ЧАСТЬ VII 13 страница

Добежав до подружек, она оглянулась, показывая в сторону рощи рукой, с зажатой в ней гроздью винограда. Ее изумительное лицо теперь смотрелось темным пятном на цветастом фоне. Она о чем-то оживленно заговорила с подружками и тут же вся стайка исчезла из виду под грозные вопли надзирающих за ними матрон.

Только теперь Майкл Корлеоне с удивлением обнаружил, что стоит на ногах. Сердце бешено колотилось в груди, в глазах все шло кругом, кровь толкалась в виски горячими молоточками. Все ароматы волшебного острова будто разом опрокинулись на него и ударили в голову, как дурман.

Наверное, душа, отделившись от тела и уносясь в райские сады, испытывает то же. С усилием расслышал он смех своих верных спутников.

— Что, громом ударило, да? — спросил Фабрицио, хлопая его по плечу. Даже Кало, ничем обычно не проявляющий своих чувств, приветливо дотронулся до руки Майкла и сказал:

— Ничего, друг, полегче на поворотах. Успокойся, — причем в голосе его слышалось неподдельное участие, будто на Майкла наехал автомобиль.

Фабрицио откупорил бутылку с вином и подал Майклу. Майкл сделал из горлышка большой глоток и в голове его чуть-чуть прояснилось.

— С чего это вы так развеселились, черти полосатые? — спросил он, стесняясь нахлынувших неожиданно чувств.

— Да ничего, не переживай, — сказал ему на это Кало вполне серьезно, — еще никому не удавалось скрыть, если настигнет «удар грома». Тут не стесняться, тут радоваться надо. Так Господь отмечает счастливчиков.

Нельзя сказать, что Майкл стал счастливее от его слов. Особенно ему не понравилось, что посторонние смогли прочесть по лицу его мысли. Но такое случалось с ним впервые в жизни. Сегодняшние ощущения не имели ничего общего ни с детскими влюбленностями, ни с его отношениями к Кей. Любовь к Кей покоилась не на внешнем очаровании, или, во всяком случае, не только на нем. Майкла привлекали к ней другие достоинства: то, что она умна и интеллигентна, то, как умеет логически мыслить и как относится к жизни. Наконец, то, что Кей — натуральная блондинка, тогда как сам Майкл — брюнет, а противоположности кажутся особенно притягательными.

Сейчас же, здесь, в сицилийском апельсиновом саду, его охватило сумасшедшее желание обладать этой девочкой во что бы то ни стало. Ее нежное лицо, казалось, вспышкой отпечаталось на коре его головного мозга. Майкл как-то сразу понял, что если не сможет заполучить ее, неосуществившееся желание будет мучить всю оставшуюся жизнь, отрицая любые другие желания и увлечения. Он должен был добыть ее для себя одного. Все свелось к этой простой банальной мысли, все сконцентрировалось вокруг этого. Остальное перестало иметь значение. Все долгие месяцы изгнания Майкл не переставал думать о Кей, переживать из-за нее, уговаривать себя, что ему больше не суждено быть с нею вместе и даже остаться друзьями. Ведь после случившегося он был, вероятно, в ее глазах таким же убийцей-мафиозо, как другие гангстеры, мелькавшие на страницах газет. Наверное, она решила, что ничего не поделаешь, волк всегда в лес смотрит. Это все время терзало Майкла, но сейчас в один миг перестало иметь хоть какое-нибудь значение. Казалось, образ Кей бесследно исчез из его памяти.

Фабрицио деловито предложил:

— Можно сходить в деревню, разузнать, кто такая. Вдруг они доступное, чем мы думаем? Ведь от «удара грома» есть только одно лекарство. А, Кало?

Второй пастух почесал в затылке и молча кивнул головой. Майкл тоже ничего не сказал, но решительно пошел вслед за обоими пастухами к дороге, ведущей в ближайшую деревню.

Вся деревня сгрудилась домами вокруг единственной центральной площади с фонтаном посередине. Но дома выглядели довольно зажиточными, потому что большая проезжая дорога подкармливала местных жителей: здесь имелось несколько продуктовых магазинов, винная лавка и даже маленькое кафе с гремя столиками на резной веранде.

Они сели втроем за пустой столик, один из трех. Никого не было видно, девушек — и подавно. Деревушка выглядела пустой декорацией. Только несколько мальчишек играли в придорожной пыли да дремал под навесом одинокий ослик.

Из закрытых дверей кафе наконец появился хозяин, готовый принять заказ. Приземистый, угловатый, он неожиданно приветливо поприветствовал их и водрузил на стол блюдо с турецким горошком.

— Вы нездешние, как я понимаю, — сказал хозяин, — потому послушайте доброго совета — угоститесь моим вином. Виноград из фамильного виноградника, и готовится вино по старинным рецептам. Мои сыновья, когда варят его, добавляют сок лимонов и апельсинов, Во всей Италии другого такого не найдете.

Они заказали кувшин, и вино превзошло все ожидания. Оно оказалось даже лучше, чем он говорил: густое, крепкое, как бренди, и совершенно своеобразное.

Похвалив вино, Фабрицио разговорился с хозяином.

— Вы тут, наверное, всех наперечет знаете? Нам по дороге такая красавица встретилась, что вот его «ударило громом», — и он указал на Майкла. Хозяин посмотрел на Майкла с нескрываемым интересом. До этого обезображенное шрамом лицо чужака не привлекало его внимания, но человек, испытавший на себе «удар грома», заслуживает пристального взгляда.

— Пожалуй, вам стоит выпить у меня еще пару бутылей, раз такое дело, — сказал он, — иначе не так просто будет заснуть сегодня ночью.

— А вы знаете ее? — спросил Майкл. — Волосы пышные, кожа матовая, глаза очень большие и очень темные. Не знаете?

Хозяин сухо сказал:

— Нет. Такой не знаю, — и тотчас скрылся в недрах своего заведения.

Неторопливо они прикончили кувшин и сидели некоторое время в ожидании второго, потом позвали хозяина, но он не отозвался. Фабрицио пошел за ним и сразу же вернулся назад, строя выразительные гримасы.

— Ну и влипли! — огорченно произнес он. — Девчонка-то его дочь. Так я и думал. Родитель теперь весь кипит, аж брызги летят. Надо смываться, пока он там, в задней комнате. И возвращаться в Корлеоне, далеко мы сегодня уже не уйдем, похоже.

Майкл, который до сих пор так и не смог разобраться, что же именно задевает чувствительных сицилийцев по их пресловутому кодексу чести, не мог уразуметь, почему столь невинные вопросы могли обидеть здешнего хозяина. На его взгляд такая чрезмерная обидчивость ни к чему даже самому чувствительному сицилийцу. Но оба пастуха не увидели в поведении отца девушки ничего из ряда вон выходящего и искренне считали, что в сложившейся ситуации им лучше всего возвращаться подобру-поздорову домой. Они только ждали сигнала встать из-за стола. Фабрицио добавил предостерегающе:

— У старого черта есть два сына, здоровенные лбы, он сам говорил. Как бы чего не заварилось. Надо бы поторопиться.

Но Майкл не двинулся с места. Он посмотрел на спутников своим спокойным и холодным взглядом. До сих пор перед пастухами-телохранителями был добродушный американский парень, спокойный и мягкий, и только по тому, что он скрывается под прикрытием местного дона, можно было предположить, что его поступки бывают достойны настоящего мужчины. Теперь же на них смотрел незнакомый человек — властный и жесткий. Фамильный взгляд Корлеоне мог сразить и более сильные натуры. Здесь только дон Томмазино имел представление и о том, кто есть кто, и о причине, которая привела Майкла к нему под крыло, и держался с младшим Корлеоне подчеркнуто вежливо, как подобает с наследным принцем чужой державы, достойной всяческого уважения. Но эти бесхитростные крестьянские парни исходили из собственных бытовых суждений — и попали впросак. Застывший холодный взгляд Майкла, его побелевшее от гнева лицо, сила, которая исходила от него сейчас подобно дымку, поднимающемуся от искусственного льда, буквально придавили обоих. Усмешки и панибратство как рукой сняло.

Убедившись, что они преисполнились почтительности и внимания, Майкл коротко приказал:

— Позовите его сюда.

Оба, ни минуты не колеблясь, вскинули на плечи свои лупары и исчезли в недрах здания.

Они вышли назад через самое недолгое время, приведя хозяина, который, впрочем, ничуть не испугался, а только поостыл немного и стал несколько напряженней.

Майкл, откинувшись на спинку стула, несколько мгновений рассматривал отца поразившей его красавицы. Потом заговорил со спокойным достоинством:

— Очевидно, я задел ваши отцовские чувства, заговорив о дочери. Примите мои извинения. Я иностранец и не знаю ваших местных обычаев. Но хочу искренне заверить вас, что не имел намерения оскорбить ни ее, ни вас.

Пастухи-телохранители встали по стойке смирно. Ни разу за все время они не слышали, чтобы Майкл говорил таким тоном, как сейчас. Несмотря на извинения и формулы вежливости, голос был властным и уверенным в своем праве властвовать.

Хозяин кафе вздрогнул от неожиданности. Теперь к его недоброжелательности примешивалась уверенность, что перед ним не простой гость.

— Я не знаю, кто вы такой и чего хотите от моей дочери, — сказал он уклончиво.

Майкл ответил прямо:

— Я американец, в Сицилии прячусь от полиции. Зовут меня Майкл. Можете донести на меня властям, они будут признательны, но скорее всего в результате ваша дочь потеряет отца, а могла бы обрести мужа. Во всяком случае, я хотел бы познакомиться с ней поближе. С вашего согласия, в вашем присутствии, с соблюдением всех приличий. Я готов оказать вашей семье максимум уважения. Надеюсь, вы не станете подвергать сомнению мою порядочность и приписывать мне намерение опозорить вашу дочь — у меня и в мыслях этого не было. Наоборот, если вы позволите нам повидаться и узнать друг друга и если мы оба почувствуем, что сможем поладить, я предложу ей руку и сердце. Если же нет, не стану надоедать вам своим присутствием. Ведь я могу и не понравиться вашей дочери, а от этого нет никаких средств во всем мире. Но в случае, если она не оттолкнет моих предложений, я расскажу вам все, что полагается знать отцу жены.

Теперь все трое присутствующих смотрели на Майкла с любопытством. Фабрицио прошептал благоговейно:

— Вот это действительно «удар грома»!

Хозяин кафе заметно помягчел и утратил большую часть родительского негодования. Он спросил осторожно:

— Вы — друг друзей? — что иносказательно подразумевало причастность к мафии. Ведь сицилийцы никогда не произносят слово «мафия» вслух.

— Нет, — ответил Майкл, — я не здешний.

Хозяин кафе еще раз осмотрел его внимательным и оценивающим взглядом, отметив про себя свежий шрам на лице и длинные ноги — нетипичные для сицилийца. Потом перевел глаза на пастухов, разгуливающих с лупарами на плече, нисколько не скрываясь. Он сопоставил свои наблюдения со словами этих парней, которые зашли за ним на кухню, чтобы позвать к своему «падроне». Он ответил им тогда, что не желает разговаривать с этим чужим сукиным сыном, а желает только, чтобы тот убрался с веранды, на что услышал настойчивое:

— Послушайте, синьор, для вас же будет лучше, если вы выйдете и переговорите по-хорошему.

И было нечто в тоне пастуха с лупарой, заставившее его выйти к Майклу. А теперь тот же внутренний голос подсказал, что ссориться с американцем не стоит, что хорошо бы проявить любезность.

Он сказал вежливо, хотя и без особой охоты:

— Приходите в воскресенье днем, попозже. Меня зовут Вителли, а мой дом — на горе, за деревней. Но лучше нам повстречаться здесь, в кафе. Я сам сопровожу вас.

Фабрицио хотел встрять в разговор, но Майкл косо посмотрел на него, и слова застыли у Фабрицио на губах. Вителли не упустил этого тоже, и когда Майкл поднялся из-за стола, чтобы уходить, счел возможным пожать его руку и изобразить на лице некоторое подобие улыбки. В конце концов, до воскресенья у него еще имелся запас времени, чтобы навести справки об этом молодом человеке. Не говоря уж о том, что не составляло особого труда встретить гостя в компании двоих вооруженных сыновей, — если сведения окажутся не в его пользу.

У Вителли имелись кое-какие связи в среде «друзей друзей», но главным аргументом все-таки был внутренний голос, который подсказывал хозяину деревенского кафе, что нельзя отворачиваться от фортуны, если эта капризная дама решила вдруг одарить их дом своей улыбкой. Красота дочери могла обеспечить всю семью благоденствием, а ее — счастливым супружеством. В общем-то все складывалось к лучшему, ведь некоторые из деревенских парней уже засматривались на девушку, а помолвка с этим иностранцем, лицо которого изуродовано явно не в дворовой потасовке, распугает всех.

Быстренько прокрутив «за» и «против» в своем привыкшем считать уме, Вителли даже одарил гостей на прощание бутылкой своего бесподобного вина. Он заметил, что один из пастухов оставил деньги по счету, и это еще более укрепило его в предположении, что Майкл — большой человек, привыкший к обслуживанию со стороны других, а эти двое приставлены к нему как раз для услуг.

Дальше они не пошли — прогулка по побережью перестала занимать Майкла. В ближайшем гараже они наняли шофера с машиной, который доставил их в Корлеоне.

Вероятно, телохранители донесли доктору Тазио о событиях дня, потому что в тот же вечер за ужином он сказал, адресуясь к дону Томмазино:

— Мнится мне, что нашего молодого друга сегодня во время прогулки «ударило громом».

На что дон Томмазино проворчал, нисколько не удивившись:

— Лучше бы гром поразил кое-кого из молодцов в Палермо — тогда я мог бы спать спокойно в ближайшие дни, — он подразумевал, конечно, своих молодых противников из «новой мафии», бросивших перчатку вызова хранителям сицилийских традиций, таким, как он, дон Томмазино.

Майкл тоже обратился к дону Томмазино:

— Вы бы велели вашим ребятам не таскаться за мной в это воскресенье. Я собираюсь на обед в дом к девушке, и им там присутствовать будет излишне.

Дон Томмазино решительно замотал головой:

— И не проси — я перед твоим отцом головой за тебя отвечаю. А если, как я успел понять, речь пошла о женитьбе, то с этим придется повременить, пока я не сгоняю кого-нибудь к дону Корлеоне за советом.

Майкл подобрался и сказал, тщательно взвешивая каждое слово, — ведь перед ним сидел человек, достойный уважительного отношения:

— Дон Томмазино, вы знаете моего отца. Он никогда не слышит слова «нет», это слово просто не доходит до его слуха. Он остается глух к любым аргументам, пока не добьется желанного «да». Но от меня ему доводилось слышать «нет», и не один раз в жизни. Так что давайте поладим так. Что касается телохранителей — Бог с ними, пусть отправляются вместе со мной, если вам так спокойнее. Но если я захочу жениться на этой девушке, я женюсь. Поймите меня правильно: если уж я не позволяю отцу вмешиваться в мою личную жизнь, было бы непочтительно по отношению к нему позволить вмешаться вам. Ведь так?

Старый мафиозо глубоко вздохнул:

— Ну, как знаешь. Хочешь жениться — женись, девушка она хорошая, семья порядочная, никто о ней дурного слова не скажет. А осчастливить ее своей любовью без благословения все равно не выйдет, иначе или ее отец тебя прирежет, или тебе самому придется взяться за оружие. Да и я сам, близко зная эту семью, не позволю совершиться бесчестию.

— Да еще как сложится, — сказал Майкл. — Вдруг я отпугну ее своей внешностью, красавцем меня сейчас никак не назовешь. Да и молода она слишком, я ей, наверное, покажусь стариком, — тут оба старика одинаково усмехнулись. Майкл заметил их усмешку и перевел разговор: — Мне понадобятся деньги для подарков, дон Томмазино. И еще, возможно, автомобиль.

— Фабрицио позаботится о машине, — кивнул дон Томмазино. — Он парень деловой, служил во флоте и техники не боится. Деньги для тебя принесут утром. Ну, а там — будь что будет. Я готов заменить тебе отца, если понадобится. Это мой святой долг.

— Как бы прекратить мой проклятый насморк? — спросил Майкл доктора Тазио. — Не найдется ли в вашей аптеке каких-нибудь сильнодействующих средств? Я сгорю от стыда, если вынужден буду ежеминутно сморкаться в ее присутствии.

— Есть у меня одно средство, — сказал доктор Тазио. — Перед самым свиданием я обработаю им твое лицо. Чувствительность будет утрачена, но пусть это тебя не заботит, почувствовать радость от ее поцелуя в воскресенье тебе не предстоит.

В воскресенье в распоряжение Майкла был предоставлен «альфа-ромео» — не новый, но вполне пригодный для употребления. Но в Палермо он съездил на автобусе и там накупил кучу подарков для всей семьи и для Аполлонии — так звали девушку, как выяснилось. Имя показалось ему таким же пленительным, как ее лицо, и каждую ночь он засыпал с ним на устах, представляя себе ее саму, В качестве снотворного он изрядно напивался по вечерам, а прислуге было приказано ставить рядом с его постелью бутыль легкого охлажденного вина, чтобы утолять жажду. Как правило, к утру эта бутыль была пуста.

В воскресенье, когда перезвон колоколов раздавался от церкви по всей Сицилии, Майкл поехал в знакомую уже деревню на своем «альфа-ромео». Кало и Фабрицио со своими лупарами устроились на заднем сиденье. Остановив машину на площади перед фонтаном, где расположилось кафе Вителли, Майкл приказал телохранителям оставаться на месте, а сам двинулся по направлению к пустынной веранде. Дверь кафе оказалась закрыта, но хозяин ожидал их, облокотившись на резные перила.

Они обменялись рукопожатиями, потом Майкл достал с переднего сиденья три свертка с подарками и пошел следом за Вителли вверх по тропинке на горку — к большому дому. Дом оказался значительно просторнее обычных крестьянских жилищ — вероятно, кафе на площади неплохо кормило семью. Но внутри все выглядело вполне традиционно, как и положено в сицилийских домах — только и украшений, что статуэтки мадонн под стеклянными колпаками и огоньки многочисленных ламп под ними. Оба брата девушки — кряжистые, в темных торжественных костюмах — поднялись навстречу гостю. Им было лет по двадцать с небольшим, но тяжкий крестьянский труд наложил на их грубые лица и фигуры свой отпечаток: парни казались вполне взрослыми и заматеревшими.

Хозяйка — мать Аполлонии смотрелась под стать мужу — такая же плотная, коренастая, но куда более активная. Сама Аполлония пока не появлялась.

После первых приветственных слов, которые Майкл от волнения почти не слышал, все уселись рядком в большой комнате — то ли гостиной, то ли столовой. Разностильная, но добротная мебель свидетельствовала о достатке, хоть и не слишком большом. По понятиям Сицилии Вителли жили вполне зажиточно.

Майкл поспешил передать супругам приготовленные для них подарки: главе семейства — золотой портсигар, синьоре — отрез самой дорогой материи, которая нашлась в Палермо. Еще один сверток — для девушки — остался у него в руках.

Хозяева поблагодарили вежливо, но сдержанно — подарки показались им слишком дорогими для первого визита. Отец Аполлонии грубовато, как мужчина мужчине, сказал гостю:

— Не подумайте, что мы первого встречного в дом впускаем. За вас поручился сам дон Томмазино, а в словах этого уважаемого человека в наших краях никто не усомнится. Поэтому мы рады принять вас у себя. Но если ваши намерения насчет моей дочери и впрямь серьезные, то и разговор пойдет серьезный. Вам придется рассказать, кто вы родом — ведь ваша семья, как я знаю, уехала из здешних мест.

Майкл согласно кивнул головой:

— Можете не сомневаться, синьор Вителли, я готов немедленно удовлетворить ваше любопытство.

Глаза хозяина кафе весело блеснули. Он протестующе вскинул вверх ладони:

— Я не столь любопытен. Поживем — увидим, надо ли знакомиться ближе. А пока вы у нас в гостях как друг дона Томмазино… — и тут Майкл, несмотря на анестезирующий препарат, которым доктор Тазио обработал его лицо, почувствовал дуновение свежих цветочных запахов и сразу понял, что в комнату вошла она, Аполлония. Он невольно обернулся и убедился, что девушка действительно стоит в сводчатом проеме дверей, ведущих в заднюю половину дома. Аромат цветов и свежесорванных апельсинов стоял над нею, как облако, хотя на строгом черном платье девушки и в пышных ее волосах не было никаких украшений. Она подарила Майклу один-единственный взгляд и легкую, едва заметную улыбку, а затем, опустив длинные ресницы, скромно села рядом с матерью.

От ее появления у Майкла, как тогда, перехватило дыхание, опять кровь бешено застучала в висках. Чувство, которое он сейчас испытывал, было далеко от обычного плотского желания. Ему хотелось нераздельно и постоянно владеть этой красотой. Сейчас он понимал, откуда берется классическая итальянская ревность, туманящая горячие головы, — ведь и ему в этот момент ничего не стоило уничтожить любого, кто посмел бы оспорить его права на Аполлонию, дотронуться до нее, посмотреть косым взглядом. Он возжелал обладать ею, как бедняк мечтает о собственном клочке земли или скупец тоскует о золотых кладах. Теперь не просто было остановить Майкла — он готов был на все, чтобы заполучить девушку. Он ни с кем не хотел делиться ею, и когда она вдруг улыбнулась одному из братьев, Майкл, сам того не осознавая, послал вслед за ее улыбкой свой убийственный взгляд.

Теперь вся семья получила возможность своими глазами удостовериться, что с парнем настоящий «удар грома», а ни что иное, и это обнадежило их. Теперь ему никуда не деться до самой свадьбы, голубчику. Аполлония может веревки из него вить, если пожелает. После женитьбы, конечно, ситуация может и измениться, но потом это уже не будет иметь значения.

На сей раз Майкл прибыл в приличном костюме, специально для знакомства приобретенном в Палермо, так что никто из родственников Аполлонии уже не принимал его за простого крестьянина. Вообще Вителли чутьем чуяли в нем дона. Искалеченная щека совсем не выглядела пугающе, как думал Майкл, а скорее интригующе, слишком разительным контрастом казалась вторая, безупречная половина лица.

Впрочем, в здешнем краю нужно было потерять какой-нибудь жизненно необходимый орган, чтобы окружающие признали это уродством.

Майкл любовался лицом девушки. Губы ее казались теперь коричневыми от темной пульсирующей под кожей крови. Удивительные линии овалов складывались в тончайшую живопись. Он хотел заговорить с нею, но не решался произнести вслух имя, ласкавшее губы, как запретный плод.

— Я увидел вас недавно у апельсиновой рощи. Вы сразу убежали. Не меня ли вы испугались? — спросил он.

Она на короткий миг вскинула тенистые ресницы над звездными своими глазами и сразу же опять опустила их, отрицательно мотнув головой. Красота глаз, приоткрывшихся в этот миг, ослепила Майкла, и он тоже поспешно спрятал взгляд.

Мать подтолкнула локтем девушку и сказала кисло-сладким тоном:

— Да поговори же с человеком, Аполлония! Он приехал издалека, чтобы повидаться с тобой.

Ресницы девушки дрогнули, как крылья бабочки, но она ничего не сказала. Майкл протянул ей сверток. Она молча взяла и сложила к себе на колени, не разворачивая.

Отец сказал:

— Можешь посмотреть, что там внутри, дочка.

Аполлония продолжала сидеть неподвижно, придерживая пакет маленькими, смуглыми, как у подростка, руками. Мать потянулась к ее коленям, взяла сверток и нетерпеливо, хоть и аккуратно развернула плотную бумагу. Красная бархатная коробочка из ювелирного магазина повергла ее в смятение — наверное, ей не доводилось держать в руках подобных вещей. Но мамаша не растерялась и инстинкт легко подсказал ей, какую надо нажать кнопочку, чтобы открыть замочек.

Коробочка распахнулась: на алом бархате лежала массивная золотая цепь, узорчатая, как ожерелье.

Подарок окончательно запугал семейство Вителли. В их среде такое подношение не оставляло никаких сомнений в серьезности намерений. Ясно, что Майкл решил жениться или, во всяком случае, будет делать предложение. Все сомнения по его адресу отпадали сами собой. Не приходилось уже волноваться и по поводу того, что он сам из себя представляет. Какое это могло иметь теперь значение?

Аполлония по-прежнему не прикасалась к подарку. Только когда мать, держа за концы, протянула ей золотое ожерелье, девушка опять взмахнула ресницами и, подняв на Майкла удивительные свои глаза, сказала одно короткое слово: «Грацио». Он впервые услышал звук ее голоса, мягкого и робкого от молодости и бархатистого — от глубины. У Майкла зазвенело в ушах. Он не мог спокойно смотреть на нее и пытался только поддерживать разговор с родителями. Достаточно было взгляда в ее сторону, чтобы сознание начинало мутиться. Тем не менее он разглядел, что под грубым и простым платьем прячется стройная, хорошо сложенная фигурка. И что нежная кожа цвета топленого молока становится смуглой, когда ее лицо заливает румянец смущения.

Надо было прощаться. Он поднялся, чтобы уходить. Вся семья тоже церемонно встала, провожая гостя. Девушка, как и прочие, подала ему руку на прощание. Прикосновение к ее теплой коже подействовало на него, как удар тока, хотя ручка оказалась крепкой и шершавой — ладошка маленькой крестьянки.

Сам Вителли проводил Майкла вниз, до автомобиля, и пригласил на обед в следующее воскресенье.

Майкл согласно кивнул, хотя это означало, что он не увидит ее еще целую долгую неделю.

Но он не выдержал бы неделю. Он явился назавтра же, один без телохранителей, и уселся на веранде кафе, развлекая болтовней отца, пока тот не сжалился над ним и не послал за женой и дочерью. Теперь уже все вели себя свободнее, Аполлония меньше смущалась Майкла и набралась смелости произнести несколько законченных фраз. Одета она была в цветастое ситцевое платье, которое лучше гармонировало с живыми красками ее лица.

Так повторялось ежедневно. Только на следующий раз шею девушки украшало золотое ожерелье, которое он ей подарил, означая, что подарок принят. Майкл улыбнулся ей, правильно поняв знак. Они вместе пошли вверх, до дома, в сопровождении матери. Но хотя мать шла позади, ни на шаг не отставая, им удавалось коснуться друг друга рукой, сгибом локтя. На крутом подъеме Аполлония вдруг споткнулась, Майкл немедленно подхватил ее, на секунду задержав в объятиях теплое хрупкое тело. Он не видел улыбки, которой мать сопроводила этот эпизод. Она-то знала, что дочь умеет бегать по здешним горам не хуже дикой козочки и не спотыкалась на этом склоне ни разу, с тех пор, как сбросила последние ползунки. Но деревенские традиции строги — другого случая прикоснуться к девушке до самой свадьбы может не оказаться.

Свидания продолжались две недели. Майкл с радостью дарил подарки, торопя события и демонстрируя семье Вителли не только добропорядочность, но и состоятельность. Аполлония перестала дичиться и куда свободнее держалась с ним. Но они ни разу не оставались наедине.

Майкл видел, что Аполлония — обычная деревенская девушка, вполне невежественная, понятия не имеющая об огромном мире, лежащем вокруг ее маленькой Сицилии. Но его влекли ее свежесть восприятия, умение радоваться жизни. Даже то, что думали они на разных языках, казалось Майклу невероятно забавным. Все в ней нравилось ему.

А поскольку девушке он тоже приглянулся и к тому же сомнений в его богатстве у Вителли больше не было, бракосочетание назначили очень быстро, через две недели, в очередное воскресенье.

Дон Томмазино к этому времени уже успел связаться с Вито Корлеоне, который попросил не чинить препятствий Майклу, а только позаботиться о безопасности. Посему старый мафиозо сам себя назначил посаженным отцом жениха, обеспечивая тем самым присутствие на свадьбе целой толпы телохранителей. И Кало, и Фабрицио, и доктор Тазио, разумеется, тоже были приглашены. Жить новобрачным предстояло за высокой каменной стеной усадьбы доктора Тазио.

А в принципе их свадьба ничем особенным не отличалась от любой другой деревенской. Как положено, крестьяне выстроились вдоль дороги и осыпали путь перед церемонией цветами. Жених с невестой, родители и гости пешком отправились в церковь, а оттуда — в дом Вителли. Теперь наоборот — из свадебной процессии в толпу рассыпали засахаренный миндаль.

Свадебное пиршество продолжалось до полуночи, а с утра пораньше молодые должны были укатить на своем «альфа-ромео» на виллу доктора Тазио вблизи Корлеоне. Когда садились в автомобиль, Майкл с удивлением обнаружил, что мать Аполлонии тоже собирается ехать с ними.

— Так хочет невеста, — пояснил отец. — Ведь она совсем молода и невинна, ей страшно оказаться одной после первой брачной ночи. Надо, чтобы кто-нибудь из близких был рядом, чтобы наставить, успокоить, помочь, если что не так.

Майкл посмотрел на Аполлонию и увидел вопрос в ее темных, как ночь, огромных глазах. Он улыбнулся и кивнул ей головой.

Поэтому, когда машина с новобрачными подъехала к вилле доктора Тазио, на заднем сиденье размещалась новоиспеченная теща Майкла Корлеоне.

Но теща не стала надоедать своим присутствием. Как только они прибыли на место, синьора Вителли обняла и расцеловала свою дочь и немедленно испарилась, предоставив молодым возможность уединиться в огромной, специально прибранной спальне.

Аполлония долго стояла, не снимая даже легкой накидки, в которую укуталась поверх подвенечного платья перед дорогой. Слуги внесли в спальню сундук с приданым и дорожный чемодан невесты, но она не прикасалась к вещам, не пыталась обжиться в незнакомом месте, а словно затихла изнутри, затаилась. Ее состояние передалось Майклу. Они оба не дотронулись ни до вина, приготовленного для их услады на столике рядом с постелью, ни до легких воздушных пирожных, крошечных, как полевые цветы. Огромная низкая кровать гипнотизировала Аполлонию, как змея кролика. Она не решалась шевельнуться, ожидая, что Майкл сделает первый шаг.

А Майкл, завладев желанной девушкой на правах законного супруга, заполучив ее для себя одного, о чем мечтал со всей силой мужского желания, теперь, когда перед ним не было уже никаких препятствий и он мог безраздельно насладиться этим нежным, ароматным плодом, вдруг почувствовал полную апатию. В молчании смотрел Майкл, как она стоит, повесив тонкие руки, посреди комнаты, как снимает кружевную фату и вешает на спинку стула, а затем укладывает на сиденье свой нарядный свадебный венец. На туалетном столике перед большим зеркалом выстроились флакончики и баночки со всевозможными духами и кремами — Майкл позаботился об этом заранее, чтобы еще раз порадовать ее. Аполлония с минуту разглядывала незнакомые предметы с видом любопытствующей кошки, потом равнодушно отошла.