала и разминалась, а потом искала корт. Я всегда верила в то, что тренировки должны быть тяжелее, чем реальная игра. Только так можно побеждать – в этом случае сам матч кажется вам чем-то похожим на отдых. И в этом мире ты тренируешься не для одной игры, одного турнира или даже одного сезона, но для всей своей карьеры, которая будет продолжаться до тех пор, пока в один прекрасный день тебя не вынесут с корта.

В те дни мы вновь каждое утро оставались с Юрием один на один. В конце нашей поездки мы поехали в Гомель, который был заражен радиацией. Остановились мы у моих дедушки с бабушкой и гуляли по улицам маленького городка, бродили по парку и лесу. Юрий организовал для меня матч на общественных кортах, на которых он сам когда-то начал играть. Он устроил мне матч с крупным мужиком, который внимательно следил за мной с дальнего корта, время от времени взмахивая своей ручищей в приветственном жесте. Я плохо сейчас помню, как он выглядел, но он был высоким, с квадратной челюстью, щетиной на щеках и густыми черными волосами. В тот момент я об этом не знала, но этот мужик был человеком выдающимся в те времена, когда там играл Юрий. Он был совершенно непобедим. Он победил самого Юрия, и мой отец наблюдал за тем, как он побеждал всех остальных игроков в округе. Обо всем этом мне рассказали гораздо позже, но тогда этот человек был для моего отца символом и своего рода мерилом. Он должен был стать моим испытанием. Как я поведу себя в игре с героем-ветераном?

– Если ты сможешь с ним сыграть, – сказал мне папа, – то ты, Маша, очень хорошая теннисистка. Если ты сможешь выиграть у него больше пяти геймов, то ты готова ко всему, что ждет тебя впереди.

Мне было пятнадцать лет или около того. Мужику было лет сорок. У него была старомодная ракетка, и когда он отбивал мяч на отскоке, то его движение начиналось от самой земли и заканчивалось высоко в воздухе. Корт был потертым и медленным. Во время игры мужик стонал, но я стонала громче. Он не был таким уж слабаком, но и тем игроком, которого помнил мой отец, он тоже не был. Я принимала его лучшие удары и отбивала их как раз в момент отскока, нанося именно те удары, которым меня учил Лансдорп – сильные и плоские, которые летели всего на несколько миллиметров над сеткой. По ходу игры мужик сначала разволновался, потом ему стало не по себе, а потом он разозлился. Он не мог поверить в то, что происходило на корте. Неужели он действительно проигрывает этой девочке, этому ребенку?

Мы сыграли два сета. Я выиграла оба. Хотя разрыв был небольшой – 7–5, 7–6. И чем больше злился этот мужик, тем счастливее выглядел мой отец. Было такое впечатление, что уровень злобы моего противника измерялся каким-то датчиком. Юрий с удовольствием смотрел, как стрелка взбиралась все выше и выше. А когда она коснулась красной зоны, он был полностью удовлетворен. Когда мы уходили с кортов, расположенных в сыром здании с плохим освещением и с эхом теннисных мячей под крышей, папа обнял меня за плечи, как будто хотел сказать: «Маша, ты готова».

* * *

Моя жизнь профессионального игрока в теннис в действительности началась весной 2001 года, вскоре после того, как мне исполнилось четырнадцать лет. Первые турниры были небольшими – корт располагался на задворках какого-нибудь города средних размеров – и победитель получал несколько тысяч долларов. Я выиграла несколько таких турниров и стала постепенно взбираться туда, где мне было что показать и где подмостки были не в пример больше. Началось все с юниорских национальных турниров, а потом я дошла до юниорских турниров Большого шлема. Я летала коммерческими линиями по всей Европе, стараясь экономить на билетах – в то время Юрий говорил, «на местах в туалете». Мы ездили и на поездах, и на задних сиденьях машин, тщательно пряча деньги и паспорта от возможных жуликов. Чтобы приготовиться к игре, я приезжала в город за пару дней до начала турнира. Почти всегда мне приходилось играть против девочек, которые были старше меня, но в этом не было ничего нового. В тринадцать лет я дошла до финала Открытого чемпионата Италии среди юниоров, в котором проиграла семнадцатилетней противнице.

В турнире WTA я впервые выступила в возрасте четырнадцати лет в 2002 году. Это был турнир Пасифик Лайф Оупен, который теперь называется Индиана Уэллс. В первом круге я выиграла у Бри Риппнер[32] в трех сетах 5–7, 6–1, 6–2. Во втором круге мне пришлось играть с Моникой Селеш и для меня это был очень важный момент в жизни. Мне было четырнадцать, а Селеш только что исполнилось двадцать восемь. Она была самой великой теннисисткой в мире. А еще и героем, может быть не столько для меня, сколько для моего отца, который часами изучал на пленке ее игру двумя руками. С момента того ужасного нападения, которому она подверглась между геймами на турнире в Гамбурге, прошло почти десять лет, но это все еще была Моника Селеш – одна из лучших игроков в мире. Она выиграла девять турниров Большого шлема и многие месяцы занимала первую строчку в рейтинге WTA. Я не могла отвести от нее глаз. Было так странно оказаться с ней на одном корте. Как будто я вдруг провалилась в телевизор. И с удивлением обнаружила себя по ту сторону экрана! Я была полностью ослеплена ее блеском, и это в какой-то степени объясняет мое поражение со счетом 6–0, 6–2. В тот день я взяла только два гейма. Но в какие-то моменты на корте я забывала, кто она, и просто играла в свою игру. Для меня это был великий матч, потому что он научил меня двум вещам – первое, это то, что я могу играть с любой из них, и второе – это то, что мы с ними одной крови. Кроме того, я поняла, чему мне еще предстоит научиться – и насколько сильнее я должна стать. В том турнире Селеш дошла до полуфинала, проиграв за все время всего несколько геймов. В полуфинале она проиграла Мартине Хингис, которая, в свою очередь, проиграла в финале Даниэле Хантуховой[33]. Турнир был многоступенчатым, и побеждать надо было очень многих. Я мало что помню о том матче, кроме счета и того, что после матча в раздевалке меня обняла Мэри Джо Фернандес[34], которая увидела, как я плачу.

2002 и 2003 годы я в основном провела в юниорах, потому что мне разрешили выступать только в ограниченном количестве профессиональных турниров. Я была все еще слишком мала, чтобы отыграть весь сезон в турнирах WTA. К концу сезона я была шестой в юниорской классификации. Люди стали узнавать мое имя. Тренеры появлялись на моих играх, чтобы понаблюдать за моей игрой и найти в ней слабые места. Они разрабатывали стратегии, чтобы победить меня. Какова была моя самая большая слабость в то время? У меня была низкая скорость и не хватало силы удара, чтобы компенсировать этот недостаток. Мне надо было наращивать мышцы. Надо было мужать.

Одновременно со мной Юрий тоже становился известным человеком. Так всегда случается на теннисных турнирах, особенно юниорских. Запоминаются всегда отцы и матери, теннисные родители, каждый из которых, казалось, является вторым «Я» своего ребенка. На многих людей Юрий производил впечатление типичного ненормального русского отца, который хочет все контролировать и обладает железной волей. Это было не так, или не совсем так. Карикатура была создана многочисленными газетными статьями.

Да, мой отец мерил шагами боковую линию. Да, он шептал мне что-то на ухо, когда я выходила из тоннеля под трибунами. Он сидел на трибунах, подавая мне сигналы, что действовало на нервы абсолютно всем – инструктировать игрока во время игры запрещено, особенно с трибуны. Но он не инструктировал меня с трибуны, вовсе нет. Он просто посылал мне напоминалки. Я иногда настолько концентрируюсь и настолько увлекаюсь игрой, что забываю пить и есть, поэтому у меня может подняться уровень сахара в крови и наступить обезвоживание. К концу второго сета мир начинает вращаться, а живот у меня вспучивается. Поэтому во время смены сторон, когда я поднимаю глаза на трибуны, чтобы увидеть отца, он может поднять бутылку с водой, что означает «попей», или банан, что означает «поешь». В основном мой отец – классический пример теннисного родителя. По правде говоря, такой вам и нужен, если вы хотите достичь вершины. Может быть, это верно для любого вида спорта, но наиболее характерно это для индивидуальных видов, таких, которым ты посвящаешь свою жизнь в таком юном возрасте, что еще ничего не знаешь о жизни. И вот тогда требуется сильный родитель. Кто еще сможет изо дня в день заставлять ребенка тренироваться, когда тот больше всего на свете хочет выспаться или поиграть в приставку? Ни один семилетний ребенок не станет делать этого самостоятельно, и ни один двенадцатилетний не останется в спорте, когда все идет наперекосяк, а такое иногда случается, если только рядом с ними не окажется человека, который вовремя их подбодрит. Другими словами, вам может не нравиться гротескное поведение этих родителей и то время, которое посвящает им телевидение, но без них в мире не появились бы сестры Уильямс, или Андре Агасси, или я. Теннисный родитель – это воплощение воли игрока в то время, когда у самого игрока эта воля еще не сформировалась.

Когда я думаю о прошлом, то мне вспоминаются только великие моменты, поворотные точки. Все остальное постепенно бледнеет и превращается в нечто, напоминающее серую краску – статистика в твоей счетной карточке, цифры на странице. Для меня первый великий момент – он до сих пор возвышается в моей памяти как ворота в мою взрослую карьеру – это Открытый чемпионат Австралии в 2002 году.

Я играла в юниорском турнире. И меня там мало кто знал. Я была еще очень молодой и худой, поэтому люди не ждали от меня слишком многого в подобном крупном соревновании. Они знали, что я неплохо играю, но смотрели на меня скорее как на будущее, а не как на реальную угрозу. Казалось, что мое время наступит года через два-три. Но я знала нечто, чего не знали ни спортивные журналисты, ни околотеннисная публика. Я чувствовала это глубоко внутри, как будто в темноте провернулись шестерни, и я проснулась утром с мыслью: «Боже ты мой, я могу побить любую».

Это был мой первый юниорский Открытый чемпионат, один из четырех основных турниров, которые надо выиграть, чтобы оказаться на самом топе. (Остальные – это Открытый чемпионат Франции, Уимблдон и Открытый чемпионат США. ) Я впервые соприкоснулась с наэлектризованной атмосферой крупных соревнований. Все эти зрители, репортеры, игроки, лучшие в мире, собрались вместе на неделю, чтобы принять участие в одном из самых жестких соревнований. Я была очарована происходящим. Я нервничала и в то же время испытывала душевный подъем. И я была счастлива, потому что знала, что нахожусь в том месте, в котором и должна находиться. Игры в первых кругах пролетели как сон. Казалось, что я выиграла их все, не проиграв ни одного гейма, что было неправдой – не могу вспомнить, когда я в последний раз играла на турнире матч, состоявший меньше чем из трех сетов. Но выигрывала я легко, и у меня оставалось время, чтобы осмотреться и насладиться атмосферой соревнования. В перерывах между собственными играми я смотрела игры теннисистов из основной сетки, профессионалов. Мне нравилась та энергетика, которая царила на центральном корте за десять минут до начала ключевой игры. Дженнифер Каприати, Ким Клийстерс и Моника Селеш. И даже тогда, миллион лет назад, доминировали на корте – куда же от них денешься! – Серена и Винус Уильямс. Сестрички. Но даже когда я наблюдала за игрой этих теннисисток, а делала я это крайне редко, – если только я не стояла по другую сторону сетки, – то это были наблюдения стороннего, незаинтересованного наблюдателя. Я смотрела на их игру, как другие смотрят на сложную математическую задачу, решить которую предстоит кому-то другому. Я еще не осознавала, что все эти игроки, все эти проблемы будут и моими проблемами тоже. Персональными. И что мне придется разобраться с каждой из них, чтобы попасть туда, куда я хотела попасть.

Я продолжала выигрывать свои игры, и это было самым главным. Неделя пролетела незаметно, и я добралась до финала. Позже я узнала, что в возрасте четырнадцати лет и девяти месяцев я стала самой молодой участницей любого из финалов Открытого чемпионата Австралии.

* * *

В финале мне пришлось играть с Барборой Стрыцовой[35]. Она не только выиграла у меня, но и стала встречаться с моей первой юношеской любовью Филиппом Петцшнером[36]. Мне это совсем не понравилось. Барбора была крепким чешским орешком, которая позже добралась до девятого места в мировом рейтинге. Она напоминала вихрь, который налетал на меня со всех сторон корта, и отбивала мой каждый плоский, сильный мяч на отскоке укороченным ударом, что выводило меня из себя, потому что она набирала все больше и больше очков. Потрясающе! Приходится тратить месяцы и годы, чтобы попасть на игру, а потом, если только ты не можешь заставить мир вращаться медленнее или действительно зубами уцепиться за представившуюся возможность, она заканчивается еще до того, как ты это осознаешь.

В первом сете я не выиграла ни одного гейма. Когда я шла на дальнюю линию после перерыва, я услышала, как отец кричит мне по-русски: «Ты понимаешь, что ты теряешь? Ты теряешь пятьдесят тысяч долларов бонуса от Найк! » Я впервые в жизни услышала, что мой отец заговорил о заработках. Во втором сете я собралась и смогла выиграть пять геймов, но это уже не имело значения. Или если имело, то только для моего чувства самоуважения. Но даже закончив соревнования на такой низкой ноте, я знала, что этот турнир прошел для меня великолепно. Самый молодой игрок, когда-либо доходивший до финала! У меня было ощущение, что я ушла далеко вперед по сравнению с тем, куда хотела попасть, что я на многие годы опередила свой график.

Но главным событием года – остальные и близко к нему не приблизились – был Уимблдон. Я всегда по-особому относилась к этому турниру, хотя и никогда еще не участвовала в нем. Для меня он стоял отдельно, возвышаясь над всеми остальными турнирами – может быть, потому, что мой отец говорил о нем постоянно. Для него это был совершенный турнир, победа в котором была окончательной и непререкаемой. Он сиял в его воображении. Открытый чемпионат Австралии, Открытый чемпионат США, Открытый чемпионат Франции? Да, это все турниры Большого шлема, и все они важны. Но Уимблдон важнее их всех. Остальные были спортивными событиями, где все вертелось вокруг денег и толп зрителей. Но Уимблдон был грандиознее этого. Потому что речь на нем шла о королеве и ее свите. Об аристократах. О красных мундирах гвардейцев. О роскошных покрытиях и эпических битвах на зеленой траве. Турнир сопровождал аромат истории и империи. Это была Англия. И если вы выросли в бедном белорусском городке, как мой отец, если вы наблюдали за соревнованиями (если их вообще транслировали) на мерцающем черно-белом экране телевизора, Уимблдон действительно должен был выделяться. Юрию удалось передать мне это ощущение уникальности в самом юном возрасте. Каждая игра важна, каждый турнир заслуживает моего абсолютного внимания, но Уимблдон всегда был и до сих пор находится в другой категории. Это сама душа игры. Это квинтэссенция всего.

В тот год, 2002-й, я впервые попала в это уникальное место. Была ли я взволнована? Естественно. Эту историю я слышала с детства, и вот теперь у меня появилась возможность прогуляться по ее страницам. Мама приехала с нами, что было достаточно необычно. Сам Уимблдон – это деревня в юго-западном пригороде Лондона. Там есть главная улица и переулки, древние деревья и тенистые места, пансионы, в которых предлагается ночлег с питанием и несколько гостиниц. Но большинство игроков предпочитает арендовать на эти две недели дом – в надежде! – что им достанется играть до самого конца.

В тот первый год мы тоже арендовали крохотный коттедж в самой деревне. Я влюбилась в него с первого взгляда. О большем я и не мечтала. Я просыпалась, и лучи солнца заливали мою крохотную комнатку, или мне приходилось кутаться в тяжелое лоскутное одеяло в преддверии еще одного серого утра. Потом я спускалась вниз, открывала входную дверь, и там, на очаровательном крылечке, меня уже ждала бутылка свежего прохладного молока! Потрясающая разница с чередой обычных гостиниц и раздевалок. На каждом шагу в деревне располагались магазинчики, кафе или пекарни. Это было воплощение другой жизни, которой я могла бы жить, родись я в другом месте и в другое время. Один из ресторанов – маленькое заведение с тайской кухней – постоянно привлекал мое внимание. В нем всегда было полно народа и надо было ждать своей очереди. Мы туда так и не зашли, но я запомнила его: если – а лучше когда – я вернусь в Уимблдон, я обязательно зайду в него.

Раздевалка была полна сплетничающих игроков. Журналисты ждали у дверей. Для меня это было внове. Кому может быть интересно, что я скажу? Шкафчики были крошечными, а ванные… Фи! Когда я пошутила по этому поводу, одна из девочек рассказала мне, что шестнадцать первых посеянных номеров из основной сетки пользуются другой раздевалкой – сказочным местом, задрапированным роскошным бархатом, среди которого блестит фарфор. Ох уж этот капитализм! Ох уж этот Запад! Они всегда дают тебе какую-то практичную игрушку, помимо просто престижа и денег. Играешь ты не только ради денег. Но и ради раздевалки с отдельной ванной! И ради свежей пахучей клубники! И ради приличного шкафа, в который можно повесить свои вещи!

Для меня этот турнир оказался очень удачным. Я без проигрышей дошла до юниорского финала, в котором меня разгромила, в трех сетах, еще одна русская девочка, Вера Душевина[37]. Но не это запомнилось мне больше всего. Больше всего мне запомнилось то, что произошло после игры, когда я переодевалась возле своего влажного крошечного шкафчика. Я засунула свои вещи в сумку и собиралась уже вернуться в коттедж, но перед тем как я вышла, официальный представитель турнира протянула мне приглашение. Оказалось, что все игроки – и юниоры и профессионалы, и мужчины и женщины, – которые дошли до финала, приглашаются на Уимблдонский бал, большое гала-событие прямо из книжки сказок (или так мне тогда казалось), где герцог такой-то и леди такая-то в сопровождении свиты будут танцевать с победителями и проигравшими под звуки мазурки в исполнении оркестра, а луна будет лить свой серебряный свет на Англию.

Женщина, которая передала мне приглашение, стояла рядом и наблюдала за тем, как я его читаю, но – это самое главное – никуда не уходила.

– Звучит очень мило, – сказала я, посмотрев на нее и улыбнувшись.

– Вы будете там, мадам?

– Хотелось бы, но у меня нет платья, – ответила я.

– Об этом мы позаботимся, – сказала женщина и щелкнула пальцами или подала какой-то другой сигнал. И откуда ни возьмись появился мужчина с колоссальным количеством платьев, которые он разложил на столе. Я выбрала длинное с бисером и ушла.

Когда я шла в сторону коттеджа, улицы Уимблдона были пустынными. Над тропинками висел туман. Турнир закончился. Практически все другие игроки уже упаковали свои вещи и уехали. Эта странная вещь начинает происходить, когда ты глубоко погружаешься в турнирную жизнь. Неожиданно ты оказываешься во множестве пустых мест, пустых залов, пустых раздевалок. Толпы игроков, членов их семей и тренеров начинают исчезать. К четвертьфиналам остается только горстка уцелевших. И чем лучше ты выступаешь, тем меньше становится окружающий тебя мир. Я помню это странное ощущение, которое было у меня, когда я уходила в тот день. Это было дежавю наоборот. Помню, как я смотрела по сторонам, на эти здания и на этот туман, и не могла отделаться от ощущения, что я еще буду здесь. И уже не как юниор.

Когда я пришла, Юрий читал газету. Он не заметил платья, которое я повесила в шкаф в прихожей.

– Что хочешь на обед? – спросил он, не поднимая глаз. – Может быть, стоит попробовать то индийское заведение?

– Прости, – ответила я, – но у меня другие планы.

– Какие планы?

Мама помогла мне одеться. Мы ощутили что-то необычное, глядя друг на друга в большое зеркало в маленьком коттедже, улыбаясь и обмениваясь шутками. Думаю, что это был лучший момент вечера. Сам бал сильно разочаровал меня.

Хотя один момент я запомнила. Все вошли в большую комнату вместе – все, кроме победителей в женском и мужском одиночных разрядах, которые появились только после того, как все остальные расселись. Они входили по одному, при этом каждый из них проходил через громадные, украшенные орнаментом двери и шел между столиками, а те, кто за ними сидел, сначала задержали дыхание от восторга, а потом разразились приветственными криками. Я сидела за столом вместе с другими юниорами. Этот стол напоминал детский стол на свадьбе. Мы сидели как раз возле входа. В тот год турнир выиграла Серена Уильямс. В финале она победила свою сестру Винус. Уже тогда она стала отдаляться от других игроков и начала эту безумную гонку за своим превосходством над всеми. Он вошла, широко улыбаясь, с высоко поднятой головой и расправленными плечами, на все 100 % используя тот триумф, который давало ей это грандиозное появление. Одобрительные крики все не утихали. Люди стали подниматься на ноги. Они аплодировали стоя.

Девочка, сидевшая рядом со мной – не могу вспомнить ее имени – стукнула меня по плечу.

– Вставай! Вставай! Это Серена Уильямс! – кричала она.

Я хотела встать, но мое тело не слушалось меня. Казалось, что я прилипла к стулу и теперь смотрю на Серену сквозь толпу с единственной мыслью в голове: «Я до тебя доберусь».