КРЕСТНЫЙ ОТЕЦ 2 страница

Пекарь рассказал ему про свою дочь и про Энцо. Если рассудить, этот парень-военнопленный работал для блага Америки, во имя победы! А теперь, когда с войной покончено, беднягу репатриируют в Италию, разбив чистую любовь этого добропорядочного сицилийского юноши и сердце дочери Назорини. Вся надежда несчастных, привязанных друг к другу детей — только на Крестного отца, на дона Корлеоне.

Дон прохаживался по комнате рядом с Назорини, не снимая дружеской руки с его плеча, покачивая время от времени головой в знак полного понимания и одобрения. Когда пекарь закончил, он улыбнулся ему и сказал:

— Не стоит беспокоиться так, дружище.

И подробно изложил, что следует делать и в какой последовательности: сначала подать прошение конгрессмену их округа, потом тот внесет на рассмотрение конгресса проект закона, предоставляющего Энцо возможность получить гражданство. Потом конгресс его примет, это будет стоить денег, примерно две тысячи долларов. Но он, дон Корлеоне, гарантирует, что законопроект пройдет и все будет сделано, как надо, а деньги он вручит кому следует. Согласен ли его друг на такое предприятие?

Назорини решительно подтвердил. Он и не предполагал, что ему могут оказать услугу задаром, да еще какую — специальный законопроект конгресса! По дешевке его, конечно, не купишь. Пекарь чуть не разрыдался от избытка чувств.

Дон Корлеоне проводил его до самых дверей и пообещал прислать специалистов, которые помогут оформить документы и все устроят. На прощанье они еще раз обнялись, и Назорини спустился в сад.

Хейген улыбнулся дону:

— Неплохое помещение капитала для Назорини: и помощник у печи, и зять. Всего-то за две тысячи. — Помолчав, он спросил: — А кому поручить это дело?

Дон Корлеоне задумчиво нахмурил лоб.

— Конгрессмену из сицилийцев не стоит. Поручи лучше еврею от соседнего округа. Измени домашний адрес Назорини. Сейчас, когда война кончилась, подобных дел будет, я думаю, немало. Похоже, нам понадобятся дополнительно свои люди в Вашингтоне, чтобы легче справляться и не допустить роста цен.

Хейген сделал пометку в блокноте: «К конгрессмену Лютеко не обращаться. Договориться с Фишером».

Следующий, кого Хейген привел в кабинет, был Энтони Компиола; с его отцом Вито Корлеоне работал когда-то на железнодорожных складах. Ему требовалось пятьсот долларов для уплаты залога под открытие новой закусочной со специальной плитой. Дело было совсем простым, и дон понимающе кивнул, не вслушиваясь в причины, из-за которых Энтони не хотелось прибегать к кредиту. Он вынул из кармана пачку банкнот, их не хватило, и дон, поморщившись, обратился к Хейгену:

— Одолжи-ка мне сотню до понедельника, Том.

И несмотря на протесты Энтони, утверждавшего, что может обойтись четырьмя сотнями, всучил ему всю просимую сумму со словами:

— Эта свадьба оставила меня без наличных…

Хейген наблюдал эту сцену с тихим восхищением. Дон умел проявлять щедрость. Энтони Компиоле не могло не польстить, что Крестный отец сам взял в долг, чтобы выручить его деньгами. Конечно, дон владел миллионами, но много ли найдется миллионеров, способных пойти на неудобства для себя, чтобы помочь другому?

Когда Вито Корлеоне вновь вопросительно поднял глаза на Хейгена, ожидая следующего визитера, тот предупредил:

— В списке нет Люки Брази, но он очень хотел бы повидать вас. Знает, что на людях это неудобно, хочет лично.

Впервые дон выразил неудовольствие, спросив:

— Без этого не обойтись?

Хейген пожал плечами:

— Вам виднее. Но он так благодарен приглашению на свадьбу, которого никак не ожидал, что жаждет выразить свою признательность.

Дон Корлеоне жестом показал, что готов принять Люку Брази.

Кей Адамс, разглядывая окружающих, выделила Люку Брази из числа прочих, поразившись свирепости его лица. Она спросила у Майкла, кто это. У Майкла была тайная цель постепенно и без лишних эмоций дать понять своей будущей жене, с какой яблоньки он упал. Пока Кей считала, по-видимому, что дон Корлеоне обычный бизнесмен, разве что не очень щепетильный в своих делах. Майкл, приоткрывая перед нею завесу над истиной, сказал про Люку Брази почти правду: страшнее его трудно найти среди преступников восточных штатов. Он убийца-одиночка, и потому практически всегда уходит от карающей десницы закона.

Сообщив это Кей, Майкл состроил гримасу и добавил:

— По правде говоря, я не знаю, какая доля истины есть в этих сплетнях. Точно я знаю только, что он в некотором роде друг моего отца.

Только сейчас Кей начала догадываться кое о чем. Она спросила Майкла с сомнением в голосе:

— Не хочешь ли ты сказать, что твой отец пользуется услугами этого типа?

«Черт бы побрал все! » — подумал Майкл и ответил прямо, чтобы расставить точки над «i»:

— Лет пятнадцать назад конкуренты по импорту масла чуть не убили отца, чтобы перехватить его дело. Пришлось прибегнуть к помощи Люки Брази. Я слышал, что за полмесяца он прикончил шестерых и тем положил конец знаменитой оливковой войне.

Майкл улыбался, будто все это было веселой шуткой, но Кей передернуло:

— В твоего отца действительно стреляли гангстеры?

— Пятнадцать лет назад. А с тех пор все тихо-мирно, — Майкл уже стал опасаться, что для нее это слишком.

— Ты просто хочешь запугать меня, — приняла шутку Кей. — Решил, что тогда я за тебя не пойду! — она подтолкнула его локтем. — Остроумный замысел, ничего не скажешь.

Майкл продолжал улыбаться:

— А ты все-таки поразмысли на досуге.

— Нет, он и правда убил шестерых? — спросила Кей.

— Во всяком случае, об этом писали в газетах, — подтвердил Майкл. — Но доказать-то невозможно. Я думаю, в прошлом у этого парня тоже есть кое-что такое, о чем распространяться не стоит. Мне отец не рассказывал, но Том Хейген знает, хоть тоже не разговаривает на эту тему. Я как-то попробовал поддразнить его, мол, интересно, когда я буду достаточно взрослым, чтобы знать про Люку Брази. А он мне ответил: «Через сто лет». — Майкл отхлебнул вина. — Должно быть, его история так же безобразна, как сам Люка.

В самом деле, Люку Брази мог напугаться даже сатана. Достаточно было увидеть его, чтобы почувствовать опасность, Низкорослый, с бульдожьим широким лицом, он носил на себе каинову печать кошмара. Его темно-карие глаза казались мертвенными, в них не было тепла и света. Тонкие, словно резиновые, губы напоминали цветом сырое мясо.

Его репутация убийцы была не более легендарна, чем его преданность Крестному отцу. Люка Брази стал одним из тех краеугольных камней, на которых строилась мощь семейства дона Корлеоне. Второго Люку отыскать трудно, а может, и невозможно. Он не страшился ни полиции, ни бога, ни черта, ни общественного мнения. Но дон Корлеоне был тем единственным в мире существом, которого Люка любил и боялся, — по собственному выбору и по своей доброй воле. Представая перед очами дона Корлеоне, ужасный Люка Брази каменел от почтительности. Вот и сейчас, кое-как пробормотав слова поздравления и выразив надежду, что первенец будет наследником, он счастлив был уже тому, что мог преподнести дону свой подарок для новобрачных: пакет с банкнотами. Это было пределом его мечтаний.

Хейген отметил про себя перемену в поведении дона Корлеоне. С Люкой он вел себя, как государь, принимающий своего верного подданного — достойно, но без тени фамильярности. Каждым сказанным словом, каждым жестом дон подчеркивал, как здесь ценят Люку Брази, как дорожат им. Дон ни на минуту не засомневался, что подарок для новобрачных передан не в их, а в его руки. Он отнесся к этому с полным пониманием.

Денег в этом конверте наверняка было больше, чем в любом другом. Можно не сомневаться, что Люка Брази провел немало часов в мыслях о том, сколько преподнесут остальные и какую сумму надо подарить ему, чтобы показать, насколько выше его уважение к дону, как он предан ему. Поэтому Люка и стремился передать свой конверт вовсе не молодоженам, а лично хозяину, и дон спустил ему эту маленькую вольность, поблагодарив в самых изысканных и цветистых выражениях. Хейген с интересом наблюдал, как из-под свирепой оболочки проступает улыбка удовлетворения на страшном лице Люки Брази. Он поцеловал дону руку и удалился в стеклянную дверь, открытую для него Хейгеном. Благоразумный советник дона вежливо улыбнулся жуткому визитеру на прощанье, и тот в ответ тоже скривил свои резиновые губы в некоем подобии улыбки.

Когда он ушел, дон Корлеоне облегченно вздохнул. Люка Брази был единственным человеком, в присутствии которого дон нервничал. Нельзя было быть полностью уверенным, что сумеешь обуздать эту дикую силу, с ним требовалось обращаться так же осторожно, как с динамитом. Вито Корлеоне передернуло. Но ведь в случае нужды динамит можно использовать целенаправленно…

— Один Бонасера остался? — спросил он Тома Хейгена.

Том кивнул. Дон Корлеоне подумал еще немного, сдвинув брови, потом сказал:

— Прежде, чем пустить его, позови мне Сантино. Пусть поучится малость.

Разыскивая Санни, Хейген обошел весь сад. По дороге он предупредил Бонасера, что терпеть осталось недолго. Добрался до угла, где сидел Майкл Корлеоне со своей девицей, и спросил, не видел ли он Санни. Майкл отрицательно покачал головой. «Только не хватало, — подумал Том, — чтобы все это время Санни провозился с подружкой невесты. Жди тогда неприятностей. Здесь и жена Санни, и родичи этой вертихвостки. Такое бедствие может начаться…» Он торопливо двинулся к двери, за которой полчаса назад исчез Санни.

— А это кто? — спросила Кей Майкла, глядя вслед Тому. — Ты назвал мне его братом, когда знакомил, но фамилия у него не ваша и на итальянца он совсем не похож.

— Том живет у нас с двенадцати лет. Остался без отца, без матери, болтался по улицам, трахому где-то прихватил. Его привел Санни как-то вечером, идти ему было некуда. Заночевал, а потом и вовсе остался у нас. Так и жил, пока не женился.

Кей Адамс оживилась.

— Как это романтично! — воскликнула она. — У твоего отца, должно быть, доброе сердце. Усыновить чужого мальчишку, когда в семье и так куча детей!

Майкл не стал вдаваться в тот факт, что для итальянской семьи четверо детей совсем не много. Он только уточнил:

— Тома не усыновили. Он просто жил с нами.

— Почему? — удивилась Кей.

Майкл усмехнулся.

— Просто мой отец считает, что это было бы непорядочно по отношению к родителям Тома. Ведь он бы сменил фамилию.

— О! — только и сказала Кей Адамс.

Они увидели, как Том с Санни прошли в стеклянную дверь кабинета, а потом, следуя приглашающему жесту Хейгена, в эту же дверь заторопился Америго Бонасера.

— Как они могут лезть к твоему отцу с делами в такой день? — возмутилась Кей.

Майкл рассмеялся:

— Да потому, что они знают обычай. Ни один сицилиец не может отказать в просьбе в день свадьбы дочери. И трудно найти дурака, который упустил бы подобный случай.

Когда Люси Манчини подобрала подол своего розового платья и взбежала по ступенькам, лицо Санни, разгоряченное выпитым вином, еще пугало ее. Но ведь она сама заманивала его всю прошлую неделю, вполне понимая, чем это должно кончиться. На счету у Люси уже было два любовных приключения, но радости они ей не дали, да и длились не больше недели каждое. Последний ее возлюбленный даже бросил ей упрек, что на нее не угодишь. Люси поняла это однозначно и до окончания колледжа уклонялась от любовных свиданий.

Но легенды о мужской стати Санни Корлеоне, которых она наслушалась этим летом, воспламенили ее воображение. Однажды, возясь на кухне в доме Корлеоне, где бурно готовились к свадьбе Конни, Люси услышала излияния самой Сандры, жены Сантино. Недалекая добродушная Сандра утверждала, что ставит свечку в церкви всякий раз, когда Санни находит себе подружку, потому что брачная постель с первой ночи пугает ее. Женщины захихикали, а Люси испытала прилив желания.

Сейчас, спеша навстречу Санни, она вся горела. На верхней площадке Санни схватил ее за руку и повлек в одну из ближайших спален. Ее ноги ослабели, едва за ними захлопнулась дверь.

Губы Санни, горькие от табака, нашли ее губы.

Их близость превзошла все ожидания. Это было невероятное, немыслимое наслаждение, от которого Люси чуть не рыдала в экстазе. Она была безмерно благодарна Санни за эту сладостную, ни с чем не сравнимую пытку и впервые в жизни достигла вершин блаженства.

Когда он отпустил ее, Люси в изнеможении прислонилась к нему и так они простояли, недвижимые, довольно долго, пока не услышали деликатный стук в дверь. Санни быстро привел себя в порядок, подперев одновременно дверь спиной, чтобы никто не вошел. Люси неверными движениями расправила свое розовое платье. Глаза ее сияли.

— Ты здесь, Санни? — позвал из-за двери тихий голос Тома Хейгена.

Санни облегченно улыбнулся Люси:

— Да, Том. А в чем дело?

Так же тихо Том ответил:

— Дон зовет тебя к себе в кабинет. Прямо сейчас.

Звук его шагов удалился по коридору. Санни выждал немного, поцеловал Люси и выскользнул за дверь.

Люси медленно причесалась, поправила платье, одернула ленты на нем. Когда она вернулась в сад и заняла свое место рядом с Конни, та спросила обиженно:

— Ты где была, Люси? Похоже, тебя напоили за это время. Не бросай меня больше, ладно?

Ничего не говоря, Люси подставила свой бокал, и новобрачный налил ей до самого верха темного густого вина, понимающе улыбнувшись. Люси опрокинула бокал залпом. Ее колотил нервный озноб. Поверх края бокала она поискала глазами Санни Корлеоне. Никто другой на свете больше не существовал для нее. Наклонясь к самому уху невесты, Люси лукаво прошептала:

— Через пару часов ты сама все узнаешь.

Конни хихикнула.

Люси выпрямилась и, как школьница, аккуратно сложила руки на скатерти. Она выглядела так, будто похитила у новобрачной сокровище.

Америго Бонасера вошел в кабинет дона Корлеоне вслед за Хейгеном. Дон сидел за огромным письменным столом, Санни стоял у окна и смотрел в сад. Впервые за все утро дон держался прохладно, он не обнял гостя и не подал ему руки. Собственно, гробовщик и не получил бы приглашения, если бы его жена не ходила в подругах супруги Вито Корлеоне. Сам же Америго не вызывал у дона никаких симпатий.

Бонасера заговорил с присутствующими издалека, осторожно подбирая слова.

— Не сочтите за невежливость, что моя дочь, крестница вашей жены, не присутствует на свадебном торжестве. Не ее вина в этом, она все еще лежит в больнице, — он бросил смущенный взгляд на Санни и Тома Хейгена, ясно показывая, что предпочел бы говорить с доном наедине. Но Вито Корлеоне был безжалостен.

— Я в курсе несчастья, постигшего вашу дочь, — произнес он, — и готов помочь, если могу быть чем-то полезным. Все-таки моя жена приходится ей крестной матерью, и мы помним о чести, которую вы нам оказали, — в этих бесстрастных словах заключался упрек. Ведь гробовщик никогда не именовал Корлеоне Крестным отцом, как полагалось.

Бонасера, помертвевший от напряжения, не принял упрека и заговорил прямо:

— Нельзя ли мне побеседовать с вами наедине?

Дон Корлеоне покачал головой:

— Я доверяю этим людям свою жизнь. Каждый из них для меня — как правая рука. Я не могу оскорбить их, удалив отсюда.

Гробовщик на секунду прикрыл глаза, потом опять заговорил голосом ровным и печальным, каким он обычно утешал родственников усопших в похоронной конторе:

— Я вырастил свою дочь здесь, в Америке. Я уважаю американский образ жизни. Эта страна дала мне возможность встать на ноги. Я не навязывал дочери собственных правил, но учил ее уважать честь семьи. Она нашла себе приятеля. Я смирился с тем, что он не итальянец. Она не познакомила его с нами, но я старался не мешать ей жить, принимал все как должное. Это было моей ошибкой, я сам во всем виноват. Два месяца назад он повез ее покататься. С ними был еще один парень, постарше, его приятель. Они напоили мою девочку и хотели надругаться над ней. Как звери. Она не далась, не утратила чести. Тогда они избили ее, изуродовали. Когда я увидел свою дочь в больнице, глаз не было видно, нос перебит, челюсть сломана. Ей наложили скобы на лицо. Она плакала, хотя ей было больно даже плакать, и все спрашивала: «За что, папочка? Почему они так обошлись со мной? » И я плакал тоже.

Слезы и теперь мешали говорить гробовщику Бонасере. Но голос его оставался ровным, монотонным.

— Почему я плакал? Она была десницей моих очей, ласковой и преданной дочерью. Она была милой и доверчивой, а теперь никогда уже не сможет верить людям. И никогда не будет красивой, — Бонасера с трудом сдерживался, землистое лицо его побагровело.

— Как это положено по закону, я обратился в полицию. Обоих арестовали, потом судили. Хотя суд признал их виновными, им дали по три года условно. Они ушли свободными прямо из зала суда. Я, как дурак, ждал справедливости, а эти подонки смеялись мне в лицо. И тогда я сказал жене: «Правосудия надо искать у дона Корлеоне».

Дон слушал, не поднимая головы из уважения к горю Бонасеры. Но когда он заговорил, в голосе зазвучал металл отчужденности:

— Почему же вы сначала обратились в полицию? Почему сразу не пришли ко мне?

Бонасера отозвался еле слышно:

— Что вы от меня хотите за это? Я на все готов, только сделайте то, о чем я прошу, — он все-таки сорвался на крик отчаяния.

— А о чем же вы просите? — уточнил дон Корлеоне сурово.

Бонасера опять бросил взгляд на Хейгена и Санни и замотал головой. Дон, не поднимаясь с места, наклонился к гробовщику и тот, помедлив, тоже наклонился вперед и припал губы к волосатому уху дона. Дон выслушал его бесстрастно, как исповедник в исповедальне. Это длилось довольно долго, пока Бонасера не перестал шептать и не выпрямился. Дон посмотрел на него снизу вверх сосредоточенно и строго. Бонасера покраснел, но встретил взгляд дона, не дрогнув.

— Так не делается, — сказал наконец дон Корлеоне, — вы хотите невозможного.

— Я заплачу, — отозвался немедленно Бонасера. — Скажите, сколько это стоит? — он говорил теперь громко и отчетливо.

Хейген, услышав, нервно дернулся, а Санни, который все еще стоял у окна скрестив руки на груди, впервые обернулся и взглянул на то, что происходит в комнате, улыбнувшись сардонически.

Дон Корлеоне встал из-за стола. На его лице ничего не отразилось, но металл в голосе окреп и заледенел.

— Мы не первый день знакомы, — сказал он гробовщику, — и даже не первый год, но до сих пор дело не доходило до просьб или советов. Я не припомню уже, когда в последний раз был приглашен на чашку кофе в ваш дом, хотя вашу единственную дочь крестила моя жена. Если откровенно, то моей дружбой вы просто пренебрегли. Или боялись оказаться у меня в долгу?

Бонасера сказал глухо:

— Я старался не иметь лишних неприятностей.

Дон жестом прервал его.

— Нет, дело не в том. Вам казалось, что Америка — рай, мирная обитель, где можно почивать на лаврах в свое удовольствие, тем более, если дела складываются успешно и доллары стекаются в карман. Поддерживать дружеские отношения было ни к чему, раз есть полиция, которая охраняет, суд, который бдит, и закон, стоящий на страже твоей безопасности. К чему тогда дон Корлеоне? Все верно. Меня это задевало, но не в моем характере предлагать свою дружбу тем, кто ее не ценит. — Дон сделал паузу и посмотрел на гробовщика с улыбкой, таящей насмешку. — А теперь настал час, когда вы вынуждены идти ко мне, чтобы восстановить попранную справедливость. Но и в вашей просьбе нет уважения. Вы пришли не с тем, чтобы предложить мне свою дружбу и просить о моей. Вы явились в мой дом в день свадьбы моей дочери с предложением совершить убийство, за которое, — тут голос дона дрогнул от негодования, — готовы заплатить. Интересно получается. Предположим, я даже не обижен, но все-таки хотелось бы знать, чем я дал повод для подобного неуважения?

Бонасера воскликнул, терзаясь страхом и мукой:

— Америка была добра ко мне, и я хотел быть ей добрым гражданином. Я хотел, чтобы моя дочь стала родной в этой стране.

Дон похлопал в ладоши, всем своим видом выражая горячее одобрение.

— Прекрасно сказано, Просто замечательно. Раз так, то и не о чем горевать. Суд состоялся, правосудие свершилось. Теперь можете утешать свою дочку в больнице цветами и конфетами. А сами утешьтесь тем, что все не так уж страшно, ерунда. Ну, ребята молодые, головы горячие, выпили малость. Один из них к тому же сын видного политика. Нет, дорогой мой Америго, надо быть последовательным до конца. Я всегда считал, что вы человек порядочный, так что выкиньте из ума сумасшедшую идею отомстить. В Америке это не принято. Простите, забудьте. Мало ли что случается в жизни?

В словах дона ядовитая насмешка так густо была замешана на сдержанном гневе, что гробовщик задрожал каждым нервом, но все же заговорил мужественно:

— Я вас пришел просить о правосудии.

— Поздно. Правосудие уже совершилось на суде, — отрывисто сказал дон Корлеоне.

Бонасера упрямо замотал головой:

— Их суд — для тех мальчишек. Но не для меня.

Дон признал справедливость такого разграничения одобрительным кивком.

— А чего же хочешь ты? — спросил он.

— Око за око, — ответил Бонасера.

— Но просил ты большего. Твоя дочь жива.

— Тогда пусть они пострадают так же, как она, — согласился неохотно Бонасера.

Дон помолчал, ожидая продолжения речи гробовщика. Бонасера, собравшись с силами, спросил отчаянно:

— Сколько мне заплатить вам за это?

В ответ дон Корлеоне повернулся к нему спиной. Это был отказ. Больше разговаривать не о чем.

Бонасера не двинулся с места.

Тогда вздохнув и тем самым показывая, что по доброте сердечной не может сердиться долго, дон опять обернулся к Бонасере, бледному, как те покойники, с которыми он обычно имел дело. Теперь дон был почти ласков:

— Стоило ли бояться прийти ко мне со своей бедой в самом начале? Вы пошли в суд и ждали месяцы своей очереди. Вы потратили деньги на адвоката, который заранее знал, что будет не суд, а посмешище. Правосудие вершил судья, продажный, как последняя шлюха. Все эти годы в Америке за деньгами вы обращались в банк, которому платили непомерные проценты, и там стояли с протянутой рукой, будто нищий, пока они удостоверятся в кредитоспособности.

Дон остановился на миг, голос его построжал:

— А ведь достаточно было прийти ко мне, я с радостью раскрыл бы для вас свой кошелек. Подонки, унизившие вашу дочь, давно умывались бы горючими слезами, если бы справедливость вершил я. Враги и недруги, если бы они у вас оказались, имели бы дело со мной и тогда, — дон взмахнул рукой, указуя на Бонасеру, — вы уж поверьте мне, они боялись бы вас.

Бонасера опустил голову и сказал сдавленным голосом:

— Прошу вас, будьте моим другом.

Дон Корлеоне положил руку ему на плечо.

— Да будет так. Справедливость восторжествует. Возможно, в свой час, если этот час вообще когда-нибудь настанет, я попрошу тебя об ответной услуге. Но пока считай, что мое правосудие — подарок от крестной матери вашей дочери, моей жены.

Когда за благодарным гробовщиком закрылась дверь, дон Корлеоне распорядился:

— Поручи это дело Клеменце, Том, да пусть направит туда надежных ребят, чтобы не сдурели от вида крови. Мы все-таки не убийцы, что бы ни думал о нас этот тупой могильщик.

Его первенец в это время продолжал любоваться сквозь окно на свадебное веселье. «Ничего не выйдет, — огорченно подумал дон, — Сантино не желает перенимать опыт, а значит, никогда не сможет стать во главе семейства стать доном. Надо уже сейчас подыскивать другого, и поскорее. В конце концов, никто ведь не вечен. »

Из сада сквозь окно донесся громкий восторженный шум. Все трое откликнулись на него, а Санни, прижавшись к стеклу, увидел нечто, заставившее его прыгнуть немедленно к двери, просияв:

— Джонни приехал! Он все-таки приехал на свадьбу, а что я вам говорил!

Хейген посмотрел в сад.

— В самом деле, ваш крестный сын, — сказал он дону. — Позвать сюда?

— Нет, — ответил Вито Корлеоне, — пусть пообщается с гостями. Сам придет ко мне, — дон улыбнулся Тому Хейгену. — Он хороший крестный сын.

Хейген почувствовал легкий укол ревности.

— Два года глаз не казал. Видать, что-то случилось и без вашей помощи не обойтись.

— К кому же ему идти, как не к крестному? — отозвался на это дон.

Копни Корлеоне первой увидела Джонни Фонтейна, входящего в сад. Забыв о приличиях, подобающих новобрачной, она завизжала:

— Джонни! — и бросилась к нему в объятия.

Джонни крепко обнял ее, расцеловал и, одной рукой прижав невесту к себе, другой стал по очереди здороваться с остальными. Здесь все были его старыми друзьями, он вырос рядом с ними на вест-сайдских улицах. Конни потащила знакомить его со своим мужем. Забавно было, что светловолосый герой дня казался явно раздосадованным появлением Джонни, будто тот задвинул его во второй ряд. Пришлось голливудской звезде пустить в ход все свое обаяние, пожимая руку молодому супругу и говоря здравицу в его честь.

С дощатой эстрады чей-то знакомый голос окликнул:

— А как насчет того, чтобы спеть нам, Джонни?

Джонни обернулся и увидел улыбающегося Нино Валенти. Он немедленно вспрыгнул на эстраду и обнял Нино. Когда-то они были неразлучны, но потом Джонни перебрался в Голливуд, а Нино остался. Поначалу он изредка звонил Нино, просто чтобы поболтать и даже обещал устроить для Нино выступление в тамошнем клубе, но дальше слов дело не пошло. Сейчас, увидев знакомую усмешку Нино, его хмельную и задорную физиономию, Джонни почувствовал, что по-прежнему привязан к другу.

Нино стал перебирать струны мандолины. Джонни Фонтейн оперся рукой об его плечо.

— Посвящается невесте! — провозгласил он и, отбивая такт ногой, завел лихие и соленые сицилийские куплеты. Нино сопровождал пение Джонни красноречивыми телодвижениями. Невеста покраснела, но была в восторге. Гости дружно притопывали и подпевали. Последнюю строку припева, довольно сомнительную по содержанию, вопили хором, оглушительно хохоча. А когда песня кончилась, гости, не переставая, бурно аплодировали, пока Джонни не откашлялся и не запел снова.

Здесь все гордились им. Он был одним из них, а стал знаменитостью, прославленным певцом, кинозвездой. Ему были доступны самые прекрасные в мире женщины. Но он, тем не менее, приехал за три тысячи миль, чтобы оказать свое уважение крестному отцу и присутствовать на свадьбе. Он не зазнался, а по-прежнему любил своих старых друзей, таких, как Нино Валенти. Все помнили, как Джонни распевал свои песенки вместе с Нино, но разве можно было предположить тогда, что пятьдесят миллионов женщин готовы будут отдать свои сердца исключительно Джонни?

По ходу мелодии Джонни спрыгнул с эстрады, подхватил невесту на руки, поставил ее на помост между собой и Нино. Оба певца обратились лицом друг к другу, Нино взял на мандолине несколько резких аккордов, и голоса скрестились, как на поединке. Это была их давняя игра, состязание на голосах, как на шпагах. Они выкрикивали слова песни поочередно, пока Джонни не позволил Нино перекрыть его знаменитый голос своим, потом любезно передал ему невесту из собственных рук, чтобы Нино победоносно допел последний куплет, в то время как голос Джонни постепенно угас в заключительных аккордах.

Под вопли восторга и бурю аплодисментов все трое на эстраде обнялись. Гости не хотели отпускать их — требовали новых песен.

Только дон Корлеоне, стоявший все это время у боковой двери, ощутил, что не все ладно. Он добродушно подал голос, стараясь своей репликой никого не задеть:

— Мой крестник оказал нам честь, приехав из такой дали, а никто не подумал предложить ему промочить горло?

В тот же миг множество полных бокалов было протянуто Джонни. Он отпил по глотку из каждого и поспешил к дону Корлеоне. Прижавшись к его щеке, Джонни что-то шепнул крестному отцу на ухо, и тот повел его в дом.

В кабинете их встретил Том Хейген, протянувший Джонни руку.

— Как поживаешь, Том? — холодновато спросил Джонни, отвечая на рукопожатие. Сейчас в его голосе не было теплой сердечности, которая придавала обычно ему ауру очарования. Хейгена слегка задела холодность Джонни, но ему было не привыкать. Сложные отношения с людьми были неизбежным следствием его роли советника при доне. За все приходится платить так или иначе.

— Когда я получил приглашение на свадьбу, — обратился Джонни Фонтейн к крестному отцу, — я сказал себе: все, на меня там больше не сердятся. Я ведь пять раз звонил вам после развода, но Том все время отговаривался, что вы заняты или вас нет. Ясно, что не хотите меня слышать. Я так и понял.

Дон Корлеоне разлил по бокалам «Стрега» из золотистой бутылки.

— Кто старое помянет… Теперь все забыто, Джонни. Не знаю только, пригожусь ли я тебе теперь, когда у тебя есть и деньги, и слава?

Джонни залпом выпил янтарную жгучую жидкость и протянул дону пустой бокал. Он старался говорить легко и беспечно:

— О чем вы говорите, крестный? Какие деньги, какая слава? Я качусь вниз. Вы были правы, не следовало мне оставлять жену и малышек ради этой беспутной твари. Не зря вы рассердились на меня.

Дон пожал плечами:

— Просто я был обеспокоен. Ты ведь мой крестный сын.

Джонни нервно забегал по кабинету.

— Я совсем помешался от этой девки. Самая яркая звезда Голливуда, ангел, да и только. Но слов нет, что творит. Стоит гримеру хорошо разрисовать ее, она ложится с ним. Стоит оператору найти удачный ракурс для съемок, готова немедленно бежать с ним в уборную. И вообще спит с кем попало. Отдает себя так же легко, как я отдаю мелочь из кармана. Сатану ей в мужья, подлой шлюхе.