Глава седьмая

Я все еще жила в академии. И ненавидела эту жизнь. Может быть, мы и заключили отличную сделку, но моя жизнь от этого не изменилась. Я хотела бы назвать общежитие просто тюрьмой, но мне кажется, что это именно теннисная тюрьма. Все школы построены по одному образцу – невысокие здания, расположенные как в тюрьме, аккуратные дорожки, подстриженные деревья и лужайки, очереди за едой, хвастовство и споры, девочки на одной стороне – мальчики на другой. Теннисные корты и залы для тренировок всегда рядом – ждут тебя как гробы, выставленные в ряд. Просыпаешься – и они перед тобой. Ложишься спать – а они все еще перед тобой. Даже когда не видишь их.

В общежитии я жила в многокомнатном номере. Он состоял из ванной комнаты, гостиной и двух спален, в каждой из которых находились по две двухъярусные кровати. По четыре девочки в спальне – всего восемь девочек в номере. Соседки по номеру появляются и исчезают с завидным постоянством – неплохо показала себя, первые сложности, сломалась, отправилась домой. Наутро кровать перестилают и готовят для новой девочки.

Мне было одиноко. Я едва виделась с папой, у которого были свои сложности. Время от времени я посещала уроки в соседней общеобразовательной школе. Наверное, это было чье-то требование. Нас толпой высаживали из минивэнов, а позже забирали назад. Мы сидели среди местных ребят как какие-то инопланетяне, но мне это нравилось. Я всегда любила учиться – это была возможность отключиться от игры, это было что-то новенькое. В жизни в общаге не было ничего хорошего. Я была младше других девочек – какое-то время я была самой младшей в академии – и они наказывали меня за это. В постель я ложилась раньше других, потому что я была меньше, тренировалась больше и спать мне было необходимо дольше. А они приходили поздно, шуршали конфетными обертками, разговаривали и смеялись, причем специально громко, будили меня и издевались надо мной. Но меня отличал от них не только возраст – я была человеком из другого мира. И в академии находилась с особой миссией, которая обрекала меня на совсем другую жизнь в теннисе. В большинстве своем девочки были детьми из богатых семей, избалованными и отправленными в академию для того, чтобы выполнить мечты их родителей. А я была игроком – одним из немногих, у кого была стипендия, – которая привлекала внимание этих самых родителей и заставляла их платить деньги за обучение. Это была наша работа, и таким образом мы расплачивались с Боллетьери. Мы были рекламой. Мы притягивали введенных в заблуждение и ждущих слишком многого теннисных родителей.

Эти девочки, они обыскивали мои вещи, когда я была на кортах. Я замечала это, когда возвращалась – все было перевернуто и измято. Но шутка не удавалась – у меня не было ничего, что можно было бы посмотреть или украсть. Да и кто я была такая? Бедная русская девочка, которая любила бить по теннисному мячику. Когда они не доставали меня, девочки занимались тем, что делали коллажи на плакатном картоне. В те времена это было очень модно. Клей, вырезанные из журналов изображения Дэвида Хассельхофа[19] (я даже не знала, кто это такой) и Дженнет Джэксон и написанные голубыми, желтыми или розовыми дутыми буквами слова ЛЮБОВЬ и ДРУЖБА. Если все это означает иметь счастливое детство и быть настоящей американской девочкой, то я пас. В номере у меня была только одна хорошая подружка. Ее звали Присцилла. Она была немного круглолицей, и у нее была самая яркая американская улыбка из всех, что мне доводилось видеть. Думаю, что понравилась ей потому, что мы обе были немного неуклюжими. Она не ощущала себя частью группы, а я знала, что не принадлежу к ней. Мы с ней были отверженными.

Распорядок дня никогда не менялся:

5. 30 подъем

5. 45 завтрак

6. 15 тренировка на корте Ника

7. 30 открытый урок

12. 30 ланч

13. 30 тренировка

16. 00 фитнес

17. 00 обед

19. 00 школьные занятия

21. 00 отбой

В академии Боллетьери никогда всерьез не работали над моей техникой. Когда я спросила об этом Ника, он пожал плечами и сказал что-то типа «Не чини, коль не поломано[20]». Он пояснил, что во второй раз я появилась у них уже полностью сформировавшейся как игрок.

– Да, можно было бы поработать с твоей подачей, с тем, куда ты ее направляешь на корте, но в тебе уже была та страсть, которая делает хороших игроков чемпионами. И мы не хотели ставить ее под угрозу. Это напоминает костер. Ты пытаешься его зажечь. Но если он уже горит, то твоя задача не мешать ему и дать гореть дальше, может быть изредка подкидывая дров, но, ради всего святого, ни в коем случае не погасить.

Не уверена, что я согласна с этой философией.

Постепенно я вошла в элиту Ника, состоящую из мальчиков и девочек разных возрастов, лучших игроков в академии. В каждый конкретный момент наше число варьировалось от шести до восьми человек. Тодд Рейд, Елена Янкович, Хория Текэу и Татьяна Головин были теми детьми, которых Ник специально готовил в профессионалы, которых он выделил из общей массы. Мы играли друг с другом и друг против друга, ели за одним столом, разогревали друг друга перед играми и переезжали с турнира на турнир в одном автофургоне. Ник хотел сделать из нас команду, привить нам некий кастовый дух и поэтому дал нам прозвище: Тигры, по-моему. Или, может быть, пумы? То, что я этого не помню, говорит о том, насколько мало значила для меня эта команда. Он мог называть нас командой, но глубоко в душе все мы знали, что члены нашей команды – это наши соперники, а не друзья. Если ты хотела быть первым номером, то фактически это были те девочки, которых тебе необходимо было победить, а если они твои подруги, то тебе будет сложнее это сделать. Мне было легче мысленно считать их своими врагами. И мне кажется, что то же самое думает любой серьезный игрок в теннис, потому что только так можно добиться победы. Просто, может быть, другие девочки умеют это лучше скрывать. Люди говорят, что я плохая, потому что у меня нет друзей среди профессиональных теннисисток. Что ж, я действительно не люблю болтать в раздевалке. Эти разговоры кажутся мне надуманными. Фальшивыми. Очень часто приходится видеть в раздевалке двух игроков, двух девочек, которые общаются как лучшие друзья: о личной жизни, о молодых людях, о том, что «я поеду отдыхать туда-то», «а я купила себе вот это платье», «Боже, сколько же это стоило? ». Послушать их, так они ближайшие подруги. А через несколько часов одна из них играет на корте, а другая в раздевалке следит за ее игрой на экране и радуется, когда ее подруга проигрывает подачу. Вот, что на самом деле происходит.

Так что же можно сказать о других девочках из нашей «элитной» команды?

Мы не проводили много времени друг с другом вне кортов. Я была слишком заряжена на соперничество, чтобы сблизиться с ними. Все они были отличными теннисистками. Елена Янкович дошла до финала турнира Большого шлема. Она была первым номером в мировой классификации. Помню, когда нам было по одиннадцать лет, мы с ней вместе придумывали себе первые электронные адреса. Паролем к моему было слово «Loveandpeace». Интересно, помнит ли она об этом? Татьяна Головин, которой было почти столько же лет, сколько и мне, была родом из Франции. Татьяна, Елена и я в академии были соперницами, при этом Татьяна была всеобщей любимицей. Ее любили все. У нее всегда были правильная причесана и тщательно заплетенные косы; она носила изящную одежду с идеально подобранными рубашками. Она выгуливала собак дочки Ника, и на туфлях у нее были помпоны. Елена больше походила на мальчишку. Я была где-то посередине. Этакая ледышка. Я мало думала о своей одежде и совсем не интересовалась своей прической. Конский хвост, и все. Одежда? Обычно это была юбка для тенниса. Что-то мы делали вместе, то, что требовалось в академии. Иногда ходили в ресторан вместе с тренером. Это было весело, но я никогда не возвращалась домой с мыслью: «ну, теперь мы друзья». Я никогда не забывала о том, что однажды мы окажемся друг против друга на корте, поставив все на кон.

Сотрудники Ника не слишком тратили время на то, что называется наставничеством. Бесконечные повторения на корте, час за часом, те же самые удары снова и снова – это все, чем я занималась в академии. Если же мне надо было поработать над каким-то элементом игры, то Юрий звонил Гэвину Форбсу и просил его порекомендовать тренера или поделиться идеями. Мой отец вечно находился в поиске, он учился и постоянно анализировал прочитанное. Многие из своих идей он почерпнул из статей или разговоров с другими родителями.

– Юрий знал, что ему необходимо собрать вокруг себя лучших специалистов, – рассказал мне позже Гэвин. – Поэтому он искал лучшего по форхенду, или лучшего по подаче, или лучшего по физподготовке. Он был достаточно умен, чтобы понимать, что, хотя он и руководитель всего проекта, ему необходимы лучшие специалисты, чтобы проект действительно заработал. Помню, как однажды Юрию по каким-то причинам пришла в голову идея, что ты, первое – должна играть на грунте и, второе – должна тренироваться больше, чем было рекомендовано для ребенка твоего возраста. Вот он и попросил меня достать ему побольше мячей, что я и сделал. Помню, я собирался встретиться с ним на автостраде № 41 прямо в Брейдентоне. Он отыскал грунтовый корт где-то у магазина пончиков. У него была целая тележка со старыми мячами, и какой-то парень из Южной Африки в дырявой обуви обменивался с тобой ударами. Было видно, что у парня поставленный удар. Вы встречались с ним каждое утро в 6 и тренировались по часу. Помню, я еще сказал Юрию:

– Надо купить этому парнишке новую обувь.

Юрий нашел его на улице, или что-то в этом роде. Но какой же удар был у этого парня! И в этом был весь Юрий – всегда в работе, всегда в поиске.

* * *

Я никогда не задумывалась, какая я теннисистка – хорошая или плохая. Я просто не мыслила такими категориями. Мне еще предстояло понять свою игру с такой точки зрения. А пока я находилась в счастливом неведении о том, как тебя могут оценивать – хорошо или плохо. Я все еще жила в блаженном состоянии, то есть просто играла, потому что я делала это всегда и потому что мне это нравилось. Был ли какой-то конкретный момент, когда это невежественное состояние закончилось и шар лопнул? Момент, когда я поняла, что я очень хорошая теннисистка, и это имеет ценность для окружающих меня людей?

Да, такой момент был.

Это случилось в академии однажды вечером после обеда.

Я была уже в постели – читала, делала домашнюю работу и просто смотрела в потолок. Один из сотрудников Ника вызвал меня на центральный корт. Это было необычно. Часы, когда мы занимали корт, и время, которое мы на нем проводили, жестко контролировались – именно поэтому мы с папой старались ухватить лишний часок за магазином пончиков. А тогда было уже действительно поздно – настало время сверчков, цикад и тишины. И тем не менее центральный корт был освещен не хуже палубы авианосца, прожектора сверкали, а места возле корта были заняты бизнесменами в костюмах. Ник велел мне размяться и выходить на корт. Там со мной должен был играть один из преподавателей. Так я и сделала – вышла в, как мне казалось, глухую ночь и стала гоняться за мячами и парировать удары, в то время как бизнесмены наблюдали, а комары роились вокруг них. Это была выставочная игра. Я поняла это позже. Это были инвесторы, которые рассматривали вариант вложения денег в академию. И они хотели увидеть товар лицом. Другими словами, Ник был владельцем, а я была этим самым товаром. Или товаром была победа, а я тем механизмом, который должен был ее добыть.

Я вернулась в комнату, забралась в кровать, но никак не могла забыть происшедшего. Это шоу изменило мое будущее. Я понимала, как много было поставлено на карту, и это заставило меня по-новому посмотреть на других девочек. С того момента я постоянно высматривала соперниц, тех девочек, которые могли бы занять мое место под прожекторами. Потому что я знала, что мне там нравится. Потом я посмеялась над этим и забыла обо всем, но мне было приятно, что Ник выбрал именно меня, когда дело шло о больших деньгах. Так вот, я стала оглядываться вокруг, пытаясь рассмотреть тех, кто мог составить мне конкуренцию. Тех, с которыми мне придется соперничать. Янкович. Курникова. Головин. Мне придется разобраться с ними со всеми, побеждать их снова и снова. И становясь старше, и приближаясь к тем играм, которые действительно были важны, я слышала вокруг себя одни и те же имена. В то время еще играла Штеффи Граф. Линдсей Дэвенпорт, Моника Селеш. Все они были старше меня и готовились заканчивать выступления. Среди нового поколения звучали только два имени: Серена и Винус, сестры Уильямс. Конечно, я слышала о них раньше. В какой-то степени статья о сестрах и о том, как они тренируются в теннисной академии Рика Маччи, убедила моего отца, что прежде всего мы должны переехать в Америку. Но после этого я о них и не думала. Я жила своей собственной жизнью. И вот теперь, неожиданно, они были везде. Еще тинейджеры – с разницей в возрасте в один год – они уже были лучшими в мире. Они выигрывали турниры, и их короновали по всему свету. Сестры были крупными девочками и обладали невероятной силы ударом. Так мне рассказывали. Они доминировали в этой игре вот уже много лет. И чем больше я о них слышала, тем непреклонней становилась в своем желании не дать им взять надо мной верх, не покориться им. Именно тогда я испытала то, что называют чувством соперничества. И не на теннисном корте или на банкете, а в своей собственной голове, еще до того, как я увидела сестер Уильямс вживую.

Мне было двенадцать или тринадцать – я была на пять лет моложе Серены. Она была уже взрослой женщиной, а я все еще висела на турнике по вечерам, умоляя Бога прибавить мне роста и веса.

А потом, в один прекрасный момент, мы узнали, что сестры Уильямс приезжают в академию Боллетьери на тренировки. Это новость, начавшаяся как сплетня, распространилась как пожар в джунглях. Ощущение было такое, что к нам должен приехать астронавт или кинозвезда. Утреннее расписание было отменено. Все хотели посмотреть, как тренируются сестры Уильямс, приблизиться к этому волшебству. Юрий велел мне наблюдать «холодными глазами. Смотри, что они будут делать. Пойми, что можешь сделать ты. Тебе придется их побеждать».

– Нет.

– Что значит – «нет»?

– Я не буду наблюдать за ними, – заявила я. – И не позволю им увидеть себя на их тренировке. Даже если там будет сто человек, и они не имеют ни малейшего представления о том, кто я такая. Я не доставлю им такого удовольствия.

По правде говоря, я хотела посмотреть тренировку, но к теннису это не имело отношения. Меня всегда привлекают великие люди – Как они ходят? Как они выглядят на корте? – но я никогда не обожествляю их, не смотрю на них снизу вверх, не становлюсь их фанаткой. Мы с отцом долго спорили по этому поводу. Он сказал, что я позволила гордыне встать у меня на пути.

– Тебе необходимо понаблюдать за ними, – настаивал он.

Наконец он предложил решение. Сестры играли на втором корте, у которого был деревянный сарай, на котором была установлена камера, чтобы снимать играющих. После тренировки полагалось зайти в этот сарай и проанализировать свою игру, записанную на пленку. Посмотри, как работают твои ноги! Посмотри, как ты завалила плечо! Но никто этого никогда не делал. Сарай существовал для того, чтобы Ник мог написать в проспекте: в академии имеется записывающая аппаратура и помещение для просмотров. Он был влажным и сырым, забитым старым инвентарем. Юрий достал ключ от него и засунул меня туда за десять минут до того, как сестрички вышли на корт. Камеру он отодвинул в сторону, так чтобы я могла смотреть в отверстие, похожее на дырку от выпавшего сучка – я была одна в темноте и наблюдала за следующими двадцатью годами своей жизни.

Образ сестер Уильямс постепенно становится иконой – это стало происходить уже тогда. Они олицетворяют собой силу. Высокие девушки в белой теннисной форме, с широкими улыбками и проницательными, сосредоточенными взглядами. Они начали обмениваться ударами, сначала не спеша, а потом с невероятной скоростью. Их отец – теннисный папаша, ненормальный родитель, чья воля стояла за всем проектом, который не сильно отличался в этом от моего собственного папы – стоял, опираясь на решетку, и выкрикивал инструкции и приказы. Все места на открытых трибунах были заняты – там находились все ученики академии. Они, затаив дыхание, провожали глазами каждую подачу, восхищались каждым ударом с лета как религиозные фанатики, как болельщики, как овцы.

Сестры передвигались по корту с ленивой грацией, особенно Серена. Она была моложе, но выделялась именно она. Она легко взмахивала ракеткой, и мяч как будто испарялся с нее. Время от времени, когда обмен ударами затягивался, она закачивала его победным диагональным ударом. И все-таки, несмотря на всю интенсивность их тренировки, несмотря на всю их силу, в голове у меня была только одна мысль: я хочу выиграть у обоих.

Весной 1996 года случилось нечто значительное. Более значительное, чем новый удар, улучшенная подача или подписание контракта с IMG. После долгих лет ожидания моя мама наконец-то получила визу и приехала к нам во Флориду. Она поселилась в квартире в Брейдентоне. Спустя несколько недель я ушла из общаги и разместилась во второй спальне. Мы ели за одним столом! Вместе смотрели телевизор и разговаривали! Я не видела маму почти два года, но впечатление было такое, как будто мы расстались только вчера. Возможно, это было самое счастливое время в моей жизни. Трудно понять, насколько ты скучал по человеку, пока не встретишься с ним вновь.

Мама немедленно занялась устройством нашей жизни. Она выбросила обноски Курниковой, причесала меня и отобрала у Юрия его ножницы. Никогда больше он не будет стричь мои локоны. Она уволила мою учительницу. Теперь мы вместе проводили вечера, работая над задачами по математике и читая русскую литературу. Мама, самый образованный член нашей семьи, очень серьезно относилась к моему образованию и была изумительной учительницей. Основное внимание она уделяла классике – великим русским писателям и поэтам, – потому что она это знала и любила. Теперь она заботилась о еде, квартире, обо всем остальном, и о даривала нас своей любовью. И через несколько месяцев я превратилась из ребенка, ведущего странный образ жизни, в спортсменку, живущую в теплой атмосфере обычной стабильной семьи.

Может быть, именно в это время мой отец вроде как поплыл мозгами, потому что теперь ему не надо было думать ни о чем, кроме тенниса. Помню, как-то вечером я засунула голову в его комнату. Он лежал, его колени освещала лампа, и он покрывал лист за листом бесконечными заметками. Я хотела скрыться незамеченной, но он увидел меня.

– Готовься, – сказал он.

– К чему?

– Мы едем в Лос-Анджелес.

Я ему не поверила, но на всякий случай поинтересовалась зачем.

– Затем, что там живет Роберт Лансдорп.

– И кто такой этот Роберт Лансдорп?

– Человек, который сделает тебя первой теннисисткой мира.