1 глава. II Часть

1 глава

Дальнейшие события я практически не помню – могу лишь сказать, что умереть в лесу мне было не суждено. Скорее всего, какие-то проезжающие мимо люди нашли меня уже ближе к утру, замерзшего и лежащего без сознания на лесной опушке. Они перевезли меня к себе в жилище, взяв на себя труд заботиться о моих ранах. Но даже несмотря на их старания, я еще долго мучился в полубреду. Сквозь сон я то и дело звал Джона, или проклинал его за дурацкую идею с охотой. Голова раскалывалась от боли, и я не мог отдавать себе отчета в том, что говорю и делаю. Как в тумане над моей постелью мельтешили чьи-то фигуры; мучимый жаждой, я пил, но не помню, каково было это питье на вкус.

Лишь спустя несколько дней ко мне вернулись силы, и первым, что я отчетливо увидел перед собой, был потолок. Он показался мне высоким тогда - как желудок кита. Перекрестья балок нависали надо мной, опутанные веревкой, тут и там на ней сушились полотенца, ароматные травы, кроличьи лапки и головки красного чеснока. Комнату наполнял вкусный запах жареного мяса, и, только лишь почувствовав его, я понял, что зверски голоден. Собравшись с силами, я окликнул хозяйку, и та появилась спустя минуту, вытирая руки фартуком. Смешное дело, ведь раньше я думал, что эта женщина мне приснилась! Она была рыжей и слегка полноватой, с располагающим к себе лицом, усыпанным мелкими веснушками. Я потянулся к ней и, ухватив за руку, взволнованным шепотом спросил, как давно нахожусь здесь и далеко ли добираться до Чампел-корта.

- Ты хвораешь уже без малого неделю, - ответила хозяйка, мягко освобождаясь из моей хватки, - а о месте с таким названием я ничего не слыхала, молодой господин. Может быть, тот город, о котором ты толкуешь, находится по другую сторону леса?

- По другую сторону?

Вот как, уже неделя прошла! За это время Джон мог бы найти меня, подумал я, мысленно прикидывая, каким же образом умудрился забрести вглубь леса, будучи слабым после падения. К тому же на моей памяти на несколько миль от Чампел-корта не было никаких деревень. Все это казалось мне несколько странным, но тут голод снова дал о себе знать недвусмысленным урчанием в желудке. Хозяйка улыбнулась.

- Снова голодный. Значит, идешь на поправку. Сейчас кашу с мясом принесу.

Не успел я оглянуться, как у меня на коленях уже стояла большая миска с кашей, приправленной куском сливочного масла. Я неловко благодарил свою благодетельницу, а та бегала вокруг меня, подкладывая под спину подушки, чтобы я смог устроиться поудобнее.

Пока я уплетал за обе щеки, женщина все время находилась рядом, хлопоча по хозяйству. Вскоре я снова задремал, и, проснувшись, обнаружил, что остался в одиночестве. Как я потом выяснил, это было самое время для полевой работы во второй половине дня.

Признаться честно, я с детства был непоседлив, и совершенно не выносил оставаться на одном месте подолгу. Уж тем более в постели – так что я с трудом поднялся, затем осторожно, держась за мебель, принялся ходить по комнате. Тело уже лучше слушалось меня, ноги почти не дрожали, да и головная боль не вызывала прежней тошноты.

Осмотревшись внимательно, я понял, что помещение содержат в чистоте, однако не увидел никакой современной утвари. У стены громоздилась большая, нетипичная для наших краев печь. Верхняя ее часть не достигала потолка, образовывая своего рода лежанку. Подойдя к печи поближе, я приоткрыл заслонку – и в тот же миг прямо мне под ноги вылетело нечто лохматое, измазанное сажей от хвоста до носа. Оно было похоже на кошку, но от неожиданности я здорово испугался и едва не упал. Существо пронеслось мимо, катаясь по полу, как волчок, а потом скрылось в дальнем углу и затихло там, оставив на полу жирные следы.

Дочь с матерью (отец где-то задержался) вернулись к закату. К тому времени я вновь лежал в постели, борясь с подступившей дремотой, и слышал, как скрипела калитка, как шуршит под их деревянными туфлями сухая земля. Забряцал металл – как я догадался, женщины сложили серпы и мотыги в сарайчике, что в левом крыле дома. Когда они зашли в избу и увидели черные жирные полосы на полу – не заметить их было невозможно – то стали переговариваться между собой. Я изрядно удивился, расслышав их разговор:

- Это же наверняка домовка натворила! Надо же, и у нас она поселилась.

- Ну, теперь нам точно должна сопутствовать удача – и блудного приютили, и домовку.

Я хрипло ответил им, что это была кошка – когда я открыл заслонку, то, по всей видимости, спугнул спящее в печи животное. Женщины переглянулись и засмеялись – казалось, это известие обрадовало их еще больше.

- Точно, домовка! - захлопала в ладошки девочка.

- В домах у нас, деревенских, - начала рассказывать старшая женщина, - живет метсу кошачьей породы, звать ее домовкой. Это маленькая зверушка без ушей, вся в шерсти да в перьях – живет в печи, греется там весь день, и когда люди к ней с уважением относятся, бережет дом от морозов, болезней и прочей беды.

Честно говоря, слушать истории про каких-то там метсу мне сейчас совсем не хотелось. Да к тому же я был уверен, что видел обыкновенную кошку.

Мать и дочь вновь начали радоваться поселившемуся в их доме духу, вытерли пятна сажи и поставили блюдце с молоком возле печи. Я вежливо перебил весело болтающих женщин и, наконец, представившись, попросил их назвать свои имена.

Девочка называться не стала, но мать ее охотно сообщила свое имя - Эвая. Она справилась о моем самочувствии и предложила перекусить. Вместо ответа я спросил Эваю:

- Ваш дом мне показался… необычным. В Англии я таких хижин никогда не видел. Подскажите, Эвая, где я нахожусь?

Эвая прищурила глаза и внимательно посмотрела на меня.

- Деревенька близ Архана, - медленно сказала она, - Сторона Меанрул. Неужели вы не узнаете родные края?

- Родные? Да какие же они родные! – воскликнул я. Вспомнив, что Чампел-корт был окружен множеством холмов, я удивился, что здесь на всю округу приходился лишь один – я видел его в окне. На нем белел высокими стенами незнакомый мне город.

- Эх, забыл ты свою родину, - грустно вздохнула Эвая, - и одежка-то на тебе была другая. Стало быть, тебя действительно метсу похитили и память твою украли.

- Метсу? – переспросил я, хмурясь. Точно, она же только что, рассказывая про печную кошку, упомянула это странное, доселе незнакомое мне слово, - постойте, меня похитила… домовка?

- Не домовка, - отмахнулась Эвая, - некто более серьезный.

Я впал в оцепенение. Какие-то метсу, домовки… Что происходит? Кто и зачем меня похитил? А главное – где я?

Эти мысли в итоге так утомили меня, что я без сил рухнул на подушки. Рана на моей голове уже должна была затянуться, но я до сих пор был подвержен неожиданной слабости и тошноте.

Деревенька близ Архана… Меанрул. Нет, в Англии таких названий точно не было.

Может, как это ни дико звучит, я попал в некую временную дыру, переместившую меня не только в другое время, но и в другое место? Однако же я хорошо понимаю местных, а они хорошо понимают меня, хотя вряд ли мы находимся в Англии и говорим на английском. Тем более, в нашей стране не было черного хлеба, который мне только что предложила остающаяся безымянной рыжая девчушка. Я взял горбушку, разломил ее, не обращая внимания на посыпавшиеся крошки, вдохнул непривычный аромат и осторожно откусил.

- Я о подобных названиях не слышал… - задумчиво проговорил я, скорее обращаясь к себе, чем к кому-то. Но девочка кротко сказала:

- В мире метсу не бывает земель с названиями.

Я уже успел предположить, что под словом «метсу» подразумевается «дух». Но я никогда не жил в мире духов, могу поклясться. Да и взялся же откуда-то Чампел-корт!

- Я не из мира метсу, милая девочка, - сказал я и добавил шутки ради: - я с Земли.

- А это – Нигде, - парировала она. Помню, мне тогда показалось, что она шутит.

Немного позже, когда Эвая состряпала ужин, мы уселись за стол. Молча поглощая свою еду, я косился на Эваю и ее дочурку, но те не обращали внимания на мои взгляды.

Потом я пожелал снова забраться под одеяло и остаться наедине со своими мыслями, но Эвая не дала мне валяться без дела.

- Поди дрова наколи, - сказала она мне, - отец поздно воротится, не успеет. Кроме тебя мужчин в доме больше нету.

Сначала я замялся от неожиданности. Открыв рот, я собрался найти оправдание своей праздности, но вырвалось у меня совсем другое:

- Тогда про Нигде расскажи.

На том и порешили.

Мы вышли во дворик. Закатав по локоть рукава, я схватил колун и взялся за дело, но получалось у меня из рук вон плохо – то поленце отлетит, то промахнусь. Эвая, как ни в чем не бывало, уселась лущить зерна из пшеничных колосьев и начала рассказ.

«Нигде», как выяснилось со слов моей любезной учительницы, совершенно плоский мир, кусок земли, окруженный океаном и «прозрачным куполом» из «ветров и воздуха» над ним, позволяющим живым существам дышать и наблюдать восходы и закаты. Живущие тут люди именовали себя, соответственно, нигдейцами и имели весьма устаревшие представления о физических законах собственной планеты. Они считали, что земная твердь имеет две стороны, одна из которых обитаема, а другая же – нет, и является, возможно, пристанищем для умерших. Он назывался «Мгезе», но его название старались не упоминать лишний раз. Чем больше я расспрашивал и больше узнавал, тем сильнее убеждался, что попал в глубокое прошлое. Ведь и мои дальние предки считали Землю эдаким блином, поддерживаемым не то китами, не то черепахами… но само название «Нигде» - откуда оно пошло? Разве был в европейской истории хотя бы один народ, называющий наш мир подобным несуразным образом?

Добиться большего о географии местных земель я не смог. Эвая сказала только, что земная плоскость поделена на «четыре части», каждая из которых, по всей видимости, отличалась собственным климатом: к примеру, на одной стороне было очень жарко, на другой – очень холодно. Так они и назывались, Сторонами.

Уяснив, что ничего сверх того о моем местонахождении не услышу, я принялся расспрашивать Эваю о «метсу», в надежде, что это хоть немного прояснит для меня ситуацию. Та как будто смутилась, но ответила неохотно, что метсу – существа, живущие повсюду, соседствующие с людьми за невидимой для них «преградой». Среди них встречались самые разные, нигдейцы знали как злых, так и добрых, и к каждому имели свой подход. Были даже такие, кто умел приручать метсу, за что подобных людей называли анимитами.

- Один из злых метсу, - заметила Эвая, - как раз и похитил твои воспоминания, ставшие для него пищей. Теперь ты блудный.

Похитил? Блудный? Снова она за свое, черт возьми! Я с силой ударил по полену, отколов большую щепу, и вытер пот со лба. Вздор, уж я-то прекрасно помнил, что ни с какими метсу не встречался. Меня так возмутило упорство Эваи, что с остатками работы я управился меньше чем за четверть часа. Наверное, треволнения последних суток в сочетании с тяжелой работой вконец меня подкосили, так что я отказался от предложенного ужина и снова залез в постель, ставшую мне за это время почти родной. Из внутреннего кармана своей куртки я достал небольшую записную книжку. Перед охотой Джон, увидев, что я беру ее с собой, лишь посмеялся надо мной и спросил, уж ни этим ли я собираюсь убить лису. Я не придал его словам особого значения – как ученый, я не мог расстаться со своим дневником, прекрасно зная, что записи иной раз приходится делать в самых необычных условиях. В этом ежедневнике я принялся описывать все, что со мной происходило, собираясь привести в порядок свои мысли.

…Глава семейства вернулся глубоко затемно, - а с ним еще несколько таких же рослых мужчин, один из которых сходу пустился меня разглядывать, будто купил билет в зоосад. Из его обрывочной речи следовало, что я «в самом деле блудный», пришел из соседнего села в котором, оказывается, «работал на лодке» и несколько лет тому назад пропал, «да так и не был найден, честное слово». В ответ на это я лишь развел руками – переубеждать чужих людей, прочно уверенных в том, что я всего лишь человек из их прошлого было невозможно. Меня снова и снова подбадривали, заверяя, что никакой проблемы в этом нет. Конечно, быть похищенным метсу удовольствие не из великих, но в паре километров отсюда есть замечательный собор, а тамошние священники знают толк в моей беде и уже давно помогают блудным вернуть память. За эти слова я и уцепился, подобно утопающему в море. Пожалуй, это было глупо с моей стороны, но я нуждался хотя бы в минимальном ориентире, способном подсказать мне дальнейший ход действий. Так у меня появилась цель, и на следующее утро я чувствовал себя уже гораздо увереннее, чем накануне.

2 глава

Наутро семья разбудила меня (правда, не без труда – спросонья я вновь забыл, где нахожусь) для похода в местный собор. Мать и дочь повязали на голову белые платки и закрепили их плетеными обручами, а мужчина надел соломенную шляпу, которую я мысленно без преувеличения назвал ведром.

Мы молча шли по деревенской дороге. Мой внешний вид привлекал местных жителей, постепенно присоединяющихся к нашей процессии, но пока никто не осмелился задать мне хоть один вопрос. Также я заметил, что мои спасители держались ко мне поближе и сияли от гордости и довольства. Идти пришлось довольно долго – мы вышли из деревни, по бугристой дороге поднялись на холм и еще минут двадцать тащились до стен большого города, видневшегося из-за желтеющих деревьев.

Белоснежный собор сразу приковал к себе мой взгляд. Здание окружали полуразрушенные стены из белого камня, обвитые плющом и вьюнками.

Перед входом в собор я услышал за спиной оживленные перешептывания. Мне стало любопытно, и я обернулся – в этот момент на мою голову опустилась здоровая шляпа, точно такая же, как и у главы семейства, с которым я шел. Эвая наклонилась ко мне:

- Когда входишь в храм цé ретес, прикрывай темя. Иначе Контур пронзит его копьем.

Я поправил шляпу так, чтобы тонкие вертикальные прорези в ней оказались точно перед моими глазами, и медленно двинулся вместе с плотной толпой прихожан.

Внутреннее убранство храма показалось мне очень скромным, по сравнению с его внешней отделкой. Несмотря на простор, позволявший устроить тут не только сотню верующих, но и пышную церковную утварь, помещение было почти пустым, за исключением рядов скамеек, стоявших полукругом. Вступив под мрачные своды, украшенные едва чадящими жаровнями, я почувствовал себя неуютно.

Мы со спутниками устроились на лавке в углу. Я сцепил перед собой руки в замок и терпеливо ожидал начала местной службы, стараясь убедить себя, что ничего дурного со мной не сделают, однако время шло, а перед нами так никто и не появился. В какой-то момент Эвая коснулась моего плеча, посоветовав не бояться, но от волнения я лишь пробормотал что-то невразумительное.

Вдруг мне в глаза бросился человек в ослепительно белых одеждах. Прихожане повскакивали со своих мест, приветствуя священнослужителя. Тот спускался по лестнице торопливо, держа в руке крупную тяжеловесную книгу, и не успел я как следует его разглядеть, как муж Эваи крикнул:

- Мессан Шамрé й! Прошу вас, благословите блудного!

Священник без лишних слов устремился ко мне. На какое-то мгновение я потерял его из виду, поскольку он нырнул в толпу, но та быстро раздалась в стороны, и я оказался с этим человеком лицом к лицу. К моему изумлению это была женщина – с острыми скулами, невыразительной линией рта и совершенно удивившей меня белизной кожи, волос - в том числе бровей и ресниц - и глаз. Конечно, глаза были скорей светло-серые, белесые, но от этой детали получившийся портрет не переставал внушать неприятные чувства.

- Как тебя зовут, блудный? – равнодушно спросила меня женщина.

- Адам Пиккерс.

По окружающей нас толпе прокатился шепот: «Я его точно знаю, он же на реке пропал неделю назад», «Нет же, это брат Дора - он пошел в лес за хворостом и потерялся, матушка его так убивалась», «Наверное, он вообще с того берега…»

- Говорит он неплохо, - мессан Шамрей подняла бровь, изображая удивление, однако на ее лице не отразилось ровным счетом ничего.

- Освоился, вспоминает, - поддакнула Эвая, - я ему рассказала про Стороны… Вы благословите, благословите же его, чего мальчик зря мучается?

- Да, бедное дитя, - с этими словами жрица осенила меня знамением, напоминавшим крестное, и легонько коснулась пальцами моей щеки, - мое благословление не вернет ему память, если он и в самом деле блудный… вам нужно прийти ко мне после службы. Я постараюсь помочь.

И она снова растворилась среди своей паствы. Мою душу раздирали самые противоречивые чувства, более того – я не знал, чего ожидать от церетес, поскольку не имел ни малейшего представления о том, какую религию они исповедуют. Лишь поддавшись уговорам Эваи, я согласился дождаться, пока мессан Шамрей закончит проповедь.

К концу службы я уже успел как следует потрепать себе нервы картинами предстоящего ритуала, которые охотно рисовало мое неуемное воображение. Теперь я был настроен весьма недружелюбно и, если понадобится, был готов вступить в борьбу за собственную жизнь. Но Эвая тронула меня за руку, приглашая идти следом, и я нехотя поплелся за ней, продолжая мучить себя пугающей неизвестностью. К примеру, я представлял, как меня кладут на алтарь и пронзают грудь ритуальным кинжалом. Закрывают в железной деве. Поят ядом.

Но все оказалось гораздо тривиальней. Вслед за жрицей мы прошли в небольшую комнатку, так называемую обрядную. Там женщина сняла с меня шляпу и набросила на плечи длинную, жесткую как картон ткань, и, чтобы та не сползла с меня, поверх нее - тяжелую цепь из серебра. Я почувствовал себя замотанным в кокон, и поэтому, чтобы осмотреться, мне приходилось поворачиваться всем телом целиком. В какой-то момент мессан Шамрей ощутимо хлопнула меня по плечу и шепнула «Не вертись», а после, тихо читая молитвы, стала ходить вокруг, обдавая синеватым дымком горящих свечек. Его запах показался мне приятным, но слишком густым, поэтому я начал чихать. Это не помешало жрице завершить короткий ритуал и вернуть на место мою чудовищную шляпу.

Слегка одурманенный запахом, я стоял в ожидании дальнейших действий. Мессан Шамрей бесцеремонно развернула меня к себе, вновь осенила непонятным знамением и коснулась моей щеки.

- Поклонись, - сказала она.

- Зачем? – я насупил брови, с вызовом глядя жрице в глаза. Мне не хотелось кланяться чужим богам, наверняка языческим, однако мое упрямство не разозлило женщину, да и вообще не вызвало никаких эмоций. Сначала я решил, что выходки вроде моей были для служителей церкви обычным делом, но Эвая позже растолковала мне настоящую причину непоколебимого спокойствия церетес.

Жрица не стала меня уговаривать, не стала объяснять, почему мой поклон так необходим для завершения ритуала. Она просто положила руку на мою шею и без труда заставила меня согнуться в поясе. Теперь я уже начал всерьез ожидать пресловутого ритуального кинжала, и уже размышлял, как буду драться с этой женщиной, но удара не последовало. Мессан Шамрей велела мне выпрямиться и спросила, как я себя чувствую.

- Как обычно, - я пожал плечами.

- Память вернулась к тебе? Какие места и имена ты знаешь?

- Англия, Лондон. Я помню Чампел-корт и имя моего друга, Джона, - буркнул я мрачно, но вдруг понял, что сказал. Ведь я не был блудным, потому и «вспоминать» мне было нечего! А ведь «лечили» меня как раз от «заблудства». Значит, я и в самом деле Адам Пиккерс, и все, что я помнил – не плод моей фантазии, а настоящие воспоминания. Не могу понять, хорошо это или нет, потому что жрица в ответ на мои слова лишь вздохнула и покачала головой.

- Похоже, мои методы безрезультатны, - сказала она, - этого несчастного юношу нужно отправить в монастырь в другом городе – возможно, там найдут более действенный способ излечения.

Подобная неопределенность меня ничуть не утешила. Едва обрадовавшись тому, что остался тем, кем считал себя до этого, я вновь стал терзаться сомнениями – а что, если вся моя «прошлая жизнь» была лишь иллюзией? И я действительно был чьим-то братом, рыбачил на реке и был похищен на целую неделю коварными метсу? И не было никогда бабушкиного дома, не было Джона, не было лошади, с которой я упал… На короткое мгновение мне привиделось, как я стою на борту утлой лодчонки и бросаю невод. В ноздри мне ударил крепкий запах рыбы и тины…

Эвая тепло, но уже без прежнего энтузиазма поблагодарила мессан Шамрей. Видимо, горячее стремление помочь действительно было искренним, и неудача всерьез расстроила ее. Значило ли это, что мне придется навсегда остаться в чужом мире? Или я должен на своих двоих отправляться на поиски монастыря, где мне уж точно помогут?

По дороге к дому я напряженно осмысливал различные нюансы. Для начала, я все же подозрительно легко освоил местный язык. Природа Нигде была мне знакома. То же можно было сказать и о местной еде, пускай и скромной по моим меркам, но все равно имеющей обычный, «земной» вкус. Да и люди… люди, вот что самое главное! У них было по две руки и по две ноги, ничто не отличало их от родственников и друзей, запечатленных моими воспоминаниями.

Когда я перестал терзаться неразрешимыми переживаниями, то спросил у Эваи, откуда у мессан Шамрей такая нечеловеческая выдержка. Женщина объяснила мне, что это общая черта всех церетес - когда кто-нибудь становится церковником, он начинает " белеть" - его эмоции постепенно угасают, сам он учится легко преодолевать стрессы. Изменения происходят не только внутренне, но и внешне - кожа церетес бледнеет, глаза теряют цвет, волосы словно покрывает белоснежная седина. Сейчас, чтобы стать послушником церкви, нужно пройти ряд сложных испытаний. Служба Контуру требует абсолютной преданности и безоговорочного подчинения, а для этого нужно оставить все, что тебе принадлежало - семью, интересы, индивидуальность. Разум церетес очищается от лишних мыслей, освобождая место для анализа и четко продуманных планов, " обеленная" внешность демонстрирует принадлежность Контуру.

Вернувшись домой, я чуть было снова не погрузился в мрачное и сонное состояние, но Эвая принялась хлопотать вокруг и постаралась отвлечь меня старинными легендами про метсу. Не скажу, что выбор темы был милосердным с ее стороны – то были леденящие душу истории о призрачных и непонятных человеческой логике существах, напоминавшие отчасти так любимый англичанами готический жанр. Однако эффект, который они на меня оказали, был почти целебным – я заслушался и увлекся, на время забыв о тягостных мыслях.

Среди моего дальнейшего повествования тебе часто будут попадаться заметки о тех или иных метсу, потому что жизнь Нигде почти неразрывно с ними связана, и за долгий период у меня «в коллекции» скопилось великое множество их описаний. Те, что показались мне наиболее занятными, я буду представлять на твой суд.

***

Помню, как я наивно когда-то поинтересовался у Эваи, мол, правда ли, что меня украли те милые «кошечки», домовки? Женщина украдкой усмехнулась:

- Не наговаривай на них, молодой господин. В твоем деле замешаны куда более опасные духи, которые не больно-то озабочены здоровьем своих жертв. Пойдешь ты один в лес или на реку, не захватив с собой оберега – пиши пропало. Сначала они заставят тропу под твоими ногами идти туда, куда ей вздумается, потом одурманят тебя, ну а после унесут далеко-далеко…

Вот тогда я и понял, что означает «блудный». Эвая при мне пару раз употребила другое слово – «заблуда», а Одá р, ее муж, коротко ввернул: «Их еще «потерями» кликают».

Как правило, заблудами становятся убежавшие из дома дети, сироты, нищие или люди, случайно проклятые грубым словом собственных родственников и друзей. Именно по этой причине среди многих нигдейцев самым злым ругательством считается пожелание «сгинуть», или, еще хуже, «отправиться к шакару» («шакар», как я понял, что-то вроде нашего «черта»), «на шакаровы рога». Без особенной причины такие вещи стараются лишний раз не озвучивать, даже если речь идет о недруге.

Похитив человека и заманив его в свои владения, метсу могут «играть с ним», водить хороводы, сбивать с толку и путать, использовать как тело чтобы являться в мир живых, а иные даже заводят, по легендам, со смертными детей (вот уж в чем я сомневаюсь). Потом они либо пожирают их, либо отпускают на все четыре стороны, впоследствии никак не заботясь об их судьбе. То же можно сказать и о самих блудных - чаще всего они возвращаются в родные места, но ничего не помнят и уже не могут жить как раньше, занимаясь повседневными делами. Кто-то после общения с мé тсу и вовсе забывает человеческий язык, так что ходит молча, как немой. Несмотря на их убожество и явные странности, нигдейцы редко обижают блудных, предпочитая помогать им по мере сил. Такую доброту лично я объяснил верой народа в приметы, согласно которым приютить заблуду считается делом полезным и приносящим удачу.

Теперь стало понятно, почему ко мне так внимательно отнеслись чужие люди. Я подумал, что если продолжу играть роль «потери», то, возможно, уберегу себя от неприятностей в будущем.

Также Эвая рассказала о наиболее сильных и опасных метсу окрестных лесов, которые обладают настолько яркой «харизмой» и изворотливостью, что умудряются устраивать похищения даже средь бела дня. Если идет человеческая толпа из деревни к городу, а в самом хвосте плетется ребенок, погруженный в печальные мысли, эти метсу ласково подманивают его к себе и обещают успокоить, утешить. Случается, что и над взрослыми они имеют аналогичную власть, выбирая самого слабого.

Одна из этих очаровательных леди (эти духи, считается, «женского пола») именуется Теткой-Ткачихой. Ее тело плотно обмотано черной тканью, спина утыкана длинными вязальными спицами, ноги прячутся под пышными белоснежными юбками, а там, где должна заканчиваться шея, вместо головы находится плоская крышка от плетеной корзины. Уже от одного этого описания мне делалось не по себе, но это еще не все: образ Тетки завершался привязанной к крышке маленькой костяной маской с кукольным личиком, а руки – множество, великое множество рук – жидко просачивались сквозь черную материю, вырастая из груди и боков. Эвая утверждала, что один раз видела этого страшного духа – во время пышной ярмарки, проходившей в деревне, он замер в кустах и выглядывал жертву. Я не стал высказывать свое недоверие, так как, откровенно говоря, уже покрылся мурашками.

Тетка, сказала Эвая, обожает ленты, и по этой причине ее юбки и маска украшены полосками ткани. Говорят, если идешь в лес - обязательно повяжи на дерево хотя бы одну ленточку, тогда Тетка-Ткачиха заинтересуется преподнесенным ей даром и не тронет тебя.

Другой метсу по имени Многоликая Бабка отличается множеством надетых на голову деревянных масок, изображающих радость, страх, печаль и гнев. Есть еще одна, выражающая безразличие, и на нее, как на лицо, Бабка надевает другие маски, когда имитирует человеческие эмоции. Бабка дорожит своими длинными волосами, и если она схватила тебя и вовлекла в разговор, то можно откупиться гребнем.

Следующего и последнего метсу, о котором я услышал от Эваи, звали Лету. Это существо – нечто похожее на искорки от костра, небольшие угольки или горящие листья. Среди нигдейцев Лету считается недобрым духом, приходящим к тем, кто тоскует по покойникам.

Залетая в каминную или печную трубу, Лету предстают перед хозяевами дома в облике умершего. Они не всегда становятся причиной чьей-либо смерти напрямую, но, тем не менее, если жертвы Лету упрашивают " гостей" вернуться и всячески их привечают, те способны подолгу задерживаться в домах людей, питаясь их горем. Думаю, ничего хорошего не ждет этих несчастных, зацикленных на собственной беде, ведь заменить уже покинувших нас близких призрак никогда не сможет.

... Время за страшными историями прошло незаметно; к концу нашей беседы я здорово пощекотал себе нервы и предпочел поболтать о чем-нибудь другом, остужая пыл разыгравшегося воображения. Уже лежа в темноте, слушая, как скребутся в подполье мыши, я вспоминал о досадном приступе паники, пережитом мной в соборе. Но вот вопрос - что будет завтра? К кому обращаться за помощью? И могут ли помочь мне церетес?

Повернувшись на живот, я уткнулся носом в подушку, вдыхая ее теплый запах. Она была набита чем-то мелким и сыпучим, может, зерном, так что перед глазами тут же встало пшеничное поле, колышущееся на ветру. Самый мирный из всех возможных снов.

***

Разбудили меня снова ни свет ни заря. Эвая подала мне одежду и сказала, что за мной прибыла церетес - мол, велит ехать с ней и отказывать нельзя. Сказала, что отвезут меня в монастырь, о котором вчера говорили. Я лишь подивился приступу неожиданного альтруизма; пока я сонно одевался, женщина налила мне деревянную плошку похлебки с морковью.

- Бери, - говорит, - и иди, ждать просто так тебя не будут. А плошку себе оставишь, она тебе в дороге понадобится…

Выйдя на улицу, я поежился – дул прохладный ветер. Небо было пасмурное и неприветливое, грозился пойти дождь. Дочка Эваи молча подбежала ко мне и набросила на плечи теплый вязаный платок; я так же молча улыбнулся ребенку и твердым шагом двинулся к церетес.

Это была та же самая женщина, которую я встретил вчера, мессан Шамрей. Не буду врать, но мне почудилось в ее обычно безразличном лице легкое беспокойство.

- Я встречала блудных, - сказала она, - но только у тебя взгляд человека, страстно желающего вернуться домой.

- Неужели другие блудные не хотели на родину? – удивился я, вспоминая своих друзей и родственников.

- Нет. Глаза у них были пустые, а многие были даже лишены возможности говорить – молчат, как язык проглотили. Спросишь их, хотят ли домой, а они посмотрят как будто сквозь тебя и молчок. Так что таких, как ты, действительно мало. Вдруг силами Контура мы с братьями и сестрами сумеем тебе помочь?

Я понадеялся на то же самое и полез в крытую повозку. Мессан Шамрей присоединилась ко мне спустя некоторое время – видимо, беседовала с семьей. Я был уверен, что увижу их снова, но ошибся: жизнь забросила меня очень далеко от этого убогого домишки с яркими подсолнухами.

Мы тряско поехали по дороге. Церетес долго смотрела на меня, а потом сказала:

- Хочешь спросить о чем-то?

Я кивнул. Первое, о чем я хотел спросить – как же я вернусь обратно, в свой мир. Но, как следует поразмыслив, я решил приберечь этот вопрос для церетес из того монастыря, в который мы сейчас отправлялись. Поэтому я спросил про местный город. Шамрей слегка приподняла брови, будто удивилась выбранной теме, но после короткой паузы начала рассказ.

Как выяснилось, Архан - столица Стороны Меанрул, которая в быту именуется просто «Черной». Город, по местным меркам богатый; мессан Шамрей даже назвала его «жемчужиной» Меанрула, местом собрания знатных людей, а также пристанищем всех поваров и музыкантов страны, поскольку именно здесь их искусство почитали выше прочих.

Как и в Лондоне, в Архане, по-видимому, любили пышные зрелища, а в центре города находился дворец аргата (местное название меанрульских королей, как потом выяснилось).

- Там, у метсу, я видел… сны про могущественные государства со своими королями и королевами, которые сражались между собой, чтобы завоевывать новые земли.

- Глупости. Ни один аргат не пойдет войной на чужую сторону. Разве не достаточно ему места на своей земле, и без того огромной?

Я усмехнулся. Человеческой алчности, на моей памяти, не было предела. И если тут нашлось какое-то волшебное явление, укротившее эту природную черту, мир Нигде должен был быть оплотом спокойствия и относительной справедливости, чего пока не было заметно.

Церетес были не последними людьми в городской жизни. Мессан сказала мне, что конные церковники часто появлялись на виду, и почти всегда их белые волосы, белые глаза, белая одежда и такие же белые лошади притягивали взгляды. В Архане церетес уважали и трепетали перед больше, чем в остальных городах – там были лишь маленькие часовенки с церковниками, кое-где встречались монастыри разной величины; здесь же находились и военные, и церковные служители, то есть вдвое больше наблюдающих глаз.

- Мы следим за порядком в городах, хотя времени порой совсем не хватает, - сказала мессан Шамрей, - тем не менее, иногда я вижу в людях страх перед нами, словно мы готовы сожрать их за грехи.

- А готовы? – дерзко спросил я, на что Шамрей сухо рассмеялась и ответила:

- Вне церкви не имеем права. Но порой действительно хочется.

Деревня осталась далеко позади, и мы бодрой рысью ехали по пустынной дороге мимо пшеничных полей. Я увидел среди качающихся под холодным ветром колосьев мрачное пугало, похожее на человека с птичьей головой; когда мы миновали его, я мог поклясться, что оно смотрело мне вслед!

- Не бойся, - махнула рукой мессан, - это всего лишь веда. Они используют такие «пугала» вместо тела, чтобы уберечь себя от возможных опасностей.

- Веды? – удивился я, - ведьмы, что ли? Они как-то управляют этими штуками изнутри?

- Нет, издалека. С помощью этера.

- С помощью... чего?

- Ну как не знать, что такое этер? - церетес вновь махнула рукой и попросила меня об отдыхе, так как устала от разговоров. Я не стал спорить и вежливо кивнул.

Вскоре мы сделали остановку – меня сильно мутило, и мне захотелось ощутить твердую землю под ногами. Колоски пшеничного поля мирно качались передо мной, а над ними… Над ними я вновь увидел то же самое пугало, только ближе. Грубо сляпанное из разного мусора, долговязое и с длинными лапами, оно, казалось, пристально наблюдало за мной, за каждым моим движением.

Я стремительно забрался обратно на свое место и сжался в углу. В этот раз мессан Шамрей не стала меня успокаивать и сыпать объяснениями, просто похлопала ладонью по деревянной стенке, и мы тронулись. От ужаса у меня стучали зубы, хотя я всегда считал себя не робкого десятка. Может, нигдейцы и привыкли к жутким живым пугалам, но я-то не привык!

II Часть