Хелпикс

Главная

Контакты

Случайная статья



ПОМОРСКОЕ СИЯНИЕ



ПОМОРСКОЕ СИЯНИЕ

Глава 1.

Больше всего на свете Володька Самарин не любил переезды. Одиннадцатый год ему шел, и, сколько он себя помнил, переезды из одного города в другой происходили, чуть ли не каждый год. Первый запомнившийся переезд был из Москвы во Львов. Потом отправились в Харьков, оттуда – в Минск. Теперь из Минска надо ехать в какой-то Беломорск.

Неприятное это дело – переезд. Многое из-за него приходится начинать заново: привыкать к новому месту, идти в другую школу, знакомиться с учителями и одноклассниками. Очень неловко быть в классе новичком. Все на новенького, как на зебру в зоопарке, глаза пялят, а некоторые ребята обязательно начинают дразниться и задираться.

Старшему брату Валерке переезды тоже не по душе. Вон, он сидит с ногами на другом конце пустой койки и делает вид, что дремлет. Притворяется! На самом деле Валерка не дремлет, а внимательно наблюдает, как мать укладывает в дорожные чемоданы последние вещи. Так ему легче ждать момента отъезда. Как только мать закроет чемоданы, они поедут на железнодорожный вокзал.

- Ну, вот, ребята, и все! – мать защелкнула замки на чемоданах. – Сейчас за нами придет машина и начнется наш путь к папе.

- Не хочу я никуда ехать, – капризно проныл Володька.

- Как тебе не стыдно, Володя! – мать осуждающе покачала головой. – Папа нас ждет, а ты не хочешь к нему ехать.

- Я не к папе не хочу, я вообще не хочу. Надоело! Каждый год переезжаем, переезжаем…

- Ничего не поделаешь, сынок. Мне тоже хотелось бы остаться здесь надолго, но папа у нас – военный, и его переводят служить туда, где он больше всего нужен. А наш долг – всегда быть рядом с ним.

- Одного папу только и переводят, – «проснулся» Валерка. – Почему он должен за других отдуваться? В моем классе у нескольких ребят папы военные, но их никуда много лет не переводят.

- И в моем классе тоже, – поддакнул Володька.

- У каждого командира своя военная судьба, но я знаю, что когда-то наши переезды закончатся. А пока радуйтесь, что имеете возможность увидеть еще один уголок нашей страны. Благодаря папе, мы с вами – путешественники, – грустно улыбнулась мать.

- Вовсе не путешественники, – возразил Валерка. – Путешественники путешествуют и потом возвращаются домой. А у нас нет дома, и мы никуда не возвращаемся. Скитальцы мы, вот кто!

Незнакомое, но понятное слово «скитальцы» произвело впечатление на Володьку, он с уважением посмотрел на брата.

- И, правда, – скитальцы!

Слезинка поползла по материнской щеке.

- Нет, не скитальцы! – твердо возразила она. – Мы – семья офицера! Мы помогаем папе защищать Родину. У нас с нашим папой общая судьба, и мы должны ею гордиться!

 

                    *                              *                            *

 

На третий день пути в купе к Самариным заглянула проводница.

- Подъезжаем к станции Сорока. Вам выходить, поторопитесь. Стоянка поезда – три минуты.

Словно в подтверждение ее слов, скорый поезд Москва-Мурманск глухо лязгнул вагонными сцепками и начал сбавлять ход. Володька торопливо натянул пальто, нахлобучил шапку, схватил назначенную ему часть общего багажа – два туго набитых учебниками, тетрадками и прочими школьными принадлежностями портфеля – и поспешил в тамбур к выходу.

- А ты, я гляжу, – шустрый парнишка! – улыбнулась проводница. – Боишься остаться?

- Нет! Хочу первым увидеть новый город.

Едва проводница открыла дверь, он спрыгнул с нижней ступеньки на узкий, в несколько досок, перрон. Холодный порывистый ветер тотчас стегнул его по лицу мокрым снегом и окатил едким клубом паровозного дыма. Володька нахохлился, но закрутил головой, высматривая отца. Увидел его в нескольких вагонах впереди. В серой каракулевой папахе и шинели, туго перетянутой портупеей, отец уверенным шагом двигался в его сторону в сопровождении солдата. Бросив портфели, Володька побежал навстречу, с разбегу уткнулся лицом в колючее сукно шинели.

- Мы приехали, папа!

- Хорошо, Володя, что приехали, а что не поздоровался с дядей Сашей, нашим шофером, – плохо! – иронично отозвался отец, похлопывая сына по спине.

Володька выскользнул из-под его руки и виновато повернулся к сержанту.

- Извините, дядя Саша! Здрасьте!

- Ничего, страшного. Отца увидел и забыл – бывает. – Дядя Саша протянул руку. – Как доехали?

- Хорошо! Вчера в Москве ходили на Красную площадь. Гуляли у Мавзолея. Только мы поздно пришли и не смогли увидеть Ленина и Сталина. Зато видели смену караула и слышали звон кремлевских часов.

- Правильно говорить – «бой курантов», – поправил дядя Саша и вздохнул. – Везет тебе, Володя, – был в Москве на Красной площади! А я Москву только на картинках видел.

Они подошли к вагону, где их ждали мать с Валеркой и багаж.

- Ты зачем мой портфель в лужу бросил? – сходу напустился на брата Валерка.

- Не ври, здесь луж нет, один снег, – огрызнулся тот. – Мой портфель тоже мокрый.

- Ну, погоди! Если из-за тебя мои учебники промокнут, я с тобой рассчитаюсь.

- Тихо, ребята! – рассердилась мать. – Не успели из вагона выйти – уже ссоритесь. Дядю Сашу бы постеснялись.

Володька поднял с перрона свой портфель, выхватил у брата другой и побежал догонять ушедшего вперед дядю Сашу.

- А какая у вас машина? – он пристроился рядом с ним. – «Победа» или «Виллис»?

- Темно-коричневая «Победа». Вижу, ты разбираешься в машинах!

- Ничего он не разбирается, – нахально вмешался в разговор, догнавший их Валерка. – У нас в Минске была «Победа», а в Харькове – «Виллис». Вот, он и знает эти марки.

- Я и другие знаю, – Володька сердито оглянулся на брата. – «Москвич», «Эмка», МАЗ, «полуторка», ЗИС-5, – перечислил он. – Вот!

- Эти машины – наши, их каждый дурак знает, – небрежно отмахнулся Валерка. – Ты иностранные марки назови.

Володька наморщил лоб – задумался.

- Пожалуйста! – «Студебекер», «Опель». «Студебекер» –  хорошая машина, «Опель» – плохая!

- Почему «Опель» – плохой? – удивился дядя Саша.

- Потому что «Опель» – фашистская машина.

- Ты хотел сказать – немецкая?

- Какая разница? Все равно – плохая! На «Опеле» Гитлер ездил. Наши машины в сто раз лучше.

- Это точно, наши машины лучше всех, – засмеялся дядя Саша, – но «Опель» очень даже не плох. Это я тебе, как шофер, говорю. Между прочим, на «Опелях» наши маршалы ездили, а маршалы, сам должен понимать, на плохих машинах ездить не станут.

- Сталин тоже на «Опеле» ездил?

- У товарища Сталина был отечественный, специально для него сделанный автомобиль.

- Значит, я прав! – расцвел Володька. – «Опель» – не очень хорошая машина, иначе бы на нем Сталин тоже ездил.

- Логично! – согласился дядя Саша и, повернув за угол барачного здания станции, указал на «Победу», стоящую на каменистой площадке и залепленную снегом с водительской стороны. – Вот, она – наша «ласточка»!

Как только дядя Саша раскрыл багажник, Валерка бесцеремонно сунул ему свою ношу и забрался на заднее сидение с чистой стороны.

Зазевавшийся Володька попытался залезть к нему, то брат заперся изнутри.

- Пусти! – Володька задергал ручку.

- С другой стороны лезь.

- Там снег, ничего видно не будет.

- Вперед будешь смотреть.

- Опять спорите! – подошла мать. – Не на экскурсию едем. Володя, садись с другой стороны.

Дядя Саша уложил вещи, захлопнул багажник. Рукавом шинели смахнул снег со стекол.

- Забирайся, Володька. Теперь тебе будет видно не хуже брата.

Володька хитро пропустил мать в середину и уселся около двери. «Победа» заурчала мотором и, давя колесами снежное месиво и деловито стуча щетками стеклоочистителей, медленно двинулась по дороге в город.

- Начало апреля, а здесь так холодно! – посетовала мать.

- А у нас в Минске тепло, люди без шапок ходят, на деревьях почки набухают, – вздохнул Валерка.

Отец полуобернулся с переднего сидения.

- От Минска надо отвыкать. Теперь «у нас» – это в Беломорске.

- А почему у нас так холодно? – исправился Валерка.

- Ветер северный, а до Полярного круга – рукой подать.

- «Рукой подать» – это сколько километров? – озадачился Володька.

- Примерно, двести. Устраивает?

- Не знаю, – пожал плачи он. – Если пешком идти – далеко, а на «Победе» ехать – близко.

- А ты Полярный круг увидишь, когда до него доедешь? – съехидничал Валерка.

- Не волнуйся, увижу, не слепой. – Еще не проходил географию Володька, потому не понял, отчего это вдруг все рассмеялись. – В крайнем случае, у людей спрошу – я не гордый, – добавил он и сконфуженный новым всплеском смеха, обиженно замолчал.

После железнодорожного переезда началась городская улица, по виду похожая на деревенскую. Низкие и неказистые деревянные домики теснились друг к другу, жалобно глядя на улицу бесцветными глазами окон, подобно старушкам, сидевшим в черных платках возле церкви, в которую мать однажды водила Володьку. Иногда попадались двухэтажные дома, но и те, даже украшенные вывесками магазинов, выглядели невзрачно.

Вдоль домов тянулись дощатые тротуары, отгораживаясь от дороги валками грязного снега. Брызги из-под колес машины летели через валки, орошая ноги нечастых прохожих, но те не обращали на них внимания. Дорога, тротуары, дома, люди – все были единообразно серы, тусклы и безрадостны. Ненастная погода делала их такими, или иные обстоятельства? Володька не задумывался над этим, но душой чувствовал, что в этом, пока незнакомом, северном городке его жизнь не будет походить на прежнюю, проведенную в больших городах.

Внезапно дома отступили, резко посветлело. Замелькали столбики перил моста, за которыми по обе стороны открылись ледяные просторы.

- Под нами река Выг, – сообщил отец. – Налево – выход в Белое море.

Моря Володька не высмотрел. Успел увидеть лишь уходящее за горизонт белое мутное пространство, окаймленное ломаными линиями скалистых берегов. «Странно! – подумал он. – Если здесь так холодно, что море замерзает, то, как тут люди выживают? Неужели, они какие-то особенные? » Ему хотелось спросить об этом отца, но он воздержался – опять будут обидно смеяться.

Пока Володька размышлял, машина несколько раз повернула на перекрестках и встала во дворе двухэтажного деревянного дома.

- Приехали по адресу: улица Первого мая, дом номер один! – весело объявил отец. – Наша квартира номер один на первом этаже.

Валерка первым выскочил из машины и бросился в подъезд.

- Отставить! – голос отца остановил его. – Багаж за тебя матери нести?

Схватив чемодан, Валерка поспешил в дом. Когда, загруженные вещами, все зашли в подъезд, он сконфуженно топтался перед входной дверью квартиры.

- Закрыта, – отворачиваясь от Володьки, пробурчал он.

Отец отпер дверь и усмехнулся.

- Ты думал у нас квартира без дверей? Поспешишь, людей насмешишь. Ну, ладно уж, заходи первым.

Жилище встретило ласковым теплом и аппетитным запахом жареной рыбы. Широкий коридор с печкой-«голландкой», просторная кухня, две отдельных комнаты, скудно уставленные казенной мебелью. Как всегда, – ничего лишнего. На кухонной горячей плите, прикрытая полотенцем, – кастрюля с отваренной в «мундире» картошкой, на столе – блюдо с горкой жареной трески.

- Спасибо, Ваня! – обрадовалась мать. – А я голову ломала, чем всех вас буду кормить. Когда ты успел?

- Не моя заслуга, – признался отец. – Сашу благодари.

- Ты настолько ему доверяешь?

- Полностью доверяю. У меня, Лена, с фронта на людей глаз наметан. Саша Егоров – надежный парень. Все знает, умеет и, главное, не болтлив.

- Кстати, где Саша? Надо бы и его покормить, – забеспокоилась мать.

- Егоров знает свое место – третий год служит. Не волнуйся, в части поужинает, расход ему оставлен.

Мать быстро расставила на столе казенную посуду и вздохнула.

- Скорее бы контейнер пришел, хоть вилки-ложки будут свои.

Тарелка с рыбой быстро опустела, кастрюля с картошкой опорожнилась наполовину. Отец налил себе чаю и обратил на сыновей строгий взгляд.

- Довожу до вас, ребята, местную обстановку. В нашем доме из удобств есть только электричество и радиотрансляционная точка. Туалет – во дворе. Вода – в полынье. Отопление – дровяное. Дрова – в сарае номер один. Ключ от него – на гвоздике перед выходом. Помойка – за туалетом. – Он выдержал небольшую паузу. – Чтобы между вами не возникало споров и препирательств, определяю каждому обязанности по дому. Ты, Валера, таскаешь воду из реки и выносишь ведро под рукомойником. Тебе, Володя, вменяется носить дрова, подметать полы и выбрасывать на помойку сухой мусор. Разумеется, оба, без лишних слов выполняете другие поручения матери. Напоминаний о ваших обязанностях быть не должно. Ясно?

Сыновья молча кивнули – отец всегда объясняет предельно ясно.

- Ну, коли ясно, – мать взяла бразды домашнего правления в свои руки, – сходите в туалет и укладывайтесь спать.

- Рано – спать, – возразил Валерка. – На улице еще светло.

- Не рано – одиннадцатый час вечера. Светло потому, что мы – на Севере. В мае уже белые ночи начнутся, круглые сутки светло будет, так вы, что тогда, совсем спать не станете? Быстро по местам. Нам с отцом о многом поговорить надо, – чуть прикрикнула она, напоминая, что может быть строгой, как отец.   

…Володька с удовольствием лежал в своей постели. Она была привычна и удобна. Железная солдатская койка с пружинной сеткой, тонкий ватный матрац, подушка в наволочке с тесемками, тонкое грубошерстное одеяло… Всю жизнь они с Валеркой спали на таких постелях. Даже не верится, что всего два дня назад они жили в Минске и не представляли этого Беломорска. Теперь все, что было, – прошлое. Завтра прошлым станет сегодня, а послезавтра – завтра. «Странно! – вздохнул он. – Вся жизнь состоит из неинтересного вчера, быстротечного сегодня и загадочного завтра. Завтра – это будущее. Оно еще не наступило, в нем ничего не известно, значит, будущее – это не жизнь, а просто ее ожидание!.. »

Володька повернулся на правый бок, лицом к засыпающему брату.

- Валерка, ты спишь?

- Засыпаю.

- Ты о чем сейчас думаешь?

- Ни о чем. Я же сказал – засыпаю.

- Валерка, скажи, тебе хочется знать заранее, что будет завтра, послезавтра, после послезавтра?

- Послезавтра мы в новую школу пойдем.

- В школу – это понятно. А вот, что будет в школе? Найдется ли там друг?

- Пойдешь и узнаешь. Спи!

Володька замолчал, заворочался, потом снова улегся на правый бок.

- Валерка, как думаешь, мы в этом городе долго проживем?

- Не знаю, у папы спроси, – начал сердиться Валерка.

- Хорошо бы – долго! Года три или четыре! – мечтательно прошептал Володька. – А ты бы хотел найти здесь настоящего друга?

- Или ты будешь спать, или найдешь «настоящий» фингал под глазом, –  убедительно пообещал старший брат.

 Володька угомонился – знал, что, если Валерку разозлить, фингал он точно поставит. Снова вздохнул, взбил подушку и закрыл глаза. Сладкая истома обволокла его, как теплое одеяло. Сердце стучало, подобно вагонным колесам на стыках рельсов. Ему даже показалось, что койка закачалась, как вагонная полка, и он поплыл на ней куда-то. И, если бы не заснул, догадался куда – в будущее.

 

                             *                           *                             *

 

Утром мать накормила сыновей завтраком и отправилась записывать их в школу.

Володька переложил свои школьные принадлежности из портфеля в отведенный ему ящик письменного стола, и делать стало нечего. Выглянул в окно. Вместо вчерашнего снегопада и сильного ветра на улице светило солнце. С крыши падала частая капель, а снег во дворе превратился в жижу и ручейками стекал в реку. Земля местами оголилась и зеленела островками.

- Валерка, пойдем, погуляем.

- Не хочу. Грязно, и мама не взяла с собой ключи.

Грязно – это когда ходишь везде без разбору, а, если ходить аккуратно, то не грязно, а просто сыро. В ботинках с калошами сырость не страшна. Ну, и пусть сидит дома Валерка и квартиру сторожит, а он пойдет гулять. Мать же не запрещала.

Выйдя на крыльцо, Володька огляделся. Прямо перед ним – длинная череда дровяных сараев, помойка и, чуть наискосок по доскам, туалет. Не интересно! Справа – река Выг. Смешное и непонятное название. Вчера он видел ее мельком, и разглядеть не успел. Осторожно ступая, направился к реке. Всего двадцать шагов до нее.

Берег представлял собой разноцветные монолитные гранитные глыбы, очень напоминающие спины и бока могучих древних животных. Ему представилось, что он очутился среди огромного стада монстров, которые пришли на водопой, улеглись отдохнуть и окаменели. Влажные от растаявшего снега, они лоснились на солнце. Сейчас отогреются, встанут во весь свой гигантский рост, и тогда – держись!

Володька опасливо ступил на монолит, потрогал его рукой. Гранит был холодным и шершавым. «Не оживут! » – посмеялся он над своими страхами, и смело спустился ко льду. Тот был рыхлым, на изломе расслаивался мутными стержнями, будто льдины были собраны из них, как карандаши в связку. Рядом овальным глазом зияла полынья. К ней вели две широкие доски. Пройдя по ним, Володька заглянул в дыру. Она подмигнула ему солнечным зрачком, на мгновение ослепила. Стоящий на корточках, Володька покачнулся и оступился. Под калошей зашуршало, нога погрузилась в лед по щиколотку. Мгновенно вспотев от страха, Володька упал на колени и задом выполз по доскам на безопасный берег. «Уф-ф! » – с облегчением выдохнул и огляделся по сторонам. Людей не увидел и обрадовался. Не объяснять же насмешникам, что он испугался не из трусости, а потому, что прежде на реке не жил и впервые ступил на ее лед!

Зато увидел неподалеку черный валун, похожий на поставленную длинным боком взбитую подушку. Камень обсох и источал тепло. Усевшись на него, Володька принялся изучать противоположный берег, видневшийся в трехста метрах. Такие же серые, розовые и черные гранитные глыбы. Над ними, прижимаясь друг к другу, – низкие, словно приплюснутые, домики с маленькими окошками. Стоят, будто заброшенные. «Странный город! Людей не видно, собак не слышно», – подумал он. Когда бывало что-то непонятно, он всегда говорил: «Странно! ». Это слово будто примиряло его желание узнать ответ на вопрос и готовность остаться в неведении.

Словно в ответ на его недоумение, за спиной прозвучал мальчишеский голос.

- Ты сидишь на моем камне.

Володька вскочил и обернулся. Перед ним стоял одного роста с ним мальчуган в солдатской ушанке, сером, без воротника, стеганом ватнике до колен, накрученном на шею жгутом, вязаном шарфе и зеленых штанах, заправленных в кирзовые сапоги не по размеру. Черный чубчик торчал из-под ушанки, темно-коричневые глаза блестели бусинками. Нос – кнопочкой, узкие губы – щелкой. Точь в точь мышонок, только без хвостика. Володька невольно улыбнулся, но тотчас убрал улыбку – ему улыбнешься, а он драться полезет.

- Ты этот камень купил, и где написано, что он твой? – Володька бросил мальчугану вызов и, на всякий случай, сжал кулаки.

- Не мой, конечно, – миролюбиво согласился «мышонок». – Просто, я часто на нем сижу, когда здесь гуляю.

- Садись. – Володька отступил от камня на шаг. – Я уже насиделся и собираюсь идти домой.

- Раньше я тебя тут не видел, – мальчуган не двинулся с места.

- Мы только вчера приехали.

- Ты в этом генеральском доме живешь?

- В этом. Почему он генеральский?

- Так все называют. Тут настоящий генерал живет. И другие военные. Твой папка тоже военный?

- Мой папа – полковник! – важно подтвердил Володька.

«Полковник» на мальчугана впечатления не произвел. Он обошел валун и встал перед Володькой.

- А твой папка воевал?

- Еще как воевал! Если хочешь знать, у него орденов всяких целая куча!

- Мой папка тоже воевал, – грустно вздохнул мальчуган, – только орденов у него не было. Его в самом начале войны сильно контузило, и воевать он больше не мог. Мамка его к себе домой из госпиталя забрала.

- А где ты живешь?

- Рядом, напротив пекарни, – он кивнул на большое здание из красного кирпича с высокой дымящейся железной трубой за высоким забором. – У нас с мамкой свой дом.

- А почему ты не в школе?

- Я в школу не хожу.

- Выгнали?

- Мамка не пускает. Два года назад папка умер, и ей одной с хозяйством не управиться. Вот, после четвертого класса она не позволила мне дальше учиться. Я бы сейчас пятый класс заканчивал.

- Не ври! Такого не бывает, чтобы из-за какого-то домашнего хозяйства в школу не пускали.

- Я не вру. И хозяйство у нас не домашнее, а приусадебное: куры, две козы, поросенок, огород, – терпеливо объяснил мальчишка. – За ними ухаживать надо, а еще дом топить, воду возить с «водопоя». Мамка ведь целый день работает на ЛПК.

- ЛПК?

- Ну, да! На лесопромышленном комбинате.

- Зачем вам куры, козы, поросенок, если твоя мама работает?

- А жрать что? Мамка мало денег получает. Без живности нам не прожить. Ты сам-то, почему не в школе?

- Завтра пойду. В четвертый класс. Сегодня мама нас с братом в школу записывает.

- Счастливый! –  Завистливо вздохнул «мышонок» и улыбнулся. – Меня Михаем зовут. А фамилия – Бирча. Но все меня Мишкой называют, и мне нравится. Я бы с тобой дружил.

«Мишка-мышка» –  сложилось у Володьки. Он невольно засмеялся.

- Михай Бирча! Ты не русский?

- Не знаю. Мамка моя из Архангельска, а папка – из Молдавии.

- А меня Володькой Самариным зовут. Давай дружить! Только я драться не люблю и с драчунами не дружу.

- И я! – обрадовался Мишка. – Дерутся те, кому делать нечего, а у меня дел по горло.

- У меня с завтрашнего дня тоже будет много дел: школа, домашние уроки, дров для печек натаскать, мусор вынести.

- Но не весь же день? Вечером, наверное, пустят погулять?

- Может, пустят, а может, и нет, – пожал плечами Володька и напугался. Так легко отвадить от себя нового приятеля. – В шесть вечера постараюсь выйти. Точно, выйду!

Мальчишки попрощались по-взрослому – рукопожатием. Крепкая ладонь была у «мышонка».

 

Глава 2.

 

Школа оказалась семилетней. Начальные классы занимались в первую смену. Володька был доволен – отучился, и весь день впереди.

Без четверти восемь мать взяла Володьку за руку и повела в школу. Та была рядом, в ста шагах от перекрестка улиц Первого мая и Ленина. Всего в трех минутах ходьбы. Двухэтажное кирпичное здание светилось большими окнами. К входу в него, с расположенного сбоку крыльца, стайками и поодиночке спешили ученики. Школьная дверь с пружиной громко хлопала вдогонку входящим, будто проталкивая их во внутрь, к раздевалке.

Володька повесил пальто на свободный крючок. Мать пригладила ему взъерошенные вихры, одернула школьную форму и ободряюще улыбнулась.

- Ну, что ж, сынок, пойдем знакомиться с учительницей.

Учительская комната располагалась на втором этаже. Мать подвела сына к высокой худощавой женщине в сером закрытом жокете и черной до щиколоток юбке. Темные волосы, туго закрученные на затылке в узел, маленькие глубоко сидящие глаза, длинный нос и тонкие поджатые губы придавали ее лицу недовольное выражение.

- Познакомься, Володя! Вот твоя учительница Анна Игнатовна.

- Здрасьте! – буркнул Володька и даже не попытался улыбнуться. Не понравилась ему Анна Игнатовна, злой показалась.

Та не обратила на него внимания.

- Вам, мамаша, следовало привести ребенка раньше. Я собиралась перед уроками побеседовать с новым учеником.

- Извините! – натужно улыбнулась мать. – Если бы вы предупредили меня об этом вчера, я бы так и сделала.

- Могли бы сами догадаться.

Мать перестала улыбаться.

- Я предпочитаю обходиться без догадок.

Анна Игнатовна поморщилась, скользнула взглядом по Володьке.

- Вы напрасно вырядили мальчика в эту полувоенную форму. Выглядит вызывающе!

- Мой сын одет в школьную форму. С прошлого года она официально введена во всех школах страны, как обязательная, – отрезала мать.

Володьке сразу ощутил себя неуютно в своей голубовато-серой форме: брюках навыпуск и гимнастерке, подпоясанной кожаным ремнем с ярко начищенной латунной бляхой.

- В нашем городе такую форму не носят. Было бы разумно снять ее, и не выделяться из общей ученической массы, – осталась при своем мнении Анна Игнатовна.

- Я так и сделаю, когда сын из нее вырастет.

Звонок на урок прервал неприятный разговор. Учительница взяла с полки классный журнал и, не глядя на Володьку, бросила.

- Иди за мной.

Она пошла быстрым шагом, Володьке пришлось бежать за ней вслед.

- Здравствуйте, дети! – строго приветствовала класс Анна Игнатовна. – Садитесь. – Она положила журнал на стол, больно схватила Володьку за шею и выставила его перед собой. – С сегодняшнего дня в вашем классе будет учиться новенький. Зовут его – Володя Самарин. Твое место, Володя, в среднем ряду на второй парте слева. Занимай и приготовься к уроку арифметики.

Кривясь от боли в шее, Володька занял указанное место. Аккуратно выложил на парту чернильницу-непроливайку, красного цвета ученическую ручку, учебник и тетрадь.

- Здорово! – шепнул бледнолицый сосед в круглых очках. – Меня Костей Спициным зовут.  

- Привет! – тоже шепотом отозвался Володька и замер, чувствуя на себе множество любопытных взглядов.

Анна Игнатовна подошла к доске, вывела на ней мелом название новой темы урока: «Сложное действие».

- Возьмите ручки и напишите в тетрадках сегодняшнее число и тему, – распорядилась она. Выждала, прошла по рядам, заглядывая в тетради. Около Володьки остановилась.

- Ты, Самарин пользуешься синими чернилами и пером «звездочка», но у нас в школе заведено писать фиолетовыми чернилами и пером номер два.

- Я все время ими пишу! – удивился Володька. – В минской школе нам разрешали писать, кто, чем хочет.

- Во-первых, ученик должен вставать, когда разговаривает с учителем, – указала Анна Игнатовна. Володька поднялся. – Во-вторых, здесь не Минск, и будь добр выполнять общие для всех учеников требования. Обязательно передай матери, чтобы она немедленно купила тебе нужные чернила и перья. В противном случае, я не допущу тебя до уроков.

- Хорошо! – кивнул Володька.

Анна Игнатовна вернулась к доске и приступила к объяснению сложного действия. Володька проходил его в минской школе в середине третьей четверти и поэтому, стараясь сидеть смирно, прислушивался не к учительнице, а к приглушенным смешкам и шорохам позади себя. Когда она повернулась спиной к классу и стала писать на доске примеры на сложное действие, что-то больно кольнуло Володьку в шею. Тугой шарик из жеваной промокашки прилепился к коже. Володька оглянулся. На последней парте левого ряда ему скорчил рожу белобрысый мальчишка.

- Не вертись, Самарин! – Анна Игнатовна остановила на нем цепкий взгляд. – Ты отвлекался, вероятно, все знаешь. Выйди к доске и покажи это всему классу.

Володька легко справился с примерами.

- Достаточно было решить один пример. Садись на место и не вертись. – Учительница стерла решенные примеры и стала писать новые.

Второй слюнявый шарик уколол под ухом. Белобрысый нагло ухмылялся.

Со звонком на перемену Анна Игнатовна вышла из класса, и Володька подошел к белобрысому.

- Меткач! Два выстрела – два попадания.

- А то! – хихикнул тот. – Погоди, на следующем уроке я тебе все уши обобью.

- Промокашки хватит? Стрелялка не подведет?

- Ха-ха! – развеселился белобрысый. – Если моей промокашки не хватит, дружки выручат, а эта стрелялка, – он вытащил из кармана толстую, как ученическая ручка, медную трубку и вызывающе повертел ею перед самым носом Володьки, – меня еще не подводила. – Опрометчиво повертел.

Ловким движением Володька выхватил трубку и, не давая обидчику опомниться, согнул ее надвое и небрежно бросил на парту.

- Ты,.. ты,.. ты чего сделал! – ошеломленно задохнулся тот и попытался встать из-за парты.

Володька толкнул его в грудь и усадил.

- Двустволку! В следующий раз не будешь задираться.

- Ой-ой-ой, испугал! – захорохорился белобрысый, но Володька уже повернулся к нему спиной и с демонстративной неторопливостью пошел прочь.

-Зря ты Вовка, на Пургена полез, – осудил его Костя, наблюдавший сцену. – Он очень злопамятный, и дружков у него много. Побьют тебя.

- Пурген?

- Фамилия у него Пууринен, а звать Генкой. Вот, и получается: Пур-ген. Он в классе себя главарем считает.

- Пусть считает. Еще поглядим, кто кого побьет.

Драться Володька не любил и старался избегать кулачных потасовок. Не потому, что боялся боли, синяков и в кровь разбитого носа. Просто, не видел в драках никакой пользы. Доставалось в них всем, и никто не считал себя побежденным. Зато каждый от драки озлоблялся и становился для противника непримиримым врагом. Избегать потасовок удавалось не всегда – не все зависело от Володьки. Тогда, видя неминуемость столкновения, он напрягался и превращался из добродушного мальчишки в злого дикого зверька. С отчаянной безрассудностью бросался на своего врага, изо всех сил молотил кулаками и не обращал внимания на боль и кровь. Забияки пугались: « Да ну, его – бешеного! Он же боли не чувствует! » Еще как чувствовал, но в запале драки не замечал. Лишь потом, оставшись один на один с болью, позволял себе молча плакать, размазывая по лицу слезы вместе с кровью и бормоча: «Все равно меня не победили! »

На втором уроке Пурген Володьку не трогал, а на следующей перемене уединился в углу школьного коридора со своими дружками: Васькой Булкиным и Толькой Колтуном. Они сдвинулись плотнее и зашептались. Звонок на урок оборвал их воинственную беседу.

 

                         *                         *                        *

 

Большая перемена – после третьего урока. Володька проголодался, и у него имелся рубль, полученный от матери. Утром на первом этаже он видел буфет. Костя объяснил, что тот работает по большим переменам, а на рубль можно купить два пирожка или один пирожок со стаканом чаю. Поэтому сразу после звонка Володька отправился в буфет. По пути его с криками обгоняли младшеклассники, и он оказался в хвосте очереди. Отстоял в ней полперемены, взял два пирожка, выбрался из галдящей толпы. С удовольствием запустил зубы в хрустящую горячую корочку и пошел на второй этаж. Поднимаясь по лестнице, увидел в дверном проеме высунувшуюся на мгновение голову Пургена. Сунул остатки первого пирожка в рот, намереваясь приняться за второй, но на его пути встал Пурген с двумя своими дружками.

- Пирожки лопаешь? – явно не из вежливости спросил Пурген.

- Ну, пирожки, а тебе-то что?

- Небось, вкусные? Не поделишься?

- С тобой – не поделюсь. Сходи в буфет, купи и не попрошайничай.

Володька попытался обойти Пургена, но тот преградил ему дорогу.

- У нас рублей нет, мы не командирские сынки.

- Тогда до дому терпи.

Лицо Пургена исказила гримаса злобы. Он дернул Володьку за рукав гимнастерки.

- Ты тут не командуй. Думаешь, напялил форму, и тебе все подчиняться будут?

Это был отвлекающий ход. В этот момент Васька лениво, будто потеряв интерес к разговору, обошел Володьку и быстро встал позади него на четвереньки. Краем глаза Володька увидел хитрую уловку, и обо всем догадался. Сейчас его толкнут, он споткнется о раскорячившегося Ваську и шмякнется на пол. И тогда его начнут бить ногами.

Изо всех сил он лягнул каблуком замеревшего Ваську и, потеряв равновесие, отскочил в сторону. Как раз в тот момент, когда Пурген прыгнул на него с вытянутыми для толчка руками. Пурген промахнулся, по инерции проскочил вперед, споткнулся о Ваську и растянулся на полу. Толька бросился вслед за Пургеном. Володька отбил левой рукой направленный на него кулак, а правой резко ткнул куда попало. Попало под правый Толькин глаз, и сильно, потому что тот взвыл и схватился за лицо, а Володькины пальцы больно заныли. Толпа ребят вокруг завизжала. Володька отступил к стене и приготовился отразить новые наскоки.

- Немедленно прекратите безобразие! – раздался пронзительный крик Анны Игнатовны. Она растолкала толпу, и перед ней предстали скулящий Толька, корчащийся на полу Васька и стоящий на коленях Пурген. – Как ты посмел, Самарин?! Первый день в школе, и уже побоище устроил. Это вопиющее хулиганство!

- Я защищался! – Володька опустил кулаки.

- Трех товарищей избил – защищался? А ну, пойдем немедленно к директору. – Она грубо схватила Володьку за руку и поволокла в противоположный конец коридора. Он не сопротивлялся.

Директор школы Яков Семенович Грудницкий выслушал Анну Игнатовну с суровым видом. Пожилой, худощавый, в офицерском галифе, сапогах и гимнастерке с орденскими планками и тремя нашивками за ранения, он выглядел как усталый командир, которому докладывают о невыполнении боевого приказа. Сейчас дослушает и коротко прикажет: «Расстрелять! » Дослушал, встал из-за стола и, сильно припадая на правую ногу, подошел к преступнику.

- Я вас понял, Анна Игнатовна. Идите на урок, а я с этим «героем» разберусь.

Учительница ушла. Директор выхватил от стены два стула. Один поставил перед Володькой, на другой сел сам, вытянув правую ногу.

- Садись, Самарин. Теперь расскажи ты.

Тот присел на краешек стула, глаза наполнились слезами.

- Я не задирался. Они первыми начали. Я только защищался.

- Ничего себе – защищался! – присвистнул Яков Семенович, и от этого, совсем не директорского присвиста, страх внутри Володьки развеялся. – Троих отдубасил, а самому не досталось. А ну-ка, Самарин, расскажи, только честно, как все было?

- Я честно рассказал. Я никогда не вру.

- Ну, уж так и никогда?

- Никогда!

- Хорошо, я тебе верю. Но ты определил свою роль в драке, а я хочу услышать, с чего она началась.

Утерев слезы, Володька рассказал о жеваных шариках, о согнутой трубке, об обещании Пургена отбить уши, о пирожках и подлой уловке.

- Эх-эх-эх! – вздохнул директор. – Если бы ты, Самарин, рассказал Анне Игнатовне о плевках Пууринена, до драки дело бы не дошло.

- Я не ябеда!

- Это – правильно, это – хорошо! – раздумчиво проговорил Яков Семенович, не сводя с Володьки пристального взгляда. – Но так жестоко драться – плохо! Одноклассники не враги. Жестоко драться надо с настоящими врагами. Как мы дрались с фашистами, жизней своих не жалея. Сколько героев в этой битве погибло, если б ты знал!

- Я знаю. Мои папа и мама воевали, а у мамы на войне четыре брата погибло.

- Но ведь не для того мы с твоими родителями воевали, чтобы вы, наши дети, между собой смертным боем бились! – Директор задумался. – Хотя, когда на тебя нападают, надо защищаться. А если трое – на одного, то тем более, потому что трое на одного – это подло, по-фашистски. – Улыбнулся. – Где ты так драться научился, Самарин? С виду – не боец.

- Нигде не учился, само собой получилось. Наверное, испугался, что ногами бить станут. Я первым никогда не начинаю.

- Это – правильно! – Яков Семенович с усилием поднялся. – Ладно, Самарин, будем считать, что воспитательную работу с тобой я провел, а ты ее воспринял. Я не ошибаюсь?

- Не ошибаетесь.

- Тогда дай слово, что впредь драться не будешь.

- Первым – не буду, – не поддался на директорскую хитрость Володька. – Обещаю!

Директор сопроводил Володьку в класс.

- Мы с Самариным во всем разобрались и сделали правильные выводы, – сообщил он Анне Игнатовне. – Пусть продолжает учиться.

- Садись на место, Самарин, – холодно разрешила учительница. – Время покажет, что за выводы ты сделал.

…Остаток урока пролетел мгновенно. С ним закончился и первый учебный день в новой школе. Класс быстро опустел. Володька торопиться домой не стал, решил подождать, когда все разойдутся.

Костя Спицин тоже остался с ним из солидарности.

- Здорово тебе попало от директора?

- Никак не попало. Я ему все честно рассказал, и он поверил, только взял с меня слово, что я первым задираться не буду.

- И родителей не вызывал?

- Не-а.

- У нас директор – хороший! – расцвел в улыбке Спицин. – Он строгий, но добрый.

- Только очень сильно хромает.

- У него ноги нет – миной оторвало, – печально объяснил Костя. – Во время войны Яков Семенович в партизанском отряде комиссаром был. – Он помолчал. – Ты, Вовка, молодец, что Пургена и его дружков поколотил. Так им и надо! Они всех в классе, кто им не нравится, бьют, а теперь, наверное, перестанут – тебя побоятся.

- Пусть боятся, мне все равно, – отмахнулся от похвалы Володька. – Чтобы не задирались, надо всегда сдачи давать. Ты не даешь, вот тебя и бьют.

- Как дашь, когда их – трое!

- И ты двух дружков возьми.

- Никому не охота драться и получать за другого.

- Тогда вы трусы! – народившаяся было симпатия к Косте, пропала.

 

                          *                       *                      *

 

Спустившись с крыльца, Володька остановился, как вкопанный. Напротив угла школы, занимая весь дощатый тротуар, сгрудилась группа из восьми мальчишек, и среди них – Пурген с Васькой и Толькой. «Меня ждут, – понял он. – Сейчас они будут бить! ». Пурген размахивал руками и что-то рассказывал. Увидев Самарина, ощерился.

- А-а, командирский сынок! Ну, иди сюда.

Восемь пар глаз нацелились на Володьку с воинственным любопытством. Он оглянулся. Сзади, за крыльцом просматривался край школьного двора. Вдоль выводящего на улицу тротуара тянулся забор из штакетника, перекрывая отход через сторону. Оставалось выбирать: вернуться в школу и попросить защиты у какого-нибудь учителя, или двинуться навстречу ожидающей его группе и быть битым.

- Давай, иди, – подбодрил Пурген. – Долго бить не будем.

Колени мелко задрожали, сердце заколотилось. Ошибся он, решив, что Пурген успокоился, пренебрег предупреждением Спицина о мстительности Генки. Оставалась надежда, что тот собрал дружков для устрашения, и на глазах у всей школы его не тронут, пропустят. Для того и оставили проход между тротуаром и штакетником, чтобы заставить сойти с тротуара в грязь и, тем самым, унизить. Невысокая цена за возможность избежать избиения.

Володька медленно двинулся по тротуару. Не дойдя до Пургена нескольких шагов, ступил в сторону. Группа тотчас сдвинулась и перекрыла проход. «Не пропустят! Придется отбиваться. Главное, удержаться на ногах! » – мелькнуло в голове. Не спуская глаз с Пургена, он аккуратно поставил портфель на землю, прижался спиной к штакетнику. Восьмерка ребят обступила его полукругом.

- В штаны еще не наложил? – Пурген выступил вперед, обозначая свое лидерство. – Сейчас ты узнаешь, что такое «отбивная котлета с запашком».

Все загоготали.

«Только бы не упасть, только бы не упасть! » – как заклинание повторял про себя Володька, сжимая вспотевшие кулаки.

- Попробуйте! – огрызнулся он. – Хоть вы ввосьмером, но кому-то я все равно успею морду раскровенить.

- Да, что с ним разговаривать, бей его, ребята! – выкрикнул Васька из-за спины Пургена.

Окружение уплотнилось. Вдруг над ним выросла высокая фигура Валерки. Брат за шиворот отшвырнул двоих из середины полукруга и ухватил Ваську за рукав.

- Это ты, тля, собрался бить моего брата? – и так тряхнул, что Васькина голова мотнулась, и шапка свалилась с нее в грязь. Потом толкнул, подставил ногу, и тот мешком упал рядом со своей шапкой. – Ты тоже? – потянулся к Пургену, но Генка увернулся. – Кому на ряхе красные сопли узлом завязать? – грозно рыкнул Валерка. Желающих не нашлось. Группа рассыпалась и отпрянула назад. – Запомните, комары! Если кто тронет моего брата хотя бы пальцем, того я на забор, как горщок насажу! – Сделал резкий шаг вперед. – А ну, разбежались!

Не разбежались, но попятились на весьма безопасное расстояние.

Валерка поднял Володькин портфель.

- Иди домой и даже не оглядывайся. Они теперь будут смирные.

 

                         *                  *                *  

 

О своих школьных злоключениях Володька матери решил не говорить. Она расстроится и заругается, потом отцу расскажет, и тот тоже рассердится. А когда ругают и сердятся несправедливо, очень обидно. Потому с порога передал ей требование Анны Игнатовны. Мать забыла про свои вопросы и сразу отправилась покупать фиолетовые чернила и нужного размера перья. Довольный, что уловка удалась, он с нетерпением стал ждать брата. Тот пришел в половине седьмого вечера. Весело посвистывая, бросил портфель на койку, что означало – первый день в школе прошел у него замечательно.

Но Володька все-таки спросил.

- Как тебя в классе встретили?

- Никак! Я – всех встречал. – В ответ на гримасу недоумения ухмыльнулся. – Ты думаешь, я просто так раньше времени в школу пошел? Специально!

Лукавил Валерка. На самом деле в школу пораньше его отправила мать, учтя опыт утренней встречи с Анной Игнатовной, но не признаваться же в этом простофиле Володьке!

- И никто не задирался?

- Один попробовал, а я ему сразу предложил на руках побороться. Отказался! – самодовольно засмеялся Валерка. – Я и другим предложил, но смелых не нашлось.

- Да, ты – сильный!

- Сильный потому, что тренируюсь. Вот, контейнер с вещами придет, снова буду гантели тягять. И тебе советую.

Валерка находился в хорошем расположении духа. В таких случаях он становился добрым и сговорчивым. Володька воспользовался этим.

- Валерочка! Ты не говори маме, что меня побить хотели.

- Не скажу, – благодушно заверил брат. – А за что на тебя кодла собралась? – Выслушав рассказ, покровительственно похлопал Володьку по спине. – Молодец! Бей этого Пургена и дальше.

- Он всегда с дружками лезет. Мне сегодня просто повезло.

- Что же мне теперь тебя каждый день с уроков встречать? Делать мне больше нечего?

- Сам как-нибудь отобьюсь.

- Тебе, Володька, надо драться научиться.

- Я умею.

- Одних кулаков мало. Надо приемчики знать.

- Какие еще приемчики?

Валерка снисходительно улыбнулся.

- Перед дракой «тянуть» начинают, запугать пытаются. Правильно? – Спросил и сам же ответил. – Правильно! Обычно «тянет» тот, кто первым бить собирается. Надо, не дожидаясь, самому бить первым, и сильно. Да, не куда попало, а в самые болезненные места. Под дых – раз! Между ног – два! Под колено – три! От этих ударов любой согнется, а ты не жди, еще добавь – коленом снизу вверх по морде. Вот так! – Валерка слегка ткнул Володьку носком сапога под колено. Тот ойкнул от боли и согнулся, рефлекторно потянувшись рукой к ушибу. Брат ладонями еще пригнул его за затылок и коснулся коленом лица. – Понятно?

- Думаешь, поможет?

- Еще как! Но учти, бить надо без жалости. Пожалеешь или струсишь, изобьют в два раза сильнее.

- Не струшу.

- Кодлу тоже не бойся. Одному с ней не справиться, но, если будешь драться изо всех сил, враги тебя зауважают и в следующий раз подумают, стоит ли с тобой связываться.

- Откуда ты про приемчики знаешь? Тебя же никогда не били.

- Потому не били, что драться правильно умею. Меня приемчикам наш шофер в Харькове научил. Я пару раз попробовал их в деле. Получилось, во как! – Валерка выставил перед собой большой палец. – Ты, Володька, если кодла опять захочет на тебя собраться, меня зови.

Володька порывисто прижался к брату.

- Знаешь, как я рад, что ты у меня есть.

- Да ладно тебе, – смутился Валерка. – Я тебя тоже люблю и любому за тебя горло перегрызу. Не сомневайся!

А Володька и не сомневался. Валерка – перегрызет, еще как перегрызет!

 

                      *                           *                          *

 

Яков Семенович всегда уходил из школы последним. Спешить ему было некуда. Жил один, и дома его никто не ждал. Школа была ему роднее дома, а дел директорских – столько, что, хоть ночами работай. Пятый десяток лет доживал он на этом свете, из них, одиннадцать – бобылем: жену и двоих сыновей отняла война. Воюя, горе это терпел. Не мог иначе – не ему одному оно досталось, и не положено комиссару партизанской бригады беду свою на виду держать.

Невмоготу стало, когда война закончилась. Выйдя из госпиталя после тяжелого ранения, домой в Петрозаводск не вернулся, в Беломорске остался, откуда в рейды по вражьим тылам выходил. Получил комнату в бараке на улице Рабочей, на лесопильном заводе отделом кадров руководить начал. И затосковал, запил. Неизвестно, как бы жизнь дальше пошла, не вспомни о нем его боевые товарищи. В райком партии вызвали и предложили школу возглавить, благо был у него за плечами педагогический институт, специальность учителя физики и три года комиссарства.

С той поры шесть лет прошло. Нелегких лет, но светлых. Семью новую, правда, не завел. Не смог, хоть и не раз говорили ему друзья: «Женись, Семеныч! Сколько баб вдовых без мужиков страдают! Сколько среди них ладных! Вдвоем все лучше, нежели бобылем годы множить. Не станет тебе новая семья обузой. Напротив, с вдовой ваши два горя в одно сольются, и нести его легче будет».

Много думал Яков Семенович над этими советами, но решил по-своему: «На вторую любовь он не способен, а какая семья без любви! Уж, лучше бобылем оставаться. А, коли на душе совсем тяжко станет, есть у него боевые друзья, и дома их для него всегда открыты, и боль его душевную всегда поймут и разделят». Не обманывал себя Яков Семенович потому, что душе своей верил больше, чем рассудку, и дух крепил, и от ночной тоски спасался тем, что всю любовь, детям родным не отданную, чужим ребятишкам возвращал. В школе у него сыновей да дочек – три сотни без малого.

Сегодня вечером свернул Яков Семенович с привычного маршрута к своему бараку и сделал крюк на улицу Красина. Остановился перед домиком под толевой крышей. Судя по тому, как уверенно открыл он запертую изнутри калитку, как погладил завилявшего хвостом дворового пса и громко постучал в дверь, был здесь Яков Семенович не случайным прохожим.

Дверь ему открыл Генка Пууринен. Увидел директора школы, смутился.

- Здравствуйте, дядя Яша!

- Здравствуй, Гена! Мать дома?

- На вечерней смене.

Яков Семенович аккуратно прикрыл за собой дверь, прошел в дом. В кухне пахло табачным дымом, и царил кавардак.

- Опять курил! – нахмурился он. – Почему посуда не мыта, полы не метены? – уселся на табурет, вытянув правую ногу. – Уроки на завтра сделал?

- Собирался, да вы пришли, – соврал Генка.

- Ну, да! Не успел посуду со стола смахнуть, – усмехнулся Яков Семенович. – Выпороть бы тебя, паршивца, за вранье, за лень, за все остальное разом!

- За что, дядя Яша! – засуетился Генка. – Я мигом все приберу. И уроки сделаю. Честное слово, не успел я.

- Не успел, потому что не хотел. А не хотел, потому что дурь твоей головой правит, соображать по-взрослому мешает. – Генка опять отмолчался, и Яков Семенович тяжело вздохнул. – Ты знаешь, Гена, как я был дружен с твоим отцом, как клятву дал, что, если его война заберет, а я живым останусь, помочь твоей матери вырастить тебя, на ноги крепко поставить и отправить в светлую жизнь достойным гражданином. – Генка слушал с уныло опущенной головой. – Стыдно мне перед памятью твоего геройского отца. За то стыдно, что не получается из тебя достойного гражданина. Вот, уже курить начал, деньги материнские уворовывая, и это – в одиннадцать-то лет! Мать из сил выбивается, а ты ни посуду помыть, ни полы подмести ей в помощь. Паразитом живешь, парень! Память отца позоришь!

- Не позорю, – буркнул Генка. – Не герой мой отец, а без вести пропавший, предатель! Все говорят?

- Кто эту подлую ложь говорит? – негодующе вскричал Яков Семенович.

- Все! – уклонился от точного ответа Генка. – Мой отец не пропал, а к фашистам сбежал.

-Дурак ты, Гена! Твой отец не вернулся со специального боевого задания – в бою погиб, как герой. Да, числится без вести пропавшим потому, что не на глазах у товарищей погиб, и останки его не найдены. Не одному ему такая судьба досталась, много героев на войне этой страшной безвестными остались, честно, до конца долг свой воинский исполнив. Никого не слушай, Геннадий, меня слушай, комиссара партизанского. И прекрати хулиганить!

- Я не хулиганю.

- Кто сегодня с новеньким бузу учинил?

- Он у меня трубку погнул.

- Зачем из нее плевался?

- Просто так.

- Врешь! Запугать, унизить хотел. Атаманом себя в классе мнишь. Сегодня ты свое атаманство плевками пытаешься доказать, а завтра нож в карман положишь? Шпаной хочешь стать и, вместо светлого, отправиться в темное будущее – тюрьму?

- Не хочу.

- Тогда веди себя по-мужски.

- А чего этот Самарин в командирскую форму вырядился?

- Не в командирскую, а в школьную. Человек пришел в той одежде, в какую его родители одели, и это – не повод для вражды. Самарин не виноват, что у него есть отец с матерью, а у тебя отца нет. Ему, к счастью, просто больше повезло, чем тебе.

Генке надоело слушать нравоучения – всегда одно и тоже в них.

- Понял я, дядя Яша.

- Хорошо, коли понял. Имей в виду, Геннадий, что я, хоть и друг вашей семьи, а ты мне, как сын родной, спуску тебе давать не буду. – Яков Семенович с усилием поднялся. – Наведи в доме порядок и садись за уроки.

Директор ушел, сердито хлопнув дверью. Генка уныло собрал грязную посуду в таз и принялся вытирать со стола. «Был бы жив мой папка, я бы тоже ходил в такой форме с кожаным ремнем и бляхой, как у Самарина, и учился бы не хуже него», – бормотал он зло, смахивая на пол хлебные крошки.

 

                                   *                   *                   *

 

Третьи сутки пошли, как офицер штаба 7-ой Армии Карельского фронта капитан Андрей Слобода вернулся из партизанского рейда по вражеским тылам, а выбраться с базы отряда в штаб не мог. В его полевой сумке находились добытые в рейде ценные сведения о дислокации фашистских гарнизонов, инженерных сооружений и коммуникаций в направлении Тикша – Кимасозеро – Люття, а также собственноручно составленные топогеодезические схемы возможных дорог и переправ, крайне необходимые для разработки планов наступательных операций 7-ой Армии. Их с нетерпением ждут в штабе, а он бездарно торчит на партизанской базе в каких-то семидесяти километрах от Беломорска. Город рядом, всего-то один дневной переход на лошадях! Но не дает пароконную повозку командир партизанского отряда. Аргументы приводит веские, бесспорные.

Дорога в Беломорск – через Лехту и одна. Идет по скальным гривам, поросшим редким сосняком, среди болот, озер и рад. Ночи – белые, погода – ясная, а фашистские самолеты сутками висят в небе и, как голодные вороны, даже за одинокими путниками гоняются. Не уйти от них, не спрятаться. Двое суток назад в клочки разнесли конный обоз, направленный в отряд с продовольствием и боеприпасами. Кроме того, в районе поселка Пушной обнаружено несколько диверсионных групп, пытающихся прорваться к Беломорканалу и ГЭС в Сосновце. Пока истребительный батальон не ликвидирует их, велик риск напороться на парашютистов. Следует набраться терпения и ждать непогоды.

Умом понимал Слобода всю меру опасности и риска, но душа бунтовала: невмоготу на своей земле в норе сидеть, да под кустами прятаться. Убежден капитан, что из любой ситуации выход имеется, потому третьи сутки терзает  командира отряда, требуя от того поиска решения.

В очередной раз Слобода зашел в землянку, вцепился в командира недовольным взглядом.

- Долго еще я вас объедать буду, Николай Алексеевич? Третьи сутки маюсь!

- Харчей на тебя у нас хватит, – усмехнулся тот. – Занепогодит – уйдешь. Сколько можно тебе объяснять!

- Да что, на этой дороге свет клином сошелся? Есть же обходные пути, тропы звериные. Дай проводника, командир.

- Нет у меня проводника, Андрей. Жди непогоду.

- Сколько ждать? Некогда мне!

- Сколько ждать, знает небесная канцелярия, только связи с ней у меня нет. Зато есть приказ беречь тебя, – невесело отшутился командир отряда.

 Комиссар отряда Яков Семенович Грудницкий, на протяжении разговора сосредоточенно сворачивавший самокрутку на нарах, прикурил и выпустил в потолок густую струю дыма.

- Пожалуй, есть у нас проводник, командир. – Он передвинулся с дальнего конца нар поближе к столику. – Старшина, командир минеров. Коренной помор, опытный охотник. Местность здешнюю на сотню верст, как свой двор знает. Не отправить ли его с капитаном, Николай Алексеевич?

Командир, возглавивший отряд за две недели до рейда и пока не успевший хорошо изучить своих бойцов, благодарно кивнул комиссару. Вышел из землянки, кому-то приказал.

- Старшину ко мне!..

 

Глава 3.   

 

Теплая безоблачная погода, установившаяся после приезда Самариных, держалась вторую неделю. Весеннее солнце и южный ветер, словно истосковавшись по любимому делу, жадно принялись за работу.

Высокие сугробы в углах дворов, у сараев и заборов сначала присели на корточки, потом легли и по-пластунски поползли в реку многочисленными ручьями, иногда отдыхая в лужах и неглубоких озерцах. Оттаявшие помойки привлекли невесть откуда появившихся тяжеловесных чаек, и те нахально разогнали прежних хозяев: ворон, сорок и воробьев. Хилая травка, пригревшись на возвышенных участках, быстро пошла наливаться густой зеленью. Дощатые тротуары подсохли, но игриво брызгали из-под щелей на ноги прохожих фонтанчиками талой воды.

Люди повеселели. Сбросили зимние неуклюжие одежды, вырядились в пестрые платки, легкие фуражки и кепки, тонкие пальто и тужурки. Громоздкие валенки сменились кирзовыми сапогами и женскими резиновыми ботиками.

Все мальчишки в школе щеголяли в «кирзачах», для шика подворачивая голенища, и лихо преодолевали любые лужи и грязь. У Самариных сапог не имелось, и каждый день, возвращаясь из школы в промокших ботинках, они в один голос просили мать купить им сапоги. Та, с сочувствием глядя на мокрые ноги сыновей, разводила руками: «Потерпите немного. Скоро папа получит зарплату, и я обязательно куплю вам сапоги». Братья – куда деваться? – терпели.

Валерка – с пониманием. Не маленький он, и не раз видел материнские слезы, когда отец отдавал ей деньги. Мать раскладывала тощую пачку на кучки и тяжело вздыхала: «Ах, когда же эти займы закончатся? Неужели, Ваня, нельзя было подписаться на меньшую сумму? Так трудно выкручиваться на половину зарплаты! » Отец что-то виновато объяснял про бессемейного генерала, про то, что этот займ, вероятно, – последний, а, кроме денег, он еще получает продовольственный паек. «Хорошо, что хоть паек выдают полностью! » – соглашалась мать и наливала отцу в тарелку его любимый картофельный суп.

Что такое – займ, Валерка не знал, и однажды спросил у матери.

- Займ – это брать деньги в долг. Ты знаешь, сынок, что война принесла нашей стране неисчислимые беды и несчастья, разрушила огромное количество жилых домов, заводов и фабрик. Чтобы их быстро восстановить или заново построить, государству нужно очень много денег, а их не хватает. Вот, товарищ Сталин и обратился к советским людям с просьбой помочь стране и дать деньги в долг. Люди, и мы с папой тоже, охотно откликнулись на сталинский призыв и стали отдавать государству часть своей заработной платы. Жить стало труднее, но, все равно, лучше, чем во время войны. Когда народное хозяйство будет восстановлено, жизнь народа улучшится, а взятые в долг деньги будут возвращены.

Однажды, когда они жили в Харькове, Валерка дал приятелю со двора в долг три рубля, но тот обманул и деньги не вернул.

- Ага, отдадут, – не поверил он. – Сталин умер, а другие скажут, что ничего не знают.

- Слово товарища Сталина – твердое и будет исполнено, – уверенно заявила мать, и Валерка ей поверил.

Володька тоже верил матери. Она никогда не обманывала и всегда выполняла свои обещания. Выполнила и в этот раз. В воскресенье поехала с дядей Сашей в магазин и скоро вернулась с парой кирзовых сапог.

- Ну-ка, Валера, примерь.

Счастливый Валерка тотчас натянул сапоги и принялся расхаживать по комнате. Хорошие ему достались сапоги – новые! С черными пупырчатыми голенищами, широкими носками, на толстой рифленой резиновой подошве, в два ряда красиво подбитой гвоздиками. В таких сапогах вода и грязь – нипочем!

- А мне сапоги? – жалобно напомнил о себе Володька.

- Твоего размера сапог в магазине не нашлось. Нога у тебя еще слишком мала.

- У ребят в классе ноги не больше моих, а сапоги – у всех, – не внял объяснениям Володька и заплакал.

- Найдем и тебе сапоги, – попыталась успокоить его мать. – Временно еще походи в ботинках.

- Не нужны мне ваши сапоги! – заревел он от невыносимой обиды и убежал в комнату.

Скоро к нему на койку подсел Валерка.

- Не реви, Володька! По выходным будем носить мои сапоги по очереди.

- На что мне твои сапоги, – перестал рыдать Володька, – они мне большие.

- Ерунда! Набьешь в носки газеты.

- Ладно! – Володька благодарно улыбнулся брату.

Не пришлось ему носить чужие сапоги. Во вторник мать поставила перед ним пару новеньких сапог. Не кирзовых, а настоящих – хромовых! Таких, какие носит отец, когда надевает парадную форму.

- Это тебе. Я же обещала.

- Нашлись в магазине.

- Папе разрешили купить их на воинском вещевом складе.

От радости Володька мать не слушал. Торопливо засунул ноги в свои шикарные сапоги и закрутился перед зеркалом. «Хромики» не чета « кирзачам»! Сшитые из тонкой кожи, легкие и мягкие, на упругой кожаной подошве и высоких каблуках, подбитых железными дужками подковок, лаково сияющие, они завораживали. Володька с удовольствием смотрелся в зеркало – видел в нем бравого солдатика. Тому бы звезду на фуражку вместо школьной кокарды, погоны на плечи, автомат на грудь, и был бы Володька настоящим воякой!

- Нравятся? – улыбнулась мать.

- Еще как! Спасибо, мамочка! – он звонко чмокнул ее в щеку и с неохотой снял с себя свое лакированное счастье.

Когда Валерка пришел из школы, Володька не удержался – похвастался.

- А мне купили «хромики»!

- Получил свое. Не зря вчера сопли развешивал.

- А тебе было бы не обидно, да? Тебе сапоги купили, а мне – нет.

- Обидно, – согласился брат и честно признался. – Твои сапоги лучше, но я не стал бы от этого так радоваться.

- Конечно, не стал бы. Ты привык, что тебе всегда новенькое покупают, а я за тобой все донашиваю. Теперь и мне новенькое досталось.

На ночь Володька поставил свои сапоги около изголовья. Они тонко пахли кожей и краской, и этот запах казался ему самым приятным на свете.

В школу он шел, тщательно выбирая дорогу, боясь испачкать сияющие «хромики». В ритме шагов подковки глухо стучали по доскам тротуара, словно невидимые барабанщики, задающие темп парадному воинскому маршу. Володька представлял, как все одноклассники лопнут от зависти, увидя такие необыкновенные сапоги, а он будет делать вид, что не замечает этого. Но никто не лопнул, хотя «хромики» произвели впечатление на многих. Один Пурген изображал равнодушие.

Костя Спицин зависти не скрывал.

- Мировые у тебя сапоги, Володька, и это – плохо!

- Почему – плохо? – удивился тот.

- Таких сапог нет не у кого, и всем обидно.

- Я не виноват! – оправдался Володька. – «Кирзачей» моего размера в магазине не нашлось, не ходить же мне в мокрых ботинках? Вот, и купили «хромики». А кому обидно, пусть на своих родителей обижается.

- Ты знаешь, сколько твои «хромики» стоят? – почему-то разозлился Костя. – В три раза дороже «кирзачей»! Мои родители не могут купить мне такие дорогие сапоги, и у других ребят – тоже не могут. Тебе купили, и ты хвастаешься. Разве так честно?

Володька промолчал, но в душе согласился – не честно. И, минуту назад любимые, сапоги вдруг стали ненавистными. С великой радостью он поменял бы их на какие-нибудь старые «кирзачи», лишь бы никто не думал, что он хвастается.

На большой перемене Пурген подошел к Володьке.

- Не жмут «хромики»?

- Не-е, они у меня с запасом, – не подозревая подвоха, миролюбиво ответил тот.

- Все равно, твои сапоги – дерьмо! – смачно сплюнул Генка. – У меня были такие. Через месяц развалились, – соврал для убедительности.

Володька опешил.

- Через месяц? Почему?

- Потому! – удовлетворенный эффектом ощерился Пурген. – Подошва – кожаная. Воду впитывает, как промокашка, и протирается в момент. Замучаешься подметки менять. Пару раз промочил – клееный верх отвалился. Голенища – крашеные, скоро краска шелушиться начнет. Как ни береги, а через месяц не сапоги будут, а лапти. Придется тебе их веревкой подвязывать, – весомо и весело заключил он.

- Правильно Генка говорит, – из-за спины Пургена поддакнул Васька Булкин. – Мусор тебе купили, а не обувку.

Перспектива скорого превращения блестящих «хромиков» в лапти напугала Володьку, и он растерялся.

- Врете вы, завидуете просто.

- Носи-носи, скоро сам убедишься, – ухмыльнулся Пурген и вразвалочку отошел от него.

Домой Володька вернулся жутко расстроенный. На пороге скинул «хромики» и на глазах у матери швырнул их в угол.

- В чем дело, Володя?

- Не стану я больше носить эти чертовы сапоги. Лучше снова в ботинках буду ходить.

- Почему?!

- Они – плохие! Подметки скоро протрутся, верх отклеится, а краска шелушиться начнет.

- Что за чушь ты говоришь! Все военные ходят в таких сапогах, и ничего не случается.

- Генка сказал, что у него «хромики» через месяц в лапти превратились. Не хочу я такие.

- Быть этого не может. Твой друг Гена нехорошо пошутил.

- Никакой он мне не друг. Наоборот, Генка – мой главный враг.

- Враг? У тебя уже появился враг?! – удивилась мать. – Тем более, не следует ему верить. У тебя, сынок, очень хорошие сапоги, потому что для армии плохих вещей не делают.

- У меня не военные сапоги. Не бывает военных с тридцать четвертым размером ноги.

- Твои сапоги тридцать пятого размера, – уточнила мать. – Бывает! В армии служат женщины, а у них ноги маленькие. У меня, к примеру, нога тридцать пятого размера, а есть много женщин меньше меня.

- Женские сапоги я тоже не буду носить, – упрямился Володька.

- Какой же ты у меня глупый! В армии обувь одного уставного фасона, независимо, для мужчин она или для женщин. Если у Гены сапоги действительно развалились через месяц, значит, они просто-напросто были старыми, и он за ними не следил.

Слова матери прозвучали убедительно, и Володька повеселел. «Какой резон Генке хвалить его сапоги? Позавидовал и соврал со злости», – сообразил он. Подобрал «хромики», тщательно очистил от налипшей грязи и поставил в общий обувной ряд. Вечером старательно надраил их отцовским гуталином. «У меня – не развалятся! Я за своими сапогами следить буду», – уверовал Володька, укладываясь в постель с легким сердцем.

 

                     *                          *                         *

 

Не предполагал Генка Пууринен, что его бесспорный авторитет в классе рухнет так быстро – за один день, и виной этому будет Самарин, сынок командирский. Страшно не любит Генка всех командирских сынков. Не только потому, что живут они в лучших домах, ходят с сытыми рожами, одеваются во все хорошее и умненьких из себя изображают. По другой, главной причине он их ненавидит со второго класса.

Тогда учился с ним в классе сынок командирский. Все время хвастался своим отцом, который на войне по-геройски сражался и орденов заслужил чуть ли не сто штук. Задели Генку похвальбы. Его отец на войне тоже героем был, и, если бы не погиб, орденов имел не меньше. От обиды за такую несправедливость сказал Генка хвастуну, что герои на войне погибали, как, например, его отец, а живыми оставались не настоящие герои, а трусы. Тот от таких слов разозлился и стал выпытывать, где и как погиб Генкин отец. Генке бы промолчать, а он признался, что его отец погиб при выполнении важного секретного задания, а в бумагах числится пропавшим без вести, потому что никто не видел его гибели. «Твой отец к фашистам убежал и прячется, но чекисты его когда-нибудь найдут и расстреляют, как предателя», – услышал в ответ.

После этих слов Генка с Васькой, у которого отец тоже пропал без вести, крепко поколотили гада, но с той поры в Генкином сердце занозой засели сомнение и страх. Сомнение в геройстве отца, и страх, что поймают его, при всем народе расстреляют, а Генку с мамкой арестуют и отправят в страшные лагеря на Колыму. И еще Генке стало казаться, что все командирские сынки знают страшную правду про его отца и донесут о нем, куда следует. Тогда, не дожидаясь, когда отца-предателя поймают, его с мамкой отправят в тюрьму. Вот почему он с первого взгляда увидел в Самарине смертельного врага и стрельнул в него из трубки. Запугать хотел, чтобы тот не вздумал о нем говорить плохо. Когда же Самарин на глазах у всех загнул его трубку и в грудь толкнул, то ни о чем другом, кроме мести, Генка думать уже не мог. Решил сразу поколотить, но не повезло. Не вмешайся Анна Игнатовна, никуда бы не делся новенький от его кулаков.

И после уроков опять не повезло. Откуда ему было знать, что у Самарина есть такой здоровущий брат! Но не отказался Генка от своей мести. Стал думать, как ему подловить врага где-нибудь в укромном месте и отдубасить до полусмерти. Ничего подходящего в голову не приходило, но, как увидел Самарина в новеньких «хромиках», о каких сам всегда мечтал, сразу придумал. С последним звонком побежал с Васькой в раздевалку и затаился. Там тесно, никакая ловкость командирскому сынку не поможет…

Володька протиснулся сквозь плотно завешенные ряды вешалок в дальний угол, поставил портфель в сторону и потянулся к своему пальто. Вдруг перед ним вырос Пурген.

- Домой торопишься? Погоди, сначала я тебе должок верну.

От неожиданности Володька онемел. В тот же миг кто-то накинул ему на голову чужое пальто и повис сзади, обхватив руки. Вместо Пургена он видел только его ноги и слышал за спиной натужное сопение. Тут и вспомнились Валеркины приемчики – ударил носком сапога Пургена под колено. Тот взвыл. Володька бешено крутанулся, сбросил с головы пальто и Ваську, шагнул к Генке и саданул его снизу вверх по лицу коленом. Пурген упал, из его носа хлынула кровь. Володька развернулся, чтобы отразить нападение Васьки, но вместо Булкина увидел Анну Игнатовну и услышал ее визг: «Прекрати, бандит! » Учительница оттолкнула Самарина, помогла Пургену подняться, принялась вытирать ему своим носовым платком кровь с лица. Затем разъяренно зашипела.

- Ты за что так зверски избил Гену?

- Он знает, за что.

Анна Игнатовна схватила Самарина за рукав и потащила из раздевалки.

- К директору! Надеюсь, он согласится, что тебе не место в советской школе.

Володька зло вырвался из ее цепких пальцев.

- Сам пойду.

С первых слов учительницы директор школы понял все. Властным жестом прервал ее рассказ и впился в ученика суровым взглядом.

- Мы с тобой договаривались?

- Договаривались.

- Ты обещал не драться?

- Обещал.

- Данного тобой слова ты не сдержал!

- Сдержал. Я драку не начинал.

Анна Игнатовна возмущенно взвизгнула.

- Негодяй! Ты изуродовал лицо Гене, он не может ступить на ногу, а на тебе – ни царапинки! – Повернулась к директору. – Это не ученик, Яков Семенович, это настоящий бандит! Ему место не в школе, а в тюрьме!

- Значит, так, Самарин, – принял решение директор. – От уроков я тебя отстраняю. Разговаривать с тобой мне не о чем. Завтра утром жду у себя твоего отца.

- Папа в школу не ходит. Мама придет, – угрюмо ответил Володька.

 

                    *                               *                            *

 

Мать, выслушав сына, охнула и осела на табурет.

- Что с тобой происходит, Володя? Я тебя не узнаю: ты никогда не дрался.

- Дрался, – опустил голову тот, – только родителей не вызывали.

- Тогда честно скажи мне, что ты натворил?

Володька рассказал все с самого начала. Ничего не тая, не приукрашивая и не винясь.

Мать терпеливо выслушала и стала молча одеваться.

- Директор велел приходить завтра утром, – напомнил Володька.

- Я не могу ждать до завтра.

Яков Семенович не ожидал столь скорого появления Самариной, и первым его желанием было отказать ей в приеме. Но, увидев ее горящие глаза и разгоряченное лицо, передумал. Сухо ответил на приветствие и указал на стул. Некоторое время искоса разглядывал молодую на вид, аккуратно и скромно одетую женщину, которая произвела на него очень приятное впечатление две недели назад, когда приходила оформлять своих сыновей в школу. Затем кашлянул, ощущая неловкость от затянувшегося молчания.

Елена Михайловна помогла ему начать непростой разговор.

- Вы приглашали меня на завтра, но я не смогла заставить себя ждать до утра. Прошу меня понять и простить за это.

- За поведение вашего Володи вы не желаете извиниться? – едким тоном поинтересовался Яков Семенович. – Он учится у нас всего две недели, и за это время успел дважды побывать у меня в кабинете за драки. На мой взгляд, уважаемая Елена Семеновна, – это ненормально! – тщательно выбирая слова, обозначил свою позицию он.

- Разумеется, ненормально! Я не намерена оправдывать сына. Зная с его слов причины и обстоятельства всех его драк, мне хотелось бы объективно во всем разобраться.

- Вы считаете версию сына правдивой? – скептически усмехнулся директор школы.

- Володя не приучен лгать, и я ему верю. Кроме того, в любом конфликте есть две стороны, и пострадавшая не всегда невинна.

- Вы правы, с Геннадием Пууриненом я тоже буду строго разбираться, – смягчился Яков Семенович, – но сейчас идет разговор о Володе. Мне должно понять, откуда в нем столько агрессии и жестокости. Он дерется так, будто на кону стоит его жизнь. Сегодня ваш мальчик опасно расшиб ногу и разбил в кровь лицо Гене Пууринену. В первый день учебы повредил ребра Васе Булкину, подбил глаз Толе Колтуну. А ведь Володе идет всего одиннадцатый год!

- Я сожалею, – едва заметно улыбнулась Елена Михайловна, – что Володя не соизмерил степень грозящей ему опасности с мерой самозащиты. Ему, как вы заметили, идет всего одиннадцатый год. Что касается агрессии и жестокости, то они сыну не свойственны. Он добрый, отзывчивый и впечатлительный мальчик. В нем весьма развито чувство собственного достоинства, и, увы, у него есть опыт подобных взаимоотношений со сверстниками во время учебы в предыдущих школах.

Директору следовало бы возразить этой интеллигентной и, несомненно, образованной женщине, но он знал, как облупленного, забияку Пууринена и не захотел кривить душой.

- Да-да, – кивнул он в ответ. – В этом возрасте дети весьма категоричны и неуравновешенны. Мне, как педагогу, имеющему под началом почти триста ребятишек, это хорошо известно. К сожалению, не все родители разбираются в педагогике, и, в большинстве своем, воспитывают чада по наитию. Отсюда возникают издержки домашнего воспитания.

- Как педагог, я это понимаю. – Елена Михайловна улыбнулась прозрачному намеку Якова Семеновича.

- Вы – педагог?!

- До войны я окончила педагогический институт, полтора года вела в школе уроки русского языка и литературы.

- Всего полтора года!

- Меня избрали секретарем обкома комсомола, пришлось уйти из школы. Но я вела школьный сектор, так что, практически, связь со школой не обрывала. На своих детей смотрю глазами не только матери, но и педагога.

Яков Семенович оживился.

- Значит, нам с вами, Елена Михайловна, будет легче понять причины детских драк и найти правильное решения в нашем конкретном случае.

- Мне представляется, что причины, при всей их множественности, лежат на поверхности. В отношениях между Володей и Геной, на мой взгляд, конкретным побудительным мотивом вражды является очевидная, с точки зрения самих детей, разница в социальном и материальном положении семей. Отсюда возникает интуитивная неприязнь, проявляющаяся в кулачных стычках.

- Возможно, вы правы, – вздохнул Яков Семенович. – Дети отчетливо улавливают разницу между бедными и богатыми и протестуют, как могут. В этом смысле объяснить поведение Гены Пууринена легче.

- Это мы, семьи военнослужащих, богатые?! – невесело засмеялась Елена Михайловна. – Миф, рожденный неведением! Мы мотаемся по гарнизонам, спим на казенных кроватях, выкручиваемся на половину зарплаты главы семьи, не знаем, где будем завтра. Наши дети носят вещи, сшитые из старой военной формы, играют стреляными гильзами, знают строевые песни лучше пионерских.

- Детям это не объяснить, – словно оправдываясь, раздумчиво проговорил Яков Семенович.

- Не надо объяснять. Дети сами все поймут, если им создать для этого благоприятные условия.

-Что вы имеете в виду?

- Я имею в виду школьные кружки по интересам, физкультурные секции, другие общественно-массовые и культурные мероприятия. Занятые общим интересным делом, они лучше и быстрее узнают, поймут друг друга, станут относиться к товарищам терпимее. Тут крайне важна организующая роль родительского комитета школы. Мне довелось дважды возглавлять родительские комитеты, и я хорошо представляю его значение для школы.

- В нашей школе родительского комитета практически нет, – признался директор. – Учителя перегружены, родители крайне пассивны и малообразованны. Не могли бы вы, Елена Михайловна, взяться за это дело? Со своей стороны я бы гарантировал вам любую помощь и поддержку.

- Ваше предложение одновременно запоздалое и преждевременное – учебный год заканчивается. Давайте дождемся начала нового учебного года, и тогда подумаем.

- Согласен! – обрадовался Яков Семенович. Он вышел из-за стола, приблизился к Елене Михайловне. – Я очень рад сегодняшней нашей встрече!

- Мне тоже было приятно с вами побеседовать, Яков Семенович, – любезностью на любезность ответила та. – Но мы забыли о моем сыне.

- У вас хороший сын. Пусть Володя продолжает учебу, но вы, пожалуйста, поговорите с ним. Ему нужно быть более сдержанным.

 

Глава 4.

Среди ночи Володьку разбудил странный устрашающий шум. За стеной дома, то удаляясь, то приближаясь, что-то грохотало, трещало, скреблось и шипело. Он прислушался. Ему почудилось, что это ожили гранитные глыбы на берегу реки, вновь превратившись в могучих животных. Они поднимаются во весь свой исполинский рост, отряхиваются и скоро двинутся в долгую дорогу, топча и круша все на своем пути.

Вспотев от страха, Володька разбудил безмятежно спавшего Валерку.

- Отстань, я спать хочу, – взбрыкнулся тот и с головой завернулся в одеяло.

- Валерка, мне страшно! – Володька стащил одеяло с брата. – Там мамонты ожили. Послушай, как они громыхают.

- Какие еще мамонты? – Валерка наконец-таки проснулся и спустил ноги с койки. Шум за стеной встревожил и его. Он на цыпочках подкрался к окну, опасливо отодвинул занавеску.

- Темно, ничего не видно, – прошептал Валерка. – Давай, маму разбудим.

А та уже стояла в дверях.

- Вы что повскакивали?

Володька схватил ее за руку и потянул к окну.

- Там что-то шумит. Страшно!

Мать включила свет. Его луч из окна дотянулся до берега и осветил движущийся лед.

- Это шумит ледоход. Он совершенно не опасен. Ложитесь спать, утром насмотритесь.

Проснувшись, Володька подбежал к окну, но, вместо ледохода, увидел чистую ширь реки, по которой медленно ползли редкие мелкие льдины, и берег, плотно забитый кусками хаотично нагроможденного льда. Он метнулся на кухню.

- Мама, ледохода нет, а ты говорила, что он будет идти долго.

- Видимо, у реки такой характер. Придет папа, мы у него спросим.

Володька торопливо позавтракал и помчался к Мишке. За две недели он сдружился с ним, и почти ежедневно они гуляли вместе. Тот у себя во дворе переливал из бочки привезенную с «водопоя» воду в ведро и перетаскивал домой.

- Мишка, ты сегодня ночью слышал ледоход?

- Не-е, я сплю крепко.

- А почему он так быстро закончился?

Мишка бросил черпак в ведро.

- Ледоход еще не начинался. Это ушел первый лед, что стоял до высоких порогов. Его приливом сломало и в море унесло. Настоящий ледоход начнется, когда тронется лед по всей реке, – по-взрослому обстоятельно объяснил он.

Днем отец подтвердил Мишкины слова. Володька решил, что все интересное на реке закончилось. Однако спустя два дня отец пришел со службы озабоченным. «Река пошла, – сказал он матери, – и на верхних порогах образовался ледяной затор. Он плотно запрудил русло, вода быстро прибывает, подтапливает низкие берега, грозит затопить склады с горючим и вещевым имуществом».

Подслушав родительский разговор, Володька обулся и шмыгнул за дверь. У подъезда стояла «Победа». Дядя Саша дремал. На стук в окошко открыл глаза, расплылся в улыбке и распахнул свою дверь.

- Я знаю, что ты хочешь. За рулем посидеть. Верно?

Кто же не хочет посидеть на водительском месте, покрутить руль, подергать рычаги! Володька кивнул, и дядя Саша сдвинулся в сторону.

- Залезай! Порули, пока отец на обеде.

Такие предложения Володьке дважды повторять не нужно. Не беда, что его ноги не дотягиваются до педалей. Зато гладкая, кремового цвета баранка, укрепленный на ней рычажок переключения передач, красивая панель с всякими приборами и лобовое стекло были легко доступны. Минут десять он гудел, изображая работу мотора, бибикал, как клаксон звукового сигнала, трясся на сидении, словно на ухабах, и крутил руль. Наконец, утомился и повернул голову к дяде Саше.

- Правда, что скоро начнется наводнение?

- Угроза тому есть, но ты, Вовка, не бойся. Затор расколошматят, и ничего не случится.

- Жалко! Я никогда не видел наводнения.

- Наводнение – беда, и нет в нем ничего любопытного. Понимать надо!

Володька кивнул, мол, ему понятно. Но любому человеку интересно увидеть то, что он никогда не видел. Хотел спросить, как будут расколошмачивать затор, да из дому вышел отец.

Если на важный вопрос не получен ответ, вопрос застревает в голове и не дает покоя. Потому, встретившись с Мишкой, Володька первым делом спросил его.

- Говорят, затор колошматить будут. Ты не знаешь – как?

- А чего не знать! На верхних порогах заторы почти каждый год разбивают.

- Ну, как, как?

- Очень просто, – небрежно, словно о чем-то обыденном, отмахнулся Мишка. – Придут минеры, напихают в лед штук десять или двадцать шашек и взорвут. Тол, как шарахнет! – Он взмахнул руками. – Лед до неба, как взлетит! А вода на порогах, как заревет, как понесется! Здорово! И все.

- Мне бы это увидеть.

- Надо минеров сторожить у «водопоя». Обычно они днем приходят, когда отлив на самом низком уровне замирает.

Сторожить – не трудно. И терпения у друзей хватит. Никуда минеры не денутся!

 

                              *                          *                          *

 

Долго сторожить не потребовалось. На следующий день, идя со школы, Володька увидел у «водопоя» крытую брезентом военную «полуторку». Возле нее – полковника и капитана, а позади них – солдат, выгружающих из кузова ящики и катушки с проводами. «Минеры! » – сообразил он и помчался к Мишке предупредить. Потом – домой, переодеваться. Улизнуть незамеченным не удалось.

- Борщ стынет! – остановила его мать.

Пришлось вернуться. Всегда, когда спешишь, что-то мешает. Сначала мать, потом слишком горячий борщ, за ним – большая порция пюре с рыбой. Как Володька ни спешил, но справиться с помехами удалось только через четверть часа. Его торопливость опять не ускользнула от матери. Пришлось на ходу придумывать отговорку, чтобы не выдать секрет, узнав который мать ни за что не выпустит его из дому.

- Я – к Мишке. Он просил срочно придти. Наверное, ему надо чем-то помочь.

Мать поверила и отпустила.

Мишка нетерпеливо топтался у калитки и сразу напустился на Володьку.

- Я уже полчаса здесь торчу. Из-за тебя можем пропустить самое интересное.

- Мама обедать заставила. Отпускать не хотела. Бежим скорее.

К этому времени на «водопое» стояла уже вторая крытая «полуторка». Приехавшие на ней солдаты выстроились в длинную шеренгу и перегородили подходы к реке между пекарней и воинской частью. Перед шеренгой толпился народ, шутливо переговариваясь с оцеплением. Друзья не опоздали. Минеры успели только подготовиться к выходу на лед и стояли в строю, слушая своего капитана.

Шесть минеров отправились к берегу. У каждого за плечами висел вещевой мешок, грудь охватывала веревка, а к поясу были приторочены по два конца тонкого двужильного провода. Они спустились на лед у воинской части и разделились. Четверо, осторожно ступая, двинулись к верхнему ярусу порогов. Двое пошли по узкой полосе ровного льда между верхним и нижним ярусами. Провода разматывались за ними из железных катушек, а тянущиеся веревки держали оставшиеся на берегу солдаты.

В сотне метров от берега один из шедших по ровному льду минеров вдруг нелепо взмахнул руками и провалился.

- Тяни! – гаркнул капитан стоящему на страховке солдату. Тот судорожно потянул веревку и вытащил минера на лед. – На берег! – приказал ему капитан.

Следом провалился второй минер, и его вытащили.

Тем временем четыре других солдата благополучно добрались до завала и разошлись по двое к своим протокам. Встали на колени, начали долбить в ледяной стене лунки для закладки зарядов. Внезапно у ближней пары лед зашевелился, из-под него вырвалась пенистая струя воды. Минеры отпрянули и на четвереньках отползли в сторону. Вскоре от затора отступила и вторая пара.

Капитан выругался и отправился к полковнику.

- Отбой, товарищ полковник! Подрывы отменяются.

- Что значит – отменяются! – возмутился полковник. – Перед вами, капитан, поставлена боевая задача, и вы обязаны ее выполнить.

- Опасно! Вы же видели – два человека провалились. В заторе лед хрупкий, сквозь него сечет вода. Установить шашки на должную глубину невозможно.

- Ищите решение, капитан. У меня склады затапливает.

- Извините! Какую должность вы занимаете, товарищ полковник?

- Начальника тыла корпуса! – весомо произнес тот.

- А я служу командиром саперной роты. Имею немалый боевой опыт. Заторы здешние не впервые рву. На этот раз не смогу – жизнями своих людей рисковать не намерен. Сейчас не война, а там, – капитан кивнул в сторону затора, – не линия Маннергейма. Вызывайте артиллерию.

- Я тебе приказываю, капитан! – полковник разразился сочным матом.

- Я тебе не подчинен, – зло оскалился сапер, – а свои матюги для жены прибереги! – Он повернулся к солдатам и приказал. – Отбой, парни! Имущество собрать и – по машинам!

- Ты просто трус!

- Дурак ты, зам по тылу! – ответил капитан и неторопливо пошел прочь.

Зрелище не состоялось. Разочарованный народ стал расходиться, обсуждая инцидент между офицерами. Все, как один, ругали полковника…

Друзья тоже поплелись по домам.

- И почему все полковники такие дураки? – возмутился Мишка.

Володька обиделся – его отец тоже полковник.

- Вовсе не дурак тот полковник, – он попытался защитить своего отца в лице чужого полковника. – Просто не хочет, чтобы склады затопило.

- Ну, и пусть их топит, зато солдаты остались живы, – резонно возразил Мишка.

Володька не стал с ним спорить – он думал точно также.

- Как думаешь, Мишка, затор будут ломать?

- Будут. Что-нибудь придумают и снова придут. Надо продолжать сторожить.

Вечером Володька рассказал брату о неудавшейся попытке саперов подорвать затор.

- Знаю, – буркнул тот и, заговорщически понизив голос, выдал секрет. – Папа говорил маме, что завтра затор будут из пушки расстреливать. – Он завистливо вздохнул. – Тебе везет, ты увидишь, а мне с уроков не сбежать.

- Я тебе все-все расскажу! – пообещал Володька.

 

                           *                          *                         *

 

Назавтра все повторилось. Главным был тот же полковник. Вместо саперов на трех открытых «полуторках» приехали артиллеристы во главе с капитаном. Плотной цепью солдаты перегородили «водопой», а капитан принялся выбирать на берегу место для пушки. Нашел подходящую площадку у забора пекарни, и пять солдат прикатили туда орудие.

Зрители сбились у оцепления в несколько рядов, и друзьям не удалось протиснуться вперед. Они заметались в поисках хоть какой-нибудь лазейки. Попробовали проползти между ногами взрослых, но те за воротники быстро выставили их назад. Тут к Мишке пришла идея. Он оттащил Володьку в сторону и зашептал в ухо.

- Давай проберемся по берегу через пекарню со стороны твоего дома и спрячемся между камнями.

- В пекарне есть охрана, – заколебался Володька. – Поймают.

- Не поймают! – заверил Мишка. – Я там сто раз лазил. А поймают, по шее надают и выставят. Мы же не хлеб воровать полезем.

Дощатый забор пекарни, увенчанный колючей проволокой, заканчивался у кромки воды. Дольше его продолжал железный каркас, на котором плотными горизонтальными и косыми рядами была натянута колючая проволока. Недавний ночной ледоход погнул каркас, сорвал с крючков несколько нижний нитей «колючки». Нагроможденные вдоль берега куски льда скрывали образовавшиеся щели.

Мишка подпер нижнюю нить обломком ветки и полез в щель первым. Потом соскользнул на оголенную отливом полоску берегового гранита и ловко прополз к недалекой расщелине. Огляделся, прислушался – тихо. Поманил Володьку. Тот нырнул в щель, сразу зацепился оттопыренным задом за «колючку» и застрял. Пытаясь вырваться, стал дергаться, крутиться. Железный каркас зашатался, предательски заскрипел, проволока задрожала. Володька испугался и затаился, но Мишка призывно махал ему рукой, и он рванулся изо всех сил. «Колючка» сдалась, оставив себе добычу – клок полы пальто. Возбужденный борьбой с проволокой, Володька заторопился. Ноги соскользнули с гранита, и он свалился в ледяную воду по колени. Холод мгновенно заполнил «хромики», ошпарил разгоряченный ступни.

- Как корова, лез, чуть забор не свалил, – зашипел на него Мишка. – Ползем быстрее, пока нас не заметили, – и шустро засеменил на четвереньках вдоль кромки воды.

С другой стороны забор оказался не тронутым ледоходом, щелей в нем не нашлось. Мишка не растерялся. Подобрал обломок доски, подложил под него булыжник и, орудуя доской, как рычагом, принялся выламывать на стойке ржавую нижнюю петлю. Та отлетела, нижняя нить «колючки» ослабла. Осталось лишь подпереть проволоку доской и путь – свободен.

Склон пустыря вдоль забора был загроможден крупными валунами. Между ними хватило места для укрытия обоим мальчишкам. Едва они устроились, солдаты около орудия забегали. Глухо лязгнул затвор, пушечный ствол зашевелился…

 

                            *                           *                          *

…Спустя сорок минут старшина и капитан Слобода покинули базу и углубились в лес. На обоих, поверх военной формы, были надеты телогрейки, за плечами висели вещевые мешки с провиантом, боеприпасами и кусками мешковины, прихваченными по настоянию старшины. На плече капитана болталась полевая сумка, на ремне – кобура с «ТТ». Старшина вооружился карабином и тяжелым тесаком в ножнах.

- Пойдем глубоко в обход, – предупредил при выходе старшина. – Если не будет помех, за двое суток доберемся. Ты, капитан, не расслабляйся. Держи дистанцию тридцать шагов, иди в мой след и слушай лес.

- К чему такая предосторожность? – скривился капитан. – По своей земле пойдем, и от канала далеко.

- Земля, верно, своя, да много гадов по ней шастает. Диверсанты к шлюзам и ГЭС из глуши лезут, и лес чутко слышат. Нам с ними встречаться не резон. Здесь кто первый врага увидит, тот и выживет.

- По-твоему выходит, что немцы похитрее нас будут.

- Диверсанты по двое не ходят. И немцев среди них нет. Фашисты финские и предатели местные на диверсии ходят, потому остерегаться их следует серьезно.

- Ты мне эти истины не рассказывай, старшина. Я вторую войну воюю, всякое видел.

Старшина нахмурился.

- Вот, что, капитан. Давай сразу договоримся. Коли мне приказано довести тебя до твоего штаба в целости, слушай меня и не перечь. На переходе – я твой командир. Иначе, возвращаемся в отряд.

- Веди-веди, командир, – миролюбиво заулыбался Слобода. – Ничего против тебя не имею. Кстати, меня Андреем зовут, а тебя?

- Тойво!

Щетинящиеся редкой невысокой сосной скальные гряды тянулись бесконечной чередой, часто разветвляясь и горбясь. Мшистый грунт мягко пружинил под ногами, глушил шаги. Обросшие лишайниками гранитные валуны торчали среди сосен, словно покрытые коростой головы былинных богатырей. Иногда гряды круто обрывались, обнажая слоистое нутро. Под ними тускло светились озера, переходящие в бесконечные болота и рады. Когда гряда спускалась в низину, начинались густые заросли мелкого ольшаника, корявой рябины и хилого березняка. Вода начинала хлюпать под ногами, сапоги уходили в грязь до середины голенищ, и капитану казалось, что молчаливый Тойво ведет его не туда.

Через три часа старшина объявил привал. Присел под валун, расслабленно вытянул ноги. Слобода пристроился рядом, занялся самокруткой.

- Правильно идем, Тойво? У меня ощущение, что круги рисуем.

- Не доверяешь?

- Зря ты так! – изобразил обиду Слобода.

- Идем правильно, а ты бы воздержался от курения. Дух табачный далеко слышен.

- Эту-то закрутку позволь докурить.

- Докури и забудь. Придем, смоли, хоть до одурения.

Капитан с удвоенным усердием засосал самокрутку, с сожалением докурил, заткнул окурок под мох. С интересом посмотрел на медаль, выглянувшую из-под расстегнутого ватника старшины.

- Ты где, Тойво, свою медаль заслужил?

- В январе сорокового, на бело-финской, – не сразу ответил тот.

- Стало быть, ты – кадровый вояка.

- Сейчас все – кадровые. Тогда я сверхсрочную служил.

- Сколько же тебе лет?

- Двадцать девять.

- Ты – финн?

- А ты, Андрей, наблюдательный! – криво усмехнулся старшина.

- Извини, Тойво, но скажи откровенно. Каково тебе, финну, против своих воевать? Тогда, и сейчас.

- Я против своих не воевал и не воюю, – нахмурился Пууринен.

- Я имел в виду – против финнов?

- И против финнов я не воюю. Также как ты, я воюю против фашистов. Ясно тебе? Я за семью свою воюю, за землю, на которой живу, за могилы предков, в этой земле лежащие.

- А родня у тебя в Финляндии есть? Финский язык знаешь?

- Язык финский знаю. И родня в Финляндии, возможно, имеется, только мне она неизвестна. Что ты, капитан, ко мне с вопросами, как следователь, привязался? Думаешь, если я финн, то предатель замаскированный? Было бы так, давно бы ты в болоте лежал.

- Не скрою, мелькала такая мысль, – признался Слобода. – Извини, Тойво! Теперь вижу – ошибся!

- Докурил – пошли, – не глядя на капитана, встал на ноги старшина…

                                 *                      *                   *

 

 

Пока приятели совершали свой хитрый маневр, полковник и капитан встали перед орудием и нацелили бинокли на затор.

- Объясняю задачу, капитан, – начал полковник. – Взгляните внимательно. Русло реки разделено на два основных потока монолитными скалами. Они имеют встречный уклон. При активном ледоходе наползающий на них лед сваливается в стороны, тем самым, перегружая довольно мелкие рукава. Поток воды не успевает выносить по ним лед. Они забиваются до дна. Образуется пробка.

- Ясно, товарищ полковник!

- Ликвидировать затор целесообразнее при повышенном уровне воды за ним и на нижнем уровне отлива, что наблюдается в настоящий момент. Достаточно пробить бреши, и напор высокой воды сам расчистит протоки.

- Ясно, товарищ полковник! – повторил артиллерист.

- Здесь, капитан, требуется ювелирная работа.

- Сделаем, товарищ полковник! Я в войну немецкие «тигры» первым выстрелом за восемьсот метров жег. Стрельба будет вестись в упор – промахнуться невозможно.

- Имейте в виду, – не успокоился полковник, – кругом – жилые дома, воинские склады, люди за спиной. Не дай Бог, осколки полетят или, хуже того, – рикошет!

- Исключено, товарищ полковник! При фугасной установке взрывателя снаряд глубоко зароется в лед, и все осколки завязнут.

- Ну, смотри, капитан! Ежели что, головой ответишь.

- Голова у меня одна, и ей не надоело фуражку носить, – усмехнулся артиллерист.

Полковник отошел к оцеплению.

Капитан встал к орудию, прильнул к прицелу, шевельнул маховики наводки ствола. Скомандовал.

- Взрыватель фугасный. Заряжай!

Ребятам повезло. Их укрытие находилось рядом с пушкой, и ее ствол торчал почти над головами. И затор был, как на ладони.

Увидев шевельнувшийся ствол, Мишка втянул голову в плечи.

- Сейчас эта дура бахнет. Как бы нас не убило!

- Это не дура, а противотанковая пушка калибра семьдесят шесть миллиметров, – с уверенностью знатока отозвался Володька, ежась от холода и жутковатого ожидания выстрела. – Не бойся, не убьет. Заткни уши и прижмись к земле.  

- Откуда ты знаешь?

- Знаю! – Володька хотел объяснить «темному» приятелю, что его отец – артиллерист, а он сам, живя с ним в разных военных городках, тысячи раз видел всякие пушки и научился легко их различать, но не успел.

Солдат загнал пушечный патрон в казенник. Затвор глухо лязгнул. Ствол шевельнулся чуть вниз и влево. Капитан отступил от орудия и нажал на рычаг спуска ударного механизма. Оглушительно грохнул выстрел. Пушка подпрыгнула и встала на место. Затвор выбросил пустую гильзу. Уши отозвались болью и звоном. Едкое облачко пороховых газов накрыло. Запершило в горле, защипало глаза.

А через мгновение после выстрела в центре ближайшей протоки под самым основанием вздулся и сочным хлопком лопнул пузырь. Следом в то же место вонзился второй снаряд, потом еще два. Короткая пауза, и серия из четырех скоротечных выстрелов разнесла тело затора во второй протоке. И там, где минуту назад несокрушимой стеной громоздился лед, с ревом хлынула черная пенящаяся вода. Загрохотали, затрещали, завертелись в бешеной пляске обломки ледяной преграды. Вслед, сметая и расширяя края проломов, пошли могучие ледяные лавины. Рыча и шипя, они соединились у нижнего яруса, поглотили пороги, вспучили и погнали высокой волной чистую воду.

- Здорово! – Мишка привстал на локте, как котенок лапкой, стал вытирать рукавом залепленное грязью лицо. Дернул Володьку за рукав. – Смотри, что на заторе творится. Ух, ты-ы, силища-то какая!            

- Отбой! Орудие – в походное положение! – приказал капитан.

Скоро «водопой» опустел. Артиллеристы уехали, народ разошелся. Только на верхних порогах гудела ледяная жижа, а по течению реки плыла и удлинялась белая полоса искрошенного льда.

Володька сел, привалился спиной к валуну. Его трясло, зубы дробно стучали, ноги ломило. Он бросил безразличный взгляд на реку и отвернулся.

- Ты чего? – не понял его поведения Мишка.

- Я з-з-замерз. П-п-пош-шли д-домой.

Они выбрались из своего укрытия и вышли на улицу.

- Теперь я знаю, кем буду, – светясь от радости, признался Мишка. – Артиллерийским капитаном!

- Н-н-не б-б-буд-д-дешь!

- Это еще почему?

- Ч-ч-т-тобы с-с-стать арт-т-тил-л-лерйск-ким к-к-кап-п-пит-т-таном, н-над-д-до сп-п-п-пециальн-н-ное уч-ч-чил-л-лище ок-к-конч-ч-чить. А ты уч-ч-читься не х-х-хоч-ч-чешь.

- Я хочу, это мамка меня не пускает.

-Х-х-хот-т-тел б-б-бы, т-т-так уч-ч-чился. Вот и х-х-ход-д-ди д-д-дур-р-рак-к-ком.

- Сам дурак! – выкрикнул Мишка и побежал от Володьки, унося с собой страшную на него обиду.

 

                   *                                 *                                  *

 

Мать, увидев грязного и продрогшего сына, ахнула.

- Ты где был, Володя? Почему в таком виде?

От быстрой ходьбы Володька немного согрелся, и зубы перестали выбивать дробь.

- Я за «колючку» зацепился, поскользнулся и в речку упал.

- Да ты весь заледенел! А ну-ка, быстро раздевайся, – перепугалась мать. Пока сын с трудом стаскивал с себя одежду, она налила в таз горячей воды, сыпанула горчичного порошка. – До трусов раздевайся! – Усадила на кухонный табурет, подставила под ноги таз. Сунула в руки кружку горячего молока с маслом и медом. – Пей крупными глотками, грейся.

Скоро Володькины ступни побагровели и мучительно заныли, а по телу расползлось приятное тепло. Мать натянула на его распухшие ступни шерстяные носки и уложила в койку под два одеяла.

- Постарайся заснуть, сынок, – нескрываемая тревога звучала в ее голосе. – Не дай Бог, тебе заболеть.

Володька закрыл глаза. Перед ним выплыли ледяной затор, красивые, как букеты белых роз, фонтаны льда, могучие ревущие потоки воды, несущиеся прямо на него. Он побежал от них, но они догнали, обвили горячими струями и, дыша в лицо колючим жаром, поволокли в розовую пропасть…

 

Глава 5.

Утром Володька не смог подняться с постели. Лицо горело, тело ломило, было очень больно глотать.

Мать поставила ему градусник и обомлела – 38, 3!

- Где у тебя болит?

- Везде. Глотать очень больно, – с трудом ворочая языком, просипел Володька.

Мать поспешила на кухню, торопливо приготовила водочный компресс и плотно увязала его на Володькином горле. Затем принесла кружку горячего молока с маслом и медом.

- Выпей и, как можно быстрее.

- Я не люблю такое! – закапризничал он.

- Пей! – строго велела мать. – Масло размягчит горло, а мед уменьшит жар.

Пришлось пить. Его тотчас прошибло потом, потянуло в сон. Очнулся оттого, что стекло градусника противно обожгло холодом под мышкой.

- Как самочувствие, сынок?

- Не знаю. Глотать больно.

Мать подложила ему под щеку вчетверо сложенное полотенце. Градусник показал 39, 4! За окном скрипнули тормоза – приехал отец. Мать встретила его на пороге.

- Володя заболел!

Отец спешно сбросил шинель и прошел в комнату к сыну.

- Что с ним, Лена?

- Плохо ему, Ваня, очень плохо! Весь горит, температура – под сорок! Боюсь, как бы к ангине не добавилось воспаление легких. Врач нужен, а я до сих пор не удосужилась узнать, где больница.

- Успокойся! Доктор будет.

Наскоро съев рыбный суп и отказавшись от второго, он уехал. Почти сразу «Победа» вернулась. На пороге появился невысокий полный капитан медицинской службы с кожаным саквояжем в руках.

- Здравствуйте, Елена Михайловна! – наклонил голову он. - Позвольте представиться: Илья Ефимович, военврач. – Деловито разделся, представ в белом халате, надетом поверх кителя, прошел в комнату.

- Что с мальчиком?

Елена Михайловна поведала доктору Володькину историю.

- Это моя вина – недоглядела.

- Ах, Елена Михайловна! – покачал головой Илья Ефимович. – Мальчишки на то и мальчишки, чтобы за ними невозможно было углядеть.

Володька лежал на боку, плохо соображая. В горле непрерывно пульсировала тупая боль. Малейшее движение языком обостряло ее. Доктор тщательно прослушал грудь и спину Володьки стетоскопом. Затем попросил включить свет, водрузил на голову лобный рефлектор и осветил зеркалом горло.

- Не все так уж и плохо! – заключил он. – Легкие – чистые, а вот, с миндалинами – беда! Проистекает активный процесс воспаления. Гланды багровые, набухшие. В обеих – абсцесс!

- Что же делать?

- Лечить! – строго произнес доктор. –  Сейчас я введу мальчику антибиотик, дам медикаменты. Вам, Елена Михайловна, придется дежурить у больного, а я буду регулярно к нему заглядывать. Если течение болезни резко обострится, вызывайте меня немедленно. Я нахожусь в медсанчасти или у себя дома в квартире номер одиннадцать.

- Не лучше ли положить ребенка в больницу?

- Ах, Елена Михайловна, не расстраивайте меня! Вы не знаете наших больниц? Или думаете, что ваш милый ребенок будет там единственным больным? Ни в коем случае! Лучшая больница – это дом, мамочка, индивидуальный уход и старый доктор, живущий поблизости, который еще не разучился лечить и бегать. – Илья Ефимович ввел Володьке пенициллин.

- Как я пойму, что болезнь обострилась?

- По дыханию! Если ребенок начнет хрипеть и задыхаться, срочно, в любое время дня и ночи зовите меня.

- Так можно опоздать! – ужаснулась Елена Михайловна. – Неужели нельзя принять радикальные меры лечения, не доводя состояние ребенка до крайности?

- Можно, но неэффективно, – невозмутимо ответил доктор. – Гланды должны созреть. Не пугайтесь, все будет хорошо! Это вам обещает мудрый старый еврей, дослужившийся до капитана, – иронично улыбнулся он.

Мучения Володьки продолжались еще два дня. Наконец, вечером Илья Ефимович, осмотрев горло в очередной раз, удовлетворенно потер руки.

- Ну вот, мы и созрели! Будем оперировать.

С торжественной улыбкой, будто исполняя некий важный ритуал, он выложил на салфетку, матово блеснувшую нержавеющей сталью, коробку стерилизатора, два больших толстых шприца, несколько склянок с лекарствами. Поставил стул под электрическую лампочку, рядом – табурет с тазом. Усадил Володьку на стул, подложил ему под голову небольшую подушку.

- Вы, Елена Михайловна, помогите мне держать мальчику рот, а вы, Иван Макарович, крепко держите его руки и плечи, – распорядился доктор.

Шприц с устрашающе длинной иглой, тянущийся ко рту – жуткая картина! Володьке представилось, как игла протыкает его насквозь, и ему стало страшно. Он завопил, начал извиваться, пытаясь вырваться из родительских рук, но те держали крепко.

- Будь мужчиной! – рассердился отец.

Илья Ефимович остался невозмутим.  

- Молодой человек! – обратился он к Володьке, опуская шприц. – Вам надо чуточку потерпеть. Укол вы почти не почувствуете, зато потом станет легче. Если вы не позволите мне работать, вам очень скоро будет невозможно дышать. Рекомендую смотреть в потолок, и вам не будет страшно.

Близкая перспектива задохнуться Володьку не устраивала. Он затих и, широко разинув рот, закатил глаза. Доктор начал что-то делать. Было не очень больно, но покалывало в ушах и неприятно пахло изо рта.      

- Все! – Яков Ефимович бросил последний шприц в таз. – Можно положить мальчика в постель. Гной из обеих миндалин выкачен, полости промыты, в каждую введен антибиотик. Теперь дело пойдет на поправку.

- Спасибо вам! – всхлипнула Елена Михайловна.

- Полноте! О чем вы говорите! Врач просто выполнил свою работу. Настоятельно рекомендую впредь не допускать сильного переохлаждения ребенка. К сожалению, у него – хронический тонзиллит.

- Прежде Володя достаточно легко переносил ангины. Компрессы и горячее молоко ему быстро помогали.

- У мальчика ослабленный иммунитет и весьма чувствительные миндалины. Обычное явление для детей, рожденных в военных условиях.

- Да! – подтвердила Елена Михайловна. – Я вынашивала и рожала Володю в трудное время.

…Утром Володька проснулся и с удивлением почувствовал, что горло почти не болит. Рывком сел, спустил ноги с койки. Голова закружилась. Он лег и стал вспоминать, что с ним произошло. Вспомнил, как с Мишкой ползал по территории пекарни; как соскользнул в воду; как оглушительно стреляла пушка; как обозвал Мишку дураком; как сильно заболело горло. Что было потом, вспоминалось смутно.

Из кухни доносился запах чего-то вкусного.

- Мама! – позвал он. Голос прозвучал глухо и хрипло.

Мать услышала зов.

- Проснулся, сынок! Как твое горло?

- Почти не болит. Я есть хочу.

- Ну, слава Богу! – Горячая слезинка прокатилась по материнской щеке и капнула на его руку. – Сейчас я тебя покормлю.

Полной миски теплой манной каши Володьке не хватило. Съев добавку, он почувствовал, что устал. Глаза начали слипаться…

Валерка, следивший затем, как мать, забыв о нем, возится с братом, съехидничал.

- Ожил, наш дохлятик?

- Не говори так, Валера! – нахмурилась та.

- А разве не дохлятик? Все время болеет, не то, что я.

- В том, что ты крепче брата, твоей заслуги нет. Ты, в отличие от Володи, родился в мирное время, и тебе всего хватало для формирования здорового организма.

- Я просто пошутил.

- Несправедливая, жестокая шутка, за которую должно быть стыдно, – не приняла оправданий мать. – Володя поправляется, но в школу пойдет не скоро. Придется тебе помочь брату. У вас обоих через месяц – выпускные экзамены.

- Учить с ним уроки?

- Нет. Завтра подойди к учительнице и попроси для Володи все пропущенные уроки. Потом будешь брать последующие домашние задания, а приготовленные уроки относить Анне Игнатовне на проверку.

- Это легко, это я – с удовольствием!

Валерка прошел в комнату. Володька спокойно спал, сбросив с себя одеяло. Он осторожно укрыл брата и присел на краешек его койки.

- Ишь, разболелся! Я от страха за тебя чуть не умер!

 

                    *                          *                              *

 

Володька спал и видел удивительный сон. Он стоит за штурвалом большого трехмачтового парусника, несущегося по бушующему морю. Ветер рвет паруса, по-пиратски свистит в снастях. Волны с диким ревом бьются о нос парусника, заполняют палубу ледяным крошевом и густой белой пеной. Но он, как опытный капитан, умело управляет своим кораблем. Уже отчетливо виден желанный берег, на котором дымится труба пекарни, и, подобно маяку, светятся окна двухэтажного бревенчатого дома. Перед домом стоят мать и Валерка, они машут ему руками, зовут…

Сон был настолько явным, что, проснувшись, Володька не сразу поверил, что громыхали не морские волны, а вода в ведре, где мать полоскала половую тряпку. «Как такое могло мне присниться? » – удивился он. Вспомнил, что вчера нашел на столе любимую Валеркину книжку «Остров сокровищ» и долго разглядывал в ней цветные иллюстрации с парусниками, идущими на всех парусах по бушующему океану. Тогда ему захотелось построить такой же красивый корабль.

Горло не болело, температура снизилась до нормальной, и мать разрешила вставать с постели. До ночи Володька бродил по квартире, обдумывая план строительства парусника. Утром принялся за работу. Наточил на наждачном бруске свой старенький перочинный ножик, выбрал из дров подходящее березовое полено, наметил на нем контур будущего корабля и, устроившись в углу кухни, принялся строгать. Дело продвигалось медленно – нож быстро тупился о твердое дерево. До вечера ему удалось только закруглить концы полена и придать ему овальную форму. Валерка сначала подшучивал, но потом дал брату свой, более удобный и острый нож, и даже сам немного построгал. К обеду следующего дня вчерашнее полено превратилось в грубый корпус парусника с острым плавно закругленным носом и чуть скошенной вниз кормой. Отец похвалил работу и посоветовал выдолбить в корпусе трюмы, оставив перемычки для крепления мачт и бушприта. «Корабль станет легче и быстроходнее» – объяснил он и вручил стамеску. Скоро Володька понял, что долбить труднее, чем строгать. Корпус крутился между коленей, а стамеска соскакивала с нужных мест. Отец успел пообедать, полистать газету, а он еще не пробил и половины канавок по внутреннему контуру палубы, обозначающих края трюмов. «Ничего страшного! – подбодрил отец. – Приноровишься, и работа пойдет быстрее». А мать рассмеялась: «Не знаю, какие из вас получатся корабелы, но стружку для растопки плиты вы производить мастаки! »

До прихода Валерки он успел выдолбить кормовой отсек, но края и стенки вышли неровными и заусенистыми. Брат увидел это и возмутился: «Кто так делает? » Забрал корпус, стал показывать и увлекся: выровняв кормовой трюм, принялся долбить носовой. Володька пытался забрать у него корабль, но Валерка не отдал: «Я тебе кучу уроков принес, ими занимайся! » 

Уроков было действительно много. Но соскучившийся по ним Володька легко сделал все задание по арифметике, потом, на всякий случай, прорешил не заданные параграфы.

На утро мать не позволила заниматься парусником: «Сначала уроки, потом – долбежка».

В самый разгар приготовления уроков Володьку навестил Мишка.

- Мне твой брат сказал, что ты сильно болеешь, – смущенно пробормотал он.

- Рад, что ты пришел! – просиял Володька. – Я думал, ты на меня за «дурака» обиделся.

- Сначала обиделся, а потом отобиделся, – признался Мишка. – Ты правильно сказал. С четырьмя классами в военные не возьмут. И, потом, ты же меня не со зла обозвал – от плохого самочувствия.

- Я собирался, как отболею, к тебе мириться идти. Давай, Мишка, вообще не будем ссориться.

Тот не успел ответить. Мать шугнула их с напускной строгостью.

- Ну, что вы застряли на пороге? Марш в комнату! – Улыбнулась. – А я вам пока чай с пирожками приготовлю.

Мишка осторожно присел на край стула, обвел взглядом Володькино жилище.

- Хорошо тут у тебя! Чисто, светло и места много. – Опомнился. – Ты, Володька, как себя чувствуешь?

- Выздоравливаю. Скоро снова в школу пойду.

- Чем занимаешься?

- Пропущенными уроками. Сейчас письмо делаю, а вчера всю арифметику решил. За неделю, знаешь, сколько уроков накопилось!

- Ты же болеешь! Зачем пропущенные уроки делать? – удивился Мишка. – У тебя уважительная причина, и спрашивать не будут.

- Ага, не будут! Мне через месяц выпускные экзамены сдавать. Вдруг в билетах вопрос из этих уроков попадется. Я двойку не хочу получать.

- Пусть попадется. В билете всегда несколько вопросов. На другие ответишь, и тройка обеспечена.

- Мне тройка не нужна. Я четыре года учился, и из-за одного вопроса тройку получать? Не-ет, я лучше выучу.

- Вообще-то, правильно! – согласился Мишка. – Я тут подумал и решил: буду мамку уговаривать с нового учебного года меня в школу отпустить.

- Вот, было бы здорово! – обрадовался Володька. – Вместе будем в пятый класс ходить. Ты свою мамку хорошо уговаривай, а я тебе с уроками помогать буду.

- Правда?!

- Еще спрашиваешь!

- Эх, только бы уговорить! – мечтательно вздохнул Мишка.

 

                       *                           *                          *

 

К воскресенью корпус парусника был выдолблен. Валерка притащил с улицы прутики для мачт. Отец принес из чулана рубанок и рашпиль. Подстрогал наружные борта, придав им ровную и симметричную форму, подровнял рашпилем недоступные рубанку закругления и внутренние стенки.

- Как ты собираешься мачты ставить? – хитро прищурился он.

- Очень просто. Пробью гвоздем дырочки и вставлю.

- Не получится. Станешь гвоздь забивать, и тонкие перегородки лопнут.

Володька растерянно насупился.

- Дырочки высверливать надо, – тут, как тут оказался Валерка.

- Чем? – еще больше растерялся Володька.

- Чем-чем, сверлом! Только у нас сверла нет.

- Ну, почему же нет? Сверло имеется. – Отец извлек из ящика кухонного стола сверло, толщиной с ученическую ручку.

- А чем сверлить? – теперь растерялся Валерка. – Дрель нужна или, как его, – коловорот.  

- Ты в чулан загляни, – засмеялся отец.

 Валерка метнулся в чулан и принес ручную дрель. К ней в придачу – плоскогубцы.

- У нас же их не было, папа?

- Какие мы корабелы, если не побеспокоимся о нужном инструменте! – опять засмеялся отец. – Учитывая, что завтра в школу идете вы оба, строительство парусника надо закончить сегодня. Осилим?

К вечеру корабль был готов. Три высокие мачты держали на реях красивые прямоугольные паруса, смастеренные матерью из старой голубой рубашки. На бушприте тоже стоял голубой, но треугольный парус. От мачт во все стороны тянулись нити снастей, закрепленных вдоль бортов ровным рядом сапожных гвоздиков. На корме торчал флагшток с ярко-красным квадратиком флажка.

- Осталось спустить корабль на воду, – подвел итог работы отец и весело скомандовал матери. – А ну-ка, мать, готовь нам море!

Та вылила в корыто для стирки белья два ведра воды и доложила.

- Море ждет, товарищ адмирал!

Как драгоценную ношу, Володька понес парусник к корыту и… застыл с разинутым ртом.

- Мы забыли про руль!

Отец с Валеркой переглянулись – оплошали!

- К ходовым испытаниям сделаем, – вышел из положения отец, – а сейчас проведем спуск боевого корабля на воду и проверим его на остойчивость. Потом покрасим в стальной морской цвет.

- Можно, в белый? – робко попросил Володька.

- Покрасим в белый, – тут же согласился отец.

Володька осторожно опустил парусник в корыто. Тот стоял, красиво накренившись на борт. Валерка дунул в паруса. Корабль двинулся вперед и завалился.

- Отлично! – оценил отец. – Кроме руля придется ставить тяжелый киль. Таким образом мы опустим центр тяжести корабля и обеспечим ему остойчивость.

- Сегодня не успеем, – расстроился Володька.

- Впереди майские праздники.

… До майских праздников братья не дотерпели. Из консервной банки Валерка вырезал ножницами руль и длинный киль. Потом добыл где-то кусок свинцовой оболочки кабеля, вырезал из него полоску и, сложив вдвое, приклепал к концу киля. Приколотил руль и киль гвоздиками к корпусу. Тем временем, Володька выпросил у дяди Саши баночку белой нитрокраски, которую тот держал про запас для обновления автомобильного номера, и тщательно покрасил парусник.

Ходовые испытания решили проводить на реке. При отливе у берега напротив дома из воды поднимался плоский кусок скалы, образуя неглубокое длинное озерцо. Володька зашел с наветренной стороны и опустил парусник в воду. Тот стоял ровно и остойчиво. Легкий ветерок тянул с берега вниз по течению.

- Отпускай, – нетерпеливо крикнул Валерка с другого конца озерца. Володька отпустил корабль. Паруса надулись, парусник резво помчался к Валерке, пуская по бокам тонкие усы волн.

- Плывет! – захлопал в ладоши Володька.

- Куда денется! – невозмутимо пробасил Валерка, ловя корабль. – Теперь я пускаю, а ты ловишь.

Кораблик весело летал по озерцу, и ребята едва успевали меняться местами. Скоро Валерке надоело бегать по скале.

- В луже пускать неинтересно. Давай, в реку запускать.

- Ты что, он же уплывет!

- А мы парусник за флажок ниткой привяжем, и он не уплывет, – сходу сообразил Валерка. – Отпустим, а когда нитка закончится, за нее назад подтянем и снова запустим. Так можно сколько хочешь раз запускать.

Пускать корабль в реку, конечно же, намного интереснее, чем в озерце. Идея брата понравилась.

- У меня ниток нет.

- У мамы в коробке всяких – полно. Иди, попроси. Тебе она скорее даст. Только проси толстые нитки – десятый номер.

Мать поворчала, но нужные нитки дала. Валерка привязал кончик нитки к кормовому флажку, вставил в отверстие катушки прутик и пустил парусник в реку. Течение подхватило его, ветер надул паруса и живо погнал от берега. Чуть накренившись под ветром, корабль лихо резал воду носом, оставляя за кормой журчащий след. Нитка быстро раскручивалась. Когда на катушке осталось несколько ее витков, Валерка схватился за нитку, и та туго натянулась.

- Порвется! – испугался Володька.    

- Не порвется. Я буду потихоньку вытягивать, а ты накручивай нитку на катушку.

Подтягивать парусник оказалось непросто. Он сопротивлялся. Крутился, кренился, зарывался кормой в воду. Не хотелось ему, почувствовав простор и свободу, оставаться на привязи. Валерка благополучно подтянул его к ногам, вытащил из воды и передал брату. Тот запустил. Катушка бешено закрутилась на прутике. Парусник, гордо неся голубые паруса, трепеща красным флажком, буруня воду, ходко уходил к середине реки наискосок течению. Володька залюбовался им и забыл про катушку.

- Нитку держи! – завопил Валерка, но слишком поздно – освободившийся кончик нитки соскользнул с катушки. Он успел схватить его уже в воде, но от резкого рывка флажок на корме обломился. – Раззява! Теперь корабль – тю-тю!

Володька бросил пустую катушку и помчался вниз по берегу, надеясь, что каким-то чудом парусник вернется к нему. Но тот стремительно уходил к мосту, отдаляясь от берега дальше и дальше. Вот, он достиг выступающих их воды скал. Завихрения несколько раз развернули его и сбросили в шипящий поток. Голубые паруса пропали из виду. Скоро Володька вновь увидел свой парусник. Набрав полные трюмы воды, и погрузившись в нее по палубу, тот держал паруса и продолжал плавание, медленно удаляясь к морю.

Володька остановился. Крупная слеза повисла на его щеке. Он смахнул ее рукавом и помахал вслед уходящему от него навсегда кораблику: «Прощай! Не забывай меня! »

 

Глава 6.

 

Перед первомайским праздником к Самариным пришел солдат-связист. Он протянул с улицы тонкий провод, закрепил его на стене и присоединил конец к большому черному телефонному аппарату, поставленному в коридоре на тумбочке. Потом позвонил с него какой-то Лилии и, весело поболтал с ней. Наверное, Лилия забыла ему сказать что-то важное, потому что тут же перезвонила, а связист ее поблагодарил. Скрутив остатки провода и убрав инструмент в небольшой фибровый чемодан, солдат позвал Елену Михайловну.

- Аппарат работает, хозяйка! – сообщил он и засмеялся. – Теперь посыльные вас беспокоить не будут.

- Замечательно! – обрадовалась она. – Главное, я всегда буду точно знать, когда ждать Ивана Макаровича.

Прежде у Самариных домашних телефонов не было. В Минске Володька видел на улицах телефоны-автоматы, но у них имелись диски с дырочками и цифрами для набора номера. «Зачем нам поставили такой допотопный телефон? С него никуда не позвонить без диска», – недоумевал он, крутясь возле связиста. Хотел его спросить, но постеснялся. Когда солдат ушел, он потянулся к трубке.

Мать заметила это и погрозила пальцем.

- Не трогай телефон, Володя! У тебя в нем нет нужды, а, если он зазвонит, я сама подойду.

«Ну, и пожалуйста! » – обиделся Володька.

Валерка отнесся к появлению телефона с безразличием.

- Подумаешь – телефон! Невидаль, какая. Плохой аппарат! По нему без диска другу в Минск не позвонить.

Володька согласился с братом. Если по телефону нельзя позвонить другу в Минск, это никудышный аппарат.

До вечера мать дважды подходила к телефону разговаривать с отцом. Володьке тоже хотелось поговорить по телефону, и он стал придумывать очень важный предлог. Весь вечер и следующий день старался, но в голову так ничего и не пришло. Зато на другой день, когда мать ушла в магазин, предлог вдруг нашелся. На школьном форменном ремне потускнела бляха. Почему бы не спросить у отца разрешения почистить ее асидолом! Он опасливо подошел к аппарату, потрогал пальцем массивную трубку, и та качнулась, будто просясь ему в руки. Володька решился.

Внутри трубки тонко запищало, щелкнуло, и раздался женский голос.

- Лилия. Слушаю вас.

Услышать вместо отца какую-то Лилию он не ожидал. Растерялся и положил трубку на место. «Мама говорила, что аппарат соединяет с папой, а тут – Лилия», – подумал он и решил, что солдат плохо подключил аппарат, и тот по ошибке соединил его с Лилией. Осмелев, Володька решил проверить свое предположение и вновь поднял трубку.

Она снова запищала и щелкнула.

- Лилия. Слушаю вас. – Ответа не услышала. – Говорите, Лилия слушает.

«Ну, конечно! – перестал сомневаться Володька. – Связист все напутал». – Мяукнул и бросил трубку. Скоро ему стало смешно над собой: «Испугался какой-то девчонки! Глупая какая – заладила: «Слушаю, слушаю», «Лилия, Лилия». Будто мне интересно знать, как ее зовут. Теперь сидит у себя дома и хихикает над ним, дурачком. Вот, я ей сейчас похихикаю!

Девчонка ответила, и он на все лады замяукал, закукарекал…

- Мальчик, прекрати баловаться! – строго отозвалась Лилия, – иначе я доложу твоему отцу.

Теперь Володька перепугался. Понял, что Лилия – вовсе не девчонка, а взрослая женщина, которая почему-то знает его отца.

Вечером он поделился своим открытием с Валеркой, и тот признался, что тоже утром пробовал звонить отцу, а попал на Лилию.

- Наш телефон неправильно подключен, – подтвердил он догадку брата.

- Надо сказать об этом папе, – предложил Володька.

- Ты что, осел? Нам же запретили подходить к телефону. Хочешь, чтобы попало?

Чтобы попало, Володька не хотел, и братья решили: «Если телефон неправильный, это само скоро выяснится. Связисты исправят ошибку, а папа и мама не узнают, что их запрет был нарушен».

Только долго делать безгрешный вид им не довелось. Отец пришел со службы, и скоро мать позвала их на кухню.

Нахмуренные брови отца не сулили ничего хорошего.

- Кто из вас трогал телефон? – Братья переглянулись и понурили головы. – Жду ответа.      - Я! – признался первым Валерка. – Всего-то два раза.

- И я – три разочка, – повинился следом Володька.

- Зачем?

Валерка неопределенно пожал плечами, а Володька осмелел.

- У меня бляха потускнела, и я хотел попросить у тебя разрешения почистить ее  асидолом. У нас телефон неисправный. Вместо тебя отвечает какая-то Лилия. Связист провода перепутал.

- И поэтому ты мяукал, кукарекал и гавкал?

- Я немножно помяукал и покукарекал.

Отец обратил взгляд на Валерку.

- Стало быть, гавкал ты?

- Ну, гавкнул пару раз. А чего эта Лилька заладила, как заведенная: «Слушаю, слушаю»? Сказала бы сразу, что не туда попали, и я бы не стал больше звонить.

Суровые складки на лице отца разгладились, глаза весело заблестели.

- Какие у нас с тобой, мать, дети глупые! Связисты, видишь ли, провода напутали!.. – не удержался, расхохотался он. – Лилька им не понравилась!.. Как заведенная!.. – оборвал смех. – Дурни! «Лилия» – это позывной коммутатора, который называет дежурная телефонистка, получая вызов. Вы поднимаете трубку, и у нее на пульте загорается лампочка. По ней телефонистка сразу определяет, откуда идет вызов и отвечает. С ней следует поздороваться и сообщить, с кем соединить. Например: «Соедините, пожалуйста, с полковником Самариным». Ясно?

- Ясно! – в один голос радостно ответили братья. Гроза пронеслась мимо, и теперь оба знали, как пользоваться этим дурацким аппаратом.

 

                        *                              *                            *

 

С дядей Сашей Володька быстро подружился. Тот всегда улыбался ему, по-доброму шутил, по-взрослому разговаривал, толково,  по-военному кратко отвечал на любые вопросы и никогда не сердился. И еще дядя Саша давал посидеть на водительском месте, подергать рычаги, всякие тумблеры и охотно объяснял назначение приборов на панели.

Обычно дядя Саша привозил отца на обед и уезжал. Возвращался немного раньше назначенного срока и ждал у подъезда. Володька сразу выбегал к машине и затевал с дядей Сашей какой-нибудь разговор.

Сегодня дядя Саша не уехал, а вышел из «Победы» и стал оглядывать ее.

- Вот, незадача! – невесело улыбнулся он Володьке. – В заднее колесо гвоздь где-то поймал. Придется ставить «запаску».

Он натянул рукавицы, полез в багажник за инструментом и запасным колесом. Ловко установил домкрат и, энергично принялся двигать  его рычагом. На половине подъема остановился. Отстегнул никелированный колпак с колеса, открутил гайки. Володька помогал: держал колпак и складывал в него открученные гайки. Когда спущенное колесо оторвалось от земли, дядя Саша снял его с болтов и попытался поставить «запаску». Но, уместившись в колесной нише, оно не вставлялось в болты. Те оказались ниже отверстий железного диска. Дядя Саша вновь взялся за домкрат, однако, в нем что-то лопнуло, и машина упала.

- Тьфу ты, черт! Еще один зуб срезало.

- Домкрат сломался? – сообразил Володька.

- Зуб на его гребенке откололся. Вон, сколько их, ломаных. – Шофер показал на зубчатую рейку, закрепленную на ноге домкрата. – Давно надо было домкрат заменить, да разве у завгаром допросишься. Ничего, Володька, справимся. Перескочим через этот зуб.

Он стал поднимать машину заново. Зажатое в нише колесо освободилось, но встало криво. Володька сунул руку в узкую щель под задним крылом, чтобы поправить колесо.

- Убери руку, Володя! – велел дядя Саша. – Никуда колесо не денется.

Володька одернул руку, но, когда тот отвернулся к домкрату, снова схватился за верх покрышки. Сделав несколько качков рычагом, дядя Саша оглянулся на колесо и увидел в щели колесной ниши Володькину руку. Резким выпадом он выбил ее оттуда, и в следующий миг машина упала с домкрата. На лбу шофера выступили крупные капли пота. Он сел на землю и смахнул их рукавом гимнастерки.

- Сейчас бы ты остался без руки. Ты это понимаешь, Володька? – Тот тупо улыбался. Дядя Саша поднялся. – Смотри!

Кромка железного крыла впилась в покрышку там, где только что находилась рука.

Вот тогда Володька испугался.

- Я хотел помочь, – пролепетал он дрожащими губами.

- Это я виноват! – Дядя Саша обнял его за плечи. – Ты же не знал, что домкрат неисправен. Слава Богу, обошлось! – Оглянулся на подъезд. – Ты не говори отцу об этом, а то он меня – ух, как! – накажет.

- Могила! – пылко поклялся Володька. – Мы же друзья!

Дядя Саша продолжил поднимать машину, а она опять упала. Чертыхаясь, он побежал к дровяным сараям, нашел там два обломка толстой доски и подложил под домкрат. На этот раз ему удалось поднять «Победу» на нужную высоту и поставить запасное колесо.

Володька деловито подавал ему гайки.

- Вы скажите папе про завгаром, – посоветовал он, – вам сразу дадут новый домкрат.

- Нехорошо, Володя, свою вину на чужую голову сваливать. Заведующий складом, конечно, жмот, но, если все шофера при небольшой поломке будут новые запчасти требовать, они разучатся ремонтировать машины, а на складе в гараже запчастей не будет. Я не настойчиво просил новый домкрат, вот, и не получил его. Значит, я виноват.

- Но у вас же большая поломка!

- Теперь – большая, и завгаром должен дать новый домкрат.

… Отец вышел, когда дядя Саша убирал в багажник спущенное колесо.

- В чем заминка, Егоров?

- Заднее колесо менял. Ваш Володька помогал, а то бы вовремя не управился, – объяснил тот, заговорщически подмигивая Володьке. – Можем ехать, товарищ полковник!

 

                                 *                              *                                *

 

Субботним днем, вскоре после счастливо закончившегося случая с заменой колеса, во двор заехали «Победа» и военная «полуторка» с четырьмя солдатами, доверху груженая березовыми бревнами. Солдаты принялись выгружать и складывать бревна штабелем возле сарая, а дядя Саша с шофером «полуторки» занялись сколачиванием козел, выбрав для них тонкое бревно. Дело в умелых руках шло быстро, и скоро козлы получились, хоть и неказистыми, но прочными и устойчивыми. Покончив с бревнами, солдаты уехали. Отец с дядей Сашей, для зачина, распилили два толстых бревна на короткие чурбаны.

- Свободен, Александр! – отец забрал у того двуручную пилу и колун. – Остальное я со своими парнями распилю.

- Зачем вам мучиться, Иван Макарович? Завтра – воскресенье. Привезу четырех бойцов, они вам за день все распилят и расколют.

- Воскресенье – единственный солдатский выходной, и люди должны отдыхать. Сами все сделаем. Пора моим сыновьям к физическому труду приобщаться.

- Не рано ли?

- Учиться работать никогда не рано.

Володька обрадовался. Глядя, как легко отец и дядя Саша расправились с бревнами, ему хотелось самому взяться за пилу и без устали превращать длинные бревна в пузатые чурки.

- Конечно, распилим, – поддакнул он. –  Солдаты должны отдыхать, а то вдруг – война, а они не отдохнувшие.

- Про войну я как-то не подумал, – засмеялся дядя Саша, вытянулся в струнку и взял под козырек. – Есть, отдыхать!

«Победа» уехала. Отец втащил на козлы не очень толстое бревно, сделал на нем запил.

- Давай, сынок, берись за ручку. Работы у нас много.

Пилить оказалось не так легко, как виделось со стороны. Пила ходила туго, все время застревала в запиле. Володька очень скоро вспотел и начал уставать. Силы закончились, когда третья чурка упала на землю. К счастью, отец объявил перекур и задымил «Казбеком».

- Продолжим? – он задавил окурок каблуком. – Или сдаешься?

Володька тоскливо окинул взглядом штабель бревен и вздохнул.

- Русские не сдаются! По-моему, у пилы зубья затупились. Дерево очень твердое.

- Береза – дерево твердое, но пила – острая. Ты ее все время вниз тянешь, она и застревает. Инструмент надо вести горизонтально.

Совет оказался хорошим. Работать стало легче, но пришлось тянуть пилу, стоя на цыпочках. От такого неудобного положения у него быстро начали уставать не только руки, но спина и ноги. С великим трудом, много раз останавливаясь, он осилил одно бревно.

- Молодец, Володя! – отец отложил в сторону пилу и взял в руки колун. – Пилить ты, можно сказать, научился, а силенок у тебя пока маловато.

- Это из-за ангины, – объяснил Володька, с наслаждением разваливаясь на бревнах.

Отец поставил одну чурку на другую, взмахнул колуном. «Ух! » – острие тюкнуло по дереву. «Ох! » – чурка развалилась надвое. «Чоп-чоп-чоп! » – половинка превратилась в четыре полена. Следом – другая. В отцовских руках колун метался, как невесомый, а чурки разваливались, будто сами собой. Покончив с напиленными чурками, он вытер пот со лба, присел рядом с сыном, снова закурил.

- Ты, Володя, не расстраивайся. В твоем возрасте такая работа любому тяжела. Важно, что ты попробовал, понял ее и, по мере сил, справился.

- Семь чурок – это справился?

- К любому делу нужно привыкать. Сегодня отдохнешь, и завтра не семь, а семнадцать чурок отпилишь.

- Отдохну и двадцать отпилю!

Дальше отец продолжил пилить бревна в одиночку. Володька взялся укладывать поленья в пустой сарай. За этими делами их и застала мать, вышедшая из дому с бидоном в руках.

- Пойдем со мной за молоком, Володя, – позвала она. –  Тебе нужно узнать дорогу и познакомиться с тетей Клавой. Впредь за молоком придется ходить тебе.

- Я не могу, – замотал головой Володька. – Видишь, я работаю!

- Вернемся – продолжишь. – Мать стряхнула с него опилки. – Скоро придет Валера, он будет папе помогать.

Она повела его мимо пекарни, школы, продовольственного магазина, дома с красным флагом на крыше и вывеской «Райком КПСС» перед входом. Потом они повернули на улицу Пионерскую и двинулись дощатым тротуаром вдоль заборов, за которыми прятались частные дома. Миновали два перекрестка и собирались повернуть на третьем, как из-за угла на самокате, шумно жужжа подшипниками, выскочил мальчишка и, лихо, отталкиваясь ногой, промчался мимо. Володька с завистью посмотрел вслед самокату.

- Пойдем, пойдем! – поторопила мать. – Мы почти пришли.

Они повернули на улицу Свободы и через калитку вошли во двор второго от угла дома. Мать постучала в дверь. К ним вышла пожилая женщина в телогрейке и с непокрытой седой головой.

- Здравствуйте, Клавдия Федоровна! Вот, сына привела, чтобы знал, куда и к кому за молоком бегать.

- Заходите, Елена Михайловна! – приветливо улыбнулась женщина. –  Здравствуй, Вова! Да, ты совсем большой! – Провела гостей на кухню, принесла трехлитровую банку с молоком. – Парное молоко, полчаса, как надоено, – приговаривала она, переливая молоко в принесенный бидон. – Любишь молочко, Вова? – Клавдия Федоровна повела в его сторону ласковым взглядом. – Молоко жирное, после болезни очень полезное. Пей на здоровье! На-ка вот, тебе от меня гостинец в честь знакомства, – она сунула ему в руки баночку со сметаной и нежно провела ладонью по вихрам.

…Когда они вернулись, отец и Валерка отдыхали. Отец – на чурке с «Казбеком» в зубах, Валерка – в груде чурбаков.

- Пока ты где-то расхаживал, мы с папой вон, сколько напилили! – похвастался брат.

- Мы с мамой за молоком ходили. Тетя Клава угостила нас сметаной.

- Сметанку я обожаю! – облизнулся Валерка.

Отец поднялся с чурбана.

- Валера, иди, помоги матери воды наносить, а мы с Володей еще поработаем.

Уставший Валерка не заставил себя уговаривать: воду носить – не чурки пилить, легче.

Отец и Володя закончили работу, когда все напиленные чурбаки были расколоты и убраны в сарай. Дома они оголились до пояса и, склоняясь над ведром, на-равных, поливали воду друг другу на спину. Мать делала вид, что не замечает льющуюся мимо ведра воду. Подала полотенце.

- Ну, отец, мы и дождались. Настоящие мужички у нас выросли. Гляди-ка, половина бревен, как не бывало!

- Вот, и корми нас, как мужиков, – в тон ей отозвался тот. – Нам к завтрашнему дню, ох, сколько! сил потребуется.

- Милости прошу за стол! Борщ с мясом и сметаной, котлеты с жареной картошкой, компот из клюквы ждут. А тебе, отец, могу водочки налить.

- Сегодня, мать, мне и без водочки хорошо!

Володька ел обед с небывалым аппетитом. С удовольствием наблюдал за Валеркой, поглощавшим оставшуюся от борща сметану, косил взглядом на родителей, казавшимися  сейчас, как никогда, красивыми и близкими. Ему очень хотелось, чтобы так было каждый день и очень-очень долго.

 

                     *                          *                           *

 

В понедельник Володька, как обычно, выбежал к подъехавшему за отцом дяде Саше. Тот привычно уступил ему свое место, но он не стал крутить баранку.

- Дядя Саша! А мы вчера все дрова распилили и в сарай уложили.

- Вижу и глазам не верю! Вам кто-то помогал?

- Не-е, мы сами. Поздно вечером закончили. Устали сильно.

- Ну, вы – стахановцы! – восхитился дядя Саша. – А у меня тоже есть хорошая новость. Угадай!

- Новый домкрат получили?

- Точно! Ты не только стахановец, но и догадливый.

- Догадаться легко было. У вас, вместо «запаски», прежнее колесо стоит, а его без хорошего домкрата не прикрутить.

- Да. Ты еще наблюдательный и сообразительный! – уже всерьез удивился дядя Саша.

Лестную похвалу Володька пропустил мимо ушей.

- У вас есть какие-нибудь ненужные подшипники?

- Найдутся, если поискать. На что они тебе?

- Самокат хочу сделать.

- Хорошее желание! Самокат – простое, но транспортное средство. Только ездить на нем негде. Кругом земля, песок, камни.

- Я по тротуарам буду кататься.

- Ты умеешь мастерить самокат?

- Это просто! Соединяем две доски, приделываем к ним подшипники, прибиваем руль, и все! – объяснил Володька, вспоминая устройство самоката, на котором он видел мальчишку.

- Конструкцию самоката ты представляешь. А как у тебя со слесарным делом?  

- А что это за дело?

- Слесарное дело – это изготовление и сборка частей машины. Например, как ты будешь крепить подшипники?

- Что-то придумаю. Были бы подшипники.

- Э-э, брат! С подобным подходом можно такую машину смастерить, что аварии не миновать. Прежде, чем приступать к работе, надо отлично знать, как ее выполнять. Иначе, получится тяп-ляп, и расплачиваться придется разбитым носом или головой.

- Если не делать, то ничему не научишься.

- Совершенно правильно! Ладно, поищу подшипники. Ты рули, рули, пока отца нет.

Володька выбрался из машины.

- Некогда мне, дядя Саша. Уроки надо делать и старый материал повторять. У меня скоро выпускные экзамены.

- Экзамены – это важное дело! Ты учишься-то как?

- Хорошо! На четверки и пятерки.

- Трудно?

- Не-е! Если уроки учить сразу, легко.

- А у брата какие оценки?

- У него тройки бывают. Валерка иногда ленится.

- Молодец, Володька! Учись, не ленись. Я в свое время ленился и лишь семилетку окончил. Не ленился бы, имел среднее образование и на офицера учился бы, а не баранку крутил.

- Шофер – тоже здорово! Вас папа уважает.

- Машину водить много ума не надо. А вот, что твой отец меня уважает, приятно. Я Ивана Макаровича тоже очень уважаю. Нам с тобой, Володька, повезло с ним! –  признался дядя Саша.

 

                                 *                       *                         *

 

Вечером Володька встретился с Мишкой на камне. Тот держал в руках бумажный  кулек и что-то жевал. Увидев приятеля, спрятал кулек за пазуху. Потом передумал и протянул Володьке.

- На, угощайся.

- Что там у тебя?

- Хлебные крошки. От корочек. Свежие! Вкуснятина!

- Не хочу. Я недавно чай с пирожками пил. –  Мишка конвульсивно сглотнул слюну, и Володьке стало неловко. – Погоди, я сейчас и тебе принесу пирожков. У мамы должны были остаться.

- Не трудись! – гордо отказался Мишка. – Я крошками не хуже наемся.

- Где ты их набрал столько?

- На пекарне, в лотке погрузочном. Хлебовозка туда за день раз десять приходит. Хлеб ей сверху по галерее спускают, а дно кусками жести обито. Кое-где края жести выступают и срезают крошки с буханок. За день кулек набирается.

- На лотке замок висит.

- Я сбоку досочку отодрал и, когда последняя хлебовозка уезжает, ту досочку вынимаю и крошки выгребаю. Один раз даже целую буханку нашел. Наелся!

Володьке стало стыдно еще больше. Мишка крошки с лотка выгребает, а он пирожки лопает. И не только пирожки, но и блины с оладьями. Не виноват, конечно, но, кажется, что из-за него Мишка досыта не ест.

- Я хочу самокат сделать. Дядя Саша обещал подшипники для колес достать. Как сделаю, вместе будем кататься, – попытался заглушить неловкость Володька.

- Не обманешь? – глаза Мишки радостно загорелись.

- Честное слово! Мне для друга ничего не жалко.

Мишка поверил, и на Володькиной душе стало так легко, будто он уже отдал другу и самокат, и все свои пирожки в придачу.

 

Глава 7.

Найти негодные подшипники для дяди Саши – пустяк, считал Володька. Лежат они где-нибудь в углу гаража в куче разных железок и ждут своего часа. Надо покопаться в этой куче и найти. Пять минут, и – все! Первые дни он выбегал к дяде Саше в уверенности, что получит желанные подшипники, и работа по изготовлению самоката закипит. Две подходящие доски, кусок старой резины и кучка гвоздей уже лежали в дровяном сарае.

Но дядя Саша всякий раз разводил руками.

- Потерпи, Володя! Старых подшипников много, а нужных не находится.

- Вы не забудете?

- Я же обещал! – обижался дядя Саша. – Еще в одно местечко загляну и, точно, найду.

Володька верил ему и терпел. У него тоже так случалось: ищешь какую-то вещь и не находишь, хотя недавно она глаза мозолила.

Ровно через неделю, увидев перед собой настойчивого Володьку, дядя Саша хитро улыбнулся, открыл багажник и поставил перед ним… самокат!

- Получай!

От такого сюрприза Володька потерял дар речи. Потом запрыгал от радости и схватил самокат. О, что это был за самокат! Не чета тому, что он видел у мальчишки. Этот самокат был великолепен, как сладкий сон!

На передней доске, выкрашенной зеленой краской, стоял настоящий велосипедный руль со звонком и резиновыми ручками. Посередине ее, подобно эмблеме, красовалась вырезанная из жести красная звезда. Доска подножки крепилась к рулевой доске металлическими шарнирами, легко поворачивалась и не складывалась. Но больше всего поражали колеса. Вместо грубых, шумных подшипников стояли высокие, тонкие металлические колесики, обутые кольцами литой резины. Они бесшумно вращались, а их оси надежно крепились в пазах стальными накладками. Над задним колесом гнулась дуга вырезанного из автопокрышки ножного тормоза и, одновременно, брызговика. На таком самокате можно без опаски гонять по чему угодно.

- Вот, это да-а-а! – Володька обрел дар речи и, все еще не веря своему счастью, прошептал. – Это мне?

- Тебе-тебе, Володька!

- Можно, я прокачусь?

- Нужно! – засмеялся дядя Саша. – Катайся, сколько душе угодно, но про уроки не забывай.

Володька его уже не слышал. Он несся к тротуару, неся в руках свое чудо. Встал на подножку, изо всех сил оттолкнулся левой ногой и покатил. Не далеко! Самокат тотчас завилял и сбросил неумелого наездника. Володька встал на него снова. Оттолкнулся и опять не удержал равновесия. Вернулся к дяде Саше раскрасневшийся и сконфуженный.

- Не получается. Он все время меня сбрасывает.

- Всему надо учиться, – посочувствовал тот. – Начни кататься потихоньку, не спеша, и дело пойдет.

Володька подхватил самокат и побежал домой. У подъезда обернулся.

- Спасибо, дядечка Саша! Самое-самое большое!

 

                     *                        *                        *

 

Никогда прежде Володька не делал уроки так: абы- и кое-как. Перед его глазами неотступно стоял красавец-самокат, а в голове вертелись заманчивые планы поездок по всему городу, и тот мальчишка, которого он непременно встретит и вызовет посостязаться наперегонки. Текущие уроки и обязательное повторение пройденного материала оттягивали это удовольствие и мешали фантазировать. Он стал наскоро, сразу на чистовик делать письменные задания, допускал массу помарок и не проверял правильность решения задач и упражнений. Устные задания пробегал глазами, находя их легкими. Сделав таким образом уроки, спешил к маме отпроситься погулять, и та, привыкшая к аккуратности и добросовестности сына, отпускала.

Володька радостно хватал самокат и мчался на нем по заранее намеченному маршруту. На второй день он уверенно управлял своим транспортным средством и запросто гонял по тротуарам, ловко объезжая препятствия и пугая прохожих звонком. На третий день, нагонявшись до устали, не успел увернуться от широкой щели между досками напротив школы. Переднее колесо застряло, он по инерции кубарем полетел через руль и растянулся, сильно ударившись коленом о шляпку торчащего из доски гвоздя. Штанина порвалась, колено глубоко поранилось. Кривясь от боли, Володька закинул самокат на плечо и захромал домой. У «водопоя» увидел Мишку, усердно волокущего тележку с водой.

Тот тоже увидел друга и подождал его на перекрестке.

- Самокат? – удивился Мишка. –  Сам сделал?

- Дядя Саша смастерил. – Володька сбросил самокат с плеча. – Мне такой самому не сделать.

- Это самокат на тебе катается, – засмеялся Мишка. – Успел его сломать?

- Ты что, слепой? Не видишь, я коленку расшиб?

Кровоточащая коленка и выдранный лоскут на штанах Мишку не взволновали. Он не мог оторвать глаз от самоката.

- Дашь покататься? Ты обещал!

- Забирай! Пока коленка не заживет, я все рано не смогу на нем кататься.

Мишка схватил самокат, встал на его подножку, покрутил рулем. Если бы не бочонок с водой, умчался бы. Потом уложил сокровище на тележку и опасливо оглянулся на приятеля – не передумал бы.

- Ты не бойся, я осторожно кататься буду, не сломаю.

- Вот, тебе твои игры! – рассердилась мать, увидев окровавленное колено и рваные штаны. – Снимай эту дрань. – Володька стащил штаны, она тщательно промыла ссадину, щедро, не обращая внимания на вопли, смазала ее йодом и забинтовала. – Учти, Володя, разбитая коленка не повод для того, чтобы не посещать школу. На одной ноге, но допрыгаешь. – Выговорилась и успокоилась. – Где самокат?

- Мишке отдал покататься. Я ему обещал.

- Значит, в нашем городе скоро одним раненым станет больше, – невесело пошутила она. – Не можете вы без шишек и ссадин!

Не прошло и часа, в дверь постучали. На пороге стоял расстроенный Мишка.

- Мамка самокат отобрала. Говорит, я его украл.

- Объяснил бы.

- Она не верит. Считает, что мы вместе с тобой самокат украли.

- Что теперь делать?

- Ты свою мамку попроси, чтобы она моей объяснила, что самокат я не крал.

Елена Михайловна, выслушав просьбу приятелей, недовольно поморщилась, но ушла с Мишкой.

 Дверь ей открыла молодая, худая, скромно одетая женщина.

- Здравствуйте! Ваш Миша дружит с Володей. Я его мама – Елена Михайловна.

Женщина пропустила ее в дом. Оттуда исходил тяжелый дух кипятящегося в хозяйственном мыле белья и кошачьей вони. Хозяйка заметила на лице гостьи легкую гримасу.

- Уж, простите, пахнет у нас не по-царски. Дом старый, с мышами сладу нет. Приходится держать кота.

- Я понимаю, – кивнула Елена Михайловна. – Вас как звать?

- Лизавета я.

- А по отчеству?

- Ах, какое там отчество!

- И все-таки.

- Гавриловна. Но вы зовите меня Лизой.

- Ну, если вы так хотите! Лиза, извините меня за незваное вторжение, но я хотела бы объяснить, что ваш Миша самокат не крал, а получил его от моего Володи.

- Ну, и слава Богу! – бесстрастно отозвалась Лиза. – Тогда пусть катается. – Тут ее взгляд встревожился. – Боюсь, как бы Михай ненароком не сломал ваш самокат.

- Не велика беда будет, если сломает. Починим.

- За починку деньги надо платить. Уж, лучше бы вы забрали самокат.

- Не волнуйтесь, задаром починим.

- Ну, тогда ладно. А то, знаете, жизнь нынче такая трудная. Я, вот, по полторы смены работаю, а денег на житье едва хватает. Был бы муж, куда проще было. А так – одна тяну и сына, и дом. Сил на все не хватает. Вы, уж, извините меня за этот бедлам!

- Что извиняться, сейчас всем жить тяжело. Терпеть надо, Лиза, и на лучшее надеяться.

От этих обычных слов лицо Лизы вдруг съежилось, постарело, и она заплакала.

- Я всю свою жизнь терплю! В деревне жила – терпела. Сюда, на канал в тридцать седьмом завербовалась, на богатые посулы польстившись, да обманули: гроши получала, в общем бараке, хуже свиньи жила – терпела. Мужика из поселенцев встретила, полюбила. Надеялась – реабилитируют его, паспорт выпишут, поженимся, как люди. До самой войны тайком встречались, миловались – терпела. А как на фронт ушел и вестей о себе не подавал – со страхом терпела. Ждала и надеялась – выживет, вернется, и заживем мы счастливо, со всеми на-равных. Выжил муж, вернулся в сорок втором полуживым инвалидом. Обрадовалась я: жив, руки-ноги целы, хибару дали, а что на голову контуженный, не беда –  выхожу. Поначалу оживать начал, Вот, Михая от него родила. Только рано я возрадовалась. Сделала контузия свое черное дело. Припадки начались, потом вовсе слег. Пока не помер два года назад, двоих «деток» тянула и – терпела. Теперь ради Михая терплю, не хочу его сиротой оставлять. Вы говорите, Елена Михайловна, всем сейчас тяжело. Может, вы и правы. Но свои-то зубы нестерпимее болят. – Лиза, словно выплеснув всю накопившуюся в ней боль, разом успокоилась, смахнула слезы и улыбнулась. – Простите меня, дуру! Куда же мне деваться! Буду и дальше терпеть и надеяться. Должно ведь когда-нибудь простому человеку облегчение даться?..

Елена Михайловна вернулась домой невеселая. Вечером долго и тихо разговаривала с мужем. Когда сыновья улеглись спать, принялась перебирать в шкафу свои и детские вещи. Некоторые откладывала на расстеленный кусок старой простыни. Получился узел.  

На следующий день узла в доме не оказалось…

 

                         *                       *                       *

 

Из материнских уст по разным поводам Володька часто слышал, что все хорошее когда-нибудь заканчивается, а плохое скоро открывается. Всегда убеждался в правоте подобных слов. Подтвердились они и в этот раз. Два дня безудержных гонок на самокате завершились разбитой коленкой, а столько же времени продолжавшаяся «вольница» – четырьмя двойками в тетрадях с домашними заданиями по письму и арифметике.

Он плелся домой, и ему казалось, что жирные красные двойки, как огонь, раскалили ручку портфеля, и та жжет ему пальцы. Володька даже перехватил портфель в другую руку и посмотрел на ладонь. Она раскраснелась и горела, словно от ожога. Даже лицо пылало. Эх, заболеть бы! – размечтался он, неотвратимо приближаясь к дому. Тогда никому не придет в голову заглядывать в тетрадки. Болеть не хотелось. Лучше бы совершить подвиг. Все станут им восхищаться, а Анна Игнатовна исправит двойки на пятерки и попросит у него прощения. Только какой подвиг можно совершить с разбитой коленкой? Володька обреченно смирился он со своей участью и вошел в подъезд.

У него оставался еще один шанс избежать наказания: спрятать тетрадки и надеяться, что мать не захочет их посмотреть. Володька тихо отпер дверь, прошмыгнул в свою комнату и торопливо стал засовывать тетрадки в ящик стола.

- Что ты прячешь? – голос матери заставил его вздрогнуть.

Володька испуганно задвинул ящик и закрыл его собой.

- Ничего, просто хотел навести в ящике порядок.

Мать открыла ящик, взяла злополучные тетради. Полистала.

- Ба-тюшки! Как это понимать?

Уловка не удалась. Володька шмыгнул носом и не ответил. Что он мог сказать?

- Это – твой самокат! – мать потрясла тетрадками. – Мало мне разбитой коленки и загубленных штанов, получи вдобавок еще четыре двойки. – Сын отмалчивался, и ее негодование возросло. – Придется отругать дядю Сашу за то, что он сделал тебе самокат в самое неподходящее время и без нашего с отцом разрешения.

Это было худшее из всех ожидаемых наказаний.

- Мама, пожалуйста, не ругай дядю Сашу! Это же мои двойки!

- Как не ругать за такую «медвежью» услугу!

- Дядя Саша не виноват! Он говорил мне, чтобы я сначала делал уроки, а потом катался на самокате, а я не послушал. Меня ругай, накажи, как хочешь, а дядю Сашу не ругай!

- Вот, придет папа со службы, мы с ним и решим, кого ругать, а кого наказывать. Но в любом случае предметного разговора с ним тебе не избежать.

Володька приуныл. «Предметные» разговоры отец проводил редко, когда кто-то из сыновей вытворял нечто «из ряда вон выходящее». Последний такой разговор с Володькой был почти год назад в Минске. Тогда Володька вместе со своим дворовым приятелем на картофельном поле рядом с домом насобирал целую кучу артиллерийского пороха, похожего на макаронные рожки. Они выложили из него длинную извилистую дорожку и подожгли. Порох загорелся ярким желто-голубым шипящим пламенем и прытко побежал по заданному  маршруту. Забава закончилась бы весело, если бы от пороха не загорелась сухая трава, и дымный огонь не полез к деревянным сараям. Подоспевшие взрослые вовремя потушили траву и сообщили о поджигателях их родителям. «Предметный» разговор с отцом по этому поводу завершился ременной взбучкой и неделей «домашнего ареста».

Сегодняшние двойки – это не баловство с огнем, но разве угадаешь, каким предметом отец подведет итог предстоящего разговора!

На этот раз отец бегло перелистал тетрадки и с презрением швырнул их на стол.

- Если бы во время войны солдаты исполняли воинский долг подобным образом, мы никогда бы не победили фашистов, – он дал волю своему гневу. – Бойцы, не исполняющие долг – предатели! Таких судил военный трибунал и, в назидание другим, очень сурово наказывал.

- Я исправлю двойки и больше не буду их получать, – пролепетал Володька.

- В этом нет сомнений.

- Накажи меня, как хочешь, но не ругай дядю Сашу, – с отчаянием попросил он. – Один я во всем виноват!       

- Значит, так! – принял решение отец. – На самокате я ставлю «крест»! Никаких гуляний до тех пор, пока не сдашь выпускные экзамены! Сдашь плохо – самоката не увидишь никогда!

- Дядю Сашу не наказывай!

- Марш прочь с моих глаз, двоечник!

 

                           *                         *                           *

 

Вот и наступила пора долгожданных и устрашающих своей загадочностью выпускных экзаменов, и первого из них: арифметики.

Мать одела Володьку в новые черные брюки, белую рубашку и курточку, на днях сшитую из старой отцовской парадной шинели. Сама повязала тщательно отглаженный шелковый пионерский галстук.

- Экзамен – это праздник! – объяснила она. – Идти на него следует красивым и с хорошим настроением.

Валерка, которому назавтра тоже предстояло сдавать первый экзамен за семилетку, скривился.

- Какой праздник, когда все дрожат от страха, будто зайцы!

- Дрожит тот, кто лоботрясничал и не уверен в своих знаниях. – Мать причесала Володьку и удовлетворенно улыбнулась. – Правильно, Володя?

- Откуда мне знать? Я на экзамен иду первый раз в жизни. Вдруг попадется трудный билет.

- Обязательно попадется, – съехидничал Валерка. – По закону подлости всегда попадается то, что хуже всего знаешь.

- Не слушай его, Володя! Ты все знаешь и со всем справишься.

… В классе за учительским столом сидела экзаменационная комиссия: Анна Игнатовна и две учительницы младших классов. Перед ними лежали билеты – по числу сдающих экзамен учеников. Те заходили в класс по журнальному списку, брали билет и садились на свои обычные места.

Когда билетов не осталось, Анна Игнатовна встала из-за стола.

- Каждому на парте положены два листочка – черновик и чистовик, – объяснила она. – Сначала вы решаете задание билета на черновике и проверяете. Потом аккуратно переписываете на чистовик. Время экзамена – один час. Кто выполнит задание раньше, может сдать билет с чистовиком и покинуть класс.

В Володькином билете оказалось две задачи и три примера – все простые. За двадцать минут он решил их, стал переписывать на чистовик, но тут Костя Спицин подсунул ему свой билет и зашептал.

- Помоги мне, успеешь свои примеры на чистовик переписать.

Костин билет Володька решил легко и снова взялся за чистовик. Тут с задней парты ему подсунули другой черновик, где не было решено ни одного задания. Анна Игнатовна заметила его движения и подошла к нему, но Володька успел незаметно спрятать чужой черновик в парту.

- В чем дело, Самарин? Почему вертишься? – Не нашла ничего предосудительного. – Ты мешаешь работать другим ученикам.

Учительница вернулась на свое место, а он взялся решать чужие задачи. Справился быстро, но Анна Игнатовна не спускала с него глаз. Пришлось ловить удобный момент, чтобы вернуть черновик в задние ряды. Это удалось, когда до конца экзамена осталось пять минут. Володька заторопился, рука задрожала, вместо букв и цифр пошли каракули. Хуже того, в спешке он ко второму примеру приписал решение третьего. Перечеркнул, стал переписывать заново. В срок уложился, но чистовик выглядел хуже черновика.

Одноклассники толпились в коридоре, оживленно обсуждая свои билеты. Все весело смеялись. Только Володьке смеяться не хотелось. Перед его глазами стоял расчерканный чистовик, за который он сам себе не поставил бы и четверки.

Костя благодарно похлопал его по плечу.

- Спасибо, Володька! Ты молодец! Здорово задачки щелкаешь! Если бы не ты, я бы двойку отхватил.

Володька нервно дернул плечом и отвернулся от соседа по парте.

Спустя полчаса Анна Игнатовна позвала всех в класс и объявила результаты экзамена. Когда дошла до Самарина, сделала паузу.

- Столь безобразного чистовика мне на экзаменах видеть не доводилось. Несмотря на правильно решенные задания, комиссия долго совещалась, определяясь с оценкой. В итоге мы согласились поставить тебе, Самарин, завышенную оценку – четыре. Экзамен, Володя, – это не только проверка знаний, но и проверка внимательности, аккуратности и дисциплинированности. Здесь твои успехи посредственны.

Получивший пятерку, Костя Спицин зашептал в ухо.

- Ерунда! Ты, Вовка, все равно в нашем классе самый лучший отличник! – И, словно искупая свою вину перед ним, выдал тайну. – Ты знаешь, кому еще билет решил? Пургену! Из-за него ты четверку получил.

- Какая мне разница, пятерка или четверка! – напустил на себя равнодушие Володька, хотя ему было очень обидно сдать экзамен хуже Спицина и Пургена. Еще обиднее стало, когда к нему подошел Пурген и злорадно ухмыльнулся: « Дурачок ты, Самарин! »

Мать ждала Володьку с нетерпением.

- Можно поздравить с пятеркой?

- С четверкой.

- Почему?! Что-то не решил?

- Решил все и раньше всех. Просто не успел аккуратно переписать на чистовик.

- Раньше всех решил, а переписать не успел – непонятно!

- Я другим помогал билеты решать.

- Вот, как! – мать покачала головой. – Сам погибай, а товарища выручай? Ты поступил очень плохо!

- Помогать другим – плохо?

- Помогать – хорошо, а вот, обманывать экзаменационную комиссию – плохо! Тот, кому ты помогал на экзамене, больше знаний от такой помощи не обретет, зато поймет, что чужим трудом можно легко получить незаслуженные блага. Дурачок ты, Володька!

 

Глава 8.

Нет праздника лучше летних каникул! Три месяца не надо учить уроки, можно с утра и до позднего вечера заниматься любимыми делами и спать, сколько душе угодно. Особенно радостно встречать каникулы, успешно окончив учебный год.

Та история с четверкой по арифметике помогла Володьке сдать остальные экзамены на пятерки. После экзаменов Анна Игнатовна собрала класс на свой последний урок. Раздала всем табеля и сказала каждому ученику прощальные слова. Для Володьки тоже нашла доброе слово: «Ты, Самарин, очень способный мальчик! Но я желаю тебе в дальнейшем более терпимо относиться к недостаткам своих товарищей». Генка Пууринен при этом хмыкнул, будто учительница сказала что-то смешное. Володька сделал вид, что не услышал обидной выходки своего недруга. Рассудил –  не стоит портить себе праздничное настроение, ведь он с Пургеном не увидится целое лето.

Родители остались довольны его успехами. Отец снял свои запреты, и отныне Володька мог гонять на самокате, играть во все, что вздумается, и пропадать на улице до самой ночи. Из множества развлечений ему больше всего нравилось топить в реке камнями пустые консервные банки. Он представлял банки фашистскими линкорами, а камни – снарядами нашей артиллерии и так наловчился метать камни, что пускал банки на дно со второго или третьего броска.

Еще, в награду за успехи в учебе, дядя Саша научил его делать воздушного змея из бумаги, фанерного шпона, ниток и веревки. Запускать змея было очень весело. При хорошем ветре он поднимался высоко в небо и начинал смешно, как шаловливый щенок на поводке, метаться из стороны в сторону, словно желая оторваться от нитки и улететь. При этом нить туго натягивалась и сердито гудела. Но стоило ослабить нитку, змей тотчас терял силу и злость и падал подстреленной птицей. За такие проказы он заслужил от хозяина прозвище «Оболтус».

Очень нравилось Володьке наблюдать с моста за кораблями, которые ремонтировались на судоверфи. Особенно притягивали военные корабли с высокими бортами, красивыми надстройками и пушками на носу и корме. На кораблях всегда происходило что-то загадочное: сверкали огоньки электросварки, бегали матросы с развевающимися ленточками на бескозырках, звенели склянки, вдоль бортов качались люльки с малярами. Иногда корабли отваливали от причальной стенки и уходили в море, распуская крутые усы волн и поднимая за кормой огромный бурун.

Когда известные игры наскучивали, Володька старался придумать новые, но это было не просто, и тогда он вспоминал отца, сказавшего ему: « Каникулы – дело серьезное, и, чтобы они прошли интересно и с пользой, к ним следует готовиться заранее», и жалел, что не сообразил спросить, как понимать «готовиться заранее».

 

                         *                         *                         *

 

30 мая за ужином мать сделала ошеломляющее заявление.

- Послезавтра мы уезжаем в Кисловодск. У отца – хроническая язва желудка, ему необходимо пройти курс санаторного лечения. Вы уже вполне взрослые ребята, и, мы считаем, сможете прожить без нас один месяц.

- Как – без вас? А что мы будем кушать? – растерялся Володька от подобного сюрприза.

- Денег оставите? – Валерка выразил свое беспокойство более конкретно.

- Обедать, ужинать и забирать молоко для завтрака будете у тети Клавы. Захотите перекусить – в доме остается достаточно сахара, консервов, картошки и других продуктов. Дядя Саша будет вас контролировать и помогать решать возникшие трудности. Если почувствуете недомогание, обращайтесь к Илье Ефимовичу. С ними мы договорились.

- Ты, Валера, как старший брат, остаешься главным, – вступил в разговор отец. – За все, что вы натворите дурного, спрос будет с тебя. – Он вынул из бумажника сто рублей и передал Валерке. – Вот вам деньги на хлеб, кино и другие непредвиденные расходы на двоих.

Валерка радостно схватил деньги.

- Можете ехать, хоть на все лето. Порядок будет!

- Похоже, отец, нас с тобой выпроваживают, – насторожилась мать. – Это очень подозрительно.

- Естественно! Парни хотят пожить самостоятельно, – улыбнулся тот. – Пусть попробуют, а мы оценим, насколько они взрослые.

Желание поделиться потрясающей новостью с Мишкой распирало Володьку.

- Мои родители уезжают на целый месяц! – выпалил он, едва увидел друга. – Теперь я смогу делать все, что захочу.

- Что ты захочешь делать такого, чего не можешь при родителях? – удивился Мишка.

Володька пожал плечами.

- Пока не знаю. Что-нибудь… интересненькое! Не все же время ловить сачком на отливе камбалят для твоего кота? Надо подумать. И ты тоже думай, а то все я да я.

Друзья, стали думать. Мишка – на камне, а Володька – прохаживаясь перед ним.

       В самом деле, размышлял Володька, что нельзя делать при родителях, если они разрешают все, кроме пакостей? Я и без них  не собираюсь творить ничего плохого.

- Сдаюсь! – признался Мишка. – Ничего в голову не лезет.

Зато Володьку осенило. Он даже подпрыгнул от радости.

- Придумал! Мы с тобой пойдем в поход.

- За чем?

- Ни за чем, а просто – в поход. Уйдем куда-нибудь в лес, найдем красивое место, будем жечь костер, ловить рыбу, варить уху, печь картошку, а ночевать в шалаше. Правда, я здорово придумал?

Мишкины глаза загорелись азартом.

- Я знаю место, где есть красивое лесное озеро. Мы с мамкой туда каждую осень за грибами и ягодами ходим. Только к походу надо хорошенько подготовиться: накопить еды и всякого другого. У тебя компас есть?

- Нет, но его можно купить.

- Деньги нужны.

Деньги нужны, согласился Володька. Сто рублей есть у Валерки, но он, конечно, не даст. Копилка – пустая. Зато деньги можно заработать!

- Будем собирать и сдавать металлолом, вот и – деньги!

- Тогда надо посчитать, сколько денег нам нужно заработать для похода.

Володька сбегал домой, принес карандаш, листок бумаги и стал составлять список всего самого необходимого.

Компас, двадцать пять рублей.

Рыболовная леска, два мотка, тридцать два рубля.

Рыболовные крючки, одна упаковка.

Спички, два коробка.

Черный хлеб, одна буханка, один рубль сорок пять копеек.

Белый хлеб, одна буханка, два рубля двадцать копеек.

Фруктовый чай, два брикета, один рубль сорок копеек.

Говяжья тушенка, две банки, двадцать девять рублей шестьдесят копеек.

Всего: сто три рубля восемьдесят пять копеек.

- Ужас, как много! – испугался Мишка. – За килограмм железа дают тридцать копеек. Значит, нам надо сдать триста пятьдесят килограммов!

- Можно сдать медь и алюминий, они – дороже.

Мишка вновь подсчитал.

- Алюминия надо сдать семьдесят килограммов, а меди – тридцать пять! Это нереально.

- Начнем искать и найдем, – заупрямился Володька. Он не желал отказываться от своей гениальной идеи. – Вон, видишь, у берега танк из воды торчит. С него что-то свинтим.

- Все, что было можно, с танка давно свинтили и отломали – не одни мы такие умные. Железки надо искать там, где их часто выбрасывают: у гаражей, мастерских, на свалках, во дворах частных домов, – здраво рассудил Мишка. – Как только твои родители уедут, сразу начинаем искать.

 

                  *                              *                              *

 

Радоваться отъезду родителей, подобно избавлению от чужих нелюбимых людей, – очень предосудительно. Но, как ни старался Володька скрыть свою радость, она прорывалась помимо его воли. В нетерпеливых взглядах на часы. В суетливой инициативе помочь вынести приготовленный багаж. В неубедительном объяснении нежелания проводить родителей до вокзала. В рассеянном выслушивании последних наставлений.

Помахав рукой отъехавшей «Победе», Володька тотчас приступил к делу. Сначала обследовал торчащий из воды танк. Железная махина была столь же монолитна и неделима, как держащие ее скалы. За ближайшими сараями, кроме ржавых консервных банок и кусков проволоки, ничего не нашлось. В остове бывшего госпиталя, торчащего за бараком Дома культуры имени Кирова, железа было много: гнутые балки потолочных перекрытий; остов кухонной плиты, намертво вмурованный в бетонный пол; каркас лестничного марша; пожарная лестница, ходящая ходуном на наружной стене. Мишка знал, что говорил: на видных местах все, что можно, давно уже сняли, отломали и унесли…

Но важнее было, что Мишка правильно сообразил, где искать металлолом. За два дня приятели нашли восемь гнутых водопроводных труб, треснувший радиатор водяного отопления, туалетный сливной бачок, два мятых колесных диска от «полуторки» и много других железок. Набралась большая куча. На Мишкиной тележке за несколько рейсов они свезли добычу на приемный пункт «Вторчермета».

Приемщик, невысокий тощий дядька с красным морщинистым лицом и мутными глазами встретил их оскалом черных прокуренных зубов.

- Молодцы, пионеры! На какую школу записывать?

- Мы не для школы, мы для себя сдаем, – объяснил Володька.

- Для себя? Стало быть, за деньги?

- Ага! – подтвердил Мишка, – за деньги.

- Это зачем вам, шпанята, деньги понадобились? На какие такие дела?

- Надо! – буркнул Мишка.

- Надо, говоришь? – рассердился приемщик. – Небось на курево или другое какое безобразие? Ишь, деньги им нужны! Наворовали лом, а я давай, покрывай. А коли милицию вызову?

- Зовите, – обозлился Мишка. – Здесь ничего справного нет, ржавое все и ломаное. Не воровали мы, а подобрали выброшенное.

- Дяденька, примите! – взмолился Володька. – Нам надо леску и крючки купить, мы рыбачить хотим.

- Ну, смотрите, – подобрел приемщик, – ежели что, я вас живо найду и в милицию сдам.

Пока дядька не передумал, ребята сложили лом на весы.

- Сто тридцать кило! – объявил приемщик сумму трех завесов. – По тридцать копеек за кило – это тридцать девять рублей. – Полез в железный ящик, вытащил замусоленные бумажки. – Держите, рыбаки!

Пока приятели домчались до камня, их радость улетучилась.

- Мало заработали, всего на треть похода, – вздохнул Мишка. – Еще бы пособирать, да не знаю где. Мы все мои места обшарили.

- У военных железяк всяких полно, – подсказал Володька.

- У них не добудешь. Часовые мигом пристрелят.

Володька решил поговорить с дядей Сашей, который, ища подшипники для самоката, говорил про всякое негодное железо в его гараже.

Дядя Саша подтвердил.

- Этого добра у нас на полный грузовик наберется, но без разрешения начальства с территории части даже гайки не вывезти. Зачем тебе лом понадобился? – Выслушав Володькину версию про рыбалку, одобрительно кивнул. – На леску с крючками я, пожалуй, на «Победе» что-нибудь сумею вывезти.

К вечеру в дровяном сарае лежала груда старых подшипников, три гнутых диска от колес «Победы», три полуоси от заднего моста и корпус дифференциала «полуторки», – всего, по оценке дяди Саши, – восемьдесят килограммов.

Ошибся дядя Саша. На весах приемщика железо потянуло на шестьдесят два килограмма. Вместо ожидаемых двадцати четырех рублей ребята получили восемнадцать рублей шестьдесят копеек.

Узнав об этом, дядя Саша поморщился.

- Завтра в девять утра будьте на углу военного забора у реки. Есть одна штука алюминиевая, килограммов на тридцать. Я ее перекину, а вы не зевайте.

В назначенное время за забором что-то зашевелилось, звякнуло, и в ту же минуту наружу грузно перевалилась длинная серебристая лопасть пропеллера самолета. Тяжелая она оказалась. Ее тонкий верхний конец выскальзывал из пальцев, а нижний, с набалдашником в виде толстого кольца с наружной резьбой, больно резал руки. Кое-как вытащив лопасть наверх, приятели обессилено упали на траву.

- До приемщика не дотащим, – просипел Мишка, переводя дух.

- Хорошо, что эта штука такая тяжелая! – отозвался Володька. – Мы за нее много денег получим. Беги за своей тележкой.

- Сломалась тележка. Мамка ее на ремонт соседу отдала. Мы на ней оси погнули, когда наши железяки возили. Мамка, знаешь как, ругалась!

- Может, позовем на помощь Валерку?

- Ты что! – возмутился Мишка. – Тогда делиться деньгами придется, а нам самим мало. – Он вскочил на ноги. – Подожди, я сейчас.

Скоро он вернулся с куском толстой веревки в руках. Сделал из нее петлю, накинул за набалдашник, протянул один конец Володьке. С двумя остановками они дотащили лопасть до приемного пункта, постучали в будку.

Приемщик лениво вышел из нее.

- Где же вы такую штуковину раздобыли?

- Места знаем, – весело хихикнул Мишка.

- Завтра, поди, бомбу или пушку притащите? А может, самолет украдете?

- Мы не воруем. Этот пропеллер нам военные отдали, – на всякий случай оправдался Володька. – Он из алюминия.

- Вы лучше взвешивайте и деньги отсчитывайте, – осмелел Мишка.

- Цыц, малец! – рассердился приемщик. – Указывать мне будешь. Сейчас проверим, что у вас за алюминий. – Он достал из кармана синего рабочего халата подковку магнита, приставил его к лопасти, с демонстративным усилием оторвал. – Обманули вас, дурачков!  Видите, магнит притягивается.

- Дайте, я попробую, – Мишка потянулся к магниту.

- Много ты понимаешь! Железо это. Хотите, приму железом, а нет – уносите, – отрезал приемщик.

Володька с Мишкой озадаченно переглянулись.

- Ладно, принимайте железом, – согласился Володька.

За двадцать два килограмма друзья получили шесть рублей шестьдесят копеек. Молча,  вернулись к камню.

- Обманул нас этот гад! – с ненавистью процедил сквозь зубы Мишка. – Самолеты из железа не строят.

- Что будем делать?

- Деньги считать, вот, что! Надо же знать, сколько заработать осталось.

Подсчитали. Для похода не доставало тридцать девять рублей шестьдесят пять копеек.

- Ума не приложу, где нам такую сумму заработать? – расстроился Володька.

- А я знаю? – буркнул Мишка и поплелся домой.

 

                     *                         *                         *

 

Днем дядя Саша заехал к Самариным. Дома застал одного расстроенного Володьку.

- Справляетесь без отца с матерью?

- Все хорошо, дядя Саша.

- Почему такой невеселый?

- Пропеллер железным оказался. Приемщик его магнитом проверил, и магнит притянулся.

- То есть, как это – притянулся! Пропеллер дюралюминиевый, магнит к нему не должен притягиваться.

- Не знаю. У приемщика – притягивался.

- Эх, ребята! Надули вас! – дядя Саша взглянул на часы. – А ну, поехали к вашему приемщику.

На приемном пункте дядя Саша деловито обошел площадку, осмотрел кучи металлолома. Среди алюминиевой кучки нашел лопасть и решительно направился к будке.

- Подъем, командир!

- Что надо, служивый? – приемщик вскочил с топчана. Увидел за спиной сержанта Володьку и встревожился. –  Обед у меня. Нету приема. Завтра заезжай.

- Сам выйдешь или тебе помочь? – В голосе сержанта прозвучала недвусмысленная угроза.

Приемщик вышел из будки, глядя на сержанта с опасливой злобой.

- Ну, говори, что надо?

- Зачем детей обманул?

- Ты чего, сержант, тут раскомандовался. У себя в части командуй, а здесь я хозяин.

Дядя Саша сбросил с коромысла противовеса десятикилограммовую гирю, поставил движок весов на нулевое деление. Губка коромысла подскочила вверх и уперлась в рамку. Возвращенная гиря выровняла губки.

- Вот, твой первый обман! Каждый завес – десять килограммов в твою пользу. – Приволок лопасть, положил на весы, завесил. – Весы показали двадцать два килограмма. Он выхватил у приемщика магнит. Разумеется, тот не притягивался к алюминиевой лопасти. – Это – твой второй обман!

Приемщик побагровел и дохнул на сержанта винным перегаром.

- А ну-ка, убирайся отсель подобру-поздорову, покуда я милицию не вызвал. Ишь, разошелся! Твое какое дело? – и шмыгнул было в будку под внутренний засов.

Крепкая рука солдата ухватила его за шиворот и плотно прижала к дверному косяку.

- Милицию вспомнил, гнида? Два выхода у тебя: либо рассчитаешься с детьми по-честному, либо я тебя отделаю, как фрица в рукопашной, а потом сам милицию вызову.

Дрожащими руками тот притянул к себе рамку счетов, но его пальцы не справлялись с костяшками.

Дядя Саша отобрал у того счеты и подозвал Володьку.

- За сколько раз взвешивалось ваше железо? Какие деньги выплатил?

- В первую сдачу мы три раза загружали весы, во вторую – два. Всего за железо и пропеллер получили шестьдесят четыре рубля двадцать копеек.

Дядя Саша застучал костяшками счетов.

- Значит, так! – подвел он итог. – Общий обвес и обсчет составил пятьдесят шесть рублей сорок копеек. – Повернулся к приемщику. – Рассчитайся! – Тот медлил, и он грохнул кулаком по столу. – Быстро!

Приемщик полез в железный ящик…

У дома дядя Саша высадил Володьку.

- В следующий раз зови меня сдавать железки. А лучше, не связывайся с этим делом, Володя. Вырастешь, тогда и зарабатывай деньги.

 

                       *                         *                         *

 

Вечером приятели подсчитали доход: сто двадцать рублей шестьдесят копеек.

- На поход хватает, и еще остается, – просиял Володька.

- Спасибо дяде Саше! – отдал должное Мишка. – Я знаю, где можно медь взять.

- Зачем теперь она нам?

- Лишних денег не бывает.

- Где ты медь нашел?

- У мамки на работе электромотор сгорел, и его выбросили на свалку. Внутри мотора полно меди – килограммов десять, а может, и больше. Пойдешь со мной?

- Воровать –  не пойду.

- Воруют – хорошее, а на свалку выбрасывают плохое, никому не нужное.

Если на свалку выбрасывают ненужное, то подобрать брошенное – не воровство, а лишние деньги и ему не помешают, подумал Володька и согласился.

В восемь вечера следующего дня друзья пошли на разведку. По словам Мишки, в этот час на лесокомбинате идет смена караула, и за свалкой никто не следит.

Они дошли до конца улицы Ленина, повернули налево, миновали двухэтажное здание конторы и широкие железные ворота въезда на территорию лесокомбината. Из-за высокого забора торчали кирпичные коробки цехов и огромные бочки стружконакопителей – циклонов. Доносились визги циркулярных пил, громыхание кантуемых бревен, ритмичное скрежетание пилорам.

Мишка уверенно повел вдоль забора, на углу повернул направо. Забор оборвался у невысокого крутого обрыва, под которым тускнело полузаросшее озерцо, и перешел в колючую проволоку. Сквозь нее виднелись груды древесных отходов, битого кирпича, ломаных ящиков и остовы разобранных станков и механизмов.

- Пришли! – объявил он. – Я полезу на разведку, а ты жди меня здесь.

Володька помог Мишке подлезть под нижнюю нить «колючки», и тот вскоре исчез из виду. Долгое время было тихо.

«Ага, попался! » – вдруг раздался торжествующий женский голос, и вслед за ним – громкое Мишкино нытье: «Тетенька, отпустите! » Голоса стали удаляться. Володька вскочил, побежал вдоль «колючки» и в промежутках между грудами отходов увидел женщину в темно-синей шинели с винтовкой за плечом. Держа Мишку за воротник, она вела его в глубь территории, а тот не сопротивлялся…

 

                      *                            *                             *

 

Проскользнув под забор, Мишка ползком добрался до груды разбитых ящиков. Закрутил головой, прислушиваясь. Ничего не настораживало. Неподалеку виднелись остовы станков. Сгоревший электромотор должен валяться где-то среди них. Мишка встал на четвереньки и начал обшаривать железный хлам. Нечаянно наступил коленом на что-то острое и продолжил поиски на корточках. Тишина вселила в него уверенность, и он, забыв об осторожности, встал в полный рост, время от времени присаживаясь на корточки перед заинтересовавшим его предметом. Потому не заметил, как к нему подкралась охранница и ухватила за воротник.

- Ага, попался! – торжествующе вскричала она. – Что ты тут проказничаешь?

Мишка судорожно и безуспешно крутанулся.

- Тетенька, отпустите! – громко, чтобы услышал Володька, заныл он, увидев перед собой стрелка ВОХР в форменной темно-синей шинели и винтовкой за плечом. – Я ничего не ворую.

- А ну-ка, пойдем в караулку, там разберемся, – прикрикнула та и поволокла за собой.

- Отпустите, больно! – соврал Мишка, надеясь вырваться.

- Я отпущу, а ты – деру? Не упирайся, и больно не будет.

Мишку доставили в комнату начальника караула.

- Вот, Иван Сидорович, поймала диверсанта! – доложила стрелок, отпуская воротник злоумышленника.

Начальник караула, пожилой мужчина в форме ВОХР и с наганом на поясном ремне, встал перед Мишкой.

- Спасибо за службу, Захаровна! Оставляй мальца, буду с ним разбираться. – Нацелил на задержанного суровый взгляд. – Кто такой? Зачем забрался на охраняемую территорию? – Тот угрюмо молчал, и начальник караула добавил металла в голосе. – Не признаешься! Стало быть, верно стрелок доложила – диверсант! С диверсантами у нас строго: сначала – здесь под замок до приезда органов, потом – в тюремную камеру, а дальше – всякое может быть.

Нарисованная дядькой перспектива, особенно «всякое может быть», Мишке очень не понравилась.

- Никакой я не диверсант! – заволновался он. – Хотел гайки на грузила найти.

- Красиво врешь! Небось про гайки у писателя Чехова вычитал?

- Не знаю я никакого Чехова. Донку хотел сделать, чтобы кумжу ловить, а без грузила донки не получится.

- Может, гайки искал, а может, что другое. Как звать тебя, не признаешься. Значит, нет тебе никакой веры. Честным советским людям имя свое скрывать не надо, они своими именами гордятся.

- Я свой, советский! Мишкой меня зовут.

- Может, фамилию назовешь, и где живешь?

- Фамилия – Бирча, а живу на Первомайской улице в шестом доме.

- Бирча,.. Бирча?.. – начал вспоминать начальник караула. – Ион Бирча не твой ли отец?

- Мой. Только он умер два года назад.

-Знал я твоего батьку: воевали вместе. Бирча Елизавета, что у нас на кране работает, не твоя мать? – Мишка кивнул. – Мать у тебя тоже хорошая. Что же ты, Мишка, родителей своих позоришь? Сегодня воришкой за гайкой залез, а завтра за чем-нибудь другим заберешься. Так прямой путь в тюрьму начинается!

- Ничего другого мне не захочется, а гайки ненужные мне на донки нужны были, – упрямо врал Мишка. – На свалке они все равно пропадают.

- Не верно ты рассудил! Не на свалку ты залез, а на склад металлолома. Все, что там лежит, ждет своего часа для отправки на переплавку. Растащи все по гайкам, плавить станет нечего, и новых станков не появится.

- Я не знал, что свалка – это не свалка, а склад.

- Что тебе гайки на грузила понадобились, я понимаю. Не понимаю, почему не пришел и не попросил. Разве бы я тебе отказал? Ни за что! – Иван Сидорович открыл ящик стола, порылся в нем и протянул Мишке две новых тяжелых гайки. – Держи! – Ошарашенный столь неожиданным предложением, тот не пошевелился. – Держи-держи, они для грузил в самый раз будут. – Он надел на голову форменную фуражку и взял Мишку за руку. – А теперь пойдем со мной, Мишка Бирча.

- Куда? – вздрогнул тот.

- На проходную. Без пропуска тебя без меня не выпустят. – Иван Сидорович вывел Мишку на улицу и слегка подтолкнул в спину. – Иди домой. И впредь ходи правильными дорогами.

Мишка пошел. Слезы потекли по его щекам, а он не мог понять – почему, когда все благополучно закончилось. Сунул руку в карман, вытащил не нужные ему гайки. Хотел выбросить, но передумал.

 

Глава 9.

Друг пропал. Два дня Володька ждал Мишку на камне, сторожил у «водопоя», бродил у калитки – тот не давал о себе знать. Однажды Володька зашел к нему домой, но никто не отозвался на стук.

«Мишку арестовали! » – решил он, и ему сразу представилось, как тот сидит на холодном бетонном полу в тесной тюремной камере без окошка, освещенной тусклой лампочкой. Перед ним стоит кружка с водой, прикрытая черствым куском хлеба, но Мишка не притрагивается к еде, потому что лицо его разбито, и он не может раскрыть рот. Вот, со скрипом открывается дверь в камеру, Мишку ведут по длинному коридору в кабинет к усатому следователю, усаживают на стул. Следователь направляет ему в лицо яркий свет настольной лампы и требует сознаться в страшном преступлении и выдать сообщников. Мишка молчит, и тогда его выводят во двор тюрьмы, следователь достает пистолет…

От нарисованных воображением картин по спине Володьки побежали холодные мурашки. «Мишка сбежал и теперь где-то прячется! » – придумал он менее страшный итог Мишкиного ареста и немножко успокоился.

Человек в беде всегда хочет поделиться о ней с кем-нибудь. Володька хотел рассказать Валерке о беде с Мишкой, но брат с утра до позднего вечера где-то пропадал, а возвращаясь домой, сразу ложился спать. На третье утро Валерка никуда не спешил и был в хорошем настроении.

- Где ты целыми днями шляешься? – сердито спросил его Володька.

- Гуляю с ребятами, а тебе-то что?

- Что-нибудь натворишь, арестуют, потом ищи тебя.

- Не арестуют, мы ничего такого не делаем.

- А что вы делаете?

- Секрет!

- Знаю я твои секреты. В карты на деньги играете или в пристенок. Видел я на столе монетки битые. От ста рублей, наверное, уже ничего не осталось.

Валерка самодовольно ощерился.

- Что я – дурак, проигрывать? Мне Вадька Бахрак из второго подъезда уже двадцать рублей должен, а Серега Лесик – шесть!

- А еще чем занимаетесь?

Валерка с подозрением – не подвох ли? – посмотрел на брата. Тот лениво жевал сыр с булкой, и его глаза отражали простое любопытство.

- Вчера, например, в баню ходили голых теток смотреть, – хихикнул он.

- Не ври. В баню в женский день мужчин не пускают.

- Мы не в саму баню ходили. Мы в окошке краску отскребли, глазок сделали и в него подсматривали.

- Там окошки высоко расположены, вам не достать до них, – снова не поверил Володька.   

- А мы друг другу на плечи вставали по очереди.

- Что же вы там такого! увидели?

- Я же говорю – голых теток! Представляешь, сидят на лавках, водой из шаек обливаются. Задницы, как шкафы, мокрые волосы, будто мочала, а как намылятся, так – умора! Бабы Яги в мыле! Никогда не думал, что голые тетки такие страшные!

- Вот, я маме расскажу, будет тебе – умора.

- Если расскажешь, будешь последней сволочью! – обиделся брат.

Володька примирительно улыбнулся.

- Не бойся, не расскажу. Я просто пошутил.

Валерка с облегчением пригрозил кулаком.

- Дурак ты, Володька, и шутки твои – дурацкие. Потому и рожа у тебя кислая.

- Не кислая, а расстроенная. Мишку арестовали!

- За что?!

- Мы с ним на лесопилку за медью пошли. Я ждать остался, а он под забор полез. Его охранница сцапала и куда-то увела. Два дня прошло, а он не показывается. Наверное, сидит в тюрьме.

- Зацапали – не арестовали, – небрежно отмахнулся Валерка. – Кому вы, малолетки нужны? Уверен, отпустили твоего Мишку. Сидит теперь дома и боится на улицу выйти.

-  Я вчера к нему заходил, но никто дверь не открыл.

- Спал или в туалете сидел.

       Володька помыл посуду, вышел во двор, уселся на свой камень. Тошно одному. Так тошно, что ничего делать неохота. И никому нет дела до Мишкиной беды – вокруг все, как обычно. Шумит вода на порогах. Ползут по течению нескончаемые белые полоски пены. Лениво плещется волна в прибрежный гранит. Но нет, не все, как обычно. У верхней гряды порогов появились лодки с рыбаками. Вчера не было, а сегодня их больше десятка собралось. «Странно! » – успел подумать Володька, как кто-то шлепнул его по плечу. Он резко оглянулся и едва не свалился с камня – Мишка!

- Тебя выпустили из тюрьмы?

- Меня туда и не забирали, – пробурчал Мишка, присаживаясь рядом.

- Я тебя два дня искал, домой к тебе стучал. Где ты пропадал?

- Нигде не пропадал, дома был. Мамка, как узнала, что меня на лесопилке сцапали, отлупила и гулять запретила.

- Сильно отлупила?

Мишки слез с камня и спустил штаны.

- Смотри!

Весь его зад был исполосован.

- Чем это тебя так?

- Куском провода, что мамке в руки попался.

- Это лучше, чем в тюрьму попасть, – с облегчением вздохнул Володька. – Когда тебя тетка с ружьем тащила, я думал, что не скоро тебя увижу.

- Та охранница грозила меня в милицию сдать, но ее начальник добрым оказался. Поругал и отпустил. Даже две гайки подарил.

- Гайки-то зачем?

- Я ему соврал, что за гайками для грузил полез. Вот, он и подарил.

- Ты на меня не обижаешься?

- За что? Я сам виноват, что попался. Надо было чаще оглядываться.

Легко стало Володьке, будто с души тяжелый камень свалился.

- В наш поход мы пойдем?

- Не знаю. Корюшка на нерест пошла. Мамка велела наловить побольше. Она эту рыбу на зиму солит. Сейчас корюшка у порогов кишит. – Мишка выдержал паузу. – Я к тебе за деньгами пришел. Удочку надо смастерить. Все равно мы в поход собирались леску и крючки покупать. Ты не бойся, я и тебе удочку сделаю, и вместе ловить пойдем.

- Я не умею.

- Научу, невелика хитрость. Денег дашь?

Володька сбегал домой и принес пятьдесят рублей. Мишка степенно спрятал деньги в карман штанов.

- Завтра в семь утра по отливу идем на рыбалку.

 

                          *                          *                             *

 

В семь утра Мишка постучал в окно. На его плече лежали две удочки, в руке болталось оцинкованное ведро. Володька выскочил во двор.

Весь берег от «водопоя» и до верхних порогов был плотно забит рыбаками. Не обращая внимания на соседей, они орудовали удилищами, то и дело, вытаскивая из воды сверкающую серебром узкую длинную рыбешку. Десятка два лодок хаотично выстроились под порогами. Несколько человек оседлали выступающие из воды камни внутри заливчика, врезавшегося в берег между пекарней и воинской частью. Друзьям пришлось изрядно потрудиться, чтобы отвоевать себе подходящий пятачок.

Мишка вытащил из ведра банку с червями, зачерпнул в него воды, надежно установил среди камней. Размотал удочки, одну протянул Володьке.

- Не стой столбом. Наживляй червя и лови.

- Как?

- Смотри, как другие ловят и учись, – проворчал Мишка, но показал, как следует цеплять червя на крючок.

С замиранием сердца Володька закинул удочку и впился глазами в поплавок. Он не успел перевести дыхание, как поплавок стремительно нырнул.

- Подсекай! – подсказал Мишка.

Что было силы, Володька рванул удилище вверх. Сверкнув чешуей, корюшка, словно выпущенная из катапульты, взмыла в небеса, описала крутую дугу и упала за его спиной.

- Ну, молодец! Ай, да мастер! – засмеялись соседние рыбаки.

- Ловкач! Сразу на сковородку кидает.

- Парнишке летучая рыбка попалась.

Володька сконфузился, а Мишка снял с крючка пойманную рыбу, бросил ее в ведро и объяснил.

- Подсекать надо легким рывком кончика удилища, а потом – спокойно вытаскивать. Вот, так! – Он ловко подсек свою рыбку и вынес ее прямо себе в руки.

 Постепенно у Володьки стало получаться, и даже скользкого извивающегося червя он приноровился насаживать на крючок, как все, не опуская удилища на землю.

Ведро медленно заполнялось. Мишка ловил, как заведенный: бесстрастно и без пауз, почти с каждого заброса снимая по две корюшки.

- Может, хватит? – предложил Володька, когда ведро заполнилось до половины.

- Мне надо наловить пятиведерный бочонок, – мотнул головой Мишка, – а корюшка идет недолго.

- Куда она денется? Вон ее сколько! – Володька кивнул на воду, сквозь которую хорошо просматривалось мельтешение рыбьих спинок.

- Вся эта рыба на приливе вверх уйдет.

Тут к Володьке в голову пришла гениальная мысль.

- Надо корюшку сачком ловить. За день на свой бочонок наловишь.

- Народу разрешено ловить корюшку только на удочку, иначе можно всю рыбу извести и на будущий год ловить будет нечего. Для таких умников, как ты, специальный строгий закон придуман.

Время приблизилось в одиннадцати дня. Вода начала заметно прибывать. Клев резко ослаб. Рыбаки дружно принялись сматывать удочки и, отягощенные богатым уловом, расходиться. Приятели последовали их примеру. Вдвоем они вынесли почти полное ведро на ровный берег.

- Сколько штук ты поймал? – деловито поинтересовался Мишка.

- Я не считал.

- Тогда как я отдам тебе твой улов?

- Забирай все себе. Быстрее наполнишь свой бочонок, и мы пойдем в поход.

- Вечером еще рыбачить придешь?

- Конечно! Мне такая рыбалка очень понравилась.

 

                                   *                       *                      *

 

С вечерней рыбалки Володька вернулся в двенадцатом часу ночи. Валерка не спал – ждал его.

- Где тебя черти носили? Я весь испереживался! – словами матери напустился он.

- С Мишкой на «водопое» корюшку ловил.

- Где же твой улов?

- Мишке отдал. У нас ведь готовить некому.

- Надо было тете Клаве отнести, она бы нам пожарила.

- Утром я снова на рыбалку пойду и в обед отнесу.

Валерка успокоился.

- Поставь чайник и лопай бутерброды с колбасой. Я тебе на столе три штуки оставил.

Володька включил плитку, поставил чайник. Он успел умыться, переодеться, а чайник не нагревался. Володька снял чайник с плитки и увидел, что спираль перегорела. В таких случаях мать скручивала концы спирали, и плитка нагревалась, как ни в чем не бывало.

- Валерка, плитка сломалась! – позвал он брата.

Кончики спирали доступно торчали из канавки, скрутить их не составляло труда. Брат не спешил на зов, и Володька решил сам отремонтировать плитку. Поддел ногтем один конец, взялся за другой. Разряд тока пронзил его, судорожно затряс. Ноги подогнулись. Не успев ни о чем подумать, Володька рухнул на пол.

В этот момент Валерка зашел на кухню, увидел брата на полу, вынутую из канавок спираль, и сразу все понял. Метнулся к плитке, выдернул вилку шнура из розетки и упал на колени перед бесчувственным Володькой, с ужасом вглядываясь в его меловое лицо. Потом приподнял брата за голову и шлепнул ладонью по щеке. Тот вздрогнул, открыл глаза и с трудом уселся на полу.

- К-к-кажется м-меня т-т-током ш-ш-шибануло?

Валерка прижал его голову к груди и заплакал. От счастья, что тот – живой!

- Какой же ты балбес, Вовка! Надо было сначала вилку выдернуть.

- Я з-з-забыл.

- Тебя чуть не убило!

Теперь Володька заплакал, и тоже от счастья, что – живой! Зато Валерка сразу утер свои слезы – негоже распускать нюни перед младшим братом! Поднял того на ноги, усадил на табурет.

- Как ты?

- Хорошо! – бодро и уже не заикаясь ответил Володька. – Что-то мне расхотелось пить чай. Лучше я спать пойду.

Заснул он почти сразу. А Валерке не спалось. Он то и дело вскакивал с постели, подходил к брату и прислушивался – дышит ли? Сморенный усталостью, заснул под утро.

 

                           *                         *                           *

 

В семь утра Володька проснулся. Слегка болел ушибленный затылок. Он вспомнил, как вчера его ударило током, и облизнул вдруг пересохшие губы. Подошел к спящему брату, поправил на нем сползшее одеяло, плотнее задернул занавески на окне. «Хороший у меня брат! – с нежностью подумал он. – Сильный, добрый, смекалистый! Не дружит со мной, зато всегда помогает и выручает. Вчера даже от смерти спас! За такое ему можно все простить, ни на что не обижаться и ничего не пожалеть! »

На цыпочках Володька прошел на кухню, вскипятил чайник на исправленной братом плитке и позавтракал. Потом написал записку: «Валерик! Я себя хорошо чувствую. Ушел на рыбалку. Приходи на обед к тете Клаве, будет жареная корюшка. Самая вкусная – тебе. Я. »

В этот раз рыбаков на берегу оказалось меньше, и ребята легко нашли себе удобное место. Мишка из лески сделал для Володьки кукан и отдал ему банку с червями, а сам решил рыбачить на другую наживку – мелко нарезанное сырое мясо.

Клев снова был отменным, и обретенные навыки позволяли Володьке таскать рыбу почти на-равных с другими рыбаками. К концу рыбалки его кукан превратился в длинную и тяжелую гирлянду, на которой висело семьдесят три рыбки. Гордый собой, он понес улов к тете Клаве. Серебряная гирлянда висела у него за спиной на палке через плечо и грузно раскачивалась в такт шагам. Володьке казалось, что все прохожие с завистью смотрят на богатую добычу и восхищаются его рыбацким мастерством.

- Бог ты мой! – воскликнула тетя Клава, вывалив корюшку в таз. – Да куда же нам столько! Сразу не съесть, а хранить негде.

- Пожарьте побольше, остальное –  засолите, как Мишкина мама, – посоветовал он.

- Пожарить, я пожарю, а солить не стану. Это не селедка, вкус не тот. – Она черпнула ковшом по дну ведра с водой и рассердилась на свою восемнадцатилетнюю дочь. – Ну, Верка, ах, бездельница! Обещала утром воды привезти и не сделала. Ей бы только хвостом крутить!

А Володька обрадовался. Не один раз он пытался привезти воду тете Клаве, но Вера отнимала у него тележку, считая его слишком маленьким для такой взрослой работы.

- Давайте я привезу, тетя Клава, – вызвался он.

- Силенок не хватит с бочкой справиться, – отмахнулась та.

- Хватит! Я справлюсь, честное слово! Ну, разрешите.

- Ладно, поезжай, – согласилась тетя Клава, – но больше половины бочки не наливай.

Володька выскочил во двор, схватил тележку с пустой столитровой бочкой и, пока тетя Клава не передумала, потащил ее на «водопой». Легкая тележка весело жужжала подшипниками, громко звенела ведром, гулко громыхала порожней бочкой.

Люди на «водопое» наполняли свои емкости доверху, и Володька тоже налил бочку дополна. На ровной дороге тяжелая тележка катилась с натугой, но послушно. Зато на поворотах упрямилась: не хотела поворачивать и проваливалась колесами в щели между досок тротуаров. Приходилось бросать веревку, хватать застрявший край обеими руками и, напрягая все силы, вытаскивать застрявшую тележку. Вода в бочке выплескивалась, пальцы скользили, а спина ныла от перенапряжения. Иногда взрослые прохожие помогали ему, и он медленно приближался к дому тети Клавы.

Почти добравшись до цели, Володька увидел впереди трех мальчишек с палками в руках. Они азартно рубили лопухи и весело смеялись. Это были Пурген, Васька и Толька. Те тоже узнали в водовозе Володьку, бросили отчаянную сечу и медленно направились к нему.

Встав напротив, Пурген зло ощерился.

- Воду везешь?

- Ну, везу.

- По нашей территории везешь, а мы тебе не разрешали.

- Территория общая.

- Мы здесь живет, значит, наша. У твоего дома мы не гуляем, и ты тут не появляйся.

- Хотите – гуляйте, вам никто не запрещает.

- Да, что с ним разговаривать! – встал рядом с Пургеном Васька. – Он – не понимает! Проучить его надо: воду вылить, – он взмахнул палкой, – и порубить на мелкие кусочки.

Толька тут же подскочил к тележке и ухватился за край бочки.

- Не трогай! – остановил того Пурген. – Это бочка тети Клавы Уховой, тетки моей матери.  «Водовоза» побьем и –  хватит.

Володька прижался спиной к забору и, не спуская глаз с троицы, попытался оторвать доску, но та держалась прочно. Тем временем, воинственно поигрывая палками, недруги окружили. Драки не миновать, понял он и выставил вперед кулаки.

Пурген отбросил палку и с криком «Бей! » бросился на него. Яростно замелькали кулаки. Удары посыпались на Володьку со всех сторон, и многие достигали цели. Он, как мог, отбивался, не ощущая боли, и тоже иногда попадал. «У-у-у! » – взвыл Васька и отскочил, размазывая по лицу кровь, хлынувшую из носа. Его вой отвлек Пургена. Он на мгновенье замер и получил удар в подбородок. Зубы лязгнули. Но тут из-за его спины высунулся Васька и, что было силы, палкой пырнул Володьку в живот.

Острая парализующая боль свалила на колени, перехватила дыхание. Володькины пальцы нащупали на земле камень. Он схватил его, вскочил в запале на ноги и двинулся на Ваську, намеревавшемуся нанести ему второй пырок.

- Ну, гады! Кому-то я сейчас мозги вышибу!

Видно, на его окровавленном лице было написано столько яростной решимости, что Васька отпрянул назад, а Пурген и Толька медленно отступили.

- Хватит! – решил Пурген. – Мы его хорошо кровью умыли. Пошли, ребята.

Троица подобрала брошенные палки и, удовлетворенно ухмыляясь, удалилась.

- Сволочи вы! Фрицы! – вслед им крикнул Володька. – Я вас все равно не боюсь.

Он отбросил уже не нужный камень и опустился на тротуар рядом с тележкой. Только теперь почувствовал, как сильно ему досталось. Правый глаз опух, из брови и носа сочилась кровь, по рубашке на животе расплылось красное пятно, и все тело ныло от тупой боли.

Тетя Клава, увидев окровавленного Володьку, запричитала.

- Это кто же и за что тебя, миленький?! Господи, да разве так можно! Тебе больно? А ну-ка, снимай рубашку, ты же весь в крови! – Она сняла с него рубаху и вновь спросила. – Кто тебя побил?

- Не знаю, – соврал Володька. – Трое налетели. Сказали, что хожу по их территории.

- Трое, говоришь? Уж не Генки ли Пууринена компания? Похоже на него, и других хулиганов здесь не водится.

- Не знаю, они не назывались.

Тетя Клава тщательно умыла его, обильно смазала йодом разбитую губу, бровь и глубокую ссадину на животе. Потом поставила перед ним тарелку с жареной корюшкой.

- Поешь, Володенька! Тебе больно, да ты потихонечку жуй, а я пока отстираю твою рубаху.

Жареная корюшка оказалась очень вкусной, ее мясо легко отставало от костей, и Володька маленькими кусочками принялся отправлять его в рот. Когда появился Валерка, он уже наелся и сидел за столом, придерживая на брови примочку.

- Это кто над тобой так постарался? – от удивления Валерка даже присвистнул.

- Местные.

- Уж, не те ли трое, которых я сейчас встретил неподалеку? Один – белобрысый, другой – коротышка с чубчиком, третий – в зеленой рубашке.

- Белобрысый – это Генка Пууринен, – откликнулась тетя Клава. – Я на него сразу подумала, да Володя не признается. Ты представляешь, Валера, избили человека за то, что он ходит по их территории. Вот, я его матери, племяннице своей, все расскажу. Она-то ему всыпет по первое число!

- Ну, я им дам – чужую территории! – вознегодовал Валерка.

- Не надо, Валера! Я им тоже навешал, – попросил Володька.

- Что-то я этого не заметил. – Разглядел рану на животе. – Это чем тебя так?

- Васька концом палки пырнул

- Васька – это тот, с чубчиком? С ним я особо разберусь. – Он с удовольствием опустошил тарелку и решительно поднялся.

- Не трогай ты их, Валерик, – попросила тетя Клава. – Ты их побьешь, а они потом на Володечке отыграются.

- Побью! Так побью, что они от Володьки шарахаться будут. Пошли, братан, посмотришь.

- Володя останется у меня до вечера, – решительно воспротивилась тетя Клава. – У него рубаха не высохла, и я ему должна примочки менять.

Валерка вышел за калитку, посмотрел по сторонам. Затем отправился обходить ближайшие улочки и переулки, выискивая Володькиных обидчиков. Нашел их в тупичке, сидящих на толстом бревне у глухого забора. Те заметили его слишком поздно – пути к бегству оказались отрезаны.

Белобрысый вскочил и тут же получил короткий удар под дых. Следом – толчок в грудь, от которого полетел через бревно под забор. Коротышка с чубчиком попытался прошмыгнуть мимо, но подножка отправила его на землю.

Валерка поднял его за шиворот.

- Так, это ты, гаденыш, моего брата в живот пырнул?

- Не бей меня! – заскулил тот, но от удара по ноге, и тут же – коленом внизу вверх по лицу, рухнул на спину, скрючился и завыл.

Пурген выбрался из-под забора слишком рано, потому от удара в скулу вновь улетел туда же.

Толька, обмерев от страха, сидел на бревне истуканом и таращил глаза на побоище. Валерка шагнул к нему. Тот зажмурился, прикрыл лицо руками. Удар ногой в грудь уложил его рядом с Пургеном.

Ярость прошла. Валерка выволок Пургена из-под забора и поставил перед собой.

- Говорят, ты тут атаманишь? Тогда объясни мне, чужаку, где тут границы твоей территории? – с издевкой спросил он. Тот молчал, глядя на него затравленным зверьком. – Молчишь! Забыл, наверное? Тогда я тебе объясню. Твоя территория – дома на горшке. Понял? – Ответа не услышал, крепко встряхнул. – Я спрашиваю – понял?

- П-понял, – выдавил Пурген.

- Запомните вы, твари поганые! Честная драка – это, когда один на один. Если еще раз броситесь на моего брата стаей, как волки, я с каждого из вас шкуру спущу! А теперь – брысь! – Валерка дал Пургену пинка под зад.

Генка мелко затрусил прочь. Вслед за ним сиганули Васька и Толька.

 

Глава 10.

От рыбалки Володька был вынужден отказаться. Сильно болела ссадина на животе, и еще он стыдился появляться на людях с синяком под глазом и разбитыми губами.

Мишка ему посочувствовал.

- Представляю, как тебе больно!

- Пока ты рыбачишь, у меня все заживет, и мы пойдем в поход, – напомнил Володька, – а то через две недели вернутся родители, и меня не отпустят.

- Я бы – в поход, хоть сейчас. Мамку только уговорить. Ты уже отпросился?

- Отпрошусь, – самонадеянно заверил Володька.

Воодушевленный Мишка пропадал на реке все утра и вечера, но, как назло, корюшка ловилась хуже и хуже. За день он едва науживал полведра, и бочонок наполнялся медленно.

Валерка, услышав просьбу брата, категорически воспротивился.

- Не отпущу! Тем более, с ночевкой. С вами что-то случится, а мне – отвечать!

- Ничего не случится.

- Еще как случится! В лесу легко заблудиться. Зверья всякого полно: волков, медведей. Сожрут и костей не оставят. Ни за что! А самовольно уйдешь, расскажу отцу.

Володька приуныл – отцовский гнев страшнее волка или медведя. От него не убежишь и на дерево не залезешь.

Зато дядя Саша идею похода одобрил. Он тут же с удовольствием вспомнил, как сам в детстве убегал в лес с деревенскими ребятишками и ночевал в шалашах и стогах сена.

- И не боялись?

- Летом звери сытые и на человека не нападают. А чтобы не заблудиться в незнакомых местах, мы разные метки ставили: ветки заламывали, зарубки на деревьях делали, бумажки и тряпицы на сучках оставляли. С их помощью из любой глуши легко выбраться.

- Дядя Саша! Попросите Валерку, чтобы он меня отпустил в поход, – обрадовался неожиданному единомышленнику Володька и обнаглел. – И с Мишкиной мамой тоже поговорите.

- Куда вы идти намереваетесь?

- На Кривое озеро.

- Что-то я в нашей округе такого озера не слышал, – насторожился дядя Саша.

- Мишка его знает. Он на это озеро с мамой каждую осень за грибами и ягодами ходит. Говорит, что дорогу туда с закрытыми глазами найдет.

- Боюсь я на себя брать такую ответственность. Коли с вами что-нибудь случится, век себя казнить буду. Вот, если бы и я с вами пошел, тогда другое дело.

- Пойдемте! Еды у нас хватит.

- С радостью бы, но я – солдат!

- У нас компас есть, топорик, веревок возьмем, – сник Володька.

- Я подумаю, – обнадежил дядя Саша.

Вечером он снова заехал.

- Попрошу за вас. Но ты должен дать мне самое честное слово, что выполнишь все мои требования.

- Выполню-выполню! – запрыгал от радости Володька.

- Тогда запоминай. В болото – ни ногой! В озерах не купаться! Холодную воду – не пить! Зарубки на деревьях ставить через каждые десять шагов! Костер разводить на камнях!

- Запомнил! Честное слово, не подведу!

Довольный тем, что его просит сам дядя Саша, Валерка согласился. Мишкина мама, услышав, что ладный и улыбчивый сержант, подъехавший к ней на «Победе», обещает лично проводить и встретить путешественников, тоже не стала возражать.

Радости друзей не было предела.

 

                                 *                         *                         *

 

За оставшееся до похода время Володька уложил в вещмешки все необходимое имущество. Закупил в магазине продукты по списку и даже начистил до зеркального блеска свои хромовые сапоги.

Мишка тоже старался. Он навозил домой воды, прополол грядки, вычистил поросячий загон, вымыл в доме полы и, к удивлению матери, отдал ей два рубля – свою долю остатка общих походных денег.

Утром, облачившись в сапоги, осенние куртки и шапочки, с вещевыми мешками за спиной приятели отправились в поход. Мимо воинской части вышли на окраину, пересекли пустырь, уткнулись в колючую проволоку аэродрома с одиноким самолетиком. За аэродромом по плотной грунтовой дороге зашагали к военным складам. Слева появилась лента реки Выг. Мишка повернул направо и, через заросшую травой и кустарником ухабистую вырубку, повел к полосе соснового леса. На опушке остановился, закрутил в руках компас. Не теряя времени, Володька сделал зарубку на ближайшем дереве.

- В лес не вошли, а ты уже зарубки ставишь! – засмеялся Мишка.

- Я топорик пробую, – оправдался Володька и сам подковырнул друга. – Прежде, чем крутить компас, сними стрелку с зажима.

- Сам знаю! – смутился тот, пряча компас в карман. – Туда идем! – неопределенно махнул куда-то в глубь леса.

Сосняк был густо перемешан с осиной, ольхой и мелким березняком. Между деревьями стлались заросли вереска, высокие травы, брусничники, зеленый и голубой мхи.

- Мы правильно идем? – встревожился Володька.

- Не бойся! Сейчас перейдем железную дорогу, и начнется скальная гряда. Там растет одна сосна, идти будет легче.

- До Кривого озера далеко?

- Часа два ходу.

- А ты говорил – рядом.

- Это и есть – рядом.

До скальной гряды добрались быстро. Лес поредел. Под ногами лежал мягкий мшистый ковер, всюду торчали заросшие лишайниками крупные валуны. Солнечные лучи просвечивали сосняк насквозь, золотя глянец стволов. Где-то стучал дятел, куковала кукушка, стрекотали сороки, тренькали невидимые мелкие птахи. Воздух вкусно пах смолой. Ребята разгорячились, сбросили шапочки, распахнули куртки. Тотчас, словно из засады, налетели комары и нагло атаковали открытые участки тел.

- Шалаш будем на ветерке ставить, а то комары заедят, – сообразил Мишка.

- Далеко еще идти?

- Уже ближе. Что ты такой нетерпеливый? Поход – это, когда надо куда-то долго идти.

- Мы уже два или три часа идем! – вздохнул Володька.

Гряда начала ветвиться, горбиться, скатываться в ручьи, проседать в низины. Мишка вел уверенно, никуда не сворачивая и не оглядываясь, временами подгоняя усердно ставящего зарубки Володьку. Остановился, когда гряда оборвалась крутым ступенчатым обрывом, обнажившим ее гранитное слоистое нутро.

- Пришли? – обрадовался Володька.

Мишки отрицательно мотнул головой и наморщил лоб.

- Кажется, нам – налево, – неуверенно пробормотал он, крутя в руках бесполезный компас.

- А может, направо?

- Направо – выйдем к каналу, а нам надо к озеру.

Еще час ходьбы, и гряда резко пошла под уклон, под которым весело шумел широкий каменистый ручей. Он вытекал из большого озера, открывшегося с правой стороны, и через сотню метров утопал в узкой заболоченной ложбине. Его ледяная вода приятно освежила разгоряченные лица. Мишки встал на колени и припал губами к воде.

- Не пей! – остановил его Володька, – простудишься. Дядя Саша велел пить только теплую воду, и я ему обещал.

- Обещал, ты и пей, а я холодную хочу.

- Я за нас двоих обещал, иначе бы дядя Саша не стал за тебя просить.

- Ладно, не буду, – неохотно уступил Мишка. – Кажется, мы пришли.

- Ты говорил про Кривое озеро, а это – круглое.

- Круглое, значит, кривое. Какая тебе разница? Сейчас за ручьем найдем место для лагеря и будем на уху рыбу удить.

- Сначала поедим. У меня все силы закончились.

- Да, Володька, далеко мы забрались. Я здесь никогда не был. Промахнулся я где-то, не туда повел, – признался Мишка и встревожился. – Ты зарубки успевал ставить?

- А почему я все время отставал?

 - Тогда не заблудимся! – с облегчением выдохнул он.

За ручьем гряда тянулась вдоль озера, образуя высокий обрывистый берег. Левым краем она спускалась к сухому болоту – раде, а за ним упиралась в темную стену густого ельника. Место для лагеря нашлось недалеко от ручья. Просторная, продуваемая ветром мшистая площадка с несколькими прижавшимися друг к другу валунами уютно распласталась у края обрыва.

- Вот теперь можно поесть! – Мишка блаженно растянулся на мху.

- Красота-то, какая! – Володька залюбовался озером.

- Тушенку с хлебом поедим, еще красивее покажется, – Мишка был настроен прозаичнее. Он извлек из вещмешка тушенку и тщетно пытался вскрыть банку перочинным ножом. Подумал, взял топорик и, уперев угол острия в жесть, налег на него всем телом. Банка проткнулась. Дальше Мишка принялся бить по топору камнем, и щель медленно проползла по кругу.

Друзья жадно запустили ложки в розовую сочную и душистую мякоть. Не заметили, как банка опустела, а буханка черного хлеба уменьшилась вдвое.

- Мы с мамкой такую тушенку едим по праздникам, – признался Мишка, соскребая со стенок остатки жира и желе. – Кидаем в отваренную картошку, мнем и лопаем. Объеденье!

- Мы тоже – по праздникам, – соврал Володька. – Что теперь будем делать?

- Я – рыбу ловить, а ты – строить шалаш и разводить костер.

Володька обиженно надул губы.

- Это – нечестно!

- Почему? – удивился Мишка.

- Потому, что я устал.

- Я тоже устал.

- Ты будешь на камешке с удочкой сидеть, а я – дрова рубить и таскать. У меня руки устали, я всю дорогу зарубки ставил. Тяжелую работу надо вместе делать, тогда будет по-честному.

Мишка подумал и согласился.

Удилище и палки для каркаса шалаша они нарубили из молодого осинника, обильно росшего по кромке рады, а лапник для лежанки и крыши шалаша – в ельнике. Шалаш строили, как учил дядя Саша. Нижние концы четырех пар распорок воткнули в мох, верхние – связали кусками веревки вместе с коньковой жердью. Затем на каждый скат крыши привязали еще по три жерди и, начиная снизу, плотно уложили лапник слоями, прижали его еще тремя жердями. Вход завесили большими ветками, а дно устлали толстым слоем мелкого лапника. Плащ-палатка делала лежанку ровной и мягкой. Задней стенкой шалаш упирался в валуны, защищавшими от сквозного ветра с озера, а плотная крыша почти не пропускала свет.

- Я бы здесь всегда жил! – признался Володька.

- Можно жить, пока погода теплая и жратвы навалом, – умерил его восторг Мишка.

После еды глаза начали слипаться. Предложи сейчас Мишка вздремнуть, Володька с чистой совестью прикорнул бы часок. Но тот, как двужильный, схватил удочку и полез по камням к озеру, и Володьке ничего не оставалось, как плестись за сучьями для костра к поваленной ветром неподалеку сосне. Сухие ветки легко отлетали под ударами топора, и скоро около шалаша их набралась целая куча.

Когда костер разгорелся, и огонь с веселым треском принялся пожирать сучья, Володька почувствовал, как сильно он устал. Никогда не доводилось ему трудиться столь интенсивно и долго, как сегодня. Он привалился к валуну и на минутку закрыл глаза.

Разбудил его возмущенный крик Мишки.

- Ты чего разоспался? У тебя костер прогорел! Где рогульки для котелка?

Володька вздрогнул, открыл глаза. Вместо костра серело круглое пятно остывающей золы, да несколько головешек с края слабо дымились. Мишка демонстративно схватил топорик, из остатков жердей вырубил две рогульки и попытался забить их у кострища, но подо мхом была скала. Тогда он отбросил бесполезные рогульки и натаскал с обрыва плоских камней. Соорудил их них два высоких столбика.

- Разводи костер заново и кипяти воду для чая.

Короткий сон чудодейственно вернул силы. Володька оживил костер, набрал в котелок воды и повесил над огнем, устроив перекладину на столбиках. Когда вода закипела, достал земляничный чай в бумажной упаковке. По сути, это был не чай, а стограммовый брикет измельченных сушеных и прессованных фруктов: чернослива, яблок, груш, земляники, черной смородины, цикория. Володька иногда покупал такие брикеты и с удовольствием лакомился. И сейчас не устоял от соблазна. Отломил от упругого кирпичика уголок и стал сосать, словно леденец. Остальной брикет раскрошил в кипящую воду. Постепенно она потемнела, из котелка потянуло густым ароматом фруктов.

Чая на ужин ему показалось мало. В вещмешке ждали своего часа четырнадцать картофелин. Печь картошку на костре он научился в Минске от дворовых приятелей. Часто они убегали на пустырь у дома и устраивали картофельное пиршество. Особенно вкусной была корочка. Обугленная снаружи, она хрустела на зубах, как жареная на сковородке. Бросив весь запас картошки в угли, Володька присел по-турецки и, с видом знающего свое дело мастера, стал переворачивать клубни, следя, чтобы они пропеклись со всех сторон равномерно.

Его окружали глянцевая гладь озера с отраженными в ней облаками, изумрудные макушки сосен, таинственная стена ельника и заманчивая дуга рады. Упругий ласковый мох, игриво потрескивающий костер и невесомый шлейф голубого дымка усиливали впечатление сказочности происходящего. Неудержимая радость переполнила, вырвалась наружу, и Володька запел. Сначала тихо, словно стыдясь своего голоса, затем громче, и, наконец, во весь голос. И песня пришла в голову самая подходящая:

Широка страна моя родная,

Много в ней лесов, полей и рек.

Я другой такой страны не знаю,

Где так вольно дышит человек!..

- Ты чего разорался? – голова Мишки показалась над обрывом. – Всю рыбу распугал.

- Я пою, – не обиделся Володька, – потому что мне – хорошо! Посмотри как вокруг замечательно!

- Ну, красиво! – согласился тот. – А ты чай заварил?

- И чай заварил, и картошку испек.

- Тогда вопи, сколько хочешь! – расцвел Мишка. – Картошечку ты вовремя испек. У меня тушенка почему-то быстро переварилась.

- Много рыбы поймал? – Володька выкатил ему несколько картофелин.

- Одну, но во-от, такую! – тот раскинул руки пошире.

- Кита поймал! – засмеялся Володька.

Мишка шутку не понял.

- Кета здесь не водится. Похоже, – сиг. На уху одной рыбины мало, буду завтра еще ловить. А этого сига я на кукане в озере до утра оставил, чтобы не протух.

Четырнадцать картофелин исчезли быстро. Друзья зачерпнули кружками чай.

Мишка отхлебнул и зажмурился от наслаждения.

- Вкусней, чем дома! Даже сахару не надо.

После ужина его сморило. Он заклевал носом, шумно зазевал. Приятели забрались в шалаш. Долго укладывались, выбирая удобное положение, наконец, угомонились.

Володька закрыл глаза. В них, как в диаскопе, замелькали картинки прожитого дня: долгая дорога, слоистый гранит обрывов, белые метки зарубок, озеро, искры костра…

- Ты спишь? – Мишка пихнул его в бок.

- Кино смотрю.

- Какое кино?!

- Цветное. Весь сегодняшний день в глазах мелькает.

- Толковая у тебя башка, Володька! Надо же, до такого похода додумался! Всю жизнь здесь живу, а в лесу ночую в первый раз. И совсем не страшно.

- Некого бояться. В это время все звери сытые и на людей не нападают.

- А вдруг какой-нибудь окажется голодным? – засомневался Мишка. – Надо в костер сушняка и сырых палок набросать. Звери огня и дыма боятся.

Он выбрался наружу, закидал в костер оставшиеся дрова. Костер вспыхнул и густо задымил. Мишка с удовлетворением вернулся на свое место.

И Володьке не спалось. Он ворочался, дергал висящие перед глазами веточки лапника, вздыхал.

- Не толкайся! – сонно проворчал Мишка.

- Я не толкаюсь, я – думаю.

- Тихо думай, спать надо. О чем думаешь?

- Я думаю, зачем мы живем?

- Родили, вот, и живем.

- Живем, но ради чего? – не успокоился Володька.

Мишка задумался.  

 - В самом деле, зачем мы живем? Вот мамка все время работает, и дома по хозяйству хлопочет. Я тоже весь день ей помогаю. А все –  к одному: прокормиться. Выходит, что живем мы с мамкой ради пропитания, как звери! Но люди же не звери, ради другой цели они должны жить! Не ради пропитания же?

- Конечно! – согласился Володька. – Еда нужна, чтобы не умереть от голода. Люди живут ради чего-то другого.

- Все равно, не знаю.

- Может, ради радости? Вот, мы с тобой в поход пошли, чтобы радость получить. Есть еще много всяких занятий, которые дают радость.

- Моя мамка говорит, что живет ради будущего счастья, – вздохнул Мишка. – Только она не знает, какое оно и когда наступит. Может, люди ради счастья живут?

- А что, по-твоему, - счастье?

- Это, когда не надо думать о еде и можно делать все, что нравится. Если бы я стал военным, я был бы счастлив.

- Тогда надо опять в школу ходить. Я тебе уже говорил об этом.

- Пойду, если мамка отпустит. – Мишка рывком привстал на локте. – Володька, ты свою мать попроси, чтобы она с моей поговорила.

- Вернется из отпуска, попрошу. Мне не трудно.

Мишка улегся и затих. И Володька перестал крутиться. Он представил, как сидит с Мишкой за одной партой, и улыбнулся. Так, с улыбкой, и заснул.

 

                         *                         *                         *

 

Разбудил его солнечный луч, пробившийся сквозь щелку в крыше шалаша. Он сладко потянулся и вылез наружу. Легкий ветер с озера студил лицо, мох лоснился обильной росой. Холодное кострище зияло во мху серой язвой. Котелок с чаем сиротливо висел на почерневшей перекладине. Володька зачерпнул полкружки, отломил кусок белого хлеба и подошел к обрыву. Мишка сидел на камне, настороженно следя за поплавком.

- Клюет?

- Плохо, но две рыбины поймал. Уха будет! – бодро откликнулся Мишка. – Разводи костер. Я такую уху сварю – пальчики оближешь.

Володька прихватил топорик и направился к ельнику. Срубил несколько сухих веток с крайних деревьев, углубился в ельник, но сразу вышел – ели росли в низине, и сапоги глубоко увязали в кочковатом водянистом грунте. Двинулся краем, выискивая толстые сучья. Увидел впереди высокий бугор вздыбленной гряды, отвесной стеной нависший над ельником, и упавшую к его основанию сухую елку. Она распласталась на камнях и топорщилась сучьями во все стороны. Володька обрадовался удаче – удобнее рубить дрова в одном месте, чем бегать по округе, собирая их поштучно.

Он азартно накинулся на валежину, сбрасывая отрубленные ветки в кучу, шаг за шагом подбираясь к макушке. Потянулся к очередному суку и увидел в основании скалы черную дыру, похожую на вход в пещеру. Заглянул в нее и оцепенел. Дыра оказалась низким, неглубоким гротом. На его дне белели два человеческих скелета. Один вытянулся во весь рост, другой навалился на него сбоку. В стороне валялась ржавая винтовка. Тошнота подступила к горлу. Володька выронил топорик и в ужасе помчался к шалашу.

- Иди сюда! – завопил он, занятому чисткой рыбы Мишке.

Увидев на лице друга выражение ужаса, тот бросил рыбину и кошкой забрался по камням.

- Что случилось?

- Там!.. Там!.. – замахал Володька куда-то назад.

- Что там? – от предчувствия чего-то нехорошего у Мишки дрогнул голос. – Говори путно!

- Там, в скале – пещера,.. скелеты!..

- Какие скелеты?

- Человеческие! Я испугался, даже топорик потерял. Пойдем вместе, один я – боюсь!

Крадучись, они приблизились в пещере. Мишка подобрал брошенный топорик и, держа его наготове, сунул голову в дыру. На расстоянии вытянутой руки ему открылись два скелета. Он разглядел резиновые подошвы сапог с истоптанными каблуками, куски истлевших голенищ. Чуть дальше, позеленевшую бляху со звездой и ржавый пистолет.

- Это наши скелеты, – шепнул он, не оборачиваясь.

Володька уже отошел от страха и нашел в себе силы пошутить.

- Наши скелеты – в нас.

- Наши – значит, красноармейские, – не принял шутку Мишка, потянулся и схватил пистолет.

Володька на коленях подполз ближе к останкам. У одного скелета в височной части черепа зияли две щелеобразные дырки. Между ребер другого валялись ржавые обоймы с патронами, почерневшая звезда и кругляш на пробитой насквозь орденской колодке. Володька зажмурился и схватил звезду с кругляшом. Торопливо выбрался на свет и разжал кулак. В нем оказались орден Красной звезды и медаль «За отвагу».

- Это – красноармейцы! – уверенно определил он, показывая находки Мишке.

- Что будем делать?

- Пистолет брось, а награды заберем с собой.

Тот забросил пистолет в пещеру.

- На что нам эти награды?

- Почистим, играть будем. Они – красивые! – Володька сунул награды в карман штанов.

Нагрузившись сучьями, приятели вернулись к шалашу. Когда вода в котелке закипела, Мишка заправил уху специально принесенными из дому приправами: перцем, лавровым листом, морковкой и луком.

- Где ты научился уху варить?

- Посиди сколько я на хозяйстве, сам научишься. Я многое могу приготовить: щи, борщ, суп, жареное мясо, макароны по-флотски.

- Сам?! – не поверил Володька.

- А с кем же, если мамка все время на работе? Да, ты не думай, мне до настоящего повара далеко. Просто мамка мне расписывает на бумажке, что и когда класть, а я в точности выполняю. Так любой может готовить.

Уха получилась ароматной и вкусной. Друзья вытащили котелок на мох, сели перед ним и принялись хлебать юшку. Ели молча – разговаривать не хотелось. Покончив с юшкой, принялись за рыбу. Мишка первым зачерпнул ложкой мясо со спинки. Володька поддел мясо следом, но неаккуратно, и кусок свалился с ложки в котелок. Он стал доставать и оголил рыбьи кости. Его тотчас стошнило.

- Ты чего? – Мишка брезгливо отшатнулся.

- Скелет! Нет, не могу есть.

 Мишка вывалил рыбу под валун.

- Пошли домой, Володька. Что-то мне здесь разонравилось.

Приятели молча помыли посуду, разложили оставшиеся продукты и имущество по мешкам. Разобрали шалаш, бросили лапник на угли. Густой сизый дым потянулся над площадкой в сторону ельника, снопы искр полетели в разные стороны, будто салютуя.

Володька вынул орден и медаль из кармана.

- В чужие награды нельзя играть. Их надо хранить, как память о нашем походе. Тебе – какую?

- Чтобы было по-честному, надо тянуть жребий.

- Выбирай, в какой руке?

Мишке досталась медаль. Он протер ее рукавом куртки и бережно спрятал в карман.

Назад шли быстро, не оглядываясь. Иногда замедляли шаг, отыскивая зарубки.

У Мишкиного дома попрощались крепким рукопожатием.

 

                                        *               *                *

 

…Они шли пока, солнце не опустилось за горизонт. Не останавливались, не переговариваясь. Капитан понимал, что незаслуженно обидел старшину, но вины за собой не чувствовал. Свой орден он тоже на белофинской войне получил, а в армии второй десяток лет служит. Немало людей, с которыми в одном строю стоял тридцатичетырехлетний Слобода, врагами народа оказалось. Знает он, что еще не все враги на чистую воду выведены. Носят личины патриотов, едят из одного котла и ждут момента, чтобы нанести смертельный удар в спину трудовому народу. Бдительность – вот, главное оружие против предателей! Не должен обижаться Тойво, потому что честного человека подозрения оскорбить не могут, а открытый разговор – не донос в ОГПУ. Не мог капитан ни в чем упрекнуть старшину, но и поверить ему до конца тоже не мог.

Поужинали сухим пайком, запивая его водой из озера. Улеглись на сухом мху, прикрыв лица от комаров кусками мешковины. С восходом двинулись дальше. Шли весь день до заката, делая короткие остановки через два-три часа. Старшина хмурился и общался с капитаном только по необходимости: объявлял привалы, предупреждал о препятствиях, разъяснял порядок перехода бродов и болотистых участков.

К ночи похолодало. В низинах повис белесый полупрозрачный туман. Мхи повлажнели от росы, усложняя ночлег. Тойво мелко насек тесаком еловый лапник, набросал его толстым слоем с подветренной стороны валуна. Срубил две больших разлапистых ветки и улегся, прикрывшись одной из них. Другую ветку отдал капитану.

- Думаешь, под веткой будет теплее? – засомневался Слобода.

- Теплее не станет, но росу хвоя на себя примет, – пояснил старшина, – и ты сухим проснешься.

Слобода улегся рядом с ним, прикрылся веткой, морщась от колючих прикосновений хвоинок. Натруженные ноги гудели, отгоняя сон. Капитан не выдержал долгого молчания.

- Скажи, Тойво, о чем мечтаешь?

 Тот тяжело вздохнул.

- Не время сейчас мечтать.

- Тогда скажи, чего тебе больше всего хочется?

- Жена скоро родит. Сына хочу.

- А если родится дочка?

- Хочу сына. Геннадием назову.

- Русским именем?

- Друг у меня был Геннадий. Когда мы линию Маннергейма брали, он мою смерть на себя принял.

- А я хочу до дня Победы дожить. Демобилизуюсь, домой на Черниговщину уеду, снова геодезистом работать стану, буду дороги и мосты строить. Жену найду. У нас в Украине дивчины гарные – кровь с молоком! Троих детей с ней заведем: две дочки и сына. Дочки – они ближе, ласковее.

- Хорошо бы до дня Победы дожить! – вздохнул Тойво.

- Задавим фашиста, Тойво, обязательно задавим! Товарищ Сталин мудро сказал: «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами! » – Он прижался к старшине спиной, помолчал. – Долго нам еще топать, Тойво?

- Если без сюрпризов, то часа четыре. Спи, Андрей, копи силы на последний переход…

 

Глава 11.

 

Вскоре после похода погода испортилась: ветер нагнал туч, пошли дожди, похолодало. Ненастье всегда некстати, но этой непогоде Володька радовался. Перед отъездом в отпуск мать строго наказала ему прочитать книгу рассказов Ивана Сергеевича Тургенева, пообещав по возвращении обязательно обсудить с ним ее содержание, а у него до чтения не доходили руки. И Мишка с утра до вечера был занят на своем домашнем хозяйстве, восполняя упущенные за время похода дела. К тому же, гулять под дождем в одиночестве у Володьки не было ни малейшего желания.

Он достал с полки книжку. Вообще-то читать Володька любил, но Тургенев ему не нравился. Тот писал о жизни столетней давности, о всяких дворянах, помещиках и крепостных, которых давно нет в помине. И описание природы было у Тургенева не такое яркое и увлекательное, как у писателя Михаила Михайловича Пришвина.

Два дня он усидчиво вымучивал рассказы. За это время распогодилось, и захотелось гулять.

Утром за завтраком Валерка явно торопился – глотал молоко крупными глотками, куски хлеба не дожевывал и все время поглядывал в окно. Когда кто-то бросил в стекло камешек, он вскочил, схватил три коробка спичек и выскочил на крыльцо. Там его ждал одноклассник – Ленька Стригун. Через открытую форточку Володька услышал их разговор.

- Спички взял? – спросил Ленька.

- Три коробка. А ты?

- Я достал только два коробка, но Вадька еще принесет.

- Куда пойдем?

- Под мост. Близко, и никто не увидит.

Разговор заинтриговал. Выждав, пока брат с приятелем уйдут, Володька вышел во двор и, напустив на себя скучающий вид, устроился на любимом камне. Валерка с Ленькой сидели во внутреннем дворе на скамейке под березами и ждали Вадьку Бахрака со второго подъезда. Скоро тот выбежал к ним, и втроем они направились по береговой тропинке к мосту. Держась от них на почтительном расстоянии и прячась, Володька двинулся следом.

У моста ребята оглянулись. Не заметив ничего подозрительного, забрались под мост и уселись рядком на скалистом откосе, едва не касаясь головами настила. Стригун извлек из-за пазухи маленькую пачку «Байкала», вскрыл ее и протянул приятелям. Те взяли по коротенькой угловато сплющенной сигаретке – «козлику». Все дружно прикурили. Стригун курил в затяжку, задерживал дыхание и шумно выдувал перед собой тонкую струю дыма. Валерка и Вадька неумело пыхали густыми клубами, морщились от попадавшего в глаза дыма, но демонстрировали удовольствие.

- Сыроват табачок! – как заядлый курильщик, заметил Вадька.

- А ты какой хотел за тридцать копеек? – возмутился Ленька и ловко сощелкнул пепел со своего «козлика». – Сухой – «Казбек», плати рубль шестьдесят и радуйся.

- «Казбек» тоже сырым бывает. У меня отец его курит и часто ругается, – вставил свое слово Валерка. – Не господа, и такой покурим!

Подкравшийся Володька встал перед ними, предусмотрительно держась подальше.

- Та-ак, курите, значит!

Стригун и Бахрак невозмутимо продолжили курить, а Валерка стушевался. Неловко спрятал сигаретку за спину и зло глянул на брата.

- Тебе какое дело? Нечего за мной шпионить. Иди отсюда!

- Я не шпионю. Шел мимо и вас увидел. Дай, думаю, подойду, – нахально соврал тот.

- Что, Валерка, застукал тебя братик? – злорадно засмеялся Бахрак. – Наябедничает отцу, будет тебе дымок колечками.

- Коли застукал, не гнать надо, а подвязать, – шепнул Стригун и приветливо махнул Володьке рукой. – Иди к нам, Вовка, не бойся. Попробуй и ты курнуть. Это – вку-усно!

Опасливо косясь на брата, Володька приблизился. Взял раскуренную Ленькой сигаретку, неловко затянулся. Вонючая едкая гадость обволокла рот, обожгла горло. Он закашлялся, и дым полез из носа и еще глубже проник в легкие. Глаза заслезились.

- Много хватанул, – посочувствовал Ленька. – Для начала надо затягиваться помаленьку и не вдыхать глубоко.

После второй затяжки земля под ногами закачалась, в глазах поплыли круги, а к горлу подкатил ком тошноты. Володька бросил окурок.

- Не хочу больше – противно!

- Это в первый раз противно, а привыкнешь – сла-адко! – загоготал Ленька. Он закурил новую сигаретку и, прищурившись от наслаждения, глубоко затянулся. – Вот, так надо! Настоящий мужик должен уметь курить.

Валерка и Вадька докурили свои сигаретки и переглянулись. Незваный Володька им явно мешал.

- Покурил с нами, теперь гуляй дальше, – хмуро сказал Валерка брату. – У нас свои дела.

- И я с вами.

- Пусть идет, – согласился Ленька. – Все равно увяжется, а возьмем с собой – не заложит.

- Я не ябеда! – обиделся Володька. – Вы скорее заложите.

Компания выбралась из-под моста и лениво побрела верхней тропой мимо приемного пункта металлолома на Первомайскую улицу. Напротив «генеральской» двухэтажки, у калитки к Дому культуры стояла лошадь, запряженная в телегу. На телеге, спустив ноги сбоку, сидела женщина. За ее спиной торчало несколько круглых железных коробок.

- Новое кино привезли, – догадался Бахрак и подошел к женщине. – Какой фильм крутить будете, бабуля?

- Афишу смотри, – почему-то рассердилась та. – Твой сеанс – в десять утра!

- Ошибаешься, бабуля! Со вчерашнего дня мне можно любые фильмы смотреть. Я про любовь предпочитаю, где целуются.

- Какая я тебе бабуля! – возмутилась женщина. – Иди, куда шел, трепло!

Володька не прислушивался к этой перебранке. Он стоял около лошади и гладил ее по голове, теребил, щетинящиеся редким толстым волосом, теплые мягкие губы, трепал гриву. Лошадь косила на него желтым глазом, доверчиво покачивала головой, словно благодарила за ласку.

Вдруг что-то резко и оглушительно звонко стрельнуло. Лошадь испуганно дернулась, заржала, сбив Володьку с ног оглоблей, встала на дыбы и рванулась вскачь. Женщина завалилась на бок, ойкнула, но натянула лежащие на коленях вожжи: «Тпру-у-у! » Сделав несколько скачков, лошадь встала.

Из Дома культуры по тротуару, громыхая сапогами и смачно матерясь, спешил старик. Валеркина компания с веселым гоготом бросилась врассыпную. На месте остался один Володька. Он поднялся на ноги и пытался оттереть со штанов и рукава куртки густую грязь.

Старик больно ухватил его за ухо.

- Попался, поганец!

-  Оставь мальчишку, Василич! – заступилась за него женщина. – Он лошадь ласкал, стрельнули другие.

Василич отпустил ухо, но вцепился в плечо.

- А ну, признавайся, кто твои дружки, где живут?

- Откуда мне знать? – заныл Володька. – Я гулял, подошел лошадь погладить, а большие ребята – сами по себе.

- Врешь! Все вы тут друг друга знаете.

- Они не здесь живут, иначе бы я знал. Из-за них меня лошадь в грязь шибанула. Видите? Теперь штаны и куртку стирать придется.

Старик отпустил его, уселся на край телеги и зло дернул вожжи.

- Но-о, пошла! Ну, попадутся они мне!

 

                      *                           *                        *

 

С Валеркой Володька встретился только у тети Клавы. Тот заканчивал обедать, но подождал брата. Они вышли за калитку.

- Сильно тебе от дядьки досталось? – выразил сочувствие Валерка. – Почему с нами не сбежал?

- Меня лошадь в грязь уронила, а дядька ухо надрал. Допытывался, кто вы такие.

- И ты признался?

- Еще чего! Я сказал, что вы – чужие и я вас не знаю.

- Молодец! – похвалил Валерка и оправдался. – Я сам не ожидал, что Вадька стрельнет из своего самопала. Он его заранее зарядил и все искал, где бы бахнуть.

Володька знал, что такое – самопал. Такую стреляющую игрушку мог смастерить любой мальчишка из кусочка медной трубки. Она сгибалась под прямым углом, один ее конец расплющивался и привязывался к деревянной ручке. В другой конец набивалась сера спичечных головок, и вставлялся подходящий по толщине согнутый углом гвоздь. К нему со стороны шляпки привязывалась тугая резинка, закрепленная на ручке. Если гвоздь вытянуть из трубки почти до конца, резинка натягивалась и перекашивала гвоздь. Стоило убрать перекос, надавив на шляпку пальцем, резинка сильно ударяло гвоздем по сере, и та громко взрывалась. В Минске старшие ребята несколько раз давали Володьке стрельнуть из такого самопала, но, после того, как гвоздь рассадил ему палец, эта забава ему разонравилась.

- Дурак – твой Вадька! – пробурчал он. – Когда-нибудь без глаз останется.

- Ерунда! Главное –  не заряжать много серы.

Некоторое время братья шли к дому молча. Валерка виновато погладывал на брата, словно искал повод загладить перед ним свое трусливое бегство.

- Если хочешь, пойдем с нами, – наконец, предложил он. – Мы сейчас собираемся гранаты бросать.

 - Гранаты?! – от удивления Володька даже остановился. – Вы совсем с ума спятили!

- Не гранаты, конечно, но бахают в десять раз громче самопала. Не бойся, это не опасно. Если трусишь, можешь идти свои книжки читать.

Прослыть трусом Володька не хотел. Они пришли в заросший бурьяном и захламленный мусором внутренний двор разрушенного госпиталя, где уже находился Вадька. Недоставало только Леньки Стригуна.

- Из-за тебя, Вадька, мой брат пострадал. Его лошадь в грязь сшибла, а дядька ухо надрал. Но он нас не выдал, и за это полагается награда. Дадим ему бросить гранату.

- У нас спичек мало, – попытался возразить тот, но, увидев перед носом Валеркин кулак, согласился. – Ладно, пусть разок бросит.

Из-за угла показался Стригун. Подбежал, вытащил из кармана шесть болтов и столько же гаек. Недовольно покосился на Володьку.

- А ему что здесь надо?

- Не выступай, это мой брат! – осадил его Валерка.

Ленька недоуменно пожал плечами и принялся выкладывать из другого кармана россыпь спичек.

- Надо подсчитать спички и узнать, на сколько зарядок их хватит, – предложил он.

Все спички высыпали в Ленькину кепку и сосчитали. Их оказалось сто шестьдесят две штуки.

- Если заряжать по обычной норме, то хватит на пять с половиной зарядок. А мы хотели, чтобы каждому хватило на два броска, – скорчил недовольную гримасу Ленька.

- Будем заряжать по двадцать спичек, и всем хватит, – возразил Валерка.

- По двадцать мало, эффект будет не тот, – надулся Ленька, забирая свою долю – сорок спичек.

Ребята накрутили на болты по гайке до половины ее толщины и занялись зарядкой «гранат». Сера легко снималась со спичечных головок острыми гребешками резьбы, и процесс шел быстро. Валерка и Вадька зарядили по двадцать головок и плотно навернули на гайку по второму болту. Ленька демонстративно зарядил сразу все сорок спичек.

- Кто первый? – спросил Вадька.

- Я – последний, – отозвался Стригун.

Валерка поднялся, приблизился к стене и швырнул в нее свинченные болты. «Граната» полетела, как финский нож, –  бешено кувыркаясь. Головка одного из болтов врезалась в стену, сера сдетонировала, раздался выстрел, словно из охотничьего ружья. Наружный болт вырвало из гайки, и он упал неподалеку от стены.

Следом свой бросок совершил Бахрак. Валерка зарядил «гранату» для Володьки. Тот бросил, но неудачно – болты попали по стене плашмя. Второй бросок получился. Вырванный болт просвистел над Володькиной головой. Когда все бросили по два раза, Ленька важно встал на ноги, небрежно махнул приятелям рукой.

- А ну, отошли подальше! Сейчас увидите, как надо воевать!

Он швырнул свою «гранату» с десятка метров. Двойной заряд серы взорвался мощно. За грохотом взрыва никто не услышал жуткого визга болта, врезавшегося в плечо Леньки. Увидели, как Ленька упал, и услышали благой мат из его глотки. Валерка первым подскочил к приятелю, содрал с него рубашку. В месте удара кожа была рассечена, из раны сочилась кровь, а плечо распухало на глазах.

- Козел ты, Ленька! – ругнулся Валерка. – Двойной заряд сделал. Довыпендривался!

- В больницу ему надо! – дрожащими губами пролепетал Вадька. – Вдруг кость сломало.

- Не хочу в больницу, – еще сильнее завыл Ленька. – Как я там объясню про это?

- Соври что-нибудь, – предложил Валерка. – Там помогут, а домой явишься – убьют и потом, все равно, в больницу отправят.

Поликлиника находилась рядом – за пустырем, на другой стороне улицы Октябрьской. Ее небольшое двухэтажное здание белело сквозь засаженный березами скверик. Упиравшегося Стригуна довели до входа и силой втолкнули. Ребята устроились на скамейке и стали ждать, резонно рассудив, что поликлиника – не больница. Значит, на излечение не оставят, а, либо отпустят Леньку домой, либо вызовут «скорую» и отвезут в больницу. В любом случае дальнейшая судьбы приятеля станет известна.

Напротив скамейки за невысокой оградой стоял железный обелиск, выкрашенный серебристой краской. На его макушке крепилась красная звезда, а на лицевой грани – двухлопастной пропеллер. Под ним из рамочек улыбались молодые лица двух военных летчиков. Их имена на фотографиях выцвели и не читались.

- Ты знаешь, кто эти летчики и как они погибли? – заинтересовался Валерка, повернувшись к Бахраку, проживавшему в Беломорске с рождения.

- Откуда мне их было знать, если я тогда был малявкой! – отмахнулся тот. – Слышал, что глупо погибли. Их подбили, они тянули к нашему аэродрому, хотели самолет спасти и при посадке разбились. Надо было с парашютом прыгать

- Ничего не глупо! – возмутился Володька. – Летчики погибли геройски! А вот, если бы Леньку садануло болтом по башке и вышибло ему мозги, он бы погиб глупо. И, вообще, все ваши игры – дурацкие!

- Если ты такой умный, нечего за нами увязываться, – обиделся Валерка. – Мы тебя не звали.

Спустя полчаса появился Ленька. Плечо было туго перевязано, рука подвешена на бинте.

- Травматический ушиб мягких тканей! – гордо объявил он. – Скоро заживет.

- Что ты доктору наврал?

- Сказал, что прыгнул с сарая и упал плечом на острый обломок кирпича.

- И он поверил?

- Вот это я забыл у него спросить, – хмыкнул Ленька. – Может, вернуться?

Гурьбой все вышли на улицу. Володька молча побежал через пустырь.

- Ты куда? – окликнул его Валерка.

- Книжки читать!

 

                     *                                  *                           *

 

Родители возвращались из отпуска, и двадцать восемь дней вольготной жизни закончились, но братья радовались. Они устали по два раза на дню бегать к тете Клаве, а утром и перед сном давиться молоком и бутербродами с чаем. Валерке надоело быть старшим, а Володьке – выслушивать его командирские придирки. Но, главное, оба соскучились по той спокойной и безмятежной жизни, какую создавали им отец с матерью.

Вечером братья нарядились в чистые рубашки и поехали с дядей Сашей встречать поезд. Родители приехали веселые, загоревшие, привезли в подарок большой ящик с южными фруктами и пачку красивых цветных открыток с видами Кавказа.

Когда они вошли в квартиру, мать ахнула.

- Ба-атюшки, ну, и свинарник!

Отец остался невозмутимым.

- Что же ты ожидала от мужиков? Надо было дочек рожать. Важно, что оба живы и здоровы.

Пока мать готовила ужин, Валерка с Володькой навалились на черешню и абрикосы. Перебив аппетит, не стали ужинать, но уселись за стол слушать рассказ матери о Кисловодске и экскурсиях по Кавказу, который она сопровождала показом открыток. На них Кавказ представлялся сказочно красивым.

- Мама, а ты бы хотела жить там всегда? – не удержался от вопроса Володька.

- Со всеми вами я согласна жить, хоть на Северном полюсе! – улыбнулась она. – Кавказ красив, но мне больше по душе родные леса, реки, озера и луга. В горы хорошо приезжать на отдых.

- А ты, папа?

- Солидарен с мамой.

Поужинав, мать сложила посуду в тазик, убрала открытки и строго посмотрела на сыновей.

- Ну, а теперь вы рассказывайте, как тут жили без нас, что успели натворить, за что нам с отцом придется краснеть? Ты, Валера, оставался главным, тебе и начинать.

- Хорошо жили! Ничего не натворили. У кого угодно спросите.

- Спросим, но хочется услышать новости от вас. Чем ты занимался, Валера?

- Еду по утрам готовил, в магазин бегал за колбасой и хлебом, в кино ходил, гулял, – лаконично отчитался тот. Достал из ящика буфета двенадцать рублей и положил перед матерью. – Это – остаток от ваших ста рублей.

Мать удовлетворилась ответом и перевела взгляд на Володьку.

- Как ты проводил время?

- Книжки читал, металлолом собирал, корюшку ловил, в поход ходил.

- В какой поход, с кем?

- В обыкновенный. С Мишкой ходили на лесное озеро, пекли картошку на костре, варили уху, ночевали в шалаше.

- Ночевали?! – ужаснулась мать. – Кто тебе разрешил?

- Валерка. Ничего не могло с нами случиться, потому что мы к походу подготовились. Дорогу отмечали зарубками, в болото не лезли, холодную воду не пили, на деревья не лазили.

- Ты послушай, отец, что он говорит! Малолетний ребенок ушел в лес, ночевал в шалаше! Не зря я в отпуске места себе не находила. Как ты мог, Валера, разрешить ему такое?

- Ты же не запрещала, а они вернулись на следующий день целые и невредимые, – вывернулся тот из щекотливого положения.

- Им повезло, это – дело случая!

- Успокойся, мать! – заступился отец. – Все завершилось благополучно, волноваться уже поздно.

- Удивительные дети! Разве можно предугадать их фантазии! – Мать успокоилась. – Какие книжки ты читал, Володя?

- Рассказы Ивана Сергеевича Тургенева.

- Всю книжку?

- Всю.

- Что же в ней произвело на тебя наибольшее впечатление?

- Рассказ «Муму». Плохой рассказ, злой!

- Почему ты так считаешь?

- Барыня – фашистка! Собачка ей не понравилась, так, она ее сразу убить велела. А немой Герасим еще хуже барыни – он трус и предатель!

- Барыня – отрицательный персонаж рассказа, но не Герасим. Он был крепостным, ему барыня велела, и он не имел права ее ослушаться. Такие тогда были времена. Об этом хотел сказать автор.

- Надо было отдать собачку кому-нибудь или спрятать, чтобы барыня не видела, но не топить. Герасим любил Муму, но убил ее. Он самый настоящий трус и предатель. Я бы так никогда не сделал!

- Как тебе ответ, мать? – довольно засмеялся отец.

- Володя не понял позицию автора.

- А я с сыном, пожалуй, соглашусь. У него правильная и четкая нравственная позиция, и это меня радует. Ладно, оставим Тургенева и его «Муму» в покое, – отец посмотрел на Володьку одобрительно. – Теперь скажи-ка мне, сынок, что ты вынес из своего похода?

Володька вздрогнул и изумленно уставился на отца: «Откуда он узнал, что я принес из похода? Я не никому, даже дяде Саше, не рассказывал! » Он молча выбрался из-за стола и выбежал из кухни. Тут же вернулся и положил перед отцом орден Красной звезды.

Валеркино лицо вытянулось, мать замерла на полуслове. Отец взял орден, осмотрел, осторожно положил его на стол.

- Как это понимать?

- Ты спросил, что я принес из похода. Вот, этот орден принес. И еще медаль «За отвагу», но ее Мишка себе забрал.

- Давай-ка, расскажи о вашем походе поподробнее.

Без утайки Володька рассказал обо всем: как обнаружил пещеру и увидел человеческие скелеты; как вместе с Мишкой нашел награды и пистолет с винтовкой; как не смог есть уху; как по жребию поделили награды на память.

Отец слушал, не перебивая, а, когда сын умолк, спросил.

- Что ты собирался делать с орденом дальше?

- Не знаю, с тобой посоветоваться хотел, – слукавил Володька.

- То, что вы с другом нашли останки красноармейцев и принадлежащие им награды – хорошо, но недостаточно. Важно узнать имена погибших солдат, а это уже дело взрослых. Поэтому медаль тоже следует отдать мне.

- Сейчас! – сорвался с места Володька. Скоро вернулся с медалью. – Вот! Только Мишка не сумел ее почистить.

Отец отложил «Беломорскую трибуну», повертел медаль в руках и положил на буфет рядом с орденом. – Можешь идти в свою комнату, Володя. – Тот остался сидеть. – Что у тебя еще?

- Я тебя, папа, спросить хочу.

- Спрашивай.

- Когда мы ночевали в шалаше, у нас с Мишкой зашел разговор о жизни, вернее, о том, ради чего люди живут. Мы подумали и решили, что для счастья.

- Правильно решили.

- Я не о том хочу спросить. После мы обнаружили в пещере скелеты и награды. Тогда я стал думать про тех красноармейцев. В лесу легко спрятаться и остаться живым, но они не стали делать этого и погибли. Если красноармейцы не захотели спастись, значит, есть что-то более дорогое, чем жизнь?

Отец медленно свернул газету и убрал ее в сторону.

- Родина дороже жизни!

- Родина – это наша страна?

- Семья, дом, земля, на которой живешь, люди вокруг – вот, что такое Родина.

- Почему она дороже жизни?

- Умирая, человек продолжает жить в памяти людей. Чем дольше человека помнят, тем дольше продолжается его жизнь. Того, кто отдал жизнь за Родину, вечно помнят и чтят. Плохих людей забывают быстро.

- Мертвому все равно, помнят его или забывают.

- Зато не безразлично его детям, внукам, другим близким.

- Умирать каждому неохота. Разве плохо, что люди стараются спастись?

- Это естественно. Но, если перед человеком встает выбор: умереть по-геройски или трусливо выжить, он должен умереть, как герой!

- Зачем?

- Затем, что трус и предатель – опаснее врага. Он будет проклят людьми навеки, а  позор ляжет несмываемым черным пятном на весь его род. Это самое страшное наказание, которое существует среди людей.

- Ах, Ваня! – вмешалась мать. – Ну, зачем ты завел такой разговор? Рано Володе думать об этом.

- Если сын задает вопрос, значит, – не рано!

 

                      *            *           *

 

…Утренний студеный туман пронизывал насквозь. Тела за несколько часов сна одеревенели и с трудом гнулись в суставах. Слобода с хрустом в коленях присел, покрутил руками, тяжеловесно пробежался по сырому мху, громко топча хворост.

Тойво, замерзший не меньше, остановил его.

- Не шуми, Андрей! Твой топот за километр слышен.

- Так, мы почти дома, – благодушно оправдался тот, с удовольствием ощущая разливающееся по мышцам тепло.

- Почти, не значит – дома. Канал неподалеку, ГЭС в Сосновце – еще ближе, диверсанты, если они тут есть, совсем рядом.

- Тебе, Тойво, диверсанты всю дорогу мерещатся, будто они специально ради нас выброшены. Полтора дня шли, никаких человеческих следов не обнаружили, и за четыре оставшихся часа едва ли с кем-то столкнемся.

- Хотел бы я, чтобы ты прав оказался, но не нравится мне что-то. Сороки, слышишь, кричат? Где-то близко – люди.

- До города близко, лесорубы могут быть.

- В такую рань? – покачал головой старшина. – Тихо надо идти, с оглядкой. Себя не выдавать, а всех видеть.

Более часа они шли по скалам, пересекали ручьи, продирались низинами по густым лиственным перелескам. Выбрались на пологую гряду, поднялись на ее гребень. Россыпь крупных валунов перегородила его, оставив узкую щель. Приблизившись к проходу, старшина внезапно остановился, присел, склонился надо мхом. Потом спустился по склону вдоль россыпи, продолжая рассматривать мох, на котором четко отпечатались следы сапог.

- Не зря сороки кричали, – сообщил он капитану, когда тот подошел. – Следы! Свежие! Мох вдавлен и еще не успел подняться. Группа прошла, не позже четверти часа назад. – Он сбросил с плеча карабин, передернул затвор, загоняя патрон в ствол. – Это – чужие!

- Почему так решил?

- Лесорубы в этот час могут идти только из города.

- Что будем делать? – встревожился капитан, вынимая «ТТ» из кобуры. – Я должен доставить в штаб важные сведения, ради которых ходил с вашим отрядом в месячный рейд. Но и отпускать врага нельзя – нет гарантий, что диверсантов вовремя ликвидируют.

- Решай, капитан, – кивнул старшина. – Теперь ты – командир.

- Решение будет такое, – после недолгого раздумья объявил капитан. – Преследуем, сближаемся и определяем численность и принадлежность группы. Если это диверсанты, оцениваем обстановку и принимаем бой. У нас два ствола, на каждый – по два десятка патронов. Плюс – четыре «лимонки». Для открытого боя – мало, а для охоты – достаточно. Внезапно атакуем и, как сказал товарищ Сталин, «победа будет за нами».

- Есть, товарищ капитан! – широко улыбнулся старшина.

- Жаль, Тойво, – не удалась нам тихая прогулка, – в ответ улыбнулся Слобода, вынимая из вещмешка гранаты. – Иди впереди, как следопыт, а я – следом. И, дай Бог, нам увидеть врага первыми.

Осторожно, короткими перебежками, укрываясь за стволами деревьев и камнями, они начали преследование, ориентируясь по отчетливым следам. Время от времени замирали и прислушивались. Вскоре услышали впереди невнятные голоса и хруст веток под ногами. Гряда расширилась, расползлась в стороны. Сосняк на ней измельчал и поредел. Скрываться за деревьями и не быть обнаруженными противником стало невозможно. Капитан со старшиной спустились с гряды к ольшанику и, прячась в нем, продолжили преследование. Скорость сближения снизилась. Скоро гряда вновь сузилась, пошла вверх и разветвилась. Именно там, в зоне разветвления гряды Тойво увидел шесть человек, бредущих гуськом. До них было примерно три сотни метров, и они были четко видны. Одеты в телогрейки, темные штаны, вязаные шапочки, как местные жители-лесорубы. Только вместо лучковых пил и топоров в руках, за спинами громоздились тяжелые ранцы, а на груди болтались «шмайсеры».

- Преследуем, держа их в зоне видимости, – уточнил приказ капитан. – Устроят привал, сблизимся на расстояние точного броска гранаты и атакуем.

За подъемом разветвление гряды пошло вниз и направо. Туда и направилась группа диверсантов. Скоро гряда снова пошла вверх. Слева мелькнула гладь большого озера, справа встала стена густого старого ельника, широкой полосой огибающего сухое болото. У ельника гряда вспучилась крутой высокой скалой. Миновав ее, диверсанты вышли к обрывистому берегу озера и, облюбовав поляну с несколькими крупными валунами, сбросили ранцы…

 

 

Глава 12.

 

В понедельник полковник Иван Самарин вышел на службу. Орден и медаль принес собой и положил в ящик письменного стола. За массой накопившихся в его отсутствие дел забыл о них. Вспомнил в конце недели, когда полез в ящик за понадобившейся бумагой. Взглянул на часы – одиннадцать дня. Поднял телефонную трубку и приказал дежурной телефонистке.

- Срочно соедините меня с районным военным комиссаром!

- Райвоенком майор Старых! – вскоре послышалось в трубке. – Слушаю вас, товарищ полковник.

- У меня к вам, товарищ майор, есть дело. Не могли бы вы подъехать ко мне в штаб корпуса? Дежурный по КПП вас проводит.

- Буду в четырнадцать часов.

Ровно в два часа дня в кабинет начальника штаба постучали. Слегка припадая на левую ногу, вошел коренастый майор с танковыми эмблемами на петлицах, козырнул.

- Майор Старых!

Иван Макарович вышел к нему, крепко пожал руку и усадил к своему столу. Сам присел напротив. Бросил изучающий взгляд на гостя. Три нашивки за ранения, одна – за тяжелое. Орденская колодка с десятком наград, из них, три: боевые ордена. Смотрит прямо и сосредоточенно, держится с достоинством. Фронтовик!

- Как вас, танкиста, угораздило попасть в военкомы? – вопрос полковника  демонстрировал его очевидное и не самое лучшее отношение к данной должности.

Военный комиссар понимающе улыбнулся.

- Зигзаг судьбы! После тяжелого ранения намеревались меня комиссовать, а мне из армии уходить не хотелось. Добился – оставили служить, но в военкомате. Военкомом четвертый год тяну. Душа не лежит, только это лучше, чем на гражданке. У вас ко мне дело, товарищ полковник?

- Так точно! – подтвердил Иван Макарович. Гость нравился ему: заслуг не выпячивает, к пустым разговорам не расположен. Он встал, извлек из ящика орден Красной звезды и медаль «За отвагу», положил перед майором. – Мой сын со своим другом недавно нашли их в лесу неподалеку от города вместе с останками военнослужащих. На наградах имеются номера. Думаю, что установление имен неизвестных солдат и захоронение останков – это по вашей части работа?

- По нашей! – подтвердил военком, рассматривая награды. – Точное место нахождения останков известно?

- Сыну одиннадцать лет, он объяснить не может, но сумеет сопроводить.

- Извините, товарищ полковник, но я вынужден просить вас передать мне эти награды по рапорту. Таков порядок.

- Разумеется!

Спустя четверть часа Иван Макарович положил перед райвоенкомом рапорт. Тот его внимательно прочитал и удовлетворенно убрал вместе с наградами в полевую сумку.

- Если возникнет необходимость, я могу рассчитывать на помощь вашего сына?

- В любое время. Потребуется, помогу с личным составом.

Иван Макарович проводил майора до двери и облегченно вздохнул. Свой долг перед людьми он частично выполнил.

 

                     *                                   *                               *

 

Передав награды отцу, Володька тоже посчитал, что выполнил свой долг. Через две недели выяснилось, что не до конца.

В обед отец спросил его.

- Сможешь показать дорогу к пещере с останками? Решено их захоронить.

- Смогу! – встрепенулся Володька. – Если взять Мишку, быстро найдем.

- В таком случае, завтра в восемь утра вместе со своим Мишкой будь у КПП штаба. Подъедут военные, покажете им дорогу.

Сначала Мишка обрадовался новости, а затем пригорюнился.

- Мамка не отпустит. – Он кивнул на гору пиловочных обрезков. – За хорошую работу ее наградили машиной дров. Теперь мне надо все распилить в размер печки и сложить в сарай.

- Как это – не отпустит! – возмутился Володька. – У нас с тобой государственное дело, а тут какие-то дрова.

- От государственного дела зимой в доме теплее не будет.

- Я тебе помогу. Без тебя мне будет не найти дорогу.

Такое предложение привело Мишку в восторг. Вдвоем работать веселее, быстрее и легче, а шансов добиться от матери разрешения – больше. К ее приходу с работы куча обрезков заметно убавилась.

- Спасибо, Володя, за помощь! – расчувствовалась она. – Ты хороший мальчик!

«Самое время просить», – сообразил Володька и выложил ей все о деле государственной важности, заодно пообещав, что поможет Мишке разобрать кучу до конца после возвращения.

- Конечно, идите! – не смогла отказать тетя Лиза. – Ради такого дела «государственной важности» можно все отложить.

В восемь утра, одетые по-походному, Володька и Мишка топтались у КПП воинской части. Солдат с повязкой «Дневальный по КПП» выглянул из двери проходной.

- Эй! Что вы тут отираетесь? А ну, марш от военного объекта!

- Еще чего! – огрызнулся Мишка. – Нам сказано ждать здесь. Сейчас за нами подъедет военная машина.

- Уж, не служить ли собрались? – хохотнул солдат.

- У нас дело важное, – пояснил Володька.

- Что за дело?

- Военная тайна! – опять сдерзил Мишка, предусмотрительно отступив от любопытного дневального.

На перекрестке с улицей Ленина показалась «полуторка» с пятью солдатами в кузове. Она остановилась у КПП, из кабины выпрыгнул старший лейтенант. Надел фуражку, расправил складки под ремнем портупеи и обратил взгляд на мальчишек.

- Иваны Сусанины не вы ли будете?

- Никакие мы не Сусанины, – растерялся Мишка. – Я Мишка Бирча, а он – Володька Самарин.

- Тоже подходяще! – улыбнулся старший лейтенант. – Вижу, к марш-броску вы вполне экипировались. А как насчет знания маршрута?

- Не бойтесь, доведем. Только на машине дальше складов за аэродромом не проехать. Пешком топать придется.

- Долго придется топать?

- Часа три, а, может, и четыре.

- Фью-у-у! – присвистнул старший лейтенант. – Четыре часа пешком! Нет, мужики, такой долгий путь нам не осилить. – Он оглянулся на солдат в кузове. – Верно, бойцы?

- Не-е-ет, четыре часа пешком – не осилим! – дружно поддакнули те.

- Тоже мне – военные! – презрительно скривился Мишка. – Мы с Володькой, с отдыхом, правда, но осилили, а вы не можете!

- С отдыхом? – обрадовался офицер и вновь повернулся к солдатам. – Они – с отдыхом! Может, и мы с отдыхом осилим? Иначе, позор нам!

- Так бы сразу и говорили. С отдыхом, конечно, – осилим! Мы уж постараемся. Сухой паек взяли, подкрепимся и доберемся как-нибудь!

- С отдыхом, мы согласны! – доложил Мишке старший лейтенант. – А вы, следопыты, сухой паек себе взяли?

Приятели сконфуженно переглянулись.

- Как-то не додумались, – ответил Мишка.

- Придется вас брать на пищевое довольствие, – приуныл старший лейтенант. – Как, хлопцы, возьмем?

- Куда же деваться, поделимся! – весело донеслось из кузова.

- Тогда, Мишка, Вовка, лезьте в кузов.

У складов все выгрузились из машины. Разобрали по рукам носилки, мешки, лопаты и другое имущество. Старший лейтенант отпустил «полуторку» до пяти вечера. Гуськом двинулись через вырубку. Впереди – Мишка и офицер. За ними – Володька и пять солдат с имуществом. На опушке быстро нашли первые зарубки. За три недели они потемнели, заплыли смолой, но оставались заметными и позволяли уверенно ориентироваться.

После полутора часов напряженной ходьбы старший лейтенант объявил привал. Вынул пачку «Беломорканала», хитро щурясь, предложил следопытам. Те испуганно замахали руками.

- Правильно! – одобрил офицер. – Вам надо нюх беречь, чтобы след не терять.

Перекур длился недолго. Еще через два часа команда вышла на пологий каменистый обрыв. Справа плескалось озеро. Слева за ручьем, огибая черный массив ельника, изгибалась полоса рады.

- Пришли! – радостно сообщил Мишка и запрыгал по камням через ручей.

У знакомых валунов желтела высохшая хвойная подстилка. Рядом во мху зияло темно-серое пятно кострища с двумя каменными столбиками и обгоревшей банкой из-под тушенки.

Офицер вынул из полевой сумки карту и сориентировался.

- До города двадцать три километра. Далеко же вас занесло, ребятки. Ну, показывайте, где пещера?

Мишка рванул, было, к ельнику, но старший лейтенант осадил его резкой командой.

- Не спешить! Идти рядом! – Он мгновенно посерьезнел. От прежнего балагура осталась лишь сдвинутая на самый затылок фуражка. – Сергеев! С миноискателем – вперед! Остальные – ждут моей команды.!

Рядовой Сергеев вышел вперед и, водя рамкой миноискателя, медленно двинулся по склону вниз.

- Мы здесь сто раз за дровами бегали! – удивился Мишка излишней, по его мнению, предосторожности. – Здесь же войны не было.

- Война была везде, – строго ответил офицер, – а береженого Бог бережет.

Когда минер и старший лейтенант дошли до скалы, и темное пятно пещеры открылось взгляду, офицер остановился.

- Сергеев, обследуй подходы и нишу. Вы, хлопцы, ни шагу вперед! Теперь справимся без вас.

Солдат отправился к нише и скоро вернулся.

- Подходы чистые. В пещере останки двух человек. Рядом с ними две снаряженные гранаты- «лимонки».

Старший лейтенант кивнул и зашагал к пещере один. У входа вытянулся и отдал честь. Затем неторопливо расстегнул портупею, снял ее вместе с кителем, положил на камни. С фонариком в руке полез во внутрь. Луч света выхватил человеческие останки и две ржавые гранаты с почти изъеденными ржавчиной чеками запалов.

Друзья и солдаты видели, как офицер осторожно выбрался из пещеры с гранатой в руке, понес ее к большому обломку гранита, уложил на землю. Следом вынес вторую гранату. У обломка аккуратно отогнул на ней один усик чеки, стал выпрямлять другой. Тот отвалился. Тогда офицер на вытянутых руках рванул кольцо чеки, скинул гранату за камень и присел за него с противоположной стороны.

Прогремел взрыв. Пламя полыхнуло вверх. С ближних елей посыпались срубленные осколками ветки. Гулкое эхо многократно прокатилось над головами.

Старший лейтенант вернулся к солдатам.

- А ты говоришь, что войны не было, – он потрепал Мишкины вихры. – Слышал ее голос?!

- Слышал. Мы гранаты не заметили.

- Ваше счастье! – Старший лейтенант закурил и протянул Мишке коробок спичек. – Пока мы занимаемся своим делом, вместе с другом займись-ка костром. Закончим – пообедаем.

Когда военные вернулись, принеся с собой носилки с уложенными в два мешка останками, костер пылал. Все уселись к огню с наветренной стороны, вытащили сухие пайки. Сергеев ловко вскрыл четыре банки тушенки, поставил их на угли. Другой солдат подвесил над огнем на складной треноге котелок с водой. Никто не шутил. Все были сосредоточенны и серьезны.

Старший лейтенант придвинул банку с разогретой тушенкой к ребятам и вручил каждому по ложке.

- Ешьте, хлопцы! Солдатская норма – банка на двоих. Хлеб не жалейте.

- А вы? – смутился Мишка.

- А мы после вас, – улыбнулся тот.

Военные, привалившись к валуну, смотрели на раскинувшееся рядом озеро, слушали умиротворяющий шопот ветра на макушках сосен, вдыхали ароматный запах тушенки и дыма. Идиллическая картина мирной жизни! Только мешки на носилках напоминали о минувшей недавно войне. Повернувшись к своему командиру, рядовой Сергеев вздохнул.

- Разгадать бы эту загадку, товарищ старший лейтенант. Вроде, боевых действий здесь не велось?

- Войсковых действий здесь, Сергеев, действительно, не велось, но район Беломорска для фашистов был стратегически важным. В городе работало правительство Карело-Финской республики, крупные промышленные предприятия. Активно эксплуатировались железная дорога и Беломоро-Балтийский канал. Диверсанты лезли к ним, как тараканы из щелей. Возможно, эти двое напоролись на диверсионную группу и приняли неравный бой.

- Это понятно, но как наших солдат сюда занесло?

- Ответ на эту загадку знали только они…

 

              *                                    *                                      *

…«Привал! » – капитан взглянул на старшину. Тот понимающе кивнул. Оба, не сговариваясь, скинули затрудняющие движения телогрейки. Короткими перебежками сместились к берегу озера и стали подбираться к противнику. Двигались, соблюдая максимальную осторожность. Перебежка на три-пять метров – пауза, перебежка – снова выжидание благоприятного момента. Сто метров осталось… Восемьдесят… Пятьдесят… Капитан чуть опередил старшину и уже видел валун, метрах в двадцати пяти от расположившихся на отдых диверсантов. Из-за того валуна он сумеет сделать точный бросок гранаты. Еще немного усилий и можно будет вынимать чеку из гранаты…

Не видел Слобода, что одного из диверсантов приспичило, и он присел именно за этим валуном. Капитан был всего в двух шагах от цели, когда диверсант, подтягивая штаны, встал. Их взгляды встретились. Оба на миг замерли. Забыв про штаны, диверсант схватился за «шмайсер». Выстрел из пистолета и очередь из автомата раздались одновременно. Враг упал с пулей в голове, но и капитан получил три пули в живот. Треск выстрелов вспорол тишину, отозвался звонким эхом. Отдыхающие диверсанты вскочили и укрылись за камнями.

Старшин матюгнулся – блестящий план атаки рухнул в одно мгновение. Он подскочил к Слободе.

- Жив, Андрей?

- Пока жив, – прохрипел тот, прижимая ладони к животу, где быстро расползалось кровавое пятно. – Бери сумку и уходи.

- Поздно уходить, Андрей. – Тойво снял с капитана полевую сумку, сунул в нее оказавшийся под рукой увесистый камень и зашвырнул в озеро. – Пятеро осталось. Принимаю бой.

Автоматные очереди звонко защелкали по граниту, брызнув мелкой крошкой. Старшина выглянул из-под валуна. Фигуры врагов стояли во весь рост и напряженно высматривали неожиданного противника. Тойво сунул за пояс капитанский «ТТ», выдернул чеку из своей гранаты и, что было силы, швырнул ее в них. Одновременно с разрывом гранаты, подхватил карабин и поволок капитана за воротник вниз по склону гряды к ельнику. Он преодолел половину расстояния, прежде чем ему вслед заговорили «шмайсеры». Порадовался: «Хорошие автоматы – никакой точности! » Укрылся за стволом толстой сосны, залег, навел карабин. Уже четверо рассыпались веером и начали сближаться с ним, пытаясь охватить полукругом. Старшина выстрелил в ближнего – врагов осталось трое, они залегли, а капитана удалось спустить еще на десяток метров. Тойво решил укрыться с ним в камнях и, прикрыв тыл сырым ельником, перестрелять всех поодиночке. Диверсанты ползком, прячась за деревьями и прикрывая друг друга очередями из автоматов, приближались. Старшина сделал еще один прицельный выстрел из карабина. Крайний справа уткнулся лицом в мох. Вторая «лимонка» полетела следом в двоих оставшихся в живых. Она заставила их вжаться в землю на несколько секунд, и этой передышки хватило, чтобы унести Слободу в камни. Взгляд Тойво выхватил темное пятно пещеры в подножье скалы. Он взвалил тело капитана на плечо, заволок его в укрытие и уложил к боковой стене подальше от входа. Удовлетворенно улыбнулся: «Теперь можно и поохотиться! » Для этого ему нужно было выбраться из ниши и, прячась за камнями, сделать всего два точных выстрела. Для охотника – игра!

Старшина осторожно выглянул наружу, но ливень пуль посыпался сверху, и одна из них рикошетом от камня ударила в шею. Тойво отпрянул к стене, зажав рукой тугую струю алой крови, пульсирующе бьющую из раны. Другой рукой отстегнул от пояса бездыханного Слободы две гранаты, отпихнул ногой ненужный теперь карабин. «Эх, Андрей, не дожили мы с тобой до Победы! » – успел подумать он, чувствуя, как стремительно тают силы и мутнеет сознание. Сверху на камни упала граната, отскочила, завертелась у входа.

Взрыв ударил жаром, взметнул пыль. Два осколка вошли старшине в правый висок, другие – стеганули в грудь, впились в тело капитана…

 

Глава 13.

 

Просьбой натаскать из сарая дров для плиты мать удивила Володьку. Зачем топить плиту, когда на улице жарко, а в доме так тепло, что можно спать под простыней? Увидев, что мать замешивает дрожжевое тесто, он еще больше удивился. Пироги пеклись в доме к дням рождения членов семьи, по большим праздникам и в выходные, если ждали гостей. Сегодня же был обычный будничный день.

- Разве сегодня праздник? – Володька не смог сдержать любопытства.

- Сегодня дяде Саше исполнилось двадцать два года. Он сирота, и его некому поздравить. Вот, мы с папой и решили подарить ему клюквенный пирог.

- Значит, дядя Саша придет к нам вечером пить чай с пирогом?

- Солдатам не положено ходить в гости. Мы подарим пирог, когда дядя Саша привезет папу со службы, – объяснила мать. – Кстати, ты бы мог тоже сделать дяде Саше какой-нибудь  подарок.

- Что ему купить?

- Самый лучший подарок, сынок, тот, который дарится от чистого сердца и сделан собственными руками.

- Я не умею мастерить подарки, – расстроился Володька, – и не знаю, что нужно дяде Саше.

- Любому человеку больше всего нужно знать, что его любят, уважают и ценят, а подарок – это всего лишь форма выражения имениннику своего искреннего отношения. Если ты нарисуешь и подаришь дяде Саше открытку, ему будет очень приятно. Только поторопись, времени до вечера осталось мало.

Устроившись за столом в своей комнате, Володька извлек из ящика коробку с набором цветных карандашей и старый альбом для рисования, в котором осталось несколько чистых листов. Вырвал один из них, ровно обрезал кромку ножницами и сложил вдвое. На лицевой стороне получившейся открытки он решил нарисовать красивую картинку, а внутри написать поздравление и пожелание.

Придумать рисунок оказалось трудно. На почтовых открытках обычно красовались всякие цветы и звери, Деды Морозы со Снегурочками или кремлевские башни с курантами. Они совсем не подходили для поздравительной открытки военному человеку. Дяде Саше нужно нарисовать что-то особенное, относящееся только к нему. Володька взялся затачивать карандаши лезвием старой отцовской бритвы и думать. Заточив карандаши, принялся за дело.

Сначала начертил рамку из разноцветных линий. Затем снизу старательно нарисовал «Победу» и закрасил ее коричневым цветом. Над ней изобразил два погона: сержантский и полковничий. Он хотел пожелать этим дяде Саше дослужить до большого офицерского звания, потому что военная служба дяде Саше нравилась, и он говорил, что хотел бы посвятить ей всю жизнь. Между погонами поместил круг, внутри его – число «22». Над кругом начертил красноармейскую звезду с серпом и молотом посередине. В довершение, белые места внутри рамки заштриховал желтым карандашом, чтобы солнечным фоном выразить  счастливое будущее именинника.

Закончив рисовать картинку, Володька взялся за текст, но он не получался. В голову приходили всем известные и неинтересные слова, а ему хотелось, чтобы пожелание было очень добрым и не походило ни на какие другие. Он исписал целый тетрадный лист всякими вариантами, но ни один из них ему не нравился. Решил обратиться к матери за советом. Та взглянула на черновик и покачала головой: «Не нужно писать длинно и вычурно. Короткое, но искреннее пожелание лучше и дороже всех красивых стандартных слов».

Володька вернулся к столу, долго ходил около него и придумал: « Желаю вам всегда быть самым лучшим другом на свете! »

Он заканчивал переписывать придуманное пожелание в открытку, когда домой прибежал Валерка. Схватил открытку, прочитал, засмеялся и небрежно бросил на стол.

- Молодец, Володька! Дядя Саша долго будет смеяться над твоими каракулями. Не «Победа» у тебя получилась, а гроб на колесах, звезды похожи на раздавленных пауков. И пожелание глупое. Как понять – «быть самым лучшим другом»? Люди желают друг другу счастья, здоровья, успехов всяких, а не такую ерунду.

Слова брата были очень обидными и несправедливыми.

- Как умею, так и нарисовал, – огрызнулся Володька. – А ты, если можешь нарисовать лучше, сам нарисуй, а не насмехайся.

- Что я – девчонка, чтобы открыточки рисовать! – засмеялся Валерка. – Я дяде Саше записную книжку подарю. От нее польза будет, не то, что от твоей мазни.

Володька еще больше расстроился. Под окном знакомо скрипнули тормоза «Победы», и переделывать подарок было поздно.

Едва отец и дядя Саша переступили порог, Елена Михайловна пригласила всех на кухню. Сняла полотенце с лежащего в подносе на столе горячего пирога с клюквенным вареньем, и протянула пирог дяде Саше.

- Поздравляю тебя, Саша, с днем рождения! Прими от нашей семьи скромный подарок – твой любимый клюквенный пирог. Я пекла его с радостью, и от души желаю тебе светлой жизни и реализации всех желаний и надежд!

Дядя Саша растерялся, неловко принял поднос и оглянулся на своего командира.

- Весь пирог – мне?

- Тебе-тебе, Александр! – широко улыбнулся Иван Макарович. – Бери, не тушуйся. В казарме с товарищами поделишься. Ты, Егоров, хороший солдат, и я надеюсь в скором времени узнать о тебе, как об успешном офицере. Если, конечно, после демобилизации не передумаешь поступать в военное училище.

- Не передумаю, товарищ полковник!

- Будь счастлив, Саша! – улыбнулась Елена Михайловна. – Вот, ребята тебя тоже хотят поздравить.

Валерка сунул дяде Саше записную книжку и что-то невразумительно буркнул.

Следом из-за отцовской спины выступил Володька. Он протянул имениннику открытку, пряча взгляд от стыда за неказистый подарок.

- Я вас тоже очень поздравляю! Это – мой подарок.

Дядя Саша положил поднос на стол и раскрыл открытку. Прочитал пожелание и поднял на Володьку увлажнившиеся глаза.

- Спасибо, Вовка! Такого замечательного подарка я от тебя не ожидал. И пожелания такого никогда ни от кого не получал. Его очень трудно исполнить, но я буду стараться. Даю тебе честное солдатское слово – очень буду стараться! – Порывисто обхватил Володьку за плечи и на мгновение прижал к себе. – Разрешите идти, товарищ полковник? – с трудом выговорил он.  

Иван Макарович подал ему пирог.

- Иди, Александр!

Сержант Егоров ушел. Володька следил за ним из окна. Тот уложил поднос на заднее сидение, увидел Володьку и помахал ему рукой.

- Мне кажется, Сашу растрогали наши подарки, – Елена Михайловна, проводила взглядом отъехавшую «Победу».

- Ты, Лена, умеешь затрагивать душу, – согласился Иван Макарович. – Володя в тебя пошел. – Он взглянул на сына. – Что ты там такого написал, что солдат едва не расплакался?

- Ничего особенного. Просто я пожелал дяде Саше всегда быть самым лучшим другом.

- И это – ничего особенного! Молодец, сын!

- Как бы хотелось, чтобы Саша стал офицером! – вздохнула мать. – Он заслуживает права быть счастливым.

После этих слов Володька вспотел – вспомнил, что месяц назад в походе пообещал Мишке, который тоже мечтает стать офицером, поговорить со своей матерью о нем и забыл. С того дня Мишка не напоминал ему о своей просьбе. Наверное, считает его болтуном.

- Дядя Саша будет офицером, я в этом не сомневаюсь, – сказал он, – не то, что Мишка. Его мечта никогда не сбудется.

- При чем тут твой Мишка? – не понял отец.

- Миша хочет быть офицером, но мать не пускает его в школу, а без образования, ни о каком офицерстве не может быть и речи, – пояснила Елена Михайловна.

- Как это – не пускает! – возмутился отец. – Нет у нее такого права.

- Есть, Ваня! Обязательное образование Миша получил.

- Что же это за мать, если она не думает о будущем своего сына!

- Увы, Лиза вынуждена думать о сегодняшнем дне, о том, как выжить. Без мужа – это тяжело. Она вынуждена держать в хозяйстве живность, работать с утра до ночи.

- Глупая женщина! Дальше носа заглянуть не хочет. Каково ей будет, когда сын вырастет и останется неучем?

- Она не глупая, а измученная жизнью молодая женщина.

- Мама, поговори с тетей Лизой – попросил Володька. – Тогда она отпустит Мишку в школу, и мы с ним в одном классе станем учиться.

- Тебе надо поговорить с этой мамашей, Лена, – поддержал отец. – Тебя не убудет, а парня можно загубить.

- Хорошо, я схожу к Елизавете, – кивнула мать. – Только прежде подготовлюсь к непростому разговору.

 

                        *                                     *                                      *

 

К предстоящему разговору Елена Михайловна готовилась очень серьезно. Зная Лизу, она понимала его сложность. Ей нужно было найти веские слова, которые бы поколебали житейские аргументы Лизы. Успевшая в свои тридцать восемь лет накопить немалый жизненный опыт, Елена Михайловна знала, что разумные доводы будут убедительными, если затронут душу.

В воскресенье, накормив семью, она привела себя в порядок, взяла заранее приготовленную сумочку и отправилась к Бирчам. Дверь ей открыла Лиза. Та была в домашнем халате с завязанными узлом над коленями полами и подвернутыми до локтей рукавами, босиком и в плотно затянутой на голове косынке. Увидев перед собой нежданную гостью, растерялась.

- Здравствуйте, Лиза! – улыбнулась Елена Михайловна.

- Ой, здравствуйте! – засуетилась та. Развязала узел, распустила рукава, вытерла о полы мокрые руки. – Вы извините, Елена Михайловна, за мой вид. Не успела закончить уборку.

- Не извиняйтесь! Вы у себя дома, а я явилась без приглашения. Позволите войти?

- Конечно, проходите. – Лиза провела гостью в уже прибранную комнату, ополоснула ладони, застелила обшарпанный стол чистой скатертью, пододвинула стул. Сама уселась на другой, сложила руки на коленях и направила на Елену Михайловну вопросительно-тревожный взгляд.

- Мне нужно поговорить с вами, Лиза, и, если позволите, откровенно.

- Что-то случилось? – встревожилась Лиза. – Михай что-то натворил?

- Ничего не случилось, а ваш Михай очень хороший мальчик. Скоро начнется новый учебный год, и я хотела узнать, не надумали вы вернуть сына в школу?

- Я бы с радостью, – опустила глаза Лиза, – только не справиться мне одной с хозяйством и работу не бросить. Вот лишь в воскресенье успеваю в доме какой-то порядок навести. На отдых – вечер остается. А не будь Михая, я бы до ночи не управлялась.

- И все-таки, мальчик должен ходить в школу. Поймите, Лиза, его будущее – это и ваше будущее. Не давая сыну возможности получить полноценное образование, вы лишаете его надежд на будущее.

- Я все понимаю! Вот, исполнится Михаю шестнадцать лет, устрою его к себе на работу, и пусть идет учиться в школу рабочей молодежи. Так многие поступают.

- Вечерняя школа дает слабые знания.

- Но другие же учатся!

- Вы знаете, кем мечтает стать Миша?

- Как же не знать, все уши прожужжал – офицером. А прежде шофером хотел быть. Завтра кем-то другим надумает. Дитя он пока, сам не понимает, что хочет.

- Возможно, завтра Миша раздумает стать офицером, но с его нынешним четырехклассным образованием его удел –  быть чернорабочим. А это – пьянство, беспутство, возможно, тюрьма. Разве позволительно желать такое себе и сыну?

- Боже упаси! – ужаснулась Лиза. – Я этого не допущу!

- Не обольщайтесь. Через два-три года вы будете бессильны справиться сыном. Пока не поздно, отправьте сына учиться. От вас требуется написать заявление директору школы о приеме Миши в пятый класс.

- Без подсобного хозяйства нам на мою зарплату не прожить! – заученно и жестко отрезала Лиза.

- Мне думается, что вы, Лиза, внушили себе это, заперли себя в хозяйстве, как в темнице, и не хотите выглянуть в окошко. Кругом много интересных людей. Достаточно выйти на свет, сходить в кино, и вы увидите жизнь иными глазами. По субботам в Доме культуры, вместо последнего киносеанса, устраиваются танцы для одиноких людей. Почему бы вам не сходить на них? Могли бы познакомиться с приличным человеком, выйти замуж и вновь создать полноценную семью.

 - Замуж? – невесело засмеялась Лиза. – Да где же сейчас женщине моего возраста приличного мужика найти? Те, что есть, разобраны, а что остались – пьянь беспробудная. Таких и даром не надо! Кто на старуху с ребенком глаз положит, кроме всякой шелупени!

- Рано вам в старухи записываться. Вы махнули на себя рукой, забыли, что вы – женщина! Нельзя так! – Елена Михайловна подошла к Лизе, подняла ее за руки со стула. – Пожалуйста, распустите волосы.

 Та послушно сбросила с головы платок, сняла резинку, удерживающую тугой узел, тряхнула волосами. Длинные и темно-русые, они  тяжело упали ей на плечи и спину.

- Какие великолепные волосы! – не смогла скрыть восхищения Елена Михайловна. – Но дикие, как трава на лугу. Вы, Лиза, совсем одичали на своем хозяйстве. У вас высокий ровный лоб, узкий овал лица, красивые серые глаза, а узел на голове только удлиняет их, уродует. – Она вынула из  сумочки гребень и тщательно расчесала волосы Елизаветы. – Если на лоб скинуть челку, а волосы подрезать и слегка завить, вы себя не узнаете. Попробуем?

- Вы – дамский мастер?

- Офицерские жены умеют делать практически все! – засмеялась Елена Михайловна. – Не беспокойтесь, хуже не будет. Садитесь лицом к окну и потерпите полчаса.

Словно загипнотизированная, Лиза позволяла гостье делать с ней все, что та желала. Полчаса ножницы в руках порхали над ее головой, резали, звенели. Наконец, Елена Михайловна отступила на несколько шагов, осмотрела результат своего творчества и удовлетворенно улыбнулась. Затем точными движениями косметическим карандашом зачернила Лизе брови, подвела ресницы. Протянула помаду. Когда та неумело накрасила губы, кончиком платка подровняла их линию.

- Вот, теперь, посмотрите в зеркало. Вы увидите перед собой незнакомую красавицу.

Лиза нерешительно приблизилась к зеркалу и ахнула, увидев молодую, красивую и, действительно, незнакомую ей женщину – себя! Закрыла лицо руками и зарыдала…

 

 

                    *                                 *                               *

 

 

Первого сентября в восемь тридцать утра вся школа собралась во внутреннем дворе на торжественное открытие нового учебного года. В центре двора поставили стол, а ученики выстроились вокруг него по классам буквой «П». Володька и Михай забрались в задний ряд. По-соседству стоял шестой класс – бывшие одноклассники Мишки. Они беззлобно подшучивали над ним.

- Привет, второгодник!

- Надоело дома кур доить?

- Надолго в школу?

- Давай к нам, Мишка! У нас веселее.

Мишка добродушно огрызался, отшучивался и жался к Володьке.

- Вон, Лариса Ивановна, моя бывшая учительница, – он показал на молодую женщину, стоящую во главе второго класса. Два раза к мамке приходила за меня просить. Даже плакала, когда у нее ничего не получилось.

- А вон, моя – Анна Игнатовна. Видишь, худая и будто недовольная, что с первым классом стоит? Все время ко мне придиралась.

- Я ее знаю, – кивнул Мишка. – Злая она! Военных, страсть как, не любит.

- Чем же ей военные не нравятся?

- Говорят, она за офицера замуж собралась выходить, а он от нее сбежал в другой город.

- Военный сбежать не может, – уверенно возразил Володька. – Его перевели на другое место службы. А если не взял с собой Анну Игнатовну, значит, не любил ее. Правильно сделал! Как такую злюку любить?

- А может, она сама не захотела ехать, – предположил Мишка. – У нее свой дом, огород, хозяйство. Бросать, что ли?

- Моя мама за папой, куда угодно поедет. Нет у нас своего дома и никакого хозяйства, зато все друг друга любят. Любовь, Мишка, главнее всякого хозяйства.

- У тебя мамка умная! – осветился улыбкой Мишка. – Если бы не она, не стоял бы я сейчас с тобой здесь.

- А у тебя мама – красивая! Никогда ее такой не видел. Смотри, как все мужики на нее глаза пялят.

- Она следить за собой стала и сразу сделалась красивой, даже повеселела.

Тем временем из школы вышли свободные от классов учителя, директор школы, военный в звании майора и девушка с комсомольским значком на кофточке. Выстроились позади стола.

Директор легко звякнул колокольчиком и начал поздравительную речь. Володька сразу заскучал. В каждой школе, где он учился, говорили одни и те же слова. Девушка из райкома комсомола и майор тоже не сказали ничего нового. Он стал слушать майора, лишь когда Мишка пихнул его локтем в бок.

- …Мы помним павших героев поименно, чтим, и всегда будем возлагать живые цветы к их святым могилам, – торжественно говорил майор. – К сожалению, многие герои погибли неизвестными, немало воинов до сей поры значатся в списках пропавших без вести. Они шли на подвиги, не думая о славе, до последнего мгновения жизни честно исполняли свой воинский долг. Наш долг – вернуть их из незаслуженной безвестности, вычеркнуть из списков пропавших без вести, и воздать каждому должные почести.

Совсем недавно нам удалось узнать имена двух героев, значащихся пропавшими без вести…

Сердце Володьки бешено забилось. У Мишки – тоже. Они переглянулись и еще больше обратились в слух.

- … Это капитан Слобода Андрей Степанович! Он родом с Украины. Нам не удалось найти родных капитана Слободы. Они жили на оккупированной фашистами Черниговщине и, вероятно, погибли.

Зато с радостью могу доложить, что родные второго героя живут в нашем городе. Имя героя – старшина Тойво Пууринен. Здесь сейчас находятся его жена – Мария Васильевна и сын – Геннадий…

В толпе родителей кто-то громко охнул. Это лишилась чувств Мария Васильевна Пууринен. Принесли стул, и ее усадили. Генка, стоявший перед Володькой, замер, словно окаменел.

- … Извините, Мария Васильевна и Геннадий! Нам хотелось сообщить вам об этом сегодня, в праздничный день, при всем народе, чтобы все слыщали: ваш муж и отец – Герой и впредь никогда не будет безвестным! Подойди сюда, Гена.

Учительница вывела Генку из глубины рядов и мягко подтолкнула вперед. Тот медленно побрел к столу. Баянист, стоящий позади директора, негромко заиграл печальную, но торжественную мелодию.

- …При останках твоего отца, Геннадий, найдена его боевая медаль «За отвагу». Мы передаем ее тебе на вечное хранение. Береги эту медаль свято, и будь достойным отца.

Генка зажал медаль в кулаке. Гримаса рыдания исказила его растерянное лицо. Он побежал к матери и упал на ее колени.

- Прошу почтить память капитана Слободы и старшины Пууринена минутой молчания! – объявил Яков Семенович.

Школа погрузилась в звенящую тишину. Через минуту майор продолжил.

- Герои вновь обрели имена благодаря ученикам пятого класса, где учится Геннадий Пууринен. Это – Владимир Самарин и Михай Бирча. Они обнаружили останки, нашли награды и сдали их в военный комиссариат. Эти награды помогли установить имена павших воинов. Прошу вас, Владимир и Михай, выйти ко мне. – Майор подождал, пока те выйдут из рядов. – Вы совершили достойный поступок, за который районный военный комиссар награждает вас Грамотами. – Он вручил каждому по красивой Грамоте. Баянист заиграл туш, а вся школа дружно зааплодировала.

Володька не предполагал, что быть в центре всеобщего внимания и слышать в свой адрес марш и аплодисменты, так неприятно. Похвалы им не заслужены, и все скоро это поймут. Случайно они с Мишкой нашли останки и награды. Не они, а Володькин отец передал награды куда следует. Если бы не он, вот тогда бы, точно, никто не узнал ни про капитана Слободу, ни про старшину Пууринена. Лучше сразу сказать правду и отдать Грамоты, чтобы потом, когда все выяснится, их с позором не отобрали. Володька попытался объяснить правду классному руководителю, но учительница только улыбнулась и похвалила его за скромность. Тогда они с Мишкой решили спрятать свои незаслуженные Грамоты и забыть о них. Так будет честнее. А за Генку оба радовались. Теперь он – сын настоящего героя, и ему есть, кем гордиться.

В два часа дня вся школа отправилась на городское кладбище, где среди воинских захоронений должно было произойти торжественное погребение останков капитана Слободы и старшины Пууринена. Друзья не хотели идти, но учительница взяла их за руки и поставила впереди всего строя. Им удалось незаметно улизнуть с церемонии, когда на кладбище начался погребальный ритуал. Кладбище – святое место, и стыдно на нем изображать из себя важных участников события.

Вечером семья Самариных собралась за столом. Мать поставила тарелку со свежепожаренными пирожками, налила всем чай и обратила взгляд на Володьку.

- Поздравляем тебя, сын, с первой в твоей жизни наградой! Сегодня я гордилась тобой. Только мне показалось, что ты не особенно рад Грамоте.

- Я ее не заслужил, – буркнул Володька. – И стыдно радоваться, когда все кругом плачут.

- Почему же не заслужил? – удивилась мать. – Если бы вы с Мишей не нашли останки, имена героев так и остались бы неизвестными.

Володька рассказал, о чем думал после своего награждения.

- Любопытная точка зрения! – улыбнулся отец, – но мне она импонирует, хотя я тоже считаю, что вы с Мишей Грамоты заслужили.

- А я, отец, рада тому, что мы с тобой можем не только гордиться сыном, но и уважать его за честность и скромность. К счастью, Володя, людей награждают, не спрашивая их мнения, иначе бы у многих не было заслуженных наград. Следует ценить любую награду, потому что каждая из них отражает оценку заслуг человека обществом, а она важнее собственного мнения. И еще: награду надо забыть на следующий день, ведь она дана за прошлые заслуги, а жизнь требует новых поступков.

- Смешно получилось, – напомнил о своем присутствии Валерка. – Володя был Генке врагом, а он нашел ему отца. Интересно, как они теперь драться будут?

- Мне от Генки ничего не надо, а будет задираться, получит сдачи.

- А я думаю, что у вас с Геной будут хорошие отношения, – рассудила мать. – После такого события Гена не может остаться прежним шалопаем.

 

                      *                             *                            *

Этим же поздним вечером Генка и Мария Васильевна сидели в тщательно прибранном доме на кухне за столом. Перед ними стояла деревянная рамка с довоенной фотографией Тойво Пууринена. По ее бокам горели две свечи, а впереди лежала медаль «За отвагу». Мать и сын молчали. Они успели поговорить обо всем, и сейчас слова были не нужны. Они вспоминали минувшее событие и, каждый думал о своем.

Генка не знал своего отца. Наверное, поэтому не чувствовал сердечной боли. Больно, когда теряешь хорошо знакомого, любимого человека. А как любить того, кто погиб раньше, чем ты родился? Как было гордиться тем, кого некоторые злые языки называли предателем, только потому, что он пропал без вести? Трудно любить и чтить такого отца! Не скорбь ощущал Генка, а облегчение, даже тихую, спрятанную внутри радость. Не терял он отца,  просто сегодня он обрел его, и сразу – героем! Конечно, он жалел отца и, наверняка, со временем его полюбит, но чтить станет отныне и до конца своей жизни.

Мария Васильевна любила Тойво, и любовь эта двенадцать лет не позволяла ей верить в его гибель, тем более, – в предательство. Сегодня она по-настоящему овдовела и до конца почувствовала величину своего горя. Но на душе посветлело. Ушли прочь подлые мысли, и никогда более не увидит она косых недвусмысленных взглядов других вдов. Ее муж погиб в бою, и ей не важно, геройской была его смерть или случайной. Важно, что муж не предал ни ее любовь, ни землю родную, на которой эта любовь обратилась в сына. А его любовь она сохранит в своем сердце.

Они не слышали, как через незапертую дверь в дом вошел Яков Семенович.

- Вот, зайти решил, – Яков Семенович поставил на стол четвертинку водки. – Хочу, Мария, помянуть с тобой Тойво. Был он тебе дорогим мужем, а мне верным боевым товарищем.

- Спасибо тебе, Яков! – Мария Васильевна поставила на стол два граненых стакана.

- Мне не за что.

- Спасибо тебе за то, что все годы слова дурного никому про Тойво не сказал и веру в него во мне поддерживал! За сына, которого растить и воспитывать помогал! За сегодняшний день, наградивший меня могилой мужа, куда я смогу теперь нести свои цветы и слезы!

Яков Семенович разлил водку по стаканам.

- За светлую память Тойво! – Выпил. – Никогда ни на миг не сомневался я в твоем муже, Мария.

- Что же ты не предупредил меня заранее о сегодняшнем дне? Мне было бы легче его пережить.

- Я сам узнал обо всем три дня назад. Решили с военкомом, что не надо заранее тебе говорить. Хотели, чтобы ты на людях услышала, кто есть твой Тойво. Уж, прости!

- Дядя Яша, скажите, как погиб мой отец? – встрепенулся Генка.

- Геройски погиб, в неравном бою, недалеко от родного дома.

- Вы раньше говорили, что он выполнял секретное задание. С тем капитаном?

- Капитан Слобода ходил с нашим отрядом в партизанский рейд за важными сведениями для своего штаба. Когда отряд вернулся с рейда, мы не могли его доставить в штаб. Единственная дорога в Беломорск была блокирована фашистами. Твой отец повел капитана в обход всех дорог по глухим лесам и болотам. Не дойдя до города двадцати пяти километров, они напоролись на вражескую диверсионную группу и вступили с ней в неравный бой. Видимо, выбора у них не было. Оба погибли, но исполнили свой воинский долг.

- А как их Самарин с Бирчей нашли?  

- Останки твоего отца и капитана Слободы они нашли во время своего похода по тем местам. Так что, их благодари. – Яков Семенович выдержал паузу. – Теперь, Геннадий, ты обязан стать другим. Сын героя не может оставаться двоечником и хулиганом! Понимаешь?

 

 

                      *                               *                                  *

        Генка Пууринен неузнаваемо изменился. От того задиристого, бесцеремонного, наглого и неистощимого на проказы мальчишки, которого все знали, ничего не осталось. Генка затих, замкнулся. Вместо прежних чертиков в глазах повисла поволока печальной задумчивости. Он ни с кем не общался, а своих дружков – Ваську и Тольку – сторонился. Те удивлялись, обижались и пытались вернуть к себе расположение вчерашнего вожака.

 Особенно старался Васька. Не раз он предлагал Генке старые забавы, просил принести и показать ему отцовскую медаль, но тот всякий раз отказывал: «Отстань! Медаль – не игрушка! » Васька отставал, но от его глаз не укрылось, что Генка стал улыбаться Самарину и при встрече обмениваться с ним рукопожатием, и в его душе зашевелились ревность и злоба.

Однажды на большой перемене Васька вновь подошел к Генке.

- Не думал я, что ты так легко предашь старых друзей, и Самарину улыбаться будешь. Быстро же он тебя за какую-то паршивую медальку купил!

Генка побледнел, зажмурился. Повернулся к Ваське и, как ни в чем не бывало, по-приятельски ощерился.

- Медалька-то не паршивая, а из чистого серебра! Дорого стоит. Хочешь – покажу? Я ее принес.

- Конечно, хочу, – обрадовался Васька, не учуяв подвоха.

- Пошли во двор, чтобы никто не видел, – нельзя боевые награды в школу таскать.         

Васька доверчиво побежал за Генкой в глухой угол между стеной дровяного сарая и забором.

- Ну, давай, показывай, не тяни! – поторопил он, когда они уединились.

Генка вытащил из кармана добела сжатый кулак и, что было сил, ударил Ваську под дых. Потом принялся колотить, куда попало, и с ненавистью выдыхать под каждый удар: « За паршивую медальку! » «За предателя! » «За моего отца! » Васька упал, скулил, прикрываясь от ударов руками, а Генка бил его до тех пор, пока не устал. Потом отступил от Васьки и, тяжело дыша, выдавил.

- Лучше бы ты исчез из нашей школы, иначе я тебя когда-нибудь убью!

С перемены Васька в класс не вернулся. Не появился он в школе и на следующий день. Зато пришла его мать и забрала из канцелярии документы на сына. Объяснила, что по семейным обстоятельствам переводит Ваську в другую школу.

Вскоре после этого случая Генка подошел к одиноко гуляющему в школьном дворе Володьке. Потупил глаза, ковырнул землю носком ботинка.

- Я, это… Ну, в общем, давно хотел тебе сказать, Вовка… – Слова давались ему нелегко. – Короче, спасибо тебе за отца! Я чувствовал, что он – герой, но многие не верили, кто-то даже предателем называл. Теперь, благодаря тебе, вся эта сволочь заткнулась.

- Ладно тебе, Генка. Не я один, мы с Мишкой нашли. Пошли за хворостом и случайно наткнулись на ту пещеру. Невелика заслуга.

- Тебе – невелика, а у меня мечта сбылась!

- Я очень рад, Генка, что так получилось!

- Правда, рад?

- Честное слово! Разве я не понимаю? У моей мамы четыре брата с войны не вернулись. Она, как вспоминает о них, так плачет.

Генка облегченно выпрямился.

- Ты, Володька, за старое не обижайся. Меня Васька подзуживал, а я, дурак, его слушал. Побил я Ваську, как врага последнего, и из школы велел уйти. Сказал ему, что, если не уйдет, –  убью. Теперь я никого задирать не буду. Глупо это, и отца не могу позорить. Драться буду только с такими гадами, как Васька. А с настоящими врагами –  хоть до самой смерти!

Звонок, известивший об окончании перемены, оборвал их разговор. Ребята дружно, как давние товарищи, побежали на урок.

 

                 

                 *                                  *                                 *

На третий день занятий задали домашние уроки. Володька предложил Мишке готовить их вместе у себя дома. Вместе – быстрее и веселее, сообразил тот и охотно согласился. Но едва они начали заниматься, Володька понял, что ни о быстроте, ни о веселье не может быть и речи. Мишка разучился держать в руках ручку и писал так, что сам не мог прочитать свою писанину.

- Курица лапой лучше пишет. Придется тебе, Мишка, заняться чистописанием.

- И так сойдет! – отмахнулся, было тот. – Главное, чтобы не было ошибок.

- За такое письмо тебе и без ошибок больше кола не поставят.

- За что?! – возмутился Мишка. – У меня красиво не получается.

- Получится, если специально тренироваться станешь. Каждый день по две странички, и рука привыкнет писать ровно и понятно.

- Что я – первоклассник! Не буду палочки и буковки вырисовывать.

- Тогда тебя через четверть из школы выгонят, – пригрозил Володька.

Пришлось Мишке согласиться.

Скоро выяснилось, что за пропущенный год учебы Мишка многое забыл, а с русским языком у него была настоящая беда. Он допускал элементарные ошибки почти в каждом слове, о запятых и прочих знаках препинания имел смутное представление, не мог сделать самый простой разбор слова или предложения.

Володька представлял, что помощь в учебе – дело хлопотливое, но подумать не мог, что ему придется учить друга всему заново. Вначале он даже испугался, сумеет и хватит ли у него терпения? Потом решил, что, если обещал помогать, то надо держать обещание, как бы трудно ни было.

Они засиживались за уроками допоздна, но Мишка все равно не успевал добраться до чистовиков. Хуже того, Володькины объяснения отскакивали от Мишки, как от стенки горох. Каждое занятие заканчивалось тем, что Володька отдавал другу свои чистовики, и тот списывал и при этом еще ругался.

- Сразу надо было дать списать, а не издеваться надо мной. Успели бы еще и погулять.

- Ты за лето не нагулялся?

- Гулять никогда не надоедает, а больше тройки мне не нужно.

- От списывания знаний не прибавится.

- Прибавится! – самоуверенно возражал Мишка.

От его самоуверенности не осталось следа после первого же вызова к доске. Мишка тупо смотрел на простой пример, который ему требовалось решить, и багровел, слыша издевательские смешки одноклассников. Учительница недоуменно покачала головой и поставила ему в журнале жирную двойку.

- Не понимаю, Бирча! Домашние задания ты выполняешь хорошо, в классе ничего не можешь решить. В чем дело?

Мишка что-то промычал и поплелся на свое место.

 Володька чувствовал себя виноватым, и через неделю мучений подошел к матери.

- Ничего у меня с Мишкой не получается. Я ему объясняю, он слушает, кивает и не понимает.

- Расскажи, как ты с ним занимаешься? – Володька рассказал. – Такая твоя помощь Мише бесполезна, потому что она хаотична, – сделала вывод мать. – Обучение требует системного подхода, в основе которого лежит четкое знание правил. Как звенья цепи, правила увязывают прежние знания с новыми. Если Миша выучит и поймет все забытые правила, ему будет легко учиться дальше. Твоя задача, Володя, все объяснять ему доходчиво.

- Я доходчиво объясняю, а он все равно не понимает.

- Ты объясняешь доходчиво в своем понимании, а должен объяснять так, чтобы тебя понял самый безграмотный ученик. Это трудно, вот почему учить намного сложнее, чем учиться. Но ты, коли взялся помогать другу, должен набраться терпения и потрудиться.

Мишка не хотел учиться по-новому. «Мы договаривались вместе делать домашние уроки, а не учить то, что проходили в младших классах! » – вопил он всякий раз, когда Володька заставлял его учить забытые правила.     

К Володькиной радости мать услышала Мишкины вопли и подсела к ним.

- У тебя, Миша, кажется, дома есть огород? – спросила она.

- Ну, есть, а при чем здесь огород, тетя Лена?

- Весной вы на нем что-то сажаете, но прежде перекапываете, удаляете сорняки, верно?

- Иначе нельзя! – со знанием дела ответил Мишка. – Не перекопаешь, рассада плохо расти будет, а сорняки, наоборот, – вовсю полезут.

- Ты, Миша, год не учился, и огород твоих знаний зарос сорняками. Если его не разрыхлить, не удалить сорняки, урожай новых знаний не созреет. Другого выхода у тебя нет и быть не может.

- Про огород вы понятно сказали, – закивал Мишка. – Если бы Володька мне сразу так объяснил, разве бы я с ним спорил?

С того дня дела у него пошли лучше, а хорошая память помогала быстро восполнять пробелы в знаниях. Но иногда он становился самоуверенным, начинал отвлекаться, спешить и вновь допускать дурацкие ошибки. В таких случаях Володька сердился и бросал черновики на стол.

- Я тебе об одном и том же сто раз повторяю, а ты будто не слышишь. Так, нечестно!     

Вскоре после разговора об «огороде», Мишка выполнял упражнение по теме «Сложное предложение». Следовало расставить запятые в нужных местах. Усердно поджав губы, он взялся за работу и, опередив Володьку, сунул ему черновик на проверку. Тот прочитал и вздохнул.

- Есть ошибки? – догадался Мишка.

- Полно! Возьмем, к примеру, первое предложение из упражнения: «Солнце выглянуло из-за туч, пронзило лучами дождевые струи, и в небе повисла радуга». Первую запятую ты поставил правильно, а во втором случае – не поставил и ошибся.

- Ничего не ошибся! – самоуверенно возразил Мишка.

Володька раскрыл учебник и показал правило.

- Союз «и» соединяет два самостоятельных простых предложения. В таких случаях перед союзом «и» должна ставиться запятая.

- А вот, и не самостоятельных, – живо возразил Мишка и заулыбался в предвкушении своей победы в споре. – Если бы солнце не выглянуло из-за туч, радуга бы не появилась.

- Ты надо мной издеваешься? – рассердился Володька. – Если ты вместо второй запятой поставишь точку и тем самым разорвешь сложное предложение на части, смысл предложений изменится?

Мишка подумал и неуверенно ответил.

- Нет, кажется, не изменится.

- Вот, поэтому, Мишка, предложения являются самостоятельными.

- Понятно! – согласится Мишка. – Эту мелочь я забыл.

- Это не все. Слово «повисла» ты написал через «па». Почему? – Мишка скорчил неопределенную гримасу, и Володька объяснил. – Это слово начинается с приставки, а приставки «па» не бывает.

- Машинально написал. Конечно, – «по»!

- Машинально, значит, не думая. Рано тебе писать правильно, не думая. Сначала уложи в башку правила так, чтобы они из нее сами в нужный момент выскакивали.  

- Я устал, вот башка и перестала соображать.

- Я тоже устал, но у меня голова все равно думает.

- Выходит, ты – умный, а я – дурак! – обиделся Мишка.

- Конечно, дурак! Я с тобой бьюсь-бьюсь, а ты приставки запомнить не можешь. Я тоже дурак, что с тобой связался. Давно бы уроки сделал и гулять пошел.

- Как связался, так можешь и развязаться, – огрызнулся Мишка и начал запихивать в портфель тетрадки. – Как-нибудь без тебя обойдусь.

- А еще другом называешься! – расстроился Володька. – Настоящий друг за правду не обижается.

- Я не за правду, я за обзывалки обиделся.

- Ты сам себя дураком назвал.

- Я не за дурака обиделся, а за то, что ты жалеешь, что со мной связался.

- Вовсе не жалею. Просто мне обидно, что я стараюсь, объясняю, а ты не слушаешь.

- Я слушаю, только все сразу не могу запомнить. Думаешь, легко все сразу выучить?

- Трудно! Вот, я и хочу тебе помочь все быстрее запомнить, чтобы ты двоек не получал. Разве ты это не понимаешь?

- Понимаю! – вздохнул Мишка и, забыв обиду, вернул тетрадки на стол. – Ладно, ругай меня, чтобы я лучше старался, только не обзывайся обидно.

Первый успех пришел к Мишке в последний день сентября. За ответ у доски по русскому языку он получил твердую тройку. Со счастливым видом Мишка вернулся за парту.

- Скоро я буду четверки получать! – пообещал он Володьке.

- И пятерки, – подбодрил тот, радуясь успеху не меньше друга.

- До пятерок мне еще далеко, – трезво оценил свой успех Мишка и шмыгнул носом. – Знаешь, что мне сейчас больше всего хочется?

- Каникул?

- Только ты не обижайся. Я хочу поскорее начать обходиться без твоей помощи!

- Я тебе уже надоел?

- Ты что?! Просто мне хочется получать честные отметки, самим заработанные.

- Рановато пока тебе одному уроки делать.

- Ну, хоть у себя дома могу я на черновик писать?

- На черновик – можешь, но проверять мне все равно придется.

- Тогда с сегодняшнего дня я к тебе домой не прихожу! – обрадовался Мишка. – Теперь ты ко мне приходить будешь.

Тетя Лиза всегда встречала Володьку приветливо и старалась угостить чем-то вкусным. Тот отказывался, но иногда, не желая обидеть тетю Лизу, соглашался. Когда вечером он пришел проверить Мишкины черновики, друга дома не оказалось – убежал в магазин за хлебом. Тетя Лиза усадила Володьку за стол, поставила перед ним чашку с чаем, тарелку с печеньем и устроилась напротив.

- Ты, Володя, наверное, замучился с моим балбесом?

- Мишка у вас не балбес, – заступился он за друга. – Наоборот – молодец! Всего за месяц вспомнил все, что забыл, а сегодня за ответ у доски первую тройку получил.

- Тройка – это почти двойка.

- Мишкина тройка – почти четверка. Скоро он одни четверки, а, может, и пятерки получать станет. У него память, знаете какая! Намного лучше моей.

- Ну, слава Богу! Это твоя заслуга, Володечка!

- Не-ет, не моя – Мишкина. Я ему только помогал, и то плохо, пока моя мама мне не подсказала правильную систему.

- У тебя очень хорошая мама, Володя! Она для нас с Михаем много добра сделала. И ты тоже – очень много. Век вас будем благодарить!

- Ничего особенного мы не сделали, – искренне возразил Володька. – Мне помогать не трудно, тем более, что Мишка мой самый настоящий друг. Раньше у меня таких друзей не было. Честное слово!

- Вы не видите, а от вас к людям счастье исходит! Славная у вас семья! – призналась тетя Лиза.

Володьке стало неловко. К его радости, пришел Мишка и увел его проверять черновики.

Вечером, лежа в постели, Володька пытался понять, почему же, когда хвалят, ему всегда становится неуютно. Много сильнее, чем, когда ругают. Ответа не нашел, но решил, что лучше всего не обращать на похвалы никакого внимания.

 

Глава 14.

 

Вместе с сентябрем закончилось тепло. Северо-восточный ветер нагнал тяжелые низкие тучи. Зашуршали мелкие нудные дожди. Пришла пора под суконную куртку натягивать свитер, обувать сапоги. За лето Володька подрос, и «хромики» с шерстяными носками стали тесны. Гулял Володька только по воскресеньям и, в основном, один, потому что Мишка по выходным дням доделывал по хозяйству то, что не успел в будни.

К вечеру дождь прекратился, и Володька вышел погулять. Присел на камень и от скуки стал наблюдать за рекой. Начался отлив, и течение быстро несло в море опавшие листья. Холодный порывистый ветер щетинил поверхность крупной рябью, а выступающие из воды скалы медленно поднимались. Домики на противоположном берегу, будто спасаясь от ветра, уменьшились в размерах и вжались в землю. Всякий раз, когда Володька смотрел на эти домики, ему хотелось добраться до них и разгадать загадку их кажущейся безжизненности, но всегда что-то мешало исполнить это простое желание. Сейчас он решился и готов был начать вылазку на противоположный берег, образованный тремя островками со странными названиями «Слободка», как вдруг кто-то громко гавкнул ему в самое ухо. От неожиданности Володька свалился с камня. Поднялся и увидел смеющегося Мишку.

- Ты что, больной! – возмутился он. – Так можно заикой сделать.

- Я полчаса за твоей спиной стою, а ты не шевелишься, будто замороженный. Вот, я тебя и оживил.

- В следующий раз я тебя так же оживлю, – пообещал Володька. – Посмотрим, как это тебе понравится. – Он пришел в себя от испуга. –  Что такой радостный? Все дела переделал?

- Все дела не переделать. Я только воды навозил, а другие дела дядя Родя делает.

- Какой дядя Родя?

- Родион Тимофеевич, ухажер мамкин. Он к нам уже целый месяц по выходным дням приходит и по хозяйству помогает. Забор обновил, новую калитку поставил.

- А я думал, что твоя мама кого-то наняла.

- Дядя Родя все бесплатно делает. Говорит, что работа по хозяйству ему нравится. На следующие выходные толь привезет и крышу на доме заново перекроет. А сейчас хлев чистит. – Мишка засмеялся. – Мамка радуется! Ходит за ним хвостиком и все время спрашивает: «Родя, ты не устал? Родя, тебе чем-нибудь помочь? » А он отвечает: «Не устал, Лизонька! Сам справлюсь, а ты отдыхай, Лизонька! Вот, закончу, всей семьей сядем чай пить». Умора!

- Почему же – умора? Человек старается, а матери твоей это нравится.

- Дядя Родя большой, сильный, и мамка рядом с ним, как девчонка смотрится. А он перед ней робеет и, чуть что, – извиняется. Разве не умора?

- Просто он маму твою любит, – рассудил Володька. – Радоваться надо, а не подшучивать. А как дядя к тебе относится?

- Хорошо! Он меня хозяином называет, разговаривает, как с взрослым. Советуется, разрешения спрашивает. В шашки со мной играет. Он мне нравится. Вот, только на правой щеке у него шрам страшный. Говорит – отметина войны. Но я уже привык к шраму и почти  не замечаю.

- Значит, Мишка, тебе тоже повезло.

- Конечно, повезло! Он меня сынком называет и я, когда к дяде Роде совсем привыкну, буду его папкой называть. Наверное.

 - У тебя был отец, а двоих – не бывает.

- Отец умер, а мне хочется, чтобы у меня был живой папка. Ты, Володька этого не понимаешь, потому что у тебя родной отец всегда есть, а у меня никакого нет.

- Нет, я понимаю! – не очень уверенно возразил Володька. – Без папы жить трудно. Если дядя Родя хороший, тогда другое дело, – называй его папой. Ему это будет приятно, и маме твоей тоже.

Друзья задумались. Мишка о том, когда же он станет называть дядю Родю папой, а Володька – смог бы он назвать папой чужого человека.

- Может, поиграем во что-нибудь? – предложил Мишка.

- Холодно, ни во что играть не охота.

- Чья эта лодка? – Мишка кивнул в сторону небольшой плоскодонки, уткнутой носом в береговую скалу и привязанную цепью к железному штырю, вбитому в трещину. – Раньше ее не было.

- Дяди Гриши из третьей квартиры. Он рыбак и недавно купил ее.

- А что, если мы на ней покатаемся?

- Холодно, и нельзя без разрешения. К тому же, она привязана, и нет весел.

Мишка покрутился возле плоскодонки и вернулся к Володьке.

- Ерунда! Мы цепь распустим и без весел на привязи покатаемся. За это не заругают.

На лодках Володька еще ни разу не катался, поэтому предложение ему понравилось. А Мишка уже распутал узел и перевязал цепь к штырю за самый кончик. Цепь удлинилась на несколько метров и позволяла столкнуть лодку со скалы. Вдвоем они забрались в нее. Лодка чуть отошла от берега и скоро прижалась бортом к скале.

- Так, не интересно, – разочаровался Мишка. – Была бы привязь длиннее…

- Какая есть, такая есть, – не понял намека Володька.

- У меня дома есть длинная веревка. Если нарастить ею цепь, то можно покататься по-человечески, – разъяснил свою мысль Мишка и, не дожидаясь ответа, помчался домой. Быстро вернулся с мотком пеньковой бечевы. Ловко привязал ее концы к цепи и штырю. – Теперь покатаемся, как люди!

С трудом развернул плоскодонку поперек течения, оттолкнулся и уселся на кормовую банку. Лодка поплыла, вытягивая за собой привязь. Остановилась метрах в тридцати от скалы. Мишка радостно помахал Володьке рукой. Скоро, зябко ежась, крикнул.

- Тяни к берегу.

- Интересно? – спросил Володька, когда тот выскочил на берег.

- Еще как! С лодки берег совсем другим кажется. А вода близко-близко и черная, как пропасть! Прокатись, сам увидишь.

Вдвоем они выровняли лодку. Володька забрался на корму, а Мишка оттолкнул. Берег стал удаляться, открылся вид внутренней территории пекарни. От черной воды тянуло холодом, порывы ветра продували куртку и неприятно леденили спину. Просочившаяся сквозь невидимые щели в днище вода мочила подошвы сапог. Ничего интересного!

- Вытягивай меня! – разочарованно крикнул Володька.

- Чего так быстро? Ты же еще не покатался.

- Хватит с меня, тяни, мне холодно.

Мишка выбрал слабину бечевы и изо всех сил дернул. В следующее мгновение вбитая в носовой брус железная дужка, в которой крепилось звено цепи, выскочила. Мишка плюхнулся на спину, держа в руке привязь.

Сначала Володька ничего не понял. Но, увидев, как судорожно и с вытаращенными глазами Мишка выбирает из воды оторвавшуюся от лодки веревку, испугался.

- Меня уносит! – завопил он.

- Греби руками! – подсказал Мишка, мечась по скале.

Володька перебрался на нос лодки, встал на колени и отчаянно замолотил по воде, погружая руки по локоть. Ледяная вода летела во все стороны, а лодка продолжала медленно удаляться от берега.

- Ничего не получается! – еще больше испугался Володька. – Беги, скажи моей маме! Скажи ма-а…! – Голос сорвался, засипел.

Он увидел, как Мишка во весь дух помчался к дому, и немного успокоился. Уселся на среднюю банку, сунул замерзшие руки между коленей и стал ждать спасения. Заметил, что воды в лодке прибавилось, и теперь она поднялась выше подошв. Вытянул ноги, уперся в днище каблуками, но пальцы ног в одних хлопчатобумажных носках под сапогами уже нещадно мерзли. Ему вспомнился кораблик, который в апреле также оторвался от привязи и уплыл в море, и Володька заплакал…

От бешеного стука Елена Михайловна отвлеклась от штопанья носков и поспешила к выходу. За дверью стоял перепуганный Мишка.

- Тетя Лена! Ваш Володька на лодке уплывает! – выдохнул тот, тараща глаза.

- Куда уплывает, на какой лодке?

- На дяди Гришиной лодке. Она оторвалась от веревки, и Володьку уносит под мост, в море!

Елена Михайловна побледнела и, в чем домашнем была, выскочила на берег. Увидела скорчившегося в лодке Володьку. Он был уже недалеко от порогов, торчащих из воды перед мостом. Лодку крутило течением и несло на скалы. Елена Михайловна бросилась, было, за ним по берегу, но опомнилась. Побежала домой, к телефону…

Володька видел, что лодку тащит на пороги, слышал шум пенящейся в них воды и крутил головой в надежде увидеть и позвать на помощь людей. Но берег был пуст, а несколько привязанных лодок, равнодушно смотрели на него кормой. И мост, под который его несло, тоже был безлюден.

Отлив сузил и обмелил протоки между камнями, и потоки воды проносились мимо них, шумно пенясь. Но лодку удачно развернуло вдоль течения, и она благополучно проскользнула опасное место всего в нескольких метрах от большой скалы, на которую опиралась одна из опор моста. До нее, выпрыгнув из лодки, легко можно было бы доплыть, но Володька не рискнул: он не умел плавать, течение было стремительным, а вода – ледяной.

Плоскодонка прошла под мостом и замедлила движение. Берега стали круто расходиться, ветер усилился, гоня против течения длинные покатые и высокие волны. Лодку качало и кренило. Вода на днище уже плескалась, дошла Володьке до щиколоток и продолжала прибывать.

«Мамочка, помоги! Я замерзаю! Я не хочу утонуть! » – сипел он, едва шевеля застывшими губами и теряя надежду на спасение. Далеко слева он видел два военных корабля, стоящих у пирса судоверфи, и людей на них. Помахал руками, но они его не заметили. А впереди устрашающе белела и приближалась полоса пенистых гребней. Скоро течение и ветер притащат его к ней, волны набросятся на добычу, вцепятся губительной хваткой, заполнят лодку белой пеной и уволокут в пучину. Ужас помутил сознание, и Володька жутко завыл.

Он не видел, как от пирса верфи отвалил шестивесельный морской ял с офицером на румпеле, как, лавируя между тросами, ял вышел на открытую воду и, повинуясь мощным и уверенным усилиям гребцов, двинулся к уносимой в море лодке. «И-и – раз! И-и – раз! » – зычно задавал темп морской офицер, а гребцы в ритм команде взмахивали веслами. Ял догнал лодку почти у самых барашков.

«Справа – греби! Слева – табань! – приказал офицер, и ял, описав крутой вираж, послушно развернулся кормой. – Всем помалу – табань! » – Ял подошел к плоскодонке вплотную. Офицер перегнулся через корму, сильной рукой загреб бесчувственного седока и опустил его внутрь яла, к себе под ноги.

- Ты живой, малец? – офицер затормошил Володьку за плечи. Тот кивнул, и моряк облегченно улыбнулся. Сбросил с себя форменный бушлат, накрыл мальчишку, скомандовал. – Весла на воду!

Володька ожил, закрутил головой, засипел.

- Дяденька, лодку не бросайте. Это дяди Гриши лодка, он ругаться будет. Мы ее без разрешения взяли.

Матрос на носовой банке передал офицеру четырехпалую острозаточенную «кошку» на тонком пеньковом канате. Тот зацепил ею кормовую банку плоскодонки, а конец каната привязал к серьге яла.

- Налегай сильнее, ребята! Наш помор едва жив.

Спустя десяток минут ял подошел к пирсу. Там ждали мать, отец и дядя Саша. Моряк забрал свой бушлат, передал закоченевшего Володьку отцу.

- Успели, товарищ полковник! Мы вашего парнишку сразу, как только он из-под моста вышел, засекли.    

- Спасибо, товарищ капитан-лейтенант! – Отец принял сына, прижал его к груди.

Тот насквозь промок и не стоял на ногах.

Дядя Саша сбросил с себя шинель, укутал Володьку, подхватил на руки и бегом понес к «Победе».

Володька открыл глаза.

- Я верил, что вы меня спасете. Мне очень холодно!

- Молчи, Володька, молчи! – улыбнулся дядя Саша. – Все уже позади, скоро будешь дома. Потерпи еще чуть-чуть, друг мой самый лучший! Все будет хорошо, Володька! Все будет замечательно!

 

                *                               *                                   *

 

Катание на лодке стоило Володьке серьезной простуды. Илья Ефимович навещал его трижды в день. Тщательно прослушивал, делал уколы, но, уводил взгляд от тревожных глаз Елены Михайловны. «Состояние тяжелое, но, поверьте, все будет хорошо! » – успокаивал он и торопливо уходил.

Ровно через неделю, воскресным днем, Володьку вдруг прошибло обильным потом, он захрипел и начал задыхаться. Илья Ефимович прибежал без промедления. Осмотрел больного и стал готовиться к операции, деловито выкладывая из своего неизменного саквояжа набор шприцев, склянок и лекарств.

- Не волнуйтесь, кризис миновал. Сейчас я очищу миндалины, и дело пойдет на поправку, – спокойно объяснил он.

Закончив операцию, впервые за неделю улыбнулся. Облегченно и радостно, как после трудного, но победного поединка. Вымыл в кухне руки и устремил на Елену Михайловну прямой взгляд.

- Считаю своим долгом сделать вам, уважаемая Елена Михайловна, два сообщения. Начну с хорошего. Воспаления легких, которого я очень опасался, у мальчика нет! Через две недели он встанет на ноги и сможет возобновить занятия в школе. Неприятность состоит в том, что рецидивы ангины будут неминуемо повторяться, и я не уверен, что они не дадут осложнений на сердце.

- Но почему?! – побледнела Елена Михайловна. – Володя прежде часто болел ангиной, но мне всегда удавалось справиться с ней обычными домашними средствами.

- Причины – в местном климате. Он категорически противопоказан вашему сыну. Я настоятельно рекомендую, как можно скорее, сменить этот климат на умеренный, характерный для средней полосы России, а лучше – на мягкий южный. И, по достижении Володей шестнадцатилетнего возраста, обязательно удалить обе миндалины.

- Но, ведь, миндалины выполняют защитную функцию!

- Защищают организм – здоровые миндалины, а хронически больные – убивают. Удаление крайне необходимо, – повторил доктор. – Но, прежде, смените климат!

- Будь моя воля, я бы уже завтра начала собирать вещи, но решение полностью зависит от Ивана Макаровича. Увы, не в его правилах просить за себя.

- Постарайтесь убедить супруга подать рапорт, а я поддержу его медицинским заключением, – пообещал Илья Ефимович.

Вечером Елена Михайловна решилась на разговор с мужем. Тот внимательно выслушал жену и хмуро закурил папиросу.

- Мы, Лена, живем здесь всего семь месяцев. Я пока не справился с теми задачами, которые были поставлены передо мной командующим армией при моем назначении сюда. От успешности их решения во многом зависит моя служебная судьба и, соответственно, благополучие нашей семьи. Тебе хорошо известно, что в армии место службы не выбирают, а от предложений отказываются только один раз. Из этих соображений и, думая о нашем будущем, обращаться с рапортом о переводе я не буду.

- Но что станет с Володей?!

- Тебе придется временно переехать к матери на Рязанщину, где вполне подходящий климат. Ты жила там последние два года войны, и дети в деревне себя прекрасно чувствовали.

- Да! – согласилась Елена Михайловна. – Дети не болели, но тогда им не нужно было посещать школу. Ближайшая от деревни семилетка – в райцентре. Это – тридцать километров!

- Ты – учитель, и сумеешь заниматься с детьми самостоятельно, а экзамены для перевода в следующие классы они сдадут экстерном.

- Хорошо, Ваня! Я спишусь с мамой.

 

                  *                                   *                               *

 

Выздоравливал Володька медленно и трудно. Еще несколько дней после операции горло болело, а температура не хотела опускаться до нормальной. Потом боли затихли, но Володька был настолько слаб, что, поднимаясь с постели, едва удерживался на ногах: они подгибались, а голова кружилась. Чуть окрепнув, он усаживался на стул перед окном с видом на Выг и наблюдал за рекой. Даже сквозь стекла она ощутимо излучала липкий холод и невозмутимо текла студенистой массой. Временами налетали заряды мокрого снега, и тогда за окном становилось тускло и мрачно. В такую погоду хорошо сидеть дома и читать книжки, но лучше – ходить в школу. Там весело, и время летит быстро. Володька завидовал Мишке и беспокоился за него. «Как он без меня с уроками справляется? Наверное, с трудом, ведь помогать ему некому, – вздыхал он и оправдывался. – Зато вышло, как он хотел – все делать самому. Ничего, выздоровею и снова стану ему помогать, если, конечно, потребуется».

А Мишки за беду Володьки винил себя. Не придумай он хитрость с веревкой, ничего бы не случилось. Несколько раз он приходил к другу домой, но тетя Лена не пускала его дальше порога, объясняя, что Володя очень болен и не может ни с кем разговаривать. Но один раз она все-таки позволила Мишке заглянуть в комнату. Володька спал и хрипло дышал. Мишке стало так жалко его, что он заплакал. Тетя Лена погладила его по голове и пообещала обязательно пустить его к Володе, когда тому станет легче. В воскресенье Мишка снова пришел, и тетя Лена его обрадовала.

- Сегодня Володе сделали операцию. В следующее воскресенье ты сможешь поговорить с ним.

От радости, что Володька стал поправляться, Мишка не утерпел и поделился новостью с Костей Спициным. А на следующий день к нему подошел Генка Пууринен.

- Я слышал, что Вовка начал выздоравливать.

- Да, ему сделали операцию на горле, и он скоро окрепнет, – удивленно подтвердил Мишка. – В воскресенье я пойду его навещать.

- Возьми меня с собой, – попросил Генка. – Мне очень надо его видеть!

Мишка согласился, хотя не мог понять, что Генке нужно от Володьки, если они не дружат.

Володька сидел за столом и увлеченно читал «Зеленые цепочки».

- К тебе пришли, – крикнула ему мать из коридора. – Встречай гостей, Володя.

Он вышел из комнаты и увидел Мишку и выглядывающего из-за его спины Генку.

- Я к тебе уже сто раз приходил, да ты все болел, а сегодня тетя Лена разрешила с тобой поговорить, – торопливо, словно опасаясь, что Володькина мать передумает, выпалил Мишка. – Вот, мы с Генкой вместе решили придти.

Володька обрадовался Мишке, но, особенно, сам не зная почему, – Генке.

- Молодцы, что пришли! Знаете, как скучно две недели дома торчать!

Он провел ребят в комнату и усадил на стулья.

- Ну, как ты? – преодолевая смущение, спросил Генка.

- Ничего уже не болит, голова почти не кружится, но доктор говорит, что я еще слаб. Я же до операции есть не мог, только молоко теплое и морковный сок пил, и те – с трудом.

- Целую неделю не ел?! – поразился Генка. – Ну, ты терпели-и-вый! Я бы столько голодать не смог – через три дня бы околел.

- Смог бы! – отмахнулся Володька. – При ангине есть даже не хочется. Вы, лучше, расскажите, как там в школе?

- Ничего особенного, – в свою очередь отмахнулся Генка. – Нам уроки задают, мы учим и получаем отметки. Кто тройки с двойками, а кто четверки с пятерками. Мишка, к примеру, пока тебя не было, ни одной двойки не схватил. Наоборот, даже две четверки по русскому и алгебре получил.

- Правда, Мишка? – не поверил Володька. – И никто не помогал?

- Ну, получил, – признался тот, довольно улыбаясь. – Невелика заслуга! Я же уроки по твоей системе учил: не торопясь, сто раз перепроверяя.

- Тетя Лиза, наверное, рада?

- Не знаю. Мамка меня все время ругает. Говорит, я друга в беде бросил, и лучше бы вместо тебя в лодке я оказался. Даже выпороть хотела, но дядя Родя не дал, сказал, что тебе просто не повезло.    

- Правильно сказал дядя Родя. Ты меня в беде не бросал. К моей маме кто побежал? Ты! А не побежал, я бы сейчас где-нибудь на дне лежал, и рыбы меня бы обгладывали.

- Не лежал бы, – вмешался Генка. – Тебя моряки все равно бы выручили. Дядя Яша сказал, что, когда твои родители на судоверфь приехали, моряки за тобой уже ял отправили.

- Кто это – дядя Яша?

- Наш директор школы, – замялся Генка. – На войне он был другом моего отца, и мне всегда вместо него был. Только я об этом никому не рассказывал, чтоб не подумали, что я – хвастаюсь. Он меня не слабее отца ругает, когда я это заслуживаю. Просил привет передать и чтобы ты быстрее выздоравливал.

- Спасибо! Здорово, когда можно кого-то за отца считать! Вон, Мишке тоже повезло. У него есть дядя Родя.

- Да, дядя Родя мне теперь, как отец, стал! – важно подтвердил Мишка. – Он с нами живет. Я дядю Родю уже несколько раз папкой назвал. Ему нравится!

Генка насупился и неодобрительно скосил взгляд на Мишку.

- Ну, назвал чужого дядьку отцом, а радоваться и трепаться к чему?

Мишка виновато посмотрел на него.

- Я же не всем треплюсь, только вам – своим. Ты, Генка, не думай, я своего родного папку никогда не забуду, и век любить буду. А дядю Родю мне обижать не хочется, потому что он ко мне, как к родному сыну, относится. У него вся семья в войну погибла. Фашисты корабль, на котором она эвакуировалась, потопили. Получается, что у дяди Роди, кроме нас с мамкой, никого на свете нет.

Генка поднял голову.

 - Я понимаю. Одному жить на свете трудно. Может, и к моей матери какой-нибудь мужик, вроде дяди Роди, прибьется. Я возражать не буду, но и папой называть не стану. – Он решительно поднялся. – Пошли, Мишка, а то Володька устал.

- Ничего не устал! – запротестовал Володька. – Всего-то полчасика посидели!

Но Мишка поддержал Генку.

- Не-ет, Володька, мы пойдем. Лучше, мы к тебе еще разок придем.

- Завтра приходите, – попросил Володька, – и все пропущенные мной уроки приносите.   

- Зачем – уроки?! – удивился Генка.

- Скоро конец четверти, а у меня отметок мало. А, главное, я успею подтянуться, и во второй четверти не буду отстающим.

- Чудной ты! – уважительно произнес Генка. – Делать тебе больше нечего.

- Нечего! Вот, заболеешь – узнаешь.

Елена Михайловна проводила ребят и зашла к Володьке.

- Ну, доволен, что с друзьями повстречался?

- Еще как!

- А кто этот – белобрысенький? Очень скромный и приятный мальчик! Что-то я его не помню.

- Это же Пурген, то есть Генка Пууринен!

- Тот самый, кто был твоим «врагом»? – улыбнулась мать.

- Когда это было! – засмеялся Володька. – Дураками мы с ним были, вот, и дрались. А теперь, как видишь, подружились.

- Молодцы! Дружба бедой проверяется и в беде крепнет. Я рада, что ты, сынок, понял это не с чужих слов!

 

                          *                                *                                  *

 

Прошла еще одна неделя, и Илья Ефимович разрешил Володьке посещать школу. Он последний раз осмотрел его и, удовлетворенно улыбнувшись, погрозил пальцем.

- Вы совершенно выздоровели, молодой человек, но впредь – никаких авантюр! Иначе, я буду сердиться и делать вам болезненные уколы.

Елена Михайловна пригласила доктора на кухню, где находился Иван Макарович, был накрыт скромный стол, и стояла бутылка коньяка.

- Не стесняйтесь, доктор, – подбодрил Иван Макарович. – Выпейте с ними за здоровье нашего сына и ваши волшебные руки.

Тот попытался отказаться, но уступил и взял в руки рюмку.

- Спасибо вам, доктор! – Елена Михайловна первой чокнулась с Ильей Ефимовичем. – Большое счастье, когда рядом есть такой человек, как вы!

Все выпили до дна, и скоро почувствовали себя раскованно. Выпили еще. Будто сам собой, завязался живой и непринужденный разговор, каким он всегда бывает, если за столом собираются доверяющие друг другу люди.

Наконец, Иван Макарович нацелил на доктора пристальный взгляд.

- Давно хотел у вас спросить, Илья Ефимович, да все не выпадал случай. Мы с вами – люди военные, офицеры, фронтовики. Потому позвольте задать вопрос без обиняков. Вы – отличный врач, занимаете майорскую должность, но вам сорок шесть лет и вы, извините – капитан. Почему? Если не хотите, не отвечайте.

- Отчего же, отвечу, – усмехнулся Илья Ефимович. – Сие есть гримаса моей судьбы и плата за желание жить по раз и навсегда выбранным принципам. Победу я встретил подполковником и начальником гарнизонного госпиталя.

- Вот как! – брови Ивана Макаровича высоко взлетели. – Не знал.

- В строевой части имеется мое личное дело.

- Я не любитель судить о людях по сплетням и утвержденным начальством характеристикам. Убежден, что не найду в вашем личном деле объективных ответов на мои вопросы.

- С вами трудно не согласиться, товарищ полковник! – грустно кивнул доктор и, чуть помедлив, добавил. – Столь же трудно найти объективность в моей версии случившегося со мной. Простите за прямоту! – Он дал понять, что не хочет продолжать разговор.

Елена Михайловна вышла проводить доктора. Вернулась к мужу, присела рядом и тяжело вздохнула.

- Мне трудно представить, что подобное могло произойти со столь порядочным человеком, как Илья Ефимович!  

- С порядочными людьми, как правило, всегда случаются подобные мерзкие истории.

       - Как много, Ваня, в твоей судьбе общего с судьбой Ильи Ефимовича! – вздохнула Елена Михайловна.

- Не вижу.

- Зато, я вижу. У тебя за плечами две военных академии, а ты четыре года служишь на генеральских должностях полковником, тогда как твои однокашники по академии Генштаба давно ходят генералами и живут в столицах. Тебя каждый год гоняют по Союзу поднимать, как отсталые колхозы, захудалые корпуса. Ну, хоть раз ради детей стукнул бы кулаком по столу начальства!

Иван Макарович потемнел.

- Армия – моя жизнь! «Отсталые колхозы» – тоже моя жизнь. Поддержание должной боеготовности вверенных мне войск – моя работа! Я позволю себе стукнуть кулаком по столу в личных интересах только в одном случае: когда положу рапорт об увольнении. Если я сделаю это завтра, ты будешь удовлетворена?

- Тогда мы останемся в Беломорске навсегда! – побледнела Елена Михайловна. – Я готова жить с тобой, где угодно, но здешний климат!..

- В таком случае, Лена, пожалуйста, не вмешивайся в мои служебные дела, – жестко произнес Иван Макарович. – Мне не меньше тебя дорога судьба детей, и я не упущу случая перебраться в более благоприятное место.

 

 

                             *                          *                           *

         

 

 За три дня до Нового года дядя Саша привез в дом большую –  до потолка, пушистую елку и установил ее на деревянной крестовине в ребячьей комнате. Скоро по всему дому распространился приятный хвойный аромат. Мать принесла из чулана коробку с елочными игрушками и вместе с сыновьями принялась наряжать лесную красавицу. Игрушки закончились, а на елке осталось еще много голых веток. «Давайте украсим елку самодельными игрушками! » – предложила мать, и ребята охотно принялись за работу.

Валерка вытащил из стола коробку с цветными рыбками, которых он вырезал из бумажных наклеек рыбных консервов и коллекционировал. Среди этих рыбок были щуки, сомы, лещи, налимы, судаки и лососи. Он наклеил их на твердую картонку, аккуратно обрезал по контуру и прицепил к ним нитяные петли. Развесил рыбок по всей елке и весело рассмеялся: «Теперь мы будем встречать Новый год на дне реки вместе с ее обитателями! »

У Володьки красивых рыбок не было, а спичечные этикетки, которые он тоже собирал, не годились для изготовления игрушек. Зато у него имелась цветная бумага, а на уроках труда он научился делать из нее снежинки и гирлянды. За полчаса он нарезал два десятка снежинок и больше сотни флажков различной формы и размеров. Наклеенные на длинную нитку, флажки превратились в яркую гирлянду, которой удалось опутать по спирали всю елку.

Но самоделок все равно не хватило. Тогда мать принесла два больших кулька. Один – с мандаринами, другой – с дорогими шоколадными конфетами в красочных бумажных обертках: «Мишка на Севере», « А ну-ка, отними! », «Красная шапочка» и «Каракум». Братья стали цеплять нитки за кончик обертки, а мать – пропускать петли сквозь кожуру мандаринов.

Одна обертка у Валерки развернулась, и конфета выпала. Тот поспешно спрятал ее в карман, но Володька заметил хитрость.

- Ты специально развернул обертку, чтобы конфету слопать! – возмутился он. – Так – нечестно!

- Она сама развернулась, – стал оправдываться Валерка. – Я ее хотел назад завернуть, а она не заворачивается.

- Не ври! Ты сразу ее в карман сунул. Я видел!

Мать засмеялась.

- Не ссорьтесь, ребята! У Валеры в самом деле попалась плохая обертка. Вот, Володя, и тебе конфета из плохой обертки, чтобы не было обидно.

Валерка радостно сунул конфету в рот, а Володька свою –  в карман. Для Мишки, у которого в Новый год едва ли будут такие конфеты.

Когда все украшения заняли на елке свои места, мать полюбовалась убранством  издали и строго сказала.

- Давайте, ребята, договоримся: до Нового года конфеты и мандарины не трогать, чтобы не портить красоту раньше времени. Потом они все равно вам достанутся. Утерпите?

- Я-то утерплю, – заверил Валерка, – а Володька едва ли. Будет втихомолку тянуть, и на меня сваливать. Он же у нас – сладкоежка!

- Сам будешь тянуть втихомолку, – обиделся Володька. – В Минске кто три штуки слопал, а пустые обертки висеть оставил.

- Те конфеты сами из бумажек выпали, а обертки я специально оставил висеть, чтобы они елку украшали, – нашелся Валерка. – А ты тогда три штуки нахально вместе с обертками тоже содрал.

- Содрал, чтобы по-честному было. Ты три конфетины съел, и я – три!

Нелегко ходить возле елки с соблазнительными украшениями до Нового года – слюнки текут, не спрашивая разрешения, но братья, зорко следя друг за другом, стойко преодолевали искушение.

Новый год Самарины по традиции встречали дома без гостей, потому что родители считали встречу нового года семейным праздником. Чтобы он проходил весело и надолго запоминался, мать придумывала много игр и развлечений: разгадывание загадок, поиск «пиратских» кладов, сочинение смешных четверостиший, решение головоломок, выполнение необычных заданий. Играли всегда мужчины, а она выступала строгим, но справедливым судьей. Веселее всего было наблюдать, как кто-то выполнял необычное задание. Например, мама подвешивала конфету на нитке под притолокой на уровне головы, и ее нужно было достать ртом. Играющий смешно подпрыгивал, щелкал зубами и очень часто промахивался, а зрители хохотали до упаду. В конце всех игр каждый считал количество завоеванных призов, и победитель получал специальный приз – красивую жестяную коробку с леденцами «Монпасье». Отец всегда добывал призов меньше всех, но не расстраивался и поровну делил их с матерью. В новогодние праздники он словно преображался. Становился веселым, много смеялся и говорил всем самые лучшие слова. Вот, почему братья любили встречать Новый год и считали этот праздник самым лучшим на свете.

Так было и на этот раз.

Когда до наступления Нового года осталось несколько минут, отец включил черную тарелку радиодинимика, и все уселись за стол. Отец открыл бутылку «Советского шампанского», наполнил два бокала. Мать налила сыновьям в такие же бокалы кипяченой воды и бросила в них по кубику сухой фруктовой газировки. Вода сразу забурлила, зашипела, покрылась густой розовой пеной и скоро превратилась в ароматный и вкусный клубничный лимонад.

«Ура-а-а! » – закричали все, услышав последний, двенадцатый удар кремлевских курантов, и замерли, слушая государственный Гимн.

- С Новым 1955-ым годом! – поздравила мать, когда Гимн отзвучал.

- С Новым Годом! – дружно откликнулись мужчины и чокнулись хрустальными бокалами.

- А теперь давайте выскажем свои самые заветные пожелания, – предложила мать. – От каждого – по одному пожеланию.

Отец озадаченно почесал затылок.

- По самому заветному? Сразу и не определить, какое – самое заветное. Тут надо подумать.

- Не надо думать, – засмеялась мать, – ты у своего сердца спроси, и оно не обманет.

- У сердца? Это другое дело! – обрадовался отец. Поднялся и стал серьезным. – Я хочу, чтобы мы всегда были вместе, а когда вы, парни, станете взрослыми и разлетитесь из родительского дома, не забывали своих стариков!

Валерка наморщил лоб.

- Я хочу, чтобы Володька больше никогда не болел!

- Молодец, Валера! – голос матери дрогнул.

Дождавшийся своей очереди Володька засиял – он давно придумал свое пожелание.

- Я хочу, чтобы мы перестали переезжать, и у каждого из нас появились настоящие друзья на всю жизнь!

- Очень хорошее пожелание! – оценил отец. – Знали бы вы, ребята, как мы с матерью этого хотим!

- Ну, а я, мои дорогие и любимые мужчины, хочу пожелать, чтобы мы, где бы ни находились, кем бы ни стали, всегда были счастливы, как я сейчас рядом с вами!

Слезы скользнули по ее щекам, но она, не обращая на них внимания, подошла к каждому и крепко-крепко поцеловала.

Потом семья уселась пиршествовать. Мать расстаралась – все приготовленные угощения оказались удивительно вкусными. Отец без устали нахваливал их, а братья согласно кивали головами и в обе щеки уплетали салат из крабов с рисом и яйцами, тушеную с черносливом говядину, колбасу, копченую осетрину, сладкий пирог… «Вы просто проголодались», – скромничала мать, но не могла скрыть удовольствия от похвал.

В час ночи все оделись и вышли на берег Выга. Крепкий мороз приятно кусал нос и щеки, снег громко хрустел под ногами, а черное чистое небо было украшено, словно новогодними игрушками, множеством ярких звезд и гирляндами созвездий. Они висели так низко, что, казалось, стоит хорошенько подпрыгнуть, и любую легко снять себе в подарок.

Володька даже попробовал подскочить и чуть-чуть не дотянулся. И тут он высоко над северным горизонтом увидел чудо. Белые, желтые, голубые, красные, зеленые полосы, штрихи, дуги, спирали, пятна непрерывно и беззвучно меняя цвета, мерцая, колеблясь, уплотняясь и исчезая, раскрасили край неба и образовали на нем необыкновенный, завораживающий рисунок.

- Мама, папа, посмотрите! – удивленно крикнул он. – Что это?

- Это – Северное сияние.

- Почему – северное? Поморское! Мы, ведь, живем в Поморье.

 - Можно сказать и так, – согласился отец, – но его видно отовсюду и принято называть Северным сиянием.

- Мама, тебе нравится сияние?

- Красиво! – кивнула та, – но мне оно не по душе.

- Почему? – изумился Володька. – Какая ты странная! Солнечный закат тебе не нравится, теперь, вот, и Северное сияние.

- Что поделать, сынок, – вздохнула мать. – Глядя на закат, я вспоминаю войну и зарева пожарищ в полнеба. И в этом сиянии вижу московское небо во время вражеских авианалетов. Красивая была картина, но она несла людям смерть, разрушения и горе.

- Сколько лет прошло, а ты все помнишь, – с упреком проворчал Володька.

- Войну нельзя забыть!

- А мне, все равно – нравится!

- Все-все! – вмешался отец. – Подышали воздухом и – хватит! Пошли домой, пока не замерзли.

Володька лежал в постели, воспоминал изумительные сполохи и не мог понять, почему взрослые видят войну даже в безобидном природном явлении. Неужели, так трудно ее забыть и перестать мучиться давнишними страхами?

 

                   *                                  *                                  *

 

Вскоре после Нового года Иван Макарович пришел на обед в хорошем настроении. С аппетитом поел, с удовольствием закурил свой «Казбек» и поднял на жену веселые глаза.

- Ты, Лена, собиралась уезжать в деревню к матери. Обрадую тебя – поедем все вместе, но не на Рязанщину, а в Хабаровск, на Дальний восток!

Елена Михайловна осела на стул.

- Когда?

- Завтра грузим контейнер, через три дня выезжаем. Климат в Хабаровске подходящий, и город приличный. Ты довольна?

- Это так неожиданно!

- Я и сам не предполагал. Сегодня утром генерал ознакомил меня с распоряжением Управления кадров и сказал: « Основные задачи по организации должной работы штаба вы решили. Кроме того, командование учло, что поморский климат вашему сыну крайне противопоказан». Итак, едем в Хабаровск поднимать следующий «отстающий колхоз»! – засмеялся Иван Макарович.

- Ну, что же, – улыбнулась Елена Михайловна, – Хабаровск, так, Хабаровск! Я рада, что начальство отнеслось к твоей просьбе с должным пониманием.

- Я никого не просил!

- Тогда я догадываюсь, кто оказал нам содействие.

- Если мы сделаем вид, что не догадываемся, Илья Ефимович не обидится, – улыбнулся Иван Макарович.

Володьку известие о переезде расстроило до слез.

- Не сбылось мое новогоднее пожелание! – всхлипнул он. – Кто теперь будет Мишке помогать?

- Ты уже достаточно помог Мише, но я тебе очень сочувствую – тяжело расставаться с близким другом, – ответила мать.

- Подумаешь – Мишка! – небрежно отозвался Валерка. – Найдешь себе другого приятеля, а, может быть, и лучше.

- Лучше Мишки не найду! Откуда тебе знать, ведь у тебя, Валерка, таких друзей нет.

- Потому и нет, что не хочу, как ты, расстраиваться.

- Ничего не поделать, Володя, – мать обняла его за плечи. – Не забывай Мишу и верь, что когда-нибудь вы с ним снова встретитесь.

- Обязательно встретимся! – утер слезы Володька. – Вот, станет он офицером, и его отправят служить в тот город, где мы будем жить. Мы встретимся и уже не расстанемся!

Грузовик с контейнером приехал вечером. Солдаты принялись выносить и загружать упакованные вещи, а Елена Михайловна – указывать им, куда какую коробку ставить, чтобы ничего не побилось в долгой дороге.

Неожиданно для нее появился Илья Ефимович.

- Извините, Елена Михайловна, что мешаю. Не могу не попрощаться.

- Я очень рада вас видеть, дорогой Илья Ефимович! Мы с Иваном Макаровичем очень благодарны вам за Володю, за этот переезд.

- Лечить – моя работа, а за половину пожара разве можно благодарить! – отшутился доктор. – Желаю вашей семье всего хорошего!

Елена Михайловна смотрела вслед удаляющемуся Илье Ефимовичу до тех пор, пока тот не скрылся за углом дома. «Красивый и сильный человек! – думала она. –  Боже, дай ему хоть немного счастья! »

 

                       *                              *                              *

 

Иван Макарович уточнил у дежурного по станции место остановки шестого вагона и вышел с семьей на перрон. Едва скорый поезд «Мурманск-Москва» остановился, и проводница открыла дверь вагона, он с Валеркой и дядей Сашей потащил вещи в купе. Вслед за ними в вагон поднялась Елена Михайловна.

Володька остался на перроне. Он беспокойно вертел головой и топтался на месте. Отец и дядя Саша спустились к нему.

- Володя, заходи в вагон, – велел отец.

- Сейчас. Я Мишку жду. Он обещал придти проводить.

Время стоянки поезда не истекло, и Иван Макарович повернулся к сержанту Егорову.

- Хотел я тебя, Александр, весной в училище сам проводить, да, как видишь, – не судьба.

- Вы не сомневайтесь, Иван Макарович! Как только демобилизуюсь, сразу поеду в Ленинград.

- Имей в виду, – все необходимые для поступления документы мной подготовлены и лежат у начстроя. Он – в курсе. Поставит на бумагах нужную дату, забирай и действуй.

- Спасибо, Иван Макарович!

- Пассажиры, поезд отправляется. Заходите в вагон, – предупредила проводница.

- Ну, сержант Егоров,.. Саша – прощай! Спасибо тебе за службу, за душу твою чистую!

Может, когда и встретимся. Буду очень рад! – Иван Макарович слегка тряхнул Егорова за плечи. – Не поминай лихом! – Поднялся в вагон, увидел продолжающего топтаться Володьку. – Быстро в вагон, Володя!

Дядя Саша повернулся к Володьке.

- Прощай, Володька! Жаль с тобой расставаться, даже плакать хочется!

- Мне тоже жаль! – с трудом удержался от всхлипа Володька. – Я вас никогда не забуду!  

- Ступай, Саша, не трави душу! – крикнул из тамбура Иван Макарович. – Володя – в вагон!

Дядя Саша порывисто обнял Володьку и пошел, почти побежал, от вагона. Паровоз тонко свистнул, вагонные сцепки громыхнули. Володька заскочил в тамбур, выглянул из-под руки проводницы.

- Иди на место, мальчик, не мешай, – проворчала та.

- Я друга жду.

- Не пришел твой друг, значит, не смог. Раньше надо было с ним прощаться.

- Он придет – он обещал! – Володька упрямо не отходил от края.

Паровоз снова свистнул, поезд дернулся и пополз. И тут из-за угла станции выскочил Мишка. Встал на перроне, ища глазами друга.

Володька отпихнул проводницу, высунулся из вагона и отчаянно замахал рукой.

- Мишка-а, я зде-есь!

Тот услышал крик, увидел Володьку и помчался к вагону. Догнал.

- Я успел, Володька!

- Ты молодец, Мишка!

Поезд покатил быстрее, и Мишка побежал трусцой.

- Жаль, что ты уезжаешь, Володька!

- А мне, думаешь, не жалко!

Мишка перешел на бег.

- Мы с тобой хорошо дружили, правда?

- Лучше не бывает!

Поезд набрал ход. Мишка стал отставать, хоть и бежал во весь дух.

- Володька, я буду военным! Ты веришь?

- Верю, Мишка! –  Успел ответить Володька, прежде чем проводница отодвинула его от края проема и захлопнула вагонную дверь.

Володька прижался лицом к стеклу двери и жадно смотрел на удаляющиеся ночные огни городка, словно стремился навсегда запечатлеть их в своей памяти. Скоро поезд изогнулся и нырнул во тьму. Лишь тусклый свет из окон освещал края железнодорожной насыпи. Володька поднял взгляд к небу и увидел на нем северное, нет! – Поморское сияние. Многоцветные сполохи мерцали над невидимым горизонтом, раскрашивая причудливый рисунок беломорской ночи. Он закрыл глаза, но сияние осталось в них.

Володька открыл глаза. Сияние полыхало.

Поезд снова вошел в крутой поворот. Сияние поползло в сторону и скоро исчезло из виду, чтобы остаться в душе – навсегда!

 

г. Гатчина – д. Куровицы                                 май 2005 – февраль 2007 года

 

Автор выражает искреннюю благодарность за помощь в сборе материалов для написания книги:

 

- корреспонденту газеты «Беломорская трибуна» ТИТОВОЙ Татьяне Ильиничне;

 

- заведующей Беломорской районной библиотекой ПИГАЛОВОЙ Галине Трофимовне;

 

- сотрудникам  Беломорского краеведческого музея:

СОБОЛЕВОЙ Ирине Владимировне,

МИСЮКЕВИЧ Светлане Васильевне.

 

     

 

 

  

 

 

 

  

   

 

  

 

 

     

 

 

 

  

  

 

 

 

              

 

         

 

 

                    

 

 
  

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.