ЧАСТЬ VIII 1 страница

ГЛАВА 25

После окончания университета Кей Адамс стала преподавать в начальной школе своего родного городка. Поначалу она регулярно звонила матери Майкла, спрашивая, нет ли вестей от него, но синьора Корлеоне, хоть и разговаривала с ней неизменно приветливо, была непреклонна: «Не надо думать о Майкле, Кей. Ты хорошая девочка, найди себе хорошего мужа». Кей даже не могла обижаться на старую итальянку, она понимала, что мать Майкла говорит так, искренне желая ей всяческого добра.

Как-то на каникулы она собралась съездить в Нью-Йорк за покупками. Хотелось купить себе новое нарядное платье, отвлечься от школы, повидать кого-нибудь из однокашников.

Она выехала пораньше и часам к трем была уже в своей гостинице. Гостиничный номер сейчас же напомнил все другие номера, где они останавливались с Майклом. Тоска больно сжала сердце. После утомительной дороги магазины с их суетой совсем не казались такими уж привлекательными. Но и сидеть одной в четырех гостиничных стенах было невыносимо. Все напоминало ей о тех временах, когда Майкл был рядом, и, поддавшись минутному порыву, она набрала хорошо знакомый номер.

Голос миссис Корлеоне с резким итальянским акцентом спросил, кого надо. Кей, уже пожалевшая о своем порыве, неловко залепетала, смущаясь:

— Это Кей Адамс, миссис Корлеоне. Может быть, вы не забыли меня? Я хотела спросить, известно ли что-нибудь о Майкле? Как он сейчас?

Некоторое время мать Майкла молчала. Потом сказала отчетливо:

— Майкл дома. Разве ты не знаешь об этом? Он не сообщил тебе?

Кей почувствовала, что сердце ее оборвалось и теперь истекает болью. Глотая слезы обиды и унижения, она все-таки решилась задать еще один вопрос:

— А когда он вернулся?

— Полгода назад.

— Полгода? — переспросила она чужим голосом. — Вот как, значит. Все ясно.

Действительно, теперь все было ясно — она ничего не значит для Майкла. Он не соизволил попрощаться с нею, не подал ни одной весточки за все время, не сообщил, что давно вернулся. А она-то, дура, переживала. Ей стало стыдно, что мать Майкла понимает, как она безразлична ее сыну. Хорошо хоть то, что по телефону не разглядеть, как пылают ее щеки. Вместе со стыдом в ней постепенно разгоралась обида. Неужели Майкл не понимает, что ей не все равно, как сложилась его судьба, пусть даже он раздумал жениться на ней?

— Извините меня, — сказала она. — Большое спасибо, миссис Корлеоне. Я очень рада, что Майкл вернулся и у него все в порядке. Только это меня и интересовало. Спасибо. Я больше не стану тревожить вас звонками.

Миссис Корлеоне торопливо, не слушая ее сдержанных слов, предложила:

— А ты приезжай к нам, если хочешь повидать Майки. Это будет для него сюрпризом. Садись на такси, пообещай вдвое против счетчика, а то таксисты не любят ездить в такую даль. Я предупрежу охрану, что ты приедешь. Пусть заплатят.

— Что вы, миссис Корлеоне, — вежливо сказала Кей. — Это немыслимо. Если бы Майк хотел меня увидеть, он прекрасно знает, где я. Наверное, у него нет особого желания.

Напор в голосе матери Майкла усилился вместе с ее итальянским акцентом:

— Такая милая девочка, и ножки красивые, а голова пустая, — по-доброму засмеялась она в трубку. — Ты ко мне приезжай повидаться, а не к Майки. Я хочу повидать тебя. Послушай меня, садись в такси. Но не вздумай платить сама. Я буду ждать.

Положив трубку, Кей призадумалась. Конечно, можно перезвонить и наотрез отказаться от встречи. Но прислушавшись сама к себе, Кей поняла, что должна хотя бы еще раз повидать Майкла, пусть даже они просто вежливо поговорят ни о чем и расстанутся навсегда. Ведь если он дома, значит, та кошмарная история не коснулась его и он может жить нормальной жизнью. Значит, он вовсе не виноват в том, что вешали на него газетные вруны! Кей вскочила с места, волчком закрутилась по номеру.

Надо было накраситься, приодеться, ведь они так давно не виделись. Хотя какое это могло иметь значение, если за полгода он ни разу не собрался набрать ее номер телефона?

Час спустя Кей въезжала на площадь между домами на Лонг-Бич. Здесь многое изменилось: усадьба оказалась ограждена чугунной решеткой с литым узорчатым рисунком. У больших металлических ворот охранник в белом костюме и цветной рубашке открыл перед нею дверцу, сам всунул голову в машину, чтобы посмотреть на счетчик, и протянул банкноту, которую таксист принял с изъявлениями горячей благодарности.

Миссис Корлеоне встретила Кей на пороге, Она безмятежно оглядела девушку с головы до ног, ничуть не сомневаясь в своем праве на это, и произнесла одобрительно:

— Красивая.

Потом — неодобрительно, в адрес отсутствующего Майкла:

— Где только у него глаза?

Как и в прошлый раз, они последовали на кухню, где на плите ароматно булькал кофейник и на столе ожидало большое блюдо с едой:

— Угощайся пока. Майкл скоро приедет. Садись, — и сама села напротив, настойчиво заставляя Кей отведать ее угощений.

Минут двадцать они разговаривали, точнее, Кей пыталась отвечать на вопросы миссис Корлеоне, и так же безуспешно съесть хоть что-нибудь. Наконец, за окном заурчала подъехавшая машина, Кей оглянулась и увидела Майкла. Он вылезал следом за двумя здоровенными парнями и что-то говорил одному из двоих. Разговаривая, он повернулся левым боком к окну, и ей стала видна его искалеченная щека с глубокой вмятиной под глазом. Вмятина походила на продавленную голову целлулоидного пупса. Это не вызвало у Кей отвращения, только горечь и жалость — и слезы навернулись ей на глаза.

Чтобы не расплакаться, пришлось отойти в угол. Тем временем дверь открылась. Знакомый звук шагов приближался по коридору. Майкл вошел и увидел ее. Он замер на секунду, потом странно улыбнулся одним уголком рта — слева улыбке мешала вмятина. А Кей, которая только что по дороге сюда тысячу раз проговорила заранее заготовленную небрежную фразу, мол, надо же, все-таки встретились, как поживаешь? — молча сорвалась с места и обняла его, прижавшись к родной груди мокрым от слез лицом.

Потом он оторвал ее от себя, посмотрел и бережно поцеловал в щеку. Она постепенно затихла, и они вдвоем спустились по лестнице, вышли из дома и сели в машину. Телохранитель тоже собрался сесть сзади, но Майкл решительно отмахнулся от него. Они выехали за ворота. Кей, сидя рядом с Майклом на переднем сиденье, опомнилась и стала стирать с размазанных щек остатки пудры и туши. Майкл тихо засмеялся.

— Я не собиралась плакать, — сказала она, оправдываясь, — это получилось нечаянно. Я ведь не знала, как они тебя покалечили.

Майкл усмехнулся опять правым уголком рта и потрогал рукой вмятину под левым глазом:

— Ты об этом? Ерунда. Можно будет поправить, у нас здесь как раз это проблем не составляет. А писать я тебе не мог. Пожалуйста, поверь мне на слово.

— Я верю.

Некоторое время они ехали молча. Она увидела, что он направляет машину в Нью-Йорк, и спросила осторожно:

— А кто убил полицейского капитана, выяснилось? Ты ведь не мог вернуться, пока не нашли?

Майкл ответил, помолчав:

— Да, выяснилось. Ты разве не читала? Нью-йоркские газеты только и писали об этом не меньше недели.

«Все-таки стрелял не Майкл! » — радостно подумала Кей и обернула к Майклу свое засиявшее лицо:

— Как жаль, что не читала! Я вообще перестала брать в руки газеты после той истории. Если бы я знала, что не ты, — она запнулась, не в силах произнести слово «убийца», — то давно позвонила бы твоей матери. Ты знаешь, по-моему, она сама думала, что ты скрываешься не зря. И я почти поверила в это.

Майкл сказал:

— Ничего удивительного.

— Ох, Майк! Ну ладно, я — глупая дура, но она же твоя мать!

— Матери, как и полицейские, — пошутил Майкл, — всегда верят в самое худшее.

В Нью-Йорке они не поехали в гостиницу, где сняла номер Кей, а остановились рядом с красивым, но заброшенным особняком. Майкл поставил машину в гараж, поздоровавшись с владельцем как с хорошим знакомым. Потом открыл дверь в дом своим ключом и они вошли.

Внутри дом был на редкость обжитой и богатый. В его убранстве чувствовалась заботливая хозяйская рука, а в чистоте, царящей вокруг, — что внешнее запустение только декорация. Но людей в особняке не было.

Майкл провел Кей по широкой лестнице на второй этаж, впустил в просторную светлую гостиную. Одна из приоткрытых дверей вела, очевидно, в кухню, другая, закрытая, — в спальню.

Майкл достал из бара бутылки, налил себе и смешал коктейль для Кей. Они выпили, посидели на диване молча, испытывая чувство неловкости.

— Ну, что, все сначала? — спросил Майкл, глазами показывая в сторону закрытой двери. — Ты как, Кей?

— Конечно, — улыбнулась Кей, отпивая еще один большой глоток из своего бокала.

Казалось, все, действительно, как и прежде: они вместе, они лежат рядом в постели, и не было никаких трех долгих лет, и пустоты ожидания, полной надежд и тоски.

— Ты зря не доверился мне, — сказала Кей, тесно прижимаясь к Майклу. — Ты плохо знаешь меня. Я бы никогда ничего не сказала. Я ввела бы омерту в Новой Англии. Между прочим, янки умеют молчать не хуже итальянцев.

Майкл тихо рассмеялся:

— Да у меня и мыслей не было, что ты ждешь моих писем. Я думал, после такого скандала между нами все кончено.

— Как ты мог! — возмутилась Кей. — Да я сразу ни минуты не сомневалась, что это не ты стрелял. Потом иногда сомневалась, после разговора с твоей матерью. Но в глубине души так и не смогла поверить. Я же знаю тебя, ты не смог бы убить человека.

Она услышала, как он горестно вздохнул в полутьме спальни и потянулся за сигаретами.

— А если бы смог? — спросил он. — Что тогда?

Кей села на постели, удивленная ледяным тоном его голоса.

— Но ведь не ты стрелял, правда Майк? Скажи мне! Раз нашли убийцу…

Он сказал:

— А какое имеет значение, я или не я? Разве ты от этого станешь иначе ко мне относиться? Как ты вообще относишься ко мне, Кей?

— Не знаю, — честно сказала Кей. — Я думаю, что люблю тебя, если это, конечно, так называется.

Майкл откинулся на подушки и сказал отсутствующе:

— Ты знаешь, когда я вернулся в Америку, мне, конечно, было очень приятно увидеть родителей, Тома, Конни, всех остальных. Но только сегодня, когда я вошел в кухню, где сидела ты, я вдруг понял, что вернулся и что счастлив от этого. Любовь это или нет, как ты считаешь?

— Что-то очень похожее, — рассмеялась она и опять потянулась к нему. Теперь Майкл не стал спешить, и они были очень нежны друг с другом.

Потом он сходил в гостиную, принес оба бокала и бутылку. Один бокал протянул ей, со вторым сам уселся напротив постели в низкое кресло.

— Поговорим серьезно, — сказал он. — Как ты теперь относишься к тому, чтобы выйти за меня замуж?

Кей ласково улыбнулась и, уходя от серьезного разговора, похлопала ладошкой по одеялу рядом с собой, чтобы он опять лег. Майкл улыбнулся ей, но остался сидеть в кресле.

— Прошу тебя, давай поговорим серьезно. Я ведь не могу рассказать тебе о том, что произошло. И вообще тебе придется усвоить, что в моей жизни теперь есть вещи, о которых я не буду разговаривать с женой. Я стал работать с отцом, понимаешь? Обучаюсь у него всему, что может понадобиться для руководства семейным делом. Ты знаешь, что у нас торговая фирма по импорту оливкового масла. Но бизнес сейчас — дело довольно опасное, у нашей Семьи есть враги. Став моей женой, ты можешь в скором времени остаться вдовой, хотя это и необязательно, А вот что точно, так это то, что партнером в делах ты никогда не сможешь быть. Во всяком случае, равным партнером. Я не смогу делиться с тобой своими проблемами. Это исключено.

Кей тоже села, выпрямившись, на кровати.

— Таким образом, ты ставишь меня в известность, что стал гангстером и предлагаешь руку и сердце? Я правильно тебя понимаю? — спросила она ровным голосом. — И сообщаешь, что будешь и впредь нести ответственность за убийства и прочие беззакония, а я не должна расспрашивать тебя о твоих делах, не должна вникать в них. Так? О, Майкл, у нас разговор совсем, как в кино, когда чудовище просит красавицу выйти за него замуж!

Изуродованный профиль Майкла дернулся страшноватой ухмылкой. Она спохватилась:

— Прости, я не о том вовсе. Клянусь тебе, Майкл, твоя рана ничуть не мешает мне, я просто не замечаю ее.

— Вот и славно, — сказал Майкл со смешком. — Мне так даже нравится эта штука. Если не считать, конечно, насморка, который ей сопутствует.

— Я, значит, должна быть серьезной, а ты — нет? — парировала Кей. — Так какого рода жизнь светит мне, если мы поженимся? Такая, какую ведет твоя мать, воспитанная на старых итальянских традициях и думающая только о доме и о детях? Что же это за жизнь! Случись с тобой что-нибудь, я даже не буду знать, в чем дело. А вдруг тебя посадят в тюрьму?

— Ну нет, — спокойно ответил Майкл. — Такого быть не может. От пули я не застрахован, а тюрьма отпадает.

— Откуда ты знаешь? — воскликнула Кей. — Как ты можешь утверждать это, если собираешься заниматься отцовским промыслом? Объясни мне, Майк!

— Вот объяснить-то я как раз и не могу, — вздохнул Майкл. — Все остальное — пожалуйста, а объяснений не жди.

Кей замолчала надолго, потом спросила тихо:

— И при этом ты хочешь жениться на мне? Хотя ни разу не позвонил за полгода, что ты здесь? Неужели я так нравлюсь тебе в постели, что одного этого достаточно?

— Ты мне нравишься в постели, — подтвердил Майкл серьезно. — Но я не стал бы никогда жениться только из-за этого. Я мог бы продолжать жить с тобой так. Разве нет? И тебе совсем не обязательно немедленно решать столь важный вопрос, ты можешь подумать не торопясь. Обсуди с родителями. Отец у тебя толковый человек и настоящий мужчина, посоветуйся с ним.

— Но ты не ответил, почему хочешь жениться на мне.

— Ладно, отвечу. Ты — единственная из всех, кого я знаю, кто мне по-настоящему дорог, к кому я привязан душой. Я не звонил тебе, потому что не надеялся, что мы сможем быть вместе после случившегося. Разумеется, я мог бы преследовать тебя своими ухаживаниями, но сама мысль о твоей неприязни была для меня отвратительна. А теперь я скажу тебе то, на что рассчитываю, о чем никогда не скажу ни кому, кроме тебя, даже отцу. Лет через пять Семья Корлеоне должна полностью легализовать свои капиталы и свое положение. Для этого придется провести серию достаточно сложных и хитрых операций, во время которых ты и можешь остаться молодой вдовой. Но если все обойдется благополучно, а я очень надеюсь на это, мне хотелось бы иметь надежную семью, жену, детей — опору за спиной. Я хочу, чтобы моей женой стала именно ты, а не кто-то другой. Хочу, чтобы ты воспитывала наших детей нормальными людьми, чтобы они не оказались под моим влиянием, как в свое время все мы подпали под влияние отца. Я ни в коем случае не осуждаю своего отца и не считаю, что он плохо влиял на нас. Наоборот, он всячески старался помочь мне отойти в сторону от семейных дел. Он мечтал, чтобы я окончил университет, стал врачом или учителем. Если бы не беды, обрушившиеся на наш дом, мне не пришлось бы сражаться за честь и достоинство Семьи Корлеоне. Мне невозможно было оставаться в стороне, раз старшего брата подло заманили в ловушку и зверски убили, в отца всадили пять пуль, а Фредди оказался выбит из колеи. Я люблю своего отца и восхищаюсь им, потому что он и вправду достоин любви и уважения. Он хороший отец, преданный муж и верный друг всем, кто считает его своим другом. Конечно, о нем можно сказать и многое другое, но для меня важнее это, ведь я — его сын. — Майкл сделал паузу и продолжил, прямо глядя в лицо Кей: — Но я не хочу, чтобы моим детям когда-либо пришлось сделать подобный выбор. Пусть растут американцами, типичными, самыми настоящими. Может быть, они сами, или наши внуки, захотят выбрать политическую карьеру. Может быть, кто-то из Корлеоне захочет стать президентом США. Во всяком случае, я сделаю все для того, чтобы они могли быть на равных со всеми прочими стопроцентными американцами. К семейному бизнесу я никого из них и близко не подпущу. А к тому времени, как они подрастут, вообще прикрою лавочку. Тогда мы станем с тобой богатыми рядовыми американцами, уедем в провинцию и заживем спокойной мирной жизнью. Как тебе нравятся мои планы?

— Очень милые планы. Кроме одной малости, — что мне делать, если ты вдруг решишь оставить меня вдовой?

— Ну, на это не так уж много шансов. Просто я хотел раскрыть все карты полностью, ничего не утаивая.

— Но я не в силах понять все это, — она посмотрела на него с отчаянием. — Неужели нельзя найти более простые и безопасные пути к будущей спокойной жизни, объясни мне, Майкл?

— Больше я, пожалуй, уже ничего не могу тебе объяснить. Лучше всего было бы вообще не говорить с тобой на такие смутные темы. Ты поменьше думай об этом, Кей, это не коснется ни тебя, ни нашей совместной жизни, если мы все-таки решим пожениться.

— Да как ты можешь предлагать мне пожениться, — замотала головой Кей, — если до сего дня ни разу не объяснился мне в любви? Как ты можешь хотеть жениться, если совсем не доверяешь мне? Как жить с человеком, которому не доверяешь? Ведь твой отец полностью полагается на миссис Корлеоне, я уверена. Достаточно посмотреть со стороны. Ведь так?

— Да, — согласился Майкл. — Но это совсем не значит, что он делится с нею своими заботами. К тому же у него имеются все основания доверять матери, и не потому, что он когда-то женился на ней, а потому, что она родила и вырастила для него четверых детей в не самые лучшие времена. Она заботилась о нем, была предана ему сорок лет их совместной жизни. Если у нас с тобой все пойдет не хуже, через сорок лет, наверное, я тоже стану рассказывать тебе кое-что, если ты, конечно, пожелаешь слушать.

— А жить нам придется там, в Лонг-Бич?

Майкл кивнул.

— Но в собственном доме, и никто не станет совать нос ни в твою кухню, ни в наши отношения. Так там заведено. Можешь не сомневаться, мы будем полностью предоставлены самим себе. Но жить все-таки пока желательно там.

— Потому что в городе для тебя опасно?

Тут впервые за все время Кей почувствовала гнев Майкла. Он не прорвался наружу ни единым грубым словом или жестом, просто на нее дохнуло ледяным холодом, и она почувствовала, что если бы не знала его близко, одной такой вспышки гнева хватило бы, чтобы раз и навсегда отбить охоту к браку с ним.

— Ты все еще остаешься под воздействием газетных публикаций, — сказал Майкл сухо. — Там пишут всякую чушь, а ты примеривши ее на моего отца и на Семью Корлеоне. Объясняю в последний раз, чтобы больше подобных вопросов не возникало. Мой отец — бизнесмен, который занимается исключительно делом и задача которого — обеспечить безбедное существование своей семье: жене и детям. Он старается также помогать по мере сил своим друзьям, а они, в свою очередь, приходят к нему на помощь в трудную минуту. Потому что не рассчитывают на защиту и помощь общества и не верят в его законы, обрекающие людей на униженное и бесправное существование. Такие законы не могут подходить для моего отца и ему подобных, вот они и отказываются принимать предлагаемые им правила игры, стремясь установить свои собственные. Может, тебе это покажется странным, но люди вроде моего отца по силе характера ничуть не уступают многим великим мира сего. Они могли бы вполне поменяться местами, и еще неизвестно, выиграло бы общество при подобных перестановках или проиграло. Тем не менее конечная цель моего отца: найти компромисс с окружающей действительностью, чтобы не вступать в конфликт и в то же время сохранить за собой собственную силу. Ведь на сегодняшний день только он один готов вступиться за тех, которому общество отказывает в защите, находясь при этом на нелегальном положении, а значит, действуя лишь по своему разумению, по своим неписаным законам.

Кей невольно возразила:

— Но так же нельзя! Если каждый начнет диктовать собственные законы, общество вообще не сможет нормально существовать! Так могло быть только в пещерные, первобытные времена. Ты же цивилизованный человек, Майкл. Разве можно верить в подобные фантазии?

— Я изложил тебе позиции отца, — подчеркнул Майкл. — Для того, чтобы ты не считала его чудовищем, а понимала место, которое он сам определил для себя в обществе. Чтобы удостоверилась, что он не убийца-маньяк, о котором пишут газеты. И не так уж доверяла печатному слову.

— А чему ты сам веришь, Майкл?

Майкл пожал плечами:

— Я верю в свою Семью. Верю в тебя и в то, что мы с тобой вдвоем сможем создать свой дом. Но в защиту со стороны общества или государства и в чью-то заботу со стороны о нашем с тобой благе, я, как бы ни хотел, поверить не могу. И потому не намерен отдавать свою судьбу в чужие недобрые руки — в руки людей, чье достоинство лишь покоится на большом количестве голосов, отданных за них на очередных выборах. Таковы мои позиции на сегодняшний день. Но поскольку методы моего отца остались в прошлом, а расплачиваться за полную самостоятельность приходится человеческими жизнями, я считаю, что Семья Корлеоне должна войти в существующее общество, какое уж оно есть. Значит, надо подготовиться к решительному шагу, то есть запастись личным могуществом. А могущество, по меркам твоего излюбленного общества, это не что иное, как деньги и недвижимость. Так? Мне предстоит позаботиться о том, чтобы у моих детей был надежный тыл, чтобы они никогда и ни от кого не зависели материально, прежде чем вырастут и станут полноправными гражданами своей страны.

— Слушай, Майк, — удивилась Кей, — ты же совсем недавно уходил на фронт добровольцем, стал героем войны. Откуда в тебе это? Неужели можно так измениться за два года?

— Пустой у нас идет разговор, моя милая. Скорее всего я по складу характера похож на стариков-консерваторов из твоего родного Нью-Гемпшира. Я предпочитаю существовать сам по себе. И если придется — самому постоять за собственные интересы, а не бежать за подмогой к правительству, которое, кстати сказать, не слишком-то печется о своих подданных, не обременяет себя заботами об их нуждах. Считай, что ты теперь знаешь все. Я решил встать рядом с отцом, переложить на свои плечи часть его дел, а впоследствии — всю Семью. А ты должна решить за себя, хочешь ли быть рядом со мной, разделить мою ношу. Может быть, мое предложение звучит и не слишком удачно…

— Во всяком случае, сию минуту я решительно хочу быть рядом с тобой, — Кей хлопнула по одеялу ладонью. — Не знаю, что уж там будет с женитьбой, но я три года обходилась без мужчины и не собираюсь отпустить тебя так уж быстро.

Майкл улыбнулся.

Когда они снова были вместе, в тишине и темноте, она шепнула ему прямо в ухо:

— Знаешь, у меня ведь ни разу никого не было с твоего отъезда. Ты веришь мне?

— Верю.

— А у тебя был кто-нибудь? — прошелестела она еле слышно.

— Да, — сказал Майкл и почувствовал, как вся она сжалась и напряглась. Ему стало жалко Кей и он постарался смягчить удар, — но не в последние полгода.

Это было правдой. Кей оказалась первой женщиной, с которой он смог лечь в постель после смерти Аполлонии.

ГЛАВА 26

В широкое окно дорогого гостиничного номера был виден изумительный экзотический сад, искусственное творение искусных рук. Пальмы подсвечивались оранжевыми лампочками, в свете которых казались вырезанными из цветной бумаги. Два огромных бассейна, как два синих и ярких глаза, выступали из золотистой глади песчаных пляжей. На горизонте смутно маячили скалистые вершины, взявшие не в искусственное, а в натуральное горное кольцо неоновую долину Лас-Вегаса.

Джонни Фонтейн задернул тяжелые от золототканных узоров шторы и отвернулся от знакомого ландшафта.

Возле стола четверо лакеев в ресторанной униформе ловко сервировали ужин.

Нино Валенти со стаканом виски в руке, развалившись на диване, наблюдал, как вместо атрибутов карточной игры на столе вырастают приборы для изысканного пиршества.

— Прекрасная работа, — пробормотал он нетрезвым голосом. — Что ж ты, Джонни, не захотел поддержать меня сегодня против тех четверых мерзавцев? Мне ведь сегодня везет, все фишки забрал.

Джонни подсел рядом с диваном на пуфик.

— Я ведь не играю, ты же знаешь, Нино. Как себя чувствуешь?

— Лучше всех. К двенадцати должна приползти парочка шлюх, мы с ними поужинаем, а потом я опять спущусь к столу в казино. Представляешь, я умудрился выиграть пять косых! Пусть теперь целую неделю развлекают меня за собственный счет.

— Да уж лучше не бывает, — невесело сказал Джонни. — Только на кой черт тебе деньги, если ты сопьешься по-черному? Кому оставишь в наследство, когда пойдешь на дно?

Нино залпом осушил стакан.

— Как это ты умудрился, Джонни, заработать репутацию пьяницы и потаскуна? Ты скучен, как молитвенник. Господи, любой случайный турист живет здесь веселее, чем ты. Бери пример с меня…

Джонни резко поднялся и вышел из номера.

Нино Валенти, налив себе полный стакан, подозвал ресторанных лакеев и начал играть против них прямо не сходя с места. С бутылкой он тоже не расставался, и примерно час спустя, когда Джонни опять заглянул к нему, Нино вдруг начал клониться вперед, бессознательно глядя перед собой. Обслуга, не проявив ни малейшего удивления, подхватила Нино привычными руками и отволокла в другую комнату, на постель.

Третий лакей оставался у стола.

Джонни спросил:

— И часто с ним такое?

— Сегодня что-то раньше, чем обычно, — равнодушно отозвался тот. — Раз мы даже вызвали доктора. Он тут целую лекцию прочитал мистеру Валенти. Потом мистер Валенти велел нам строго-настрого никаких врачей не звать, а просто укладывать его в постель, а утром все будет в порядке. Мы теперь так и делаем.

— О'кей, — сказал Джонни. — Но сегодня мы опять позовем доктора. Если надо, весь отель обыщите, но чтобы немедленно явился сюда. Ясно?

Через пятнадцать минут в номер вошел Юлиус Сегал.

Джонни с неудовольствием отметил про себя, что этот парень так и не научился выглядеть подобающе. На нем были свободная шерстяная куртка, мягкие фланелевые брюки и белые сандалии на босу ногу. Черный докторский саквояж при таком наряде совсем не смотрелся.

— Вам бы следовало заказать для себя саквояж по особому фасону, вроде спортивной сумки, — иронически посоветовал Джонни, пожимая доктору руку.

Юлиус поддержал шутку:

— Верно. Этой штукой только детей на ночь пугать. Хоть бы цвет сменить, что ли.

Он прошел в спальню, где лежал на кровати Нино, открыл свой саквояж и обронил через плечо в адрес Джонни:

— Кстати, спасибо за чек, который вы прислали мне. Для консультации плата чересчур щедрая. Я ведь ничего особенного не сделал.

— Какого черта вы кокетничаете? Я сам знаю, кто чего стоит. В любом случае чек ваш, и говорить больше не о чем. Поговорим лучше о Нино. Что с ним?

Юлиус быстро и умело осмотрел Нино: выслушал сердце, измерил артериальное давление, проверил пульс. Потом достал шприц и вонзил иглу в предплечье Нино. Бесчувственное лицо понемногу обрело краски, дыхание стало ровней.

— Обычный диагноз, — сказал Юлиус недовольно. — Мне уже довелось осматривать его в прошлый раз, когда он вот так же потерял сознание. Я отправил его в госпиталь прежде, чем он пришел в себя, там сделали анализы и определили диабет. В легкой форме. Болезнь сама по себе не такая уж страшная, если правильно вести себя и сидеть на диете. Можно жить с такой болезнью до ста лет и умереть от гриппа или попасть в автомобильную катастрофу. Но ваш друг упрямо не желает признавать своей болезни и, похоже, поставил своей целью допиться до могилы. Печень у него уже почти разрушена, на очереди — мозг. Сейчас у него кома средней тяжести. Если хотите знать мое мнение, пожалуйста: отправьте его немедленно в клинику.

Джонни испытал некоторое облегчение. Значит, дело обстоит не так страшно, как он думал. Нино надо только чуть-чуть больше следить за своим здоровьем — и все.

— В какую клинику? В наркологическую?

— Нет, в психиатрическую.

— Вы шутите, док? Это в дурдом, что ли?

— Я абсолютно серьезен. Психиатрия — не моя профессия, но кое-что я в ней все-таки смыслю. Думаю, вашего друга можно привести в норму, если, конечно, разрушение печени не зашло слишком далеко. Но самая страшная болезнь сидит у него в мозгу — он не боится смерти. Более того — он сам хочет как можно скорей покончить счеты с жизнью. И пока психиатры не устранят этого комплекса, надежд на исцеление быть быть не может. Поэтому я уверен, что ему необходим полный курс лечения в специальной клинике.

В дверь постучали. Расстроенный Джонни Фонтейн пошел открывать. Люси Манчини буквально упала с порога в его объятия.

— О, Джонни, — сказала она, целуя его, — до чего же я рада опять тебя видеть!

— Да, не говори, давненько не виделись, — согласился Джонни. Он оглядел ее с ног до головы и увидел, что Люси очень изменилась за прошедшее время. Стала стройнее, изящнее, платье сидело на ней как-то особенно элегантно. Сейчас она выглядела моложе, чем когда бы то ни было. У него даже возникли на ее счет какие-то смутные мечтания, но память услужливо подсказала, что Люси Манчини связана любовными отношениями с этим самым доктором Сегалом, и Джонни умерил свой пыл. Он только дружески улыбнулся Люси и спросил шутливо:

— Чего это ты являешься в номер Нино так поздно?

— Мне сказали, что он болен и что Юлиуса вызвали к нему, — вот я и подумала, нельзя ли чем помочь. Как Нино? С ним все в порядке?

— Все будет в порядке, — сказал Джонни.

— Вот уж черта с два, — вмешался Юлиус. — Пожалуй, нам всем стоит побыть здесь, пока он не проснется, и попробовать убедить его лечь в клинику. Люси, он ведь к тебе очень хорошо относится, может, ты его уговоришь? И вы, Джонни, если считаете себя настоящим другом, должны настоять. Иначе печень вашего драгоценного Нино, к сожалению, скоро окажется на прозекторском столе в какой-нибудь университетской лаборатории — в качестве уникального экспоната.