ПРИМЕЧАНИЯ

Большая широкобокая лодка подходила к нашему берегу. Набитая до отказа, сидела она очень низко в воде, шла медленно, одолевая течение, и было видно, как туго и трудно погружаются в воду весла и с каким облегчениемвыскальзывают они из нее, сверкая на солнце и рассыпая вокруг себя тысячи итысячи брызг. Я сидел на большом теплом и шершавом камне у самой воды, и мне было такхорошо, что не хотелось ни двигаться, ни оглядываться, и я даже рад был, чтолодка еще далеко и что, значит, можно еще несколько минут посидеть иподумать... О чем? Да ни о чем особенном, а только о том, как хорошо сидеть, какое милое небо над головой, как чудесно пахнет водой, ракушками, смоленымдеревом... Я уже давно не был за городом, и все меня сейчас по-настоящемурадовало: и чахлый одуванчик, притаившийся под пыльным зонтиком лопуха, илегкий, чуть слышный плеск невской волны, и белая бабочка, то и деломелькавшая то тут, то там в ясном и прозрачном воздухе. И разве можно было вэту минуту поверить, что идет война, что фронт совсем рядом, что он тут вот, за этими крышами и трубами, откуда изо дня в день летят в наш осажденныйгород немецкие бомбардировщики и дальнобойные бризантные снаряды? Нет, я нехотел думать об этом, да и не мог думать, так хорошо мне было в этотсолнечный июльский день.

x x x

А на маленькой пристаньке, куда должна была причалить лодка, уженабился народ. Ялик подходил к берегу, и, чтобы не потерять очереди, я тожепрошел на эти животрепещущие дощатые мостки и смешался с толпой ожидающих. Это были все женщины, все больше пожилые работницы. Некоторые из них уже перекликались и переговаривались с теми, кто сиделв лодке. Там тоже были почти одни женщины, а из нашего брата тольконесколько командиров, один военный моряк да сам перевозчик, человек внеуклюжем брезентовом плаще с капюшоном. Я видел пока только его спину ируки в широких рукавах, которые ловко, хотя и не без натуги, работаливеслами. Лодку относило течением, но все-таки с каждым взмахом весел она всеближе и ближе подходила к берегу. - Матвей Капитоныч, поторопись! - закричал кто-то из ожидающих. Гребец ничего не ответил. Подводя лодку к мосткам, он чуть-чутьповернул голову, и тут я увидел его лицо. Это был мальчик летодиннадцати-двенадцати, а может быть, и моложе. Лицо у него было худенькое, серьезное, строгое, темное от загара, только бровки были смешные, детские, совершенно выцветшие, белые, да из-под широкого козырька огромной боцманскойфуражки с якорем на околыше падали на запотевший лоб такие же белобрысые, соломенные, давно не стриженные волосы. По тому, как тепло и дружно приветствовали его у нас на пристаниженщины, было видно, что мальчик не случайно и не в первый раз сидит навеслах. - Капитану привет! - зашумели женщины. - Мотенька, давай, давай сюда! Заждались мы тебя. - Мотенька, поспеши, опаздываем! - Матвей Капитоныч, здравствуй! - Отойди, не мешай, бабы! - вместо ответа закричал он каким-то хриплымпростуженным баском, и в эту минуту лодка ударилась о стенку причала, качнулась и заскрипела. Мальчик зацепил веслом за кромку мостков, кто-то извоенных спрыгнул на пристань и помог ему причалить лодку. Началась выгрузка пассажиров и посадка новых. Маленький перевозчик выглядел очень усталым, с лица его катил пот, ноон очень спокойно, без всякого раздражения, сурово и повелительнораспоряжался посадкой. - Эй, тетка! - покрикивал он. - Вот ты, с противогазом которая. Садисьс левого борта. А ты, с котелком, - туда... Тихо... Осторожно. Без паники. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь. Он сосчитал, сбился и еще раз пересчитал, сколько людей в лодке. - Довольно. Хватит! За остальными после приеду. Оттолкнувшись веслом от пристани, он подобрал свой брезентовый балахон, уселся и стал собирать двугривенные за перевоз. Я, помню, дал ему рубль и сказал, что сдачи не надо. Он шмыгнул носом, усмехнулся, отсчитал восемь гривен, подал их мне вместе с квитанцией исказал: - Если у вас лишние, так положите их лучше в сберкассу. Потом пересчитал собранные деньги, вытащил из кармана большойстаромодный кожаный кошель, ссыпал туда монеты, защелкнул кошель, спряталего в карман, уселся поудобнее, поплевал на руки и взялся за весла. Большая, тяжелая лодка, сорвавшись с места, легко и свободно пошла внизпо течению.

x x x

И вот, не успели мы как следует разместиться на своих скамейках, неуспел наш ялик отойти и на сотню метров от берега, случилось то, чего, казалось бы, уж никак нельзя было ожидать в этот солнечный, безмятежноспокойный летний день. Я сидел на корме. Передо мной лежала река, а за нею - Каменный остров, над которым все выше и выше поднималось утреннее солнце. Густая зеленаягрива висела над низким отлогим берегом. Сквозь яркую свежую листвувиднелись отсюда какие-то домики, какая-то беседка с белыми круглымиколоннами, а за ними... Но нет, там ничего не было и не могло быть. Мирнаяжизнь спокойно, как река, текла на этой цветущей земле. Легкий дымокклубился над пестрыми дачными домиками. Чешуйчатые рыбачьи сети сушились, растянутые на берегу. Белая чайка летала. И было очень тихо. И в лодке у настоже почему-то стало тише, только весла мерно стучали в уключинах да забортом так же мерно и неторопливо плескалась вода. И вдруг в эту счастливую, безмятежную тишину ворвался издалека звук, похожий на отдаленный гром. Легким гулом он прошел по реке. И тотчас же вкаждом из нас что-то екнуло и привычно насторожилось. А какая-то женщина, правда не очень испуганно и не очень громко, вскрикнула и сказала: - Ой, что это, бабоньки? В эту минуту второй, более сильный удар размашистым отзвуком прокатилсяпо реке. Все посмотрели на мальчика, который, кажется, один во всей лодке, не обратил никакого внимания на этот подозрительный грохот и продолжалспокойно грести. - Мотенька, что это? - спросили у него. - Ну что! - сказал он, не поворачивая головы. - Ничего особенного. Зенитки. Голос у него был какой-то скучный и даже грустный, и я невольнопосмотрел на него. Сейчас он показался мне почему-то еще моложе, в нем былочто-то совсем детское, младенческое: уши под большим картузом смешнооттопыривались в стороны, на загорелых щеках проступал легкий белый пушок, из-под широкого и жесткого, как хомут, капюшона торчала тонкая, цыплячьяшейка. А в чистом, безоблачном небе уже бушевала гроза. Теперь уже и мне былоясно, что где-то на подступах, на фортах, а может быть и ближе, работаютнаши зенитные установки. Как видно, вражеским самолетам удалось пробитьсясквозь первую линию огня, и теперь они уже летели к городу. Канонадаусиливалась, приближалась. Все новые и новые батареи вступали в дело, искоро отдельные залпы стали неразличимы, - обгоняя друг друга, они сливалисьв один сплошной гул. - Летит! Летит! Поглядите-ка! - закричали вдруг у нас в лодке. Я посмотрел и ничего не увидел. Только мягкие, пушистые дымчатыеклубочки таяли то тут, то там в ясном и высоком небе. Но сквозь громзенитного огня я расслышал знакомый прерывистый рокот немецкого мотора. Гребец наш тоже мельком, искоса посмотрел на небо. - Ага. Разведчик, - сказал он пренебрежительно. И я даже улыбнулся, как это он быстро, с одного маха нашел самолет и скакой точностью определил, что самолет этот не какой-нибудь, а именноразведчик. Я хотел было попросить его показать мне, где он увидел этогоразведчика, но тут будто огромной кувалдой ударило меня по барабаннымперепонкам, я невольно зажмурился, услышал, как закричали женщины, и изовсех сил вцепился в холодный влажный борт лодки, чтобы не полететь в воду.

x x x

Это открыли огонь зенитные батареи на Каменном острове. Уж думалось, что дальше некуда: и так уж земля и небо дрожали от этого грома и грохота, атут вдруг оказалось, что все это были пустяки, что до сих пор было дажеочень тихо и что только теперь-то и началась настоящая музыка воздушногобоя. Ничего не скажу - было страшно. Особенно, когда в воду - и спереди исзади, и справа и слева от лодки - начали падать осколки. Мне приходилось уже не раз бывать под обстрелом, но всегда этослучалось со мной на земле, на суше. Там, если рядом и упадет осколок, егоне видно. А тут, падая с шипеньем в воду, эти осколки поднимали за собойцелые столбы воды. Это было красиво, похоже на то, как играют дельфины втеплых морях, - но если бы это действительно были дельфины!.. Женщины в нашей лодке уже не кричали. Перепуганные, они сбились в кучу, съежились, пригнули как можно ниже головы. А многие из них даже легли на днолодки и защищали себя руками, как будто можно рукой уберечь себя от тяжелогои раскаленного куска металла. Но ведь известно, что в такие минуты человекне умеет рассуждать. Признаться, мне тоже хотелось нагнуться, зажмуриться, спрятать голову. Но я не мог сделать этого. Передо мной сидел мальчик. Ни на один миг он не оставил весел. Так жеуверенно и легко вел он свое маленькое судно, и на лице его я не могпрочесть ни страха, ни волнения. Он только посматривал изредка то направо, то налево, то на небо, потом переводил взгляд на своих пассажиров - иусмехался. Да, усмехался. Мне даже стыдно стало, я даже покраснел, когдаувидел эту улыбку на его губах. " Неужели он не боится? - подумал я. - Неужели ему не страшно? Неужто нехочется ему бросить весла, зажмуриться, спрятаться под скамейку?.. Авпрочем, он еще маленький, - подумалось мне. - Он еще не понимает, что такоесмерть, поэтому небось и улыбается так беспечно и снисходительно". Канонада еще не кончилась, когда мы пристали к берегу. Не нужно былоникого подгонять. Через полминуты лодка была уже пустая. Под дождемосколков, совсем как это бывает под настоящим проливным дождем, женщиныбежали на берег и прятались под густыми шапками приземистых дубков истолетних лип. Я вышел из лодки последним. Мальчик возился у причала, затягиваякакой-то сложный морской узел. - Послушай! - сказал я ему. - Чего ты копаешься тут? Ведь, посмотри, осколки летят... - Чего? - переспросил он, подняв на секунду голову и посмотрев на меняне очень любезно. - Я говорю: храбрый ты, как я погляжу. Ведь страшно все-таки. Неужелиты не боишься? В это время тяжелый осколок с тупым звоном ударился о самую кромкумостков. - А ну, проходите! - закричал на меня мальчик. - Нечего тут... - Ишь ты какой! - сказал я с усмешкой и зашагал к берегу. Я был обижени решил, что не стоит и думать об этом глупом мальчишке. Но, выйдя на дорогу, я все-таки не выдержал и оглянулся. Мальчика напристани уже не было. Я поискал его глазами. Он стоял на берегу, под навесомкакого-то склада или сарая. Весла свои он тоже притащил сюда и поставилрядом. " Ага, - подумал я с некоторым злорадством. - Все-таки, значит, немножкопобаиваешься, голубчик!.. " Но, по правде сказать, мне все еще было немножко стыдно, что маленькиймальчик оказался храбрее меня. Может быть, поэтому я не стал прятаться поддеревьями, а сразу свернул на боковую дорожку и отправился разыскиватьН-скую зенитную батарею.

x x x

Дела, которые привели меня на Каменный остров, к зенитчикам, отняли уменя часа полтора-два. Обратно в город меня обещали " подкинуть" на штабноймашине, прибытия которой ожидали с минуты на минуту. В ожидании машины, от нечего делать, я беседовал с командиром батареи овсякой всячине и, между прочим, рассказал о том, как сложно я к нимдобирался, и о том, как наш ялик попал в осколочный дождь. Командир батареи, пожилой застенчивый лейтенант из запасных, почему-товдруг очень смутился и даже покраснел. - Да, да... - сказал он, вытирая платком лицо. - К сожалению, нашиснаряды летают не только вверх, но и вниз. Но что же поделаешь! Это как разте щепки, которые летят, когда лес рубят. Но все-таки неприятно. Оченьнеприятно. Ведь бывают жертвы, свои люди гибнут. Вот как раз недели три томуназад тут перевозчика осколком убило. Я, помню, даже вздрогнул, когда услышал это. - Как перевозчика? - сказал я. - Где? Какого? - Да вот тут как раз, на Неве, где вы переезжали. Хороший человек был. Сорок два года работал на перевозе. И отец у него, говорят, тоже на яликахподвизался. И дед. - А сейчас там какой-то мальчик, - сказал я. - Ха! - улыбнулся лейтенант. - Ну как же! Мотя! Матвей Капитоныч! Адмирал Нахимов мы его зовем. Это сынишка того перевозчика, который погиб. - Как! - сказал я. - Того самого, который от осколка?.. - Ну да. Именно. Того Капитоном звали, а этого Матвей Капитонович. Тожематрос бывалый. Лет ему - не сосчитать как мало, а работает - сами видели, -со взрослыми потягаться может. И притом, что бы ни было, всегда на посту: иднем и ночью, и в дождь и в бурю... - И под осколками, - сказал я. - Да, и под осколками. Этого уж тут не избежишь! Осколочные осадкивыпадают у нас, пожалуй, почаще, чем обычные, метеорологические... Лейтенант мне еще что-то говорил, что-то рассказывал, но я плохо слушалего. Почему-то мне вдруг страшно захотелось еще раз увидеть Мотю. - Послушайте, товарищ лейтенант, - сказал я поднимаясь. - Знаете, -что-то ваша машина застряла. А у меня времени в обрез. Я, пожалуй, пойду. - А как же вы? - удивился лейтенант. - Ну что ж, - сказал я. - Придется опять на ялике.

x x x

Когда я пришел к перевозу, ялик еще только-только отваливал отпротивоположного берега. Опять он был переполнен пассажирами, и опять низкиебортики его еле-еле выглядывали из воды, но так же легко, спокойно иуверенно работали весла и вели его наискось по течению, поблескивая насолнце и оставляя в воздухе светлую радужную пыль. А солнце стояло ужевысоко, припекало, и было очень тихо, даже как-то особенно тихо, как всегдабывает летом после хорошего проливного дождя. На пристани еще никого не было, я сидел один на скамеечке, поглядываяна воду и на приближающуюся лодку, и на этот раз мне уже не хотелось, чтобыона шла подольше, - наоборот, я ждал ее с нетерпением. А лодка как будточуяла это мое желание, шла очень быстро, и скоро в толпе пассажиров я ужемог разглядеть белый парусиновый балахон и боцманскую фуражку гребца. " И днем и ночью, и в дождь и в бурю", - вспомнил я слова лейтенанта. И вдруг я очень живо и очень ясно представил себе, как здесь вот, наэтом самом месте, в такой же, наверно, погожий, солнечный денек, на этой жесамой лодке, с этими же веслами в руках погиб на своем рабочем посту отецэтого мальчика. Я отчетливо представил во всех подробностях, как этослучилось. Как привезли старого перевозчика к берегу, как выбежали навстречуего жена и дети, - и вот этот мальчик тоже, - и какое это было горе, и какстрашно стало, как потемнело у мальчика в глазах, когда какая-то чужаястаруха всхлипнула, перекрестилась и сказала: - Царство небесное. Помер... И вот не прошло и месяца, а этот мальчик сидит на этой лодке и работаеттеми же веслами, которые выпали тогда из рук его отца. " Как же он может? - подумал я. - Как может этот маленький человекдержать в руках эти страшные весла? Как может он спокойно сидеть наскамейке, на которой еще небось не высохла кровь его отца? Ведь, казалосьбы, он на всю жизнь должен был проникнуться смертельным ужасом и к этойзаклятой работе, и к этой лодке, и к веслам, и к черной невской воде. Дажеотдаленный орудийный выстрел должен был пугать его и холодить жестокойтоской его маленькое сердце. А ведь он улыбался. Вы подумайте только - онулыбался давеча, когда земля и небо дрожали от залпов зенитных орудий!.. " Но тут мои размышления были прерваны. Веселый женский голос звонко ираскатисто, на всю реку, прокричал за моей спиной: - Матвей Капитоныч, поторопи-ись!.. Пока я сидел и раздумывал, на пристани уже скопилась порядочная толпаожидающих. Опять тут было очень много женщин-работниц, было нескольковоенных, две или три девушки-дружинницы и молодой военный врач. Лодка уже подходила к мосткам. Повторилось то же, что было давеча натом берегу. Ялик ударился о стенку причала и заскрипел. Женщины и на берегуи в лодке загалдели, началась посадка, и мальчик, стоя в лодке ипридерживаясь веслом за бортик мостков, не повышая голоса, серьезно иделовито командовал своими пассажирами. Мне показалось, что за эти два часаон еще больше осунулся и похудел. Темное от загара и от усталости лицо егоблестело, он тяжело дышал. Балахон свой он расстегнул, распахнул воротрубашки, и оттуда выглядывала полоска незагорелой кожи. Когда я входил влодку, он посмотрел на меня, улыбнулся, показав на секунду маленькие белыезубы, и сказал: - Что? Уж обратно? - Да. Обратно, - ответил я и почему-то очень обрадовался и тому, что онменя узнал, и тому, что заговорил со мной и даже улыбнулся мне. Усаживаясь, я постарался занять место поближе к нему. Это удалось мне. Правда, пришлось кого-то не очень вежливо оттолкнуть, но когда мальчик селна свое капитанское место, оказалось, что мы сидим лицом к лицу. Выполнив обязанности кассира, собрав двугривенные, пересчитав их испрятав, Мотя взялся за весла. - Только не шуметь, бабы! - строго прикрикнул он на своих пассажирок. Те слегка притихли, а мальчик уселся поудобнее, поплевал на руки, и весларазмеренно заскрипели в уключинах, и вода так же размеренно заплескалась забортом. Мне очень хотелось заговорить с мальчиком. Но, сам не знаю почему, янемножко робел и не находил, с чего начать разговор. Улыбаясь, я смотрел наего серьезное сосредоточенное лицо и на смешные детские бровки, на которыхпоблескивали редкие светлые волосики. Внезапно он взглянул на меня, поймалмою улыбку и сказал: - Вы чего смеетесь? - Я не смеюсь, - сказал я немножко даже испуганно. - С чего ты взял, что я смеюсь? Просто я любуюсь, как ты ловко работаешь. - Как это ловко? Обыкновенно работаю. - Ого! - сказал я, покачав головой. - А ты, адмирал Нахимов, я погляжу, дядя сердитый... Он опять, но на этот раз, как мне показалось, с некоторым любопытствомвзглянул на меня и сказал: - А вы откуда знаете, что я - адмирал Нахимов? - Ну, мало ли? Слухом земля полнится. - Что, на батареях были? - Да, на батареях. - А! Тогда понятно. - Что тебе понятно? Он помолчал, как бы раздумывая, стоит ли вообще рассусоливать со мной, и наконец ответил: - Командиры меня так дразнят: адмиралом. Я ведь их тут всех обслуживаю: и зенитчиков, и летчиков, и моряков, и из госпиталей которые... - Да, брат, работки у тебя, как видно, хватает, - сказал я. - Устаешьздорово небось? А? Он ничего не сказал, только пожал плечами. Что работки ему хватает ичто устает он зверски, было и без того видно. Лодка опять шла наперекортечению, и весла с трудом, как в густую черную глину, погружались в воду. - Послушай, Матвей Капитоныч, - сказал я, помолчав. - Скажи, пожалуйста, откровенно, по совести: неужто тебе давеча не страшно было? - Это когда? Где? - удивился он. - Ну, давеча, когда зенитки работали. Он усмехнулся и с каким-то не то что удивлением, а пожалуй, даже ссожалением посмотрел на меня. - Вы бы ночью сегодня поглядели, что было. Вот это да! - сказал он. - А разве ты ночью тоже работал? - Я дежурил. У нас тут на Деревообделочном он зажигалок набросал целыйвоз. Так мы тушили. - Кто " мы"? - Ну, кто? Ребята. - Так ты что - и не спал сегодня? - Нет, спал немного. - А ведь у вас тут частенько это бывает. - Что? Бомбежки-то? Конечно, часто. У нас тут вокруг батареи. Осколкитак начнут сыпаться, только беги. - Да, - сказал я, - а ты, я вижу, все-таки не бежишь. - А мне бежать некуда, - сказал он, усмехнувшись. - Ну, а ведь честно-то, по совести, - боязно все-таки? Он опять подумал и как-то очень хорошо, просто и спокойно сказал: - Бойся не бойся, а уж если попадет, так попадет. Легче ведь не будет, если бояться? - Это конечно, - улыбнулся я. - Легче не будет. Мне все хотелось задать ему один вопрос, но как-то язык неповорачивался. Наконец я решился: - А что, Мотя, это правда, что у тебя тут недавно отец погиб? Мне показалось, что на одно мгновение весла дрогнули в его руках. - Ага, - сказал он хрипло и отвернулся в сторону. - Его что - осколком? - Да. - Вот, видишь... Я не договорил. Но, как видно, он понял, о чем я хотел сказать. Целуюминуту он молчал, налегая на весла. Потом, так же не глядя на меня, акуда-то в сторону, хриплым, басовитым и, как мне показалось, даже не своимголосом сказал: - Воды бояться - в море не бывать. - Хорошо сказано. Ну, а все-таки - разве ты об этом не думал? Если итебя этак же? - Что меня? - Осколком. - Тьфу, тьфу, - сказал он, сердито посмотрев на меня, и как-то лихо изамысловато, как старый бывалый матрос, плюнул через левое плечо. Потом, заметив, что я улыбаюсь, - не выдержал, сам улыбнулся и сказал: - Ну что ж! Конечно, могут. Всякое бывает. Могут и убить. Тогда чтож... Тогда, значит, придется Маньке за весла садиться. - Какой Маньке? - Ну какой! Сестренке. Она, вы не думайте, она хоть и маленькая, асилы-то у нее побольше, чем у другого пацана. На спинке Неву переплываеттуда и обратно. Беседуя со мной, Мотя ни на минуту не оставлял управления лодкой. Онауже миновала середину реки и теперь, относимая течением в сторону, шланаискось к правому, высокому берегу. А там уже поблескивали кое-где стекла всереньких дощатых домиках, из-за дранковых, толевых и железных крышвыглядывали чахлые пыльные деревца, а над ними без конца и без краярасстилалось бесцветное бледно-голубое, как бы разбавленное молоком, северное небо. И опять на маленькой пристани уже толпился народ, уже слышен был шумголосов, и уже кто-то кричал что-то и махал нам рукой. - Мотя-а-а! - расслышал я и, вглядевшись, увидел, что это кричитмаленькая девочка в белом платочке и в каком-то бесцветном, длинном, как уцыганки, платье. - Мотя-а-а! - кричала она, надрываясь и чуть ли не со слезами в голосе. - Живей! Чего ты копаешься там?.. Мотя и головы не повернул. Только подводя лодку к мосткам, он погляделна девочку и спокойно сказал: - Чего орешь? Девочка была действительно совсем маленькая, босая, с таким же, как уМоти, загорелым лицом и с такими же смешными, выцветшими, белесыми бровками. - Обедать иди! - загорячилась она. - Мама ждет, ждет!.. Уж горох весьвыкипел. И в лодке и на пристани засмеялись. А Мотя неторопливо причалил ялик, дождался, пока сойдут на берег все пассажиры, и только тогда повернулся кдевочке и ответил ей: - Ладно. Иду. Принимай вахту. - Это что? - спросил я у него. - Это Манька и есть? - Ага. Манька и есть. Вот она у нас какая! - улыбнулся он, и в голосеего я услышал не только очень теплую нежность, но и настоящую гордость. - Славная девочка, - сказал я и хотел сказать еще что-то. Но славная девочка так дерзко и сердито на меня посмотрела и так ужасносморщила при этом свой маленький загорелый, облупившийся нос, что япроглотил все слова, какие вертелись у меня на языке. А она шмыгнула носом, повернулась на босой ноге и, подобрав подол своего цыганского платья, ловкопрыгнула в лодку. - Эй, бабы, бабы!.. Не шуметь! Без паники! - закричала она хриплым, простуженным баском, совсем как Мотя. " И, наверное, совсем как покойныйотец", - подумалось мне. Я попрощался с Мотей, протянул ему руку. - Ладно. До свиданьица, - сказал он не очень внимательно и подал мнесвою маленькую, крепкую, шершавую и мозолистую руку. Поднявшись по лесенке наверх, на набережную, я оглянулся. Мотя в своем длинном и широком балахоне и в огромных рыбацких сапогах, удаляясь от пристани, шел уже по узенькой песчаной отмели, слегка наклонивголову и по-матросски покачиваясь на ходу. А ялик уже отчалил от берега. Маленькая девочка сидела на веслах, ловкоработала ими, и весла в ее руках весело поблескивали на солнце и рассыпаливокруг себя тысячи и тысячи брызг.

ПРИМЕЧАНИЯ