ЧАСТЬ III 9 страница

Джонни высказался наконец прямо:

— Но пусть Крестный сам обратится ко мне, если понадобится что-то очень серьезное. Ты понимаешь, о чем я? Ни от тебя, ни от Санни я такого рода распоряжений принимать не стану.

Хейген несколько даже удивился здравому смыслу этого певца и киногероя. Похоже, какие-то деловые мысли шевелились в голове Джонни Фонтейна. У него хватило соображения предусмотреть, что Санни Корлеоне в любую минуту может попросить его о чем-то безрассудном и опасном, тогда как Крестный отец не станет зря беспокоить любимчика.

— Не тревожься зря, — ответил Хейген. — Дон уже давно отдал нам с Санни строгий приказ ни в коем случае не впутывать твое имя ни в какие дела, рискованные для твоего имиджа. Его заботит твоя репутация не меньше, чем тебя самого. А может, и больше, — не удержался Том, — во всяком случае, ничего такого, что бросило бы тень на твое доброе имя, он никогда не предложит, а если попросит о чем-то, то лишь о том, что ты и сам предложил бы, если б знал наперед. Ручаюсь за это.

Джонни улыбнулся:

— Тогда по рукам.

Хейген сказал:

— Я хочу, чтобы ты твердо знал — Крестный отец верит в твои способности и в то, что голова у тебя не для того лишь, чтобы красотки балдели, глядя. Он надеется, что банк не прогорит, предоставляя тебе ссуду, а значит, в накладе никто не останется. Так что у дона здесь есть и практический деловой интерес, не забывай об этом, когда будешь тратить деньги. Ты, конечно, его любимый крестный сын, по двадцать миллионов — это состояние. Дону придется приложить немало усилий, чтобы организовать их для тебя.

— Передай дону, что я не совсем без ума, — сказал Джонни. — И если уж Уолес смог стать киномагнатом, то мы как-нибудь не ударим в грязь лицом.

— Дон тоже такого мнения, — удовлетворенно сказал Хейген. — Ну, а теперь распорядись, чтобы подали машину — мне пора в аэропорт. Кажется, я ничего не забыл сказать тебе. Когда дойдет до контрактов, найми собственного адвоката поголовастей, я в это вмешиваться не стану. Но бумаги мне для начала покажи, прежде чем подписать — если ты не против, конечно. С профсоюзами у тебя неприятностей не будет, на это можешь рассчитывать сразу. И это даст тебе экономию по каждой картине. Если вдруг кому-то вздумается сыграть против правил и предъявить тебе лишний счет — не обращай внимания, мы сами разберемся.

Джонни спросил настороженно:

— А сценарии, актеров и все прочее тоже согласовывать с тобой?

Хейген покачал головой:

— Нет, это на твое усмотрение. Если вдруг дону что-то уж очень не понравится, он даст тебе знать. Но не думаю, что такое случится. Кино не входит в сферу его дел, поэтому он мало им интересуется, да и не в его обыкновении навязывать другим свою волю. Это я по себе хорошо знаю.

— Замечательно, — сказал Джонни. — А в аэропорт я сам тебя отвезу. И передай от меня Крестному отцу самое большое спасибо. Я бы сам его поблагодарил, да он никогда не подходит к телефону. Почему, ты не знаешь?

Хейген развел руками:

— У него против телефонов предубеждение. Не хочет, чтобы кто-нибудь записал его голос, даже если разговор ничего не значащий. Боится, что можно из самых невинных слов составить прямо противоположное. Не так это трудно сделать, кстати. А единственное, чего дон всю жизнь избегает — это улик. Рано или поздно власти могут ополчиться против него — вот он и не хочет давать им в руки ничего стоящего, ни малейшей зацепки.

Они сели в автомобиль и по дороге Хейген размышлял о Джонни Фонтейне. В этот раз впечатления его были более благоприятными для Джонни. Человек растет на глазах, и то, что он сам сел за руль, чтобы отвезти Тома в аэропорт, — тому подтверждение. Не велика любезность, но дон всегда более всего ценит именно такие знаки внимания. И его извинения все-таки шли больше от сердца, чем из-за страха. Джонни не трус, оттого-то зачастую и лез напролом с продюсерами и женщинами. И он один из немногих, кто не боится, а любит дона. Пожалуй, только о Джонни и Майкле можно с уверенностью сказать это. Так что Тому приятнее считать его извинения чистосердечными, тем более, что им теперь предстоит работать рука об руку.

«Джонни предстоит выдержать еще один экзамен, — подумал Том. — Доказать, что голова у него и впрямь умеет соображать. Дон ждет от крестника услуги, но никогда не станет подсказывать ему или делать это условием их соглашения. Тем не менее именно готовность Джонни угадать без подсказки со стороны, чем он может отблагодарить дона, является последним штрихом в их договоре на будущее. Интересно, додумается ли Джонни Фонтейн до того, что от него требуется? »

В аэропорту Хейген настоял, чтобы Джонни не провожал его дальше и не задерживался, а тут же уехал, не дожидаясь вылета самолета.

Джонни вернулся обратно, к своей первой жене. Джинни удивилась его возвращению, но ему не хотелось никуда больше ехать, пока не приведет в порядок мысли. Он понимал, что каждое слово, сказанное Хейгеном, имеет значение. Понимал, что этот разговор полностью изменит всю его жизнь и судьбу. Он взошел на голливудское небо яркой звездой, но звезда его угасла, хотя он все еще оставался молодым — ведь тридцать пять для мужчины не возраст. Однако что толку — его сбросили со счетов, и не надо строить иллюзий и обманывать ими самого себя. Даже «Оскар» его не спасет — не вернет же он ему голос?

А что может сулить еще Голливуд бывшей знаменитости? Второстепенные роли, съемки в малозначительных картинах, ни имени, ни славы, ни реальной власти. Та умница, что отказала ему вчера, решилась бы она вести себя так холодно и равнодушно, будь он на вершине карьеры?

Но имея за спиной поддержку дона, можно достичь настоящих высот. Стать одним из королей Голливуда, чья власть не зависит ни от голосовых связок, ни от настроения почтеннейшей публики. Джонни улыбнулся. Черт возьми, здесь он сможет стать даже почти что доном — при желании, разумеется. А с доном никаким королям не сравняться.

Хорошо бы пожить у Джинни недельки три. Или месяц. Он каждый день ездил бы с девочками кататься, пригласил бы к себе ближайших друзей. Пить бы бросил, курил меньше, вообще пора заняться собой всерьез. Может, и голос еще вернется к нему? А при голосе, да с финансовой поддержкой дона, никому его не сокрушить.

Он и в самом деле станет одним из королей — на американский манер, разумеется. И создаст свое королевство, в фундамент которого будут заложены не голос и талант, а деньги и тайная мощь.

Джинни привела гостевую комнату в полный порядок по молчаливому уговору с ним. Они не будут жить вместе, как муж с женой, разбитый кувшин не склеить. Но почему бы им не жить под одной крышей? В свое время голливудские сплетники и киноманы всю вину за разлад в семье возлагали исключительно на Джонни Фонтейна, но если поразмыслить, ее вина тоже была, и ничуть не меньшая. Сейчас они оба осознавали это. Самому Джонни, когда он стал популярнейшим певцом и кинозвездой, радостью любого музыкального фильма, и в голову бы не пришло, что можно бросить жену и детей. Он был слишком итальянцем для этого. А итальянцы ставят семейный очаг превыше всего. Конечно, он изменял жене, да и как можно не изменять при его работе и бесконечных искушениях? Нельзя же допустить, чтобы его заподозрили в отсутствии мужественности! Хотя он не отличался мощным сложением и скорее был хрупок, чем атлетичен, с женщинами у него все держалось на искренней восторженности и неутомимости, присущей многим мужчинам с романской кровью. В каждой новой красотке Джонни открывал массу прелестей. Одни казались девичье-невинными, столь нежными и воздушными, что страшно было коснуться даже кончиками пальцев. Но едва пальцы все-таки прикасались к этим эльфам, под ними неожиданно оказывалось пышное и упругое тело, полное томной неги. Контраст между утонченными чертами лица и восхитительно-тяжелой грудью приводил Джонни в полный восторг. Но не менее нравились ему и красавицы, воспламенявшие с первого взгляда, которые, казалось, всем своим видом олицетворяли желание — а в действительности оказывались девственными, и чтобы выяснить это, требовалось провести не один час в любовных сражениях.

Для других мужчин в Голливуде понятие невинности давно утратило смысл, и они порой подшучивали над старомодностью Джонни, придававшего этому значение. Стоит ли тратить столько усилий, чтобы уломать, обучить, дать почувствовать вкус к утехам, если сразу вчерашние ученицы вливаются в стройные ряды других таких же — и не отличишь? В конце концов, все они одинаковы, все из одного теста сделаны. Но Джонни знал, что от первого наставника зависит многое, и если все выйдет по-доброму, удовольствие это ни с чем не сравнимо. Удивительно приятно бывает пробудить первое, дремавшее до сих пор чувство, увидеть своими глазами рождающееся наслаждение. Он как раз не воспринимал их всех одинаковыми, а отмечал, какие все разные, по-разному сложены, и какая богатая и нежная палитра в оттенках кожи. Однажды, когда он работал в очередном ночном клубе, в Детройте, у него была девчонка, которую до сих пор невозможно забыть: дочь джазиста, игравшего там же, мулатка, но вовсе не потаскушка. Он лишил ее невинности, и близость с ней оставила на губах вкус теплого меда, смешанного с ароматным перцем. Слаще ее у него никогда никого больше не было. И никогда ему больше не приходилось гладить такую шелковистую коричневую кожу, будто сам Господь постарался сделать ее для радости.

Многоопытные голливудские мужи охотно обсуждали различные варианты любовных утех, современные и древние. Они со вкусом смаковали пикантные подробности. А Джонни ни капли не нравилось, когда партнерши разнообразили способы интимной игры, и если какая-нибудь сама предлагала нечто нетрадиционное, он утрачивал всякое желание. В этом отношении ему как раз не повезло с Марго, его второй женой, которая считала его консервативным и потому скучным, дразнясь, что он разбирается в ласках не больше подростка.

Может, Шерон тоже из прожженных и современных девиц, видящих насквозь его самого и его старомодные пристрастия? Да не очень-то и надо было! Девочек, которые подходили ему, он узнавал сразу, и только с ними и чувствовал себя по-настоящему хорошо. Его привлекала девичья наивность и неискушенность, тогда как перед молодками, пустившимися во все тяжкие годков с двенадцати, а к двадцати прошедшими огни и воды, Джонни внутренне пасовал. Ему казалось, будто сжимает в объятиях хорошо отлаженную механическую игрушку. Можно ли получить удовольствие от таких объятий, даже если игрушка эта — роскошная кукла, красивая до умопомрачения?

Джинни опять принесла к нему в комнату поднос с кофе и домашним печеньем. Поставила на стол.

Не распространяясь особо, Джонни сообщил, что Хейген приезжал по поручению дона для того, чтобы помочь начать работы над собственной картиной. Возможно даже, над несколькими картинами сразу. Новость привела Вирджинию в радостное волнение. Значит, Джонни действительно идет в гору! А дон Корлеоне настолько велик, что она раньше даже не представляла себе масштабов его могущества! Ей ведь и в голову не пришло, каким важным окажется визит Тома Хейгена. Да, согласился Джонни, речь шла об исключительно важных делах, и кроме того, Хейген проконсультировал его немного по финансовой и юридической части. Когда с кофе было покончено, он объявил жене, что сегодня вечером намерен поработать — позвонить кое-кому, прикинуть ближайшие планы.

— Половина заработка пойдет на счет наших малышек, — сказал он Джинни. Она поблагодарила его улыбкой и, прежде чем выйти из комнаты, тепло поцеловала.

Для работы все имелось под рукой: стеклянная коробка, полная его любимых, с монограммой, сигарет, тонкие кубинские сигары в особом ящичке, похожие на черные карандаши. Письменный стол с телефоном. Джонни подсел к нему, откинулся на спинку стула и набрал первый номер. Голова его работала напряженно и ясно.

Для начала он позвонил автору бестселлера, по которому Уолес снял свой последний фильм. Роман сам по себе был популярен, а картина, в которой снялся Джонни, обещала еще умножить славу автора. К тому же писатель относился к поколению Джонни Фонтейна, признания добился не сразу, а когда добился и приехал в Голливуд, то рассчитывал на заслуженное уважение. Но в Голливуде не слишком-то носились со сценаристами, их здесь, что грязи. В иерархии киностраны сценаристы болтались где-то между актерами и техническим персоналом. Как-то вечером в Браун-Дерби Джонни видел случайно унизительный для этого автора эпизод: одна из див, пришедшая пообедать вместе с писателем, не задумываясь, покинула его прямо на званом вечере, едва ее поманил пальцем знаменитый комик, вызывающий взрывы смеха в зале своей крысиной мордочкой. Какое имело значение, что книги писателя читает весь мир, — крысиной мордочке отдавалось полное предпочтение, потому что в Голливуде своя табель о рангах.

Джонни Фонтейн позвонил писателю домой, в Нью-Йорк. От всей души поблагодарил за великолепную, словно специально для него написанную роль. Джонни льстил и очаровывал, пустив в ход весь свой арсенал средств. Перед этим никто не смог бы устоять, и писатель, естественно, не оказался исключением. Когда потом, будто между прочим, речь зашла о новом романе, еще не опубликованном, писатель находился в таком размягченном расположении духа, что пересказал по телефону сюжет одной из самых интересных романных линий. Джонни, слушая его, раскурил сигару.

— Необычайно интересно, — вставил он наконец в короткую паузу, как вставляют лезвие ножа в узкую щель. — А нельзя ли прочитать роман сразу, как вы закончите? Прямо в рукописи? Если у вас найдется для меня экземплярчик, я, возможно, смогу сделать вам деловое предложение. Во всяком случае, более деловое, чем то, какое сделал вам Уолес.

По голосу, в котором сразу же появились нотки заинтересованности, Джонни понял, что Джек Уолес, по своему обыкновению, обжулил автора.

Что ж, этого следовало ожидать.

Остановились они на том, что вскоре после праздников встретятся в Нью-Йорке, и Джонни пригласил писателя поужинать с ним.

— В компании с двумя хорошенькими путанками, — добавил он шутливо. Писатель принял шутку и рассмеялся в ответ.

Следующие два звонка адресовались режиссеру-постановщику и оператору фильма, в котором Джонни только что снялся. Обоим он сказал примерно одно и то же. Что он, Джонни, знает плохое отношение к себе со стороны Джека Уолеса и потому не может не поблагодарить за доброе отношение с их стороны, которое он, конечно же, ощущал и не перестанет ощущать. Что разговор этот, конечно же, не для чужих ушей, а он, Джонни, со своей стороны чувствует себя должником и, даст Бог, сумеет выразить свою симпатию.

Теперь надо было позвонить Джеку Уолесу, никуда не денешься. Преодолевая внутреннее сопротивление, он набрал номер. Очень вежливо поблагодарил Уолеса за предоставленную ему возможность сыграть роль в картине, о которой он так мечтал.

Уолес был выбит из колеи звонком Джонни. При всей его неприязни он знал, что Джонни Фонтейн в закулисные игры не играет, а значит, кривить душой сейчас, когда картина снята, ему вовсе ни к чему. И вообще у Джонни была репутация честного, хоть и бестолкового, малого. Когда Уолес выяснит, что отныне Джонни становится его конкурентом, его больше всего ошарашит лицемерие телефонного звонка.

К чему и стремился Джонни Фонтейн.

Он положил трубку и еще долго пыхтел сигарой, сидя за письменным столом.

Дом затих, спала его бывшая жена, спали возлюбленные дочки. Никто не тревожил его одиночества, и Джонни мог позволить себе вернуться мысленно к тому тягостному периоду, когда собственными руками ломал покой этого славного дома, бросая самых близких людей из-за пустого ничтожества, каким была, по сути, его вторая жена.

Но даже сейчас, вспоминая о ней, он не мог оставаться хладнокровным — уж больно хороша эта штучка с ручкой. И к тому же однажды он зарекся уже испытывать чувство ненависти к женщине, твердо решил не держать злобы ни на первую жену, ни на вторую, ни на прочих баб, включая, к примеру, ту же Шерон Мур, отфутболившую его лишь для того, чтобы похвалиться потом своим подвигом.

В ту пору он разъезжал по стране с гастролями, пел под оркестр песенки и потихоньку начинал выступать по радио и кино, словом, взлетать на голливудский небосклон новой звездой. Взлетать было приятно — он жил в свое удовольствие и любая женщина, стоило ее пожелать, падала ему в объятия, ничего не требуя взамен, так что на отношения с семьей его приключения не влияли. Так все шло, пока не встретилась на его пути прекрасная Марго — и он сошел с ума, все полетело в преисподнюю: съемки, пластинки, голос, карьера, семейное благополучие. Настал день, когда Джонни оказался полным банкротом.

По натуре он был щедр и стремился поступать по справедливости. Разойдясь с первой женой, он оставил ей лучшую половину того, что имелось, и позаботился, чтобы дочерям шел доход от каждого гонорара, картин, пластинок, любых выступлений на эстраде.

Став богатым и знаменитым, он ни в чем не отказывал бывшей жене, с готовностью откликался на любую просьбу помочь братьям и сестрам, родителям Вирджинии, ее бывшим одноклассницам и даже семьям этих давно выросших одноклассниц. Никогда он не отгораживался от людей, охотно пел на свадьбах дальних родственников и не ставил это себе особо в заслугу. Он действительно не мог ни в чем отказать Джинни, кроме главного: расстаться со свободой. Если бы она отняла у него свободу и индивидуальность, что бы вообще осталось?

И вот, свалившись со звездных высот и все разом утратив, кроме бесценной своей свободы, когда петь он уже не мог и сниматься его больше не приглашали, а вторая жена бесстыдно изменяла ему с каждым встречным, Джонни однажды приполз на порог бывшего дома, дома, где оставались его дочери и их мать. Ему было так тошно, что он буквально отдался на милость Джинни. Особенно жуткой была одна из ночей — после целого дня прослушивания последних записей, когда он убедился, что голос звучит отвратно, и стал вовсю крыть звукооператоров, обвиняя в халтуре, а потом вдруг понял, плоха не запись, плох сам голос, и расколотил матрицу. Записываться еще раз не стал, сгорая со стыда и бессилия, и с тех пор вообще не пел, — разве что на свадьбе у Конни, но то не в счет.

Та ночь под крышей своего бывшего дома осталась в его памяти мрачным пятном, но явственней всего из глубины мрака проступало лицо Вирджинии, искаженное злорадством. Оно мгновенно промелькнуло, когда он рассказал ей о своих бедах и напастях, но этого мига было довольно, чтобы Джонни почувствовал, как она относилась к нему все время. Он-то распинался перед ней, раскрывал душу!

Вирджиния быстро овладела собой тогда и довольно холодно изобразила дружеское сочувствие, но он уже все знал. В ближайшие несколько дней он поочередно назначил свидания трем самым симпатичным своим подружкам — тем, с которыми не только спал, но и поддерживал приятельские отношения, подкрепляя их подарками в сотни и тысячи долларов или помогая устроить карьеру. Теперь он явился к ним, бос и наг, и жаждал тепла. А увидел только все то же злорадство.

Было ясно, что надо определиться самому. Он не раз видел, с какой неприкрытой ненавистью относятся многие преуспевающие обитатели Голливуда к прекрасной половине человечества. Продюсеры, писатели, режиссеры, актеры видели в женщинах лишь красивых животных, источник низких удовольствий и угрозу благополучию. Можно было последовать их примеру.

Но душа Джонни сопротивлялась ненависти. Ему казалось, отомрет что-то важное для него самого, если исчезнет любовь. Пусть те, кого он любил так преданно и нежно, оказались лживы и вероломны, пусть они торжествуют, видя его упавшим на дно жизни, пусть, в конце концов, они унижают его предательством и изменой, — что поделаешь? Они таковы, так что приходится принимать жизнь, какова она есть, и продолжать жить.

Он скрыл в своем сердце боль, причиненную ему злорадством любимых, и продолжал дарить подарки, ласкать, улыбаться женщинам. Он простил, принимая это платой за то, что всегда оставался свободен, пользовался их теплом и телом, их услугами и ночами. Но никогда больше он не терзался угрызениями совести из-за того, что обездолил Джинни, лишив ее супружеских радостей, чтобы сохранить при себе дочек. Больше он не помышлял о том, что можно опять вернуться к ней, и даже не скрывал от нее. Падая со звездных высот, он приобрел дубленую кожу и больше не огорчался, что не может сделать счастливыми всех, с кем был близок.

Рядом со столом в баре имелась бутылка виски, но Джонни пообещал Хейгену и самому себе не пить больше. Курить бы тоже не следовало. Вряд ли, конечно, можно вылечить голос, отказавшись от выпивки и курева, но вдруг хоть чуть-чуть это поможет. Пусть один шанс из тысячи — ему надо использовать этот ничтожный шанс, если и впрямь начинаются большие дела.

Джонни почувствовал, что валится с ног. Надо было пойти лечь спать, но что-то мешало, какая-то мысль не давала покоя. Почему-то опять вспомнилось, как он пел на свадьбе у Конни Корлеоне вместе с Нино Валенти. Да, Нино! Вот чем сможет он порадовать дона!

Он опять взялся за телефон и попросил соединить его с Нью-Йорком. Сначала позвонил Санни, чтобы узнать номер Нино Валенти. Потом позвонил самому Нино. Тот был нетрезв, если судить по тону, каким он откликнулся на звонок из Калифорнии.

— Привет, Нино, не хочешь ли приехать ко мне сюда? — обратился к нему Джонни. — У меня здесь работенка имеется, и нужен свой парень.

Нино пьяно захихикал в трубку:

— С какого счастья, Джонни? Работенка у меня у самого есть. Катаюсь себе туда да обратно, бабенки в кабину подсаживаются, потолкуешь с ними, глядь, полторы сотни в неделю набежало. А у тебя что?

— А у меня получишь пятьсот в неделю и пару-другую кинозвезд вместо твоих домохозяек — на первых порах, — сказал Джонни, — пойдет? И может быть, даже позволю тебе вечерком попеть для моих гостей.

— Ну, тут есть над чем поразмыслить, — ответил Нино. — Мы посоветуемся с адвокатом, с банком, со сменщиком…

— Кончай придуриваться, — сказал Джонни. — Я ведь всерьез зову тебя к себе. Я хочу, чтобы ты прилетел завтра же, утренним рейсом, и мы тут же подпишем контракт сроком на год, по пять сотен в неделю. А если тебе вздумается увести у меня из-под носа какую-нибудь фифочку, я тебя уволю с выплатой жалования за год вперед. О'кей?

Нино замолк надолго. Потом в трубке раздался его совершенно трезвый и ясный голос:

— Эй, Джонни, ты издеваешься надо мной?

Джонни ответил:

— Да что ты, дружище, все совершенно серьезно. Сходи к моему агенту в Нью-Йорке и возьми у него билет на самолет и наличные на первый случай. Я ему позвоню с утра пораньше, попрошу подготовить. Сможешь прилететь завтра? Я подошлю кого-нибудь в аэропорт встретить тебя.

Нино опять долго-долго молчал в трубку. Потом коротко сказал:

— Ладно, Джонни.

Ни хмеля, ни веселья в голосе больше не было. Джонни повесил трубку и лег в постель. Впервые с тех пор, как он расколотил матрицу с собственным голосом, ему было светло на душе и легко на сердце.

ГЛАВА 13

В огромном зале студии звукозаписи Джонни Фонтейн занимался арифметикой: подсчитывал в столбик примерные цифры затрат на желтоватом листке блокнота. Музыканты сходились один за другим, все они были хорошо знакомы ему, некоторые — с юности, с тех еще пор, когда начинающий певец Джонни Фонтейн колесил по эстрадам в сопровождении оркестра. Дирижер относился к числу самых известных в легкой музыке — Эдди Нейлс, человек необычайно занятой, но питавший добрые чувства к Джонни и не отвернувшийся от него в худые времена. Эту запись он согласился провести тоже лишь в знак дружбы, хотя его буквально раздирали на куски.

Нино Валенти, пристроившись у пианино, нервно трогал клавиши инструмента, иногда взбадривая себя глотком виски из огромного бокала. Джонни не стал протестовать против допинга, потому что пьяный Нино пел ничуть не хуже трезвого. Да и вообще, сегодняшняя запись не требует особого вокального мастерства.

По просьбе Джонни Эдди Нейлс сделал оркестровку нескольких старинных сицилийских песен. В их число вошел и шуточный дуэт-поединок, который Джонни исполнял вместе с Нино на свадьбе у Конни Корлеоне. Джонни хотелось сделать дону сюрприз к Рождеству, и он понимал, что такая пластинка окажется в самый раз. Да, пожалуй, и финансовый успех ей гарантирован, до «золотого диска» не дотянет, а сотню тысяч штук распродать запросто.

Но все-таки главным было доставить радость дону. Чего-то именно такого Крестный отец ждал наверняка от своего любимца в благодарность за свою заботу о нем. «Ведь и Нино тоже крестный сын дона», — подумал Джонни. Он отложил блокнот и ручку на вращающийся стул неподалеку и направился прямиком к пианино, которое уныло терзал Нино Валенти.

— Эй, приятель!

Нино поднял на него взгляд и уныло улыбнулся. Похоже, он совсем скис.

Джонни дружески похлопал его по спине:

— Не дергайся, малыш. Поднатужься как следует, а за это я тебе выдам самую порочную из здешних звезд.

— Это какую? Лэсси, что ли? — фыркнул Нино, не отрываясь от своего бездонного бокала.

— Много лучше, — рассмеялся Джонни. — Очаровательная Диана Данн. Качество товара гарантирую.

Нино удовлетворенно блеснул глазами в ответ на соблазнительное обещание, но проворчал с притворным равнодушием:

— А Лэсси тебе слабо раздобыть?

Оркестр тихонько начал давать вступление. Джонни Фонтейн немедленно насторожил уши: Эдди Нейлс в качестве прелюдии создал попурри из песен в своей аранжировке. Сейчас они прорепетируют, и пойдет пробная запись. Вслушиваясь в мелодию, Джонни мысленно расставлял акценты, прикидывал, какой оттенок придать той или иной фразе, с какой тональности вступать. Он понимал, что его голоса на много не хватит, но солировать сегодня будет Нино, а он — только подпевать, вторить ему, исключая, конечно, дуэт-соревнование, там-то придется включаться в полную силу. Для этой песни и следует приберечь то, что осталось от голоса.

Он поднял Нино с его места и вытащил к микрофону. Оркестр дал вступление, Нино пропустил момент. То же повторилось в другой раз. От конфуза лицо Нино покраснею. Джонни дружески подстегнул его:

— Ты решил хорошенько потренировать оркестр?

— Руки пустые. Без мандолины стою, как голый, — сказал Нино.

— А ты возьми в руки бокал, — придумал Джонни.

Это подействовало. Правда, во время записи Нино изредка промачивал горло, но голос его звучал отлично. Джонни не напрягал гортань, стараясь беречь силы, но вторил пению Нино, словно обвиваясь вокруг взлетающей ввысь мелодии, — его техника пения была все еще совершенной и он знал, чего хотел. Полного удовлетворения, конечно, не было, но многолетние тренировки все-таки сказывались: он умел показать высший класс.

Когда настал черед дуэта-поединка, завершавшего запись, Джонни, наконец, дал голосу зазвучать во всю силу. Он заранее чувствовал, как будут ныть связки после записи, но не мог больше сдерживаться. Даже оркестранты вошли в раж, что бывало с ними редко, и, увлеченные песней, опомнились лишь тогда, когда все кончилось. Они постукивали по инструментам смычками и костяшками пальцев, отбивая ритм, а в конце затопали ногами, вместо аплодисментов и барабанщик выбил в знак восхищения лихую и громкую дробь.

Прошло почти четыре часа — с передышками, короткими совещаниями, повторами. Прощаясь с Джонни, Эдди Нейлс сказал ему вполголоса:

— Ты опять в форме, дорогой мой, запись вполне приличная, поверь моему слову. Может, есть смысл подумать о новой пластинке? Я для тебя придержал роскошный шлягер.

Джонни горестно отмахнулся:

— Оставь, Эдди, все без толку. Через час-другой у меня не будет голоса даже для разговора. Сплошной сип полезет из глотки. Как ты думаешь, там еще много работы с этой записью? На диск наберется?

Эдди ответил меланхолически:

— Пусть Нино подойдет завтра в студию. Там есть кое-какие погрешности, надо будет подчистить. Но вообще он куда лучше, чем я боялся. Ну, а по твоей части техники сами дотянут, если мне что-то не понравится. Ты не против?

— Чего уж, — сказал Джонни. — Когда можно будет послушать матрицу?

— Завтра к вечеру, — сказал Эдди Нейлс. — Прислать к тебе домой?

— Да, — сказал Джонни. — И большое спасибо, Эдди. До завтра.

Рука об руку с Нино они вышли из студии и направились домой к Джонни. Было уже довольно поздно, а Нино пошатывало от виски и от напряжения. Джонни запихал его в душ, чтобы взбодрить немного. К одиннадцати их ждали на вечеринку.

После душа Нино отлежался и начал приходить в себя.

— Мы поедем в Клуб одиноких сердец, — объяснил ему Джонни, — там кучкуются все кинозвезды. Любая из девок, которая встретится тебе там, на экране — королева красоты, и миллионы сидящих в зале мужчин с удовольствием пожертвовали бы своей правой рукой, лишь бы разок получить от них то, для чего, собственно, они в этот клуб собираются. А собираются они туда исключительно, чтобы найти подходящего партнера на ночь, И знаешь, почему? Потому, что они, как звери в клетке, все время по одну сторону экрана, а все остальное человечество — по другую. Им не хватает ласки. Они чувствуют себя загнанными, а ведь любая женщина — это прежде всего женщина.

— Джонни, что у тебя с голосом? — прервал его Нино.

Джонни разговаривал посвистывающим шепотом.

— С голосом труба. Вот так каждый раз, стоит мне попеть немного. Теперь целый месяц не смогу взять ни одной ноты. А хрипеть перестану через несколько дней.

— Горло саднит, да? — спросил Нино сочувственно.

Джонни махнул рукой:

— Ты, Нино, сегодня не слишком злоупотребляй питьем. Надо же продемонстрировать всем этим голливудским стервам, что у нас на Сицилии еще делают настоящих мужиков. Ясно? Ты имей в виду, что кое-кто из этих дамочек держит половину кинобизнеса в своих крохотных лапках. Им ничего не стоит вытащить тебя, если ты им приглянешься. Так что на сегодняшнюю ночь у тебя задача быть суперменом.