Любое копирование без ссылки на переводчиков и группу ЗАПРЕЩЕНО! 3 страница

– Я не тебя боюсь, Николай.

Но сколько еще он будет самим собой? Зоя подошла к кровати и села на край. Ее изящные пальцы создали мягкую складку на голубом шелке ее кафтана.

– Я спрашивала, как ты все это делаешь, но никогда не спрашивала почему.

Николай прижался к спинке кровати и вытянул ноги, изучая ее профиль.

– Подозреваю, по тем же причинам, что и ты.

– Я очень в этом сомневаюсь.

Он потер руками лицо, пытаясь избавиться от усталости. Это был день слишком огромных откровений, но если Зоя была готова сидеть здесь с ним наедине, в тишине этой комнаты, и если то, что он скажет, может исцелить разрыв между ними, то он не собирался упускать эту возможность.

Но как на это ответить? Почему ему было важно то, что станет с Равкой? Сломленная, нуждающаяся, разочаровывающая Равка. Великая леди. Плачущий ребенок. Утопающий, который скорее утащит тебя под воду, чем спасет. Эта страна, которая берет так много и ничего не дает взамен. Может быть, потому что он знал, что он и его страна – одно и то же. Николай всегда хотел большего. Больше внимания, больше привязанности, чего-то нового. Он был слишком велик для своих учителей, нянь, слуг, матери. Никто не знал, что с ним делать. Как бы они ни уговаривали и какие бы наказания ни придумывали, он не мог успокоиться. Они дали ему книги, и он читал их всю ночь. Он просидел урок физики, а затем попытался сбросить пушечное ядро с крыши дворца. Он разобрал бесценные позолоченные часы и собрал их в ужасную штуковину, которая жужжала и звенела безо всякой причины, а когда его мать плакала над разрушенной фамильной реликвией, Николай посмотрел на нее смущенными карими глазами и сказал: «Но... но теперь они говорят и дату, и время! »

Единственный человек, который мог заставить молодого принца вести себя хорошо, – его старший брат. Николай боготворил Василия, который умел ездить верхом и владеть саблей и которому позволяли сидеть на государственных мероприятиях еще долго после того, как Николая отправляли спать. Василий был важен. Однажды Василий станет королем.

Все, что делал его брат, Николай тоже хотел делать. Если Василий ездил верхом, Николай хотел то же самое. Когда Василий брал уроки фехтования, Николай просил и умолял, пока ему не разрешили присоединиться. Поскольку Василию предстояло изучать государственность, географию и военную историю, Николай настаивал, что готов и к этим урокам. Он хотел только внимания брата. Но для Василия младший брат был не больше, чем постоянно бормочущий, кучерявый моллюск, который упорно цеплялся за корпус королевского судна. Когда Василий с улыбкой или небольшим вниманием благоволил Николаю, все было спокойно. Но чем больше Василий игнорировал брата, тем больше Николай хулиганил.

Репетиторы брались за работу в дебрях Цибеи. «Мои нервы, – говорили они. – Тишина пойдет им на пользу». Няни отказывались от своих постов, чтобы ухаживать за больными матерями на побережье. «Мои легкие, – объясняли они. – Морской воздух будет для них целебным тоником». Слуги плакали, король бушевал, королева ложилась спать с порошками от головной боли.

Однажды утром, когда Николаю было девять лет, он пришел в класс, очень взволнованный мышонком в банке, которого собирался выпустить в учительскую сумку, и обнаружил, что в классе стоят еще один стул и стол, за которым сидел другой мальчик.

– Познакомься с Домиником, –сказал учитель, когда темноволосый мальчик встал и низко поклонился. – Он немного поучится вместе с тобой.

Николай удивился, но обрадовался, так как у него не было сверстников во дворце, хотя он все больше расстраивался, потому что Доминик вздрагивал каждый раз, когда Николай пытался с ним заговорить.

– Не надо так нервничать, – прошептал Николай. – Миткин не очень веселый, но он иногда рассказывает хорошие истории о старых королях и не пропускает кровавые подробности.

– Да, мой царевич.

– Можешь звать меня Николаем, если хочешь. Или мы могли бы придумать новые имена. Ты можешь быть... я не уверен. Ты совершал героические поступки?

– Нет, мой царевич.

– Николай.

– Замолчите, мальчики, – сказал Миткин, и Доминик снова вздрогнул.

Но на этот раз Николай промолчал. Он был занят тем, что придумывал, как заставить Доминика больше говорить.

Когда Миткин вышел из комнаты, чтобы взять более подробный глобус, Николай поспешил в переднюю часть класса и положил мышь, которую нашел в восточном крыле, под меховую шапку, оставленную Миткиным на столе.

Доминик выглядел совершенно испуганным, но Николай был слишком взволнован, чтобы что-то заметить.

– Подожди, сейчас услышишь крик Миткина, – сказал Николай. – Он похож на вскипевший чайник.

Учитель Миткин действительно закричал, и Николай, который собирался сидеть с каменным лицом, не смог сдержать смеха. Но это было до тех пор, пока Миткин не велел Доминику подойти в переднюю часть комнаты и протянуть руки.

Учитель взял со стола тонкую березовую розгу и, пока Николай в ужасе смотрел на нее, ударил ею по ладоням Доминика. Доминик издал тихий всхлип.

– Что вы делаете? –плакал Николай. – Вы должны остановиться!

Николай позвал охранников, крикнул в коридор о помощи, но Миткин не остановился. Он ударил розгой по рукам и предплечьям Доминика десять раз, пока плоть мальчика не превратилась в массу красных рубцов, а лицо не стало сморщенным и мокрым от слез.

Миткин положил розгу в сторону.

– Каждый раз, когда ты будешь плохо себя вести, Доминик будет избит.

– Это неправильно! Это несправедливо –наказание должно быть моим!

Но никто не поднимет розгу на принца.

Николай протестовал перед матерью, отцом, перед всеми, кто его слушал. Казалось, никого это не волновало.

– Если ты сделаешь так, как велит тебе учитель Миткин, то проблем больше не будет, – сказал король.

– Я слышал, как этот щенок хныкает, – сказал Василий. – Это всего лишь несколько ударов. Я не понимаю, почему ты так суетишься.

На следующий день Николай тихо сидел на своем стуле. Он нарушил молчание лишь однажды, когда Миткин вышел из комнаты.

– Я сожалею о том, что произошло вчера, – сказал он Доминику. – Я никогда не позволю произойти этому вновь.

– Это то, ради чего я здесь, мой царевич. Пожалуйста, не расстраивайтесь.

– Ты здесь для того, чтобы научиться читать, писать и складывать числа, – сказал Николай. –Я стану лучше. Я клянусь.

Николай сдержал обещание. После этого он молчал каждый день. Он не прокрадывался на кухню, чтобы украсть миндальную пасту. Он не разбирал ничего ценного, не бегал по портретному залу, ничего не поджигал. Все удивлялись переменам, произошедшим в юном царевиче, и аплодировали учителю Миткину за его изобретательность.

Чего они не знали, так это того, что среди этой тишины и покоя Николай и Доминик каким-то образом все же умудрились подружиться. Они разработали свой собственный код для общения в учебниках и строили игрушечные лодки с рабочими парусами, которые они запускали в заброшенном водном саду, где никто не рисковал находиться. Они давали друг другу титулы, которые менялись с каждым днем, некоторые из них были великими: Доминик Смелый, Николай Справедливый, а некоторые не совсем: Доминик Пердун, Николай Паучий Визгун. Они поняли, что до тех пор, пока они не нарушают спокойный порядок во дворце, никто не заботится о том, что они делают, и что, если кажется, будто они усердно работают над своими исследованиями, то никто не потрудитсяпроверить, запоминают ли они даты или же пытаются выяснить, как построить бомбу.

Когда Николаю было двенадцать лет, он попросил дополнительно почитать химию и историю каэльского языка и каждый день уходил в библиотеку, чтобы спокойно заниматься. На самом же деле чтение и эссе занимали у него совсем немного времени, и как только Николай заканчивал с ними, он переодевался в крестьянскую одежду и убегал из дворца, чтобы навестить семью Доминика в сельской местности. Он работал в поле, учился чинить тележки и сельскохозяйственное оборудование, доить коров и смирных лошадей, а когда ему было тринадцать лет, он сделал свой первый глоток самогонки из разбитой жестяной кружки.

Каждую ночь он ложился в постель измученный, счастливый от того, что впервые в жизни у него есть свое занятие, а по утрам представлял учителям безупречную работу, заставлявшую задуматься, не станет ли Николай великим ученым. Как оказалось, принц был неплохим ребенком, просто ему было не дано предаваться праздности и бездействовать.

Он был счастлив, но не слеп. Семье Доминика были предоставлены особые привилегии из-за статуса их сына во дворце, и все же они едва питались урожаем, который собирали со своей фермы. Он видел, как их соседи страдали под бременем налогов как от своего короля, так и от герцогов, владевших их землями. Он слышал, как плакала мать Доминика, когда ее старшего сына призвали в армию, а в особенно тяжелую зиму слышал, как они шептались о пропавшем ребенке соседки Луши.

– Что случилось с ребенком Луши? – спросил Доминик.

–За ним пришлахитка [vii], – ответила мама. Но Николай и Доминик уже не были детьми, и они знали, что лучше не слушать разговоров о злых духах.

– Она сама его утопила, – сказал Доминик Николаю на следующий день. – У нее не было грудного молока, потому что ее семья голодает.

Тем не менее, все могло бы продолжаться и дальше, если бы однажды ночью Василий не обнаружил, что Николай пробирается во дворец. К тому времени ему было пятнадцать, и годы, проведенные в обмане, сделали его беспечным.

– Уже кувыркаешься с крестьянками, – сказал Василий с усмешкой. – Ты еще хуже, чем отец.

– Пожалуйста, – умолял Николай. – Никому не рассказывай. Доминик будет наказан за это. Его могут отослать.

Но Василий не сдержался, и на следующий день у каждой двери поставили новую стражу, а Доминика с позором выслали из дворца.

Николай тогда загнал Василия в угол в гостиной.

– Ты понимаешь, что ты наделал? –яростно спросил Николай

Брат пожал плечами.

– Твой друг не будет учиться с тем, кто выше его, и ты не будешь бродить по полям, как простолюдин. Я сделал вам обоим одолжение.

– Его семья потеряет жалованье. Они не смогут прокормиться без него, – он видел собственное сердитое лицо, отражающееся в блестящих синих панелях с золотыми прожилками. – Доминик не будет освобожден от призыва в следующем году.

– Это же хорошо. Короне нужны солдаты. Может быть, он узнает свое место.

Николай посмотрел на брата, которого когда-то так обожал, которому старался во всем подражать.

– Тебе должно быть стыдно.

Василий был все еще выше Николая, все еще перевешивал его. Он ткнул пальцем в грудь Николая и сказал:

– Ты не смеешь говорить мне, что я должен или не должен делать, щенок. Я буду королем, а ты всегда будешь никем.

Но пока Василий спорил с наставниками, которые никогда не давили на него слишком сильно и всегда следили за тем, чтобы будущий король одерживал победу, Николай проводил дни в драках с крестьянами, которые не знали, чей нос они разбивают.

Николай схватил Василия за палец и выкрутил его. Брат вскрикнул и упал на пол. Он казался невероятно маленьким.

– Король никогда не становится на колени, брат.

Он оставил Василия хвататься за вывихнутый палец и уязвленную гордость.

И снова Николай поклялся, что все уладит с Домиником, хоть на этот раз и будет сложнее. Он начал с того, что придумал, как направить деньги семье своего друга. Но чтобы сделать больше, ему нужно было влияние, то, чем обладал его брат просто в силу того, что родился первым.

Так как Николай не мог быть важным, он обратил свой хитрый ум к задаче стать очаровательным. Его мать была тщеславна, поэтому он делал ей комплименты. Он безукоризненно одевался в цвета, соответствующие ее вкусам, и всякий раз, когда навещал ее, обязательно приносил ей небольшой подарок: коробку конфет, орхидеи из оранжереи. Он развлекал ее друзей забавными сплетнями, декламировал отрывки из скверных стишков и с поразительной точностью подражал служителям своего отца. Он стал любимцем королевских салонов [viii], и когда он не появлялся, дамы восклицали: «Где же этот милый мальчик? »

С отцом Николай говорил об охоте и лошадях, о предметах, которые его не волновали, но которые, как он знал, любил его отец. Он хвалил остроумную беседу отца и его проницательные наблюдения, а также развил в себе дар заставлять короля чувствовать себя мудрым и рассудительным.

Он не остановился на родителях. Николай представился членам правительства отца и задавал им лестные вопросы о государственном управлении и финансах. Он писал военным командирам, чтобы похвалить их за победы и узнать о стратегиях, которые они проводили. Он переписывался с оружейниками и корабельщиками и занимался изучением языков, – единственное, в чем он не особенно преуспел – чтобы обращаться к ним на их родном языке. Когда второй брат Доминика был отправлен на фронт, Николай использовал все свое влияние, чтобы перевести его туда, где боевые действия были легкими. К тому времени Николай уже имел значительное влияние.

Он делал это, потому что ему нравилось изучать загадки каждого человека. Он делал это, потому что ему было приятно чувствовать, как растет его влияние и признание. Но прежде всего он делал это, потому что знал, что ему нужно спасти свою страну. Николаю пришлось спасать Равку от собственной семьи.

По традиции дворян Василий принял офицерское звание и относился к своей военной службе чисто символически. Николай же пошел в пехоту. Он прошел базовую подготовку с Домиником в Полизной, и они вместе отправились на первое задание. Доминик был рядом, когда Николай получил свою первую пулю, и Николай был там, когда Доминик упал в Хальмхенде, чтобы никогда больше не подняться.

На этом поле боя, пропитанном черным дымом и едким запахом пороха, Николай звал на помощь медика, целителя-Гриша, но никто не пришел. Тогда он не был сыном царя, а просто еще одним голосом, кричащим в той бойне.

Доминик взял с Николая обещание позаботиться о его семье, чтобы его мать знала, что он умер достойно, а потом сказал:

– Ты знаешь историю Андрея Жирова?

– Революционера?

Жиров был радикалом во времена деда Николая. Усмешка мелькнула на кровавых губах Доминика.

– Когда его пытались повесить за измену, веревка оборвалась, и он скатился в канаву, которую солдаты вырыли в качестве его могилы.

Николай попытался улыбнуться.

– Я никогда не слышал этой истории.

Доминик кивнул.

«Эта страна, –кричал Жиров. – Они даже не могут правильно повесить человека! »

Николай покачал головой.

– Это правда?

– Не знаю, – ответил Доминик. Хлюпающий звук исходил из его груди, когда он пытался дышать. – Знаю только то, что его все равно застрелили.

Солдаты не плачут. Принцы не плачут. Николай это знал. Но слезы все равно капали.

–Доминик Храбрый, продержись еще немного.

Доминик сжал руку Николая.

– В конце концов, эта страна заберет и тебя, брат. Не забывай об этом.

– Только не нас, – сказал он, но Доминик уже ушел.

– Я стану лучше, – пообещал Николай, как много лет назад в классе Миткина. – Я найду способ.

С тех пор он был свидетелем тысячи смертей. Его кошмары были наполнены бесчисленным множеством других полей сражений. И все же именно это обещание Доминику преследовало его наяву. Но как объяснить все это Зое, которая терпеливо сидела в углу кровати и держалась от него на расстоянии?

Он посмотрел на сотообразный потолок и глубоко вздохнул.

– Думаю, что смогу это исправить, – все же сказал он. – Я всегда знал, что Равка сломлена, и видел, как она ломает людей в ответ. Войны никогда не прекращаются. Беды никогда не прекращаются. Но я не могу не верить в то, что каким-то образом найду способ перехитрить всех королей, которые правили раньше, и исправить эту страну, – он покачал головой и рассмеялся. – Это верх наглости.

– Меньшего я от тебя и не ожидала, –сказала Зоя, но ее голос не был жесток. – Почему ты отослал Нину?

– Что? – вопрос застал его врасплох, даже больше тем, каким быстрым, задыхающимся голосом Зоя произнесла этислова, будто срывая их с губ.

Она не смотрела на него.

– Мы чуть не потеряли ее раньше. Мы едва успели ее вернули, как ты снова подверг ее опасности.

– Она солдат, – сказал он. –Ты оставила ее одну, Зоя. Сидеть без дела во дворце, не имея ничего, кроме горя, которое занимало бы ее разум, было для нее плохим вариантом.

– Но она была в безопасности.

– И вся эта безопасность убивала ее, –Николай внимательно наблюдал за Зоей. – Ты можешь простить меня за то, что я отослал ее?

– Я не знаю.

– Я не прошу прощения за то, что произошло на колокольне...

– Ты говорил, – медленно сказала она. – Той ночью в Балакиреве. Ты произнес мое имя.

– Но, – Николай выпрямился. У зверя никогда раньше не было возможности говорить, ни тогда, когда он был заражен во время войны, ни сейчас, насколько они знали, когда монстр вернулся. Когда Дарклинг заразил его, даже в те моменты, когда Николай мог выдвинуть свое сознание на передний план, он не мог читать, не мог общаться. Это был один из самых болезненных элементов его трансформации. – Может быть, это и к лучшему. Возможно, мое сознание пыталось найти выход. Сегодня...

Она покачала головой.

– Ты говорил не как ты.

– Ну, в таком виде...

– Ты говорил, как он.

Он сделал паузу.

– Я бы сказал, что это был обыкновенный страх или твое воображение просто взяло над тобой верх, – она посмотрела на него, – но не хотел бы получить пощечину.

– Я знаю, что это бессмысленно. Возможно, это страх или борьба, но я действительно верила, что ты хочешь убить меня. Ты не просто был голоден, ты жаждал этого, – Зоя прижала кулаки к бедрам. – Тебе нравилось пугать меня.

Он хотел сказать, что не причинил бы ей вреда, что остановил бы существо внутри себя, прежде чем оно смогло бы что-то сделать. Но он отказывалсясказать хоть что-либо из этой бесчестной лжи.

– Возможно ли это? –спросил он. – Могло ли сознание Дарклинга каким-то образом выжить вместе с его силой?

– Надеюсь, что нет, – она разжала кулаки. – Я надеюсь, что под песками Каньона есть терновый лес. Я надеюсь, что все эти разговоры о магических ритуалах и жрецах-воинах окажутсячем-то большим, чем просто причудливыми сказками. Но если нет лекарства, если эта штука в тебе нечто больше, чем просто проклятие, оставленное Дарклингом, если он попытается использовать тебя, чтобы найти путь обратно в этот мир... – она посмотрела на него, ее голубые глаза яростно горели в свете лампы. Он ощутил глубокий колодец утраты внутри нее, боль, которую она так тщательно старалась скрыть. – Я скорее пущу тебе пулю в лоб, чем позволю этому случиться, Николай.

Люди, правившие Равкой, любили власть больше, чем когда-либо свой народ. Это была болезнь. Николай знал это и поклялся, что не будет таким лидером, что не поддастся этому. И все же, он никогда не был уверен, что, когда придет время, он сможет отойти в сторону и отказаться от трона, за который так долго и упорно боролся. И если он позволит себе стать больше чудовищем, чем человеком, это будет значить, что он потерпел неудачу. Поэтому он отбросил все свои сомнения и желания. Он будет стараться стать лучше. И девушка передним может быть уверена, что он защитит Равку. Даже от самого себя.

Он взял ее руку и поцеловал костяшки пальцев.

– Моя безжалостная Зоя, я сам заряжу пистолет.

Нина и Ханна по очереди дремали, прижавшись плечами друг к другу и делая вид, что спят, а их «стражники» стояли рядом. Когда им обеим грозил риск уступить усталости, они задавали друг другу вопросы: любимая сладость, любимая книга, любимое занятие. Нина узнала, что Ханне нравятся булочки с ванильным заварным кремом, что у нее есть тайная любовь к ужасным романам, популярным в Кеттердаме, чем кровожаднее, тем лучше, хотя переводы трудно найти, и что она любит... шить.

– Шить? – Нина недоверчиво прошептала, вспоминая, как Ханна прошлой ночью выехала на поляну с винтовкой наперевес. – Я думала, ты любишь охоту, драки и... – она сморщила нос, – природу.

– Это полезный навык, – сказала Ханна, защищаясь. – Кто штопал носки твоего мужа?

– Я, конечно же, –соврала Нина. Хотя солдаты и должны были научиться обходиться с ниткой и иголкой, ей это никогда не удавалось. Она всегда ходила с дырками в носках. – Но мне это не нравилось. Любая замужняя женщина это подтвердит.

Ханна прислонилась головой к стене. Ее волосы высохли густыми рыже-коричневыми волнами.

– Ты ведь действительно так думаешь, правда? Но, видимо, рукоделие – это для дам, а шитье нужно оставить слугам. Так же следует вязать и выпекать.

– Ты умеешь печь? –сказала Нина. – Ты привлекла мое внимание.

Утром Нина просияла, глядя на мужчин, столпившихся в комнате, и настояла на том, чтобы они обязательно посетили дом Леннарта Бьорда по пути через Оверут.

– Почему мы не можем сопроводить вас сейчас? –спросил бородач.

– Мы, конечно, были бы очень рады, – сказала Нина сквозь зубы.

К удивлению Нины, Ханна вмешалась.

– Мы не думали, что вы захотите остановиться с нами, чтобы покаяться вместе с женщинами монастыря. Но как это замечательно! Насколько я знаю, тамошние сестры с удовольствием готовы осуществить скад на любых посетителях мужского пола за небольшую плату.

Нина читала о скаде. С давних времен это был признак фьерданской мужественности, но также мог быть и смертным приговором. Для очищения духа требовался трехмесячный обет безбрачия и ритуальное очищение щёлоком [ix].

Бородач побледнел.

– Мы отвезем вас на окраину Ефвэлла, но потом у нас будут некоторые другие обязанности... э-э-э... в другом месте.

– Да, –добавил человек с пушистыми бровями. – Много обязанностей.

– Где именно мы сможем найти дом Леннарта Бьорда? –спросил другой, следуя за ними на улицу. Толстый слой снега покрыл землю, хотя Нина уже могла видеть, как часть его тает с восходом солнца. Сильный ветер стих и превратился в легкий ветерок.

– Просто идите на главную площадь в Оверуте, – сказала Нина. – Самый большой дом на бульваре.

– Ищите тот, который с самымибольшимифронтонами [x], –добавила Ханна.

– Это твоя лошадь? –сказал он. – Где твое дамское седло?

– Должно быть, оно потерялось в снегу, – сказала Нина, радуясь, что Ханна вообще ехала без седлаи что у них не было мужского седла, которое пришлось бы как-то объясняться. – Найдем новое в Ефвэлле.

Когда они скрылись из виду, то пересели на лошадь Ханны.

– Скад? – спросила Нина, аккуратно положив руки на стройную талию Ханны, когда их бедра соприкоснулись.

Ханна оглянулась через плечо иодарила Нину удивительно озорной улыбкой.

– Мое религиозное образование должно же было для чего-то пригодиться.

Они вернулись к лагерю, и теперь, когда снег прекратился, они без труда заметили желтый флаг и палатку Адрика.

Он помахал им, и Нина поняла, что его облегчение от того, что она пережила бурю, было настоящим, даже когда он сделал вид, что сильно разгневан брюками Ханны.

– Я думала, что земенцыне заботятся о таких вещах, –проворчала Ханна.

– Его жена –земенкa. Он же каэлец и беспокоится о том, почему ты была одна. И действительно... чтоты делала здесь вчера?

Ханна подняла лицо к небу и закрыла глаза.

– Мне нужно было уехать. Смена погоды – это самое лучшее время. Тогда поля пустуют.

– А утебя не будет неприятностей, если ты проведешь ночь вдали от монастыря?

– Я вызвалась принести пресной воды. Настоятельницабудет рада, что ей не придется говорить моему отцу, что его дочь умерла посреди бури.

– А твои друзья? Они не пошли с тобой?

Ханна смотрела на белый горизонт.

– Для них это просто игра. Детские переодевания, шанс проявить смелость. Для меня же это... –она пожала плечами.

Это было выживание. В Ханне было что-то одинокое, и Нина не могла этого понять. Она любила компанию, шум, суету переполненной комнаты. Но для такой девушки, как эта? Быть вечно запертой в монастыре, под присмотром сестер и постоянным принуждением исполнять благочестивые фьерданские женские обряды? Это была мрачная мысль. Тем не менее, присутствие Ханны в монастыре означало, что она могла быть источником информации о фабрике. Хотя она и была всего лишь послушницей, она должна была слышать о захоронениях женщин на той горе.

– Проедься с нами еще немного, – сказала Нина Ханне, садясь на свою лошадь.

Ханна выглядела так, будто хотела убежать, но Нина знала, что девушка не хотела рисковать и ненароком нанести оскорбление, когда она все еще отчаянно пыталась обеспечить молчание Нины.

– Пойдем, – мягко попросила Нина. – Я не задержу тебя надолго.

Они шли умеренным шагом, Адрик следовал за ними на санях.

– Сколько тебе вообще лет? – спросила Нина.

Ханна стиснула зубы, ее профиль четко вырисовывался на фоне серебристого неба.

–Девятнадцать. И да, я стара для послушницы.

Нина была права в том, что они были почти одного возраста.

– Ты еще не готова принять обет, –Ханна коротко покачала головой. – Но ты не можешь вернуться домой, – еще одно покачивание головой. – Ну и что тогда?

Ханна промолчала, ее взгляд был прикован к снегу. Она не хотела говорить или, возможно, чувствовала, что уже сказала слишком много.

Нина искоса взглянула на нее.

– Я могу сказать, что ты жаждешь последнего шанса свободно прокатиться, прежде чем вернуться обратно.

– Неужели это так очевидно?

– Я вижу это по тому, как ты смотришь на горизонт, как держишь поводья. – Нина поколебалась, а потом добавила: – Фокус в том, чтобы самому поверить в ложь хотя бы немного. Действие начинается в теле. Если хочешь убедить кого-то в чем-то, начни с того, как движется тело. Оно расскажет тысячи историй, прежде чем ты откроешь рот.

– А какие истории рассказываю я?

– Ты уверена, что хочешь знать? – одно дело–увидеть чью-то правду, и совсем другое –говорить им это в ответ.

– Давай, –сказала Ханна, но ее руки крепко сжали поводья.

– Ты сильная, но боишься, что кто-нибудь увидит это, поэтому горбишься и стараешься стать меньше. Ты расслабляешься только тогда, когда думаешь, что никто не смотрит. И тогда... – она протянула руку и похлопала Ханну по бедру. – Тогда ты великолепна.

Ханна бросила на нее настороженный взгляд.

– Я знаю, как я выгляжу.

Разве? Нина хотела бы сказать Ханне, что она может войти в Ос Альту со всеми своими шестью футами [xi] роста, каштановыми волосами, погруженными в клубничный сироп, и медными глазами, и тысяча равкианских придворных напишут песни ее красоте. Нина может стать первой. Но это приведет к некоторым вопросам.

По крайней мере, она могла что-то предложить Ханне.

– Я никому не скажу о том, кто ты.

Глаза Ханны ожесточились.

– Почему? Они вознаградят тебя. Донесение на Гриша несет в себе вес серебра. С чего тебе быть такой доброй?

Я не добрая. Я завоевываю твое доверие. Но я не приговорю тебя к смерти, если могу тебе помочь.

– Потому что ты нырнула в бурю, чтобы спасти мне жизнь, когда могла проехать мимо, –сказала Нина, а потом спрыгнула. – И потому что я не верю в то, что сила Гриши делает тебя злой.

– Это грех, – прошипела Ханна. – Это яд. Если бы я могла избавиться от него, я бы сделала это.

–Я понимаю, – сказала Нина, хотя каждая ее часть хотела протестовать. – Но ты не можешь этого сделать. Поэтому вопрос в том, хочешь ли ты ненавидеть то, кто ты есть, и подвергать себя большему риску обнаружения, или принять эту силу внутри себя и научиться контролировать ее.

Или вовсе отказаться от этой забытой Святыми страны.

– Что, если... что, если я только сделаю это сильнее?

– Не думаю, что это так работает, – сказала Нина. – Но я знаю, что если Гриши не используют свою силу, то со временем они начинают болеть.

Ханна сглотнула.

– Мне нравится ею пользоваться. Я ненавижу себя каждый раз, но я просто хочу сделать это снова.

– Некоторые, – осторожно сказала Нина, – считают, что такая сила – дар Джеля, а не какое-то несчастье.

– Это шепот еретиков и язычников.

Когда Нина не ответила, Ханна сказала:

– Ты никогда не рассказывала мне, что случилось с твоей сестрой.

– Она научилась сдерживать свою силу и обрела счастье. Сейчас она замужем и живет на границе Равки со своим прекрасным мужем.

– Правда?

Нет, не совсем. Любая моя сестра была бы Сердцебиткой и вела бы войну с твоим невежественным и недальновидным правительством.

– Да, – соврала Нина. – Я многое помню из уроков, которые она получила. Были некоторые опасения, что у меня может быть скрытое... разложение, и поэтому меня учили вместе с ней. Возможно, я смогу помочь тебе научиться контролировать силу.

– Зачем тебе так рисковать?

Потому что я намерена выкачивать из тебя информацию, пока я помогаю тебе, и в то же время вбивать в тебя немного здравого смысла.

В конце концов, Нине удалось достучаться до одного тупоголового фьерданца. Может быть, она докажет свой талант к этому делу.

– Потому что кто-то однажды сделал то же самое для моей сестры, – сказала она. – Это меньшее, что я могу сделать. Но нам нужен предлог, чтобы вместе проводить время в монастыре. Как ты относишься к обучению земенскому языку?