ЧАСТЬ VIII 2 страница

Джонни обидел легкомысленный тон Юлиуса. Что это он себе позволяет? Джонни уже совсем было собрался высказать пару ласковых слов в ответ доктору, как с постели послышался голос Нино:

— Эй, ребятки, а как там у нас с выпивкой?

Нино сел на кровати. Разглядев Люси, он улыбнулся ей своей широкой белозубой улыбкой и позвал:

— Привет, малышка! Иди-ка к старику Нино, он хочет тебя расцеловать.

Люси подошла и попала в теплые объятия Нино. Как ни странно, он выглядел довольно прилично. Никак не скажешь, что только выбрался из комы.

— Эй, Джонни, неужели у нас до сих пор не налито? — прищелкнул пальцами Нино. — Поторопись, дружище. Ночь только начинается, время детское. А стол почему убрали? Мы бы могли сыграть.

Юлиус отхлебнул из стакана и сказал:

— Пить могут все, кроме вас. А вам, Нино, ваш доктор категорически запретил, понятно?

— Да клал я на своего доктора, — небрежно выругался Нино и тут же, спохватившись, изобразил на лице забавную гримасу раскаяния: — Вы ведь не мой доктор, Юл? Значит, к вам это не относится. А если мне не хотят наливать, так я ведь и сам могу встать и налить.

Доктор Сегал, видя, что Джонни направляется к бару, безразлично сказал ему вслед:

— Еще раз предупреждаю: пить ему нельзя.

Тут Джонни осознал, что именно раздражало его в докторе Юлиусе Сегале — тон! Его безразличный вежливый тон, которым он произносил порой самые страшные вещи. Именно это внешнее безразличие так взбесило сейчас Джонни, что он набухал полный бокал виски и протянул Нино со словами:

— Ну не умрет же он от одного стакана?

— Нет, от одного не умрет, — ответил Юлиус не меняя голоса. Люси, которая уже хорошо знала доктора, посмотрела на него тревожно, но не решилась задавать вопросы.

Нино принял стакан из рук Джонни и разом опрокинул его в рот. Джонни подбадривающе улыбнулся другу, демонстрируя, что он всецело на его стороне. Подумаешь, доктор не велит. Командир нашелся! Вдруг Нино задохнулся, лицо его напряглось и посинело, он слышно захрипел, хватая воздух открытым ртом. Потом сложился вдвое, как тряпичная кукла, лицо покрылось багровыми пятнами, глаза остекленели.

Доктор Сегал обошел вокруг кровати, придержал Нино сзади за шею рукой и воткнул ему иглу в предплечье. Тело судорожно дернулось, Нино обвис на руках у Юлиуса, потом судороги стали ослабевать, он затих, а несколько минут спустя он уже крепко спал, рухнув на подушки.

Джонни, Люси и доктор вернулись из спальни в соседнюю гостиную, сели в кресла вокруг журнального столика. Люси по телефону заказала в ресторане кофе и закуску. Джонни подошел к бару и смешал себе коктейль.

— Вы знали, как Нино отреагирует на виски? — спросил Джонни сдержанно.

Юлиус пожал плечами:

— Реакции обычно однотипные.

— Почему же вы не предупредили? — Джонни говорил уже резко и взвинченно.

— Я предупреждал.

— Это не значит предупреждать, — окончательно разозлился Джонни. — Какой же вы врач, черт вас подери, если вам наплевать на страдания больных! Вы сказали, что Нино надо отправить в сумасшедший дом, но не подумали объяснить, как подействует на него глоток виски. Вам, наверное, ненавистны люди вообще?

Юлиус невозмутимо посмотрел в лицо Джонни Фонтейну:

— Я не знаю, как мог бы реально помешать вам дать ему виски, раз вы оба хотели этого. Вы считали, что просто необходимо поставить меня на место, продемонстрировав наплевательское отношение к моим рекомендациям. Я видел это. Помните, что я ответил, когда после операции вы пригласили меня стать вашим личным врачом? Я отказался, так? А знаете, почему? Потому что нам никогда не поладить. Любой врач убежден, что он один способен найти панацею от всех бед, почти как всевышний — только бы слушались его предписаний. Если не верить в собственные силы, никогда не решишься лечить людей. Но вы никогда не смогли бы признать за мной права на последнее слово, постоянные контакты со мной стали бы вам в тягость. Потому что вы привыкли и иному стилю обслуживания. Ваши франты в шелковых штанах только и умеют, что облизывать вам задницу и получать гонорары, и если бы не гонорары, им бы было глубоко наплевать, живы вы или уже умерли. Ну, а у меня свой бзик, видите ли: я стараюсь сохранить своим пациентам жизнь и здоровье. Я позволил вам дать виски Нино, потому что это был единственный способ показать, как смертельно опасен для него алкоголь. Поскольку я находился рядом, опасность, естественно, становилась меньше. А теперь представьте, что я запрещаю ему пить и ухожу, а вы, в дружеском порыве, наливаете ему стаканчик в мое отсутствие. Неужели вам непонятно, что он почти обречен? У него нет и одного шанса на тысячу выжить без серьезного медицинского вмешательства. Давление повышено, печень разрушена, в любую минуту может произойти кровоизлияние в мозг — и все. Да, я сказал про дурдом. Но я хочу, чтобы вы поняли степень опасности, иначе ухом не пошевелите. Скажу еще более откровенно — вам удастся спасти жизнь вашего друга только в том случае, если вы засадите его в психушку. Иначе можете попрощаться с ним заранее.

Люси мягко вмешалась:

— Юлиус, дорогой, не будь так жесток, прошу тебя!

Юлиус встал с мягкого кресла. Обычное хладнокровие оставило его, что с некоторым злорадством отметил про себя Джонни. И говорил он теперь отнюдь не равнодушным тоном:

— Вот Люси просит меня не быть жестоким. Ей невдомек, что жестоко было бы не сказать правды, если неправда убийственна. Думаете, мне впервые приходится говорить подобные жуткие вещи? Да я только тем и занимаюсь с тех пор, как стал лечить людей. Сколько раз приходилось предупреждать: не ешьте столько, иначе умрете! Или — пить спиртное все равно что принимать яд. Или — не работайте так много, угробите себя. Но все без толку. Люди понимают только тогда, когда скажешь им: вы умрете завтра. Так вот, могу по чести сказать вам, что Нино может не дожить до завтрашнего утра, — Юлиус подошел к бару и налил себе полный стакан. — Я сказал свое слово. Ваше право пренебречь им, — подытожил он.

— Я не пренебрегаю вашими советами, док, — сказал Джонни Фонтейн. — Я просто не знаю, что делать.

В дверь постучали. Двое официантов вкатили в гостиную столик с судками и кофейником. Расставив все, как положено, они беззвучно удалились.

Некоторое время Джонни, Люси и доктор Сегал ужинали в полном молчании. Потом Джонни закурил сигарету и спросил:

— Значит, вы считаете своим долгом спасение людей. Как же при таких убеждениях вы умудрились стать специалистом по абортам?

Вместо Юлиуса ответила Люси:

— Но он просто помогает бедным девушкам, попавшим в беду. Иначе они могут покончить с собой или сотворить что-нибудь самостоятельно, что будет стоить жизни и ребенку. и им самим.

Юлиус благодарно улыбнулся Люси и вздохнул:

— Не так все просто, моя милая. В конце концов, я ведь хороший хирург, у меня золотые руки, как говорится. Но мне то и дело приходилось разрезать какого-нибудь несчастного только для того, чтобы убедиться — его не спасти. Я делал операцию, заранее зная, что пациент обречен, а я бессилен помочь ему… Когда это продолжается раз за разом, самому жить не хочется. И я переключился на аборты, потому что там приносил конкретную пользу. Мне даже нравилось их делать. С моей точки зрения двухмесячный зародыш еще никак нельзя считать человеческим существом. Я помогал девушкам и замужним женщинам, они с радостью платили мне и были счастливы. Только когда меня поймали на этом, я почувствовал себя преступником — не потому, что делал аборты, а потому, что дезертировал из операционной. Ладно, нашелся приятель, который замял дело. Потому-то я здесь вместо того, чтобы работать в клинике, и даю советы, к которым никто не прислушивается.

— Да я с большим почтением отношусь к вашим советам, дружище, — сказал Джонни.

Люси спросила его, чтобы сменить тему:

— А ты зачем в Лас-Вегас, Джонни? Отдыхаешь?

— Майкл Корлеоне зачем-то вызвал меня сюда. Они с Томом Хейгеном тоже прилетают. Тебя, как я понял, собираются позвать на разговор. Правда, я не в курсе, что там затевается. А ты?

Люси отрицательно мотнула головой.

— Знаю только, что завтра мы все вместе ужинаем, и Фредди с нами. Наверное, это связано с отелем. В последние месяцы казино неожиданно стало терпеть убытки. Может быть, дон послал Майкла разобраться и навести порядок?

— Мне говорили, Майкл все-таки сделал пластическую операцию и опять стал прежним красавцем, — улыбнулся Джонни.

— Не иначе, как Кей уговорила его, — усмехнулась в ответ Люси. — До того, как они поженились, Майкл ни за что не хотел делать операцию. Почему, непонятно. Так ужасно все это выглядело, и вдобавок из носа постоянно текло. Давным-давно надо было привести себя в человеческий вид. Юлиус был там, когда Майкла оперировали.

— Я консультировал, — подтвердил Юлиус сухо.

— Знаю. Я посоветовал пригласить вас, — также сухо сказал Джонни.

Юлиус продолжил задумчиво:

— Он никому не доверяет. Предупредил, что я должен следить, правильно ли делается операция. Чтобы глаз не спускал. А ведь там делать-то нечего. Любой специалист справится в два счета.

Нино зашевелился за портьерами в спальне — они все повернули головы в его сторону, потом пошли туда. Джонни подсел к другу на край кровати. Люси и Юлиус стояли в ногах.

Нино с трудом раздвинул губы в ухмылке:

— Все братцы, кончаю баламутить. Самочувствие у меня паршивое. Джонни, помнишь, мы поссорились в Палм-Спрингсе год назад? С нами еще тогда две девки были, помнишь? Клянусь тебе, я не завидовал тогда, наоборот, я был рад за тебя, Джонни. Веришь?

— Конечно, верю, — успокаивающе сказал ему Джонни и неуверенно оглянулся на доктора. Люси и Юлиус тоже переглянулись. Вряд ли Джонни способен увести бабу у близкого друга, на него это не похоже. О какой зависти идет речь, тем более год спустя? Уж не бредит ли Нино? Уж не решил ли он спиться до смерти, избрав такой своеобразный способ самоубийства из-за возлюбленной, которая ушла от него к Джонни?

Юлиус еще раз осмотрел Нино и сказал:

— Я пришлю к вам сиделку. Пару дней полежите в постели. Без шуток.

Нино опять ухмыльнулся:

— Какие шутки, док! Если только сиделка не окажется слишком хорошенькой.

Юлиус вызвал сиделку по телефону и они с Люси, наконец, ушли. Джонни остался с Нино. Он тихо сидел в кресле рядом с постелью и, поджидая сиделку, размышлял. Нино вновь впал в сон, его лицо выглядело измученным.

Джонни размышлял о словах Нино: никогда раньше ему не приходило в голову, что год назад, в тот памятный вечер, друг может позавидовать ему.

Год назад Джонни Фонтейн пребывал в самом отвратительном настроении. Несмотря на то, что он сидел в своем собственном роскошном кабинете, в своей собственной кинокомпании и дела шли отлично, — на душе словно кошки скребли. Безо всякой на то объективной причины. Первый сделанный Джонни в качестве продюсера фильм пользовался большим успехом. Все считали, что сам он великолепен в драматической роли, а Нино, который сыграл характерного героя, — прямое попадание в очко. Все, кто работал над этой картиной, теперь лопатой гребли прибыль, а Джек Уолес от злости состарился лет на десять, не меньше.

Все сработало точь-в-точь, как намечалось. Сейчас на студии были запущены в производство два новых фильма, в одном он сам играл главную роль, в другом — Нино. Нино оказался настоящим подарком для кино, у него сразу же сложился имидж: покоритель женских сердец, рубаха-парень, простяга и балагур. Женщины в кинозалах таяли от восторга — таким близким и родным он представлялся с экрана.

Теперь деньги сами текли к Джонни и, что особенно было ему приятно, Крестный отец тоже начал получать причитающиеся ему проценты через банк. Так что возлагавшиеся на него надежды Джонни Фонтейн оправдал полностью.

Что же тогда настроение такое мерзкое?

Сегодня ему почему-то не хотелось радоваться барышам и прочим успехам. Да, он стал преуспевающим дельцом. Он теперь куда влиятельнее, чем в пору расцвета своей славы артиста и певца. Самые яркие звезды Голливуда готовы предложить ему себя и свои услуги, правда, по другим причинам, чем раньше, но какое это имеет значение? У него есть даже собственный самолет, а в роскоши, о которой мечтает любой обитатель здешних мест, Джонни теперь просто купается. А ему, как на грех, все абсолютно безразлично.

Так чего же хочется Джонни Фонтейну? Увы, он прекрасно знал ответ на этот вопрос.

У него зудело в гортани, свербило в носоглотке. першило в горле, отдаваясь тягучей головной болью. И единственной возможностью унять бесконечную муку было запеть. А он боялся взять хоть одну ноту.

Как-то после того, как ему удалили бородавки, он решился позвонить доктору Сегалу и спросить, можно ли ему петь.

— Пожалуйста, — ответил Юлиус, — сколько угодно и в любое время, хоть сейчас.

Он немедленно попробовал, но ужаснулся звучанию своего голоса. Сиплые, отвратительные звуки походили на что угодно, только не на пение. А наутро горло опять стало саднить, правда, не так, как до операции, но пожалуй, даже мучительней. Он решил, что утратил голос навеки. И больше ни разу не пытался попробовать.

Но если это и вправду так, на кой черт ему остальное? Богатство, признание, успех — ничего не стоящие пустышки.

Господь создал его, Джонни Фонтейна, для того, чтобы он пел. Это — единственное его призвание, единственное, что он умел делать по-настоящему, может быть, лучше всех на свете. Только теперь Джонни мог оценить, как хорош был когда-то его голос, как умело он владел им. За годы, проведенные на эстраде, он стал профессионалом самого высокого класса. А теперь? Разве можно пережить подобную потерю?

Была пятница, которую он по обыкновению проводил с Вирджинией и девочками. Он позвонил бывшей жене с тайной надеждой, что когда-нибудь она все-таки откажет ему в уик-энде, сославшись на важную причину, но за все эти годы она ни разу не сказала «нет». Все-таки с Вирджинией ему повезло, — подумал Джонни, — хоть они и не могут больше жить, как муж и жена. Может, когда им будет по семьдесят, они опять соединяться и заживут одним домом, угомонясь от тягот и волнений жизни.

Он поехал к Вирджинии, но, к своему удивлению, сразу же ощутил, что сегодня он нежеланный гость. Девочек пригласили соседи на верховую прогулку, и для них это выглядело куда соблазнительнее, чем вечер, проведенный со стареющим, хоть и знаменитым отцом. «Который к тому же то и дело норовит прочитать наставление», — подумал Джонни и велел Вирджинии отпустить их кататься. Они вспорхнули, как птички, вырвавшиеся из клетки.

Когда они остались вдвоем с Вирджинией, Джонни попросил:

— Плесни-ка мне виски, да я тоже двину.

— Сейчас, — сказала она недовольно. У нее тоже в ту пятницу настроение было не из лучших. Наблюдая, как он большими глотками опорожнил бокал, Джинни спросила: — Чего ж ты теперь-то глушишь? Все ведь идет великолепно, лучше не придумаешь. Ты оказался не только талантливым артистом, но и великолепным бизнесменом.

Джонни усмехнулся:

— Все не так трудно, как кажется со стороны.

«Ей кажется, что я опять счастлив и это портит ей жизнь, — подумал он. — Таковы все женщины — им нестерпимо думать, что мужчина может быть счастлив вдали от них». И не столько из-за своего унылого настроения, сколько из желания ее утешить Джонни сказал:

— Да и какое имеет значение — пить или не пить, если петь я все равно не смогу!

— Ну, Джонни, ты же не ребенок. В сорок лет не стоит переживать из-за пустяков. Как продюсер ты ведь заработаешь куда больше.

Джонни, с любопытством глядя на нее, спросил:

— Разве для певца возраст имеет такое уж значение?

— Мне никогда не нравилось, что ты зарабатываешь на жизнь своими песнями, — сказала она. — Раз ты можешь быть приличным продюсером, можно забыть об эстраде. По-моему, это только к лучшему.

— Вот уж не ожидал от тебя такой подлости! — ответил он с яростью, удивившей даже его самого. Неужели Вирджиния до такой степени ненавидела его? Ведь она нарочно сыпала соль в его раны.

— А ты считал, что мне доставляет радость знать обо всех шлюхах, гоняющихся за моим мужем из-за его сладких песенок? Интересно, как бы отнесся ты, если бы я разгуливала по улицам голышом, а мужчины ходили следом, задрав хвост, как коты. В моих глазах все выглядело примерно так. Не обижайся, Джонни, но пока мы не развелись, я была бы счастлива, если бы ты потерял голос.

— Ты ничего не понимаешь, — сказал он обиженно. — Ничего.

И пошел на кухню звонить по телефону Нино. Тот оказался дома, и они быстро договорились, что встретятся в Палм-Спрингсе и проведут вместе субботу и воскресенье. Джонни продиктовал Нино адрес одной юной красотки и номер ее телефона:

— Пусть привезет с собой подружку для тебя. Я буду через час, — сказал он Нино и повесил трубку.

Вирджиния с прохладцей отнеслась к его уходу, но Джонни на этот раз обиделся на нее всерьез. «Пропади она пропадом, — решил он, — надо отдохнуть хорошенько от всего на свете».

Дом Джонни в Палм-Спрингсе специально предназначался для таких гусарских наездов. Там имелось все, необходимое для уик-энда. Они сначала позагорали у бассейна, потом сели ужинать, позвав кое-кого из приятелей составить им компанию. Девочки, совсем молоденькие, еще не отрастившие когти хищниц, оказались довольно забавными. Нино сразу после солнечных ванн повел одну красотку к себе в спальню. Джонни, который после стычек с Вирджинией некоторое время не в состоянии бывал воспринимать женщин в розовых тонах, отправил вторую, Тину, под душ. А сам остался в гостиной, квадратной, где все четыре стены, как в аквариуме, были целиком стеклянными, присел у рояля и, перебирая пальцами по клавишам, не то чтобы пропел, а тихо промурлыкал строфу из смешной и фривольной песенки.

Свежая, из-под душа, юная Тина тихонько прошла в гостиную, смешала коктейль для себя и для Джонни, тихонько уселась рядом и не стала мешать ему. Она что-то даже подпела слабеньким детским голоском. Джонни рассмеялся, похлопывая ее по спине и сам тоже отправился освежиться. Стоя под прохладными струями воды, он проговаривал целые фразы старой песенки, меняя их окраску с помощью интонации, и хотя петь не рискнул, звук собственного голоса на этот раз не был ему неприятен.

Когда он вышел из ванной, Нино и его девица все еще отсутствовали — то ли так долго предавались любовным утехам, то ли Нино успел нажраться и вырубился на некоторое время. Юная Тина, заскучав, вышла во внутренний двор и спустилась к бассейну. Никто не слышал Джонни: ему почему-то очень не хотелось сейчас быть на людях.

Он опять подсел к роялю и запел старинную итальянскую балладу, одну из самых любимых. Запел в полный голос, как на концерте, мучаясь только ожиданием, что в горле запершит, зацарапает и начнется знакомое жжение. Но никакого неприятного чувства не возникало. Голос лился свободно, он звучал несколько непривычно, но новый тембр понравился Джонни — голос стал словно бы глубже, чуть ниже, мужественней, как и подобает в зрелом возрасте. «Да, богатый мощный голос зрелого певца», — подумал Джонни словно со стороны. Погасив последний звук баллады, он остался сидеть у рояля, осмысливая случившееся.

Голос Нино сказал у него за спиной:

— Ничего, старик, пожалуй, очень даже неплохо.

Джонни резко крутанулся на вертящемся табурете. Нино один стоял на пороге гостиной. Девушек не было. Джонни облегченно вздохнул, он ничего не имел против присутствия лучшего друга, но чужие уши его сейчас раздражали.

— Слушай, Нино, — сказал он, — отправил бы ты отсюда девиц. Отошли их домой.

— С какой стати? — сказал Нино. — Симпатичные девчонки, зачем я их буду обижать? Пусть слушают, сколько влезет. Захрипит — так захрипит, их не касается.

Дом был полон музыкальными инструментами, так что через пару минут магнитофон подключили к сети, Нино взял мандолину в руки, и Джонни запел по-настоящему.

Он пел все песни, которые знал, которые когда-то исполнял с эстрады или на съемках в музыкальных картинах. Пел одну за другой. Голос вел себя превосходно. Чуть-чуть не ладилось с ритмом, но это ерунда, с непривычки, слишком долгим был перерыв. Джонни испытывал такой подъем, что, казалось, мог петь без конца.

Сколько раз за время своей немоты он мысленно обдумывал каждую ноту, каждый оттенок фразы, колорит, интонацию. Как хотелось ему выразить все это вслух — и вот сбылось. Теперь все будет хорошо, все образуется.

Когда он остановился, Тина, сияя, обняла и расцеловала его.

— Теперь я знаю, почему моя мама так любит фильмы с твоим участием, — сказала она. Комплимент был несколько сомнительный, но сейчас Джонни и Нино только от души рассмеялись.

После ужина они включили магнитофонную запись. Теперь Джонни мог объективно прослушать свой новый голос.

Да, голос стал другим, но в то же время не узнать Джонни Фонтейна было невозможно. Просто прибавилось оттенков, да и техника стала своеобразнее — пожалуй, равных ему надо было поискать. После перерыва голос стал подобен глубокому звучанию совершенного инструмента, попавшего в руки мастера. А ведь пока он еще не умел управлять им в полной мере. Что будет, когда Джонни Фонтейн вновь обретет форму?

Широко улыбаясь, Джонни оглянулся на Нино и спросил:

— В самом деле хорошо или я одурел от радости?

Нино задумчиво ответил:

— Чертовски здорово. Но не торопись радоваться, подожди до завтра.

Джонни дернулся — его огорчил скептицизм Нино:

— Завтра будет, как сегодня, дубина ты стоеросовая! Тебе-то так в жизни не спеть. А чувствую я себя просто великолепно, так что не беспокойся.

Но больше в тот вечер он уже не пел. Они съездили в ресторан, потом Тина провела ночь в его постели. Правда, особых радостей от этой ночи она не получила и была несколько разочарована, но сам Джонни совершенно не огорчился: ну и что с того? Всех радостей в один день не ухватишь.

Утром, когда Джонни проснулся, ему вдруг показалось, что это лишь сон, и смутный страх охватил его. События вчерашнего вечера показались настолько невероятными, что он не мог в них поверить. Горло не царапало, не болело. Не одеваясь, он подсел к роялю, нерешительно взял несколько нот, тронул клавиши. Неприятных ощущений в гортани не возникло. Он решился — и запел в полный голос.

Звуки полились будто сами собой, безо всякого напряжения. «Все, — сказал сам себе Джонни, — черная полоса кончилась». Голос вернулся к нему навсегда. Теперь наплевать, пусть даже провалится очередной фильм или он обанкротится. Безразлично, что Тина осталась недовольна ночью, проведенной с великим Джонни Фонтейном. Все равно, если Вирджиния опять возненавидит его. Все не имеет значения, кроме одного — он опять может петь.

И только об одном пожалел он в то счастливое утро — что голос вернулся к нему не тогда, когда он пел для своих дочек. Вот если бы они первыми услышали бы его — как трогательно и прекрасно все получилось бы!

Сиделка вошла, постучавшись, в номер к Нино. Перед собой она катила белый столик с медикаментами и препаратами. Джонни поднялся со своего места и еще раз посмотрел на тихо спящего Нино. А может, он вовсе не спит сейчас, а умирает, отходит в мир иной?

Нет, Нино не позавидовал тогда тому, что к другу вернулся голос, — вдруг понял Джонни. Он другому позавидовал — что голос так много значил для того, что можно стать счастливым из-за возможности петь. Потому что его самого, Нино, этим невозможно было бы осчастливить. Не было для Нино на свете ничего такого, что могло бы не то чтобы сделать его счастливым, но хоть пробудить желание жить, оставаться в живых.

ГЛАВА 27

Майкл Корлеоне прилетал в Лас-Вегас поздно вечером и предупредил, что встречать его в аэропорту нет необходимости. Его сопровождали двое: Том Хейген и новый телохранитель — Альберт Нери.

В отеле для прибывших заранее подготовили самые почетные номера. Апартаменты, предназначенные Майклу, устроили бы даже королевскую чету. Все, кому он назначил встречу, ждали приезда Корлеоне-младшего в гостиной.

Фредди первым бросился навстречу брату, заключая его в объятия. За время своей ссылки на курорт Фредо располнел, но выглядел куда более оживленным и бодрым. Одет он был по последней моде в прекрасно сидящий серый костюм с подобранными в тон прочими атрибутами — от рубашки и галстука до шелковых носков. Над его прической явно поработал первоклассный парикмахер, а над ногтями старательная маникюрша. Одним словом, узнать в нынешнем денди того безучастного ко всему молодого человека, каким он приехал в Лас-Вегас, было просто невозможно.

Фредди любовно оглядел брата:

— Хорошо выглядишь, Майкл! Молодец, что сделал операцию, на щеке и следа не осталось. Это Кей уговорила тебя, да? А чего ж она сама не приехала?

Майкл ответил теплой улыбкой:

— Тебя и подавно не узнать, Фредо! Ты прямо преобразился. А Кей поехала бы со мной, но опять ждет ребенка. И первый-то совсем малыш, тоже одного не оставишь. Да я ненадолго сюда, только по делу. Завтра же вечером обратно, крайний срок — послезавтра утром.

— Ну, не раньше, чем ты отведаешь здешних яств. Тут шеф-повар так готовит — пальчики оближешь, — сказал Фредо. — Давай сразу под душ, переодевайся к ужину, а я обо всем остальном позабочусь. Тут целая куча народу выстроилась в очередь, чтобы повидаться с тобой. Как только скажешь — предстанут пред ясные очи.

— Замечательно, — мягко сказал Майкл. — Только Моу Грина давай оставим напоследок. А сейчас пригласи Джонни Фонтейна, Нино, Люси и ее приятеля-доктора поужинать с нами. Заодно и переговорим, — он обернулся к Тому Хейгену. — Ты как считаешь, Том?

Том подтвердил кивком свое согласие. Они с Фредди встретились довольно прохладно, и Том прекрасно понимал, почему. Не впервые в неблагосклонности дона винили его, советника. Хейген сам не знал, почему дон так резко отвернулся от среднего сына. Никаких обвинений или кривотолков на этот счет не было. Дон просто дал понять, что Фредди надо держать на расстоянии — и все.

Было уже к полуночи, когда, наконец, приглашенные уселись за накрытый к ужину стол в апартаментах Майкла. Люси расцеловала его, но ничего не сказала о том, как он изменился после операции. Юлиус Сегал внимательно осмотрел восстановленную скулу и коротко отметил:

— Чисто сделано. А как с насморком?

— Все в полном порядке, спасибо, — улыбнулся Майкл. Он вообще постоянно находился в центре внимания. Все вдруг заметили, как в его внешности стали проявляться отцовские черты: в жестах, в манере говорить. Так же, как дон, он внушал окружающим уважение и даже некоторый страх, оставаясь при этом спокойным и подчеркнуто мягким. Что касается Тома Хейгена, то он, как обычно, держался в тени. Альберт Нери, который для всех окружающих был новым лицом, тоже вел себя скромно и сдержанно: от ужина отказался, сказав, что не голоден, и устроился в уголке поближе к двери, погрузившись в курортную газету.

Поужинав, они отпустили официантов, и Джонни сказал:

— Ты хотел поговорить с нами, Майк?

— Но прежде всего поздравить тебя вместе со всеми твоими поклонниками, — сказал Майкл, — говорят, что ты теперь поешь лучше, чем когда бы то ни было.

— Спасибо, — ответил Джонни, пытаясь угадать, какой услуги от него потребуют и для чего их всех собрали сегодня. Впрочем, гадать пришлось недолго, Майкл заговорил, обращаясь ко всем сразу:

— Семья Корлеоне подумывает о том, чтобы обосноваться здесь, в Лас-Вегасе. Предполагается продать в другие руки оливковую фирму «Торговый дом Дженко» и заняться вплотную игорным бизнесом на курортах. Мы с доном и с Томом Хейгеном проработали этот вариант и сочли его перспективным. Для нашей Семьи в Неваде открываются новые горизонты. Конечно, это произойдет не завтра, возможно, понадобится года два-три или больше, чтобы привести дела в порядок и сменить ориентацию, но таковы наши планы. Часть акций здешнего отеля уже сейчас находится в руках наших друзей, отсюда и начнем. Когда Моу Грин продаст нам свою долю, отель полностью перейдет в руки семейства.

На холеном и округлившемся лице Фредди возникло некоторое беспокойство.

— Майк, почему ты решил, что Моу Грин готов расстаться со своими акциями? Он никогда не говорил ничего подобного, и, насколько я знаю, очень любит этот курорт. Не думаю, чтобы он мог пойти нам навстречу.

Майкл спокойно ответил:

— Я сделаю ему предложение, от которого он не сможет отказаться, — хотя он произнес эти слова без особых эмоций, на присутствующих словно дохнуло ледяным мраком. Возможно, потому, что именно так любил говорить сам Крестный отец — и ничего хорошего подобная формула не сулила.

Майкл обратился к Джонни Фонтейну:

— Дон очень рассчитывает на тебя, Джонни. На первых порах, чтобы привлечь клиентов, понадобится классное шоу. Нам объяснили, что развлечения — как пряности, которые придают блюду пикантность. Мы хотим предложить тебе контракт на пять выступлений в год. Будешь приезжать сюда на недельку, не возражаешь? И твои друзья по кино тоже, они ведь не откажутся, как ты думаешь? Ты ведь многим уже помог, теперь их черед оказать услугу.

— Разумеется, — сказал Джонни, — для Крестного отца я на все готов, — но уверенности в его голосе не прозвучало, поэтому Майкл добавил с улыбкой:

— В деньгах никто из них не потеряет, можешь пообещать это смело, Джонни.

— Понимаешь, тут под боком еще десяток отелей и казино, — высказался Джонни Фонтейн. — Как бы другие не опередили вас.

— Строительство трех ближайших отелей финансируют наши друзья, — подал голос Том Хейген. — Значит, еще три гостиницы с казино принадлежат Семье Корлеоне.