ЧАСТЬ VII 9 страница

К тому же в свои шестьдесят лет Филипп Таталья молодился и таскался по бабам. Потворствовать слабостям ему было легко — при том, что Семья Таталья зарабатывала на женщинах. Основой бизнеса у них всегда являлась проституция, точнее, сутенерство, только в широких и организованных размерах. Кроме того, Таталья прибрали к рукам практически все ночные увеселительные заведения Нью-Йорка, и поэтому легко могли помочь начинающим исполнителям и также легко прижать любого из удачливых певцов или комиков, оказывая влияние на фабрикантов грампластинок. Но во главе угла для Семьи Таталья все равно оставалась проституция.

Как личность Филипп Таталья тоже не вызывал особых симпатий у собратьев. Он причитал и жаловался на нескончаемые расходы, утверждал, что счета из прачечных за стирку полотенец и белья для сотрудниц съедают львиную долю доходов, хотя все знали, что Семья Таталья владеет целым комплексом прачечных комбинатов. Скулил, что девицы ленивы все, как одна, и норовят сбежать или того пуще, покончить жизнь самоубийством. Что сводники — пропойцы и жулики, понятия не имеют о верности — продадут от делать нечего. Толкового работника ни за какие пряники не сыщешь. А сицилийские парни воротят нос от такой работы, считают ниже своего достоинства сутенерство, тоже — чистюли, небось, перерезать горло ни секунды не засомневаются.

Таталья обычно охотно делился своими трудностями со всеми, кому не лень было его слушать, даже если не находил в своих собеседниках ни внимания, ни сочувствия. Наоборот, его разглагольствования вызывали только насмешки и брезгливость. Может быть, оттого-то даже победа над Семьей Корлеоне не принесла Таталье ни авторитета, ни популярности. Все знали, что свою силу Таталья черпал сначала в турке Солоццо, а потом — в опоре на головорезов Барзини, и значит, победу нельзя было считать почетной и заслуженной. Да и то, что Таталье не удалось воспользоваться преимуществом первого удара, который мог бы стать единственным, будь они более ловкими и решительными, тоже не служило им на пользу. Ведь смерть дона Корлеоне развязала бы гордиев узел и война окончилась бы, еще не начавшись.

Но дон Корлеоне остался жив и сидел во главе стола. Обе Семьи — и Таталья, и Корлеоне — потеряли сыновей в междоусобной войне, поэтому при встрече они обменялись только вежливыми кивками, подтверждающими, что признали друг друга. Дон Вито Корлеоне притягивал к себе взгляды собравшихся уже потому, что все старались рассмотреть признаки недавней немощи, слабости, горечи от поражений в его спокойном и властном лице. Тот факт, что великий дон ищет мира после недавней гибели горячо любимого сына, вызывал недоумение и настораживал. Что это? Расписка в собственном бессилии?

Конечно, Семье Корлеоне не просто пришлось, и могущество ее, наверное, поослабло. Но нынешнее совещание тем и любопытно, что должно расставить все по своим местам.

Пока все обменивались приветствиями и перебрасывались дружескими репликами, пока выпили по первой рюмке, прошло почти полчаса. Наконец дон Вито Корлеоне уселся поудобнее за ореховым полированным столом, Том Хейген пристроился за его спиной, слева от дона — и все остальные восприняли это как сигнал к началу. Доны тоже разместились вокруг стола, а сопровождающие их телохранители и советники — рядом, чтобы быть в случае необходимости под рукой у хозяина.

Дон Вито Корлеоне заговорил. Заговорил так, будто ничего не изменилось с того времени, когда Семья Корлеоне заслуженно признавалась первой среди равных. Будто он сам не перенес тяжелого ранения, а старший сын не убит из-за угла, будто империю его не раздирают на куски, число подданных не уменьшилось, а остальных сыновей не разбросало по свету, одного — на запад, под защиту Молинари, другого — в сицилийскую глушь, под покровительство старых друзей.

Дон говорил сдержанно и ровно, на сицилийском диалекте.

— Спасибо всем, что приехали, — сказал он. — Я считаю приезд каждого как услугу, оказанную вами мне лично, и теперь я перед вами в вечном долгу, — он сердечно улыбнулся. — Скажу сразу, что я не хочу ни ссориться, ни выяснять отношений. Моя единственная задача — поговорить трезво и разумно, как подобает серьезным людям. Я со своей стороны готов сделать все возможное, чтобы мы разъехались отсюда друзьями. Поверьте моему слову, — это искреннее слово. И те, кто знает меня, знает и цену моим обещаниям. Так что давайте сразу перейдем к делу. Мы люди честные и порядочные, и нам ни к чему выдавать друг другу векселя. Пусть этим занимаются юристы, — он замолчал.

Все кругом тоже молчали. Одни дымили сигарами, другие прихлебывали из бокала, но никто не торопился высказываться. Что-что, а слушать эти люди умели, и терпение их было неистощимо.

Кроме того, имелись у них и другие общие черты характера. Ведь каждый по-своему сумел отказаться от власти государства над собой, отказался признать законы организованного общества. Тем более не считали они нужным подчиниться власти над собой других людей. Не существовало на свете силы, способной подчинить их помимо их собственного желания. Все они сохранили свободную волю, выбрав путь насилий и убийств. Противостоять им могла только смерть. Или здравый смысл.

Дон Вито Корлеоне вздохнул.

— Как мы все могли допустить, чтобы дело зашло так далеко? — задал он риторический вопрос и не стал дожидаться ответа. — Ну, теперь уже все равно. Слишком много наделано безрассудства. Много бед бессмысленных и никому не нужных. Я хотел бы систематизировать ситуацию, какой она видится мне, если не возражаете? — он замолчал, давая возможность высказаться, но никто не произнес ни слова.

Тогда дон продолжил:

— Теперь, когда я опять, благодарение Господу, здоров и принял на себя руководство делами Семьи, может быть, смогу отыскать разумный выход из совершившегося. Наверное, мой сын был слишком горяч и действовал чересчур прямолинейно. Что скажешь против этого? Но началось все с того, как ко мне обратился с деловым предложением Солоццо, которому понадобились мои деньги и мое влияние, чтобы наладить свой бизнес. Он сразу оговорил, что его поддерживают Таталья. Речь шла о наркотиках, а наркотики меня не интересуют. Я человек спокойный, а такие дела, на мой вкус, излишне взбудоражили бы жизнь Семьи. Я так и объяснил Солоццо, причем проявил должное уважение и к нему, и к семейству Таталья. Я отказал ему с максимальной любезностью и заверил, что его бизнес никак не пересекается с моим, и что хотя такие дела меня не интересуют, я желаю ему всяческих успехов на избранном поприще. Я не знаю, почему Солоццо воспринял мой отказ как личное оскорбление и зачем он навлек столько горя на всех нас. Что поделаешь, каждый сам кузнец своей судьбы. Уверен, что любой из присутствующих здесь может поведать собственную грустную историю о невзгодах. Но мы собрались все-таки не для этого.

Дон Корлеоне остановился, показал глазами Тому Хейгену на бутылку с минеральной водой, и Том немедленно подал ему бокал. Дон сделал глоток.

— Я предлагаю мир, — сказал он. — Довольно крови. Таталья потеряли сына. Я тоже потерял своего первенца. Мы в расчете. Что даст нам в будущем бесконечная резня, поможет ли она уменьшить боль от постигшей нас утраты? Как выжил бы род людской, если бы кровная месть диктовала законы? Вендетта всегда была проклятьем нашей Сицилии. Если все мужчины заняты исключительно кровной местью, им некогда добывать хлеб для семьи. Это неразумно. И поэтому я призываю сейчас: оставим все, как есть. Я не предпринял никаких шагов, чтобы найти предателя и убийц своего сына. Если мы заключим мир, я и не стану делать этого. У меня есть другой сын, который не может вернуться домой. Если вы гарантируете мне его безопасность, я смогу уладить дело с властями. Это мое единственное условие, и уладив с ним, мы сможем прийти к любому соглашению по другим интересующим всех нас проблемам, — Вито Корлеоне выложил ладони на стол перед собой и закончил: — Я все сказал.

Речь прозвучала отлично. Все увидели, что перед ними прежний дон Корлеоне. Разумный. Рассудительный. Мягкий в выражениях, но умеющий убеждать. И каждый отметил про себя, что дон объявил о своем полном выздоровлении. Этого факта нельзя было недооценить. Значит, несмотря на все горести, свалившиеся на Семью Корлеоне за последнее время, дон считает себя в полной силе и отнюдь не собирается шутить.

Не пропустили и участники встречи и то условие, которое оговорил дон, дав понять, что иначе мирные переговоры не имеют смысла. И призыв оставить все, как было, тоже не ускользнул от внимания. Семья Корлеоне не собиралась идти на уступки или поступаться своим достоянием, как будто империя Корлеоне не пострадала больше всех от междоусобной войны, как будто оставалась все еще в расцвете былого могущества.

После паузы дону Корлеоне ответил — не Таталья, как следовало из логики встречи, а Барзини. Дон Эмилио был краток и говорил только по существу, не допуская бестактности или личных выпадов.

— Все сказано верно, но не все сказано, — начал он. — Дон Корлеоне поскромничал. Он не упомянул о том, что Таталья и Солоццо попросту не могли заниматься своим новым предприятием без поддержки Семьи Корлеоне. Именно в этом, а не в тоне отказа, усмотрели они оскорбление себе и ущерб своему делу. Возможно, дон Корлеоне действительно не хотел вставать поперек бизнеса, но факт остается фактом: только от дона Корлеоне судьи и политики приняли бы знаки внимания, даже если речь зашла бы о наркотиках, Солоццо не мог начать действовать без надежды на снисхождение властей к его людям. Мы все отлично понимаем это. А сейчас, когда срок за торговлю наркотиками стал совсем уж несуразный, судьи и прокуроры буквально звереют, если им удается схватить наших ребят. Двадцать лет тюрьмы сломят даже сицилийца. До такого нельзя доводить. А машина правосудия — в руках дона Корлеоне. И если он не хочет помочь нам — значит, не ценит нашу дружбу. Он вынимает кусок хлеба изо рта у наших жен и детей. Сейчас не те времена, когда каждый мог сам по себе заниматься своим делом. Раз все органы правосудия в Нью-Йорке принадлежат дону Корлеоне, он должен поделиться с нами или хотя бы предоставить возможность пользоваться его услугами. За плату, разумеется, мы ведь не коммунисты, чтобы требовать уравниловки. Но дать нам напиться из колодца, из которого черпает ведрами, дон Корлеоне просто обязан. По-моему, это ясно.

После слов Барзини опять воцарилась тишина. Его слова не оставляли место недомолвкам. К старому возврата уже быть не могло. Фактически Барзини объявил, что если соглашение не будет достигнуто, он всецело на стороне Татальи. Все они во многом зависели друг от друга, от взаимной поддержки и взаимных услуг. Поэтому отказ помочь и вправду мог восприниматься как враждебный акт. Ведь никто не стал бы беспокоить без крайней нужды, а значит, рассчитывал на помощь, как на последнее возможное средство. И не так просто давалась этим гордым донам просьба об одолжении.

Дон Корлеоне опять заговорил:

— Друзья мои, не из гордости и не по злой воле не пошел я навстречу пожеланиям Солоццо. Вы хорошо знаете меня. Когда и кому отказал я в помощи? Не в моем характере это, но тут пришлось сказать «нет». Почему? Да потому, что я считаю наркобизнес предприятием гибельным. Наркотики опасны и для тех, кто их употребляет, и для тех, кто делает на них деньги. Недаром в стране так ополчились против них. Одно дело — азартные игры, даже публичные дома. Кроме денег, человек на этом ничего не теряет, а свои потребности может удовлетворить. Но наркотики — совсем другое. Это смертельный яд для человечества. И хоть мне и лестно, что вы уверены в моем могуществе, боюсь, что никакое мое влияние в данном случае не поможет. Те самые высокие чиновники и судьи, которые сегодня относятся ко мне с уважением, завтра в негодовании перестанут подавать мне руку, если я начну покровительствовать наркобизнесу. Они побоятся испачкаться в грязи, в которой оказывается всякий, кто прикасается к наркотикам. В обществе против наркотиков существует четкое предубеждение, и я разделяю его. Даже полицейские, которые сейчас охотно закрывают глаза на тотализатор и лотерею, наверняка откажутся делать это в отношении наркотиков. Поэтому обращаться ко мне за подобной услугой — значит предлагать мне оказать дурную услугу самому себе. Тем не менее, если таково будет общее решение, я готов поступить в ущерб собственному делу — ради общего блага.

Когда дон Корлеоне кончил, по залу прокатился шепоток. Все обменивались впечатлениями, ведь Вито Корлеоне уступил в самом важном, с их точки зрения, пункте: обещал свою поддержку организованной торговле наркотиками. То есть, он согласился на то, что Солоццо предлагал с самого начала — при условии, если совет, собравшийся со всей страны, сочтет это необходимым. Предполагалось, что в самих операциях Семья Корлеоне участвовать не станет и деньги вкладывать тоже не будет, но обеспечит легальную защиту нелегальных действий. Со стороны дона был сделан широкий жест.

Вслух высказался дон из Лос-Анджелеса Фрэнк Фальконе:

— Что же делать, если наших людей все равно не удержать от наркобизнеса? Они начинают рисковать в одиночку и еще хуже залетают на этом. Слишком большой барыш сулит это дело, чтобы можно было устоять перед соблазном. Так что, если мы все дружно откажемся от него, выйдет только хуже. Мы-то хоть сумеем наладить систему и принять меры предосторожности. Если уж говорить всерьез, ничего такого страшного мы совершать не собираемся. Мы же не навязываем товар тому, кому он не нужен. А кому нужен, все равно отыщет, где взять. Поэтому, чтобы прекратить инициативу снизу, идущую от наших работников, нужно взять дело в свои руки, обеспечить его надежность. Нельзя работать без организации, мы же не анархисты.

Даже дон из Детройта, безусловный сторонник Вито Корлеоне, высказался в защиту наркобизнеса.

— Я не верю, что наркотики столь уж перспективны, — сказал он, — и вообще противник их распространения. Я даже специально доплачивал своим людям, чтобы они не лезли на операции с наркотиками. Но ничего не получается. Регулярно кто-нибудь рискует, потому что не может отказаться. Представьте себе, что вам предлагают вложить три-четыре тысячи в какой-то там порошок и заработать на его продаже тысяч пятьдесят. Кто способен не понять такую арифметику? А раз они включаются в собственный доходный промысел, работа, за которую плачу им я, отходит на второй план. Наркотики дают много больше, спрос на них все увеличивается, и это — как снежный ком, покатившийся с горы. Мы не остановим начавшийся процесс, если не сможем поставить дело. Например, я не хочу, чтобы наркотики попадали в школы, чтобы к ним привыкали с детства. Это позор, и у себя я не допущу подобного безобразия. Думаю, что в основном мы займемся сбытом наркотиков в цветных районах. Там самые лучшие покупатели, с ними меньше проблем, да и заботиться о них нужно куда меньше, эти черные что с порошком, что без него все равно полуживотные. Достаточно посмотреть, как они живут. Так жить — самому себя не уважать. Словом, надо решать что-то. Больше пускать наркотики на самотек просто немыслимо. Если наши ребята и в будущем станут заниматься самодеятельностью, всем нам только хуже будет.

Слова Джозефа Залуччи попали на благодатную почву. Все одобрительно заговорили разом. Он высказал общую позицию. Раз наркобизнес все равно невозможно остановить, невозможно удержать людей от участия в сбыте. Конечно, никому наркотики не нравятся, штука скверная. Но еще хуже отдавать их в чужие руки. Что же касается детей, то нельзя, конечно, допускать, чтобы их приучали к подобной гадости. Да и откуда детям взять деньги, товар-то дорогой. Замечание же о неграх вообще прозвучало вхолостую. Стоит ли делать ставку на цветных, много ли с них толку? Негров никто особенно не принимал в расчет.

Все доны высказались один за другим. И все соглашались, что выхода нет, кроме как заняться наркотиками всерьез, поставить дело на широкую ногу. Иначе все равно найдутся люди, которые не упустят свой шанс. Такова уж человеческая порода. Была бы наживка, а рыбка сама приплывет.

Наконец достигли согласия: распространение наркотиков больше не считалось чем-то неприемлемым. Дон Корлеоне брал на себя функции прикрытия перед властями в восточных штатах, по мере возможности, конечно. Организацией этой новой деятельности в крупных масштабах предполагали заняться семейства Барзини и Таталья, само собой вытекало, что им дается и львиная доля прибыли, хотя не вся.

Покончив с принципиальным вопросом, совет перешел к другим, помельче, но достаточно актуальным. Определили, что Лас-Вегас и Майами остаются свободными городами, где никому не возбраняется орудовать, но вести себя в рамках допустимого, не прибегать к грабежам и насилиям. Тех же, кто не знает меры, просто изгонять из этих благодатных мест. Все сошлись во мнении, что за подобными курортными территориями с казино и веселыми домами — будущее подпольного бизнеса.

Решили также, что, когда возникнет необходимость убрать кого-то, что может вызвать излишнюю шумиху в прессе и вообще негативную общественную реакцию, следует обсудить это со всеми членами Большого совета. Желательно и предостерегать рядовых членов семейств от кровавых расправ, не допускать случаев личной мести.

Условились, что Семьи будут оказывать друг другу помощь, когда понадобится, как людьми, так и техническими средствами, если, например, нужны специалисты-снайперы или возникла необходимость подкупить присяжных в чужом штате.

Разговор грозил затянуться, но дон Барзини вовремя предложил поставить точку.

— Похоже, мы обо всем сумели столковаться, — сказал он. — Мир заключен, и посему позвольте мне выразить свое безмерное уважение дону Корлеоне. Честь и слава ему. Теперь, когда общий язык найден, по отдельным вопросам мы всегда сможем сговориться, не так ли? Лично я уверен, что успеха сможем достичь только на мирном пути. Я рад, что все кончилось благополучно.

Только Филипп Таталья не чувствовал себя полностью обнадеженным: убийство сына Корлеоне делало его позиции наиболее уязвимыми. Теперь он впервые заговорил:

— Меня тоже устраивает мир и все, о чем здесь решалось. Но мне хотелось бы услышать от дона Корлеоне лично, что он не намерен искать отмщения. Где гарантии этого? Не получится ли так, что, укрепив свои позиции, дон Корлеоне позабудет о наших дружеских клятвах. Можем ли мы сейчас быть уверены, что через три-четыре года ему не покажется обидным сегодняшний договор и он не попытается свести личные счеты? Ведь сейчас он соглашается против воли. Не придется ли нам теперь всегда опасаться, что у кого-то лежит камень за пазухой? Можем ли мы разойтись с миром, не остерегаясь друг друга? За себя я готов поручиться. А сделает ли это перед всеми дон Вито Корлеоне?

И тогда дон Корлеоне ответил словами, которые всем надолго запомнились, подтвердив свою славу дальновидного политика.

Он встал при этом, и хотя болезнь оставила свой отпечаток, хотя явно видно было, что он не молод и утомлен заботами, никто не усомнился в его силе и могуществе.

— Что мы будем за люди, — сказал он, — если не внемлем разуму? Чем мы тогда отличаемся от диких зверей? А если у нас есть разум, значит мы способны договориться друг с другом. Как можно предположить, что я могу заново развязать войну, которая всем нам обошлась так дорого? Мой сын мертв, это горе, которого не изменить, и мне суждено жить с этим горем до конца своих дней. Имею ли я право из-за этого причинять горе другим людям? Должны ли неповинные страдать вместе со мной? Нет, клянусь честью, я не стану искать возмездия, никогда не попытаюсь выяснить, кто виновен в несчастье. Я уйду отсюда с легкой душой и чистой совестью. Позвольте мне напомнить вам, что главное — интересы дела. Здесь собрались люди, которые не любят считать себя болванчиками в чужой игре, марионетками, которых дергают за ниточки те, кто сверху. Нам повезло в этой стране: мы нашли себе бизнес, а наши дети смогут жить лучше нас. У некоторых уже сейчас сыновья выучились на юристов, ученых, музыкантов. Может быть, наши внуки станут крупными политическими деятелями. Во всяком случае, никто из сидящих здесь не хотел бы, наверно, чтобы дети пошли по его стопам, слишком трудное и опасное у нас ремесло. Пусть живут спокойно, как все обычные люди, мы добыли для них эту возможность, вложив в дело всю свою душу и все свое мужество. У меня уже есть внуки, и я надеюсь, что их дети спокойно могут стать губернаторами или, может быть, даже президентами, ведь в Америке нет ничего невозможного. Надо только идти в ногу со временем, а эпоха кровной резни и поножовщины должна остаться в далеком прошлом. Нам надо научиться пользоваться приемами обычных деловых людей всего мира — умом, гибкостью, точным расчетом, ведь бизнес сегодня гораздо выгоднее, чем война. Ну, а если даже власти опять захотят распоряжаться нашими жизнями, навязав стране кровавую бойню, мы-то с вами не станем слушать этих безумцев. У них на этот счет могут быть свои выгоды, а у нас — свои интересы, и лежат они в другой плоскости. Никто не в силах заставить нас, потому что свой мир мы создали для себя сами и сами установили в нем законы. Так что нам лучше держаться вместе, объединившись против всех, кто захочет вмешиваться в наши дела со стороны. Это наше дело, — сказал дон Корлеоне, — Sonna cosa nostra. А если каждый из нас останется сам по себе, они найдут способ вдеть кольцо нам в ноздри и повести своим путем, как водят бычков. С миллионами наших соотечественников, неаполитанцев и других итальянцев так и произошло. Но я не хотел бы такой судьбы себе и своим близким. Поэтому я добровольно предаю забвению месть за своего убитого сына — для пользы нашего общего дела. Я клянусь, что до тех пор, пока несу ответственность за дела своей Семьи, никто из моих людей не причинит вреда никому из здесь собравшихся, если, конечно, нас не вынудят к действиям новыми провокациями или еще чем-нибудь чрезвычайно серьезным.

Я готов пожертвовать своими коммерческими интересами, раз все хотят этого. Я сделаю это, мое слово тому порукой, а большинство из присутствующих здесь знают цену моему слову. Но у меня есть личный интерес, и прошу вас всех отнестись к нему с вниманием. Мой младший сын вынужден скрываться на родине, потому что над ним висит обвинение в убийстве полицейского капитана. Мне необходимо добиться, чтобы власти сняли это ложное обвинение — он вернется домой чистым перед лицом закона. Я это сделаю, это моя забота, как. Или придется самому найти истинного виновника, или убедить полицию, что свидетели и информаторы дали ей ложные сведения. Как бы то ни было и чего бы это ни стоило мне, я найду способ вернуть сына домой. Однако я человек суеверный, и, хотя суеверие кому-то может показаться смешным, признаюсь вам сегодня в этом. Что поделаешь? Поэтому если вдруг с моим сыном произойдет любой несчастный случай: полицейский или офицер его застрелит или сам он повесится в следственной камере, когда неожиданно объявятся новые свидетели, показывающие на него, скажу откровенно, мое суеверие подскажет мне, что во всех этих бедах следует искать злую волю кого-то из здесь присутствующих. Более того, даже если в него ударит молния, я стану винить вас. Если самолет, на котором он полетит, упадет в море, и пароход утонет среди океана, если он подхватит смертельную лихорадку или на его автомобиль наедет поезд, то мне, при моем суеверии, невозможно будет отделаться от мыслей, что дело нечисто, что кто-то из членов нашего сообщества желает мне зла. А такого зла, уважаемые джентльмены, такого нового горя я никогда не прощу никому на свете. В остальном же — клянусь невинными душами моих дорогих внуков! — я буду верен мирному договору, который мы заключили здесь. В конце концов, если даже те ненормальные, которые втянули в войну полмира, нашли возможность договориться между собой, уж мы-то не уступим им.

С этими словами дон Корлеоне вышел из-за своего места и направился туда, где сидел дон Филипп Таталья. Тот поднялся ему навстречу, и они обнялись и расцеловали друг друга. Остальные дружно зааплодировали. Все находящиеся в зале повставали со своих кресел, стали пожимать руки дону Вито и дону Филиппу, поднимать тосты в их честь. Каждый понимал, что объявленная сейчас дружба не будет самой горячей и нежной, что едва ли дон Вито Корлеоне и дон Филипп Таталья с этого момента начнут посылать друг другу рождественские подарки. Но они хотя бы не станут подсылать друг другу убийц, чего вполне достаточно, чтобы отныне считать их друзьями. Только это и требовалось, объективно говоря.

Поскольку Фредди все еще находился на Западе, под защитой Семьи Молинари, дон Корлеоне немного задержался с доном из Сан-Франциско, когда общий совет закончился, чтобы выразить свою признательность за оказанную в трудный час услугу. Молинари в нескольких словах сообщил, что Фредо в полном порядке, вполне прижился в Сан-Франциско и, кажется, стал даже пользоваться симпатиями у тамошних красавиц. Возможно, у него призвание быть менеджером. Дон Корлеоне с сомнением покрутил головой, не предполагая подобного рода талантов за средним сыном. Впрочем, не зря же говорят в народе: не было бы счастья, да несчастье помогло. Оба собеседника поулыбались, вспомнив эту народную мудрость.

Вито Корлеоне постарался всячески подчеркнуть свою благодарность Молинари. Он обещал позаботиться о том, чтобы ребята из Сан-Франциско всегда первыми получали информацию о курсе ставок на скачках, независимо от любых изменений в структуре организации. Для дона Молинари такой подарок являлся чрезвычайно ценным, потому что приоритет тут всегда держали чикагцы, ревностно оберегая его. Только дон Корлеоне, чей авторитет имел вес даже в варварском городе Аля Капоне, мог сделать столь щедрый жест.

Уже стемнело, когда, наконец, дон вместе с Томом Хейгеном в своем автомобиле, за рулем которого сегодня сидел Рокко Лампеоне, въехал на площадь между восьмью домами в Лонг-Бич.

По дороге в дом дон Корлеоне обронил мимоходом:

— Тот парнишка, что вез нас, Рокко Лампеоне, — похоже, годится для большего. Ты возьми его на заметку, пожалуйста.

Хейген удивился: за всю дорогу Лампеоне не сказал ни слова, даже не обернулся ни разу на сидящих сзади боссов. Он только распахнул дверцу перед доном, как и полагается приличному водителю, и вообще работал так, как надо работать профессиональному шоферу, но не более того. Что же ускользнуло от глаз Хейгена, но произвело впечатление на дона?

Они расстались у дверей с тем, чтобы Том зашел поработать после ужина, а пока передохнул немножко. Возможно, придется засидеться допоздна. Клеменца и Тессио тоже должны прибыть, часам к десяти, не раньше. Надо, чтобы Хейген подробно ознакомил доверенных с решениями совета и вообще проинформировал о состоянии дел.

К десяти они и сошлись все вместе в угловой комнате — кабинете дона, где стеллажи по-прежнему были уставлены юридическими справочниками, а в шкафу за дверцей прятался специальный — тайный — телефон. Дон уже ждал их за своим письменным столом, где на подносе стояли бутылки с виски, лед и содовая.

— Мы заключили мир, — сразу же сказал дон, едва все расселись вокруг стола. — Я поручился своим честным словом, и думаю, этого достаточно для всех вас. К сожалению, союзники знают меня гораздо меньше, поэтому надо держаться настороже. Никакие неожиданности нам сейчас не нужны. — Дон обернулся к Хейгену. — Бокиччио отпустили?

— Я велел это сделать Клеменце, как только мы вернулись домой, — сказал Том.

Корлеоне вопросительно посмотрел на своего могучего доверенного. Тот кивнул головой:

— Отпустил, разумеется. Интересно, как это может человек быть настолько тупым? Или эти Бокиччио только придуряются? Как считаешь, Крестный отец?

Вито Корлеоне улыбнулся:

— Чтобы загребать денежки, у них ума хватает. Чего же еще от них требовать? Не их вина, что мир настолько несовершенен. Хотя, конечно, голова у них варит не так, как у сицилийцев. Тут Господь что-то напутал.

Все четверо испытывали подъем и расслабленность одновременно, ведь резня кончилась. Вито Корлеоне сам смешал напитки и подал каждому. Потом отхлебнул глоток из своего бокала, закурил сигару и сказал:

— Я действительно не хочу, чтобы вы искали тех, кто убил Санни. Забудем это раз и навсегда и похороним вместе с ним. Надо сейчас действовать в полном согласии с остальными Семьями, даже если их притязания будут излишними. Не хочу, чтобы из-за чьей-то жадности или глупости отношения порушились, во всяком случае, до тех пор, пока Майкл не вернется домой. Его возвращение должно стать главной вашей заботой. Мне нужна стопроцентная гарантия его безопасности. Причем Таталья и Барзини не кажутся мне более опасными, чем полиция. Настоящих показаний против него немного: официант да еще один свидетель, мы их знаем и они знают нас, так что едва ли они выступят в суде против Майкла. Страшнее всего, если полиция решится на фальшивку и сфабрикует показания на основе подложных улик. Ведь осведомители, разумеется, убедили полицейский департамент, что Майкл Корлеоне — истинный виновник. Что ж, в таком случае нам придется настоять, чтобы все пять Семей всеми доступными им средствами убедили полицию в обратном. Их стукачи, сотрудничающие с полицией, должны подложить новую версию. Я думаю, после нашего сегодняшнего совета они сами понимают, что содействовать нам — в их интересах. Но давайте думать дальше. Надо придумать вариант, при котором Майклу не надо будет опасаться суда и следствия по этому делу уже никогда. Иначе возвращение теряет всякий смысл. Тут есть над чем поразмыслить, но это — главная наша с вами забота.

— Главная, но не единственная, — продолжал дон, — каждый имеет право ошибаться, но свое право на ошибку я уже использовал. Больше не хочу. Потому необходимо скупить всю территорию вместе с жилыми домами в Лонг-Бич и вокруг. Чтобы даже за милю отсюда никто не мог заглянуть хоть одним глазком в мой сад. Надо обнести всю усадьбу оградой и установить круглосуточную охрану. Внутри зоны и на воротах. Говорят же: мой дом — моя крепость. Вот с этого дня я и намерен сделать свой дом крепостью. В городской конторе я больше работать не буду. Возможно, вообще понемножку отойду от дел. Лучше уж повожусь в собственном саду, если потянет работать. Недавно, например, я размечтался о том, что сам приготовлю вино, когда созреет виноград. Короче, жить буду у себя дома, а выезжать — только когда захочу отдохнуть и сменить обстановку. Или уж когда совсем некуда будет деваться. Но если деваться будет некуда, придется утроить бдительность. Поймите меня правильно. Я ничего излишнего не замышляю, сами знаете, насколько благоразумно и осторожно я вел наши с вами дела. Ничего более противного для меня, чем расхристанность и безалаберность, не придумаешь. Может быть, это позволительно детям и женщинам, но не мужчинам. Давайте и впредь соблюдать разумную осторожность. Никакой видимости лихорадочной спешки, никакой гонки быть не должно. Все — шаг за шагом, без суеты, чтобы со стороны выглядело вполне естественно.